День седьмой, 10 октября. Цветы, винтовки и свадьба
      Осень на берегах Красной реки не называют золотой. Ее величают бархатной, что, пожалуй, более точно соответствует этому прекрасному во Вьетнаме времени года. Чистое голубое небо. Мягкая нежная зелень бульваров. Легкая прохлада ночей. И кажется, что не только город и его жители, но и вся природа отдыхает от жаркого тропического лета.
      13-я годовщина освобождения Ханоя. Город выглядел особенно нарядным. Природа не забыла приложить свою чудодейственную руку, убрав город цветами. Даже на развалинах, напоминающих о последних бомбардировках, уже начинали пробиваться молодые зеленые побеги. Но все же мрачные развалины - эти страшные следы-шрамы войны оставались в центре города и в его предместьях.
      На рассвете, как обычно, я выходил на ханойские улицы. На улице Хангбай встретил знакомых офицеров. Они шли на открывшуюся Выставку художественной фотографии, посвященную героическому Ханою. 102 работы пятидесяти авторов привлекали сюда тысячи ханойцев. Фотографии рассказывали о том, как был сбит 144-й американский самолет над Ханоем, о том, как защищали ханойцы свой город. На снимках тихие улицы и боевые позиции ракетных и зенитных батарей. На фотографиях летчики в кабинах МИГов, отряд ополченцев, лица детей, выглядывающих из бетонных индивидуальных укрытий, промышленные предприятия, рисовые поля ханойских предместий. А вот фотографии уникальной черепахи. Ей более четырехсот лет. Она погибла 31 марта 1967 года во время одного из налетов. По-новому читалась древняя легенда о том, как черепаха вручила Меч-победитель герою Ле Лою. Отсюда и название озера - возвращенного меча.
      Улица Чантиен. Здесь всегда многолюдно. У кинотеатра и Центрального универсального магазина выстроились в ровные ряды тысячи велосипедов.
      Я направился в рабочий пригород Ханоя - Зиалам - район, подвергавшийся наиболее ожесточенным бомбардировкам. Жители этого предместья вырыли более 48,4 тысячи индивидуальных укрытий, оборудовали 900 бомбоубежищ, более 34 200 убежищ у паромов и переправ, более 6 тысяч метров траншей...
      Но Ханой - это не только город, где рвались бомбы. Ханой - это город, в котором, несмотря на сложную боевую обстановку, рождались новые молодые семьи.
      ...Гости собирались медленно.
      - Вот всегда гак. Лучшие друзья, а даже на свадьбу опаздывают, сказала Лиен. Ее красивые глаза-черносливы немного печальны. Кажется, вот-вот их заволокут слезы. - Нет ни Бая, ни Тана, один только Лан оказался приличным человеком. По крайней мере, успел предупредить, что его не отпускает командир зенитной батареи. Нелегко мне с вами, военными. На свадьбу - и то не можете собраться.
      - Не огорчайся, дорогая, ребята придут. Ничего, что опаздывают. Ты ведь их знаешь. Бай иногда неделями не уходит с аэродрома. Лан? Тан? Ведь у зенитчиков и ракетчиков служба не шуточная, - успокаивал невесту мой старый друг, командир пехотного батальона Тхап. Он показался мне тогда особенно красивым в своей новой светлой гимнастерке с алым цветком в петлице.
      Несколько девушек с Ханойского механического, подруги Лиен по работе, хлопотали у праздничного стола.
      - Послушайте, Тхап и Лиен, пора все-таки начинать. В конце концов, кто же сегодня женится? - подтрунивали девушки.
      - Первый тост за молодых. За их счастье, за победу! - Пожилой рабочий с редкой седой бородой поднял рюмку. Еще тост, другой, третий...
      Раскраснелись лица. Паренек, брат Лиен, заиграл на гитаре. Ему кто-то подыгрывал на национальной флейте сао. И пошли по кругу танцующие пары. Впереди Тхап и Лиен. Какие они все-таки красивые! Какое счастье на лицах!
