Мы еще некоторое время подождали. Славик получил инструкции, что в том случае, если он попадает куда-то не в тогда, когда надо, немедленно возвращаться обратно. Но время шло, а его не было. И нам не было дано узнать, хорошо ли он добрался, удалось ли предотвратить аварию при кульмировании... Странное ощущение! Прошло уже с полчаса, уже, скорее всего, ушел временной коридор, а мы все стояли и молча смотрели на безучастный туман, на темную, словно маслянистую воду зловещего Черного озера.
      Первым молчание нарушил Бартон. Он поболтал этой самой то ли бутылкой, то ли фляжкой, полученной от Славика, отвинтил крышечку и осторожно понюхал. Потом глотнул. Еще раз, словно не распробовал... Плюнул, крякнул и завинтил крышку на место.
      - Что там? - не вытерпела я.
      - Пиво. Обыкновенное пиво, причем не очень даже хорошее.
      Да уж! В некоторых аспектах нашими потомками можно гордиться. Колонии там всякие, кригации-декригации, зета-квадричные поля и прочие транзакторы... Но кое в чем они - полные слабаки!
      ?????
      ...и вот сейчас она, память рода, сообщила ему, что в его структуре зреет новое существо, которое, прежде, чем стать самостоятельным, скопирует и унаследует весь Опыт Рода, а в его числе память и опыт его, Непосредственного Предка. Он был так ошеломлен, что практически перестал не только анализировать, но и вообще воспринимать действительность. То есть информация и энергия из точек его предыдущих активизаций по-прежнему исправно поступали, но он уже не следил за этим процессом, а осуществлял его чисто механически, инстинктивно. Но, очевидно, факт созревания нового существа настолько сильно активизировал тот информационный пласт, который он сам обозначил как память рода, что даже практически полное отключение его могучего сознания от контроля за процессом не могло помешать формированию новой структуры.
      Он испытывал самое странное ощущение за время своего существования. Его сознание не было распылено, наоборот. Оно было сконцентрировано в одном месте, в одно время. И тем не менее оно полностью отключилось от управления событиями, пребывая в состоянии блаженного созерцания. Только на этот раз он созерцал не окружающий его мир во всех возможностях его развития и вероятностях существования, а самого себя. И, странное дело, находил этот объект не только интересным, а и достойным изучения! И чем дальше он углублялся в самосозерцание, тем активнее велось формирование новой структуры, тем быстрее оживала родовая память. Перед его расслабленным сознанием сначала словно дымкой, а потом все более четкими образами и картинками замелькали сведения из далекого прошлого их рода, рода странников и исследователей, его сознание стала заполнять информация, которая всегда была с ним, но о которой он не имел ни малейшего понятия и которая была древнее самого древнего существа из его племени, во много раз старше патриарха из Бермудского треугольника.
      Сначала он отказывался ее воспринимать, она была чуждой, непонятной, а, следовательно, страшной. Но от его воли уже ничего не зависело. Мощным потоком затопила она его интеллект, словно хилый мостик снеся его жалкое сопротивление. Точно так же, как он не мог (да и не хотел!) остановить формирование новой структуры, он был бессилен предотвратить активизацию памяти рода. И он покорился, обретя в своей слабости смелость и стойкость.
      Какие-то странные картины поплыли в его сознании. Разрозненные образы планеты под пурпурной звездой, свет которой так и не мог пробить плотной атмосферы... Полумрак и сильнейшие электромагнитные поля... Сплошной газ, растворяющийся в жидкости, жидкость, превращающаяся в газ... Круговорот, круг.... Он не понимал и половины образов, они мелькали перед его расслабленным сознанием, как картинки из калейдоскопа, но не несли целостной информации. Но он внезапно понял, что она, эта целостная информация существует! Но только для того, чтобы дать ему возможность нормально существовать все эти годы и столетия, она должна была быть скрыта от его сознания очень глубоко, запрятана, запакована. И сейчас, подчиняясь какой-то неведомой программе, его сознание доставало из собственных глубин разрозненные кусочки этой информации, из которых предстояло сложить целостную картину некоего мира...
