В погожее апрельское воскресенье ребята с площади Деи Долори впервые в этом году отправились купаться. На голубом, по-весеннему новом небе сверкало веселое, молодое солнце. Заплатанные фуфайки трепыхались на ветру – мальчишки бежали по переулкам, круто спускавшимся вниз. Кое-кого уже обрядили в ботинки на деревянной подошве, которые громко стучали по булыжной мостовой. Почти все ребята были без чулок, потому что никому не хотелось возиться, натягивая их после купанья на мокрые ноги. Перепрыгивая через сети, расстеленные на земле, наступая на голые, с заскорузлыми мозолями ноги рыбаков, сидя чинивших порванные ячеи, ребята побежали на мол и быстро сбросили одежду на булыжники, которыми были вымощены его откосы. Все здесь радовало их: и терпкий запах гниющих водорослей и чайки, которые парили в небе, словно желая заполнить собою его необъятную ширь. Ребята спрятали одежду и башмаки в выбоинах между булыжниками, распугав при этом ютившихся там маленьких крабов, и принялись скакать нагишом с одного камня на другой, дожидаясь, чтобы кто-нибудь первым решился прыгнуть в воду.
      Море было спокойное, но не прозрачное, а темно-синее, с ярко-зелеными бликами. Джан Мария, по кличке Марьяска, взобрался на высокий камень и шумно вздохнул, проведя большим пальцем под носом (это был его излюбленный жест, который он перенял у боксеров).
      – Айда! – крикнул он и, вытянув вперед руки, бросился в море.
      Проплыв несколько метров под водой, он, фыркая и отплевываясь, вынырнул на поверхность и перевернулся на спину.
      – Холодная? – крикнули с берега.
      – Кипяток! – ответил Марьяска и, чтобы окончательно не закоченеть, принялся с ожесточением загребать воду руками.
      – Шайка! За мной! – заорал Чичин, считавший себя вожаком, несмотря на то, что его никто никогда не слушался.
      Все попрыгали в воду: и Пьер Линжера, кувырком слетевший с камня, и Пузан, который плюхнулся в воду плашмя, животом вперед, и Пауло, и Карруба. Последним нырнул Менин, боявшийся воды как черт ладана. Он прыгал солдатиком, старательно зажимая нос двумя пальцами.
      В воде Пьер Линжера, который был самым сильным из ребят, принялся в шутку топить одного за другим всех своих приятелей. Потом ребята, сговорившись, окунули с головой самого Пьера Линжеру.
      И тут Джан Мария, по кличке Марьяска, предложил:
      – На корабль! Айда на корабль!
      В самой середине бухты торчал из воды пароход, который еще во время войны потопили немцы, чтобы закрыть проход в порт. Там был даже не один, а целых два парохода – один над другим.
      – Айда! – дружно ответили ребята.
      – А разве можно на него подниматься? – спросил Менин. – Он же заминирован.
      – На-ко вот, заминирован! – возразил Пузан. – Ребята из Аренеллы влезают на него, когда хотят, и даже в войну там играют.
      Все поплыли к пароходу.
      – Шайка! За мной! – крикнул Чичин, который хотел быть вожаком.
      Однако он не мог плыть так быстро, как остальные ребята, и плелся самым последним, если не считать Менина, который плавал по-лягушечьи и всегда был сзади всех.
      Вскоре они оказались под самым кораблем, вздымавшим над ними свои голые, покрытые плесенью и почерневшей от времени смолой борта, над которыми, упираясь в весеннюю голубизну неба, торчали разрушенные корабельные надстройки. От киля вверх по бортам, покрытым огромными струпьями старой краски, словно стремясь целиком затянуть их, взбирались мохнатые бороды гниющих водорослей.
      Ребята оплыли судно кругом и задержались под кормой, чтобы прочесть полустертую надпись: "Абукир, Египет". Рядом косо спускалась в море туго натянутая якорная цепь. От каждой волны прилива она вздрагивала и жалобно скрипела огромными ржавыми кольцами.
      – Не влезем, – заметил Пузан.
      – А ну тебя! – отмахнулся Пьер Линжера и, ухватившись за цепь руками и ногами, как обезьяна, вскарабкался наверх.
