Вивиан пожала плечами, подумав о том, как все изменилось в худшую сторону.

— Ты знаешь, я занимаюсь там библиотекой и в тот день должна была принести туда книги. Ридилия Монтроз помогала там в среду. Ты помнишь Ридилию, дорогая? Ее дочь Эни Фейс замужем за финансистом из Бирмингема. Ридилия говорит, что абсолютно точно это была женщина, судя по словам тех, кто работал ночью.

Она сжала губы, вытянув их в тоненькую ниточку, которая явно говорила о неодобрении, покачала головой, и при этом ее сапфировые серьги красиво переливались на свету.

— Ужасные вещи происходят. Клянусь, что люди так неразборчивы и так беспорядочно плодятся, что потом позволяют своим детям бегать, как собакам. — Кровь всегда напоминает о себе, ты знаешь, — произнесла она свое любимое изречение. И как всегда, Лорел сжала зубы, чтобы сдержаться и не возражать, как ее всегда учили.

— Как бы там ни было, мне очень жаль Астор Купер. Все это происходило напротив ее окна, можешь себе это представить?

То, что Лорел съела за обедом, превратилось в кусок тошнотворного месива.

— Астор Купер? — слабо переспросила она, в то время как мозг, не подчиняясь ей, складывал мозаику из фактов.

— Да. Ее муж Конрой. Купер — писатель, лауреат премии Пулитцера. Такой очаровательный человек. Так щедро жертвует местным благотворительным организациям. Это такая трагедия, что его жена так страдает. У нее шизофрения. И мне говорили, что ее родители, живущие в Мемфисе, просто очаровательны. Такое несчастье. Ридилия сказала, что мистер Купер был вне себя из-за того, что произошло. Он так терпелив с ней, ты ведь знаешь…

Лорел положила руки на колени, борясь с желанней вцепиться в стол, чтобы не упасть.

В то время как ее мать сидела напротив нее, говоря о золотом характере Конроя Купера, откуда-то из глубины памяти звучал тот же самый голос, отчитывающий Лорел за ее манеры, — молодые леди не кладут руки на стол, Лорел… Затем перед глазами появилась Саванна, у нее было какое-то хитрое выражение лица.

— У его жены шизофрения. Он устроил ее в приют Сан-Джозеф.

Она почувствовала себя плохо, как будто ледяные пальцы ухватили ее за горло. «Не может быть, — говорила она себе, — просто не может быть». Конечно, у Саванны были проблемы, но она не могла прибегнуть к этому, так поступить. Как будто смеясь над ее попытками защитить Саванну, память воскресила картину, когда сестра намертво сцепилась в драке с Эни Жерар.

— Лорел, Лорел? — Резкий тон матери вернул ее в реальность. Вивиан нахмурилась. — Андре спрашивает, закончила ли ты есть рыбу.

— Извини.-Лорел попыталась собраться, она опустила голову и стала разглаживать салфетку на коленях. Она взглянула на терпеливого Андре, который проникновенно смотрел на нее темными глазами, всегда выражающими ожидание.

— Да, спасибо. Все было превосходно. Принесите мои извинения шеф-повару, что я все-таки не смогла доесть ее.

Когда убрали со стола и со скатерти смахнули кропи— ки, Вивиан сидела, потягивая вино и пристально смотрела на дочь.

— Я, слышала, что на этой неделе ты дважды была в суде. Они тебя видят чаше, чем я.

Те, кто не имел дела с Вивиан, не расслышали бы нотки выговора. Но для Лорел это прозвучало четко и ясно.

— Извини, мама. Я была очень занята, помогала Делахаусам.

— Вряд ли они те люди…

Лорел подняла руку, чтобы остановить ее:

— Пожалуйста, не будем об этом говорить. Мы ведь все равно не согласимся друг ff другом. И обе рассердимся.

Вивиан выпрямилась и приняла свою королевскую позу — подбородок вздернут, глаза блестят, так же холодно, как и сапфиры.

— Конечно, — сухо сказала она. — Неважно, что я забочусь о твоих интересах.

