Глава 7

Если бы Хаф Мун Бэй был женщиной, это была бы морская колдунья, призрачная, соблазнительная, загадочная, чем-то похожая на Джесси Флад. Родной город всегда производил на Люка такое впечатление, и сегодня утром, ведя машину по прибрежному хайвею, он понял, что ничего не изменилось.

Над океаном повисла низкая дымка, местами сгущавшаяся в белые рваные клочья тумана. Острова в темно-синем океане, как Шелли говорил про облака. Эти же слова можно было сказать о хлопковых пучках над волнами. Люк помнил, как ребенком часто сбегал по склонам «Эха» и часами смотрел на завораживавший его океан. Корабли, плывшие внутри этих слоев тумана, могли казаться гораздо больше, чем они были на самом деле. Маленький Люк мечтал взойти на борт одного из этих огромных призраков и уплыть сквозь дымку в иные миры, преодолевая бесчисленные океаны, небеса и моря, стать обветренным странником, вселенским бродягой.

К сожалению, сегодняшняя его цель была куда менее донкихотской. Кому-то очень хотелось отослать его подальше от Хаф Мун Бзя, Люк собирался выяснить, кто этот человек. Много лет назад он нанял частного детектива, чтобы тот расследовал гибель Хэнка Флада, – как для того, чтобы подтвердить свое убеждение в том, что эта смерть не была результатом несчастного случая, так и для того, чтобы доказать свою собственную невиновность.

Сыщик не особенно преуспел, но добыл некоторую информацию, которая подогрела подозрения Люка по поводу того, кто и почему мог хотеть смерти Хэнка Флада. Следствие установило, что у Флада было достаточно врагов и несколько весьма сомнительных друзей, но этот список был явно неполным. Некоторые весьма интересные имена в него не вошли, и Люку казалось, что он знает почему. Тогда его положение не позволяло так или иначе обнародовать эту информацию. Теперь ситуация изменилась.

Знак поворота к городу выскочил перед ним так быстро, что Люк чуть было не пропустил его. Для начала он остановился около библиотеки, лишенного каких-либо архитектурных излишеств каменного двухэтажного здания, которое было столь же неизменно, как весь город. Удивленный охватившей его ностальгией. Люк вышел из машины и на мгновение остановился, чтобы снова привыкнуть к грубоватой романтике прибрежного городка.

Полдюжины улиц, из которых состоял центр, были заполнены домами самой разношерстной архитектуры. «Дом Забалы», гостиница и ресторан начала века, соседствовали с католическим костелом и универмагом «Кунха», огромным оранжево-розовым зданием, стоявшим на углу улиц Келли и Главной, на которой когда-то находился знаменитый салун «Индекс». Суетливое очарование Главной улицы с ее художественными и антикварными магазинами напомнило Люку старинную почтовую открытку.

Даже библиотекарша, сидевшая за справочным столом, ничуть не изменилась. Люк не смог бы сказать, как ее звали, но забыть ее бесцеремонные манеры, коротко подстриженные седые волосы и очки в кривой оправе было невозможно. Перевязанные черной изолентой, они почти сваливались у нее с носа, из-за чего она плохо видела. Люк был доволен этим обстоятельством, поскольку не хотел, чтобы его так скоро узнали.

– Где я могу найти газеты? – спросил он, отрывая ее от компьютера.

– Текущие издания – в читальном зале, – ответила она, указывая в сторону небольшого холла, в котором стояли диванчики и стеллажи с журналами. – Если вам нужны газеты прошлых лет, то у нас есть микрофильмы подшивок – вплоть до сороковых годов.

– А где их можно взять?

Библиотекарша показала пальцем на заднюю стену помещения. Люк напрасно беспокоился – она не могла его узнать, потому что ни разу не взглянула в его сторону. После некоторой рекогносцировки он нашел нужный ему микрофильм. В детстве он обожал читать, но в эту библиотеку захаживал не часто. Его недуги вынуждали его не покидать пределы «Эха», а намерения его отца сделать из него настоящего Уорнека постепенно превратили его дом в тюрьму.

