Данные термины, которые в полной мере отражают размежевание, даже противопоставление как журналистских, так и культурных общностей, ввел в научный оборот известный немецкий исследователь В. Хагеманн (W. Hagemann. «Zeitung als Organismus»), выделив континентальную (европейскую, преимущественно романо-германскую) и островную (т.е. англо-американскую) ветви журналистики.

Европейская журналистика на протяжении веков формировалась как аналитическая, комментирующая.

Островная журналистика – это журналистика в своей основе информирующая, доставляющая читателям факты. Островные СМИ выполняют роль курьера, поставщика «ньюс». Подразделения американских университетов, занимающиеся подготовкой журналистов, называются школами, а основа учебного плана – работа над фактом, разбор практики, анализ конкретных текстов; системных курсов истории и теории студенты не проходят – в этом нет необходимости для тех, кого готовят работать в «новостной журналистике».

Знакомство с «материковыми» СМИ вызывает у американца «оторопь» или «раздраженное удивление», поскольку здесь, не спрашивая твоего желания, потчуют тебя различными «интеллектуальными приправами», комментариями и мнениями. Это, в понимании американских журналистов, ведет к политической ангажированности, навязыванию мнений, ограничивает свободу выбора информации аудиторией СМИ. Такая модель журналистики определяется американскими исследователями как пропагандистская, и они стремятся во всех своих миссионерских программах, как это было в Западной Европе, Южной Америке и Израиле, а теперь происходит в России, насадить свою островную модель, изгнать «подгон фактов под выдвинутые тезисы». «Бродячим цирком» называет английский исследователь Д. Танстел это миссионерство.

Основой островной модели журналистики является информационная таблетка, словесная оболочка которой полируется так, чтобы не возникло никаких шероховатостей при заглатывании. Содержание включает в себя весь калейдоскоп явлений «масскульта». Поскольку ориентация на этот ширпотреб шокирует и некоторых американцев, и в большей мере исследователей из Западной Европы, где традиции комментирующей журналистики укоренились глубоко и прочно, ряд авторов ищет объединяющую доминанту, «универсальную суперкультуру». Это и американец Г. Шиллер, и французы Ф. Баль, А. Моль, и англичане О. Бойд – Баррет, С. Сеймур – Юре, и другие. Такую доминанту они ищут в мозаичности, диалоге в мире коммуникаций, в новом взаимодействии культур, цивилизаций, менталитетов и стилей в глобальном масштабе. При этом они справедливо констатируют, что многие национально-государственные модели культур, оказавшиеся консервативными, недостаточно динамичными или скованными идеологическими догмами, вынужденно дрейфуют в сторону сближения с более подвижными, соответствующими стремительности века культурами.

Российская пресса исторически тяготеет к европейской модели журналистики, так как формировалась она под влиянием вначале французской, позже – немецкой прессы. Уже в дооктябрьский период в российской журналистике наряду с информационными сложились многие аналитические жанры: проблемный репортаж, статья, фельетон, путевой очерк и очерк нравов и др. Достоинства и недостатки континентальной модели на российской почве углубляются традициями и чертами национального характера: изначальным стремлением рассуждать, подменять факт тезисом или оценкой и т.д. Очевидно, восприятие одной из методических догм островной журналистики – четкое разделение фактов и комментария – было бы полезным для российской прессы. Некоторые издания восприняли американские технологии с очевидной пользой для популярности и тиража: разделена работа репортеров, занимающихся сбором фактов, и рерайтеров, подвергающих их стилистическому обрамлению.

Вместе с тем многие исследователи выражают тревогу по поводу некритического восприятия российской журналистикой содержательного комплекса, островной системы ценностей, насаждения раннеамериканского культа удачливости и силы. В экспансии островной журналистики просматривается опасность для национальных традиций русской журналистики, среди которых патриотизм, духовная свобода, неповторимая индивидуальность изданий и творческого почерка публицистов.

Между тем реальность такова, что под воздействием новейших средств массовых коммуникаций, большинство которых принадлежит США, будет происходить дальнейшая эволюция отечественных СМИ. Техника является мощным социальным фактором, она воплощает в себе многие черты создавшего ее социального порядка. Для сохранения национального характера отечественной журналистики необходимо, как это сделано в большинстве стран Западной Европы и Канаде, выработать государственную политику в области массовых коммуникаций.