      46. Ходишь тут в школу, ходишь, а тут бац - вторая смена!
      Утро следующего дня выдалось не то, чтобы хмурым, просто принесло неприятные новости. Точнее говоря, хмурым оно было только для одного человека для старшины Петренко. Что поделать, тяжело в леченье, легко в раю! Он так "старался", что значительно превысил рекомендованную Славиком дозу. Такого никакая теложорка выдержать не могла в принципе, и с утра все бойцы могли вдоволь налюбоваться этой гадостью. Она так прямо и отпала с его руки вместе со всеми своими капиллярами, которые сейчас отвратительной гнилостной массой лепились к почерневшей корке, а в их гуще проглядывали черные зернышки куколок. Бр-р-р-р! Зрелище, надо сказать, не для слабонервных!
      Странное дело, но рука старшины, которая там, где сидела эта самая вошь, по своей структуре больше всего напоминала губку, тем не менее не кровоточила. И даже не болела. По-моему, гораздо больше неприятностей ему доставляла раскалывающаяся голова. Но Петренко терпел так мужественно, что Бартон проникся сочувствием и распорядился выдать ему на опохмел.
      Сережка помчался к озеру с очередной вахтой хроноразведчиков. Правда, не остался там, а, забрав отдежуривших, вернулся обратно, чтобы проанализировать накопившуюся информацию.
      Вот тут-то они и заявили о себе, эти неприятные новости.
      Мои и так далеко не роскошные волосы, которым в последнее время пришлось научиться жить без "Wash & go" при непосредственной опасности именно ее, вошь, и подцепить совершенно запросто, стали совсем тусклыми. То, что удалось рассмотреть в велосипедное зеркальце, представляло собой вид более, чем плачевный. Сначала я никак не могла понять, в чем же тут дело, и только потом дошло, что в очередной уже раз я начинаю растаивать. Как и тогда, в 92-м, этот процесс стартует с шевелюры. Только сейчас проходит он как-то больно резко. Вчера еще были волосы как волосы, а сегодня уже - не понять, что! У Сережи ситуация была значительно лучше. Наверное, из-за того, что он постоянно шнырял взад-вперед через эту треклятую "дырку", да еще и околачивался целыми днями возле тумана.
      - Да, похоже, время действительно подпирает! - почесал муж свою еще пока насыщенно-русую макушку.
      - Да уж! - согласилась я. - Интересно, почему это мы приобретаем кристальность тела даже с большей скоростью, чем тогда, в 92-м? Или все эти странности ускоряются с развитием "дырки"? Вспомни, сначала, в 92-м, мы смотрели нормальные полнометражные "фильмы", а сперва даже и многосерийные. А потом они становились все короче, пока не превратились в эти "короткометражки", совсем даже в "ролики". Похоже, то же самое происходит и с "театральными постановками", то есть с нашей сменой образов, а? Ну и лица были у ребят, когда светило науки будущего прямо у них на глазах превратился в дикаря! Жаль, в руках дубины не было для полноты впечатления. Интересно, а что они наблюдали в это время? Ты не спрашивал?
      - Как-то не до этого было. Только вот Василевич сегодня утром у озера доверительно мне так шепнул, что, похоже, этот туман начал и на него действовать, поскольку мерещится невесть что даже с трезвых глаз.
      - А подробнее? - не унималась я.
      - Так ничего и не выяснил, - покачал головой Сережа. Отмалчивается, и все тут. Я бы на его месте тоже не очень-то афишировал то, что увидел. И, похоже, так или аналогично подумал буквально каждый из них.
      - И все-таки, как ты думаешь, чем вызвано это ускорение явлений? Проникновением в более дальние участки времени? И почему, тьфу-тьфу-тьфу, нас больше не лупит?
      - Мастерица ты вопросы задавать! - ответил он. - Кабы знать! Только ведь информации у меня не больше твоего и версий нет никаких, так что придется вместе думать.
