А еще через мгновение рядом возник Хеллер, девушки тоже и – хозяин? – провел нас в глубину главного зала. Вечер еще только начинался, но большинство столиков уже оказались занятыми. Маски, маски, море масок всех форм и видов. Масса людей, скрывающих свое лицо или стремящихся остаться неузнанными. Музыка играла вовсю!
      Я старался не глядеть по сторонам, поэтому, опустив глаза, невольно обратил внимание на ноги, а вернее – на обувь развлекающейся здесь публики. Что за обилие фасонов, форм и размеров! Как фантастически все это выглядит на полупрозрачном покрытии пола с постоянно меняющейся подсветкой самых разных цветов.
      Столы, столы, столы – весь зал был уставлен ими. Наконец хозяин подвел нас к одному, слегка возвышавшемуся над остальными и стоявшему у самой стены. Быстрым взглядом я сразу же оценил обстановку. Запасной выход был совсемрядом. Мы удобно расселись, и я осмелился повнимательней осмотреть клубный зал. Неподалеку находилась приподнятая площадка для оркестра и еще дальше сцена. Справа же от нас было большое открытое пространство для танцев, ограниченное спадавшими до самого пола портьерами.
      Исполнительница баллад, певичка далеко не из лучших, выламывалась перед оркестром, изливая душу в пронзительных воплях. Горе ее особо подчеркивалось черным трагическим гримом, сплошь покрывавщим лицо, по которому катились красные слезы. Я просто изнемогал от желания поглядеть наконец, где у них тут вывешены расценки блюд. Хоть я и не мог расплатиться за обед, мне все-таки хотелось иметь представление, во что все это обойдется. Потом я вдруг увидел, что меню находится прямо под прозрачной поверхностью стола. Нужно было нажать специальную кнопку, и загорался свет, но даже и без всякого света можно было разобрать некоторые буквы и цифры. У меня возникло подозрение, что цены эти были никак не меньше пятерок и десяток! Целые столбцы этих и только этих цифр! Неуж-то здесь вообще не было блюд, которые стоили бы меньше пятерки или десятки за одну порцию? Ну и дела!
      Исполнительница баллад кончила свой номер и была вознаграждена умеренными аплодисментами. Она раскланялась и возвратилась на свое место за столиком. Потом из-за другого столика поднялся мужчина и вышел на отведенное для танцев место. Он достал из-за лацканов вечернего костюма несколько колец, вроде бы поджег их и принялся жонглировать. Кое-кто мог бы подумать, что он рискует обжечь себе руки, но было все-таки понятно, что огонь этот не настоящий, а просто имитация.
      Поняла теперь, почему клуб называется Артистическим? – вполголоса сказал Хеллер, наклоняясь к графине. – Все, кто сюда приходит, должны выступить со своим номером. И так продолжается всю ночь.
      Неужто никто тут не испытывает страха перед публичными выступлениями? – спросил я.
      Руководство клуба позаботилось и об этом, – сказал Хеллер. – Они строго ведут учет, и, если кто-либо из сидящих за столом отказывается или уклоняется от выступления, счет стола удваивается.
      Очень интересно придумано, – сказала графиня. И снова рассмеялась.
      Мне же было не до смеха! И хотя я вообще не мог уплатить по счету, сама мысль о том, что он к тому же может быть удвоен, привела меня в ужас.
      Я просто умираю от голода, – сказала Хайти.
      А чего бы вы хотели? – спросил я, вынужденный играть роль гостеприимного хозяина.
      Хеллер подозвал желтокожего официанта: он нажал кнопку, и поверхность стола озарилась мягким светом. Самое удивительное, что меню перед каждым из сидящих оказалось в вертикальном положении.
      Я чуть не умер, когда увидел перечень блюд стоимостью в пять и десять кредиток. В горле у меня пересохло.