Единственной отдушиной Люка была библиотека «Эха». Он часто засиживался там до полуночи, погруженный в легенды о короле Артуре, «Одиссею» Гомера или любую другую волшебную и героическую книгу, которая перемещала его из повседневной рутины в другой мир. После смерти матери воспитанием мальчика никто не занимался; к счастью, она оставила ему в наследство любовь к чтению. Наверное, только эта страсть и память о том, как она его любила, смогли удержать его от безумия. Или он все-таки стал безумным?

– Эй, мистер! Вы собираетесь пользоваться этой штукой или нет?

Повернувшись, он уставился на веснушчатого паренька с напоминающими проволоку волосами, который явно приготовился сражаться за право первым подойти к смотровому аппарату. Люк никогда не чувствовал себя уютно в обществе детей, но этот показался ему родным и приятным.

– Боюсь, что да, – ответил Люк, борясь с искушением предоставить аппарат малышу.

– Знаете что, мистер, – сообщил мальчик, с яростью глядя на него, – вы противный, как гремучая змея, но это меня не пугает.

С этими словами он убежал. Люк вдруг подумал о том, что ему угрожали, в него стреляли, а теперь вот его оскорбили. «Добро пожаловать домой, Уорнек, – иронически сказал он себе. – Как мы все рады, что ты вернулся». Если верить в предзнаменования, то такой прием ничего хорошего не сулил.

Не отрывая глаз от кассеты, Люк уселся перед этой холодной и мертвой машиной, вставил пленку и нажал на кнопку, которая поворачивала время вспять. Когда перед глазами Люка возник первый заголовок, у него схватило живот. «Следствие по делу об убийстве. Первый подозреваемый – сын издателя».

Он читал «Сан-Франциско Глоб», крупнейшую газету его отца. В то время люди не одобряли того, что Саймон наживается на кризисе в собственной семье, но Люк никогда не задавался вопросом об истинных мотивах поступков старшего Уорнека. Саймон вообще любил умывать руки, публично открещиваясь от своего сына, которого считал бездарным. Правда, тогда он нашел адвоката для Люка, которому удалось доказать его непричастность к смерти Хэнка. Но это был последний отцовский поступок Саймона. За свободу Люк заплатил слишком дорого – лишением наследства и изгнанием. С тех пор он ни разу не видел отца.

Несмотря на то что Люк уже давно вытравил воспоминание о следствии из своей памяти, сейчас оно просто не могло не возродиться. При чтении заметок о показаниях на следствии его внимание привлекли слова Джесси. Если бы не ее свидетельство, никто не узнал бы о том, что той ночью он был в доме Фладов. Джесси призналась, что драки она не видела. Полиции не было известно, где она была в ту ночь.

Свидетельство Шелби тоже было весьма странным. После допроса Джесси она изменила показания, подтверждая версию своей сестры. К счастью, Шелби не отказалась от своих слов о том, что Хэнк умер от удара головой о железную лечь, а не от удара Люка. Поскольку она была единственной свидетельницей, ее показания позволили сделать вывод о том, что смерть наступила в результате несчастного случая.

Люк откинулся на спинку стула, по-прежнему глядя на экран. Но почему же Шелби так резко изменила свои показания? Между сестрами Флад всегда были натянутые отношения, что в данном случае могло только вызвать лишние подозрения, но на этот раз они явно нашли общий язык. Люк в смятении продолжал свои изыскания и в конце концов наткнулся на заметку о допросе Мэттью Сэндаски. А вот и связка, которую он искал. Или хотя бы часть этой связки. Сэндаски не допрашивали в ходе следствия, но в полиции он показания давал, и, было ясно, что его не просто так позвали в участок. Полицейских явно наводила чья-то рука – возможно, та же, что навела их на Люка.

В то время как Люк внимательно изучал показания Мэтта, кто-то коснулся его плеча. Он инстинктивно вскочил со стула и обернулся. Это была библиотекарша, которая вытаращила глаза от ужаса и попыталась отскочить в сторону, но не смогла. Люк схватил ее за запястье.

– Извините! – воскликнула она. – Вы слишком долго занимаете смотровую машину.

Из-за юбки библиотекарши выглядывал тот самый мальчишка. Он хмурился и щурил глаза от страха.

– Смотрите! Я же говорил вам, что он псих. Только спустя мгновение Люк осознал, что он сделал. Не желая ничего объяснять, он извинился перед женщиной и отпустил ее руку, преодолев желание одернуть ее свитер и поправить очки. Он даже кивнул головой ребенку, который немедленно показал ему язык.

