Современная электронная библиотека ModernLib.Net

И было утро, и был вечер

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Дорман Моисей / И было утро, и был вечер - Чтение (стр. 18)
Автор: Дорман Моисей
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      Подобные мысли появились довольно рано. Они, эти мысли, не вызывались спонтанными душевными порывами или мимолетными неудачами и трудностями, отнюдь. Они присутствовали постоянно с конца 50-х годов, лишь укрепляясь со временем. Несмотря на это Костя не стал мизантропом, не озлобился. Он остался человеком доброжелательным, справедливым и мягким:
      Я прожил жизнь не так,
      Как намечал когда-то,
      Атак и контратак
      В ней было маловато.
      Не выполнил программ,
      Все проворонил числа,
      Все игры проиграл,
      Но - не ожесточился.
      К. Л. 1969 г.
      Эти строки очень точно отражают его мироощущение.
      В 70-е годы Костя говорил еще, что не чувствует приближения старости, хотя мысли о бренности бытия и о неизбежном конце возникали все чаще. Мы, бывало, рассуждали о предназначении человека, о вере в Бога, однако достаточно отвлеченно и с некоторой долей иронии. Тем не менее мы понимали, что искренняя вера утешала бы в старости, примиряла бы с неизбежностью ухода, укрепляла бы дух.
      Тогда мы начали понемногу читать Библию и задумываться над вечными проблемами бытия. Моей любимой книгой стал Екклезиаст (Когелет). Я поверил в справедливость его простой мудрости и зачитывал сомневающемуся Косте известные строки: "Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, во все дни суетной жизни твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои, потому что это - доля твоя в жизни и в трудах твоих..." (Еккл. 9:9).
      В 80-е годы, перечитывая книги Ветхого Завета, я пытался самостоятельно осмыслить их суть и так шаг за шагом приближался к "неформальной" вере в Единого Бога, не принимая при этом ритуальных и обрядовых предписаний.
      Костя тоже много думал и говорил об этом. К размышлениям о вере его подталкивало и более интенсивное в последние годы общение с Зоей Масленниковой, которая серьезно ушла в религиозные дела. У нее на даче под Москвой был кружок верующих людей, в том числе и молодых. Увлечь Костю Зоя не смогла. Он не проникся верой в Бога и остался непреклонным в своем атеизме до последнего дня жизни:
      ... Не острою, но стойкою тоскою
      Полна душа уже который год.
      О, если б знать мне что-нибудь такое!
      Но вера в бога тут не подойдет.
      По собственной программе обучаюсь
      И, суетою душу не дробя,
      К кому-то с тихим словом обращаюсь,
      Но не к тебе, не верю я в тебя.
      К. Л. 80-е годы
      Костя был убежден, что из-за невезения и множества совершенных ошибок жизнь не удалась и уже нет возможности изменить ее ход. Однако от своих убеждений он не отказывался и кривить душой не собирался. Для него важнее всего было сохранить достоинство и оставаться самим собой:
      Подсобите, мученики века,
      Поудобней не искать оков
      И, не слишком веря в человека,
      Все же не выдумывать богов.
      И, прощально вглядываясь в лица,
      Перышком раздумчивым скребя,
      Не озлобиться и не смириться,
      Только две задачи у тебя.
      К. Л. 80-е годы
      Время неумолимо утекало неизвестно куда, изливалось однообразными буднями. Ничего удивительного не случалось. Притуплялись чувства, угасали страсти - иссякал источник жизненной силы, оптимизма и вдохновения. И это эмоциональное угасание сопровождалось физическим умиранием. Костя все это осознавал и спокойно, мужественно прощался с жизнью.