      – Заказывайте! – с трудом выдавил я кайможно небрежнее. Прозвучало это как погребальная песнь. Все решили взять себе горных веснянок – дичь, доставляемую с планеты Чимптон. Дичь с Чимптона считается изысканным деликатесом, но цена все-таки непомерно высока – целых десять кредиток порция! После долгих и, можно сказать, даже торжественных дебатов компания остановила свой выбор на искристой шипучке. Десять кредиток баллончик! После этого они довольно быстро сошлись на горящем торте из мороженого на десерт. По пятнадцать кредиток порция! Моя способность к молниеносным расчетам подсказала мне общую сумму – сто пять кредиток!
      Великодушная администрация клуба бесплатно подбросила нам еще и сухого печенья. Очень мило с их стороны! Должно быть, у них самый дорогой клуб на всем Волтаре! Я разрешил им заказать и для меня то же самое. «Если мне грозит отставка, – подумал я, – или даже смертная казнь, то ничего страшного не будет, если это произойдет на сытый желудок». В любом случае мне оставалось одно из двух – либо припечатать свое удостоверение к этому счету и попасть под военный трибунал, либо воспользоваться фальшивыми деньгами, которых у меня осталось еще достаточно, и быть расстрелянным. Принесли горных веснянок, и я принялся отщипывать мясо с такой поспешностью, будто надеялся найти внутри алмазы или что-нибудь в этом роде.
      – Не надо так волноваться, – шепнул мне Хеллер. – Все будет в порядке. Веселитесь себе на здоровье. Не портьте вечер девушкам. Много он понимает! Эта (...) пирушка окончательно угробит меня. Но тут мне припомнилось, что многие офицеры, в страхе перед тем, что им придется обмывать свое повышение, иногда вынуждены голодать месяцами. Я допил свой баллончик с розовой шипучкой. Но ничто не могло исправить моего настроения.
      Когда последняя искорка ледяного огня исчезла в глотках, Хеллер дал знак вертящемуся поблизости желтокожему официанту, и тот снова поставил перед каждым по баллончику искристой шипучки. Таким образом счет был доведен до ста восьмидесяти кредиток.
      Мои спутники подымали тосты за чистое небо и за яркие звезды. Они пили за успех и новые производства. Они со звоном сдвигали баллончики за очень слабо замаскированную «миссию». Пили даже за следующую пьесу Хайти.
      Хеллер заказал всем еще по баллончику розовой шипучки! Двести двадцать кредиток! Теперь они сидели, блаженно откинувшись на спинки кресел и наблюдая за выступлениями других гостей. Кое-кто выступал хорошо, некоторые из рук вон плохо, одним мало аплодировали, другим здорово. Я тем временем погрузился в странное состояние, весьма сходное со ступором. Неизбежность выбора между двумя оставшимися мне выходами производила на меня гнетущее впечатление. Все равно хуже уже не будет. И тут оказалось, что может быть еще хуже!
      Луч света вдруг помигал и остановился на нашем столе. Хайти подтолкнула меня локтем:
      – Вы идете первым от нашего стола.
      – Я?!
      – Конечно, – подтвердила Хайти с очаровательной улыбкой. – И старайтесь не зарывать своих талантов в землю! – Она снова улыбнулась. – Если вы не выступите, они удвоят счет!
      Весь стол почему-то решил, что это ужасно смешно. Должно быть, сказалось влияние выпитой шипучки. Для меня же это было самой настоящей трагедией.
      Я нервно поднялся и отправился на растерзание толпы.

ГЛАВА 4

      Пойти на эту пытку я был вынужден единственно под угрозой удвоения счета. Однако, преодолев примерно три четверти пути к сцене, я вдруг понял, что это означало всего лишь удвоение чегото такого, чего я не смог бы оплатить и в одинарном размере. Так что же, собственно говоря, я делаю с собой и зачем?
      Храбрость перед лицом толпы – нечто такое, чего я никогда не мог понять. Как это актер или певец может спокойно стоять в полном одиночестве и глядеть на аудиторию, которая уставилась на него во все глаза? Это было выше моего понимания.