      - Чего тут думать, трясти надо!? - процитировала я. - То есть сматываться как можно быстрее!
      Кто б спорил! Только осталось дело за маленьким - попасть в результате перехода туда, куда нужно, а не в гости к какому-нибудь Ягайле. И мы все трое дружно стали вспоминать то роковое утро, когда все пошло кувырком. Мне не вспоминалось совершенно. То есть наоборот, воспоминания полезли сами, как тараканы. Только вот касались они все больше моего тогдашнего наитоскливейшего настроения. И снова, гулко ухнув, куда-то далеко провалилось сердце. Со всеми этими приключениями, войной и немцами, Грасскими вакуумными вшами и прочими кульмированиями совершенно забылась та ситуация, которая, как ни крути, существовала в моей семье. А ведь тот месяц, через который Сережа собирался оставить нас, уже был наисходе! Конечно, последнее время ему было явно не до того, но все же мы собирались домой, в тот привычный уклад 1997-го года, когда все и случилось!
      - Так. Меню было, по-моему, как обычно - макароны с тушенкой и кофе, - услышала я Сережины рассуждения.
      - Или чай? - засомневалась я.
      - Или чай, - согласился он, ни на полшага не приблизив нас к истине.
      - Помнишь, Ежик, - встрял было Санька. - Мы еще с тобой к роднику ходили, и там были такие огромные грибы!
      - Помнить-то помню, но это было накануне вечером. Мы еще полную канистру набрали, и нам с лихвой хватило и на ужин, и на завтрак, и посуду помыли ею же...
      И снова, уже второй раз за последнее время, в моем мозгу словно бы тихонько звякнул колокольчик. Вроде бы какое-то ощущение пыталось выбраться из свалки памяти. Как будто долю мгновения мелькает какая-то картинка, и ты даже не успеваешь ее не то чтобы разглядеть, а вообще зафиксировать сам факт ее появления.
      - Ну, да! Ты еще курила тогда и велела нам с папой собрать миски в кастрюлю и налить туда воды.
      Колокольчик зазвонил ощутимо громче.
      - Вот-вот! Я курила, а папа посмотрел на часы и сказал, что пора бы собираться!
      - Точно! - согласился Сережа. - Только сколько ж тогда было?
      - Сколько, сколько! Девять тридцать, - невозмутимо ответил ребенок.
      - Ты уверен?
      - Ну да! Ты курила, пила чай. Папа допил, поставил чашку на землю, потянулся и сказал, что уже девять тридцать.
      - Верно, так и было. Теперь я и сам вспомнил, - добавил отец.
      Так, что же тогда получается? Минут десять на мытье и складывание посуды, минут пятнадцать - сворачивание палатки, которое стало к тому моменту уже достаточно привычным делом, а потому не занимало слишком много времени. Собраться-спаковаться - еще минут пятнадцать, пять-десять минут туда-сюда - и мы имеем время старта десять десять - десять двадцать. Сережа сверился со своим списком временных промежутков. Оказывается, все обстоит довольно неплохо. То есть доподлинно известно, что с девяти тридцати до десяти тридцати существует устойчивое "окошко". Жаль только, что Сережа сам не бродил через него, только ребята. Он решил было еще раз все хорошенько проверить завтра, да вслед за мной стал стремительно лысеть Саня, так что решено было проверять всем вместе. Предстояло еще все это рассказать Бартону, так сказать, "обрадовать" его, и я стала тщательно завязывать на голове Санькин бандан. Ну право же слово, если мне однажды повезло, и он не успел увидеть меня в виде первобытной ведьмы, не могу же я предстать перед ним с такой облезлой шевелюрой!
      - М-да-а! - протянул полковник, попыхивая трубочкой. - Значит, завтра?
      Я молча кивнула.
      - Скажу откровенно. Жаль.
      Я красноречиво вздохнула. Не то, чтобы мне было уж так уж жаль, а просто для поддержки настроения.
      - И то, что помощи Вашего мужа лишимся - тоже, конечно, жаль, продолжал полковник. - Но больше всего мне не хочется расставаться с Вами, Лена!
