Вторник, 9 декабря 2008 г

Земля начинает уходить из-под ног. Мэдофф планировал встретиться с сыном своего друга Дж. Айры Харриса – некогда одного из «львов» Уолл-стрит, ныне добродушного филантропа из Палм-Бич, – но встреча отменена.

Вместо этого Мэдофф сидит со своим старшим сыном Марком и объясняет, что у него, несмотря на падение рынка, был очень удачный год в бизнесе консультаций по частным инвестициям. Чистая прибыль составила несколько сотен миллионов долларов, и он хочет выплатить некоторым сотрудникам бонусы чуть раньше обычного. Не в феврале, а сейчас, на этой неделе. Он велит Марку набросать список сотрудников отдела трейдинговых операций, которые заслуживают поощрения.

Не на шутку встревоженный, Марк советуется со своим братом Эндрю. Они оба видят, что с каждым днем, по мере того как сжимаются тиски рыночного кризиса, отец все больше нервничает. «Ничего страшного, просто у хедж-фондов небольшая напряженка с ликвидностью», – сказал он им в прошлом месяце. Но теперь уже очевидно, что отец не просто обеспокоен: они никогда не видели его в таком состоянии. И с чего это он вознамерился швырять миллионы на досрочные бонусы? Бессмыслица какая-то! Разве не лучше было бы приберечь наличность, когда все так зашаталось? Ему бы подождать и посмотреть, как будут обстоять дела через два месяца, когда придет время выплачивать бонусы. Но Берни Мэдофф диктатор – он у руля и никаких возражений не терпит. И все же братья решают поговорить в среду с отцом о своих тревогах.

После того как рынки закрылись и фирма начинает пустеть, Мэдофф пересекает овальную приемную, где сидят секретари, и входит в кабинет Питера. За два года, минувших после смерти единственного сына, Питер постарел и замкнулся. Он всегда носит в бумажнике фотографию Роджера, сделанную в конце его короткой жизни, когда лейкемия уже оставила свою печать на его некогда красивом лице. До этой тяжкой утраты Питер десятилетиями был правой рукой Берни, его самым близким другом, «технологическим гуру» фирмы, «братишкой».

Если Питер прежде и не знал о преступлениях старшего брата (на чем позднее будут настаивать адвокаты), он узнает об этом сейчас. Берни делает глубокий вдох и спрашивает Питера, есть ли у него минутка для разговора. Питер кивает, и Берни притворяет дверь.

«Я должен рассказать тебе, что происходит», – говорит он.

О переломных моментах жизни часто говорят как бы между прочим. Но это не означает, что их нет. Вот ты делаешь предложение руки и сердца – и тебе отвечают «да». Слышишь: «Вы приняты на работу» или «Вы уволены» – и будущее мгновенно меняет очертания. Врач произносит слово «злокачественная» – и вся жизнь летит под откос. В тот миг, когда ты узнаешь, что все твои представления о любимом человеке, которые ты годами считал чистой правдой, на самом деле ложь, – ты испытываешь сильнейшее потрясение. Это подтвердит всякий, кто пережил подобное. Словно мир вдруг покачнулся и снова встал на место, но ты его уже не узнаешь – вроде бы все так же, как было секунду назад, и в то же время ничего общего.

Так что если Питер Мэдофф узнает о преступлении брата именно теперь, едва ли он окажется способен мгновенно оценить последствия – крах карьеры и семейного состояния и долгие, на годы вперед, гражданские иски и уголовные преследования. Конечно, эти мысли придут. Но если известие свалилось на него как гром среди ясного неба, куда вероятнее, что он просто оглушен и в его сознании за доли секунды прокручивается вся его жизнь – должно же быть там что-то настоящее, истинное, за что еще можно ухватиться.

