Вскоре после войны в итальянскую литературу вошло новое поколение писателей. Закалившие свое мужество в боях с фашизмом, верящие в свой народ и ненавидящие произвол и угнетение, они посвятили свое творчество самым острым проблемам эпохи. Одним из самых талантливых в этой плеяде – в Италии ее именуют теперь средним поколением – был Итало Кальвино. Он родился в 1923 году, был участником Сопротивления. Сопротивлению посвящена и первая его книга – небольшой роман "Тропинка к паучьим гнездам", выпущенный в свет в 1946 году. С тех пор он опубликовал несколько десятков рассказов, три маленькие повести и трилогию "Наши предки", включающую остроумнейшие произведения, в равной мере заслуживающие названия философских сказок и исторических романов: "Рыцарь, которого не существовало", "Виконт, которого разорвало пополам" и "Барон на дереве". Кроме того, Кальвино принадлежит обработка более чем двух сотен итальянских народных сказок. Совсем недавно вышла его новая повесть "День на избирательном участке".
      Теперь Кальвино вместе с другим крупнейшим писателем Италии, Элио Витторини, редактирует прогрессивный литературно-художественный журнал "Менабо". По своим взглядам он принадлежит к той левой интеллигенции, которая не приемлет капиталистический строй и стоит на позициях борьбы за мир и социальный прогресс.
      Составляя сборник (вышедший в 1958 году и положенный в основу этой книги), Кальвино отказался от хронологического расположения и объединил рассказы по темам. Рассказы разных лет, связанные между собой общностью темы, дополняют и продолжают друг друга, из них, словно мозаика из отдельных камешков смальты, складывается единая картина "трудной жизни" (так сам Кальвино назвал один из разделов сборника) – жизни современной Италии, современного капиталистического мира.
      Первым в сборнике Кальвино помещает ряд рассказов, посвященных детям. И в первом же рассказе – "Ловись, рыбка, большая и маленькая" – мы видим, какой поворот темы особенно интересует его. У маленького Цеффирино есть свой мир, мир особенный и сказочно-прекрасный – глубины моря (мальчик увлекается подводной охотой). В большинстве произведений Кальвино каждый образ, помимо своего конкретного, вполне реального значения, обладает значением общим, почти символическим: так и в этом рассказе море – это особый радостный мир ребенка, мир игры, в котором пребывают дети до того, как столкнутся с жестокостью подлинной жизни. И вот в этом своем море – своем мире – Цеффирино видит плачущую женщину; впервые он так близко встречает чужое горе, чужую беду – "трудную жизнь". Он пытается увлечь незнакомку в свой мир, но там, где он находит радость, она видит лишь боль и гибель. И пусть немножко смешна толстая слезливая героиня, – уже в этом рассказе четко поставлена главная тема всего цикла рассказов о детях – тема первого столкновения с жизнью.
      Маленькие Джованнино и Серенелла попадают в сад богатой виллы, где каждое желание исполняется как будто бы само собой, и ни в чем не находят радости. Не знает ее и печальный бледный мальчик – владелец всех этих богатств. Прост вывод из этой простой истории: не в богатстве счастье! Но не в этом наивно-назидательном выводе прелесть рассказа, где автор ничего не объясняет нам, не рассказывает в своем авторском всеведении о владельцах сада и обстоятельствах их жизни, представляя нам самим найти жизненную мотивировку всего, что происходит в "заколдованном саду". И как раз этот прием позволяет нам увидеть все глазами героев рассказа, малышей, и потому сад сохраняет обаяние волшебной, сказочной необъяснимости.
      Так и создается особый взгляд на мир, который Элио Витторини еще десять лет назад, характеризуя творчество Кальвино, назвал "реализмом со сказочным уклоном". Эту "сказочность" многие итальянские критики считают основной чертой рассказов Кальвино.
      К таким "реалистическим сказкам" принадлежит и волшебный рассказ о том, как маленькая кухарка, знавшая лишь "трудную жизнь" – нищету, грязную работу, крики хозяйки, – встречает юного садовника – хозяина расцветающей природы, подобного только что сотворенному Адаму в райском саду, и как он впервые вводит ее в иной, прекрасный мир.
      Мир детства и реальная жизнь не всегда противостоят друг другу, жизнь по-своему отражается в нем. Кончилась война, но продолжают играть в войну ребятишки с площади Деи Долори ("Корабль, груженный крабами"). Но среди следов отгремевших боев они ведут битвы по-своему, так, как положено в мире детства: сражаясь по-рыцарски, свято почитая все законы чести. Конечно, настоящая война не такова, в этом убедились Джованнино и Серенелла: настоящая война – это уничтожение, гибель ("Хороша игра, коротка пора"). И вот малыши теряют вкус к игре в войну и увлекаются игрой новой, куда более приятной: они просто-напросто войну уничтожают! Так входит в "сказку" антивоенная тема.
      Однако Кальвино рисует и иную, справедливую и героическую, борьбу с оружием в руках – Сопротивление. Кальвино не скрывает и здесь жестокой стороны войны: грозным символом становится тропинка через минное поле, по которой бредет затравленный, гонимый ужасом человек ("Минное поле"). С тончайшим мастерством раскрывает Кальвино психологию страха и обреченности; но не здесь сосредоточен для него главный интерес рассказов о войне. Не страх, а преодоление страха – тема рассказа "Страх на тропинке": Бинда, тоже идущий в окружении смертельных опасностей, рискует ради общего дела, ради спасения жизни товарищей по отряду, он сознательно допускает все жуткие фантазии только потому, что уверен в победе над ними, в том, что у него хватит сил дойти и предупредить партизан. И обреченность может не вызвать сочувствия, если это обреченность предателя, которого ждет справедливое наказание, если чувство обреченности только выявляет его трусость и подлость ("По пути в штаб"). Зато для мужества нет обреченности: даже в отчаянном положении, среди предателей раненый Том, превозмогая боль и слабость, находит спасение ("Предательская деревня").
      Среди рассказов о Сопротивлении мы тоже встречаем такие, которые не назовешь иначе как сказками. Разве не из сказки вышел чудесный стрелок в рассказе "Последним прилетает ворон"? Еще легче узнать сказку в рассказе "Домашние животные в лесу": гитлеровский солдат, угнавший корову, – прямой потомок того крестьянина, что менял золото на корову, корову на овцу и так без конца, а его противник – удачливый горе-охотник – лишь новое воплощение сказочного "дурака".
      За рассказами о войне идет группа ранних рассказов Кальвино. Сам он так характеризует их: "Я писал сперва рассказы "неореалистические", как тогда принято было говорить. То есть я рассказывал истории, которые случились не со мной, а с другими – или представлялись мне случившимися, или могли случиться, – и эти другие были люди, как говорится, "из народа". Но всегда немножко необычные, несколько странные, которых можно было бы показать только с помощью слов, произносимых ими, или поступков, совершаемых ими, не теряя времени на их чувства и мысли…"
      Действительно, бросается в глаза, что в рассказах этой группы есть черты неореализма, которые наш читатель знает и по литературе и особенно по кино. Знакомым кажется сам мир людей, которые действуют в этих рассказах, – мир безработных, воров, бродяг, проституток: мы неоднократно видели его на экране в хорошо всем памятных фильмах. Жизнь сама указывала писателю на этих героев: война, оккупация, связанные с ней обнищание и безработица в первые послевоенные годы сорвали людей с насиженных мест, выбили почву у них из-под ног, деклассировали, выбросили на дно, зачастую искалечив морально… Внешне спокойно, как бы совершенно объективно рисует таких людей Кальвино: перед нами и в самом деле одни лишь их слова и поступки. Со всего города мчатся в порт алчные проститутки, привлекаемые магическим словом "доллары" ("Доллары"). Один за другим проходят перед незадачливым и глуповатым полицейским полунищие обитатели большого, дома на окраине ("Кот и полицейский"). В этих рассказах снова звучит одна из любимых тем Кальвино – тема несовместимости "мечты" (как продолжение "мира детства") и "трудной жизни"; впрочем, и сама "мечта" здесь уже искажена, искалечена, как и сами герои. Вот девушка в рассказе "Кот и полицейский": она забилась на чердак, чтобы никто не мешал ей хотя бы почитать про "красивую жизнь", описанную в дешевом журнальчике. В рассказе "Ограбление кондитерской" перед нашими глазами проходит трагический фарс осуществления детской мечты у потрепанного жизнью обитателя "дна", в котором это мимолетное изобилие среди вечной нищеты будит такую алчность, что он превращается чуть ли не в животное. Боль за человека, искалеченного нечеловеческими условиями капиталистической действительности, встает в ироничных и злых рассказах этого цикла.
      Но есть у Кальвино герой, который сумел и в зрелые годы в тех же нечеловеческих условиях сохранить ясный взгляд ребенка, сохранить мечту. Это Марковальдо, рабочий без квалификации, герой следующей группы рассказов. Из безысходной нищеты Марковальдо пытается вырваться к иным, человеческим условиям, которые его наивный разум представляет себе как "естественное существование" на лоне природы. Марковальдо хочет охотиться ("Городской голубь"), собирать грибы ("Грибы в городе") и спать на чистом воздухе ("Скамейка") ; короче, Марковальдо хочет идиллии, в простоте душевной идеализируя сельскую жизнь. Марковальдо оказывается наивнее своего двенадцатилетнего сынишки, очутившегося в деревне и там тоже увидевшего лишь изнурительный труд ("Путешествие с коровами"). Идиллия немыслима ни в деревне, ни в капиталистическом городе, она рушится при столкновении с "трудной жизнью". Не случайно иронический заголовок "Трудные идиллии", непосредственно относящийся к циклу о Марковальдо, Кальвино предпослал всему первому разделу своей книги: он явно сам считает "тему Марковальдо" главной темой рассказов.
      В своей недавней статье "Вызов лабиринту" Кальвино писал: "Что касается самого великого и всеохватывающего предвидения будущего – предвидения Маркса, то мы видим, что его негативное пророчество (о развитии капитализма) подтвердилось… в сути своей: никто не избежит зубчатых колес индустрии ни на единый миг в своей общественной или частной жизни". Именно этот тезис и подтверждает писатель всей образностью рассказов о Марковальдо. Неумолимая логика бытия капиталистического города подсовывает Марковальдо ос вместо пчел, сад туберкулезного санатория вместо загородного парка, рекламные щиты вместо деревьев зимнего леса, гонит его из одной нелепой ситуации в другую, уподобляет другому "естественному существу", затравленному и погубленному непонятным и чуждым для него миром, – подопытному кролику, унесенному Марковальдо из клиники. А если один-единственный раз интересы Марковальдо совпали с чьими-то интересами в борьбе конкурирующих компаний, то и это обернулось для него в худшую сторону, и светящаяся реклама новой фирмы навсегда заслонила от его глаз звездное небо ("Луна и Ньяк").
      В рассказах о Марковальдо "сказочность" и реализм Кальвино достигают полного и органического синтеза. "Сказочна" не только вся интонация рассказов, "сказочен", фольклорен и сам их герой, все делающий невпопад. И вместе с тем он глубоко человечен и трогателен – так же как его родной брат с экрана неудачливый Чарли, наделенный тем же "волшебным глазом" и так же захваченный "зубчатыми колесами" капитализма (читатель помнит эти кадры в "Новых временах" Чаплина).
      Зато когда Кальвино пишет о хозяевах "трудной жизни", ее виновниках, злым и едким сатириком предстает он перед нами. В раннем рассказе "Курица в цехе" за издевательски нарисованными образами шпика и доносчика Джованнино Вонючки и заводских охранников встают образы нанявших их фабрикантов, перепуганных нарастающим протестом рабочих, боящихся малейшего проявления их солидарности и в погоне за прибылью загнавших мастера-виртуоза Пьетро в безвыходную "тюрьму нервного напряжения, автоматизма и усталости".
      "Власть чистогана", о которой писали основоположники научного коммунизма в "Коммунистическом манифесте", давно стала предметом изображения в литературе. Страшная власть золота запечатлелась в грандиозных и трагических образах Гобсека и Скупого рыцаря; однако в наши дни в капиталистическом обороте золото вытеснено банкнотами, чеками – бумажками с написанными на них цифрами, цифрами, цифрами… С ними и столкнулся маленький Паолино – герой рассказа "Ночь, полная цифр". Цифры заполнили все: они искажают человеческие отношения, отталкивая друг от друга юношу и девушку, цифрам скоро вообще не нужны будут люди, которых заменят счетные машины. Писатель находит удивительно острые, точные образы, чтобы показать обесчеловечивающую силу цифр – денег. Мальчик встречается и со Скупым рыцарем цифр – старым бухгалтером, вместе с ним спускается в заветный подвал. И оказывается, весь мир цифр держится на ошибке, символической ошибке, ибо в ней писатель обобщил свою мысль о противоестественности этого страшного мира.
      Особенного сатирического блеска достигает Кальвино в рассказе "Синьора Паулатим". По форме это маленький киносценарий. Мелькают предметы, показанные "крупным планом". Одни вещи. Какое странное безлюдье! Нет, люди есть; но ведь "объектив" – это взгляд хозяйки, синьоры Паулатим. А где уж ей замечать людей, работающих на нее: она занята своими "переживаниями". И вот на фоне лихорадочной работы те, кто распоряжается ее плодами, разыгрывают пошлейшую "драму", благополучно завершающуюся "роковой" фразой из анекдота: "Посмей только застрелиться – убью!" Ничтожные, пошлые паразиты – вот они, хозяева жизни, пригвожденные пером Кальвино-сатирика.
      Время действия рассказов, составляющих второй раздел книги ("Трудные воспоминания"), – последние годы фашистского режима. Они написаны от первого лица и носят как бы автобиографический характер; это впечатление подтверждается и общностью отдельных деталей, переходящих из рассказа в рассказ. Однако "я" рассказчика, вспоминающего о днях своего отрочества, скрывает всякий раз иной образ. Если в ранних рассказах "Человек среди полыни" и "Хозяйский глаз" мы видим героя, чье неприятие жизни выразилось в никчемности, в полной оторванности от окружающих людей труда, то в таких зрелых произведениях, как "Вступление в войну", "Авангардисты в Ментоне" и "Ночь дружинника ПВО", и тема и герой совершенно иные. Собственно, тема этих рассказов уже знакома нам: это первое столкновение с жизнью; но решается она уже не в условнообобщенном, "сказочном", а в остропсихологическом плане. Юным героям необходимо сделать выбор, определить свою позицию, и Кальвино с редкой психологической точностью показывает те факторы, которыми этот выбор обусловлен.
      Герой рассказа "Вступление в войну", член фашистской молодежной организации, относится к фашизму скептически и в общем остается довольно равнодушным к происходящему до тех пор, пока бедствия, обрушенные на людей войною, не пробуждают в нем высокое чувство моральной ответственности перед ними. Это чувство гонит его на эвакопункт, к тем, кто более всех пострадал от войны, рождает желание помочь им. И когда перед его глазами мелькает виновник всех бед – дуче, юноша скорее сердцем, чем умом, понимает, что этим человеком, упоенным сознанием своей мнимой исторической миссии, руководят чувства, противоположные его собственным, что до людей ему нет дела.
      Рассказ "Авангардисты в Ментоне" является как бы прямым продолжением "Вступления в войну". Но здесь герой сталкивается уже не с бедствиями войны, а с результатами фашистского "воспитания". И внутренний протест против поощряемых фашистскими главарями неприглядных действий товарищей на сей раз выливается в действие – пусть нелепое, никому не причиняющее ущерба, но знаменующее новый шаг в развитии героя.
      К смутному ощущению неблагополучия и несправедливости, царящей в стране, приходит и герой последнего рассказа этого цикла – "Ночь дружинника ПВО". Обстановка в нем почти та же, что и в первых двух, почти те же и внешние приметы героя, лишенного, однако, того чувства моральной ответственности, которое определяло поступки героя предыдущих рассказов. Более того, герой легко поддается влиянию более "опытного" товарища. Но вот он впервые сталкивается с жизнью ночного города, и при виде грязи и мерзости с него быстро слетает скороспелый мальчишеский цинизм. И в душу его проникают новые чувства: омерзение при виде горланящего отряда фашистских ополченцев, жадное любопытство при встрече со старым рабочим-коммунистом, уважение и сочувствие к людям труда. И в конце рассказа герой вдруг ощущает внутреннюю близость с отцом, давно уже живущим "в ссоре со всем миром". Так смутно пробивается в юноше неприятие того мира и той жизни, с которой он впервые столкнулся.