Рассмотренный материал показывает, что островная модель журналистики будет стремиться на основе новейших технологий к дальнейшей экспансии и разрастанию. Однако континентальная журналистика, имеющая вековые традиции и опирающаяся на государственный протекционизм, также имеет убедительные основания для своего развития.

Заявленная классификационная пара в полной мере соответствует основным оппозиционным мощностям культуры, сложившимся в новейшее время: элитарной и массовой.

Журналистика, которая получила в зарубежной науке определение качественной, рассчитана на общественную элиту, освещает проблемы политики, экономики, социальной и культурной жизни. Обозначенная тематика, а также традиционность форм и методов обусловливают серьезность и глубину анализа, а также относительно небольшие тиражи качественных изданий, строгое оформление, использование иллюстраций только в необходимых случаях.

Качественными могут быть и общественно-политические, и литературные, и специальные издания, но обязательным для всех этих газет и журналов является социально ориентированное содержание, рассмотрение соответствующих профилю издания проблем общественного развития.

Несмотря на то, что для качественной прессы характерна высокая насыщенность информативным материалом и его достоверность (у многих изданий имеются собственные источники информации и системы ее фильтрации), эта социокультурная модель журналистики противостоит информационному журнализму, его стилистике, методам подачи материала. Эвристические и просветительские задачи предполагают серьезность анализа и ненавязчивость суждений, сбалансированность оценок, конкретность, смысловую насыщенность, корректность определений и самостоятельность позиции, которая основывается на знании иных позиций и независимости от них. В качественном издании каждый материал имеет свой вес, задачи и, как минимум, соответствует общему содержательному и профессиональному уровню.

Содержательный комплекс качественных изданий находит свое прямое выражение в их дизайне, верстке, жанрах и методах подачи материала, в системе заголовков, «гарантированных» рубрик, особенностях шрифтов и символах, логотипе и графических средствах. Характерным для этой модели журналистики является вертикальное расположение достаточно пространных материалов. Определено это превалированием вербального элемента и ограниченностью иконического, реализуемого с использованием тоновых или штриховых клише, которые используются только в обоснованных ситуациях.

Семантическая цельность текстуального пространства в качественных изданиях достигается во многом тем, что на первой полосе анонсируются наиболее важные публикации, как правило, развивающие заявленные здесь темы. Воссоздается текстуальный континуум, который позволяет воспринять газету как единое знаковое образование. Комментарии помогают читателю сориентироваться во множестве фактов, сделать верные выводы. Авторами комментариев выступают журналисты, имеющие имя, авторитет и тем самым право на самостоятельную трактовку событий. Комментарии, репрезентирующие издание, его платформу, выделяются графически, часто сопровождаются портретами авторов, на них концентрируется внимание читателей, и они представляют собой один из важнейших элементов модели качественной журналистики.

С известными оговорками к качественным изданиям можно отнести «АиФ», «Труд», «Известия», «Российскую газету» и еще два-три издания.

Несомненно, качественные издания – это элита, аристократия мировой журналистики, качественные газеты имеют наиболее продуктивные традиции в развитых национальных системах прессы. Однако реальность такова, что в XXI в. под влиянием индустриализации в духовной сфере, замены уникального массовым происходит перераспределение сфер влияния, секторов в системе журналистики, экспансия популярной культуры, представителем которой в системе СМИ является бульварная пресса.

На самом деле в сфере массовой информации неизбежно существование нескольких вариантов, моделей, отвечающих уровню и интересам различных культурных общностей. Один из них – и в современном индустриальном обществе наиболее массовый, популярный – основан на понятном самой широкой аудитории, тривиальном и привычном: на «таблетированной» информации, стандартных ценностях и стереотипах – бульварная журналистика. Редактор в романе Д. Сильвестра «Вторая древнейшая профессия» говорил: «Я печатаю только слова, которые понимаю сам, – короткие, энергичные, возбуждающие». Сообщение в бульварной газете занимает, как правило, три – пять строк текста, представляет собой информационную таблетку, из которой для удобства заглатывания изгнано указание всяких причин и следствий. Американские «учителя» из бродячего цирка дают конкретные рецепты: «Используйте действительный залог… Пользуйтесь простыми, короткими словами. Средняя длина предложения не более 18 слов… Уберите все несущественные детали…» (Каппон Р. Слово, или как профессионально писать для Ассошиэйтед пресс). Еще более действенны для донесения информации в бульварных изданиях развернутые заголовки, подзаголовки, многократно превышающие по газетной площади сам материал.