Лорел предпочла умолчать о том, что Вивиан никогда не интересовалась кем-либо, кроме себя. Если она возразит и устроит спор в обществе, мать ее никогда не простит. Эти мысли она не должна была допускать. После того как Лорел всю жизнь ходила по тонкому льду, чтобы заслужить одобрение матери, она не считала нужным что-либо менять в своем отношении к ней. Так же, — как никогда не изменится и Вивиан.

Настроение Вивиан опять качнулось как маятник, когда ока посмотрела в сторону входа в столовую. Ее лицо просияло улыбкой, как будто солнце вышло из-за тучи. Лорел повернулась, чтобы посмотреть, кому удалось совершить такое чудо, и получила еще один неприятный сюрприз.

— Стефан! — воскликнула Вивиан, протягивая руку, унизанную кольцами, приближающемуся Данжермону. Он взял руку и вежливо поцеловал. Вивиан просияла. Мурлыча, она повернулась к Лорел.

— Лорел, дорогая, разве это не чудесный сюрприз? Кому как. Лорел выдавила из себя улыбку, как будто рот у нее был полон новокаином.

Данжермон поклонился Лорел.

— Стефан, вы как раз успели к десерту. Не правда ли, вы присоединитесь к нам.

Он ответил ей яркой, широкой улыбкой.

— Как я могу не принять приглашения двух самых красивых женщин в нашем округе.

Вивиан вспыхнула от его слов и взмахнула длинными ресницами, что было, по еехмнению, необходимым элементом искусства флирта.

— Мне нужно припудриться. Я вас покину ненадолго, хорошо?

— Конечно.

Когда она вышла, Данжермон сел на свободный стул рядом с Лорел. Он был в том же, что и утром, коричневом костюме, рубашке цвета слоновой кости и модном галстуке. Каким-то непостижимым образом Данжермону удалось остаться безупречно свежим, тогда как Лорел чувствовала себя измятой и увядшей. Его элегантность заставила Лорел почувствовать себя неуютно, и ей захотелось причесать волосы и снять очки, но она не стала этого делать.

— Вы сердитесь на меня, Лорел, — просто сказал он. Лорел скрестила ноги, разгладила юбку, не торопясь отвечать.

Над заливом потемнело небо, угрожая разразиться дождем. Ветер теребил листья карликовых пальм, которые сливались в единую зеленую волну. Через высокие двери во французском стиле она смотрела на деревья, думая о том, что бы ему ответить.

— Мне не нравятся игры, в которые вы играете, мистер Данжермон, — наконец-то ответила она, встречаясь с его холодными зелеными глазами.

Он удивленно поднял брови.

— Вы думаете, что то, что я здесь, это часть тайного сговора, Лорел? Так уж получается, что я часто здесь обедаю. Вы должны признать, что мне нужно что-то есть, не так ли? Я, в конце концов, человек.

В глазах плясали огоньки, как будто была какая-то тайна, которая очень забавляла его. Она не могла понять, то ли он смеется над ней, то ли его забавляет то, что он все-таки простой смертный. Так или иначе, ей не хотелось принимать его шутку.

— Есть какие-нибудь новости по делу об убийстве? — спросила она, поглаживая ножку бокала.

Он отломил кусочек от французского батончика на столе, откусил и откинулся на спинку стула с ленивой небрежностью принца. Он рассматривал Лорел, задумчиво жуя.

— Кеннер освободил Тони Жерара. Он чувствует, что убийство дело рук душителя, который обосновался в Байю.

— А как вы думаете? Вы считаете, что Тони мог скопировать предыдущие убийства?

— Нет, потому что этот убийца очень умен. Тони, к сожалению, — он стряхнул невидимые хлебные крошки со своего галстука, — нет.

— Вы говорите так, как будто восхищаетесь убийцей.

Он посмотрел на нее с мягким упреком.

— Конечно, нет. Я признаю, что он интересует меня, Такие серии убийств всегда поражали воображение студентов, которые слушали курс криминалистики. — Он отломил еще кусочек свежего теплого хлеба, закрыл глаза и вдыхал его чудесный аромат, прежде чем положить в рот. Когда он проглотил кусочек, ресницы поднялись как черный кружевной занавес. — Я так же, как и все, испуган этими преступлениями, но я, безусловно, — он замолчал, тщательно подбирая нужное слово, — оцениваю его острый ум.

