— Боюсь, что не знаю, почему он это сделал. Я совершенно не в курсе. Просто мой начальник позвонил мне и спросил, согласен ли я участвовать в этой экспедиции. Конечно же, я согласился. Это редкая возможность.
      Анне захотелось узнать, сможет ли она выяснить, кто он и откуда, или хотя бы, пробиться сквозь эту улыбку.
      — У вас здесь есть несколько интересных артефактов.
      Она встала и подошла к полкам.
      Морден тоже поднялся.
      — А, всякая всячина, но они напоминают мне о местах, где я побывал.
      Он стоял спокойно, скрестив руки.
      Анна обнаружила много полузнакомых предметов, среди которых находился анфранский любовный камень. Круглый черный камешек из вулканического стекла был гладким, за исключением крошечной надписи на обратной стороне — имени анфранского звездного бога любви. Камень нужно было носить на шее как кулон таким образом, чтобы имя бога прижималось к груди, и никто не мог его прочесть. Существовало поверье, что камень несет в себе добрые пожелания любимых.
      — Вы были на Анфрансе? Я защитила диссертацию по их культуре.
      Морден кивнул.
      — Я считаю, что их заклинание любви — самая романтическая вещь в мире. Я привыкла повторять мужу одну их фразу: „Любовь, что не знает границ”.
      Его улыбка, казалось, потускнела.
      — Мне знакома эта цитата. Боюсь, что вы неверно перевели ее. Правильный перевод: „Любовь, что не признает границ”. Вы можете прочесть мою статью на эту тему в „Archeology Quarterly”.
      Анна задумалась, прав ли он, могла ли она и все остальные ошибиться в переводе. Возможно, он знал, что говорил, надо будет проверить. Анна бегло просмотрела остальные предметы.
      — Я удивилась, когда узнала, что вы живете здесь, на станции. Вам здесь нравится?
      Морден взял любовный камень.
      — Жить можно. Мне надо было убраться от Земли подальше.
      Анна улыбнулась.
      — Зачем? Разве вы в розыске?
      На одну ужасную секунду его улыбка стала еще шире, а потом как будто переломилась и исчезла. С видимым усилием Морден попытался вернуть ее.
      — Вы, вероятно, видели это в новостях.
      Его лицо окаменело: застывшее, едва сдерживаемое, ждущее ответа.
      — Нет, не понимаю, о чем вы говорите.
      — Моя жена и дочь погибли, когда в мае взорвалась зона перехода у Ио.
      Анне захотелось, чтобы он отвел от нее взгляд. Глаза Мордена уставились на нее, словно требуя ответа. Анна не знала, что сказать. Она пришла сюда, полная решимости выявить его некомпетентность. Она и представить себе не могла, что обнаружит что–нибудь вроде этого. У Чанга была манера не включать в досье что–либо важное из личной жизни.
      — Простите, весной я была на раскопках. Я слышала о том, что случилось, но не видела ни одного репортажа.
      Морден кивнул.
      — Многие до сих пор меня узнают. Полагаю, что я тогда кричал или что–то в этом духе. Я не помню.
      — Сожалею, если пробудила ваши воспоминания.
      Он криво улыбнулся, но улыбка быстро исчезла.
      — Нет, я и не переставал думать о них.
      Морден протянул Анне любовный камень.
      — Я подарил его жене на свадьбу. Я прочитал ей заклинание. Мы решили, что наша любовь не будет признавать никаких границ,… — он замялся. — Пойду, приготовлю чай.
      — Звучит заманчиво, — сказала Анна.
      Кухня находилась в углу комнаты, и, пока он заваривал чай, Анна присела на табурет около кухонного стола. Она разглядывала квартиру Мордена, осознав, что он провел здесь все шесть месяцев, не в силах снова начать жизнь заново.
