Между тем как Евдокия благодаря природным наклонностям сына, во многом походившего на нее, успевала портить молодое сердце царевича и тем приготовлять его к ужасным порокам, погубившим впоследствии этого князя – надежду русских, Петр, беспрестанно озабоченный великими занятиями своими, не мог иметь близкого надзора за воспитанием наследника. Вовсе не воображая, какие несчастья готовились ему в сердце сына, он считал маленького царевича единственным утешением своего одиночества и, может быть чувствуя к нему самую нежную любовь, не вступал во второе супружество. Эта утешительная для отца привязанность продолжалась до тех пор, пока Петр, занятый то путешествиями, то войнами, редко бывал в Москве и потому не имел случая узнать в совершенстве сердце и нрав своего сына. Как же огорчился он, когда наконец случай представился и он понял и это сердце, и этот нрав! В двенадцатилетнем сыне его были все свойства матери – упорной, нечувствительной к славе России, ненавидевшей просвещение ее! Предвидя судьбу всех новых учреждений своих в правление такого наследника, царь ужаснулся, и с этого времени заботы его о воспитании царевича увеличились. Он надеялся собственными попечениями поправить в нем то, что было испорчено, и для того старался как можно менее расставаться с ним. Часто молодой царевич был с неутомимым родителем своим даже в походах. Но вся эта заботливость мало помогала: сердце Алексея было уже слишком вооружено против великого отца его. Печально смотрел на это царь и, лишившись надежды иметь друга в нежно любимом сыне, начал сильнее чувствовать горестную потерю своего семейного счастья.

Это печальное чувство, присоединясь к огорчениям, какие терпел он с самых молодых лет от властолюбивой сестры, имело сильное влияние на его здоровье, а оно и без того расстраивалось от беспрестанных трудов, часто превосходивших телесные силы. Впоследствии это обратилось даже в род нервной болезни, припадки которой жестоко мучили государя, тем более что в это время он делался неспособным ни к каким занятиям. А ведь вы знаете, друзья мои, как дорожил он каждой минутой! Тогда только что-нибудь особенно смешное могло развлечь мрачную задумчивость его и привести в прежнее состояние расстроенный дух. В этом случае искуснейший из придворных шутов – Балакирев был неоценим для всех окружавших Петра. В то время когда все они, встревоженные страданиями государя, не в состоянии были придумать, чем помочь ему, Балакирев всегда находил удачное к тому средство, и какая-нибудь остроумная шутка, невольно заставив больного смеяться, веселила его до того, что припадок проходил и царь, ласково потрепав по плечу притворно глупого Балакирева, принимался с прежней бодростью за оставленные занятия.

Но такие сильные припадки случались с Петром впоследствии, когда новые душевные и телесные страдания усилили болезнь, теперь же мы говорим еще о том времени, когда только начали появляться ее признаки, или, лучше сказать, мы говорим о причинах, породивших эту болезнь. Итак, одной из главных была горесть о дурном сердце и нраве царевича. Часто великодушный благодетель своего народа задумывался надолго о будущей судьбе его, и все блистательное начало его образования, вся слава, уже им приобретенная, исчезали в глазах преобразователя при имени Алексея и его жестокой матери. После таких печальных размышлений Петр часто на целый день оставался в задумчивости.

Вот в один из таких дней, скучая более обыкновенного, он пошел рассеять грусть свою к тому, кто всегда умел утешить его, – к своему Herzenskind, князю Меншикову. Но на этот раз не Меншикову удалось изменить грустное расположение духа его: это сделала совсем неожиданно молодая женщина, которую он в первый раз увидел там и величественная красота и образованный ум которой тотчас привлекли внимание государя, умевшего всегда быстро оценивать все прекрасное. Никогда не встречая ее прежде в доме Меншикова, он поспешил расспросить у него о замечательной незнакомке и узнал, что это была бедная лифляндка, вдова шведского драгунского офицера Раббе, попавшая в плен при взятии русскими лифляндского городка Мариенбурга. Участие, которое Петр почувствовал при этом рассказе к бедной пленнице, еще более увеличилось, когда, начав с нею разговор, он узнал от нее самой все подробности детства и первой молодости ее.