      Скрипнула дверь. На пороге - два друга: Бай и Тан. Усталые, запыленные лица. В руках огромные букеты цветов, свежих, с бриллиантиками росы на бутонах.
      - Поздравляем, ребята! - обнимали Тхапа. Легко, почти юз-душно, пожимали руку Лиен.
      Я сидел в уголке комнаты, курил сигареты "Дьен Бьен". Снова и снова перебирал в памяти эпизоды, связанные со знакомством с этими чудесными людьми, собравшимися на свадьбе Тхапа и Лиен.
      Месяцев семь назад уходил батальон Тхапа в район Виньлинь. Я встретил Тхапа ночью на переправе у реки Зань в провинции Куангбинь. Только что был налет. Неглубокая землянка. Кончились сигареты. Курили одну на двоих. Казалось бы, минутная встреча. Но как сближала людей последняя сигарета! Договорились встретиться в Ханое. Вот и встретились. На свадьбе...
      - Ты что загрустил, Миса? Наверное, вспомнил свою Мактыкхоа? заговорила со мной Лиен, смешно переворачивая мое русское имя и название советской столицы на вьетнамский лад.
      - Тебе хорошо у нас? Наш дом - твой дом.
      - Спасибо, Лиен. Прекрасно.
      - Послушай, спой нам ту русскую песню, которую пели тогда советские журналисты, приезжавшие к нам в джунгли, куда эвакуировали Ханойский механический завод.
      - Неудобно, Лиен. Ты знаешь, ведь мне медведь на ухо наступил, а если запою - пойдет и в Ханое снег!
      - А мы ведь потом разучили ту песню, - улыбнулась Лиен. И запела:
      Утро красит нежным светом
      Стены древнего Кремля...
      А женились ли советские на вьетнамках? - часто спрашивали меня. В военное время лиенсо - никто. В качестве журналиста, одного из первых советских вьетнамистов, я знал то, что скрывалось под грифом "совершенно секретно", слышал, участвовал в том, что тогда некоторые ханжи назвали бы "аморалкой". С нее, "прекрасной аморалки", и начнем рассказ. Для легкости "разбега" в опасные и трудные военные годы. Замечу, что никто за аморальное в то время "модное" поведение не был наказан во Вьетнаме, несмотря на суровую военную и партийную дисциплину. В чем причина этому невероятному феномену? В разуме советского руководства, в терпимости и понимании "проблем" вьетнамцами, в отсутствии доносчиков или в нежелании в инстанциях читать пасквили, а может быть, в умении хранить в тайне, ловко обеспечивать скрытность всех негласных контактов советских и индокитайских граждан на земле, охваченной военным пожаром? А может быть, все это вместе?
      В Ханое почти все работавшие советские граждане - дипломаты, журналисты, представители МВТ, ГКЭС, геологи, нефтяники, строители, военспецы, доработчики и другие - жили без жен. Военное время требовало "жертв", аскетизма, накладывало свой отпечаток.
      "Нас не засыпать шрайками,{2} - пели советские специалисты, - снабдите лучше "райками", хоть "зинкою", хоть "валькою", хоть "катькою" хромой, нам по ночам кошмарные, пусть индивидуальные, приходят к нам видения из "сфэры половой"". (Всем нравилось петь слово "сфера" через "э" и мечтать почти о невероятном.)
      Но "раек" из Москвы, увы, упорно не присылали, перспектив избавиться от "ночных видений" не возникало, оставалось или грустно петь эту песню, написанную тогда капитаном ракетчиков (ныне пенсионером - подполковником) Валерием Куплевахским, или, оценив обстановку, приступить к поискам дам сердца Грациозных, как статуэтки, ласковых, юных, разных и неповторимых. Для хорошей работы нужна и сексуальная удовлетворенность. Это первая, пока сентиментального характера, "военная тайна" советского прошлого во Вьетнаме.