– Мне кажется, я вас где-то видела, – сказала библиотекарша, отступая назад и разглядывая Люка. Она прижала к себе мальчика, словно желая спрятать его в складках своей юбки.

– Я не думаю…

– Подождите-ка, – продолжила она. Ее глаза расширились от удивления. – Неужели это вы? О Господи, вы же тот самый молодой Уорнек! Это про вас говорили, что вы убили…

– Убил? – выпалил мальчик. – Вот те на! Кого он убил?

– Ты будешь следующим, – предупредил его Люк, сопроводив свои слова мрачным взглядом. Другие посетители стали поворачиваться к ним, и в тихой комнате стало шумно.

– Зачем вы здесь? – спросила женщина.

– В Хаф Мун Бэе?

– В библиотеке. – Она произнесла Это слово так, как будто он осквернил ее святилище.

– Ностальгия, – признался Люк, печально улыбаясь. – Я планирую небольшое семейное воссоединение.

С этими словами он вытащил кассету из аппарата, желая поскорее завершить этот разговор.

– Я закончил, спасибо.

– Воссоединение? – переспросила она, поправляя очки и внимательно рассматривая самого Люка и аппарат. – Тогда вы выбрали довольно странное место. Вы нашли то, что искали?

– Нашел, – заверил ее Люк. – И много чего еще нашел.

– Это нечестно. Джина! Ты обещала ту сказку, которую я захочу! А я просила про девочку, которая молилась о том, чтобы у нее выросла грудь.

– Ма che, bambina[2]! Это невозможно! Джина Морелли, няня, которую наняли во время болезни Саймона для того, чтобы она ухаживала за девятилетней дочкой Джесси, выкатила глаза на свою выздоравливающую подопечную.

– Чем тебе не нравится «Красная шапочка»?

– Она мерзкая, вот и все. – Выказав свое полное пренебрежение к книжке, Мэл откинулась на гору подушек на подоконнике.

– А «Черная красавица»? – спросила Джина, хватаясь за соломинку.

– Мы же договорились, – повторила Мэл. Ее голос после ночного приступа астмы был тихим и прерывистым.

Джине казалось, что она вступила в сделку с одной из прислужниц дьявола. Джесси отдала ей четкое распоряжение не выпускать сегодня Мелиссу из комнаты, но девочка так страдала от своей хронической астмы, что няне становилось все труднее занять ее. Все утро Мэл ныла, умоляя выпустить ее на улицу. В отчаянии Джина пообещала развлечь ее любой сказкой, какую она захочет. Нетрудно было догадаться, что эта юная потаскушка запросит нечто неприличное.

– Ты прекрасно знаешь эту сказку, – настаивала Мэл. – Там итальянская девочка раздевается, залезает на крышу и разговаривает с луной.

Джина измученно кивнула.

– Да, я знаю эту сказку, – сказала она. Когда-то в момент слабости она рассказала ее Мелиссе. Ее порывистая воспитанница в один прекрасный день заявила, что должна во что бы то ни стало выучить итальянский, и потребовал ла от Джины рассказать ей про Неаполь, откуда та была родом. В приступе ностальгии Джина поведала девочке несколько любимых сказок ее матери – в том числе и эту.

Повернувшись, Мэл подперла подбородок кулаком, глядя на Джину своими широко раскрытыми бирюзовыми глазами.

– Что сказала девочка луне? Я забыла.

Джина тяжело вздохнула, признавая свое поражение, и поднялась из-за стола, где она собирала «пазл» с изображением залитого солнцем итальянского виноградника. Подойдя к окну, она крепко обняла девочку. Джина жалела ее – Мелисса была обречена вести ограниченную строгими правилами жизнь. Ее желанию вырваться на волю можно было только посочувствовать. Подобно большинству девятилетних девочек, Мэл была настоящим сорванцом, жаждущим приключений, поэтому Джине было особенно тяжело смотреть, как она томится. В глубине души итальянка считала, что Джесси слишком сильно оберегает свою дочь, будучи ansiosa, беспокойной, как мать самой Джины. Правда, вслух она никогда об этом не говорила.

– Хорошо, Мэл; – сказала она, усаживаясь на противоположном конце подоконника. – Я расскажу тебе эту сказку, но только если ты пообещаешь не выдавать меня. Пусть это будет между нами, capisce[3]?