Эти подробности были в самом деле любопытны и занимательны. Катерина Раббе – так звали молодую лифляндку – была дочерью литовского дворянина Скавронского. Рано лишилась она отца и матери и из сострадания взята была в дом доброго пастора Гликка. Благодетель ее, соединявший с превосходным сердцем самый образованный ум, воспитывал ее со всею заботливостью и впоследствии выдал за человека, известного своими честностью и благородством. Но непродолжительным было счастье сироты: в самом начале замужества Катерина лишилась супруга, а потом и свободы. Победителем при Мариенбурге был фельдмаршал Шереметев. В доме его молодая женщина провела время своего плена. Судьба, готовившая ей высокое счастье, привела ее потом в дом Меншикова, и здесь-то она достигла этого счастья.

Петр после первого свидания открывал с каждым днем более и б лее достоинств в прекрасной Катерине, с каждым днем находил более и более удовольствий в ее умном и приятном обществе. Она была исполнена точно такими же чувствами к Петру, и это было неудивительно: пастор Гликк уважал Петра как великого гения своего века и научил воспитанницу свою думать так же. Привыкнув с младенчества считать Петра необыкновенным смертным, посланным на землю, чтобы дать новую жизнь целому народу, Катерина всегда пламенно желала его видеть и была в восторге, когда это желание ее исполнилось. Величественный вид царя, так прекрасно согласовавшийся с великими качествами души его, внушил ей при первом взгляде не только самое приятное удивление, но даже какое-то радостное и в то же время благоговейное чувство: оно выражалось в эту минуту во всех чертах лица ее, выражалось впоследствии в том глубоком уважении, которым исполнено было сердце ее к этому знаменитому государю, и выражалось, наконец, в той беспредельной преданности, которую она всегда доказывала ему.

Сначала она была только другом, утешительницей Петра во всех огорчениях, какие печалили сердце его и когда он занимался делами государственными, и когда с горестью слушал о поступках своего сына. Потом, привыкая более и более к той, которая так хорошо умела услаждать душевные страдания, Петр, творец всего прекрасного в царстве своем, хотел довершить свое творение царицей, достойной его не по рождению и предкам, которые всегда были ничтожны в глазах его, но по собственным превосходным качествам, отличавшим избранную им супругу. В ноябре 1707 года исполнилась эта воля Петра: он обвенчался в Екатериной, которая до свадьбы приняла греческую веру и была названа Екатериной Алексеевной.

Эта свадьба совершилась не торжественно, а тихо, так что и о самом месте венчания одни историки говорят, что оно происходило в Петербурге, в церкви Святой Троицы, другие, по известиям более достоверным, утверждают, что этот брак был совершен в селе Яворове. Даже народу не было объявлено о том, как обыкновенно бывает в таком случае. Казалось, чувствительное сердце Петра, несмотря на все дурные поступки первой супруги его, жалело огорчить ее торжественным объявлением о счастье соперницы, и потому брак царя долго оставался тайной для подданных его, только в марте 1711 года он объявлен был России. С того времени Екатерина называлась уже царицей.

В том же году молодая царица доказала целому свету, как достойна она была своей прекрасной и блистательной судьбы. Милые читатели, когда вы узнаете, что она сделала, то, верно, поблагодарите Бога за счастливый выбор Петра: казалось, этот необыкновенный государь проникал быстрым взором своим в будущее и, возводя на престол русский прекрасную Екатерину, видел в ней не только любимую супругу, но и гения-спасителя России. Послушайте рассказ о великом деле ее.

Для этого мы должны обратиться к тому времени, когда слух о Полтавской победе, разносясь по Европе, заставлял во всех государствах ее с удивлением говорить о русских, и особенно об их славном Петре. Теперь только, когда он победил дотоле непобедимого Карла, все в полной мере поняли его величие, все начали другими глазами смотреть на царство его, еще так недавно считавшееся полудиким и азиатским. От этой перемены мыслей произошла везде большая перемена в действиях. Дания снова объявила свои права на области, отнятые у нее Швецией. Станислав Лещинский потерял престол, доставленный ему Карлом. Август II под покровительством Петра, простившего его трусость и поступок с Паткулем, снова получил этот престол и из благодарности, а может быть, и из боязни не спорил с ним о Лифляндии и предоставил ее во власть его. В июне 1710 года не только вся она, но даже и вся Эстляндия, и Карелия, и часть Финляндии с главным городом ее Выборгом уже принадлежали русским.