      У американцев все было до циничного просто. Если в Сайгоне для 660 тысяч американцев (военных и гражданских) все сексуальные проблемы решались просто (только в южновьетнамской столице, на одной улице Катина-Тызо, лежавшей между отелями "Каравелла" и "Мажестик", на расстоянии 300 метров было 63 бара со всеми "услугами", с "ночными и дневными бабочками"), то в Ханое для четырехсот русских не было ни одного "увеселительного заведения". (Кроме международного клуба, где продавали пиво и луамой - рисовую водку.) Если в Сайгоне американцам, в момент расслабления, угрожали партизанские ловушки с минами, пистолетными выстрелами и кинжальным ударом, то над Ханоем ревели в 1968-м в сутки десятки сирен, возвещавших о воздушных налетах, открывали огонь все средства противовоздушной обороны. Здесь у нас было страшнее.
      Кромешный ад. Не до любви? Ничего подобного! Наоборот. Тревоги, пустые улицы, полное затемнение и другое... помогали принимать на борт "газиков" и "уазиков" боевых вьетнамских подруг, а затем так же скрытно их вывозить, оставлять в определенных местах на пустынных улицах, в районах дамб, берегов Красной реки, ханойских озер, в скверах и аллеях... Тогда, в 1967-м, даже само знакомство с юной обитательницей фронтового города было непростым делом. Во-первых, значительная часть женского населения Ханоя примерно 60 процентов - студенты, служащие и т.д. были эвакуированы из города, - оставались лишь те, кто был связан с армией, госбезопасностью, жизнеобеспечением столицы. Особый контингент.
      Во-вторых, остававшиеся в городе женщины были широко оповещены о законе "10-67", который сурово карал за любые связи с иностранцами, причем различия между иностранцами не проводилось: кто эти иностранцы? Русские или американцы? Китайцы или французы, албанцы, корейцы или англичане? Риск был смертельный. Риск индивидуальный и для всей семьи вьетнамки. Многое ставилось на карту любви и дружбы...
      Если женщина занималась (по разным причинам) "свободной профессией любви" и это устанавливалось полицией, то ее высылали в так называемую "четвертую зону" (южнее Тханьхоа и провинции Нгеан), которую американские ВВС и корабли 7-го флота подвергали самым ожесточенным ударам, и вернуться оттуда живой и здоровой было почти невозможно. Итак, любовь или смерть? Многие предпочитали смерть. Мы для своих партнерш печального исхода допустить не могли. Но как обезопасить их? Нас в крайнем случае защитило бы государство. А их? Никто и ничто... Без суда и следствия. "Четвертая зона".
      Но прежде всего как выйти с ними на контакт? И это - во-первых.
      Во-вторых, надо было знать вьетнамский язык, иметь возможность свободного знакомства на официальных встречах, обладать транспортом и, наконец, местом, куда везти предполагаемую даму сердца.
      Чтобы однажды объединиться, "искатели счастья" должны были разъединиться, разбиться, не сговариваясь, на микрогруппы "по профессиональному принципу" - молодые представители торгпредства, журналисты-индивидуалы, геологи, врачи, военные, дипломаты... Создавались и смешанные группы. Самым трудным было решение проблемы, куда и как везти боевых подруг. Здесь первенствовали "торговцы", чьи дома в Ханое были расположены предпочтительнее, чем другие строения, в том ханойском дипкорпусе, что квартировался неподалеку от МИДа и Пагоды на одной колонне. Журналисты, жившие в районе Маленького озера и в отеле "Метрополь" "Единство", находились как бы вообще в самом свободном положении. Связи с вьетнамками становились "нормой", не были "загулом" или каким-то развратом. Вынужденные жить долгое время в условиях "сексуального вакуума", крайне жаркого и влажного климата, не говоря уже о военном времени, нервном психологическом перенапряжении, надрыве, люди нуждались в разрядке, в партнерше, понимающем и нежном товарище. И ее не случайно и справедливо называли "боевой вьетнамской подругой". Но никто не мог, по понятным причинам, воспеть ее как Грэм Грин Хоа в "Тихом американце".