      Захотелось под конец повидать прекрасный Крым, где прошли лучшие годы жизни - золотое детство, вдохновенная юность. Там он был полон радужных ожиданий, мечтал и надеялся. Он не сомневался, что достигнет вершин славы, завоюет признание людей. Многое могло бы свершиться. Но нет, оказалось - все суета. Рассеялись мечты. Ушло время и унесло с собой надежду. Не надо обольщаться, не надо притворяться. Жизнь - не театр, повторить спектакль невозможно.
      Возможно лишь побывать напоследок в тех местах.тде ты встретил утро жизни, где родились и расцвели мечты, и будущее казалось невыразимо прекрасным и многообещающим. Все прошло:
      Вот и стал я старым евреем,
      Опустившимся и больным,
      А не двинуть ли в зимний Крым?
      Самое время.
      Побродить в предгорной глуши,
      С морем вежливо попрощаться
      И считать, что это причастье
      Для безбожной моей души.
      Для безбожной моей души
      Мало этого, мало, мало.
      Мало, жизнь, ты меня ломала,
      Мне тупила карандаши.
      Мало я про тебя допер,
      Мало ты про меня узнала.
      Ну, заладил: мало да мало!
      Клади голову под топор.
      И когда совсем погас огонь страстей человеческих, Костю настигла редкая, жестокая и беспощадная болезнь.
      % % %
      Беда подкрадывалась незаметно, исподволь. В марте 1981 г. Костя решил съездить на курорт Друскининкай (Литва) - укрепить здоровье. Купил путевку в санаторий, подлечился, отдохнул и еще неделю провел в Вильнюсе. Дня через два после возвращения в Москву он обнаружил в левой части груди, под соском, уплотнение. В течение двух месяцев это странное уплотнение не только не уменьшилось и не рассосалось, но, наоборот, - увеличилось. Пришлось обратиться к врачам.
      Даже в июне Костя еще не всполошился, не допускал мысли о серьезной опасности для жизни. Я помню, как он тогда еще отшучивался:
      - Эта опухоль мне "сразу не понравилась", как Рабиновичу, заставшему свою Сару в постели с Абрамовичем. Помнишь? Пройдя мимо любовников на кухню, Рабинович убедился в своих худших предположениях, а именно - фаршированную рыбу они съели!
      - Хорошенькие шуточки.
      - Ну, на кухню я еще не заходил. Вот сделаю все анализы, покажусь онкологу, тогда и узнаю, что сталось с фаршированной рыбой.
      Анализы оказались весьма тревожными, внушающими худшие опасения: рак грудной железы. Мне кто-то из врачей прямо сказал:
      - Такой диагноз для мужчины практически - смертный приговор. Надежды на благоприятный исход ничтожны.
      Влиятельный знакомый, однокашник по Литинституту, известный поэт и общественный деятель Расул Гамзатов и кое-кто из друзей сделали доброе дело - устроили Костю на лечение в "Каширке" - лучшей клинике Всесоюзного онкологического научного центра Академии медицинских наук (ВОНЦ) на Каширском шоссе, 6.
      Директором этого центра был тогда академик Блохин, и поэтому обитатели "Каширки" называли клинику Блохинвальдом.
      Вначале Костя обвинял себя в том, что по собственной лености затянул обследование и довел себя до столь печального состояния. Впрочем, врачи в этом его не обвиняли, что было для него некоторым утешением: "Я не виноват".
      До конца 1981 г. оставались еще какие-то призрачные надежды, и Костя продолжал верить врачам. В клинике ему был обеспечен приличный уход. Его поместили в отдельную палату, поскольку других мужчин в отделении "Молочная железа" не было. Сплошное женское окружение поначалу стесняло Костю, затем привык.
      В первый месяц действия врачей недоверия не вызывали. Однако спустя месяц Костя заметил, что они сами не верят в эффективность лечения...
      На 22 июля 1981 г. была назначена так называемая "радикальная" операция. Оперировала доктор медицинских наук Вишнякова. Она была доброжелательна, внимательна и общительна, подробно объяснила Косте цель предстоящей операции, ободряла его. По ходу "радикальной" операции была предусмотрена "срочная гистология", то есть микроскопическое исследование на наличие раковых (атипичных) клеток. Результат этого исследования оказался, увы, неутешительным - "атипичные" клетки обнаружились.