Теперь великий план Петра был выполнен: любимица его, юная столица севера, была в полной безопасности – окружена со всех сторон землями русскими. Весело он праздновал в ней блестящие победы свои в то самое время, как грозная туча собиралась на него с юга: Карл XII со времени Полтавского сражения жил в Турции и не хотел выехать оттуда до тех пор, пока не уговорил султана начать войну с Россией. Долго турецкий государь не соглашался на это, не имея причины ссориться с русскими, но Карл полтора года жил в Бендерах, полтора года твердил турецким министрам, как нужно для собственной пользы их остановить беспрестанно возрастающее могущество России. Итак, нельзя удивляться, что наконец он успел в своих намерениях, и Турция в ноябре 1710 года объявила войну русским.

Вы можете представить себе, друзья мои, что Петр принял это объявление без страха, хотя эта война могла быть в то время очень опасна для него, потому что с многочисленной армией турецкой шли дикие, варварские толпы татар и ногайцев. Помощниками царя русского были только ненадежные поляки, беспрестанно спорившие между собой о королях своих Августе и Станиславе, и два господаря: молдавский – Кантемир и валахский – Бранкован. На последних надеялся он гораздо более, чем на поляков: они оба, спасая себя и владения свои от притеснений турок, просили его принять в подданство свое их области и за это обещали помогать русским и соединить с ними войска свои.

Петр, положась на эту помощь, спокойно отправился в поход в марте 1711 года вместе с супругой своей, уже объявленной царицей России. Перед отъездом из Москвы заботясь о том, чтобы дела государственные шли в порядке и во время отсутствия государя, он учредил Сенат, или такое верховное присутственное место, члены которого, избранные из первых чинов царства, смотрели за правосудием, за доходами государственными, даже за военной службой и судили преступников.

В июне царь с гвардейскими полками своими и с отрядами генералов Вейде, Алларта и Репнина переправился через Днестр и вступил во владения союзника своего – господаря молдавского. Верный своему слову, Кантемир встретил его с усердием и преданностью, войско его было готово сражаться за русских. Но не таков был Бранкован. Этот бесчестный грек, прельстившись обещаниями турок, изменил Петру в то время, когда прямодушный царь, не подозревая возможности такой низкой измены, уже перешел границы своих владений и был на земле врагов.

Ужасно было положение, до которого этот изменник довел войско русское! Вообразите, что оно отдельным 22-тысячным корпусом под начальством самого Петра перешло реку Прут и было встречено там вместо ожидаемых союзных полков валахских турецкой армией, состоявшей более чем из 100 тысяч человек, кроме шведских отрядов Карла XII, кроме поляков – приверженцев Станислава Лещинского и кроме татар крымских и ногайских, зашедших русским в тыл. Прибавьте к этому недостаток в съестных припасах, невозможность достать их на земле неприятелей, жестокость этих неприятелей – и вы поймете все мучения, какие должен был испытывать Петр, чувствуя, что его собственная неосторожность и доверие к обманщику были виной несчастья! Терзаемый этою мыслью более, чем опасностями, со всех сторон грозившими, он не прежде, однако, пришел в уныние, как через несколько дней после несчастного перехода через Прут, когда уже небольшое войско его еще уменьшилось от отчаянных встреч с неприятелем и когда уже этот неприятель окружил весь лагерь русский рвом и ожидал только прихода артиллерии, чтобы открыть пушечную пальбу.

Это было в ночь на 11 июля 1711 года. Страшная ночь, казалось предвещавшая погибель отечества нашего! Мрачен был вид лагеря русских. Все они приготовились умереть: иначе нельзя было спастись от плена и унижения. Это чувствовал каждый воин Петра, но что же чувствовал он сам? О, страдания его были неизъяснимы! Однако никто не видел их: он сидел один в палатке своей, один предавался горести, доходившей почти до отчаяния при мысли о том, что с пленом его погибнет все сотворенное им для России. В эти ужасные минуты никто не утешал несчастного государя! Он отверг даже заботы самой милой утешительницы своей – Екатерины. Ей, так же как и всем, запрещено было входить в палатку.