      К каждой встрече с ханойскими "Хоа" готовились как к "опасной операции": отрабатывался маршрут, по которому должна была пройти "боевая подруга", проверялось, нет л и за ней наблюдения. Для подстраховки использовались две машины-"уазика". Скрытно в условленном месте подруга поднималась в автомобиль, доставлялась в дом. Обеспечение ее безопасности было делом чести, достоинства, совести влюбленного - военного или гражданского. Эти операции в 60-е годы не проваливались ни разу, и ни одна из "дам сердца" не стала объектом преследования полиции нравов.
      ...В доме дам принимали как самых дорогих гостей. Цветы, шампанское, закуски из посольского магазина, горячее, насколько умели приготовить мужские руки, музыка (телевидения не было). Далее ситуацией владели дамы.
      При таком отношении подруги быстро входили в роль хозяек. И главное, они знали: здесь не предают. Здесь их любят и ценят. Шла своеобразная цепная "реакция", "душевные связи" множились, становились прочными, а встречи - почти ежедневными.
      А если была нужна медпомощь, то рядом были военврачи при госпитале Вьетнамской Народной армии. Они делали в рабочее время чудеса (проводили хирургические операции в полевых армейских условиях, когда нет рентгена, а ранение нанесено "шариком" от шариковой бомбы. Особенность ранения в том, что оно получено, например, в ногу, а сам "шарик" остановит "движение по костям" в грудной клетке, плече, голове... Это был сложнейший "полигон" военно-хирургической медицины), а по вечерам врачи помогали советским братьям и их вьетнамским подругам. Чем и как могли. Высокопрофессионально и с большой душой. Другие "моральные" стороны лучше не обсуждать. Что сказал бы в те времена партработник или юрист, всем ясно. Но по жизни - иной разговор, иные ценности. Это была любовь и своя верность.
      ...Геофизики, геологи искали и нашли нефть в Тхайбине, а сколько возникло искренних дружеских связей между советскими специалистами и теми подругами, кто готовил им еду, обеспечивал по мере возможности нормальные условия жизни и работы. А любовь, разве это - не норма? И каждый, кто служил Вьетнаму и в то же время не исключал во Вьетнаме любовь, ее однажды находил...
      Советский - "Лиенсо" в Ханое был хитер на самые невероятные и остроумные выдумки. Например, парторганы СССР запрещали советским ездить на велорикшах. А как быть, если дождь, тайфун и не на чем добраться до Кимлиена? Разве об этом думали на Старой площади? Советский же человек вносил свои корректировки: оплачивая рикшу - "сикло", садился за руль, помещал вьетнамца в коляску и доставлял сам себя до места. Так он не эксплуатировал чужой труд и не мог быть наказан за езду на рикше.
      Этот опыт дал идею одному "безлошадному" русскому из военного ведомства. Он снял "сикло" за 10 донгов (в 1967-м месячная зарплата специалиста во Вьетнаме составляла 600-700 донгов), пообещал рикше вернуться через пару часов, сам же переоделся под вьетнамца, прикрыл голову крестьянской шляпой "нон", встретил свою подругу, достойно провел время и .затем через два часа в условленном месте вернул рикше сикло... Скоро этот метод был взят на вооружение, но быстро изжил себя.
      Теперь, три десятилетия спустя, рассказывая о похождениях "мушкетеров любви во Вьетнаме 67-68", часто задаем себе вопрос: "А не были ли "боевые подруги" подставами? Как в Сайгоне. Там "ночные бабочки" совершали свои подвиги. Известна одна патриотка - боец Народных вооруженных сил освобождения - шла на контакты с американцами и заразила сифилисом с десяток офицеров США. А сколько сотен солдат подорвались на минах, поставленных жрицами любви, не терявшими женственности даже при общении со взрывчаткой?
      А наши боевые подруга? Нет. Наши подруга в Ханое подставами не были. Они любили и Родину, и нас, тех, кто помогал их Родине. В число боевых подруг вошли представительницы всех основных национальностей Вьетнама - от киней до эде, которых в Ханое было всего двадцать две дамы. Одну из них любил мой друг Георгий. Дама была замужем. Связь продолжалась около двух лет, пока влюбленная эде не потеряла самоконтроль и не призналась во всем мужу, потребовала развода.