      Взобравшись на сцену, я повернулся лицом к публике и по смотрел в зал. Слишком яркий мерцающий свет огней рампы почти ослепил меня. Брошенный на произвол судьбы, вырванный из своей привычной почвы, я все же разглядел целое море масок, и все эти маски были обращены в мою сторону. И опять меня странно заворожило море ног, одетых в самую разнообразную обувь. Эти туфли, сапоги, ботинки притопывали в ритм мерцающим огням и были готовы в любой момент – я был абсолютно уверен в этом – обратиться против меня, запинать и растоптать одинокую фигуру, стоящую на сцене. Что будет, когда они бросятся на меня все сразу?
      Короче говоря, мною овладел настоящий страх перед сценой.
      Поначалу я почти твердо решил, что прочту стихи, какую-нибудь поэму, например. Когда я был ребенком, меня заставляли заучивать стихи. Среди них была и героическая поэма, которая называлась «Храбрец Хек в битве у Блима». Я выучил ее, когда мне было всего шесть лет, и меня очень хвалили за это. Я уже раскрыл было рот и набрал полные легкие воздуха, готовясь начать чтение. И тут вдруг оказалось, что я никак не могу припомнить первую строчку!
      Тогда я лихорадочно перебрал в уме все известные мне анекдоты. Был один очень свеженький про двух агентов Аппарата, каждый из которых считал другого, женщиной, и так длилось до тех пор, пока оба они не оказались наконец в постели. Я снова открыл рот, собираясь рассказать его, но, боги, я вдруг сообразил, что здесь ни в коем случае нельзя даже упоминать об Аппарате.
      Коленки у меня подгибались. Аудитория же начинала проявлять нетерпение. Огромный прожектор безжалостно светил мне прямо в лицо. Моя маска Демона с торчащими вперед зубами, казалось, начала уже подтаивать. И тут, совершенно внезапно, меня осенило. Опытный охотник на певчих птичек, конечно же, должен хорошо подражать их голосам. У меня всегда это получалось отлично. Мне удавалось подманить их буквально на несколько футов и стрелять уже наверняка.
      Голосом, которому я постарался придать твердость и уверенность, но который прозвучал довольно хрипло, я объявил первый номер:
      – Горная трясучка!
      Во рту у меня совсем пересохло. Но я все-таки сложил губы и сумел издать призывный крик птички. Гробовое молчание аудитории.
      – Луговая певичка! – объявил я и тут же издал трель этой птички.
      Гробовое молчание аудитории.
      – Болотная курочка! – сказал я. И тут же издал немного неприятное кваканье самочки.
      Тишина. Во всем огромном зале никто не захлопал, не высказал ни слова одобрения. Буквально ничего!
      Самые разнообразные мысли лихорадочно метались у меня в голове. Больше я не мог припомнить ни одного птичьего крика. Аудитория либо ждала, что я издам еще какой-нибудь звук, либо считала, что теперь я должен походить на руках, сделать сальто или выкинуть какой-нибудь трюк.
      И тут внезапно меня охватила злость на всю эту расфуфыренную публику. Уже без страха, а скорее – с выражением справедливого гнева на лице я посмотрел в зал.
      – А вот птичкам, представьте, это очень нравится! – сказал я возмущенным тоном.
      И тут смех волнами прокатился по залу! Люди в восторге топали ногами и хватались за животы от хохота. Они смеялись, смеялись, смеялись и не могли остановиться! Я рысцой отправился на свое место за столом. Смех в зале все не утихал. Хайти одобрительно похлопала меня по рукаву.
      – Знаете, я сразу же поняла, что вы очень храбрый человек, – сказала она.
      Следующим на сцену вышел человек со светозвуковым барабаном, которым он жонглировал, не прерывая вместе с тем игры. Когда он окончил свой номер, кто-то из публики выкрикнул: «А птичкам это нравится?» И зал опять разразился хохотом. На сцену поднялась молодая певица, а когда она спела свою песенку, опять из публики раздался тот же возглас: «А птичкам понравилось?» И снова не удержимый смех.