Бульварная пресса – самое массовое явление в области печатных СМИ – существует и действует, как вся массовая культура, на основе мифов; в отличие от качественной прессы она не столько раскрывает смысл жизненных явлений, сколько уводит от реальности, эксплуатирует инстинкты, эмоции.

Сформировалась бульварная пресса в пору становления капиталистической организации общества. Ее идеология была сориентирована на одну ценность – продажу. Газетный магнат 20-х годов Нортклиф, издатель «Дейли мейл», с бравадой говорил, что создание желтой прессы – это величайшее, что произошло на свете после открытия пара. Желтая пресса сдвинула человечество и научила его читать. «Вы думаете, оно читало «Таймс» или Шекспира, – говорит издатель. – Оно ничего не читало, оно только ело, пило и размножалось… Я даю им то, что они требуют. Я умею возбуждать их и заинтересовывать. Убийствами, сенсациями, украденными бриллиантами? Но чем же прикажете заинтересовывать их? Ихтиологией?..»[10].

Бульварные издания стремятся поразить воображение своего читателя неожиданной темой, сенсацией, домыслом, слухом – публикациями, уводящими от обыденной, повседневной действительности. Мифы, создаваемые бульварной прессой, рассчитаны на самое массовое сознание. Развлекательный фактор является основным для бульварной прессы. Значимость информации здесь определяется не содержательной ценностью факта, а его потребительской стоимостью.

Решающую роль в композиционно-смысловой модели бульварных изданий играет заголовок – самый сильный сигнал, привлекающий внимание, большое внимание уделяется дизайну и графическому оформлению, значительную часть пространства – часто более половины – занимают фотографии и рисунки, значительная площадь отводится также рекламе.

На современной отечественной почве, где доминирует «дикий рынок» в сфере массовых коммуникаций, условия для существования и развития качественных изданий являются крайне жесткими, бульварная пресса доминирует на всех направлениях.

Бульварная пресса расцвела и размножилась на гребне усталости масс от идеологического монашества однопартийной печати и желания снять запретные темы. Ничего нового не произошло. Мир уже пережил эту «смесь религии, порнографии и лженауки». Сейчас в бульварной прессе на фоне насыщения аудитории бывшей ранее в запрете тематикой происходят сложные процессы переориентации, в частности, на семейные ценности в содержании и на высокий полиграфический уровень.

Ликвидация «информационных дыр», насыщение аудиторных интересов закрытой прежде тематикой подсказывает дальнейшую сбалансированность в развитии оппозиции «качественная пресса – бульварная пресса», что соответствует тенденциям мирового развития. Можно лишь прогнозировать усиление роли качественных изданий в периоды общественно-политических обострений.

Демократическая модель журналистики является плюралистической в своей основе, отражающей все общественные силы и явления, за исключением осужденных мировым сообществом (расизм, шовинизм, насилие). Эта модель характерна для стран с развитой парламентской, президентской, партийной демократией, гарантирующей свободу печати.

В странах с переходной экономикой и формирующимися демократическими институтами журналистика имеет, как правило, гибридный характер, обладая лишь некоторыми чертами демократической модели.

Тоталитарная модель журналистики характеризуется идеологической монополией, репрессивным пафосом, унификацией форм и методов. События новейшего времени показывают, что тоталитарная модель журналистики, как часть соответствующей культурной общности, может быть обусловлена не только политической диктатурой, идеологической монополией, но и диктатом финансовых и криминальных структур.