      — Их корабль входил в зону перехода, когда та взорвалась, — монотонно произнес он, повернувшись к ней спиной. — Конечно же, я должен был быть с ними. Обломки нашли, но их должно было остаться больше. Сказали, что некоторые части корабля, должно быть, затянуло в гиперпространство. Сказали, что никто не смог выжить. Я знаю, что они правы. Половина взорванного корабля осталась в гиперпространстве. Но иногда я задаю себе вопрос — а вдруг они живы? Я спрашиваю себя, каково это: дрейфовать в гиперпространстве, в одиночестве, без надежды на спасение. Саре сейчас было бы шесть лет.
      Он повернулся к ней, держа чай, и Анну поразило все такое же спокойное контролируемое выражение его лица. Ей на ум пришла цитата из ее любимого писателя Джона Стейнбека: „Среди нас есть те, кто живет в комнатах своих переживаний, куда мы никогда не сможем войти”.
      — Как преодолеть такую границу? — спросил Морден.
      — Не знаю, — она задумалась о том, как она сама будет жить, если Джон погибнет. При его службе это было постоянной опасностью. Тем не менее, она просто не могла этого представить.
      — Думаю, смысл заключается не в том, что вы сможете пересечь границу, сколько в том, что ваша любовь способна преодолеть все границы. Где бы вы ни были, они должны знать, что вы любите их. Ваша любовь может утешить их, как их любовь — вас.
      Слова казались пустыми. Анна внезапно ощутила себя никудышным психологом.
      — Боюсь, что наши интерпретации, как и наши переводы, различаются, доктор Шеридан, — Морден одним долгим глотком осушил кружку и поставил ее на стол. На его лице снова появилась улыбка, хоть и слабая.
      — Вы можете звать меня просто Шеридан, — предложила Анна. — В нашей группе мы предпочитаем называть друг друга по фамилиям. Так мы отделяем себя от сотрудников IPX, которые любят звать друг друга по именам, как будто они лучшие друзья.
      — Тогда вы можете звать меня Морденом. Давайте вернемся к делам экспедиции. Я могу чем–нибудь помочь в подготовке?
      Анна дала ему несколько поручений, и они еще немного поговорили об экспедиции. Собираясь уходить, Анна решила, что Морден станет ее вторым заданием. К тому времени, когда они вернутся от Предела, она поможет ему начать жить заново.
      Джон стоял у входа в орудийный отсек. Внутри, справа от Джона, на мониторе горел сигнал боевой тревоги. Еще один день, еще дюжина учений. Но на этот раз он решил действовать более прямолинейно.
      Вахтенным офицером–артиллеристом была лейтенант Уотли, и с ней — четыре канонира, чьи имена Джон до сих пор не мог точно запомнить. Когда на борту объявили боевую тревогу, Джон включил секундомер. Через 10 секунд Уотли отложила книгу и связалась с мостиком, запросив подтверждение тревоги. Получив его, она через 32 секунды начала соответствующим образом настраивать контрольные системы. Спустя 53 секунды энсин Тиммонс, самый молодой из офицеров–артиллеристов и единственный, кто не был переведен с „Афины” вместе с Бестом, ворвался в отсек, толкнув при этом Джона, спеша к своему посту. Влетев в отсек и увидев, кого он толкнул, энсин замер, разинув рот.
      — Извините, сэр. Я не заметил. Я просто… Я не знал.
      Джон поднял руку.
      — Все в порядке, Тиммонс. Это ваша обязанность — при объявлении боевой тревоги добраться до своего места так быстро, как вы можете. Я ценю ваш энтузиазм. Выполняйте.
      Тиммонс широко улыбнулся. С одной стороны головы его волосы были примяты, вероятно, со сна.
      — Спасибо, сэр!
      Он поспешил к системе наведения.
      Теперь Уотли осознала, что капитан находится в отсеке, и приступила к своим обязанностям с весьма озабоченным видом. Джон переместился к внутренней стороне дверного проема.
      Когда секундомер показывал 1 минуту 10 секунд канониры начали вбегать в отсек.