      Потом выступил мужчина, который, танцуя на бочке, выделывал замысловатые пируэты, но стоило номеру закончиться, как кто-то снова прокричал что-то о птичках.
      – Ваш номер стал самым настоящим хитом, – сказала Хайти. Тут только я начал осознавать свой триумф и даже несколько распетушился. Поэтому, когда на стол поставили очередные баллончики с шипучкой, меня это уже почти не испугало. Но – увы! – как мимолетны бывают столь редкие моменты настоящего счастья в нашей жизни. Запрокинув голову, чтобы допить остатки шипучки из баллончика, я вдруг обратил внимание на явный источник опасности. На балконе собрались представители прессы!
      Балкон находился довольно высоко, как бы нависал над залом. Там было битком набито разных репортеров и – о ужас! – целая бригада хоумвизионщиков. Хайти проследила за моим испуганным взглядом.
      – О, – сказала она, пренебрежительно пожимая плечами, – они постоянно пропадают в этом клубе. Они здесь заняты поисками талантов, стараются отыскать что-нибудь новенькое, а кроме того, снимают то, что принято называть заполнением пауз – такие материалы выпускают на экраны только в тех случаях, когда уж окончательно нечего показать. – Она рассмеялась: – А я так думаю, что вся эта братия торчит здесь для того, чтобы не идти на работу!
      Если я и приободрился на время, то это очень быстро прошло. Уж если есть на свете кто, кого Аппарат ненавидит всей душой, то это, конечно, репортеры, да еще с камерами. Ломбар никогда не делал послаблений в этом вопросе. «Жертва не имеет права быть в курсе дел» – таково его любимое изречение. Призрак его, казалось, мрачно кружил вомраке за стенами этого клуба.
      И тут луч прожектора, как бы нащупывая очередного выступающего, снова оказался направленным на наш стол. Хайти резко отшатнулась, прячась от луча. Хеллер мягко тронул графиню за руку, и они поднялись из-за стола. Легкой походкой они направились в сторону площадки для танцев: графиня в светлооранжевом наряде и в маске лепертиджа, Хеллер в синем вечернем костюме с блестками и звездами стального человека над бровями. Прожектор пометался по залу и замер, направив на них сноп света.
      Графиня подняла руку вверх. Справа от нее стоял сервировочный столик, сплошь уставленный высокими бутылками и хрупкими баллончиками с искрящейся шипучкой и другими напитками. Все это находилось на довольно большой квадратной салфетке из светящейся белой ткани. Она подошла к этой минивыставке и взялась за угол салфетки. Сначала я подумал, что она собирается перевернуть столик. И тут одним движением натренированной кисти она дернула к себе салфетку. Салфетка со свистом вылетела из-под посуды и теперь висела у нее на руке. Ни одна бутылка, ни один баллончик даже не дрогнули, оставшись на своих местах. Публика, очевидно, решила, что это и есть номер. Раздались жидкие аплодисменты.
      Но выступления они еще и не начинали. Графиня что-то сказала оркестру. Затем пара вышла в самый центр площадки. Графиня взмахнула салфеткой, и квадрат светящейся ткани затрепетал в воздухе – по диагонали длина салфетки составляла примерно ярд. Ловко сложив салфетку, она заставила Хеллера взять один из углов в зубы, а противоположный угол сама зажала в зубах. Теперь их лица находились друг от друга всего в нескольких дюймах. Оркестр заиграл веселую народную мелодию. Хеллер и графиня заложили руки за спину и пошли в танце, выделывая ногами замысловатые па.
      – Это манко манчо! – обрадованно шепнула Хайти. Она даже беззвучно похлопала в ладоши, как это часто делают обрадованные маленькие девочки. – Как славно они танцуют, – продолжала она. – Это детский народный танец на Манко! Они оба наверняка помнят его с детства!