Печатная пресса – газеты, журналы и пограничная форма – еженедельники – представляет собой старейшую (после устных, дожурналистских форм) модель журналистики, развивающуюся уже в течение почти четырех веков. В условиях возросшей конкуренции на рынке массмедиа электронные СМИ имеют преимущества в оперативности освещения событий перед всеми типами печатных изданий. В силу этого происходит процесс переориентации газет с ежедневной на еженедельную периодичность выхода, что дает им возможность комментирования освещаемых событий, произошедших за неделю, и публикации информации более фундаментального характера. Эта тенденция является достаточно устойчивой в течение последних лет с момента интенсивного развития электронных СМИ и продолжает набирать силу.

Аудиовизуальная журналистика – радио и телевидение – порождение начала XX в.

Как показывает исторический опыт, включение в систему новых, ранее не существовавших СМК всегда являлось прогрессивным шагом в плане оперативности передачи социально-значимой информации и ее технической обработки. Однако новое средство массовой коммуникации не могло не унаследовать, особенно на начальном этапе своего развития, целый ряд уже устоявшихся жанров и методов подачи информации. Так, например, радио, массовое распространение которого пришлось на начало XX в., на заре своего существования использовало «газетные формы» подачи материала. Затем и телевидение, на которое, кстати, стали смотреть как на новое средство коммуникации, выполняющее социальные функции, только в конце 50-х годов называли «видением по радио», потому что оно также использовало достижения своего «предшественника», т.е. радийные формы подачи информации.

Телевидение – величайшее явление XX в., которое объединило в себе самые передовые достижения научно-технической мысли, культуры, журналистики, искусства, экономики… Став одним из компонентов системы средств массовых коммуникаций, телевидение не завершило ее формирование, но повлекло за собой серьезные изменения, оказав влияние не только на функционирование каждого из ее элементов, но и на деятельность целых государственных институтов, что особенно ярко проявлялось в социально-значимые периоды развития общества.

Каждая из моделей имеет свои приоритетные функции: печатная пресса – аналитические и сервисные, радио и телевидение – информационные и культурно-рекреативные и развивается в условиях конкурентной борьбы.

Итак, предложенная классификация включает в себя следующие социокультурные модели журналистики, соответствующие основным культурным общностям: глобальная – региональная, официальная – неформальная, континентальная – островная, качественная – бульварная, демократическая – тоталитарная, печатная – аудиовизуальная.

Фундаментальные явления – социокультурные явления журналистики, подвергнутые классификации, в силу своей исторической описанности могут представляться достаточно очевидными, взятые по отдельности, сами по себе. Систематизация их в рамках мультипликативной классификации представляет уже общенаучное обобщение, создает содержательно-категориальный срез, отражающий и фиксирующий состояние научного знания, и может явиться отправной точкой для дальнейшего развития социокультурной парадигмы в исследовании журналистики.

Естественно, что всякая классификация носит элемент условности, так как связана с формализацией знаний о классифицируемых объектах, с некоторой «механистичностью» предлагаемой структуры и возможностью добавления и расширения. Для создания взаимно детерминированной и внутренне завершенной системы теоретико-методологических понятий, определяющих основные социокультурные модели журналистики, на следующем этапе необходимо провести типологический анализ выделенных понятий, который позволит рассмотреть взаимоотношения классифицируемых объектов, а также выделить типы изданий и программ, представляющих эти модели.

3. Советский и российский самиздат[11]

В силу конкретных исторических и политических обстоятельств, которые привели к установлению в середине 1918 г. в России однопартийной политической системы, в течение 20-х годов XX в. была ликвидирована пресса политических направлений и общественных организаций, не связанных с Коммунистической партией. Основным, самым многочисленным отрядом журналистики стала партийная пресса, а издание вновь сформированных общественных организаций: комсомола, профсоюзов – и даже научно-технические и специальные издания были в значительной мере идеологизированы.

Журналистика, как и любая общественная система, изменчива во времени, «текуча», находится в процессе постоянного развития, подчиняясь запросам времени и тенденции развития общих, включающих систем. Естественно, что в систему отечественной прессы на различных исторических этапах вносились изменения, соответствующие новым условиям. Так было, например, в период первых пятилеток, Великой Отечественной войны, хрущевской «оттепели» 50-х годов и др. Изменения вносились в типологические структуры, но никогда не затрагивали основного принципа советской журналистики – принципа коммунистической партийности. В соответствии с этим принципом официальное право на жизнь имели только издания, выражающие коммунистическую идеологию, на протяжении длительного исторического периода – в ее ортодоксальном проявлении.