      В 1 минуту 40 секунд явился лейтенант Росс. Старший артиллерист вряд ли мог служить хорошим примером. Он не выглядел запыхавшимся или неопрятным. На секунду он заколебался, увидев Джона, но потом продолжил путь к диагностическим системам, дважды проверил показания приборов, принял рапорты своих подчиненных и отдал приказы канонирам. Тридцатипятилетний здоровенный — шести футов шести дюймов ростом, — дюжий мужик, ходивший вразвалку и изрыгавший приказы сильным, устрашающим голосом. Тем не менее, было что–то в его мускулистой фигуре, быстрых движениях головы при любом изменении ситуации, в случайных остановках руки посреди жеста, что–то, выражающее неловкость. Черты его лица были мелкими и тонкими, что странно контрастировало с его могучей фигурой. Росс подтвердил, что люки трубы закрыты, а потом Уотли подключила оптические системы и включила первичное зажигание.
      В 2 минуты 22 секунды после включения секундомера явились последние два канонира, явно не торопясь.
      А в 3 минуты и 3 секунды в отсек прогулочным шагом вошел Спано.
      — Меня оторвали от чтения очень важного письма из дома. Я только дошел до середины. Не могли найти время получше,… — увидев Джона, Спано остановился и замер. — Капитан.
      Это слово не прозвучало приветливей, чем „сэр”. Опаловые глаза Спано излучали презрение.
      Джон поднял секундомер.
      — Сожалею, что побеспокоил вас, лейтенант.
      Спано прошел к своему посту у контрольной системы, рядом с Уотли, набрал несколько команд. Он и не пытался скрыть свого плохого настроения. Его тон был вызывающим, он не старался, действовал вовсе без энтузиазма. Росс связался с мостиком.
      — Орудийный отсек к бою готов.
      — Будьте готовы, — ответил Корчоран.
      Джон остановил секундомер.
      — Три минуты сорок одна секунда потребовалась вам, чтобы достигнуть состояния боевой готовности. Тиммонс, по инструкции, сколько времени нужно для того, чтобы после объявления боевой тревоги привести орудия в состояние боевой готовности?
      — Две минуты, капитан.
      — Две минуты. И, тем не менее, у вас это заняло три минуты сорок одну секунду. Три минуты сорок одну секунду, за которые вражеский корабль может уничтожить нас. Лейтенант Росс, в чем, по вашему мнению, причина задержки? Были ли непредвиденные затруднения, такие, как повреждения на борту вследствие внезапной атаки?
      — Нет, сэр, — прогрохотал Росс.
      — Лейтенант Спано, что надо сделать, чтобы вы добирались до своего поста быстрее, чем за три минуты три секунды? Буду рад сделать ваш путь настолько гладким, насколько это возможно.
      Спано быстро взглянул на Росса, но ничего не сказал.
      — Спано!
      Ноздри Спано раздулись.
      — Сэр, я не спешил, потому что знал, что эта тревога учебная, сэр. Мы все прошли через множество учебных тревог, сэр. Мы знаем, что на самом деле в этом нет никакого смысла, сэр. Сейчас все в галактике — наши друзья, верно? Нравится нам это или нет. Да рак не горе свистнет раньше, чем мы всерьез применим нашу технику. Сейчас мы просто послы доброй воли с Земли. Нам надо лишь улыбаться и держать пальцы подальше от спускового крючка.
      — Я удивлен, что тот, кто был на войне, будет так стремиться воевать снова, — сказал Джон.
      Спано хмыкнул.
      — Вы — герой. Что вам нужно от новой войны?
      Почему именно это всегда было таким важным для всех, с кем он сталкивался? Проклятая война закончилась восемь лет назад. Он сделал то, что надо было сделать, ничего больше.
      — Чем бы вы не считали эту тревогу, учением или нет, — Джон шел от одного к другому, заглядывая каждому в глаза, — ваша обязанность — добраться до своего поста как можно быстрее и привести корабль в состояние боевой готовности. Если кто–то из вас не способен исполнять свои обязанности, то я могу освободить вас от них, — он остановился напротив Росса. — Я жду результатов. И я хочу получить их немедленно. Лейтенант Росс, вы способны сделать так, чтобы ваш отсек выполнял задание в соответствии с уставными стандартами?