      У меня мову отняло и напал ступор, да такой, что не только дышать, даже курить забыла! Только этого мне еще не хватало! Варежку, по счастью, захлопнула, но отвалившуюся челюсть приходилось держать двумя руками. А Бартон продолжал:
      - Я понимаю, это выглядит совершенно нелепо. Вы замужем, я очень уважаю Вашего мужа, очень ценю ту помощь, которую он нам оказал. Без него мы бы ни в жизнь не разобрались с тем, что происходит. Хотя, как я вижу, у Вас с ним далеко не все гладко, верно?
      По-прежнему ошарашенная, я только кивнула.
      - И тем не менее Вы его любите. - он даже не спросил, просто констатировал факт. - Даст Бог, вы вернетесь в свое время, и все наладится.
      Он помолчал некоторое время, смущенно пыхтя трубкой, а я рисковала напрочь задохнуться, как тот Ежик, который шел, шел, забыл, как дышать, упал и умер. Еще бы! Тут обо всем на свете позабудешь! Он снова заговорил:
      - Все так глупо и странно. Я старше Вас на пятьдесят четыре года. В том мире, в котором живете Вы, меня уже нет. А в моей жизни я еще должен буду встретить Вас маленькой девочкой на склоне своих лет! Я люблю Вас, Лена! Поймите правильно, я ни на что не претендую, лишние часы пребывания в моем 44-м году могут быть смертельными для Вас, и я это прекрасно понимаю. Но Вы меня уже никогда не увидите, и мне просто хочется, чтобы Вы это знали.
      Он опять замолчал, а я по-прежнему не знала, что делать. Хорошо хоть, что вспомнила, что можно курить, а за этим занятием весьма удобно прятать свое смущение. Вот так приехали! Он меня любит...
      Я тоже его любила. Все те годы, сколько знала. Только несколько иным образом. Мои бабушки и дедушки умерли, когда я была совсем маленькой, и его, Сергея Авраамьевича Бартона, я любила, как собственного дедушку - доброго, заботливого, веселого. Только, пожалуй, не стоит ему вот так вот сейчас об этом говорить...
      - Скажите, Лена, а Вы всегда носили такую забавную и оригинальную прическу, как сейчас? - неожиданно спросил он.
      - Нет, что Вы! - рассмеялась я, и повисшее напряжение несколько спало. - Только последние лет восемь-десять, а до этого никак не могла найти то, что подходит, и на голове было вечно неизвестно что. К тому же в детстве я была достаточно пухленькая, можно даже сказать, толстая. И вообще я была отличницей, - я несла какую-то ахинею и никак не могла остановиться.
      - А такой, какая Вы сейчас, я Вас видел?
      - Да, конечно. Лет в двадцать я вдруг решила, что слишком старая для того, чтобы заниматься такой ерундой, как спорт, и собралась замуж. Ну, а в двадцать восемь посчитала, что еще достаточно молода, чтобы снова вернуться к этим занятиям. Правда, ничего путного в плане рекордов и всяких там побед из этого не получилось, но виделись мы с Вами достаточно часто. Вы даже пытались предупредить меня насчет отпуска в 97-м году, да я ничего не поняла, а, следовательно, забыла и вспомнила только тогда, когда весь этот кавардель начался.
      Воспоминания как-то слегка отвлекли меня от происходящего, и нечаянно взгляд сам собой сконцентрировался на собственных коленях. Которые благополучно просвечивали сквозь расплывающуюся прямо на глазах ткань спортивного костюма. Вот чего-чего мне и не хватало по жизни вообще и в этой ситуации в частности, так это предстать перед Бартоном мало того, что лысой, так еще и голой, хоть и не состарившейся, поношенной и измятой. Достойная бы получилась сценка непосредственно после объяснения в любви!
      - Сергей Авраамьевич! Кажется, совсем беда происходит с нашими вещичками, - прервала я его задумчивость и спустила с небес на грешную землю.
      Он как-то даже слишком проникся этой пустяковой проблемой, засуетился, тут же стал распоряжаться, чтобы нам всем троим выдали какое-нибудь обмундирование. Похоже, что ему самому было несколько неловко.
      Ну, хорошо, а что я могла сделать? Сказать что-то утешительное, типа того, что всю жизнь его уважала? Так ему это уважение мое... Самое-то прикольное, что я более чем хорошо его понимаю! И ничего не могу сделать! Сама того не желая, принесла человеку боль!
      Так и ходила целый день, словно чумная, какой-то виноватой себя чувствовала. С большим трудом собрала вещички. Даже мои мужики заметили, что со мной что-то не то. А Сережа, похоже, вообще понял, в чем тут дело, поскольку несколько раз больно уж пристально посмотрел вслед Бартону.
      Ну, а тем временем мы распрощались со всеми разведчиками, Сережа вручил Коновалову свои таблицы временных промежутков вместе с пожеланиями учиться дальше после войны, пожали мужественную, чудом и спиртом спасенную руку старшины Петренко. И вот вечером, когда все уже было готово к завтрашнему отправлению, Бартон позвал меня на традиционный, но последний перекур.
      Странное дело! Вообще-то красавицей писаной меня не назовешь, но бывает со мной и такое, что оденусь поприличнее, нарисую на фейсе здоровый румянец и приятное выражение лица - смотришь, и вполне даже ничего! Комплиментов столько, что можно солить, сушить и раздавать нищим вместо милостыни. Но вот в который раз уже мне признаются в любви именно в тот момент, когда я имею максимально затрапезный вид. Правда, сегодняшний мой "прикид" побил все прежние рекорды: в солдатском х/б без ремня, в стоптанных кроссовках и наглухо затянутом на голове бандане я гораздо больше походила на какую-нибудь беглую арестантку, чем на роковую женщину.
      - Вы извините меня, что я смутил Вас своими словами, - начал Бартон, как только мы закурили. - Меньше всего я хотел поставить Вас в неловкое положение!
      - Что Вы, - в свою очередь начала отвешивать реверансы я. - Это я хочу попросить у Вас извинения за то, что не могу ответить на Ваши чувства. Поверьте, я Вас бесконечно уважаю, как уважала все то время, что мы были знакомы, но... И дело даже не во времени, нас разделяющем, а в том, что Вы совершенно правы, и я очень люблю своего мужа Сергея... Ну, вот! Сама не знаю, как так получилось, не хочу этого, а причиняю Вам боль!
      - Лена! Бог с Вами, какая еще боль? Что я, мальчик восемнадцатилетний, что ли, и не понимаю, что у Вас семья, налаженная жизнь? Я и мыслей не допускал, что смогу завоевать Ваше ответное чувство, тем более в сложившейся ситуации. Просто я не мог не сказать Вам об этом... Знаете, Лена, я ведь давным-давно не был так счастлив! Странное дело, кругом война, гибнут люди, я никак не могу завершить порученное мне задание, проблемы не уменьшаются, а наоборот, множатся с чудовищной быстротой, а я счастлив! Потому, что на свете есть Вы! Конечно, здорово было каждый вечер засыпать с мыслью, что увижу утром Вас снова. Но даже когда Вы уедете, я буду вспоминать эти дни как самые светлые в моей жизни. И не буду бояться старости, потому что именно тогда я увижу Вас снова. А Вы говорите, причинили мне боль!
      Прямо камень с души снял! Облегченно вздохнув, я пожелала ему спокойной ночи и отправилась в нашу землянку, буквально у входа нос к носу столкнувшись с Сережей! Неужели он слышал все? Сопит, молчит, попробуй тут догадаться!
      Уже засыпая, я подумала, насколько прав Бартон. Ну, в том смысле, что любовь - это великое счастье. Вот вроде бы нам с Сережей предстоит расстаться, а я насмотреться на него не могу, надышаться одним воздухом с ним. Да, мне горько и больно, но я ни за что не променяла бы эту свою смертельную боль на холод, на тупое безразличие пустой души. Милый мой, хороший! Спит, сопит рядышком. И я вдруг остро ощутила, что что бы не случилось в нашей жизни, он всегда останется для меня самым лучшим, самым дорогим. Любимым.