Здесь-то является во всем блеске эта знаменитая государыня, эта предвиденная гением Петра спасительница России. Видя бедственное положение всего войска, видя уныние супруга своего, она не теряет мужества и решается действовать тогда, когда в судьбе русских, казалось, все уже было кончено. Сохранив присутствие духа, необыкновенное в женщине, она устремляет все силы ума своего на размышление о средствах спасти драгоценнейшие блага свои – жизнь Петра и славу России. И вдруг мысль о возможности заключить выгодный мир блеснула в душе Екатерины и обрадовала ее точно так, как радует заключенного несчастливца утешительный луч солнца, неожиданно прокравшийся в мрачную темницу его. Не медля ни минуты, она созывает на совет всех старших генералов, открывает им мысль свою, все одобряют ее, но никто не осмеливается предложить ее царю, никто не осмеливается нарушить его грозное повеление и войти в палатку. Екатерина и здесь является выше всего, ее окружающего: она с твердостью входит к государю, видит его глубокую задумчивость и потом его негодование. В слезах бросается она к ногам его, и гнев Петра исчезает, с каким-то небесным спокойствием он слушает своего ангела-утешителя, с кротостью покоряется ее желанию и в ту же минуту приказывает фельдмаршалу Шереметеву отправить письмо начальнику турецкого войска – великому визирю с предложением о мире. Екатерина втайне от супруга отдает посланному все свои бриллианты.

Спасение России, вероятно, было уже определено Богом, потому что, несмотря на все представления шведских генералов, старавшихся удержать турок от мира с русскими, почти побежденными уже, великий визирь принял предложенный мир. Конечно, условия этого мира были тягостны для Петра: он лишался всех мест, завоеванных им у Швеции, лишался важного для него Азова, Таганрога и нескольких других крепостей, должен был вывести войска свои из Польши, должен был позволить Карлу XII свободно проехать в Швецию. Но что значило все это в сравнении с теми несчастьями, какие могли случиться в отечестве нашем, если бы великий государь его сделался пленником турок!

Петр согласился на все условия, исключив только одно, о котором мы не говорили потому, что оно заслуживает особенного внимания вашего, милые дети. Оно состояло вот в чем. Турки требовали, чтобы Петр выдал им преданного ему союзника и, можно сказать, друга – государя молдавского, князя Кантемира. Это напоминает нам Карла XII, сделавшего точно такое же предложение Августу. Но какая разница в ответах! Король польский для своих собственных ничтожных выгод пожертвовал несчастным Паткулем и отдал его на мучительную смерть. Петр не согласился выдать Кантемира для спасения своей свободы, жизни, царства! Хотите ли вы, друзья мои, знать слово в слово ответ этого великого государя визирю? О, этот ответ прекрасен, о нем говорят с удивлением не только русские, но даже и чужестранные историки. Вот он: «Я не могу преступить моего слова и предать князя, оставившего свое владение из любви ко мне. Мы ничего не имеем собственного, кроме чести; отступить от нее – есть перестать быть Государем». Такое величие тронуло даже грубое сердце визиря: он отказался от своего требования и 12 июля заключил мир, доставивший Петру и армии его свободу возвратиться в отечество.

В какой ужасной досаде был Карл XII, когда известие об этом мире дошло до Бендер, где он жил в ожидании увидеть погибель ненавистного ему царя русского! Без памяти поскакал он в турецкий лагерь, чтобы остановить действия визиря, но уже было поздно. 14 июля русское войско, переправясь за Прут, уже шло по дороге к Киеву, и счастливая Екатерина, сопровождая супруга своего, наслаждалась истинным блаженством души. Все окружавшие ее, начиная от государя до последнего из подданных, виде и в ней свою избавительницу: все говорили ей это с такой искренней признательностью, что прекрасная царица не могла не гордиться своим редким счастьем.