      После операции была, как положено, реанимация, интенсивная терапия... Левая рука действовала плохо, самостоятельно управляться одной рукой на одной ноге было трудно.
      Костю на время взяли к себе его близкие, добрые друзья Лена и Марк Кисенишские. Последние надежды на улучшение рассеялись - болезнь прогрессировала. Последовали три тяжелых и бесполезных курса "консервативного" лечения, но ни известные лекарства, ни специальная "химия", ни рентген не помогли.
      Несколько раз в клинику приходила Зоя Масленникова. Костя был рад ее визитам. Она приносила портативный магнитофон и записывала Костин голос: он читал стихи - свои и чужие. Читал красиво, проникновенно.
      В 1983 году, когда все надежды окончательно рухнули, Костя говорил о смерти внешне спокойно, хотя очень любил жизнь, и близость смерти его страшила. Он завидовал Есенину, уже преодолевшему последнее расставание:
      ... Мы у цветного ящика сидели
      Не где-нибудь, а на Каширском, 6,
      И думали о собственном уделе,
      Каков он есть.
      Но я-то знал, что нету мне спасенья,
      Что свой отрезок я уже прошел,
      Что хорошо тебе, старик Есенин,
      Что мне нехорошо.
      В октябре 1984 года клиника отказалась держать у себя "неперспективного" Костю. Пришлось ему переселяться в Теплый Стан, в свое неухоженное жилище. Привести в порядок свою первую (и последнюю) квартиру Костя уже не успел, даже книги не распаковал. На самом краю Москвы, в не обустроенном еще районе новостроек, стало совсем трудно. Поблизости не было ни магазинов, ни диетстоловой, ни аптеки, ни рынка.
      Костя научился кое-как варить простую еду: бульон из курицы, картофельное пюре, кисель. Болезнь обострялась, становилось все труднее управляться с протезом. Костя невыносимо страдал от болей, от раздиравших его метастазов. Физические страдания усугублялись бытовой неустроенностью и одиночеством.
      Говорить о настоящем, а тем более о будущем, было невозможно - о чем?
      Мы вспоминали прошлое, то военное прошлое, которое соединило нас 42 года тому назад. Больно было смотреть на Костю, осунувшегося, сильно постаревшего и поседевшего после лечебных курсов рентгено- и химиотерапии. Он держался исключительно мужественно, пытался отвлечься от боли и тяжких мыслей чтением, но скоро это стало невозможно. Как-то он взялся читать "Опыты" Монтеня. Начал с маленькой главки "О боли". Прочел несколько строк и не выдержал, отложил - голова раскалывалась от боли.
      Он не хотел никого затруднять, стеснять, обременять своей беспомощностью. В Теплый Стан к Косте по просьбе Зои Масленниковой часто приходила ее приятельница Таня, молодая верующая женщина. Она очень заботливо, как близкий человек, ухаживала за Костей: ходила в магазины, на рынок, варила, убирала. Удивительно добрая, внимательная и неутомимая женщина - истинная христианка.
      - Константин Ильич, - говорила она, - я поеду сейчас не рынок, куплю красивые цветы, в Черемушках есть. Приготовлю вкусное жаркое. Выпьем вина, и, - увидите, Вам станет лучше. Я верю, я убеждена.
      - Спасибо, Таня, но незачем ездить в Черемушки. Я красоты цветов не понимаю.
      - Ну, что Вы, цветы - это очень красиво!
      - Это надо чувствовать. А я не чувствую. Уже не чувствую. Раньше любил театр...
      - Я все-таки съезжу. Вам станет лучше. Верю. Я скоро вернусь. Лучше не стало.