– Si, si, capisce[4], – ответила Мэл, сверкнув глазами.

– Хорошо, – кивнула Джина, глядя на растущие за окном розы – гордость матери Мэл. – В Неаполе жила маленькая девочка по имени София, которая была очень сильно влюблена красивого парня по имени Энрико, тоже родившегося в Неаполе. Но он считал, что она еще совсем девочка, а ей очень хотелось показать ему, что она уже выросла. И однажды ночью она сняла с себя всю одежду и вышла на балкон. И там она в мольбе протянула руки к луне.

– И сказала… – в нетерпении проговорила Мэл.

– Santa Luna, Santa Stella, fammi crescere questa mammella[5].

– Здорово, – благоговейно прошептала Мэл. – Santa Luna, Santa Stella – святая луна, святая звезда… А как дальше?

– Святая луна, святая звезда, вырасти грудь у меня.

– Ax, splendido[6], – с энтузиазмом воскликнула Мэл. – Но ведь это еще не все? Она ведь прикоснулась к своей груди и повторила это еще восемь раз, правда?

– Да, всего надо было повторить девять раз, и без единой ошибки. Но София так боялась быть замеченной, что никак не могла сказать заклинание, не ошибившись, и простояла на балконе всю ночь. Там ее и застал отец, который заставил девочку признаться – ему и священнику – и запретил ей видеться с Энрико.

– die tristezza! – вздохнула Мэл. – Это так печально. Но ведь грудь выросла? Две груди, круглые, как луна?

– Ну, я не знаю, были ли они такими большими…

Мэл зашевелилась, пытаясь вытащить руку из рукава свитера.

– Что ты делаешь? – спросила Джина.

– Раздеваюсь.

– Е pazzola? Ты с ума сошла? Зачем?

– Чтобы я тоже могла помолиться луне, глупенькая. Если я не разденусь и не скажу молитву, разве у меня вырастет грудь?

Джина постучала по стеклу костяшками пальцев, указывая за окно.

– Еще только утро, Мэл. Луны не будет в течение нескольких часов. Кроме того, твоя грудь вырастет, когда надо, bambina. Независимо от того, будешь ты что-то делать или нет.

Мэл посмотрела за окно, где моросил дождик, и снова откинулась на подушки с таким обреченным видом, что Джина поспешила ее утешить и крепко обняла.

– А теперь ты расскажи мне сказку, – потребовала она, укутывая ноги девочки теплым пледом. – О половинке луны.

– Легенду о половинке луны[7]? – прошептала Мэл, расширив глаза. – Ты же знаешь, что я не могу тебе об этом рассказать, мама будет недовольна.

– Но ведь мамы здесь нет, – тихим заговорщицким голосом настаивала Джина. – И у нас с тобой уже есть тайна.

– Ой, даже не знаю…

В– этот момент Джина заметила, что к дому подъезжает арендованная Люком Уорнеком «альфа ромео». Несмотря на то что ей очень хотелось услышать запретную легенду, Люк, выходящий из ярко-красного спортивного автомобиля с хромированными деталями, отвлек ее внимание от разговора с Мэл. Прихрамывая, он пошел к дому, неотразимый, черноволосый, одетый в синевато-серый плащ, развевавшийся у него за спиной. У плаща был воротник в виде пелерины, похожий на капюшон.

Еще при первой встрече Люк показался ей одновременно соблазнительным и зловещим. Его глаза с черными ресницами, чувственный, словно созданный для поцелуев, рот сразу же натолкнули ее на мысли о сексе. Да, она хотела заниматься с ним любовью – быстро, страстно и тайно, например на заднем сиденье машины. Ее мать-итальянка предупреждала ее, что такие мужчины – те, кого женщины боятся, но к кому инстинктивно тянутся, – могут быть опасны. Но сегодня Джину привлекло в нем – что-то еще – какая-то мрачная решимость, свидетельствовавшая о том, что он пришел с определенной целью.

Джина не могла не заметить, что он прихрамывает из-за своей раны, но вспомнила, что когда-то в детстве с ним произошло нечто загадочное – какой-то несчастный случай. Люк Уорнек был своего рода легендой в «Эхе» и во всем Хаф Мун Бэе. Джесси никогда о нем не говорила. Саймон, патриарх рода Уорнеков, тоже не вспоминал своего блудного сына. Только Сара, старая экономка, которая перестала работать в «Эхе» несколько месяцев назад из-за ухудшения здоровья, помнила о том, как Люк здесь жил, и даже кое-что рассказывала со всеми возможными предосторожностями.