      "Трудная любовь" – так называется третий цикл рассказов. Но странно: в нем нет любовных историй в обычном понимании этого слова. Более того, в первом же рассказе "Случай из жизни близорукого" любовь присутствует лишь в виде далекого намека. Человек самый заурядный, вовсе не неврастеник, вынужден начать носить очки, и вот это незначительное обстоятельство вдруг открывает ему, как он одинок, как оторван от других людей. В этом рассказе писатель на первый взгляд отдает дань широко распространенной среди буржуазных писателей Запада, особенно Италии, теме "отчужденности" – якобы извечной и неизбежной разобщенности всех людей, невозможности подлинного общения, слияния. Однако Кальвино обращается к этому пессимистическому мифу только для того, чтобы вступить с ним в спор и показать, как живая жизнь, живая душа человека на каждом шагу опровергает эту мертвенную и мертвящую схему. Великолепная миниатюра "Случай из жизни супругов" каждой своей поднятой до символа деталью отрицает "отчужденность": любовь помогает преодолеть разобщение, вызванное, в сущности, теми же тяжкими условиями "трудной жизни". Не извечное и "естественное", а социально обусловленное, не роковое и непреодолимое, а преодолеваемое силой самого простого чувства – таково "разобщение", говорит Кальвино в этом рассказе. И путешествие Федерико В. – это преодоление разобщенности, разлуки, потому радостной поэзией полно описание самых прозаических деталей поездки ("Случай с пассажиром"). Даже потребность любви и потребность приблизиться к людям, выйти из своего замкнутого мирка неотличимы друг от друга: именно в общении с людьми находит Стефания Р. разрешение мучившего ее чувства неполноценности, томления, которое она принимала за тоску по любви ("Случай из жизни молодой женщины"). Теплота человечности, преодолевающая отчужденность, – вот что такое "трудная любовь" Кальвино.
      Особняком стоит последний рассказ цикла – "Случай с поэтом". Он тоже символичен и тоже полемичен, и спор идет также с литературой буржуазного декаданса, но предмет спора иной. В статье "Вызов лабиринту" Кальвино писал об эстетстве в литературе: "Эстетизм не ставит себе цели искупить в историческом плане уродство капитализма; его задача – создавать образы, которые были бы вне его, которые были бы иными". Эстетизм – бегство от действительности в условный мир красоты. Именно с этим бегством спорит Кальвино в рассказе, и спор идет по линии наибольшего сопротивления. Поэт Узнелли созерцает отнюдь не выдуманную, не мнимую красоту, а подлинную, вечную красоту природы, красоту женщины, любимой им, но он нем перед этой красотой. Зато картина нищеты, горя, картина "трудной жизни" вызывает в его душе бурю слов. "Трудной жизни", а не равнодушной красоте отдает свое творчество настоящий художник – вот вывод Кальвино.
      Но какова должна быть общественная позиция человека по отношению к "трудной жизни"? Ответа на этот вопрос ищет герой повести "Облако смога". В центре ее стоит вполне реальная для каждого капиталистического города проблема – проблема загрязнения воздуха. Вся жизнь людей погружена в облако ядовитого тумана, и он становится символом всех нечеловеческих условий, в которые поставил людей капитализм, – символом "трудной жизни". Облако смога душит героя, он не мыслит себе жизни вне его, не хочет буржуазного благополучия, но не находит и пути борьбы. И вот перед глазами героя-созерцателя, наделенного обостренной чувствительностью, проходят люди, каждый из которых знаменует определенное отношение к смогу, к "трудной жизни".