      Остальные последовали за ним. Пузан, добравшись до середины, не удержался и снова плюхнулся в воду животом вниз. А Менин вовсе не смог подняться, и пришлось волоком втаскивать его на корабль.
      Очутившись на палубе, притихшие ребята отправились бродить по разрушенному судну. Они искали рулевое колесо, сирену, люки, шлюпки – словом, все, что обязательно должно быть на любом судне. Однако этот корабль больше походил на ободранный паром. Единственное, что имелось на нем в изобилии, – это помет чаек, который белел всюду. Когда ребята поднялись на палубу, они увидели там штук пять этих птиц, которые отдыхали, примостившись в тени борта. Заслышав топот босоногой ватаги, чайки, шумно хлопая крыльями, одна за другой взмыли в воздух.
      – Кш-ш! – крикнул Пауло и, подняв с палубы большой болт, швырнул его вслед улетавшим птицам.
      – Шайка! Айда к машинам! – предложил Чичин.
      А ведь и правда, куда интереснее играть в трюме или в машинном отделении!
      – А можно спуститься в тот пароход, что под водой? – спросил Карруба.
      О, вот это было бы действительно здорово – очутиться взаперти глубоко под водой, чтобы вокруг – и слева, и справа, и сверху – было море, как будто ты в подводной лодке!..
      – Нижний пароход заминирован, – пропищал Менин.
      – Сам ты заминирован! – с жаром возразило ему сразу несколько голосов.
      Ребята двинулись вниз по трапу, но, спустившись на несколько ступеней, внезапно остановились. У самых их ног глухо плескалась между тесными стенками черная вода. Столпившись на лестнице, ребята с площади Деи Долори молча смотрели на эту воду, полную блестящих черных иголок. Там, в глубине, жили целые колонии морских ежей, которые лениво щетинились своими острыми колючками. Стены вокруг были сплошь покрыты пателемами. Их раковины, украшенные гирляндами зеленых водорослей, прочно прилепились к железным стенам трюма, которые казались розовыми. А по краям, у стен, вода кишмя кишела крабами всех видов и размеров: они кружили на своих кривых паучьих лапах, растопыривали клешни и бессмысленно таращили глаза. Море глухо плескалось в тесном квадрате железных стен, ласково лизало плоские брюшки крабов. А кто знает, ведь, может быть, все трюмы этого корабля набиты крабами, которые вот так же ощупью тычутся во все стороны, и может статься, что в один прекрасный день кривые ножки крабов сдвинут этот корабль с места, и он зашагает по морским просторам.
      Ребята поднялись на верхнюю палубу, прошли на нос корабля и вдруг увидели девочку. Сразу они ее почему-то не заметили, хотя по всему было видно, что она здесь уже давно. Девочке было лет шесть; толстенькая, загорелая, с густыми вьющимися волосами, она была одета только в белые трусики. Откуда она могла здесь появиться? На ребят она даже не взглянула. Все ее внимание было поглощено медузой, лежавшей на дощатой палубе вверх брюхом, окруженным мягкими фестонами щупалец. Девочка старалась палкой перевернуть медузу куполом вверх.
      Ребята с площади Деи Долори столпились вокруг нее, изумленно разинув рты. Первым пришел в себя Марьяска. Он выступил вперед, шмыгнул носом и спросил:
      – Ты кто?
      Девочка подняла на ребят свои голубые глаза, блеснувшие на пухлом загорелом лице, и снова принялась подсовывать палку под круглую спину медузы.
      – Она, наверно, с Аренеллы, из их шайки, – заметил Карруба, очень сведущий в подобных делах.
      Действительно, мальчишки с Аренеллы частенько брали с собой девочек, которые плавали с ними в море, играли в мяч и даже, вооружившись палками, помогали в сражениях.
      – Ты наша пленница, – важно сказал Марьяска.
      – Шайка! – сейчас же вмешался Чичин. – Взять ее живьем!
      Девочка продолжала возиться с медузой.
      – Тревога! – закричал вдруг Пауло, который случайно оглянулся назад. – Шайка с Аренеллы!