Джине удавалось собрать только обрывки запутанной семейной истории, но услышанного было достаточно, чтобы заинтересоваться. Кроме того, она получила от Джесси недвусмысленный приказ держать Мэл взаперти, пока Люк был поблизости. Миссис Уорнек не объяснила ей, в чем дело, но Джина сделала свои собственные выводы, и теперь ей страшно хотелось узнать, была ли она права.

Через несколько секунд хлопнула входная дверь, и вскоре приближающиеся шаги Люка послышались в коридоре, как будто он вошел в детское крыло и направлялся прямо к комнате Мэл. Grazie a dio[8]!

– Мэл, оставайся здесь, – приказала Джина, вскакивая с подоконника. – Я должна на минуту выйти.

– Что случилось? – спросила Мэл.

– Мне кажется, кто-то идет. С этими словами Джина ринулась к двери, задержавшись около зеркала. Пригладив темные волосы и приведя в порядок свою толстую косу, она заправила внутрь выбившуюся из джинсов рубашку-поло абрикосового цвета.

– Я должна пойти посмотреть.

– Ах, бл… я хотела сказать, черт, – произнесла Мэл. – Я как раз дошла до самого интересного.

– Боже мой! Где ты слышала такие слова? Мэл загадочно улыбнулась.

– А как это будет по-итальянски? Это будет так здорово, если я смогу ругаться, а никто не поймет.

– Я пойму, – поднимая бровь, сказала Джина. – Оставайся здесь, – предупредила она. – Прямо здесь, capisce?

Захлопнув за собой дверь, Джина помчалась по коридору, завернула за угол и остановилась как вкопанная, еле переведя дыхание, – прямо на нее шел Люк. Все ее тело дрожало. «Зачем он сюда пришел?» – думала она.

– Вы кого-то ищете? – спросила она.

– Это вы сейчас будете искать.

– Я? – Джина неохотно призналась себе, что в выражении его лица было нечто невероятно чувственное. Insolente[9], как говорили у нее на родине, черта, которая гарантированно возбуждала женское любопытство. Интересно, каково будет почувствовать себя женщиной, на которую упал его благосклонный взгляд, женщиной, которая вызвала у него эту ленивую, тягучую улыбку? Хуже того – Джина легко могла представить себе, как вся эта чувственность обращается в ее сторону, как он прижимает ее к стене и запускает руки ей под юбку, – если бы она носила юбку, что, слава Богу, было не так.

– Что вы делаете в этом доме? – спросил он. Сердце Джины билось так, как будто он предложил ей нечто неприличное.

– Я… помогаю Джесси.

– В чем именно?

– В самых разных вещах – поручения, телефонные звонки, почта.

Эго была неправда. Обязанности Джины сводились к минимальной работе по дому и уходу за Мэл.

– А как насчет вот этой почты? – поинтересовался он, доставая из внутреннего кармана плаща сложенный листок. – Вы когда-нибудь это видели?

Джина прочитала записку с ужасом. Случай с Хэнком Фладом произошел задолго до ее появления в доме Уорнеков, хотя до ее ушей, разумеется, доходили слухи.

– Нет, никогда не видела, – с трудом выговорила она, возвращая послание Люку.

– Вы уверены? – Люк смотрел на нее так, как будто она что-то скрывала. Неужели он думает, что это Джесси послала ему письмо? И что она. Джина, тоже участвует в этом?

Из холла послышался какой-то слабый звук. Джина остолбенела – кто-то чихал.

– Что это? – спросил Люк.

– Ничего, – быстро ответила она. – Наверное, я оставила включенным телевизор.

– А, в доме есть дети.

Джина почувствовала, что вот-вот вспыхнет. – Почему вы спрашиваете?

– А почему вы не отвечаете? С этими словами Люк вытащил записку у нее из рук и положил в карман плаща. Лицо его было таким мрачным, что Джина испугалась, как бы он не отправился выяснять происхождение этих звуков..

– Где Джесси? – спросил он наконец.