      Муж законов цивилизованного мира не знал, жестоко избил жену, но на партсобрание не отослал, а моего институтского друга решил вызвать на дуэль... на арбалетах. Мне отводилась вместе с одним вьетнамцем роль секунданта.
      Я долго убеждал обиженного, несчастного мужа простить супругу, не перечить судьбе и разойтись подобру-поздорову. Ни в какую!
      Потом прибегнули к хитрости. Почему стреляться на арбалетах, которые он, горец, знает с детства, а мой друг и в глаза не видел. Почему бы не устроить соревнования на... коньках (мой друг был чемпионом СССР 1956 года среди юношей и мастером спорта), а эде снега и льда в жизни не видел. Дуэлянт оказался от природы человеком смекалистым и благородным, все понял и предложил сменить оружие. "Давайте... торговать, - сказал он. - Забирайте мою жену, только навсегда, а мне..." - и выложил длинный список товаров. Нам некуда было забрать плакавшую эде, и товаров по списку не было... Проиграли мы "партию".
      - Тогда обещайте больше не встречаться с моей женой, даже если сама придет, - нашел компромиссный выход супруг.
      Так и порешили. Рассказывали, что муж ушел на фронт в Южный Вьетнам, там храбро сражался и погиб. Жена хранила ему верность, а экс-чемпиону СССР по конькам при каждом предоставлявшемся случае посылала весточку, но не просила о встрече. Он - тоже.
      Такая бывала боевая любовь.
      Другая боевая подруга забеременела и у одной ханойской знахарки неудачно сделала аборт. Началось заражение. Температура за 40°. Она искала помощи и, теряя сознание, добралась до дома своего "Лиенсо" - советского. Что делать? Наши военврачи были в командировке, обратиться не к кому. В любом вьетнамском госпитале молодую женщину стали бы подвергать обязательному "немедицинскому допросу", и она этого не желала.
      Силы оставляли "Хоа". Еще день, другой и мог бы наступить "кризис". "Лиенсо" понимал все, знал, чем рискует, рисковал и был рядом с подругой. Затем вспомнил о своем верном товарище - вьетнамском писателе, разыскал его, доверил ему тайну, и Хоа была спасена. Не станем вскрывать детали всех действий по спасению, но я до сих пор горд за того "Лиенсо". Тридцать лет он, живя далеко в России, не видел Хоа, но все знал о ней - матери трех сыновей, прекрасной благородной даме из Ханоя...
      ...У американцев в Сайгоне все было иначе: уезжал окончательно на Родину, в Америку, специалист, военный, разведчик, он передавал, как по наследству, даму сердца своему преемнику и так далее. Если оставались дети, то "передавали" вместе с детьми. В Сайгоне был известен случай, когда одна прекрасная вьетнамка имела семь детей от семи разных американцев и достойно существовала до весны 1975 года, когда все американцы ушли из Южного Вьетнама.
      Возможно, все звучит цинично просто. Но так было. Она не понимала или, напротив, все понимала, не считала себя униженной. Американцы, молодые и сильные, также несли свой "семейный" и любовный крест...
      У нас, в Ханое, такой открытости в контактах и "преемственности" при щепетильных нравах и морали ЦК КПСС, при наших устоях и подходах, "переполненных социализмом по-кремлевски", быть не могло. И не было.
      Бывали ли случаи, когда под видом "боевых подруг" к нам затесывались представительницы преступного мира Ханоя? В круги дипломатов, журналистов, военных - нет. Среди случайных контактов - сплошь и рядом. Сколько джентльменов возвращалось в Кимлиен без брюк, часов, кошельков, рубашек, ботинок? Статистика не велась. Все кончалось добрым смехом: "Не думал, не знал, что сюда забреду. Знал бы, учил географию..." (слова В. Куплевахского), пели и смеялись военспецы.
      - Из каких слоев общества были "боевые подруги"?