      В последние дни боли усилились неимоверно. Для их купирования кто-то советовал калечащую операцию. Аптекари отказывались продавать большие дозы болеутоляющих лекарств. Говорили: "Вы все забрали для Левина. Есть еще больные. Надо совесть иметь". Я объяснял и упрашивал управляющую аптекой. Она в конце концов находила какие-то свои "внутренние резервы" и отпускала по рецепту. А он терпеливо ждал и не возмущался...
      Костя, превозмогая боль, писал до августа 1984 года. Все надежды давно рухнули, уходили последние дни жизни, а он писал. Какая сила воли и любовь к поэзии! Он оставался до конца самим собой: открытым, мужественным, доброжелательным. Последнее стихотворение такое же искреннее и честное, как вся его жизнь. Больше всего он сожалел, что не написал "вещих", пророческих стихов:
      Я подтверждаю письменно и устно,
      Что, полных шестьдесят отбыв годов,
      Преставиться, отметиться, загнуться
      Я не готов, покуда не готов.
      Душа надсадно красотой задета,
      В суглинке жизни вязнет коготок.
      И мне, как пред экзаменом студенту,
      Еще б денек, а мне еще б годок.
      Но ведомство по выдаче отсрочек
      Чеканит якобинский свой ответ!
      Ты, гражданин, не выдал вещих строчек,
      Для пролонгации оснований нет.
      Ступай же в ночь промозглым коридором,
      Хоть до небытия и неохоч.
      И омнопоном или промедолом
      Попробуй кое-как себе помочь.
      К. Л. 14 авг. 1984 г.
      Сидя у постели, я подумал: "Вот Костя завершает круг жизни. Все, что было с ним, что случилось - все напрасно, все суета: и мысли, и дела, и печаль, и радость, и любовь. Все ушло в никуда, превратилось в прах, в дым". И вспомнились печальные пушкинские слова из моей первой, фронтовой "настольной" книги:
      Дар напрасный, дар случайный,
      Жизнь, зачем ты нам дана?
      И зачем судьбою тайной
      Ты на смерть обречена?
      Тысячи лет раздумывали над этим люди. Пытались понять смысл нашего временного пребывания на Земле. Ответа нет. Поколение за поколением приходит в этот мир и уходит. Рождаются и умирают. И все возвращается к исходу. Именно об этом размышлял мудрый Екклезиаст, глядя из своего чертога на Храмовой горе в долину Гейеном, в Геену огненную, распростертую пред ним. Пушкин лишь облек эти вечные вопросы, этот вопль человека, обращенный к Богу: "Зачем? Для чего я живу?!", в прекрасную оболочку.
      Ответа не было и нет. Смысл и предназначение жизни так и остались непостижимой тайной бытия.
      % % %
      19 ноября 1984 года ушел из жизни мой самый близкий, мой последний друг юности Константин Левин. Он оставил по себе добрую память и еще стихи в ящике письменного стола. Некоторые из них увидели свет после его смерти и не канут в Лету, даже если они не столь совершенны, как того хотелось Косте, самому строгому судье своим поступкам, делам и стихам.
      Он всю жизнь стремился к совершенству и был чрезвычайно требователен к себе. Он тонко ценил красоту во всех ее проявлениях: в поступках, в искусстве, в литературе, в женщинах. В последнем стихотворении он написал: "Душа надсадно красотой задета..."
      Он очень хотел еще жить: "Еще б денек, а мне еще б годок..." Но сроки его жизни были кратки, и он ушел...
      Последний раз я увидел Костю в прощальном зале крематория. Он лежал в гробу, строгий, красивый, в своем ладном сером костюме. Люди подходили к нему, что-то говорили... Я подошел к Косте и сквозь душившие меня слезы сказал ему прощальные слова.
      Чуть поодаль стояла кучка заплаканных женщин в черных одеждах. Они стояли, склонив головы, не решаясь подойти к гробу, чтобы в последний раз прикоснуться к его голове и сказать что-то на прощанье.