Питер – юрист и начальник отдела корпоративного регулирования: впрочем, они в своей фирме всегда легкомысленно относились к наименованию должностей, а теперь это вдруг стало иметь значение. Он слушает, как Берни толкует о том, что собирается выплатить бонусы и выслать чеки на возврат вложенных средств самым близким людям, чтобы исправить хоть что-нибудь, прежде чем пойти с повинной. Ему нужно всего несколько дней, говорит он. На пятницу он уже назначил встречу с Айком Соркином.

Возможно, все еще ожидая, что мир придет в равновесие, Питер выпаливает: «Ты должен сказать сыновьям».

Марк и Эндрю говорили дяде Питеру, что беспокоятся за отца, которого в последние недели все больше гложут заботы. Братья то и дело спрашивали: «С отцом все в порядке?» Питер видел, что они напуганы. «Ты должен им сказать!» – повторяет он.

Берни кивает. Он скажет, скажет. Просто все никак не решит когда.

Среда, 10 декабря 2008 г

Утром Элинор Скиллари видит, как Рут Мэдофф ненадолго заходит в офис. По распоряжению Берни она снимает 10 миллионов со своего брокерского счета в Cohmad и кладет наличные на свой счет в банке Wachovia, чтобы в случае чего у нее была возможность выписать мужу чек. Ничего удивительного, если она думает, будто мужу деньги нужны для покрытия изъятий из своего хедж-фонда – вероятно, она вспоминает февральский набег на Bear Stearns и опасается, что у Берни вот-вот возникнут те же проблемы – паническое изъятие вкладов. Всем известно, что рынок лихорадит.

Мэдофф сидит за столом с девяти часов утра и невозмутимо работает с бумагами, вернее с цифрами. На самом деле он, вероятно, подписывает три-четыре десятка из сотни чеков, которые на прошлой неделе подготовил Дипаскали, – на общую сумму 173 млн долларов, – чеков для друзей, сотрудников и родственников, чтобы обналичить их инвестиционные счета.

С утра пораньше к нему заходит Питер Мэдофф, требуя немедленно поделиться страшными новостями с сыновьями. Берни соглашается, вот только он по-прежнему не знает когда. Вечером у них корпоративная вечеринка. Пожалуй, это не самый подходящий момент. Когда он все расскажет сыновьям, им понадобится время, чтобы с этим свыкнуться. Может быть, стоит подождать уик-энда.

Он звонит Соркину и просит перенести время их встречи на десять утра следующего понедельника, 15 декабря. «Ладно», – говорит Соркин и вносит изменение в деловой график.

Но ход событий от Мэдоффа больше не зависит.

Тем же утром Марк и Эндрю Мэдоффы, стремительно минуя стол Скиллари, проходят в кабинет отца. К ним (по ее словам) присоединяется Питер, он устраивается на диване рядом с письменным столом, сидит нога на ногу, сложив на груди руки, весь поникший, «будто из него выпустили воздух». Марк и Эндрю занимают места перед столом, спиной к двери.

Сыновья Мэдоффа не привыкли оспаривать управленческие решения отца. В конце концов, бизнес целиком принадлежит ему, до последней акции. Если отец хочет уволить их сегодня же, пусть увольняет. Но они должны кое-что сказать ему. Марк поднимает тему бонусов – мол, они с Эндрю единодушно считают, что это было бы преждевременно и необдуманно.

Вначале Мэдофф пытается их переубедить. Все как он им говорил: удачный был год, он получил прибыль благодаря грамотному управлению капиталом и полагает, что сейчас самое время распределить деньги.

Сыновья стоят на своем. Доводы отца их не убеждают. Разве не разумнее было бы придержать деньги на случай, если понадобится пополнить капитал фирмы? Они упорствуют, их отец начинает заметно нервничать. Он встает с места, смотрит поверх их голов в сторону овальной приемной. Его кабинет – стеклянный аквариум. Как мог человек, которому есть что скрывать, оказаться в ситуации, когда ему негде поговорить с сыновьями с глазу на глаз?

Он объявляет сыновьям, что больше не может «держать все в руках». Им нужно поговорить наедине, и он просит их перенести разговор в его квартиру на Восточной Шестьдесят четвертой. Он звонит Рут и говорит, что вместе с сыновьями направляется туда.

Воспоминания об их уходе нелогичны, путаны и обрывочны, – вероятно, в свете последующих бурных событий. Элинор Скиллари вспоминает, что спросила Берни, куда они идут, и в ответ услышала: «На улицу». Она помнит, как Марк пробормотал что-то о рождественских покупках. Один из сыновей Мэдоффа достает его пальто из стенного шкафа и помогает отцу одеться. Тот поднимает воротник, как если бы уходил навстречу буре. Скиллари помнится, что, когда она звонила на семнадцатый этаж, чтобы один из водителей подал машину, была еще только половина десятого утра. Но, по словам водителя, на то, чтобы подогнать к выходу седан, у него ушло часа полтора. Вряд ли все трое стояли в зимних пальто и полтора часа ждали автомобиль, если можно было остановить такси или минут за пятнадцать – двадцать дойти до квартиры пешком. На этот счет никто не дает вразумительного объяснения.

Наконец они садятся в большой черный седан. Марк впереди, Эндрю с отцом сзади. Разговор ведется на нейтральную тему, которую можно спокойно обсуждать в присутствии водителя, – о внуках Берни. Они подъезжают к дому и поднимаются на лифте в пентхаус.

Их встречает Рут, и все следуют в кабинет, сумрачное убежище, которое так любит Мэдофф, – винного цвета кожа, гобелены, старинные морские пейзажи на стенах, забранных деревянными панелями, и битком забитые книжные шкафы в простенках между окон.

В ходе разговора с женой и сыновьями Мэдофф не выдерживает; он не может сдержать слез, они тоже. Он уверяет, что весь его инвестиционно-консалтинговый бизнес – афера, грандиозная ложь, «по сути, гигантская финансовая пирамида». С ним покончено. У него не осталось «абсолютно ничего». Бизнес – семейное дело, в котором его сыновья работали всю жизнь и надеялись работать до конца своей карьеры, – неликвиден, рухнул, его больше нет. Он говорит, что потери от аферы достигают, возможно, 50 млрд долларов. Это непостижимая для Рут и сыновей сумма, но они знают, что Мэдоффу было доверено состояние их семьи и поколениями скопленное богатство родни Рут, деньги сотрудников, большинства ближайших друзей, миллионы и миллионы долларов.

Мэдофф заверяет их, что уже рассказал об афере Питеру и собирается до конца недели пойти с повинной. Да, и у него все-таки осталось несколько сот миллионов долларов, говорит он, уж это-то чистая правда! И прежде чем пойти с повинной, он планирует выплатить эти деньги самым верным своим соратникам, членам семьи и друзьям.

Рут с сыновьями так потрясены, что почти не способны осознать это известие. Марк в ярости, Эндрю в прострации. В какой-то момент он с рыданиями падает на пол. В какой-то – обнимает отца с нежностью, которая навсегда врезалась в память Мэдоффа. Когда мир вокруг Эндрю наконец придет в равновесие, он скажет, что поступок отца – это «предательство библейских масштабов».

Братья уходят и велят водителю ждать отца, бормоча, что сами они, дескать, пойдут куда-нибудь вместе пообедать. И направляются на юг по Лексингтон-авеню, в сторону офиса Мэдоффа, но идут они не в офис, а к Мартину Лондону, бывшему партнеру нью-йоркской юридической фирмы Paul, Weiss, Rifkind, Wharton & Garrison и отчиму жены Марка. Лондон собаку съел на судебных тяжбах, знает все лазейки в законодательстве по ценным бумагам и пользуется большим весом в юридических кругах. А еще он один из тех, кто доверился Берни Мэдоффу. По совету Марка он вложил свой капитал в руки семейного гения.

Братья честно рассказывают ему о том, в чем семейный гений только что им признался. Лондон тоже ошарашен, но он юрист, и у него моментально срабатывают профессиональные инстинкты. Не теряя ни минуты, он пытается связаться с младшим коллегой по имени Мартин Флюменбаум, одним из лучших на Манхэттене судебных адвокатов.

Флюменбаум, пухлый коротышка с лучезарной улыбкой, находится на расстоянии нескольких часов езды, в федеральном суде Хартфорда (Коннектикут). По правилам суда он, проходя утром через систему безопасности, сдал мобильный телефон. Получив телефон обратно, он видит срочные сообщения из Нью-Йорка.

Он звонит Марку Мэдоффу, который к тому времени вернулся в свою квартиру-лофт в Нижнем Манхэттене, и узнает о состоявшемся ранее невероятном разговоре Эндрю и Марка с отцом. Флюменбаум обещает встретиться с ними этим же вечером в своем манхэттенском офисе, в элегантном небоскребе к северу от концертного зала Radio City.

В мороси зимних сумерек сияют рождественские огни. Водитель Марка останавливает машину перед входом в здание. Эндрю уже дожидается его на тротуаре, и они входят вместе. Водитель ждет, но проходит полтора часа и Марк по телефону приказывает ему ехать в офис, где уже началась вечеринка.

В кабинете Флюменбаума Марк с Эндрю повторяют рассказ о недавнем потрясении, дополняя его некоторыми пояснениями. В фирме Мэдоффа управлением инвестициями занимается небольшой офис на отдельном этаже, говорят они. Занимается, как им всегда казалось, очень успешно – они в курсе, что отец работал со многими крупными хедж-фондами и даже отказывал богатым потенциальным клиентам, – но все это отец держал в строжайшей тайне, в буквальном смысле за семью замками. Десятки родственников доверили Берни управление своими накоплениями, доверительными фондами и пенсионными счетами. Марк и Эндрю доподлинно знают, что покупка и продажа инвестиций его частных клиентов не проводились через отдел трейдинга: отец всегда говорил, что использует для этого «европейских контрагентов». У него офис в Лондоне, где он регулярно бывает, так что все выглядело вполне правдоподобно.

Теперь-то все выглядит неправдоподобно. Их отец, на которого они всю жизнь смотрели снизу вверх, в один миг довел их до разорения. Он вовсе не финансовый гений и не столп Уолл-стрит, каким они его всегда считали. Он жулик, мошенник, аферист-виртуоз невероятного масштаба. Как они могли так обманываться в своем отце?

Вся эта лирика интересует сейчас Мартина Флюменбаума в последнюю очередь. Мэдофф ясно дал понять сыновьям, что еще целую неделю намерен продолжать преступные деяния, выплачивая своим родственникам, сотрудникам и друзьям деньги, которые обвинители вскоре назовут доходами, полученными нечестным путем. И значит, его грандиозная афера продолжается. У сыновей Мэдоффа нет выбора, внушает Флюменбаум своим новым клиентам. Об этом разговоре – об этом признании – они обязаны незамедлительно сообщить федеральным властям.

Флюменбаум знаком с людьми на самом верху манхэттенского отделения генеральной прокуратуры и нью-йоркского отделения Комиссии по ценным бумагам и биржам. Он делает несколько звонков. Дозвонившись до своего человека в Комиссии, он в общих чертах излагает события этого дня и заявляет о финансовой пирамиде, потери от которой, по оценке самого Берни, могут достигать 50 млрд долларов.

На том конце провода молчат. Затем следует вопрос: речь действительно идет о миллиардах? Не о миллионах? Все верно?

Да, все верно – о миллиардах.

И машина следствия, скрежеща, приходит в движение. ФБР созывает группу по финансовым преступлениям. А Комиссия открывает досье с ярлыком «Мэдофф Бернард Л.» – и не впервые.

Как сам Мэдофф проводит остаток этого дня – последнего дня, когда он еще может где-либо появляться на людях неузнанным, – в точности неизвестно. Он припоминает, что вернулся из дома в офис, что застал там Эндрю, который якобы сообщил ему о своем (и Марка) намерении обратиться к адвокату. Однако, по воспоминаниям Элинор Скиллари, Мэдофф не возвращается в офис на девятнадцатом этаже. Она неоднократно пытается связаться с ним по мобильному телефону и всякий раз попадает на голосовую почту.

Несовпадающие воспоминания искажают и общую картину того достопамятного дня – дня, который с первых утренних часов навеки отпечатался в душе и сознании Берни Мэдоффа и членов его семьи. Но для водителей и прочего младшего персонала фирмы это всего-навсего день ежегодного рождественского корпоратива. Все сокрушающее значение этого дня откроется им только через сутки. Поэтому ничего удивительного нет в том, что некоторые кусочки мозаики не встают на место.

И все же Скиллари уверена, что не могла не заметить босса, появись тот в офисе. Помимо всего прочего, у нее на столе лежит для него доставленное курьером письмо от Джеффри Такера из Fairfield Greenwich. В письме Такер извиняется за то, что не должным образом информировал Мэдоффа об изъятиях, и обещает в будущем таких оплошностей не допускать. «Для нас вы наиважнейший деловой партнер и бесконечно уважаемый друг… Наша задача – продолжать деловое сотрудничество с вами и сохранить ваше доверие».

Возможно, Мэдофф просто поднимается из вестибюля на семнадцатый этаж, где Фрэнк Дипаскали со своей немногочисленной командой трудится над чеками, которые планирует раздать Мэдофф.

После изнурительной встречи с Флюменбаумом Эндрю Мэдофф возвращается в свою элегантную, просторную квартиру в Верхнем Истсайде. Даже не сняв пальто, он валится на кровать и несколько часов лежит без движения, – может быть, ждет, когда его мир перестанет вертеться как заведенный.

Ни Марку, ни Эндрю и в голову не приходит отправиться на вечеринку, устроенную в приветливом ресторанчике Rosa Mexicano, там же, где и год назад. Сегодняшний праздник принадлежит тому миру, где они жили до сих пор. Из мира, где они живут теперь, туда дороги нет. А вот их родителям, Рут и Берни, наоборот, и в голову не приходит не пойти на праздник. Они, словно на автопилоте, механически продолжают делать что положено. Да и как бы они объяснили свое отсутствие? Ни один из них не в состоянии позвонить и извиниться – непременно расплачется. Не исключено, что участие в корпоративной вечеринке для них просто путь наименьшего сопротивления, единственный способ удержать реальность на расстоянии, пусть всего только несколько часов, несколько дней.

В воспоминаниях о вечернем празднестве, как и в целом об этом дне, сплошные нестыковки и противоречия.

Один из опрошенных утверждает, будто Мэдофф удивил сотрудников, внезапно передвинув празднество на неделю раньше обычного. Но рождественская вечеринка состоялась в ту же неделю и едва ли не в тот же день, что и год назад, и даже сам Берни не смог бы в праздники снять популярный ресторан по первому требованию.

Одни говорят, будто за весь вечер Берни не произнес ни слова, забился вместе с Рут в угол бара, подальше от толпы, да так там и просидел. Других поразила «печать смерти на его лице», его «невидящий взгляд» – словом, Берни выглядел потрясенным, зажатым, «отрешенным». Но Скиллари помнит, что Мэдоффы вели себя как обычно, «будто им не о чем волноваться». С ней согласны двое других гостей из числа давних друзей – за исключением того, что Мэдофф вел себя, на их взгляд, пожалуй, чуть более эмоционально, чем обычно, охотнее обнимал и целовал родных и друзей. Рут тоже беседует с некоторыми сотрудниками, поневоле следуя заведенным ритуалам корпоративной вечеринки. Но ей, должно быть, нелегко держать себя в руках: примерно через час она уже хочет уйти. Мэдофф скажет потом, что они провели там «пару часов».