      Зажимая зубами каждый свой угол салфетки, они с самым серьезным и даже несколько мрачным видом выполняли сложные геометрические фигуры ногами, двигаясь на редкость синхронно и в такт музыке. Внезапно, когда музыка, меняя такт, на какую-то долю секунды умолкла, они тоже замерли друг перед другом на расстоянии одного фута. Музыка тут же возобновилась. Но что-то не уловимо изменилось в характере танца. Они поочередно делали ногами движения, как бы стараясь подсечь своей ногой ногу партнера, но каждый раз этот партнер оказывался в воздухе и нога пролетала под ним. При этом они довольно быстро передвигались то вперед, то назад, как бы наступая и отступая в яростной схватке.
      Хайти с некоторым удивлением приглядывалась к тому, что они вытворяли. Танец с каждой секундой становился все сложнее.
      – Да это совсем не манко манчо! – воскликнула она.
      Да, она оказалась права. Это был не манко манчо. Это было первое упражнение боя ногами, но отработанное с такой точностью и доведенное до такой степени совершенства, что его спокойно можно было выдать за танец! Я подумал, что не стоило бы им с такой откровенностью демонстрировать перед публикой свое мастерство. Камеры хоумвидения были направлены сейчас прямо на них. Меньше всего мы стремились к тому, чтобы здесь вдруг узнали Хеллера, а о графине Крэк и говорить нечего.
      По залу прокатилась волна аплодисментов. Судорожно сжав зубы, я молил небо, чтобы они упали, сломали ногу или еще что-нибудь, но только чтобы выступление их закончилось неудачей и они не оказались заснятыми на пленку! В конце музыкальной фразы послышался хлопок. Должно быть, Хеллер подал графине какой-то знак. И они вдруг одновременно встали на руки. Каждый из них сделал полоборота, и они оказались спиной друг к другу, продолжая держать салфетку в зубах. Стоя вниз головой на руках, они начали хлопать подошвами в такт музыке!
      Публика взорвалась аплодисментами. Нашли чему радоваться!
      И тут, строго подчинясь очередному аккорду, они одним прыжком оказались на ногах да еще сделали полоборота в полете, так что снова оказались лицом к лицу. Гимнастические упражнения, преобразованные в танец. Публика никогда не видывала ничего подобного. Аплодисменты нарастали. Наверху, на балконе прессы, бригада хоумвизионщиков работала на полную катушку! Жуть!
      Так и не выпуская из зубов угол салфетки, Хеллер умудрился к тому же выкрикнуть какую-то команду оркестру. И тут началась, настолько изощренная часть программы, что мне временами казалось, будто все это просто мерещится. Есть в системе рукопашного боя без оружия упражнение, которое заключается в нанесении ногой удара в голову противника. Противник, уходя от удара, проделывает сальто назад. Но взбесившаяся пара, попрежнему связанная зажатой в зубах салфеткой, начала проделывать этот прием поочередно раз за разом. Сначала они действовали в замедленном темпе: один наносил удар ногой, второй, уклоняясь, проделывал заднее сальто, потом они начали ускорять темп. Внезапно я подметил, что они перестали касаться руками пола.
      Темп музыки все нарастал и нарастал. Удар – уход, удар – уход. Мелькание тел становилось все быстрее и быстрее. В конце концов исчезли руки, ноги, отдельные детали – перед публикой со страшной быстротой вертелись рядом два смерча – голубой и бледно оранжевый! Два мелькающих перед глазами колеса, связанные между собой осью, которую составляла полоска светящейся ткани.
      Публика совершенно обезумела. Все повскакивали и выкрики вали что-то восторженное. Им никогда не случалось видеть гимнастические упражнения и боевые приемы, выполняемые в манере головокружительного танца! Оркестр уже не в состоянии был поспевать за этим темпом.
      И тут легко и грациозно оба смерча замерли на месте. Хеллер и графиня Крэк чуть отступили в стороны. Светящаяся ткань осталась в левой руке у графини. Хеллер сдержанно поклонился публике. Я полагал, что на этом все и кончилось. Очевидно, точно так же считала и публика. Люди исступленно хлопали в ладоши и выкрики вали что-то неразборчивое.