      - Слова "любовница", "содержанка" и так далее их бы унизили. Эти слова не были достойны ни нас, ни их. Это были возвышенные, удивительно смелые, мужественные создания. Но всегда им чего-то не хватало. Чего-то особенного. Чаще всего это были девушки из по-вьетнамски, по-индокитайски обеспеченных известных семей (включая дочерей ведущих политических партий и массовых организаций Вьетнама и Лаоса), принцев и королевских фамилий. У многих из них было все, но только нужны были им еще и "Лиенсо", с нашим миром чувств, взглядов, доброты...
      ...От моих друзей я уходил поздней ночью. Высокие звезды над Ханоем. На улице Ба Чиеу гасли огни. Город засыпал. Наверное, уже погасли и окна Лиен и Тхапа, окна новой семьи... Опустили накомарник... Как короток сон в военное время.
      День восьмой, 7 ноября 1967 года. Живые традиции
      Вечером над Ханоем пронесся сухой ураган. Ветер свистел в густых кронах деревьев, ломал ветви, которые, падая, цеплялись за маскировочные сетки над зенитными и ракетными батареями. Багровел горизонт, словно после последних налетов, проносились над предместьем стремительные облака пожарищ.
      Ураган утих на рассвете. Рассеялись облака. Люди в защитных гимнастерках с винтовками за спиной сажали цветы в ханойском парке "Единство". Розы, хризантемы, маргаритки. Пройдет примерно два месяца, и парк покроется живописным ковром. Свежие бутоны роз раскроются у краев бетонных колец индивидуальных убежищ. Цветы, мягкая зелень парка говорили о спокойном мужестве вьетнамской столицы.
      Мечтательная девушка грациозными движениями актрисы из национальных коротких опер "тео" раскладывала на прилавке цветочного магазина у пагоды "Нгоксон" только что сорванные гладиолусы и пионы. На улице Хюэ, в районе индустриального комплекса Каоса, у моста Лонгбиен, у разбитой бомбардировками деревушки Фуса, в пригороде Ханоя, перебрасываясь веселыми фразами, крутили педали неутомимых велосипедов ханойские юноши и девушки. Они спешили на работу, словно и не было вчерашних налетов.
      Люди Ханоя так же красивы и поэтичны, как ханойские цветы. И, возможно, не случайно во Вьетнаме принято давать имена людям по названию цветов. Разве когда-либо можно забыть этих людей? Медсестра Кук "Хризантема". Совсем еще девочка с длинной черной косой, она перевязывала раненого и ласково шептала: "Потерпи, друг..." Девушка-регулировщица Хоа "Цветок", - разводившая машины на дороге Конгы, что между Западным озером и озером Белого Бамбука...
      Ханойцы - люди какого-то особого склада: смелые, энергичные, хладнокровные, глубоко оптимистичные, гуманные.
      Я нередко слышал в различных уголках Вьетнама гордые слова: он из Ханоя. Эта фраза служит во Вьетнаме, пожалуй, паролем, наивысшей оценкой боевых и человеческих качеств солдата.
      Я не раз обращал внимание на то, что ханойцы не представляют, насколько они мужественны. Помню лицо одного шофера. Я не успел тогда спросить его имени. После одного из налетов на Ханой сбитый ракетой американский самолет рухнул в самом центре города, рядом с бензовозом, метрах в двухстах от площади Бадинь, от дипломатического квартала, от задней стены советского посольства. Было воскресенье. Мы собрались на террасе дома, где жили Георгий Пешериков и Александр Петров, готовились к обеду. А тут перед глазами такое...
      - В убежище! Сейчас взорвется! - крикнул шофер, а сам в какое-то мгновение был у руля бензовоза. Мгновение между жизнью и смертью. И человек выиграл это мгновение. Вывел бензовоз из пылающих обломков американского самолета, спас народное добро, спас, возможно, десятки жизней ханойцев. Наверное, некоторых дипломатов и журналистов - тоже. Вечером того же дня я видел вновь этого шофера у озера Возвращенного Меча. Он покупал маме ярко-красные цветы.