Все без исключения вспоминают «шведский стол с тако и гуакамоле, барную стойку и курсирующих по залу официантов с подносами холодной гранатовой “Маргариты”, две порции которой могут вырубить человека на весь вечер», – а одной порции явно достаточно для того, чтобы навсегда изгнать из памяти ясные, упорядоченные воспоминания об этом ирреальном вечере.

Помимо еды и напитков есть еще кое-что, одинаково запомнившееся всем гостям: ожидалось, что на празднике будут Марк и Эндрю Мэдоффы, но они так и не появились.

Возвращаясь вместе с женой к себе домой, Берни Мэдофф никак не ожидает, что ситуация уже выходит из-под контроля. Конечно, у сыновей было достаточно времени, чтобы выдать его, но пока ведь никто не явился с ордером на арест ни в офис, ни в его квартиру. Никто не позвонил с требованием явиться на допрос. Мэдофф уверен, что у него есть еще несколько дней и он успеет уладить кое-какие дела, прежде чем пойдет сдаваться.

Четверг, 11 декабря 2008 г

С утра идет дождь. Примерно в половине восьмого специальный агент ФБР Тед Качиоппи и его напарник Б. Дж. Канг подъезжают к дому на углу Восточной Шестьдесят четвертой и Лексингтон-авеню, где находится квартира Мэдоффа. Качиоппи, молодой человек атлетического сложения с коротко подстриженными каштановыми волосами, на ногах с четырех утра – ему нужно было во всех подробностях обговорить деликатную суть дела со своим руководством, федеральными обвинителями и юристами Комиссии по ценным бумагам и биржам.

Обвинение не предъявлено. Нет и веских доказательств аферы, есть только слова сыновей Мэдоффа. Поспешный арест может пустить под откос все расследование. Но если с арестом промедлить, Мэдофф может сбежать, прихватив с собой оставшиеся деньги. Наконец решено: агенты ФБР наведаются к Мэдоффу и вежливо попросят его прокомментировать заявление сыновей.

Оставив в машине двух других агентов, Качиоппи и Канг предъявляют консьержу свои удостоверения и поднимаются на лифте в пентхаус, а ошарашенный консьерж звонит Мэдоффу, предупреждая об их визите.

В просторной гардеробной, этажом ниже входа в двухэтажный пентхаус, Мэдофф в эту самую минуту собирается одеваться на работу. Извещенный консьержем, он как есть, в голубом халате поверх пижамы, идет наверх и открывает дверь квартиры. Агенты заходят в вестибюль, где светит каретный фонарь и стоят высокие напольные часы. Рут, подстегнутая нежданным звонком консьержа, впопыхах надевает какие-то джинсы, рубашку поло и присоединяется к ним в фойе.

Мэдофф удивлен, но произносит:

– Я знаю, зачем вы здесь.

Качиоппи говорит:

– Мы здесь, чтобы выяснить, чтобы выслушать ваши объяснения, если таковые имеются.

– Нет никаких объяснений, – отвечает Мэдофф.

Качиоппи спрашивает, могут ли они где-нибудь поговорить. Мэдофф ведет агентов в свой кабинет, куда он почти сутки назад привел жену и сыновей. Он садится в кресло и приглашает агентов сесть на кожаный диван напротив. Пока Качиоппи спрашивает, а Мэдофф отвечает, агент Канг молча делает заметки.

Мэдофф, не проявляя видимых эмоций, подтверждает все, что сказал сыновьям и брату: он действовал по схеме финансовой пирамиды, выплачивая инвесторам доходы «из несуществующих денег», а точнее – из денег других инвесторов. Он разорен, неплатежеспособен. Он понимает, что игра проиграна, что его ждет тюрьма.