      – О, у нее безусловно есть немалый опыт публичных выступлений, – сказала мне на ухо Хайти.
      В этот момент графиня как раз раскланивалась, делая два маленьких шажка вправо, потом два таких же влево и отдавая при этом изящный поклон залу, – вполне профессиональное выражение благодарности публике за оказанный теплый прием. Этот поклон опять таки очень напоминает фигуру танца и производит на зрителя отличное впечатление. В руке она продолжала держать светящуюся салфетку, делая элегантные взмахи. И вдруг графиня исчезла.
      Нет, она не ушла со сцены. Она не убежала, не улетела на канате под потолок, не провалилась в хитроумно замаскированный люк. И тем не менее в том самом месте, где она какоето мгновение назад так элегантно раскланивалась, взмахивая белой тканью, теперь было пусто. Зал издал изумленный возглас. Но чувство, охватившее меня, было отнюдь не изумлением. Ведь сейчас прямо на моих глазах исчез, растаял в воздухе арестант!
      Светящаяся салфетка мягко опускалась на пол.
      Судя по всему, Хеллер тоже был удивлен этим исчезновением. Сначала он ничего не понимающим взглядом уставился на лежащую на сцене салфетку и даже попятился от нее сначала, а потом опустился на корточки и стал осторожно, как к зверю, подкрадываться к этому куску материи. Он с недоверием приподнял один из уголков салфетки и заглянул под нее. Потом выпрямился, недоуменно качая головой. Но тут, повидимому, он принял новое решение. Хеллер набросился на салфетку. Он решительно скомкал ее, стараясь, чтобы из-под ткани не выскользнуло то, что находилось под ней. Потом он осторожно поднялся на ноги, бережно держа комок светящейся материи в руках. Даже самый тупой из зрителей понимал, что он рассчитывает найти тут свою исчезнувшую партнершу.
      Затем он с величайшей осторожностью развернул комок. Публика начала подхихикивать над ним. Ничего не обнаружив, он для пущей надежности даже встряхнул салфетку с самым серьезным видом, оглядев затем пол, чтобы не пропустить ничего, что могло бы выпасть. Потом он задумался с видом полной безнадежности.
      Аудитория буквально лопалась от хохота. Наконец Хеллер отбросил в сторону не оправдавшую его надежд салфетку и решительно направился к ближайшему столику. Он без видимых результатов заглянул под него и даже под стоящий на столе баллончик. Ничего. Под тарелку – никаких результатов. Потом, как бы следуя внезапной мысли, он снял с сидящего за столом шляпу от маскарадного костюма и заглянул в нее.
      Зрители покатывались от хохота. Рядом со мной послышался какой-то шум. Я обернулся и увидел, как в полумраке затемненного зала графиня Крэк с улыбкой усаживается на свое место. А Хеллер тем временем продолжал поиски. Наконец он как бы случайно бросил взгляд на наш стол и тут же широким взмахом руки приказал осветителю направить сноп света на нас. И тут все увидели ее. Какую-то секунду зал хранил мертвое молчание, а потом разом взорвался неистовыми криками и громом аплодисментов.
      Графиня вскочила и опять принялась раскланиваться. Хеллер тоже вернулся и занял место за столиком. Постепенно внимание зрителей переключилось на следующие номера.
      – Как вы это проделали? – спросила Хайти. Графиня весело рассмеялась:
      – Видите ту тяжелую портьеру, что висит в глубине сцены? Я привлекла внимание зрителей к развевающейся в воздухе светящейся материи, а потом проделала то, что на языке профессионалов называется «задним фляком», и ушла за портьеру. Затем я, пригнувшись, пересекла сцену вон за тем барьерчиком, который почти примыкает к столам, а там проделала уже «передний фляк» и оказалась за столом. Все достаточно просто и легко.