Естественно, что политическая жизнь большой страны, многих народов, несмотря на проводимую государством унификацию, не может быть единообразной и однородной, в ней имеются, должны быть различные, пусть не всегда ярко выраженные и мощные течения. В какой общественно значимой форме эти течения могут найти свое проявление? В форме изданий, которые издавна назывались нелегальными, подпольными. Такие издания создавались на Руси вопреки запретам и репрессиям самодержавия и церкви борцами с реакционными догмами, революционными демократами, народниками, социал-демократами и многими другими.

Некоторые авторы пытаются увидеть прямые параллели, найти очевидные традиции того, что в советское время стало называться самиздатом, в общественной и литературной жизни XVIII – XIX вв. Говоря об истоках самиздата в России, автор статьи в «Комсомольской правде», в частности, называет имена Грибоедова, Пушкина, Рылеева. При этом преемственность обозначается в трех направлениях: схожесть самого метода – переписка, перепечатка, схожесть отношения властей – неприятие инакомыслия и, наконец, присущее русской интеллигенции обостренное нравственное чувство, способность мыслить самостоятельно, ответственность за судьбу народа[12]. Профессор Ейльского университета Н.Н. Белинкова также считает, что самиздат имеет старую традицию, наиболее полно в России воплощенную в судьбе Пушкина. «Цензура и гонения на писателей, – пишет она, – атрибут всякого самодержавного и тоталитарного строя»[13]. Д. Волчек утверждает, что «самиздат как факт общественной жизни России сложился уже к концу XVIII века… Именно в стихах, т.е. в виде самиздата, начали свою жизнь в литературе многие вещи Пушкина, Полежаева, Лермонтова, позднее статьи Толстого; я не говорю уже о стихах Баркова»[14].

Далее, рассуждая об истории самиздата, названный автор – издатель «Митина журнала» (Ленинград, 1985) утверждает: «… В архивах мне приходилось видеть рукописи начала 20-х годов с такой вот пометой. Это… говорит о том, что самиздат советской эпохи был порожден вовсе не хрущевской оттепелью, как полагают многие, а родился, как только была введена «революционная цезура», а независимые издательства благополучно закрыты». К сожалению, автор не дает ни одной ссылки на рукописи 20-х годов «с такой вот пометой», а его утверждение об использовании термина «самиздат» в этот период не подтверждается какими-либо другими источниками.

Впрочем, можно с полной уверенностью утверждать, что авторы, которые относят появление самиздата к середине 50-х годов, явно заблуждаются. Имеются документальные свидетельства о том, что уже в середине 20-х годов в Москве и Ленинграде выходило несколько самиздатовских журналов, которые, впрочем, этим термином не обозначались.

Изданный в феврале 1931 г. в Париже русскоязычный журнал «Утверждения» отмечал: «Несмотря на свирепый террор и бдительное око ГПУ, свободная творческая мысль в России пробивается наружу… Свободная и творческая мысль находит себе выражение в обширной подпольной рукописной литературе, издающейся в карликовых, «ундер-вудовских» тиражах (5 – 7 экземпляров), – однако перепечатываемой во множестве безвестными добровольцами повсеместно, в разных городах России. В числе этой литературы имеются солидные труды, научные и философские, а также и журналы различных кружков, группировок и общественных объединений»[15]. По сообщению «Утверждений», в частности, в Москве, начиная с 1925 года, вышло пять номеров журнала «Васильки». Журнал этот был целиком посвящен искусству, изящно оформлен, но невелик по объему. Было издано также более 10 номеров журнала «Засыпанный город», в котором был отлично поставлен отдел критики и библиографии, включавший списки как книг и статей, так и рукописей (т.е. самиздатовской литературы). Значимость журнала подчеркивается тем, что он печатался в подполье на ротаторе.