      47. Синий туман похож на обман.
      Утро было самым обычным. Мы позавтракали и без лишней помпы, ибо все важное было уже сказано вчера, и потихоньку отправились к озеру. Мы уже подъезжали, когда Бартон нагнал нас на своем "Виллисе". Ситуация складывалась более, чем дурацкая. Молчали все: Бартон - смущенно и натянуто, Сережка сердито и насупленно, а я - попросту растерянно. Казалось, еще пару минут, и вообще полетят искры от того напряжения, что висело между нами троими, но тут неожиданно встрял ребенок:
      - Мент родился...
      - Че-го? - раздался ответный родительский вопрос.
      - Ну, у нас в школе говорят, что когда несколько человек вдруг замолкают и молчат некоторое время, то именно в этот момент рождается милиционер.
      Напряженности как не бывало. Даже Бартон с удовольствием рассмеялся. А тем временем неумолимые стрелки отсчитывали последние круги 1944-го года для нашей семьи. Туман лежал на тропинке комком ваты, а на черной поверхности озера лениво колыхалась ряска. Как будто шевелились зеленые губы, силились что-то сказать.
      - Ну, что? Пора, пожалуй, - сказал Сережа.
      - Счастливо вам! - произнес Бартон, пожимая руку Сереже и целуя мою пятерню, которая уже почти месяц, как не знала маникюра. А в его голубые глазах светилось летнее небо.
      Что ни говори, несмотря на то, что я люблю Сережу, я вряд ли смогу забыть его. Как, впрочем, и всю эту историю. Ну, да ладно. Пора назад, в будущее!
      Мы потихоньку двинулись по тропинке. И все эти странные ощущения, которые мы испытывали прежде, вернулись, как старые знакомые. Казалось, в молочной пелене нас со всех сторон окружают то призрачные витязи, то древние животные. Почти реально слышалось рядом чье-то сопение, тяжелое дыхание. Но вот мы приближались, и диковинный силуэт снова становился чем-то привычным молодой березкой, кустом можжевельника. Я-то всего четвертый раз переходила через "дырку", да при этом первый раз вообще не знала, что это и куда мы попали. Во второй раз мы мчались с такой скоростью, что единственной мыслью было не переломать себе кости. Ну, а когда совершали переход вместе с разведчиками, так у меня было важное задание, не до впечатлений. Так что, по сути дела, впервые я смогла оценить ощущение самого процесса перехода. Тем более, что больше такого случая не представится. Правда, пока я собралась его оценивать, этот процесс уже благополучно завершился, и мы оказались на другой стороне.
      - Ну, что? Вроде бы дома? - неуверенно улыбнулся Сережа.
      Я только пожала плечами. Кроме полянки, напрочь заросшей лишайником, я не помнила ничего. Стоп, стоп! Так ведь эта полянка была уже после того, как мы попали в 92-й год! Так что выходит, что я совершенно ничего не могу вспомнить о том, как выглядел лесок в родном 97-м. Как-то мне было не до этого.
      Мои мужчины тоже не испытывали особой уверенности по поводу того, дома мы или нет. Но что остается делать? Только вперед двигаться!
      Первое, что я сделала после перехода, так это стащила с головы бандан. Что же, мои волосы, хоть и далеко не такие чистые и ухоженные, как хотелось бы, тем не менее имели место быть. Это радует. Я взглянула на саму себя и довольно критически осмотрела мужчин. Откровенно говоря, мы были здорово похожи на подразделение китайских диверсантов в своих кроссовках и кедах, выцветшем х/б не по размеру и с нагруженными велосипедами. Если мы все-таки попали домой, то следовало переодеться хотя бы во что-нибудь другое, пусть даже полупрозрачное.
