2

Я проснулась под звуки, напомнившие мне о давно утраченном доме, – под тихую песню, которую напевала сестра-малайяли. Наверное, «Песню о святом Фоме-христианине». Это их любимая песня, и называется она так потому, что, по старому народному преданию малайяли, апостол Фома в 52 г. н. э. приплыл в Индию и высадился на берег где-то немного севернее Кочина. Он обратил жителей Кералы из их дравидийской разновидности индуизма в новое привезенное им суеверие.

– Потом его забили камнями насмерть на холме в окрестностях Мадраса.

Услышав мой голос, хорошенькая сестра удивленно взглянула на меня.

– О, вы проснулись! – воскликнула она уже по-английски.

– Меня зовут Розалинда Бенегал, – сказала я.

Тайна моей личности разрешилась в двух словах. Сводная сестра Миранды Шармы, добавила я про себя. Бабочка, приколотая иглой к зеленому сукну рядом с пятью другими. Но сводные ли мы с ней сестры? Иногда мне кажется, что вся моя жизнь до семилетнего возраста была сплошным сном. У него то же самое фантастическое мерцание по краям, какое было у цветной пленки «техниколор» в 50-е годы, когда зеленые оттенки желтели, а цвет любого моря становился бирюзовым. Иногда мне кажется, что свое прошлое я сшила из ниток старой одежды моих родичей и с тех пор вот уже много лет выдергиваю швы.

– Свояченица Проспера Шармы, – пробормотала я тихо.

И только несколько часов спустя, когда я проснулась и услышала рев муссонного ливня, хлеставшего по окнам больницы, я вспомнила все по-настоящему. Надо мной склонилась Миранда.

– Хиджра, подобно Шиве, способен насылать дождь, – сказала я ей.

И эта фраза показалась мне вполне уместной. Роби был с Эйкрсом, но где же была Сунила?

– Это я, Роз. Я попросила, чтобы тебя перевели в отдельную палату. Ты скоро поправишься.

Она пододвинула стул к кровати и села.

– Они нашли ее? А Роби? Он тоже здесь?

Она взяла меня за руку.

– Роз, расслабься и постарайся уснуть. У тебя осталось несколько царапин и синяков, но это просто чудо, что ты не утонула. Можешь благодарить упаковку из-под кока-колы. Медсестры сказали мне, что им пришлось сделать тебе укол сильного успокоительного, прежде чем они смогли вырвать ее у тебя из рук.

– Сколько я еще здесь пробуду?

– Вполне возможно, что тебе уже завтра разрешат поехать домой.

– Люди в лодке и Томас. Роби с другими трупами. Я сказала им.

Миранда удивленно взглянула на меня.

– Все вели себя чудесно, Роз, твой шофер привез тебя сюда и потом связался со мной. Томас, его так, кажется, зовут? Он поднял такой шум в полицейском участке, что им в конце концов пришлось выехать и провести расследование. Слишком поздно, правда, однако охранник подтвердил достоверность рассказа Томаса, так же, как и чудовищный погром в здании Центрального отдела реквизита.

– Который сейчас час?

– Два часа дня. Ты проспала несколько часов. Мы с Проспером очень за тебя беспокоились. Он уже приезжал сюда немного раньше.

– Я чувствую себя такой виноватой, – сказала я.

– Из-за чего, Розалинда?

Голос Миранды был таким же мягким и нежным, как и голос медсестры.

– Из-за того, что я сбежала. Из-за того, что я не смогла ничему помешать.

Я говорила о Роби, но с тем же успехом на его месте могла быть и моя мать. Чувство вины – мое второе "я".

Миранда подумала, что я говорю о матери.

– Ты сделала все, что в твоих силах, Роз. Папа рассказывал мне. И в какой-то момент ты должна была подумать и о своей собственной безопасности.

– Их большая вина, – сказала я, – подобна медленно действующему яду, который только теперь начинает разъедать их души.

Эти слова произнес отец после похорон. В то мгновение, когда мы не могли смотреть друг другу в глаза. Я повторила их или мне только приснилось?

– Что ты сказала, Роз? – На этот раз ее часы показывали два тридцать. Я потеряла еще тридцать минут. – Ты то приходишь в себя, то снова теряешь сознание.

– Ничего. Слова, которые отец произнес много лет назад. – Я кашлянула. – Он сказал, что чувство вины – это медленно убивающий яд.

Она покачала головой:

– Он никогда ничего подобного мне не говорил.

– А зачем? Ведь ты – законная дочь.

Пальцы Миранды сжали мою руку.

– О нет, Розалинда! Не поэтому. Он не говорил мне потому, что я никогда не была ему так близка, как ты.

– Извини, – сказала я, не зная, за что, собственно, извиняюсь.

– Ну, что ты.

Она делала все, что в ее силах, чтобы бросить мне канат со спасательной шлюпки. Единственное, что от меня требовалось, – проплыть мимо нескольких мертвых тел. Но нужно было сделать слишком большое усилие. Оно мне не давалось. Я увязала в необходимости как-то оценить и степень причастности ко всему сестры. Что ей известно? Существуют разные степени вины. Какова ее степень? Я отвернулась, чтобы было легче произнести следующие слова.

– Прошлой ночью, – сказала я, говоря медленно и четко, – партнер Проспера по бизнесу, Эйкрс, заставил меня наблюдать за тем, как он медленно пытал одного юношу, чтобы получить от него фотографии, изобличающие в коррупции правительственных чиновников. Чиновников, связанных с твоим мужем по сделкам с недвижимостью. Я думаю, что к этому времени они уже убили Роби и, возможно, Сунилу, друга или подругу этого твоего Сами. Сами, дочери Проспера, его сына. Того самого, которого Проспер отдал, когда мальчику было всего девять лет.

Миранда выпустила мою руку.

– О чем ты говоришь? – Она прижалась спиной к спинке стула. – У Проспера нет сына! – И затем: – Зачем ты все это делаешь, Роз?

Действительно, зачем? Я вернулась в Индию для того, чтобы восстановить часть своего прошлого, а остальное подвергнуть испытанию, и обнаружила, что мое прошлое, подобно островам, на которых стоит Бомбей, уже давно не существует в своей первоначальной форме. Мне хотелось протянуть Миранде тот старый рецепт абортивного средства и спросить ее, не узнает ли она почерк своей матери или отца. Нашего отца. И что бы она после этого стала думать о счастливых семьях, в которых все так искренно любят друг друга?

– Зачем бы я стала тебе лгать, Миранда?

Ей не нужно было отвечать на мой вопрос. Ее мысли были ясны без слов. Потому что ты безумна. Как и твоя мать. Она встала и отвернулась.

– Сестра! Мисс Бенегал нужно еще успокоительное.

– Все это сводится к следующему, – продолжала я, упрямо стараясь перетянуть ее на свою сторону. – В то время, когда погибла Майя, Сами постоянно слонялся около студии Проспера в надежде на встречу с ним, возможно, ему просто хотелось получить работу, не знаю. В любом случае в тот день он увидел нечто такое, что его напугало и о чем он побоялся сообщить в полицию. Но он все запомнил.

– Проспера тогда там не было, – покачала головой Миранда.

– Зато там был кто-то, кого Сами узнал и кто, как ему было известно, связан с Проспером.

– Нет, это невозможно, – сказала Миранда; она все еще стояла ко мне спиной, – другие заметили бы...

– В здании никого не было. Я проверяла. Даже охранник вышел посмотреть на процессию. Любой мог пройти внутрь незамеченным. Ведь никто не увидел даже, как в здание вошла Майя. И Сами, должно быть, воспользовался этой историей для того, чтобы шантажировать Проспера.

Миранда резко повернулась ко мне:

– Сами никогда не шантажировал Проспера.

– Откуда тебе это известно?

Меня удивила уверенность, прозвучавшая в ее голосе, хотя я и не понимала почему. Мне приходилось встречаться с женами патологических насильников, которые были абсолютно убеждены в полной невиновности своих мужей.

– Мне известно это от моего мужа. И я ему верю. – Она произнесла эту фразу бесстрастным, усталым голосом актера, в десятый раз вслух перечитывающего свою роль. – После того, как в течение нескольких недель это создание преследовало меня по всему Бомбею, я решила пойти к Просперу. Он объяснил мне, что много лет назад он дал деньги Сами, потому что почувствовал к нему жалость. И из-за этого у Сами возникла какая-то патологическая привязанность к нему, и когда Проспер женился на мне, Сами стал ревновать.

– А Эйкрс?

Она растерялась. В ее сценарии явно отсутствовало несколько страниц.

– Просперу очень неприятны отношения с этим человеком. Но он должен любой ценой сохранить свою студию. И он, конечно же, сознает свою вину в гибели Майи и в том, что Сами впутал меня в эту историю.

Я была почти полностью уверена в том, что она импровизирует. И тут послышались шаги медсестры.

– Мне не совсем ясна природа тех уз, которые связывают тебя с Проспером, но я знаю, что узы, связывавшие Проспера с Майей, стали настолько тесными, что в один прекрасный день лопнули. Он несет такую же ответственность за ее гибель, как если бы сам лично своими руками столкнул ее с балкона.

А про себя я задавалась вопросом: «А какие у вас супружеские отношения с Проспером, сестричка? Нет ли в них чего-то необычного? Не отдает ли твой муженек дань флагелляции, содомии, копрофилии или каким-нибудь другим старым добрым традициям английских привилегированных школ? Может быть, поэтому ты ежишься всякий раз, как он натягивает нити?»

Но тут такт мне уже больше не потребовался – Миранда ушла.

Проснувшись некоторое время спустя, я обнаружила двоих мужчин в форме рядом с кроватью, терпеливо ожидающих моего пробуждения.

– Итак, мадам, вы проснулись, – сказал тот из них, усы которого напоминали комичную пластиковую карнавальную маску с громадным носом неправильной формы и очками.

– Теперь, возможно, вы сможете ответить на несколько наших вопросов, – произнес второй, с лицом столь же гладким и блестящим, как сваренное вкрутую яйцо.

– Вы пытались найти Роби, молодого человека из студии Калеба Мистри? – спросила я. – Или Сунилу, хиджру, которая должна была встретиться со мной прошлой ночью в Центральном отделе реквизита?

Они обменялись взглядами друг с другом.

– Ах да, – сказал усатый, – эта история о мафиози и таинственных фотографиях, которую нам уже пересказала ваша сестра. Но мы полагаем, что, возможно, теперь вам следует несколько изменить вашу версию и рассказать нам, к примеру, правду о том, что вы делали в Центральном отделе реквизита в неурочное время, ночью, в такую сильную бурю?

– Там было трое мужчин, – ответила я спокойно. – Один по имени Эйкрс, европеец или американец, часто приезжающий в Индию и живущий здесь подолгу. На нем была майка с рекламой фильма «Парк юрского периода». – Я сама понимала, насколько идиотски звучат мои показания, и старалась говорить как можно яснее, несмотря на продолжавшееся действие транквилизаторов. – Черная. С надписью золотыми буквами. Он как-то связан с торговлей недвижимостью. Другого зовут Чота Джонни, а третий – наверное, это был парень по имени Бада Джонни – должен был находиться где-то поблизости, так как кто-то оглушил меня.

Полицейские обменялись насмешливыми взглядами, затем что-то записали в блокноты.

– Мужчина по имени Эйкрс, связанный с торговлей недвижимостью, в майке с рекламой фильма «Парк юрского периода» – все это очень, очень занимательно, – сказал похожий на яйцо. – Но фильм «Парк юрского периода» еще не шел в Бомбее. И ваша сестра сообщила нам, что в последнее время вы страдали от сильной депрессии. А к этому добавилось также и избиение и... унижение какими-то подонками несколькими ночами ранее.

– А что, можно как-то иначе? – сказала я.

– Простите, мадам?

– Я хотела сказать: неужели, по вашему мнению, можно все это перенести и не страдать от депрессии?

Яйцеподобный осклабился. Появившиеся вследствие этого многочисленные морщинки у него на лице сделали его похожим на Шалтая-Болтая после падения со стены.

– Нет никаких оснований сердиться, мадам. Возможно, все это и произошло только потому, что вы забрели в те места, куда вам не следовало ходить, и стали копаться в тех вещах, которые вас не касаются. Служащий отеля, в котором вы остановились, подтвердил, что в последнее время вы очень много пили и прошлой ночью в особенности. А портье добавил также, что вы часто говорили грубости совершенно без всякой причины.

– Нет, это просто невероятно! Наверное, вы собираетесь привлечь меня к ответственности за недостаточно женственное поведение?

Они что-то еще записали в свои блокноты. Мои слова ни в малейшей мере не поколебали их бюрократическую броню. В это мгновение появилась сестра и сказала, что им придется прийти позже.

Я лежала в постели и думала, ждет ли моего прихода Гул. Утро уже давно прошло. Найдет ли он меня, если я все-таки приду к телеграфу на Кэделл-роуд? По крайней мере у меня в палате есть телефон, и, как ни странно, несмотря на муссон, он работает.

Голос Рэма на другом конце провода звучал как-то не совсем уверенно. Оказалось, что какие-то негодяи ворвались в его студию, вынесли оттуда все компьютеры, которые смогли забрать, а на остальных разбили мониторы, мочились на его бумаги и растоптали дискеты с программным обеспечением. Все наши заметки пропали, включая отчет о вскрытии, полученный от двоюродного брата Рэма. Цель происшедшего была совершенно ясна. И Рэм решил прислушаться к намеку. На те две недели или даже более, пока его студию будут приводить в порядок и ремонтировать, он собирался перевезти остатки оборудования в прибрежный отель «Форт Агуада» в Гоа.

– Мне очень жаль, Рэм. Но по крайней мере у меня есть кое-какие важные материалы.

– Тогда будем надеяться, что эти подонки значительно меньше знают о процессе редактирования, чем о наших передвижениях в течение последней недели. Послушай, Роз, почему бы тебе не поехать со мной? Прохлада на морском берегу, ледяной кокосовый тодди...

– Нет, я не могу. Извини, Рэм.

Рэм сказал, что он совсем не уверен, что мне стоит так рано покидать больницу, но потом все-таки согласился заехать за мной и довезти до отеля, хоть и без особого желания.

3

Как только мы выехали на улицу, я сразу же начала перечислять весь каталог преступлений Проспера. Я занималась этим двадцать минут без остановки, забыв обо всем остальном и только изредка чувствуя неприятный стальной привкус во рту.

– Мне кажется, ты на пределе, Роз, – очень мягко сказал Рэм таким тоном, каким обычно разговаривают с нервничающим животным. – И дело вовсе не в том, что я тебе не верю. Если бы хоть кто-нибудь нуждался в доказательствах того, что мы действительно вышли на крупную рыбу, ему можно было бы просто показать мою студию, в каком состоянии она сейчас находится. – Он сделал паузу, чтобы я по-настоящему задумалась над его словами. – Но большая часть твоих доказательств как-то бьет мимо цели – все эти истории о богах-сиротах, нарисованных Сами, потому что он был незаконным сыном Проспера; и о том, что Проспер продает поддельные монеты. Ведь те монеты, что у тебя, – подлинные. Возможно, все твои выводы абсолютно справедливы, но у тебя нет ни одного неопровержимого вещественного доказательства, которое можно было бы представить полиции.

– Послушай, Рэм, кто имеет доступ в Центральный отдел реквизита? У кого есть контакты внутри учреждения и вне его, что позволяет продавать изготовленные там вещи? Кто тратит деньги направо и налево...

– Но ведь большую часть того, о чем ты говоришь, нельзя даже назвать противозаконным, – прервал меня Рэм. – Проспер имеет полное право продавать свои кинотеатры, и не имеет никакого значения, какое количество бедняков он вышвырнет при этом на улицу. А та связь, которую ты пытаешься проследить между ним, Джоном Ди и хиджрой, – ну, это же просто откровенное безумие.

– Но ты же сам видел заметки к сценарию...

Рэм покачал головой.

– Я разговаривал с одним своим знакомым, занимающимся спецэффектами. Он сказал, что у Шармы есть вполне естественное основание для интереса к Ди. Этот парень рассказал мне о компьютерной анимационной технике, которую Шарма использует в ряде эпизодов «Бури»: мужчины превращаются в женщин, а затем в змей и рыб; бури, возникающие в зеркалах; в общем, барочная магия, воспроизведенная средствами магии компьютерной. Совсем не традиционные бомбейвудские эффекты, которые словно придумал и осуществил балаганный фокусник. Это суперсовременные технологии. Проспер также планирует воссоздать в компьютерном варианте навигационные проекты Ди, связанные с поисками северо-западного пути на Дальний Восток. Проспер полагает, что идея этого поиска вдохновляла и Шекспира. Был такой мужик – кажется, Орелио? – атласы которого первоначально назывались «театрами», а уже потом получили название атласов.

– Ортелий. В 1570 году он опубликовал «Theatrum Orbis Terrarum».

Рэм кивнул:

– Ортелий, да-да, именно так его и звали. Создается впечатление, что твой свояк сдвинулся на представлении о театре елизаветинской эпохи как своеобразной карте мира и о старинных атласах как о театрах в миниатюре. И он использует их в качестве визуальной концепции в части эпизодов своего фильма.

Спорить с Рэмом не было никакого смысла. Я слишком устала. Возможно, из-за своего морского плавания; возможно, из-за массы других вещей.

– Итак, ты полагаешь, что мне следует просто забыть обо всем?

– Просто отойти от этого. Ведь многие так поступают сплошь и рядом.

Я выглянула из окна на маслянистые волны, накатывавшие на пляж Чоупатти с грохотом артиллерийской канонады.

– Кажется, ты не хочешь больше помогать мне.

– Я этого не сказал. Но в одном, думаю, ты совершенно неправа. Если Эйкрс наконец завладел фотографиями, это значит, что теперь все эти хиджры вне опасности.

– Ты хочешь сказать, что он победил?

– Такое часто случается, Роз. И не только в Индии. Но если хочешь действительно добиться хоть какой-то справедливости, почему бы тебе не поговорить с Ашоком? Если он и в самом деле связан с правительственными организациями, как ты подозреваешь, почему бы не передать все это дело в его руки?

Даже Рэму я не хотела признаваться в том, что подозревала Ашока не только в связи с правительственными организациями, но и в непосредственной причастности к данному делу, и если не в личном соучастии, то уж по крайней мере в укрывательстве какого-нибудь важного чиновника, который мог фигурировать на этих компрометирующих фотографиях Сами.

Томас прибыл в «Риц» вскоре после того, как уехал Рэм. Он принял мои бесчисленные благодарности, только скромно пожав плечами. Я рассказала ему о том, что сделали со студией Рэма. Информацию он воспринял с тем же жестом принятия неизбежного. Но когда я попросила Томаса отвезти меня к телефонной будке радом с гигантской доской для объявлений на Кэделл-роуд, он повернулся и удивленно уставился на меня:

– Мне кажется, вы ошибаетесь, мадам. Наверное, все-таки не Кэделл-роуд, а какая-нибудь другая улица с похожим названием. Кэделл не место для европейских дам.

– В таком случае она мне вполне подойдет. И, Томас, я хочу вас попросить еще об одном. Вы сможете ускользнуть от преследования, если потребуется?

– Как в кино, мадам? – У таксиста сверкнули глаза, и он включил зажигание с таким видом, словно действительно собирался продемонстрировать какой-нибудь кинотрюк. – В «Грязном Гарри» есть великолепный эпизод преследования на автомобилях, и в шедевре Николаса Рэя, снятом в жанре «черного детектива», «Они живут по ночам», и есть еще, конечно, «Водитель», который, по моему мнению, является классикой жанра...

– Просто постарайся оторваться от преследователей, если они, конечно, появятся.

Томас быстро свернул на первую же узкую улочку на нашем пути, проехал через гостиничную стоянку с такой скоростью, что на первой же рытвине его старенький «амбассадор» почти взлетел над землей, и затем пересек центральную улицу под носом несшегося навстречу потока машин, оставив за собой шлейф из воя автомобильных сирен.

– Но самый лучший эпизод преследования за все время существования кинематографа, – спокойно завершил он свои рассуждения, – в фильме Стива Маккуина «Буллит».

4

По мере того как мы приближались к Кэделл-роуд, горы мусора становились все выше; появились целые обширные луга из хлама, на которых паслись стада всякого скота, собаки, козы, свиньи. В запах гниения, смешивавшийся с вонью переполненных сточных ям и подозрительными ароматами домашних винокурен, только изредка врывался порыв свежего, напоенного озоном ветра с моря.

Убежища (домами их назвать невозможно), построенные из всех мыслимых и немыслимых отходов рыночной системы, и множество деревянных паковочных ящиков со штампом порта назначения на каждом: Сингапур, Бангкок, Калькутта. Для людей, обитающих здесь, это единственная возможность хоть как-то познакомиться с миром.

Томас указал на нескольких мужчин, шедших по дороге с влажными мешками в руках, на которых значилось «Индийский поташ».

– Эти мешки – для дождя, мадам. В штате Махараштра таким способом определяют, пришел ли настоящий муссон. Если джутовый мешок, который крестьяне набрасывают поверх головы и плеч, не высыхает и остается достаточно влажным, чтобы в нем завелись насекомые, значит, сезон дождей начался. Теперь до начала нового ливня здесь повсюду царит тишина ожидания. Пройдет еще какое-то время, и местность зазеленеет и расцветет самыми разнообразными цветами. Но, кроме того, конечно, ливни смоют и унесут с собой самые ненадежные из здешних построек, оставив взамен холеру и малярию.

– Вы были правы, Томас. Создается впечатление, что здесь нашли пристанище все нищие и попрошайки Бомбея.

– Здесь не у кого просить, мадам. Нет, вы не правы, это люди свободных профессий, главный бомбейский родник дешевой рабочей силы.

– Источник, нужно говорить: источник, а не родник, – поправила я его, наблюдая за тем, как моется, поливаясь водой из жестянки, темнокожий обнаженный мальчишка. – Никак не могу понять, зачем все эти крестьяне бросают свою землю и отправляются сюда, в Богом забытое место?

Томас объяснил, что хижины вокруг лишь замаскированы под типичные городские трущобы. На самом же деле эти домишки крестьяне привозят с собой из самых нищих сельских районов Индии, а их обитатели живут в них той же жизнью, какой жили в своих деревнях. Он показал мне, что некоторые из домиков крыты кокосовыми циновками на тот же манер, как это делается в прибрежных индийских селах, и махнул рукой в сторону ряда хлипких времянок.

– Видите ли, мадам, крестьяне приезжают сюда потому, что, когда случается неурожай, им не к кому обратиться за помощью, а здесь всегда есть хоть какая-то работа. Вы только посмотрите, сколько самых разных важных предприятий функционирует вдоль дороги.

Не будь рядом со мной такого квалифицированного гида, каким показал себя Томас, значимость всех этих предприятий, укрывавшихся в крошечных хижинах размером в две телефонные будки, осталась бы для меня тайной за семью печатями. Здесь размещались чайные, продававшие химические прохладительные напитки, после употребления которых жажда начинала мучить вас еще сильнее; предприятия по переработке отходов; предприятия по восстановлению шин для сотен тысяч велосипедистов; будочки, где заявления о приеме на работу в компьютерные фирмы печатались на дедовских металлических пишущих машинках; конторы астрологов, дававших советы относительно наиболее благоприятных дней для свадеб; кабинеты предсказателей будущего, охотно сулящих успех начинающим брокерам; «офисы» торговцев каким-то особым шоколадом, никогда не тающим, даже в самую испепеляющую летнюю индийскую жару – вставьте в него фитиль, и его можно использовать как свечу.

Казалось, что все эти люди примостились к жизни мегаполиса где-то с самого краешка и едва держатся на нем. На самом же деле они подобны птицам, живущим на спине у слона и питающимся его паразитами. Когда же слону приходит время умирать, они всегда находят себе другого.

– Видите, мадам, здесь все живет активной экономической жизнью. Не такое уж это и Богом забытое место. Вот, посмотрите на этот знак.

Он указал на изображение Ганеши, сделанное от руки над плакатом с рекламой лосьона для загара и почти полностью его закрывшее.

– И что там написано?

– «Sunder Mumbai, Marathi Mumbai». Что значит «Прекрасный Бомбей, Бомбей, говорящий на языке маратхи». В подобных местах, видите ли, поклоняются новому божеству, божеству политики – «Шив Сена». Ну а Ганеша, любимый бомбейский бог-слон, идет за компанию.

– Если мы не встречаем богов, то только потому, что не впустили их к себе, – сказала я.

– Простите, не понял, мадам.

– Кто-то когда-то давно сказал мне эту фразу. Можете понимать ее как знак того, что укор учителя был смиренно принят покорным учеником.

Мы остановились у стены телеграфа, на которой был изображен еще один жирный Ганеша.

– Пожалуйста, будьте осторожны, мадам, – предупредил меня Томас. – Здешних жителей нельзя упрекнуть в избытке доброты, особенно по отношению к белокожим туристам.

Я собиралась было в который уже раз напомнить ему о своем происхождении, но потом передумала. Возможно, привычка видеть мир в зеркало заднего обзора давала Томасу более ясное представление о действительности, чем моя привычка всегда смотреть вперед.

На мой вопрос о Гуле человек, сидевший за столом в здании телеграфа, пожал плечами и покачал головой. Другие посетители громко прокомментировали мой визит, для понимания которого совсем не требовалось знание маратхи.

Я обошла вокруг небольшого здания телеграфа и прочла несколько развешанных на его стенах рекламных плакатов. Когда мне надоел этот беллетристический жанр, я стала прогуливаться по улице. После тридцати минут бесцельного хождения взад-вперед я вернулась к машине Томаса.

– Вы уверены, что это то самое место?

– Вполне, мадам. Посмотрите, даже сейчас вы стоите в тени громадной доски объявлений.

Он указал на силуэт злобного великана, шагающего по хижинам. На груди великана красовалась какая-то надпись яркими, сверкающими на солнце буквами на непонятном мне языке.

Я снова вернулась в здание телеграфа и вновь спросила о Гуле, на этот раз попытавшись с помощью жестов изобразить его скейтборд, чем вызвала лишь смешки со стороны еще одной группы посетителей телеграфа. Мне ничего не оставалось, как вновь выйти на улицу и для успокоения совести подождать еще несколько минут на пыльной мостовой. Я чувствовала, что у меня есть какие-то обязательства и перед Сунилой, и перед Гулабом, и даже совершенно непонятным образом перед сестрой. Так прошел целый час, наконец Томас вылез из машины и подошел ко мне.

– Скоро стемнеет, мадам. Думаю, нам пора ехать. – Он оглянулся в поисках чего-то, что могло бы меня подбодрить. – Видите вон ту рекламу? В Индии поэзия повсюду!

Я бросила усталый взгляд на нарисованный от руки рекламный плакат, на который указывал Томас: картонный доктор в тюрбане прикладывает стетоскоп к мотору автомобиля зеленого цвета.

– Весьма сомнительная поэзия, Томас. И рифма далеко не точная и не оригинальная.