Наиболее крупным самиздатовским журналом в Москве 1920-х годов был «Путь странника». За два с половиной года вышло 11 номеров по 250 – 300 страниц. В первом номере, несомненно, из соображений конспирации, редактор написал, что он «выпускает этот журнал, в сущности, для себя и для близкого круга своих интимных друзей… «К изданию журнала меня побуждает не личный интерес к этому делу, а серьезное веление совести перед людьми, перед родиной и культурой, наконец, перед Богом – собрать и сохранить до времени бесчисленные страницы неведомых творений русской общественной религиозной мысли переживаемой нами эпохи». Журнал свидетельствует о том, что в Москве существовали кружки молодежи, в которых параллельно с официальными вузовскими курсами читались целые университетские курсы по истории русской культуры и по религиозной философии[16]. Не менее трети объема журнала занимали стенографические записи таких университетских курсов с многочисленными ссылками на труды Н.А. Бердяева и других философов. «Мой журнал, – писал редактор «Пути странника», – является историческим не только в качестве архива для будущего историка, но историческим и для современного общества… Ведь вся литература по русской общественной религиозной мысли, вышедшая каких-нибудь пятнадцать – двадцать лет назад, для современного молодого поколения является столь же древним, историческим, засыпанным городом, каким является для него и Хара-Хото». Последние четыре номера журнала были напечатаны уже на стеклографе тиражом в 100 экземпляров.

По свидетельству журнала «Утверждения», в 1928 – 1929 годах в Ленинграде выходил журнал «Земля и небо». В каждом номере около 60 страниц, на три четверти занятых стихотворениями и прозой, на одну четверть – философией.

Сведений о самиздате в период сталинского режима практически нет. «Ежовщина, сталинский террор 30-х годов сделали самиздат невозможным, и у тех, кто вошел в жизнь в это страшное время, нет даже воспоминаний о том, что самиздат когда-то процветал в России»[17]. Какой, в самом деле, возможен самиздат при режиме, когда репрессировали за намек, анекдот, усмешку, аллюзию! Политический протест, реакция на подавление духовной и физической свободы находили реализацию в основном в форме устного анекдота – одного из жанров городского фольклора.

И все же самиздат существовал, во всяком случае уже в первые послевоенные годы, и был известен довольно широко. Солженицын, Шаламов, Гинзбург еще томились в лагерях, время их авторского самиздата еще не настало; самиздат существовал в форме, так сказать, копировальной – рукописных и машинописных копий запрещенных, изъятых из библиотек стихотворений, философских эссе и рассказов. Очевидцы вспоминают, как молодая интеллигенция, студенты зачитывали, что называется, до дыр полуслепые шестые или седьмые копии стихотворений Цветаевой и Мандельштама, Гумилева и Пастернака. «Так совершенно естественно, никем, кроме жизни самой, не навязанная, пришла, вместо предвоенной романтики Багрицкого и Светлова, мужественная и горькая романтика Гумилева»[18].

Однако изготовление и прочтение самиздата, произведений любого из «изъятых» авторов было столь опасным, что подавляющее большинство их стихотворений, рассказов существовало и функционировало в обществе в устной форме. Это был особый, еще никем не названный и не отмеченный «устный самиздат». Люди разучивали наизусть запрещенные стихотворения, читали их в своем кругу на вечеринках и сходках, собирались на природе, опасаясь «разоблачения» и доноса. Совсем как в фантастическом романе Рея Бредбери «451 градус по Фаренгейту», где государство уничтожило всю книжную культуру. И тогда интеллигенты стали заучивать наизусть памятники человеческой мысли. Уйдя подальше от городов, они бродили по полям и берегам рек, твердя любимые строки, чтобы не забыть и передать своим детям. Передать последующим поколениям. К счастью, прошло всего несколько лет, и последующим поколениям стал доступен уже более зрелый письменный, авторский самиздат, в котором начали свое творчество многие писатели, составившие впоследствии гордость отечественной культуры. Но копировальный устный самиздат сталинского времени, несомненно, сыграл свою непреходящую роль уже в силу того, что он «сразу обрел высоту классики»[19], заложил некие традиции, стал первым проявлением свободомыслия нонконформистской части общества в послевоенное время.

Термин «самиздат» стал функционировать во второй половине 50-х годов и после публикации в газете «Известия» о выходе в свет машинописного журнала «Синтаксис» (редактор А. Гинзбург)[20] начал использоваться широко. Легенда приписывает создание термина поэту Н. Глазкову, который, по свидетельству друзей, в 1956 г. написал такие слова: