16

Я сидела в баре отеля с банкой теплого пива «Кингфишер» и читала сценарий, который дал мне Бэзил. Калеб превратил шекспировскую «Бурю» в историю об унижении жителей колонии колонизаторами. Судя по сделанным от руки поправкам Проспера, размывание идей Калеба было постепенным, но при этом достаточно ощутимым. Результатом стал сценарий, оправдывавший, а отнюдь не осуждавший право каждого следующего повелителя на власть.

Но по-настоящему меня захватили заметки, сделанные Проспером в промежутках между эпизодами и в самом конце рукописи. Как и во всем сценарии, в них прослеживалась эволюция от осуждения к оправданию, еще один признак личностной эрозии. Здесь я отыскала магическую фразу: «Моя цель рассказать о телах, которым была придана иная форма». Проспер пометил ее «Метаморфозы», добавив между строк: «Ариэль как хиджра? Духов и демонов взять из бомбейского цирка лилипутов или?..» Я пристально всматривалась в его мелкий неразборчивый почерк. «...Сами и его труппы друзей-уродов?»

И тут смысл фразы наконец-то дошел до меня, и я поняла, где раньше видела Гулаба. Целый большой участок головоломки очень удачно сложился воедино, но многие факты по-прежнему оставались столь же неуловимыми, как и угри в заливном.

Дежурный в студии Калеба ответил мне по телефону, что Роби как раз завершает съемку в одном из эпизодов фильма. Через несколько минут к телефону, тяжело дыша, подошел друг Сунилы собственной персоной.

– Роби? Это Розалинда Бенегал. Мне нужно связаться с Сунилой.

Он кашлянул.

– Я могу ей передать все, что вы пожелаете, мадам.

И тут мне пришло в голову, что на данном этапе он может оказаться даже более полезен, чем Сунила.

– Мне нужно пройти в Центральный отдел реквизита после окончания рабочего дня. Вы не знаете, как это можно сделать?

– Зависит от того, в какую часть отдела вы хотите пройти, мисс. Разные части по-разному охраняются.

– В ту часть, которую вы называете «Музеем ран». Там могут находиться некоторые вещи, принадлежащие Суниле.

– Где? Я мог бы поискать их завтра, когда приду на работу.

Мне не понравился чрезмерный энтузиазм, с которым юноша произнес эту фразу. Особого доверия он не вселял. Но мне нужна его помощь.

– Знаете, это не так просто объяснить. Вы не могли бы меня провести в музей сегодня вечером? У вас есть ключи?

Он рассмеялся.

– Больше, чем ключи, мисс. У меня есть Сунила. Охраннику очень нравится Сунила. Я приведу ее с собой.

Он заканчивал работу в одиннадцать и должен был ждать меня у входа в отдел реквизита между 23.30 и полуночью. Теперь я могла только уповать на то, что в эту ночь Рейвен не будет работать сверхурочно.

Томас ответил на звонок на его мобильный только со второго раза. Он сказал, что считает совершенным безрассудством отправляться куда-то так поздно ночью, когда вот-вот может разразиться муссонный ливень.

– Тем не менее, мадам, я заберу вас, как договорились.

Когда я садилась в машину Томаса, на мостовую падали крупные, но редкие капли дождя размером с десятипенсовую монету. Большие дождевые облака, целый день огромной массой собиравшиеся на горизонте, распространились еще на несколько миль вверх, словно сплющенные и обработанные резцом ветра в гигантское подобие мраморных карьеров, когда-то виденных мною в Каррере в Италии. И пока эти громадные, отполированные блоки быстро закрывали от нас лунный свет и превращали дорогу в скользкую черную змею, покрытую чешуей горящих автомобильных фар, температура начала заметно падать.

– Муссон приближается, – сказал Томас, закрывая свое окно.

Сверкнула молния, и тут же раздался удар грома, и не успела я перевести дыхание, как разразился страшнейший ливень, волна за волной, пелена за пеленой белесой струящейся влаги. Машину сразу же стало заносить, и она соскользнула на встречную полосу. Однако вертикальная волна дождя оттолкнула нас назад.

Сидя в автомобиле, испытываешь ощущение просмотра фильма об урагане со слишком сильным звуком. Реальное время сжалось. То, на что обычно уходят часы, занимало считанные минуты. В каком-то подобии замедленной съемки улицы превратились в потоки воды, а затем в водопады, относя в сторону все маленькие машины и опрокидывая рикш. В изображении Мадонны на приборном щитке внезапно сама собой включилась лампочка, а орнамент Шивы из пластика у меня за спиной начал раскачиваться из стороны в сторону при каждом нашем крутом вираже.