– Она куда-то ушла. – Джина твердо решила не говорить ему правду. После завтрака Джесси действительно отправилась погулять, возможно, в пределах сада. Джина почему-то не смогла соврать Люку. Казалось, его глаза прожигают ее насквозь. За пять лет, которые Джина прожила в Америке с момента своего приезда сюда в качестве студентки, она пришла к выводу, что американские мужчины в большинстве случаев крайне привлекательны и более внимательны к женщинам, чем европейцы. Но этот человек был настоящим дьяволом.

Люк заглянул за спину Джины в коридор, ведущий к комнате Мэл. Джина отчаянно пыталась придумать какой-нибудь способ отвлечь его. А что, если Мэл выйдет? Как она объяснит ее присутствие?

К величайшему облегчению Джины, он снова повернулся к ней.

– Скажите Джесси, что я ее разыскиваю, – произнес он и с едва заметным кивком повернулся и пошел прочь. Джина так и осталась стоять в коридоре, глядя ему вслед. Хромота была еле заметна.

Ей казалось, что она избежала настоящей катастрофы. Однако она не успела вздохнуть спокойно. Открыв дверь в комнату Мэл, она почувствовала, что что-то не так. На подоконнике было пусто.

– Мэл? – крикнула она, оглядывая опустевшую комнату. Девочка исчезла.

Глава 8

С момента приезда Люка Джесси впервые испытывала безмятежное спокойствие. Окруженная розами и кустами сирени, кудрявыми желтыми нарциссами и бледными глициниями, Джесси наслаждалась покоем, словно кто-то поглаживал ее мягкой, невидимой рукой. Это был ее тайный сад, куда она могла спрятаться от кого угодно и от чего угодно. Она работала осторожно, даже не надев перчатки, то срывая засохший листик, то отламывая от стебля поникший цветок. Изысканные чайные розы с лепестками цвета сливочного масла она посадила только этой зимой. Увлажненные холодными морскими ветрами, роскошные цветы буквально источали ничем не отравленную сладость.

Ее украденная свобода была неполна. Джесси беспокоилась о дочери, хотя сегодня утром девочка чувствовала себя вполне прилично. Мэл отличалась гиперчувствительностью к происходящему вокруг – маленькая антенна, улавливающая любой признак беды. Джесси боялась, что девочка заметит ее встревоженность, за чем могли последовать новые приступы астмы.

Кроме того, существовали и другие обязанности, которыми Джесси пренебрегала. Статус вдовы богатого человека налагал на нее необходимость заниматься определенными вещами, главной из которых была компания Саймона, «Уорнек Комьюникейшенс». Саймон хотел, чтобы она участвовала в делах фирмы, и Джесси разделяла его убеждение в том, что газеты могут представлять собой серьезную социальную силу. Почти наверняка в его завещании будут строки о том, что в обязанности Джесси входит контролировать деятельность компании и участвовать в совете директоров. Ей надо было подготовить себя к этой ответственности, окончательно сформулировать свои представления о том, как возродить газеты Саймона. Несмотря на то что Мэтт с ее благословения вел дела компании, она тоже хотела иметь свой голос.

Когда она нагнулась, чтобы подобрать секатор, ее ушей достиг какой-то звук. Слабый блеющий крик донесся откуда-то из глубины оврага. Ее безмятежное настроение немедленно улетучилось. Секатор выпал у нее из рук и с металлическим звуком упал на ящик с садовыми инструментами. Джесси моментально поняла, что кричал ребенок, так что это могла быть только Мэл. А затем так же остро, как шипы роз, которые она обрезала, ее слух поразил другой звук – рычание какого-то зверя.

Джесси так и застыла, сидя на корточках и не в состоянии пошевелиться. В тот день, когда она впервые нашла свою дочь на полу задыхавшейся от недостатка кислорода, она поняла, что астма – это смертельная болезнь. Страх потерять Мэл так въелся в нее, что сейчас ее почти парализовало.

Рычание послышалось еще раз. Эго не приступ астмы. Мэл каким-то образом встретилась с дикой собакой или койотом. Или с кем-нибудь пострашнее. Животный инстинкт подстегнул Джесси, и она вскочила на ноги. В студии Саймона была коллекция ружей и пистолетов, но сейчас у нее не было времени туда бежать. Подхватив садовые ножницы, Джесси рванулась на звук.