      Хеллер даже не запыхался, ровное дыхание было и у графини. Хеллер тут же заказал всем очередную порцию шипучки. Я уже сбился со счета, какую именно. Но мертвому незачем вести скрупулезные подсчёты. Я бросил взгляд наверх, где расположилась бригада хоумвизионщиков – все они были вдохновлены увиденным.
      Призрак Ломбара, который до этого держался в тени домов, сейчас уже просунул ногу во входную дверь клуба.

ГЛАВА 5

      Я поглядел на этих двух жизнерадостных идиотов. Они сидели рядком, потягивая из баллончиков шипучку. Все за столом, включая и Хайти, были в прекрасном расположении духа. Да, это были очень красивые люди. Они не имели ни малейшего понятия о том, что Ломбар может приказать убить их, и сделает это, не задумываясь, как только отпадет в них дальнейшая нужда. Да, он без сомнения сделает это, если только возникнет малейшая угроза разоблачения деятельности Аппарата на БлитоПЗ. И у меня не было никакой возможности хоть как-то намекнуть им на это.
      Музыка продолжала играть, выступали все новые артисты.
      И тут луч прожектора вновь остановился на нашем столике.
      – Ой, только не это, – сказала Хайти. – Я так надеялась, что они совершат промашку. Ведь за этим столом не выступала перед публикой только я. – Она встала. – Ничего, Солтен. Они не удвоят ваш счет. Я спою и отработаю свой ужин.
      Уверенной походкой она направилась между рядами столиков к сцене. Никто не обращал на нее особого внимания, поскольку все были несколько рассеянны и, может быть, уже чуточку утомлены обилием номеров. Она легко вскочила на платформу, синее ее платье переливалось и блестело в огнях рампы. Она о чем-то переговорила с дирижером оркестра, после чего один из музыкантов выбрал какой-то инструмент из сложенных в кучу и подал ей.
      Это был электронный инструмент, имеющий форму полушария, из тех, что называют «аккордными аккомпаниаторами». Он имел примерно восемнадцать дюймов в диаметре, Хайти прижала его одной рукой к животу, а потом привычным жестом завела его за спину. «Палочку-аккомпаниатор» она держала в правой руке. Если положить растопыренные пальцы на мембрану инструмента, то, меняя положение пальцев, можно извлекать из него довольно стройные аккорды, хотя это редко кому удается. Если же при этом еще и проделывать определенные движения в воздухе, размахивая «аккомпаниатором», то можно извлекать довольно стройную мелодию. В результате у настоящих мастеров получается странная диковатая и сложная музыка, но это, повторяю, только у настоящих мастеров. Хайти дала какое-то указание дирижеру. Сначала он, повидимому, удивился, но потом повнимательнее пригляделся к певице.
      О боги! – подумал я. Да ведь он наверняка узнал ее! Либо по голосу, либо по тому, какую песню она ему заказала. Я чуть было не вскочил с места, чтобы приказать ей снова вернуться за стол. Но я не стал этого делать. Я снова бросил взгляд на хоумвизионщиков. Те не выказывали особого оживления, примерно так же вели себя и газетные репортеры. Луч прожектора снова остановился на Хайти. Ее синее вечернее платье сияло яркими блестками. Сексапильная маска лесной нимфы явно приковывала к себе внимание. Хайти подняла правую руку. Дирижер воспринял это как знак и в свою очередь подал знак оркестру приготовиться.
      «Спраааанг!» – прогремел «аккордный аккомпаниатор». «Так так!» – подхватил тут же оркестр.
      Вначале Хайти только играла и не спешила запеть. И все равно это было очень притягательно! Тело ее изгибалось в такт музыке, левая рука, казалось, выполняла какую-то иную загадочную миссию помимо манипулирования мембраной музыкального инструмента. Правая рука колдовала над «аккомпаниатором». И все это вместе было ужасно сексуальным! Публика в зале стала как бы наэлектризованной. Уже сама манера игры указывала на то, что перед ними артистка величайшего дарования. Поначалу все были несколько ошарашены. В зале не слышно было ни единого звука, если не считать музыки, что лилась с эстрады.