– Водители очень недисциплинированные, – заметил Томас. – Никогда не знаешь наверняка, кто повернет налево, а кто направо.

Отовсюду на улицу высыпали люди. С распростертыми руками они встречали дождь. Я заметила женщину, закрывшую глаза и обратившую лицо к небу, словно в молчаливой молитве. Но стоило бы ей открыть рот, как она тут же захлебнулась бы в потоках воды. Дождь уже размазал ее помаду, и краска стекала с век. Создавалось впечатление, что ливень смыл ее лицо, лишив его черт и оставив чистую поверхность, на которой предстояло изобразить нечто совершенно новое. Такой дождь нельзя спутать ни с каким другим. И это был даже не дождь. Казалось, весь мир перевернулся с ног на голову и океаны накрывали землю одной громадной приливной волной. Как будто небеса опустились на землю и жидкое стало твердым, а твердое – жидким.

– Нам надо возвращаться, мисс Бенегал, – сказал Томас.

– Едем. Осталось совсем немного.

Но у входа в отдел реквизита Роби не было. Мы сидели в машине напротив здания, ожидая его, а вокруг нас кипели и ревели стихии. В полночь Томас высказал предположение, что молодой актер, по-видимому, задержался на студии из-за погоды. Или просто-напросто отправился домой. А еще через пятнадцать минут Томас предложил и нам возвращаться.

– «Возможно, эта буря спасительным дыханьем расколола твердь, от дальних берегов придя сюда, чтоб унести с собой болезнь и смерть», – прочла я наизусть. Томас бросил на меня недоуменный взгляд. – Тебе это должно понравиться, Томас. Эпиграф из пятого издания книги Генриха Паддингтона.

Моя мать часто делала такое в маниакальные фазы: читала бессвязные отрывки из любимых стихов отца. И всегда это звучало крайне неуместно. Всегда только отдельные строки, никогда полные стихотворения, звенья цепи, связывавшей ее с какой-то более устойчивой реальностью, нежели та, в которой жила она сама. Она называла это моим наследством, что было не так уж далеко от истины. Я находила множество листков бумаги, прикрепленных к холодильнику с помощью магнитов в форме овощей, с какими-то непонятными стихотворными цитатами. Магниты когда-то принадлежали бабушке, все эти пластиковые морковки, репы, картофелины, символизировавшие для матери ее корни.

Дождь немного поутих, и снова стали видны отдельные его капли. Потом и их стук затих, и воцарилась мягкая тишина, лишь изредка нарушаемая звуком падающих капель. Ночь, словно плотный мех, опустилась на город. Я прекрасно все это помнила из детства. Муссонный ливень редко длится больше часа или двух. Потом облака рассеиваются, открывая безоблачно ясное небо. И вместе с этим в вас возникает ощущение предчувствия чего-то. Я видела, как над нами возникла громадная дыра в тучах, клубящаяся желтоватая каверна между барочными краями сгустившихся облаков.

– Здесь никого нет, мисс. Только вон та машина дальше по улице и мы. Ваш знакомый не пришел.

Я бросила взгляд через плечо. Белый «мерс». Паутина трещин на лобовом стекле со стороны водительского места. Очевидное на этот раз доходило до моего понимания непростительно долго. Я думала о Пиддингтоне, предупреждавшем моряков о существовании одновременных циклонов, которые часто следуют параллельными путями или движутся под таким углом по отношению друг к другу, что два урагана неизбежно должны встретиться. При их столкновении энергия и сила хаоса, заключенные внутри каждого из них, не удваиваются, а возрастают по экспоненте. Они множатся как лягушки.

Я вылезла из машины и стала перебегать дорогу, рискуя поскользнуться и упасть. Стучаться в дверь отдела реквизита не было нужды: она уже была открыта. Охранник спал глубоким сном, опустившись на стол, и, естественно, не заметил моего прихода. Я грубо потрясла его за плечо, и голова его вдруг бессильно соскользнула с рук: с одной стороны на его лице виднелся темно-красный след от удара. Я колебалась, разрываемая между требованиями здравого смысла и необходимостью защитить фигуру, чьи уродливые восковые черты хранили ключ к единственной надежной улике. Я вновь перебежала дорогу к машине.

– Томас, вызывайте полицию.

– Пожалуйста, мисс, подождите здесь, если там действительно произошло что-то серьезное. Телефоны полиции могут не работать после такого ливня.

– У нас нет времени. Роби уже может находиться внутри здания.

– Я пойду с вами. – Хрупкий смуглый мужчина на шесть дюймов ниже меня ростом, у которого голова набита поэзией и кино.

– Нет, Томас. Если я не вернусь через десять минут и полиция не появится, тебе придется поехать в участок и доставить их сюда.

– Но зачем вы туда пойдете? Этот Роби, он же не член вашей семьи.

Я вылезла из машины и в третий раз перебежала дорогу.

17

Когда я открыла дверь из проходной в главные помещения Центрального отдела реквизита, ливень начался снова, и свет мгновенно погас. Карманный фонарик отбрасывал тонкий лучик света передо мной, впереди виднелись голубые лампочки аварийного освещения, придававшие интерьеру сходство с лунным пейзажем в раскрашенном от руки черно-белом Фильме. Я не слышала собственных шагов – их заглушал шум ливня. Мне показалось, что кто-то наблюдает за мной из темноты, и я быстро направила фонарик в сторону. В узкую полосу тусклого света попала фотография Неру в рамке, отца современной Индии; его худощавое аристократическое лицо неодобрительно взирало на мое непрошеное вторжение. Рядом находился крайне неудачный рисованный портрет его единственной дочери, Индиры Ганди, на котором она подозрительно напоминала Голду Меир. Еще дальше висели изображения ее сыновей Санджая и Раджива. Один Ганди сменял Другого Ганди, партия Индийский Национальный Конгресс исчезала где-то в глубинах коридоров власти, уходя в отдаленное будущее, в дурную бесконечность совершенной неизменности.

Я остановилась и снова прислушалась, явно услышав шум, нехарактерный для этого места. Нечто, напоминающее мяуканье совсем крошечного котенка. С верстака напротив я схватила позолоченную статуэтку Шивы, размером и весом сходную с кеглей из боулинга. Звук раздался снова, на этот раз громче. Я сунула фонарик в карман.

Дверь в «Музей ран» была слегка приоткрыта, внутри, кроме голубоватого аварийного освещения, был еще какой-то белесый свет. Прижавшись к стене, я продвинулась немного вперед, чтобы заглянуть в щель. Музейное помещение имело форму буквы "L", более длинная вертикальная черта которой уходила вправо от меня. Дверь же располагалась в углу короткой черты, причем таким образом, что я не могла видеть остальную часть комнаты слева.

Я предположила, что звуки исходят из противоположного конца комнаты. Если я присяду на корточки и проберусь в ту ближайшую ко мне часть помещения, в которой Сатиш хранит свои скульптуры, меня не должны заметить.

И, как всегда, я просчиталась.

Проскользнув в дверь, я оказалась столь же незаметной, как старый каторжник в полицейском строю. Две голубые тени разбежались в обе стороны от меня, увеличенные двумя большими прожекторами, расставленными на полу. Фрагмент из какого-нибудь старого немецкого экспрессионистского фильма тридцатых годов. Высокий мужчина в белом костюме стоит, повернувшись ко мне спиной. Молодой человек сидит на стуле. Человек невысокого роста сидит на другом стуле между бледной фигурой из латекса с расплющенным лицом и фигурой, у которой шея перерезана почти до самого позвоночника. Низенький человек курит дешевую индийскую сигарету и выглядит скучающим.

Моя первая мысль, что Викрам Рейвен заработался допоздна, а высокий человек – один из студийных парикмахеров, занимающийся изготовлением париков для моделей Сатиша. На полу вокруг молодого человека, сидящего на стуле, лежат кучки темных волос, голова его уже почти полностью обрита. Стрижка жертвы. Оба мужчины удивленно повернулись в мою сторону. Юноша оставался совершенно неподвижен. Это был Роби. Звуки, напоминающие крики котенка, исходили из окровавленной дыры, в которую превратился его рот.

– Как! Мисс Розалинда! – воскликнул человек в белом костюме. – Полагаю, мой охранник халатно отнесся к своим обязанностям.

– Эйкос.

– Как мило с вашей стороны, что вы решили присоединиться к нашей небольшой вечеринке, – сказал он и приветливо улыбнулся.

Вслед за этим что-то тяжелое опустилось мне на голову, и воцарилась полная тишина.

Когда я пришла в себя, обнаружила, что сижу рядом с Роби. Запястья и лодыжки у него были привязаны к стулу, и он, по-видимому, был без сознания. Принимая во внимание его состояние, парню лучше пребывать в полной бесчувственности. Эйкрс придвинул табурет и сидел теперь перед нами, покачивая ногой и что-то мурлыча себе под нос. На нем была черная майка с золотыми блестками и надписью «Парк юрского периода приближается!». В руке он держал мою статуэтку Шивы. Рядом со мной стоял "В" или "С", кто-то из них, тот, который не хромал. Его мачете лежало у меня на колене. Оба выглядели довольно беззаботными. В одной руке Эйкрс держал опасную бритву и носовым платком стирал с нее кровь.