      Генеральный директор вьетнамской государственной компании "Суньяшаба" - устроительницы выставки, рассказал, что советскую выставку посетили более 1500 человек. Выставка в условиях военного времени работала утром и поздним вечером.
      7 ноября в зале Национального собрания ДРВ состоялся митинг с участием всех членов правительства, и я имел честь в последний раз пожать руку Хо Ши Мина. Позже президент долго болел, и все разведки, посольства и журналисты в первую очередь интересовались одним: "Как здоровье Хо Ши Мина?" Для всех это была почему-то "политика". Мол, не станет Хо, что-то может измениться. В политике ДРВ не изменилось ничего. Все после 1969-го неотступно выполняли Завещание Хо Ши Мина.
      Казалось бы, о Хо Ши Мине известно многое. О детстве и отрочестве Хо Ши Мина рассказывали разные источники, но я предпочитаю текст Май Лоана, опубликованный в ханойском издании "Красная река".
      Хо Ши Мин родился в 1890 году в деревне Кимлиен уезда Намдан провинции Нгетинь, расположенной приблизительно в трехстах километрах южнее Ханоя. Этот район, лежащий между горами Чыонгшон и Восточно-Китайским морем, с узкими полосками равнин, протянувшимися вдоль рек, пересекающих Вьетнам с запада на восток, с морским побережьем протяженностью в 250 км и лесами, покрывающими больше половины территории провинции. С давних времен этот район был объектом постоянных нападений и набегов бандитов. Трудная, полная опасностей жизнь выработала в местных жителях храбрость, выносливость, чувство товарищества и взаимной выручки.
      Нгетинь. Уже в начале XV века Нгетинь стал базой повстанцев, возглавляемых Ле Лоем, боровшихся против северных минских захватчиков. Здесь восставшие готовили свою армию, отсюда же уходили они на борьбу за освобождение всей страны. В конце XVIII века в Нгетине устроил привал национальный герой Вьетнама Нгуен Хюэ перед освободительным походом на Север. Здесь он пополнил армию более чем 50 тысячами бойцов и возглавил бросок на Тханглонг (ныне Ханой) для уничтожения цинских захватчиков.
      Хо Ши Мин (настоящее имя Нгуен Шинь Кунг) был выходцем из небогатой семьи. Его отец, Нгуен Шинь Шак, получивший конфуцианское образование, имел докторскую степень второго разряда.
      В 1894 году отец выдержал экзамен на лиценциата, а в феврале следующего года был приглашен на службу королевской канцелярией. Оставив старшую дочь на попечение родственников жены, супруги с сыновьями Кхиемом и Кунгом отправились в Хюэ. В то время железной дороги во Вьетнаме еще не было и расстояние в 300 с лишним километров пришлось преодолевать пешком. Они проходили через города и села, шли по горным дорогам, переправлялись через реки. Сплетенные из листьев арековой пальмы сандалии приходилось менять каждый день. Этот путь давал пищу для наблюдений любознательному малышу.
      По приезде в Хюэ Нгуен Шинь Шак стал подыскивать подходящий для семьи дом. Денег было немного, и снять такой, чтобы был и недорог, и по вкусу, оказалось нелегко. К счастью, ему встретился товарищ детства и порекомендовал ему дом в районе малого базара. Шаку дом понравился: плата была не высокой.
      Отец занял место мелкого служащего. В это время чиновникам платили ничтожное жалованье, и, чтобы предаваться сытой, разгульной жизни, они бессовестно вымогали деньги у простого народа. Шак этого не делал, и потому деньги, привезенные с собой из деревни, быстро иссякли. Чтобы свести концы с концами, пришлось искать дополнительный заработок. В свободное от службы время Шак переписывал лекции, давал уроки.
      К этому времени Кунг начал учиться грамоте, но большую часть времени вместе со своим братом Кхиемом бродил по городу, ловил бабочек в королевском саду, откапывал сверчков под стенами городской крепости или бегал на манеж, находившийся недалеко от крепости, смотреть, как слонов и лошадей приучают ходить церемониальным шагом. У одного приятеля, сына богатых родителей, был маленький жеребенок гнедой масти.