      Хайти снова дала вступительные аккорды какой-то песенки и на этот раз запела. Голос ее звучал как глубокий, даже чуть грубоватый любовный призыв. Однако к нему примешивался и оттенок добродушного юмора, как это часто бывает в народных песенках.
      Я скромной нимфою росла
      На радость всем богам,
      И феи строгие меня
      Учили языкам.
      – О боги! – воскликнул в публике мужской голос. – Да это же Хайти Хеллер!
      И снова послышались аккорды инструмента Хайти. Но к нему примешался пронзительный крик «Хайти! Это Хайти Хеллер!». Настоящий сумасшедший дом!
      Но вдруг ко мне явился ты,
      Сказал: поверь, дитя,
      Что самый древний
      Наш язык Скрывают от тебя!
      И снова музыкальные аккорды. И все это очень сексуально. Перекрывая царящий в ночном клубе шум и гам, с улицы вдруг донеслось: «Здесь выступает Хайти Хеллер!»
      И я готов сей курс наук
      Тотчас же преподать.
      Нам нужен лишь цветущий луг,
      А лучше бы кровать!
      Бригада хоумвизионщиков от восторга готова была спрыгнуть вниз. С улицы вновь донеслись крики. Неужто слух о ее выступлении распространился со столь поразительной быстротой, а прочие клубы опустели? Да, это, несомненно, так. Толпа мощным потоком хлынула во входную дверь. А те, что еще минуту назад сидели, развалясь за столиками, повскакивали и устремились к сцене.
      И он моих коснулся уст,
      К груди моей приник,
      И цвел над нами розы куст,
      Журчал вдали родник.
      «Хайти! Хайти!» Все пошло кувырком!
      И я, прилежное дитя,
      С тех пор урок твержу.
      «Язык любви не знать нельзя»,
      – Я каждому скажу!
      Динамики были включены на полную мощность, чтобы можно было сквозь рев толпы расслышать ее голос, и шум стоял совершенно оглушающий.
      О ляля!
      О ляля!
      Ты лети ко мне!
      Зал превратился во что-то уж совсем невообразимое, давка все усиливалась, все орали, передние ряды пытались взобраться на сцену. И все при этом кричали одно только слово: «Хайти! Хайти! Хайти! Хайти!»...
      А из динамиков неслось:
      И если кто-то до сих пор
      Постичь его не смог,
      Лети сюда во весь опор,
      Я дам тебе урок!
      Музыка захлебнулась. Со всех сторон к Хайти тянулись руки, люди лезли на сцену. Хеллер вскочил и стремительно ринулся к сцене, чтобы спасти сестру от давки. Лучи прожекторов метались по всему залу. Хоумвизионщики носились как бешеные, стараясь не упустить ни одного редкого кадра.
      О ляля!
      О ляля!
      Ты лети ко мне!
      Люди оттеснили Хайти к самому оркестру. Десятки рук тянулись со всех сторон, пытаясь хотя бы коснуться своего кумира. Людской водоворот, казалось, поглотил ее! Но Хеллер уже пробился сквозь толпу и был теперь на сцене, почти рядом с ней.
      О ляля!
      О ляля!
      Ты лети ко мне!
      Она все еще продолжала петь и играть!
      Хеллеру удалось прорваться к ней. Он поднял ее высоко над толпой и лесом жадных ищущих рук.
      Ты лети ко мне!
      Именно в этот момент я выхватил пистолет, поставил его на точечное поражение и, вскинув его точным движением отлично натренированного стрелка, выстрелил прямо в главный прожектор. Проделал я это отнюдь не для того, чтобы помочь Хеллеру. Я сделал это потому, что в гуще толпы разглядел желтокожего официанта, который решительно пробивался в мою сторону, а в руке держал то, что, несомненно, было счетом за наш ужин! При попадании в прожектор раздался оглушительный взрыв.