– Оказывается, моей охране захотелось посмотреть, что вы задумали, прежде чем вмешиваться, – сказал Эйкрс. Он поднял вверх Шиву. – Не этим ли вы хотели воспользоваться в качестве оружия?

"В" или "С" засмеялся. Неожиданно взмахнув рукой, Эйкрс нанес удар позолоченной фигурой по голове Роби. Ее изогнутый локоть пробил парню голову за ухом. Эйкрс отбросил статуэтку.

– Неплохо, – произнес он. – Дело в том, – продолжал он таким тоном, как будто я прервала их долгий разговор, – что у нас появились некоторые трудности с получением информации от вашего дружка. Вы, несомненно, сможете нам помочь.

Я покачала головой из стороны в сторону, пытаясь избавиться от головокружения. Сколько времени прошло с тех пор, как Томас позвонил в полицию? Если я скажу Эйкрсу, где находятся фотографии, как поступит он с нами в этом случае? Есть ли у нас с Роби вообще хоть какой-то шанс? Смогу ли я водить Эйкрса за нос достаточно долго, пока не приедет полиция?

Эйкрс принял мое движение за отрицательную реакцию на его слова.

– А я, когда делал свое предложение, надеялся, что вы прислушаетесь к голосу разума. Я ведь разумный человек. Видите, мы даже вас не связали. На сей раз мы решили поступить несколько иначе: после каждого вопроса, на который вы не даете ответ, мы продолжим наши убеждения на вашем друге. Не коряво звучит?

Прежде чем я успела что-то ответить, он подошел к Роби и как бы невзначай, без нажима, лишь слегка провел бритвой по его щеке. Выражение сосредоточенности на физиономии Эйкрса делало его похожим на художника, получающего утонченнейшее духовное наслаждение от исполняемой работы. Он словно писал картину тонкой кистью и алой краской, ниточка крови следовала за его бритвой, медленно запекалась и затем снова начинала течь. Эйкрс остановился, как только дошел до шеи Роби, сделал шаг назад, словно чтобы оценить свое творение, а затем бросил взгляд в мою сторону, ожидая эмоциональной оценки своего творчества.

– Прекратите! – воскликнула я, чувствуя, что слезы катятся у меня по щекам. – Мой шофер поехал в полицию.

Эйкрс расхохотался:

– И вы доверяете бомбейским таксистам?

Он снова начал резать щеку Роби.

– Прекратите! – снова крикнула я. – Скажите, что вы хотите узнать.

– Она все еще продолжает строить из себя невинную дурочку. – Он покачал головой и раздраженно щелкнул зубами. – Это же совершенно бесполезно. У меня когда-то был великолепный чертежный скальпель, оставлявший параллельные надрезы, напоминающие железнодорожные пути, но я его потерял.

– Сами. Вы использовали его на Сами.

Он задумчиво кивнул:

– Возможно, вы и правы, знаете ли. Но где же я мог его забыть? – И вновь тот же молниеносный выпад руки и новый порез на лице Роби, на этот раз гораздо глубже – кровавый крест у него на скуле. – Знаком "X" отмечают место.

– Вы безумны.

– Просто небольшое развлечение. Любой порт годится в бурю, не так ли, "С"? Или любая блядь в порту?

Человек, которого он назвал "С", рассмеялся.

– Видите ли, нам известно, что фотографии где-то здесь, – сказал Эйкрс, – так как мы следили за хорошеньким мальчиком и обнаружили эту комнату. – Я оглянулась и впервые за все это время заметила, какую бойню они здесь устроили – лучшие творения Сатиша были разбиты. – И его посредине.

Эйкрс указал бритвой в сторону Роби. Бритва как будто случайно задела плечо юноши, разрезав ему рубашку.

– Я знаю, где находятся фотографии.

Я поняла, что мне все равно не удастся затянуть время до приезда полиции.

– Ах, какой неженкой вы оказались, – воскликнул Эйкрс. – А я думал, вам нравится покруче. И вам, как истинной поклоннице традиционной индийской культуры, должно быть известно, что наступило время Амбубачи, первые три дня муссона. Моя мать была очень религиозной женщиной и очень суеверной. Она учила меня, что если дожди начинаются, а затем прекращаются, все равно нельзя говорить о начале муссона до тех пор, пока «небеса не растворятся и красная земля не потечет, как кровь». Вот что, бывало, говорила она мне. Очень красиво сказано, не так ли? Земля начинает кровоточить, и вы понимаете, что она созрела.

Он улыбнулся и вонзил бритву в ногу Роби. Кровь фонтаном хлынула на костюм Эйкрса.

– Черт! – воскликнул он. – Вы только посмотрите на это, а ведь эта вещь – от Армани.

– Прекратите! Я же сказала, что я знаю, где они!

– Я просто хочу преподать этому милому мальчику весьма, с моей точки зрения, полезный урок, лапушка. – Эйкрс поднес пиджак поближе к глазам, чтобы рассмотреть пятна крови. – Счет в прачечной обойдется мне в целое состояние. Может быть, пора перейти к сигаретам? – Он посмотрел на меня пустым, ничего не выражающим взглядом. – Ну и где, же, по-вашему, находятся эти фотографии?

– Внутри прокаженного.

– Прокаженного?

Он приставил горящую сигарету к щеке Роби.

В это мгновение мне едва не стало плохо.

– Может быть, вам нужно время, чтобы немного остудить мозги? – спросил Эйкрс. – Как ты полагаешь, "С", мисс Розалинде не помешала бы небольшая вентиляция?

"С" произнес что-то, от чего Эйкрс расхохотался.

– "С" предлагает кое-что еще, но лично мне не нравится недоваренное мясо. Я люблю хорошенько проварить своего цыпленочка.

– Я говорила совершенно серьезно, – сказала я, с трудом произнося слова. – Они внутри прокаженного вон там, в конце комнаты.

В восковом Гулабе с навеки запечатанными устами.

Эйкрс проследовал к шедевру Сами. Одним ударом кулака разбил фигуре череп. Ничего. Оторвал руки и ноги. Опять ничего. Равномерными движениями бритвы начал срезать с искривленного торса одежду. Туда-сюда, туда-сюда, раз-два-три, раз-два-три, пока из парчового жилета прокаженного не выпал большой коричневый конверт. Эйкрс открыл его, извлек оттуда несколько фотографий и крякнул от удовольствия.

"С" отошел от меня на некоторое расстояние, чтобы оценить результаты работы своего хозяина.

Я опрокинула прожектора и бросилась бежать. И тут же наткнулась на чье-то мягкое тело. Живое или из латекса, я так и не смогла разобрать.

Я бежала по соседней комнате, спотыкаясь о какие-то фигуры и стулья, но думая только об одном: как можно скорее добраться до лестницы на второй этаж. Но где-то на полпути свет снова погас, и я пробежала мимо; протянула руки вперед в надежде нащупать перила лестницы, но вместо этого коснулась книг. Библиотека. Я начала разбрасывать книги и опрокидывать стеллажи, чувствуя, как ветхие страницы прилипают к моим пальцам и выпадают из старых фолиантов, как разваливаются толстые тома, которые я в спешке раскидывала по сторонам.

Я оказалась в фотолаборатории с большими осветительными приборами по углам и столом, обитым бархатом, в центре. Звуки голосов где-то сзади, но еще довольно далеко. Ударила кулаком по выключателю, обозначенному как «стробоскопический таймер», и проскочила в соседнюю комнатку с открытыми окнами, расположенными, правда, довольно высоко вверху. Я захлопнула за собой и заперла совсем ненадежную дверцу, которую можно было выбить одним хорошим ударом ноги. Придвинула стол к стене и взобралась наверх. В фотолаборатории послышались шаги. В щели под дверью я заметила вспышку светового строба. Раздался чей-то крик. Свет снова погас. Я выглянула в окно и поняла, почему никто не позаботился о том, чтобы закрыть его. Маслянистой черной поверхностью внизу был не асфальт, а вода. Не пляж, а груды каучуковых шин, выброшенных прибоем.

Вспышки строба прекратились. Я услышал, как Эйкрс что-то говорит кому-то из своих людей. Сбросила туфли. Для меня оставался один-единственный шанс: плыть вдоль берега до одного из старых восточноиндийских доков. В памяти всплыла нечеткая газетная фотография парохода «Зефир» из бомбейского порта, который когда-то подняла и разбила о бетонную стену пирса Баллард муссонная волна.

Голоса слышались уже у самой двери в ту комнату, в которой я находилась. Невысокий человечек приставил плечо к двери. Я осветила фонариком стену здания и обратила внимание на влажные блестящие доски. Прямо подо мной внизу находился док. Бросив последний взгляд на лик улыбающегося Ганеши, я вылезла в окно, мгновение удерживалась руками за край, а затем рухнула вниз.

Акт IV

Аква регия