      В общем, отойдя пару километров от проклятого озера и выбрав полянку посимпатичнее, мы поставили чайник и занялись ревизией собственного гардероба. Какова же была моя радость, когда рука нашарила в рюкзаке шуршащую зеленую ткань моего любимого нейлонового костюмчика, который, как я считала, давным-давно превратился в облачко! Ура, значит, мы действительно дома!
      - А тот костюм, что покупали в 92-м? - охладил Сережа мой пыл.
      Оказалось, что он, который еще несколько часов назад был не плотнее самого эротического пеньюара, тоже был в полном порядке. Опять ничего не понятно!
      - А ты смотрела вещички из 97-го после того, как мы попали в 44-й? поинтересовался муж.
      - Ты знаешь, как-то не до того было. Вспомни, нас тогда как раз расстрелять хотели. Ну, а потом я совсем обо всем этом забыла. Только вчера вечером до них руки дошли, так что понятия не имею, как они выглядели сразу после перехода.
      - Да уж! Действительно, тебе было от чего позабыть обо всем на свете, - пробурчал Сережа и добавил, помолчав, уже более миролюбиво. - Так что же мы имеем? А все то же. Возможно, на восстановление нашего гардероба, как и функций организмов, просто подействовала энергия перехода. И где мы в данный момент находимся, опять-таки неизвестно. Что делать будем?
      - Двигаться дальше, - пожала я плечами. - В любом случае, сидя здесь, мы вряд ли что узнаем. Только надо на всякий случай переодеться.
      Ну, начали мы переодеваться. А потом снова пить чай. А после складывать вещички, и в этом процессе поняли, что уже успели проголодаться, так как времени было уже половина первого, а завтракали мы довольно рано. Так что пришлось прямо тут же обед готовить. Дурацкая ситуация! Уже полдня прошло, а мы почему-то сиднем сидим на месте! И Сережка к тому же дуется. Есть от чего распсиховаться!
      Мы уже доедали суп, когда ветер донес до нас какое-то отдаленное пение. Люди!!! Но, памятуя о первой встрече с бойцами Коновалова и Петренко, мы не рискнули сразу же бросаться на шею, а решили потихонечку рассмотреть, что за люди, что делают, может, и год установить. Оставив Саню с вещичками, мы с Сережей, для которого общение с военными разведчиками явно не прошло даром, кустами и буераками стали пробираться в сторону доносившегося пения.
      Оказалось, это женщины сгребали сено на лесной прогалине. Их было трое, у каждой - деревянные грабли. Вряд ли такое орудие труда можно назвать типичным образчиком сельскохозяйственной техники 1997-го года, но во многих деревнях, в особенности отдаленных, ими пользуются до сих пор. Также ничего определенного не говорила и их одежда. Обыкновенные ситцевые платья, слегка помятые и полинявшие, у двоих - на головах косынки. В таком "прикиде" запросто могли щеголять как наши прабабки, так и современницы. А пели они не какую-нибудь Наташу Королеву, а "Ой, не втер ветку клонит..." Да уж! Только и оставалось, что затаиться в кустиках да ждать, может, скажут чего о текущем моменте. Потому как выскакивать из лесу с вопросом: "А не подскажете ли, который нынче год?", показалось нам все-таки рискованным.
      А они все сгребали и сгребали, благо поляна была достаточно большой. Меня уже стало ощутимо клонить в сон.
      - Галю, у цябе газета е? - вдруг пронзительно спросила одна из них.
      - Е, бяры тамака у торбе, Тамара!
      И Тамара вдруг борзенько отправилась в нашу сторону. У меня аж дух заняло! Но только не доходя метров пяти она остановилась и стала копаться в чем-то, лежавшем в кустах. Послышался треск разрываемой бумаги, и Тамара удалилась дальше в кусты. Хорошо хоть, не в нашу сторону. Судя по звукам, доносившимся не только до нас, но и, пожалуй, до ее подруг, у нее шел весьма творческий процесс очистки организма.
      А мы-то хороши, разведчики сраные! Не заметить торбы, лежавшие под самым носом!
      Наконец довольная и счастливая Тамара снова вернулась к своим товаркам и прерванному занятию, а мы по-пластунски, на брюхе поползли к заветной торбе.