Качиоппи не уверен, что в отсутствие формального обвинения ему следует немедленно произвести арест. Он заходит в ванную и звонит по мобильному телефону на службу, объясняя суть происходящего. Ему приказывают задержать Мэдоффа по факту «наличия достаточных оснований».

Мэдофф идет одеваться; он выбирает дорогие серые слаксы, мягкий темно-синий блейзер и накрахмаленную белую рубашку в темно-синюю полоску с открытым воротом. Агенты предупредили его о ряде запретов для арестованных: ни ремня, ни шнурков, ни галстука, ни украшений.

Тем временем – то ли пока Мэдофф одевается, то ли чуть раньше – Рут звонит в офис и спрашивает Скиллари, не приезжали ли Марк и Эндрю. Нет, не приезжали. Скиллари слышит, как Рут говорит кому-то (вероятно, Берни): «Их там нет».

Но вот Мэдофф одет и агенты готовы везти его в Нижний Манхэттен. Он велит Рут постараться связаться с Айком Соркином, накидывает темно-серый плащ из твилла, и ему надевают наручники. Вместе с агентами он спускается в лифте, быстро проходит через небольшой темный вестибюль и выходит наружу, под дождь. Мэдоффа сажают на заднее пассажирское сиденье ожидающего автомобиля. Канг садится позади водителя, и машина отъезжает.

Качиоппи направляется в сторону Рокфеллер-центра на встречу с сыновьями Мэдоффа в офисе их адвоката – составить аффидевит, письменное заявление под присягой, которое он представит суду, чтобы начать процесс.

Питер Мэдофф приезжает в офис необычайно рано. Скиллари впервые замечает его, когда он беседует с несколькими незнакомцами в малом конференц-зале на восемнадцатом этаже. Секретарь приемной говорит, что они все отрекомендовались «юристами». Затем, быстро показав значок, подходит немногословный человек в тренчкоте – вероятно, агент ФБР, посланный для совместной работы с уже находящимися здесь командами Комиссии по ценным бумагам и FINRA (The Financial Industry Regulatory Authority) – Агентства по регулированию деятельности финансовых институтов.

Скиллари, сопоставив все известные ей факты, включая ранний звонок Рут с вопросом о сыновьях, сперва думает, что кого-то похитили. А может, это заговор с целью вымогательства. Мэдофф по-прежнему отсутствует.

Фрэнк Дипаскали и его многолетняя коллега Аннет Бонджорно порознь поднимаются с семнадцатого этажа и спрашивают Питера, что происходит. Питер говорит: Берни арестован за мошенничество с ценными бумагами. По словам Скиллари, каждый из этих двоих, ничего больше не спросив, сразу понуро уходит. По слухам, кто-то видел, как Дипаскали, стоя с группой сотрудников у кабинета Сонни Кона, в голос рыдал, как его стошнило в мужской уборной и как он обменялся с коллегой сочувственными объятиями. А еще, укрывшись от посторонних глаз, Дипаскали пытается удалить компрометирующую информацию с компьютеров семнадцатого этажа.

Мэдоффа везут в офис ФБР на Федерал-Плаза, 26. Это сорокадвухэтажное здание, ограничивающее с запада Фоли-сквер – ключевой узел механизма юстиции и правопорядка[1]. Не найдя свободного места для парковки, водитель подвозит Мэдоффа и Канга ко входу для сотрудников рядом с небольшой спортивной площадкой. Они спешат через оживленный вестибюль к ряду пуленепробиваемых дверей, надежно защищающих лифты ФБР.

На двадцать третьем этаже лифт останавливается, и Мэдоффа ведут в комнату 2325, маленькое помещение без окон размером с гардеробную в пригородном доме. Стол, два стула и телефон. Мэдофф садится, Канг освобождает ему одну руку от наручника, другую пристегивает к подлокотнику стула. Мэдоффу разрешают воспользоваться телефоном для звонка адвокату. Он набирает мобильный номер Айка Соркина.