      Пока ребята с площади Деи Долори занимались девочкой, мальчишки с Аренеллы, привыкшие по целым дням плескаться в море, под водой подплыли к кораблю, без единого звука поднялись по якорной цепи и, бесшумно перебравшись через борт, внезапно появились на палубе. Они были небольшого роста, но коренастые и упругие, как котята, все, как один, бритоголовые и черные от загара. Они не носили длинных, поминутно спадавших черных трусов, как ребята с площади Деи Долори, вся их одежда состояла из узкой полоски белой материи.
      Началась драка. Ребята с площади Деи Долори были худые и поджарые, если не считать Пузана, который выделялся своим круглым животом. Но когда доходило до драки, они сражались яростно, словно одержимые: сказывалась закалка, полученная ими в битвах с ребятами из Сан-Сиро и с Бульваров, битвах, никогда не прекращавшихся на узких и крутых улочках старого города. Сначала мальчишки с Аренеллы взяли верх благодаря внезапности нападения, но потом ребята с площади Деи Долори прочно укрепились на трапах, и не было никакой возможности прогнать их оттуда, потому что они знали, что если их оттеснят к бортам, то там трудно будет удержаться и ничего не стоит слететь в воду. Под конец Пьеру Линжере, который был сильнее и старше своих товарищей и водился с ними только потому, что был второгодником, удалось отогнать одного из противников к самому борту и столкнуть в море.
      После этого ребята с площади Деи Долори пошли в атаку, а мальчишки с Аренеллы, которые чувствовали себя в воде не в пример увереннее, чем на суше, и были к тому же людьми практичными и не слишком щепетильными в вопросах чести, один за другим, увернувшись от своих противников, попрыгали за борт.
      – А ну-ка, достаньте нас здесь! Боитесь, да? – кричали они из воды.
      – Шайка! За мной! – заорал Чичин и полез через борт.
      – Ты что, сдурел? В воде они с нами расправятся как захотят, – отталкивая его, проговорил Марьяска и принялся осыпать беглецов самыми обидными насмешками, какие только мог придумать.
      В ответ мальчишки с Аренеллы начали брызгаться водой и делали это с таким усердием и так ловко, что на всем корабле не осталось ни единого сухого местечка. Наконец это занятие им надоело, и они направились далеко в открытое море. Они плыли, быстро взмахивая полусогнутыми руками и опустив в воду голову, лишь время от времени подымая ее, чтобы сделать короткий вдох.
      Поле битвы осталось за ребятами с площади Деи Долори, которые снова перешли на нос корабля. Девочка все еще стояла на прежнем месте. Ей удалось перевернуть медузу, и теперь она старалась поднять ее палкой.
      – Нам оставили заложника! – воскликнул Марьяска.
      – Шайка! Заложник! – радостно подхватил Чичин.
      – Подлые трусы! – заорал вслед беглецам Карруба. – Оставить женщину в руках врага!
      На площади Деи Долори честь ставили превыше всего.
      – Идем с нами, – сказал Марьяска и хотел было положить руку на плечо девочки, но та сделала ему знак не шевелиться. Ей уже почти удалось приподнять медузу.
      Марьяска наклонился, чтобы посмотреть, что у нее получается. Девочка немного приподняла палку, на конце которой, покачиваясь, но не падая, висела медуза. Девочка поднимала палку все выше и выше и вдруг подбросила медузу, угодив прямо в лицо Марьяске.
      – Свинья! – взвизгнул тот, отплевываясь и хватаясь за лицо руками.
      А девочка смотрела на ребят и смеялась. Потом она повернулась и направилась к самому носу корабля. Там она остановилась, подняла руки, сложив вместе кончики пальцев, и ласточкой полетела в воду. Вынырнув, она поплыла прочь, ни разу не оглянувшись. Ребята с площади Деи Долори, не шевелясь, смотрели ей вслед.
      – Слушайте-ка, – заговорил Марьяска, ощупывая щеки, – а правда, что медуза обжигает кожу?
      – Вот подожди немного, сам увидишь, – ответил Пьер Линжера. – А пока тебе лучше все-таки окунуться в воду.
      – Айда! – крикнул Марьяска, поворачиваясь к товарищам. Потом остановился и сказал: – С сегодняшнего дня в нашей шайке тоже должна быть женщина. Менин! Ты приведешь свою сестру.
      – Моя сестра – дура, – возразил Менин.
      – Неважно! – весело воскликнул Марьяска и с криком "Айда!" столкнул Менина за борт, потому что без этого тот наверняка не решился бы прыгнуть.
      А следом за ним попрыгали и все остальные.
 

 
      Джованнино и Серенелла шли по путям железной дороги. Внизу раскинулось море, покрытое рябью, словно голубой переливчатой чешуей. А над ним голубое небо, кое-где изборожденное длинными белыми облачками. Рельсы сверкали на солнце и до того нагрелись, что больно было к ним прикоснуться. По путям шагается легко, к тому же можно придумать много занятных игр. Можно идти каждый по своему рельсу, держась за руки и стараясь сохранить равновесие, можно перескакивать со шпалы на шпалу, стараясь ни разу не ступить на гравий.
      Джованнино и Серенелла сегодня ловили крабов, а теперь решили разведать железную дорогу до самого тоннеля. С Серенеллой дружить хорошо, она не такая, как все девчонки, которые всего на свете боятся и чуть что принимаются хныкать. Нет, стоит Джованнино сказать "Пошли туда!" – и Серенелла следует за ним без возражений.
      Дзинь! Ребята вздрогнули и задрали нос кверху. Кто-то перевел стрелку, и диск семафора подскочил вверх на своей штанге. Казалось, железный аист вдруг захлопнул свой клюв. Они постояли, задрав носы: жалко, не пришлось увидеть. Но диск больше не трогался с места.
      – Поезд идет, – сказал Джованнино.
      Но Серенелла и не подумала сойти с рельсов.
      – Откуда? – спросила она.
      Джованнино с видом понимающего человека огляделся по сторонам, а затем указал на черную дыру тоннеля, которая то виднелась отчетливо, то пропадала в мареве, подымавшемся от раскаленных на солнце камней.
      – Оттуда, – сказал он.
      Казалось, уже можно было расслышать глухое рычание паровоза, который вот-вот появится перед ними, изрыгая огонь и дым и безжалостно подминая рельсы под колеса.
      – Куда мы пойдем, Джованнино?
      Со стороны моря росли большие серые агавы, выставив свои колючки: не проберешься. А по другую сторону колеи тянулась изгородь, увитая ипомеей, – только зелень и ни единого цветка. Поезда все еще не было слышно: наверно, паровоз идет, спустив пары, и теперь неожиданно на них наскочит! Но Джованнино уже обнаружил в изгороди проход и сказал:
      – Вон туда!
      Металлическая сетка изгороди под зарослями держалась непрочно. В одном месте она загнулась, как угол страницы. Голова и плечи мальчика исчезли в щели.
      – Помоги мне, Джованнино!
      Встретились они уже в саду, стоя на четвереньках посреди газона, с волосами, полными сухих листьев и комков земли. Вокруг все было тихо – листочек не шелохнется.
      – Пошли, – сказал Джованнино, и Серенелла ответила:
      – Идем!
      Здесь росли старые высокие эвкалипты со стволами темно-красного цвета, дорожки были посыпаны гравием. Джованнино и Серенелла шли на цыпочках, прислушиваясь к шороху своих шагов. А что, если прибегут хозяева?
      Все здесь было так красиво: высокие своды густой листвы, яркие клочки неба между ветвей. И только на душе тревожно: сад чужой, и в любую минуту могут выгнать. Но вокруг все тихо. Только за поворотом воробьи с шумом вспорхнули с куста ежевики. И снова тишина. Может быть, сад заброшен?
      Тень от больших деревьев скоро кончилась, они очутились на солнечной лужайке, а перед ними были газоны с аккуратными рядами петуний и вьюнков, шпалеры кустов вдоль дорожек. Чуть дальше, сверкая зеркальными окнами с оранжевыми занавесями, высилась большая вилла.
      Ни души вокруг. Ребята осторожно шли вперед, ступая по гравию. Вдруг распахнутся стеклянные двери и на балконы выйдут строгие-престрогие господа и дамы да велят спустить с цепи собак, которые помчатся по аллеям. Возле канавы ребята наткнулись на тачку. Джованнино взялся за ручки и принялся ее толкать, но при каждом повороте колеса отчаянно скрипели. Серенелла все же в нее забралась, и они молча поехали. Серенелла – сидя в кузове, Джованнино – толкая тачку вперед.
      – Вот этот, – шепотом говорила Серенелла, показывая на цветок, и Джованнино останавливался и шел сорвать его для Серенеллы. Так набрался красивый букет. Но ведь если надо будет убегать и поскорее перелезать через изгородь, придется его выбросить!
      Так они добрались до площадки, где кончался гравий и начинались бетонные плиты. На самой середине виднелась большая четырехугольная яма: бассейн. Они подошли к краю. Бассейн был выложен голубыми плитами и доверху наполнен прозрачной водой.
      – Нырнем? – спросил Джованнино. Уж раз Джованнино спрашивал, вместо того чтобы просто сказать: "Прыгай!", значит, это было очень опасно.
      Но вода здесь голубая и прозрачная, а Серенелла никогда ничего не боялась. Она слезла с тачки и положила в нее букетик. Джованнино нырнул – только не с трамплина, чтоб не наделать шуму, а прямо с края. Пошел вниз с открытыми глазами и увидел вокруг лишь голубизну воды да собственные руки, похожие на розовых рыб: здесь не то, что в море, где вода полна бесформенными темно-зелеными тенями. Розовая тень над ним – Серенелла! Они взялись за руки и не без опаски вынырнули у другого края бассейна. Нет, их никто не заметил. И все же здесь не было так хорошо, как хотелось, все время тревожил какой-то осадок обиды и боязни: все здесь чужое, и каждую минуту их могли прогнать.
      Они вылезли из воды. Тут же, рядом с бассейном, стоял столик для игры в пинг-понг. Джованнино ударил ракеткой по шарику. Серенелла живо послала шарик обратно. Били только слегка, чтобы не услышали там, на вилле. Вдруг шарик подскочил высоко, и Джованнино, чтобы взять его, ударил сильно и послал в сторону, где на шесте меж двух столбов висел гонг. Шарик ударился в него, раздался приглушенный долгий звук. Ребята прижались к земле за клумбой. Тотчас же появились два лакея в белых куртках с подносами в руках. Они поставили подносы на круглый столик под большим зонтом с желтыми и оранжевыми полосами и ушли.
      Джованнино и Серенелла подошли к столику. Чай, молоко и печенье. Садись и ешь. Налили себе по чашке, взяли по кусочку печенья. Но никак не могли поудобней усесться, ерзали по краю стула, перебирая ногами. Чай с молоком казался невкусным, печенье несладким. Так и все в этом саду: красиво, но никакого удовольствия не доставляет – из-за этой тревоги и боязни, что судьба только по рассеянности на минуту послала им все это и сейчас придется держать ответ.
      На цыпочках подошли они к вилле. Сквозь решетчатую ставню была видна красивая тенистая комната, на стенах висели бабочки под стеклом. И в этой комнате сидел мальчик с бледным лицом. Должно быть, это и был счастливчик – хозяин дома и сада. Он сидел в шезлонге, перелистывая своими тонкими белыми руками большую книгу с картинками. На нем, несмотря на летнее время, была доверху застегнутая куртка. И пока ребята глядели на него, сердца у них стали биться ровнее и тише. Казалось, этому богатому мальчику, который сидел и перелистывал книгу, было еще тревожней и неспокойней, чем им. Он тоже ходил по комнате на цыпочках, как будто боялся, что кто-нибудь может войти и прогнать его, как будто и эта книга, и этот шезлонг, и эти бабочки под стеклом на стенах, и сад с фонтанами, и сладкое печенье, и бассейн, и красивые дорожки – все это ему дали только по ошибке, так что он ничем здесь не мог насладиться, а только испытывал горечь, словно в этой огромной ошибке была и его вина.
      Мальчик с бледным лицом неслышными шагами ходил по своей прохладной комнате, поглаживал белыми пальцами стекло, под которым были наколоты бабочки, и то и дело к чему-то прислушивался. С новой силой забились сердца у Джованнино и Серенеллы. Теперь они боялись колдовства, которое, словно в отместку за чью-то давнюю несправедливость, тяготело над этой виллой и садом, над всеми этими красивыми и удобными вещами.
      Небо покрылось тучами. Молча направились ребята в обратный путь. Они шли теми же аллеями, шли быстро, но ни разу не пустились бежать. Проползли под изгородью. А потом по каменистой тропинке, которую они обнаружили среди зарослей агав, вышли к пляжу. Здесь по линии прибоя кучками лежала морская трава. И они придумали чудесную игру: стали кидать друг другу в лицо пригоршни этой травы. Так они сражались до вечера. Хорошо, что Серенелла никогда не плачет.
 

 
      Джованнино и Серенелла играли в войну. Они шли по устланному серыми и желтыми камнями руслу высохшего ручья, между берегами, сплошь заросшими камышом. Не было ни врагов, ни настоящих битв, имеющих начало и конец. Они просто шли с тростинками в руках по сухому ложу ручья и делали все, что придет в голову, лишь бы только было похоже на войну.
      Тростинка становилась в их руках любым оружием. Вот она – винтовка с примкнутым штыком, и Джованнино с гортанным криком бросается в атаку по песчаным отмелям. А сейчас она пулемет. Мальчик пристраивает ее между двумя камнями и, поворачивая в разные стороны, громко трещит. Но вот она уже знамя, а он знаменосец. Вскарабкавшись на песчаный горб островка, он водрузил его на самой вершине и потом упал, прижимая руку к сердцу.
      – Санитарка! – позвал он. – Ты санитарка! Беги сюда! Не видишь, я ранен?
      Серенелла, которая за минуту до этого была вражеским пулеметом, подбежала к мальчику и положила ему на лоб пластырь – листочек мяты.
      Джованнино вскочил на ноги, схватил свою тростинку и, держа ее в вытянутых руках, понесся вперед.
      – Бомбардировщики! Бомбардировщики над целью! Фи-и-и, бум! – крикнул он и бросил на Серенеллу пригоршню белой гальки. – Ты вражеская автоколонна на марше. Я буду тебя бомбить!
      – А что я должна делать? – спросила Серенелла.
      – Ты ползешь по земле, и на тебя падают бомбы. Фи-и-и, бум! Нет, сейчас ты рассредоточиваешься по открытой местности!
      Серенелла побежала в камыши, но Джованинно сейчас же позвал ее назад.
      – Вражеские истребители! – крикнул он. – Ты вражеский истребитель! Атакуй меня!
      Но Серенелла не очень хорошо знала, что должен делать истребитель, поэтому Джованнино решил сам стать истребителем, а Серенелле отвести роль эскадрильи бомбардировщиков.
      – Я летчик, которого подбили, я лечу вниз весь в огне! – закричал Джованнино.
      – А я кто? А кто я? – спросила Серенелла.
      – Ты? Ты – та, кто венчает павших героев.
      – А это кто?
      – Ну, как ее?.. Слава! Знаешь, как надо быть Славой? Ты должна подойти ко мне, как будто ты ангел, и наклониться надо мной.
      Серенелла попробовала быть Славой; у нее это превосходно получилось.
      Потом они стали запускать "фау-два", кидая тростинки, как дротики. В конце концов тростинки угодили в яму с водой и поплыли среди зеленой ряски. Тогда они начали морское сражение, и тростинка-торпеда потопила Серенеллу-линкор. Потом Серенеллу – морской порт захватили тростинки-десантники, потом Серенелла брызгала бортовыми залпами в лицо Джованнино-авианосца, после этого руки Джованнино-подлодки боролись против крейсеров-тростинок, и, наконец, руки – потерпевшие кораблекрушение были подобраны шлюпкой-Серенеллой.
      Мокрые с головы до ног, они покатились по песчаной отмели, и Джованнино решил, что он будет танком, даже нет, лучше она – танком, а он – противотанковой миной. Взорвавшись, они взлетели на воздух, снова взяли свои тростинки, сели на них верхом и устроили стычку двух кавалерийских патрулей. Но чтобы протрубить кавалерийскую атаку, потребовалась труба. Тогда Джованнино сорвал один лист со своего камыша, зажал его между большими пальцами и, дунув в узкую щелку, пронзительно свистнул. На этот звук явилось трое взаправдашних солдат.