Когда он сказал это, у Лорел было впечатление, будто он испытывает ее. Она чувствовала силу и энергию его личности, которая дугой соединяла их, проникая в ее ум, изучая и экзаменуя ее.

— Что вы думаете об акулах, Лорел? Перемена темы очень удивила Лорел.

— Что я думаю о них? — спросила она, озадаченно и раздраженно. — Почему я вообще должна о них думать?

— Вы бы думали о них, если бы оказались за бортом корабля в океане, — подчеркнул Данжермон. Он наклонился вперед, выражение лица было очень серьезным, тема его интересовала.

— Во всем животном мире они самые великолепные хищники. Они ничего не боятся. Они убивают с пугающей деловитостью. Убийцы — это акулы нашего общества. Их не страшат угрызения совести. Хищники. Бездушные, умные, безжалостные. — Он отщипнул еще кусочек хлеба и задумчиво прожевал. — Великолепное сравнение, разве нет? Лорел?

— Честно говоря, я думаю, что оно глупо и опасно романтично, — бесстрастным голосом сказала она, хотя внутри нее все дрожало и трепетало, как живые провода. Забыв о правилах хорошего тона, о своем воспитании, она положила кулачки на стол и посмотрела на Данжермона.

— Акулы убивают, чтобы выжить. Этот человек убивает, получая болезненное удовольствие, видя, как женщина страдает. Его нужно остановить, и он должен быть наказан.

Данжермон внимательно смотрел на ее позу, выражение лица, оценивал строгость, звучащую в ее голосе, и слегка кивал с видом критика, одобряющего мастерство актера.

— Вы были рождены, чтобы занять место прокурора, — сказал он, потом его взгляд стал более острым, пристальным, как будто он что-то почувствовал в ней. Медленно и изящно он наклонился через стол, пока совсем не приблизился.-Или вас сделали такой? — прошептал он.

Лорел мужественно встретила его взгляд, едва скрывая внутреннее напряжение. Воздух был заряжен сексуальностью Данжермона. Он был так близко, что она чувствовала резкий экзотический запах его одеколона. Неожиданно загремел гром, и на землю, упали первые тяжелые капли дождя. Ветер неистовствовал, сильный дождь обрушился на стеклянные двери.

— Вы восхищаете меня, Лорел, — прошептал он, — для женщины у вас удивительное чувство рыцарства.

Как раз в этот момент Вивиан вернулась к столу, и Лорел была благодарна ей уже за то, что она прервала эту беседу. От этого разговора волосы встали у нее дыбом на затылке. Чем меньше она будет с ним наедине, тем лучше.

Он остался с ними выпить кофе. Вивиан заказала пудинг и наслаждалась им, болтая о политике и о предстоящем обеде лиги женщин-избирательниц. Лорел сидела, изучая свои ногти, и мечтала оказаться где-нибудь в другом месте.

Ее мысли, ничем не сдерживаемые, обратились к Джеку, и, глядя на дождь, она думала, где он сейчас и что чувствует.

В столовой появился судья Монахон с женой, который сразу же привлек внимание Данжермона. Окружной прокурор тут же покинул их ради более выгодной компании.

Пока Вивиан занималась со счетом, Лорел впервые за последние полчаса свободно вздохнула.

Они вышли на веранду вместе и стояли, пока мальчики-служители отправились под дождь, чтобы пригнать их машины.

— Это было великолепно, дорогая, — улыбаясь, проговорила Вивиан.-Я рада, что мы провели этот вечер вместе, после той неприятности с твоей сестрой. Как она себя ведет! Клянусь, что порой я не знаю, как так оказалось, что она моя дочь. — Вивиан на прощание приблизилась и протянула к Лорел руки. — Не говори мне, что тебя интересует Джек Бодро, — сухо заметила она.

Лорел отступила на шаг назад, тем самым отстранившись от руки матери.

— Для тебя имело бы значение, если бы я им интересовалась? Я взрослая женщина, мама, и сама могу выбрать мужчину.

— Да, но ты это делаешь плохо, — резко ответила Вивиан. — Я расспросила Стефана о Джеке Бодро.

— Мама!

— Он сказал мне, что этот человек был лишен адвокатской практики, потому что был в центре скандала, связанного с проблемой сброса химических отходов в Хьюстоне. — Довольная собой, Вивиан продолжала, смакуя свои слова: — Не удивительно, что он пишет такие мрачные книги. Все в Хьюстоне знают, что он убил свою жену.

Если бы мать сказала что-нибудь еще после этих слов, Лорел не услышала бы. Она не слышала, что Вивиан сказала ей на прощание, не почувствовала поцелуй на своей щеке, только как-то отдаленно видела.

Лорел была оглушена. Вивиан продолжала что-то говорить, но дочь не слышала ее.

— Мама, не говори так, — выпалила Лорел, затем смягчила свой приказ: — Пожалуйста.

Чтобы не ссориться, Вивиан продолжала:

— Я так рада, что Стефан мог побыть с нами немного. Его здесь очень ценят и также о нем высокого мнения в Батон-Руже. С его талантом и связями его семьи трудно сказать, как далеко он может пойти.

Подогнали белый «мерседес» Вивиан, но она даже не двинулась к нему и пристально смотрела на дочь.

— Когда я, шла через столовую сегодня, я подумала, что вы были бы прекрасной парой.

Эта фраза достигла сознания Лорел.

— Я ценю твою заботу, мама, — солгала она, — но меня не интересует Стефан Данжермон.

В глазах Вивиан мелькнуло неодобрение. Она протянула руку и поправила прядь волос, выбившихся из прически Лорел, и тем самым заставила ее почувствовать себя десятилетней девочкой. Вивиан села в машину, и сверкающий белый «мерседес» исчез в темноте вечера.

Она стояла на веранде в янтарном свете фонарей, которые когда-то были на экипажах, а сейчас освещали элегантные резные двери «Вистерии». Шел дождь, струйки воды, ломались о спелые яблоки и о блестящую черную мостовую. А ей слышался голос Джека: «На моей совести уже достаточно покойников.»

Джимми Ли в ярости ходил кругами по прокуренному старому бунгало. Дешевенький телевизор, купленный в магазине подержанных вещей в Эрлене, стоял в углу на ящике для вина. Вместо его регулярной программы, которая была бы часом его славы, экран был занят мелькающей фигурой Билли Грэма во время его поездки по Хорватии. У него перед глазами опять всплыла проповедь на старой заправочной станции, которая закончилась провалом.

Телевизор показывал очень плохо, и картинка то пропадала, то появлялась опять. Джимми Ли с треском ударил по крышке, и телевизор загудел, как труба. Ругаясь, он неловко стал крутить ручку и ухитрился сломать ее. Он уже не владел собой. Схватив лампу со стола, он бросил ее в стену, и речь Билли Грэма, обличавшая соблазны современной жизни, потонула в ужасном грохоте.

Чертов Билли Грэм! Джимми Ли отвернулся от телевизора, не обращая внимания на то, что тот захлебывался обличительным гневом искусного телепроповедника. Он был старой калошей и совершенно не знал, что было нужно фанатикам девяностых.

Он, Джимми Ли, будет там, на вершине, на недоступной высокогорной вершине, всеми почитаемый. И он не будет носить ничего, кроме великолепно сшитых белых шелковых костюмов. Шелковым будет даже его белье. Ему нравилось ощущение прохладного белого шелка. У него будут шелковые простыни и шторы, белые шелковые носки и белые шелковые галстуки. Шелк, ощущение денег и секса. Белый цвет, цвет чистоты и ангелов. Он доберется туда, он обещает себе, неважно, что ему придется для этого сделать, неважно, кто встанет на его пути.

Сразу перед глазами встало несколько лиц. Эни Делахаус-Жерар, чья смерть и чей изуродованный труп отодвинул его на второй план. Саванна Чандлер, чей вкус к приключениям отвлекал его от его миссии. Ее сестра Лорел, которая была как моровая язва для него. Суки. Ни нa что не пригодные, кроме удовлетворения мужских потребностей.