      Братья катались на нем верхом. Во время паводков мальчики сооружали из стволов банановых деревьев плоты и, отталкиваясь шестом, отправлялись в "морские путешествия".
      Однажды, проходя мимо ворот городской крепости, Кунг заглянул внутрь и увидел лаковый с золоченой резьбой и фарфоровыми инкрустациями дворец. Он уговаривал брата пойти посмотреть, "Что ты, - испуганно ответил тот, - там король живет. Простых людей туда не допускают". Мысль о том, кто такой король, чем он отличается от других, если к нему нет доступа, не давала Кунгу покоя. Он спрашивал брата: "А что, король тоже человек?"
      Кхием не мог дать ответы на все вопросы брата. А мысль Кунга все вертелась вокруг этого странного короля, пока однажды он своими глазами его не увидел.
      В тот день нарядные солдаты в желтых обмотках выстроились шеренгой в два ряда. Грохотали барабаны, гудели трубы, ветер трепал треугольные флаги. Глашатай объявил народу: "Его Величество император отправляется на прогулку в Туиван". Братья Кхием и Кунг с ребятишками с базара побежали вверх по улице посмотреть на "Его Величество". Выдрессированные лошади и слоны с парчовыми попонами, в расшитых нагрудниках чинно выходили из парадных ворот Нгомона - Запретного дворца. Следом за ними несли позолоченные балдахины, алые зонты и гамаки.
      Кунг не сводил глаз с паланкина, прикрытого золотым зонтом, с инкрустацией из слоновой кости. Его несли на плечах несколько десятков человек. В паланкине неподвижно, точно изваяние, со строгим выражением лица сидел человек с желтой повязкой вокруг головы. Вокруг прошел шепот: "Его Величество Тхань Тхай". Но никто из прохожих не решился поднять на него глаза. На вопрос, мучивший Кунга, наконец-то был получен ответ. Оказалось, что король такой же человек, как и все. Вернувшись поздно вечером домой, он спросил мать:
      - Почему короля несли на носилках? У него что, болят ноги? Вопрос сына рассмешил мать, но вместе с тем и встревожил ее:
      - Нет, сынок, ничего у него не болит. Но уж так заведено, что короля должны носить в паланкине.
      - А почему бы папе не ходить в желтой повязке? Ведь это здорово!
      - Только король может обмотать себе голову желтой повязкой, объяснила мать.
      Но все это показалось маленькому Кунгу странным.
      - А почему его солдаты носят желтые повязки на ногах? Не боятся они короля? - не унимался Кунг.
      Не всегда могла мать найти ответы на самые неожиданные вопросы сына.
      Кунг очень любил мать. И когда она заболела и умерла, Кунг еле перенес удар.
      В тот день в королевском дворце совершалась какая-то церемония. Согласно королевскому указу, находившимся поблизоста кроме всего прочего строго запрещалось плакать.
      Услышав громкий плач Кунга, кто-то из соседей зажал ему рот рукой.
      - Перестань кричать! Перестань же! Тут рядом дворец, а ты ревешь, как на базаре!
      Но Кунг не мог сдержать рыданий. И, быть может, он был первым, кто нарушил строгий королевский приказ.
      Тяжелая утрата ввергала в отчаяние отца Кунга. Он мог стать начальником уезда, но его не тянуло к высоким должностям, и, сославшись на семейные обстоятельства, Шак отказался от всех предложений, возвратился в родную деревню Кимлиен. С этого времени Кунг стал носить другое имя - Нгуен Тат Тхань. Ему уже исполнилось одиннадцать лет. Шел 1901 год. Через пару лет отец вернулся вновь в Хюэ.
      Тхань учился в крупнейшей в Аннаме французско-вьетнамский школе.
      В ней помимо четырех начальных и двух классов высшей ступени был курс повышения уровня знаний. В учебную программу входили математика, природоведение, история, география, рисование, но главным предметом все же был перевод с французского на вьетнамский язык и обратно. Китайский язык еще не был окончательно вытеснен из школьной программы, и Тхань делал успехи в учебе.