      В этом месте берега ручья расходились, и русло превращалось в покатую луговину, на которой там и сям виднелись темные пятна кустарника. Двое солдат в касках, прикрытых зелеными ветками, лежали на животе, а подошвы их ботинок торчали вверх. Один из солдат был в наушниках и возился с радиопередатчиком, над которым торчала круглая антенна. Волоча за собой тростинки, дети тихо-тихо подошли к одному из солдат. Он лежал ничком на траве, выставив вперед винтовку, в каске, с вещевым мешком, ранцем, флягой, ручными гранатами и противогазом. Все это беспорядочной грудой громоздилось на нем, словно кто-то нарочно собрал разные ненужные вещи и завалил ими солдата, а поверх всего набросал еще веток мимозы, которые на изломе краснели своими израненными сердцевинами, окруженными лохмотьями разодранной коры. Повернув голову внутри каски, которая от этого почти совсем не пошевелилась, прижавшись щекой к земле, солдат снизу вверх посмотрел на детей. У него были грустные серые глаза, а на губе прилип листочек вишни.
      Дети присели на корточки около солдата, их тростинки были нацелены в ту же сторону, что и его винтовка.
      – Вы воюете? – спросил Джованнино.
      Солдат молча кивнул, задел подбородком землю, приоткрыл рот и выплюнул листочек. Потом он взял за верхушку тростинку Джованнино и согнул ее, желая сломать, однако молоденькая верхушка, которая вся состояла из одного туго свернутого нежного зеленого листка, согнулась, но не сломалась, и солдату пришлось перекрутить ее и разрывать одно волоконце за другим. Джованнино было очень тяжело смотреть, как ломают его оружие, к которому он привязался, но в жестах солдата чувствовалась такая уверенность, что мальчик не посмел возразить ни слова.
      – Смотри-ка, там! – прошептала Серенелла.
      Джованнино посмотрел на противоположный склон долины и увидел еще одного солдата, который размахивал цветными флажками.
      – Извините, а можно нам пойти туда, вниз? – спросил Джованнино.
      Солдат, как видно, пожал плечами, потому что предметы, лежавшие на нем, зашевелились, а фляга звякнула о каску. Дети встали и на цыпочках отошли от солдата.
      На высотке, в тени тутового дерева, на складном стульчике сидел генерал, тучный мужчина без кителя, с биноклем в руках. Каждый раз перед тем, как приложить бинокль к глазам, он поднимал на лоб темные очки, затем снова опускал их, вытирал платком вспотевший лоб, потом протирал залитые потом очки, после чего, водя пальцем по разложенной на коленях карте и поминутно отдуваясь, что-то объяснял своему штабу – группе офицеров, которые, поджав ноги, сидели вокруг него на траве, зажав в руках планшетки и подкручивая окуляры биноклей.
      Джованнино и Серенелла тихонечко встали за спиной генерала и взяли тростинки "к ноге".
      – Уф-ф… вражеский огонь, – говорил генерал, – полностью накроет наши позиции вот здесь… уф-ф!.. Тяжело, конечно, терять людей, но… уф-ф… позиции… – И он добавил несколько слов, которых ребята не поняли.
      Короткие, покрытые рыжими волосами пальцы генерала ползали по карте, словно большие гусеницы.
      Штабные офицеры сидели в неудобных позах, опираясь кто на ладонь, кто на локоть, с трудом противились искушению растянуться на земле и вздремнуть на солнышке; однако, стараясь показать перед генералом свое рвение, они записывали данные в блокноты, наносили на карты обстановку, то и дело обращались к одному из своих товарищей, который извивался возле угломера, и делали вид, что тщательно осматривают каждую складку местности, каждое отделение кое-как замаскированных солдат, которые с полным безразличием отступали на всех направлениях, словно генеральский карандаш, черкавший по карте, сметал их с лица земли.
      – Нет никакого сомнения, что вся эта территория, на которой мы видим сейчас виноградники, будет превращена нашей артиллерией в мертвую зону, – продолжал генерал. – И как раз вон там, совершенно неприкрытый… уф-ф!.. Видите вы вражеского наблюдателя?
      – Уже нанесен на карту, синьор генерал, – сейчас же вставил какой-то не в меру ревностный офицер. – Вот: отдельно стоящий сельский дом.
      Однако генерал даже не взглянул на протянутую ему карту, а продолжал указывать на дом, возвышавшийся на холме. Джованнино и Серенелла прекрасно знали, что это домик старика Паул о , который разводит шелковичных червей.
      – Это первая цель, которую нужно поразить, – заметил генерал, и офицер, стоявший возле угломера, сейчас же назвал какие-то цифры.