      Потом гроб опустился, створки над ним сомкнулись, и Костя исчез навсегда.
      % % %
      За сорок два года дружбы я не сделал для Кости всего, что мог и должен
      был сделать. Я в долгу перед ним. Это не дает мне покоя. Теперь я понимаю, что нужно было торопиться познавать жизнь и осмысленно творим, добро Лишь переступив порог старости, я осознал, как быстротечна эта жизнь! И это тоже волнует и печалит...
      Моей настольной книгой стал Екклезиаст, очень светская книга Завета, книга о страстях человеческих, о бытие, о деяниях и о смерти. Слишком поздно уже что-либо предпринимать, чтобы изменить течение жизни. Потому что всему свое время, свои, увы, краткие сроки:
      Есть время жить - и время умирать.
      Всему свой срок. Всему приходит время.
      Есть время сеять - время собирать.
      Есть время несть - есть время сбросить бремя.
      Есть время убивать - и врачевать,
      Есть время разрушать - и время строить.
      Сшивать - и рвать. Стяжать - и расточать.
      Хранить молчанье - слова удостоить.
      Всему свой срок. Терять и обретать.
      Есть время славословий - и проклятий.
      Всему свой час. Есть время обнимать
      И время уклоняться от объятий.
      Есть время плакать - и пускаться в пляс,
      И побивать каменьями кумира.
      Есть час любви - и ненависти час.
      И для войны есть время - и для мира.
      Еккл. 3:1 - 8. Парафраз Г. Плисецкого.
      Э П И Л О Г
      Все проходит. Прошли дни, пробежали месяцы, пролетели годы, пронеслась, отшумела жизнь. Истратились силы и молодой задор, угасли желания. Невозможное свершилось, а возможное не удалось. Недостало понимания жизни и решимости. Не хватило мудрости и смелости. Как поздно приходит постижение простых явлений и как много печали в запоздалом прозрении!
      Все проходит. Из тридцать восьмого курсантского взвода никого уже не осталось.
      Я - последний. Мои друзья молодости Левин, Казаринов, Степанов, Козачинский и моя Ева не завершили своих земных дел, не успели приготовиться к вечности. Не успею и я. Но я помню вас! Не могу забыть. Вы навсегда остались в моих мыслях. Мое желание и мой долг передать память о вас тем, кто следует за нами, кто захочет и сможет принять эту память и, возможно, передать дальше...
      Вы не продлили себя в детях. Не было у вас ни сыновей, ни дочерей. Так сложилась ваша земная жизнь. Тем более я хочу, я обязан вспомнить о вас!
      Мы в одно время пришли в этот мир и жили на Земле, мы знали друг друга. Безвременно, несправедливо пресеклись ваши жизни. И унесло вас туда, куда уносит все живое, - в никуда.
      Придут из ниоткуда и расцветут на свой срок новые жизни, новые поколения. Они тоже совершат свой круг, и их унесет безжалостное Время в немыслимую даль...
      Пролетят годы, века, тысячелетия. Земля продолжит свой вечный полет в просторах Вселенной среди неведомых миров, среди немыслимых чудес. Что станется с ней, мы не узнаем. Это случится уже без нас...
      А там, где суждено вечно пребывать нашим душам, неужели там ничто не потревожит нас? Не обрадует, не огорчит, не утешит? Неужели мы никогда, никогда не увидим друг друга?
      Душа все еще не готова смириться с такой жестокой неизбежностью.
      Нет, мы не расстались навсегда! Мы встретимся! Я буду ждать свидания с вами!
      Радость предстоящего свидания как-то утешает. А пока я еще жив, и душа болит, и сердце щемит и тоскует по вас, друзья мои, и по тебе, сияющая Ева!
      Я говорю вам: до свидания!
      25 марта 2004 г. Реховот, Израиль.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18