      Торба как торба. Из домотканой дерюги. Правда, шевельнулось нехорошее подозрение, что таких в наше время даже в глухих деревнях уже нет. Но мы не теряли надежды, лихорадочно перетрясая ее содержимое в поисках заветной газеты. Ну, вот она! Разворачиваем, и ... на нас с первой страницы смотрит суровая физиономия отца всех народов! 28 июля 1953 года! Облом! Правда, хорошо хоть то, что Тамара проявила любезность и оставила для нас первую страницу, использовав другую.
      - А, может, это просто старая газета? - сама не веря в это, спросила я шепотом у Сережи.
      - Нет, к сожалению. Понюхай, краской пахнет. То есть может быть, она и не сегодняшняя, но и не такая старая, как хотелось бы. Максимум неделя-две. Взгляни, и бумага не желтая, а достаточно белая, если можно так сказать о ее сером цвете.
      - И что будем делать?
      - Ну, в первую очередь вернемся к Саньке, - как всегда, Сережа прав!
      Ребенок понял все сразу по нашим кислым физиономиям. Скверно. Даже совсем. Предстояло решить сразу же две задачи: во-первых, не попасться на глаза местному населению, по крайней мере до утра следующего дня, когда мы собрались вернуться обратно в 44-й. А во-вторых, разобраться, почему же мы снова не попали в наш 97-й. Причем постараться сделать это до возвращения.
      И тут, наконец, мою бедную голову осенило!
      - Сережа! Какие мы идиоты!
      - Тоже мне, новость!
      - Нет, я в конструктивном плане! Я, кажется, поняла, почему мы снова не туда попали!
      - Ну и ?! - оживился муж.
      - Из какого года мы попали в 44-й? Из 92-го. Так?
      - Ну, да!
      - А почему мы, идиоты этакие, решили, что из 44-го попадем сразу в 97-й, минуя 92-й? И это после всех твоих исследований!
      - Да уж! - Сережа почесал затылок. - Действительно, дурака сваляли! Слушай, а в котором часу мы из 92-го попали в 44-й?
      - Не знаю. Но это не так страшно, по Солнышку определим. Вспомни, когда ехали, оно уже село, практически стемнело, были густые сумерки.
      - Ты права. Нужно засечь сегодня время наступления темноты, набросить еще минут пяток на сокращение времени светового дня за те дни, что мы были в 44-м, и получим время перехода. Жаль только я не знаю, есть ли там довольно стабильный участок.
      - Так завтра узнаешь, - снова пожала я плечами.
      - В смысле?
      - Спросишь у своего заместителя и воспитанника Коновалова.
      - Точно! - хлопнул себя по лбу гениальный физик. - Совсем запутался! Мы же завтра опять в 44-м будем! А ты получишь возможность еще немного пообщаться с Бартоном!
      - Сережа! Ну что ты такое городишь?!
      - Ничего. Хорошая погода, - буркнул он и принялся регулировать что-то в механизме передачи своего велосипеда.
      Так вот и получается, что, чем интенсивнее мы стремимся обратно, в наш родной девяносто седьмой год, тем дальше от него уезжаем. Хорошо хоть, что на этот раз далеко от озера не отъехали, будто чувствовали что-то. А я еще с пеной у рта утверждала, что сидя здесь, мы ничего нового не узнаем!
      Как ни странно, остаток дня и ночь прошли без неприятностей. Через некоторое время за бабами с граблями приехал мужик на подводе и повез их куда-то, но мы тем не менее соблюдали предельную осторожность. Это было не так уж и сложно, поскольку Сережка продолжал дуться на меня, я, осознавая всю несправедливость ситуации, подавленно молчала, а неугомонный ребенок пребывал в растерянности. Правда, похоже, лимит неприятностей на сегодняшний день был исчерпан. Оказалось, время наступления темноты составляет 21.45, следовательно, мы прибыли в 44-й год где-то в 21.50 - 22.00. Что ж, попытаемся еще раз!