      Герой поступает на службу в компанию, занимающуюся проблемами борьбы со смогом. Ею руководит инженер Корда, с пафосом ораторствующий о высоких целях компании, об идейных соображениях, заставляющих его самого работать там. Но странно: на всех бумагах, касающихся борьбы с копотью и пылью, лежит… слой пыли. Одна лишь деталь сводит на нет все высокопарные речи инженера Корда, крупного промышленника и дельца. А когда герой попадает на один из заводов, руководимых Корда, ему становится ясно: "инженер Корда – хозяин смога, это он ежеминутно выдыхает его на город". Страницы, посвященные инженеру Корда, принадлежат к лучшим созданиям Кальвино-сатирика. С мифов о "народном капитализме", о "новой роли предпринимателя" сорвана маска, они предстают в своем подлинном виде – как обман трудящихся, как средство укрепления "власти смога".
      Подобно поэту Узнелли, герой подвергается "искушению красотой". Его возлюбленная Клаудия живет в своем, особом мире, смог даже не затрагивает ее, она прекрасна сама, и лишь прекрасное интересует ее (правда, мы можем понять, что такая жизненная позиция обеспечивается немалым состоянием). Герой не может пойти за Клаудией в ее мир, тем более что в мире этом он встречает прежде всего инженера Корда, и он вступает в спор с возлюбленной. Бегство от смога к "красоте" неприемлемо для героя, как одна из форм равнодушия, а следовательно, и приспособления к существующему порядку, к смогу.
      Прямой противоположностью Клаудии выступает синьорина Маргарита, квартирохозяйка героя. Она живет в грязи, оставляемой смогом, и не замечает ее, и лишь бесцельная, бессмысленная забота о чистоте комнат, в которых никто не живет, говорит о том, что и она сохранила какое-то слабое, искаженное представление о жизни вне смога. Зато сослуживец героя, Авандеро, испытывает живейшую потребность вырваться из душного облака – вырваться самому, не заботясь и не думая о других. И ради своей эгоистической цели он готов служить чему угодно – и смогу и мнимой борьбе с ним.
      Но вот герой сталкивается с людьми, которые, как и он сам, не бегут от смога и не мирятся с ним, которые вступают в борьбу с капитализмом, зная, что вопрос смога есть "вопрос социального строя". Это деятели рабочего движения, которых представляет в повести Омар Базалуцци. Они симпатичны герою, потому что смог – "трудная жизнь" – определяет все их поведение, их устремления и цели: "Такие, как Омар Базалуцци, не ищут случая убежать от продымленной серости, окружающей их: она создает для них особые ценности, диктует новые внутренние нормы поведения". Однако герою кажется, что Омар и его товарищи сами не верят в свою победу, да и идеалы их представляются ему наивными. Интеллигентский скепсис привел героя-созерцателя к ошибке, к слепоте, не позволившей ему поверить в тот единственный путь борьбы со смогом, который является истинным и который он сумел все же увидеть и выделить в путанице дорог, ведущих в разные стороны персонажей повести.
      В конце концов герой все же находит тех, кого считает истинными борцами со смогом. Это простые люди труда, прачки, которые день за днем смывают грязные следы смога и доставляют людям радость чистоты – для того чтобы дым и копоть снова вторглись в их жизнь и загрязнили ее и прачкам снова пришлось начать свой необходимый, но бесконечный и безысходный труд.
      В повести, созданной в трудный момент сомнений, Кальвино, казалось бы, приходит к пессимистическому выводу. Но весь смысл его творчества, полного веры в людей и горячего стремления к новым, справедливым человеческим отношениям, говорит об оптимизме писателя. А его недавнее заявление о том, что "сегодня в Италии главная и, пожалуй, единственная гарантия против возврата к реакционной диктатуре, гарантия продвижения к демократической перестройке государственного аппарата – это по-прежнему существование сильной левой рабочей оппозиции" и что "всей своей силой эта оппозиция обязана прежде всего коммунистам" , показывает, что оптимизм его основан на правильном понимании тех сил, которые способны победить "царство смога". И сам Кальвино каждым своим произведением содействует этой победе.
 
       Сергей ОШЕРОВ
 

Ловись, рыбка, большая и маленькая.
Перевод А. Корсакова