      — Я приложу все усилия, сэр, — прогремел Росс. В суровой складке его губ Джон видел сопротивление.
      — И эти ваши „все усилия” будут лучше, чем то, что я наблюдал здесь сегодня?
      Сейчас Джон увидел, что Росс задумался над тем, как ответить на этот вопрос. Его губы еще сильнее сжались.
      — Разрешите говорить открыто, сэр?
      — Хорошо. Облегчите душу.
      — Сэр, я думаю, что многие артиллеристы чувствуют, что вы давите на них, потому что ваши боевые заслуги превосходят их. Вы уничтожили „Черную звезду”, а мы служили под командованием капитана Беста, который проявил себя трусом в Битве на Рубеже.
      — Это смешно, — сказал Джон, и тут же пожалел о сказанном. Такт. Анна всегда напоминала ему об этом.
      — Верно, — сказал Спано. — Это смешно. Он — не герой. Расположить мины и потом послать ложный сигнал бедствия — не метод героя.
      Спано вообще не имел представления о дисциплине. Он не должен ни минуты оставаться в армии. Видимо, капитан Бест позволял ему вести себя как угодно, возможно, даже поощрял такое поведение. Джон должен обвинить Спано в нарушении субординации и отдать его под трибунал. Возможно, ему надо применить подобную меру не только к Спано, но и к Россу, Уотли, нескольким канонирам и некоторым членам экипажа из других отсеков. Но он чувствовал, что сначала надо дать им шанс исправиться, или, возможно, как предлагал генерал, перевести их на другое место. Они не были новобранцами. Эти люди долгие годы служили в Космофлоте. Они вели себя так, как их приучили.
      Космофлот должен был научить Спано тому, что значит быть офицером. Космофлот в лице капитана Беста распустил его. Политика и связи дали Бесту „Агамемнон” и позволили ему портить офицеров, попавших под его командование. Сейчас Космофлот в лице Джона Шеридана отвечает за это. Если Спано, Росс и другие смогут измениться, то он хотел бы предоставить им такую возможность. Им следует выучить, что это значит — носить форму Космофлота. А ему надо выучить, что действия капитана Беста вышли боком его команде.
      — Я именно это и имел в виду, когда сказал, что мы все начнем здесь с чистого листа. Никаких обвинений против капитана Беста. И, уж точно, никто из вас не отвечает за все, что он мог или не мог сделать.
      Джон резко махнул рукой, повысив голос:
      — Я гоняю вас потому, что состояние вашего отсека неприемлемо. Хуже того, вас это совершенно не беспокоит. Но для меня эта форма имеет значение: служба в Космофлоте имеет значение. Это значит, что каждую минуту надо стараться изо всех сил, командовать этим кораблем, прилагая все способности, не сдаваться, как бы ни устал, как бы ни разочаровался, как бы мне все это ни надоело. Посвятить жизнь чему–то более важному, чем я сам, какой–то большой цели. И я намерен сделать так, чтобы каждый на борту этого корабля соответствовал этим требованиям.
      Лицо Спано вспыхнуло.
      — Вы считаете, что можете научить нас тому, как управляться с лазерным орудием, когда мы делали это на протяжении многих лет? Может быть, вам лучше научить нас ставить мины? С лазерным орудием мы уж как–нибудь сами справимся.
      — Лейтенант Спано, — мрачно произнес Джон, — вы нарушаете субординацию. С этой минуты и до следующего уведомления вы находитесь под домашним арестом в своей каюте.
      Спано, сверкая глазами и раздувая ноздри, отдал честь и вышел.
      — Все свободны, кроме лейтенанта Росса, — Джон подождал, пока все канониры и остальные офицеры вышли.
      Росс выпрямил свое могучее тело и приготовился к разносу.
      Спано нужен урок дисциплины, быстрый и жесткий. Но Росс — другое дело. Что–то глодало его изнутри уже долгое время. Прослужив в армии так долго, Джон смог это уловить в его уставной позе, резких строгих чертах, в громком ревущем голосе.
      Джон встал перед Россом так, чтобы видеть его глаза.
      — Лейтенант, я понимаю, что жить в тени слухов о поведении капитана Беста в Битве на Рубеже не очень приятно для вас и вашей команды. Это как будто несмываемое клеймо на плече каждого из вас. Но я чувствую, что корни вашего сопротивления уходят намного глубже. Намного дальше, чем у тех офицеров, кто служил с капитаном Бестом на „Афине”. Когда я познакомился с членами экипажа и изучил их послужные списки, то обнаружил, что мое впечатление практически о каждом члене экипажа противоположно мнению капитана Беста. Каково ваше мнение о методах оценки команды капитана Беста?
      Росс замялся, резкая складка губ дрогнула.
      — Я спрашиваю ваше искреннее мнение, лейтенант.
      — Капитан Бест имел свои личные критерии, капитан.
      — Будучи старшим артиллеристом, часто ли вы соглашались с оценками капитана Беста?
      — Иногда, сэр. Временами я чувствовал, что капитан Бест, должно быть, обладает большей информацией, чем я.
      Джон повысил голос.
      — Большей информацией об артиллеристах и о том, как они исполняют свои обязанности, чем вы, их непосредственный начальник?
      Росс отвел глаза.
      — Капитан Бест был опытным командиром.
      Дело зашло в тупик. Росс держался как скала. Джон шагнул ближе, снова заглянув Россу в глаза.
      — Думаю, что капитан Бест не владел большей информацией ни об исполнении членами экипажа их обязанностей, и ни о чем вообще. Кажется, он поощрял самых ленивых и небрежных, и наказывал самых старательных членов экипажа. И это привело меня к убеждению в том, что у него были собственные критерии оценки команды. Критерии, не имеющие ничего общего с тем, что является основой Космофлота. Вы согласны с этим, лейтенант?
      — Не уверен, что правильно понял вас, сэр, — могучая фигура Росса качнулась, он поджал губы. Джон почувствовал, что очень близок к прорыву в отношениях с Россом. Со Спано можно без толку говорить весь день, и Джон не думал, что узнает что–нибудь новое. Со Спано все было ясно. Но проблемы Росса лежали намного глубже. Если Джон сможет пробиться и выяснить, что же гложет его, то, возможно, ему удастся наладить с ним контакт. До сих пор Росс не выказывал явного неповиновения, просто скверно выполняя свои обязанности, и не имел желания начать открытый конфликт. Если бы возник открытый конфликт, то, возможно, это можно было решить, и необходимость в сопротивлении исчезла бы.
      — Я имел в виду, что мне нужно взглянуть на всех моих старших офицеров и спросить у них: как? Что именно они сделали для капитана Беста, чтобы получить повышение? — он указал на Росса. — Например, вы. Начали службу с капитаном Бестом девять лет назад как энсин третьего класса. Сейчас вы лейтенант и старший артиллерист. Когда я смотрю на состояние дел в вашем отсеке, Росс, и на ваше собственное поведение: вашу небрежность, ваше упрямство, ваше пренебрежение инструкциями, вашу убогую мотивацию, то мне хочется знать, какими критериями руководствовался капитан Бест, когда неоднократно рекомендовал вас на повышение?
      По выражению лица Росса Джон понял, какое решение пришло тому в голову: дикое решение — набить рожу своему командиру. Тонкие черты лица Росса исказились, правое плечо опустилось, огромная правая ручища сжалась в кулак, а локоть отодвинулся назад, готовясь нанести удар. Вовсе не на такой прорыв надеялся Джон. Он инстинктивно поднял руку для защиты, и в этот момент Росс засопел. Его руки вместо удара, вытянулись по швам. Голова Росса нервно дернулась от Джона по направлению ко входу в отсек.
      — Капитан? — произнес генерал Лохшманан. Рядом с ним стояла его помощница.
      Джон опустил руку.
      — Мы… проводим учения, генерал. Чем обязан?
      — Ах, учения.
      Коммуникатор Джона пискнул.
      — Извините, сэр, — Джон поднес коммуникатор к губам. — Шеридан слушает.
      — Капитан, — сказал лейтенант Корчоран, — звонит ваша жена.
      Джон оглянулся на генерала.
      — Скажите ей, что я перезвоню. Я занят.
      Принять личный звонок во время боевой тревоги было явным нарушением устава. Корчоран должен бы знать об этом.
      — Примите звонок, капитан, — сказал генерал. — Мне бы хотелось побеседовать об этом учении с лейтенантом.
      Джон замялся, но потом понял, что у него нет выбора.
      — Есть, сэр!
      Потом проговорил в коммуникатор:
      — Переведите звонок на пульт связи орудийного отсека.
      Джон подошел к пульту связи, находившемуся около входа, нервно оглядываясь через плечо на прямую спину генерала.
      — Привет, дорогая.
      Он повернулся, увидел Анну в номере отеля.
      — Что–то не так?
      — Я не могу сейчас разговаривать.
      Генерал что–то обсуждал со своей помощницей.
      — Просто мне не по себе из–за того, что вчера ты выглядел таким виноватым…
      Теперь генерал повернулся к Россу, что–то говоря.
      — …решила принять предложение доктора Чанга, участвовать в качестве научного офицера в экспедиции к Пределу. Это займет шесть месяцев.
      Джон снова повернулся к Анне.
      — Ты улетаешь?
      — Это потрясающая возможность. Ты и не заметишь моего отсутствия.
      Он чувствовал, будто гонит ее.
      — Мне так жаль, что у нас ничего не сложилось.
      — Все в порядке. Просто время неудачное.
      Теперь Росс отвечал генералу. Его гулкий голос заглушал слова Анны.
      — Послушай, давай поговорим об этом в другой раз. У меня тут генерал, и вообще… у меня куча проблем.
      — Да. Прости. Я пришлю тебе информацию об экспедиции.
      — Отлично.
      Росс, поджав губы, стоял перед генералом, пытаясь взглядом что–то передать Джону.
      — Мне пора, — он выключил связь и присоединился к генералу.
      — Может быть вы, капитан Шеридан, объясните мне, что это за учения? — сказал Лохшманан подчеркнуто формально. — От вашего офицера, кажется, не добьешься ясного ответа.
      Джон сложил руки за спиной. На данный момент он в любом случае не хотел предавать огласке то, что произошло между ним и Россом.
      — Стандартная отработка действий при объявлении боевой тревоги, сэр.
      Пока генерал молчал, Джон умудрился придать своему лицу приятное выражение.
      — Ясно, — наконец сказал генерал. — Я проверил, как идет обновление ваших систем. Техники должны уложиться в три дня. Я ожидаю, что к этому времени ваша команда будет способна принять участие в маневрах.
      — Да, сэр!
      Три дня на то, чтобы разгрести авгиевы конюшни под названием „Агамемнон”.
      Он слышал, что эти маневры будут той еще работенкой.
      — Надеюсь, дома все в порядке?
      Джон на мгновение закрыл глаза. Лохшманан был лощеным генералом. Разговаривать с Анной во время учебной боевой тревоги выглядело верхом непрофессионализма.
      — Да, сэр.
      — Рад это слышать. Не будете ли любезны проводить меня в инженерный отсек? Я дам вам инструкции относительно обновления системы.
      Джон повернулся к Россу.
      — Мы закончим нашу дискуссию позже, лейтенант.
      — Есть, сэр! — прогрохотал Росс.
      Лишь после того, как Джон вместе с генералом покинул орудийный отсек, мечтая о том, чтобы Корчоран не принимал звонка от Анны, чтобы она выбрала для этого другое время, он вспомнил, что забыл сказать ей о том, что любит ее.
      Ну что ж, он скажет это в другой раз.

Глава 6