Ночь манила, как женщина, горячая, огненная, соблазнительная, он проклинал женщин своим звонким голосом телевизионного проповедника за то, что они вводили его в искушение.

Джек бродил вокруг Л"Амура, слишком уставший и потерявший покой, чтобы запираться в четырех стенах дома. Он не спал… сколько? Два дня. Он потерял счет времени и ощущение всего окружающего. Только мысли о смерти… и Лорел.

Он не мог выкинуть ее из головы. Такая неукротимая честность, такое мужество. Он не мог не заботиться о ней. Она была слишком чистой, слишком смелой, слишком хорошей.

Слишком хорошей для такого, как ты, Джек… Все, до чего он дотрагивался, погибало. Все, чего он хотел, увядало, как только он к этому прикасался. У него не было права на нее.

Он спустился к берегу реки и стоял под густой тенью дуба, глядя на гладкую воду, в конце пристани. Он погрузился в песнь ночи. Легкий ветерок теребил мох, который свисал с веток и тяжело покачивался, как веревки виселицы.

Он видел лицо Эви, бледное и хорошенькое, даже в смерти, красивые темные глаза смотрели разочарованно. Эви такая доверчивая и любящая. Он любил ее так небрежно и так небрежно принимал этот драгоценный дар ее сердца. Пустой, эгоистичный скот, он принимал как должное все, что она ему отдавала. Как часть своего успеха, как трофей.

Вина давила на него, не давая дышать. Он кружил, пытался уйти, но опять возвращался к дубу, прислонялся к его грубому стволу, и кора сквозь тонкое полотно футболки царапала ему спину.

Он откинул голову назад, закрыл глаза, обжигающие слезы струились по лицу, текли на виски, попадали на волосы. Он не находил слов, чтобы описать свою боль, чтобы выразить, как это ранило его сердце.

— Bon Dieu, Evangeline, sa me fait de le pain. Sa me fait de le pain! [57]

Он снова и снова шептал эти слова, мольбы об облегчении этой ужасной боли и угрызений совести. Он знал, что не заслуживает прощения и что никто не воскресит Эвн. И все, о чем она мечтала, никогда не сбудется. И она никогда не родит тех детей, которых хотела родить и любить.

Из-за него. Sa me fait de le pain! [58] — шептал он с искаженным от боли лицом. Он прижался лицом к дереву, ощущая щекой шершавую поверхность, прильнул к стволу.

Милая, милая Эви, его жена.

Милая, милая Эни.

Милая, милая Лорел.

Никуда не годный Джек Бодро. Не заслуживавший любви, не пригодный для семьи. Не способный предложить то, что нужно порядочной женщине. Скотина, подлец, убийца.

Какая жестокая ложь думать, что он может что-нибудь иметь. Лучше не думать, не заботиться ни о ком вообще, чем смотреть, как это нечто драгоценное, что-то глубоко желанное ускользает меж пальцев, как дым. Такое же хрупкое, как сама жизнь, — есть, и через мгновение уже нет.

Подошел Эйт, тихонечко поскуливая. Ткнулся носом в руку, пытаясь привлечь к себе внимание и выпрашивая ласку. Собака нерешительно лизала его руку, хотела сказать о любви и сочувствии, и Джек чувствовал ее розовый шершавый язык.

— Иди отсюда, — проворчал Джек, замахнувшись на нее.

Собака неловко отпрыгнула назад, уши торчком, в глазах насмешливо-злое выражение. Он заигрывал с ним, наклоняя голову и махая длинным тощим хвостом.

— Иди отсюда, — прорычал Джек.

Вся боль и гнев, которые тяжестью лежали на душе, все это взорвалось и полыхало бело-огненным шаром. У него вырвался дикий крик, он пнул ногой собаку и тяжело ударил ее по ребрам. Собака взвизгнула от испуга, отбежала на десять шагов и, остановившись, смотрела на Джека. Эйт не ожидал такого предательства, его глаза были испуганы, как у ребенка.

— Иди от меня к черту! — выпалил Джек. — У меня нет собаки! У меня нет собаки, — повторял он. — У меня ничего нет.

Он повернулся и ушел, оставив собаку, из Л'Амура и исчез в ночи.