39

В левой руке Эммелайн несла огромную корзину роз, а правой опиралась на руку сэра Джайлза, сама поражаясь тому, как неспокойно у нее на сердце. Она направлялась к почетному месту на возвышении, специально построенном для Королевы Турнира. Ей было страшно, тревожно, заглянув в тайные глубины своей души, она поняла, что напугана до полусмерти. Если Конистан выиграет конный поединок и станет Рыцарем-Победителем… Эммелайн с ужасом думала, что в таком случае ей не хватит решимости — хотя бы потому, что этого требовала необычная традиция, установившаяся на турнире! — устоять перед Конистаном. Ей придется дать согласие стать его женой.

Она взглянула на мать, тоже решившую ради торжественного случая выйти на свежий воздух. Леди Пенрит, сидевшая между леди Конистан и миссис Баттермир, улыбнулась дочери и подняла руку в знак приветствия, когда та проходила мимо. Эммелайн кивнула в ответ, чувствуя, как знакомые страхи охватывают ее с новой силой и душат. Она никогда не выйдет замуж. Никогда.

Только бы пережить этот день. Послезавтра все ее гости, включая Конистана, разъедутся, и к ней вновь вернется спокойствие духа.

Но вот суждено ли ей когда-нибудь вновь узнать счастье, такое счастье, как в тот миг, когда он крепко сжимал ее в объятиях и целовал так страстно? Если бы только ей удалось навсегда изгнать эти воспоминания! Тогда она обрела бы покой.

Она шествовала следом за двумя фрейлинами (это были Оливия Брэмптон и Грэйс Баттермир), которые бросали ей под ноги букетики цветов до самого трона. У себя за спиной Эммелайн слышала лязг металла и глухое ворчанье четырех соперников — Девока, Соуэрби, Лэнгдейла и Конистана, — готовившихся оспаривать звание Рыцаря-Победителя. Каждое их движение вызывало дружный смех зрителей: с первого взгляда было видно, что ни один из претендентов не имеет навыков передвижения в боевых доспехах. Особенно веселились мужчины, ехавшие следом за основными соперниками в облегченных кольчугах из металлической сетки. Каждый был вооружен копьем, а каждое копье было украшено пестрым флажком, трепещущим на ветру. Во многих отношениях это было великолепное зрелище, не раз вызывавшее взрывы аплодисментов по мере продвижения группы всадников по дорожке, ведущей к трону Эммелайн.

Дамы в средневековых нарядах и высоченных остроконечных колпаках с развевающимися вуалями расположились полукругом на двух галереях, вокруг них хлопотала женская прислуга, собранная со всего поместья. Конюхи, одетые оруженосцами, тоже принимали участие в турнире и готовы были в любую минуту прийти на помощь рыцарям. Ну а галереи для зрителей, задрапированные длиннейшими полосами розового и зеленого крепа, были украшены таким количеством цветов, что ради этого пришлось опустошить сад Эммелайн.

Вокруг галерей и по обе стороны от турнирных дорожек толпились, весело галдя, жители селения и окрестные фермеры, решившие пожертвовать двумя-тремя часами работы, чтобы понаблюдать за рыцарским поединком. Эммелайн распорядилась всех их угостить лимонадом, оршадом и элем. Музыканты, игравшие в первый вечер во время Танца с Перчатками, бродили среди гостей с флейтой, гитарой и грушевидной мандолиной. Пожалуй, это был самый удачный штрих, так как присутствие музыкантов и их нежные мелодии немного смягчали напряжение момента. Даже громыхание доспехов звучало более мирно на фоне трелей флейты и легкого перебора струн.

Но даже в этих условиях Эммелайн была благодарна отцу за возможность опереться на его сильную руку в пути по — ну почему она только теперь это заметила? — слишком длинному проходу к королевскому трону. И почему ни одна из предыдущих королев ни разу не упомянула об этом изнурительном шествии?

После начала состязаний ей предстояло награждать розами каждого из отличившихся в бою рыцарей, например, усидевшего в седле после удара копьем или преуспевшего в Состязании с Кольцами, то есть в попытке на полном скаку попасть копьем в маленькое подвешенное на крючке колечко, подцепить его и презентовать Королеве. Получив приз, награжденный рыцарь должен был проехать перед галереями и бросить розу даме своего сердца. Перед началом турнира джентльмены обещали дамам приложить все усилия, чтобы добиться победы. Да, рыцарский турнир был событием во всех отношениях романтическим.

Усевшись на троне, Эммелайн тотчас же призвала к тишине и вызвала рыцарей на Состязание с Кольцами. Сэр Джайлз ознаменовал начало состязания выстрелом из пистолета, а затем взмахнул флажком, давая знак первому рыцарю, что тот может приступать. Первым оказался Чарльз Силлот. Он пришпорил лошадь, устремился вперед по дорожке с копьем наперевес и проткнул кольцо. Толпа разразилась восторженными возгласами, одобряя блестящее мастерство. После этого все пошло очень быстро: слуги едва успевали менять кольца, по взмаху флажка сэра Джайлза всадники, включая и тех, что были закованы в латы, стали подлетать буквально один за другим.

Это дало возможность Эммелайн лишний раз убедиться в том, что Конистан отлично их подготовил. Только одному из рыцарей не удалось достать кольцо. Вернее, ему не удалось попасть в кольцо копьем. Раздосадованный бесплодностью своих усилий, Гарви Торнуэйт слез с лошади (которая тоже, казалось, была рада проститься со своим незадачливым всадником), рукой снял кольцо с крючка и на своих двоих поднес его королеве под одобрительный хохот зрителей. Никто не стал возражать, так как прежде, чем сдаться, Гарви сделал не менее семи попыток проткнуть чертово колечко. Эммелайн наградила его тремя великолепными розами, которые он не замедлил преподнести Алисии Сивилл.

Эммелайн взглянула на них с внезапным интересом: повернув голову к Алисии, она уже начала примеривать на нее корону. Скажем, будущим летом… Впрочем, главная трудность заключалась в другом: как заставить Гарви выиграть хотя бы одно из состязаний? Но, увы, как только все эти занимательные соображения овладели ее умом, она вспомнила, что этому турниру суждено было стать последним.

Чтобы снова не впасть в уныние, она принялась следить за ходом состязания, и как раз вовремя: вскоре ей пришлось преподнести еще одну розу Чарльзу Силлоту. Он выиграл пять призов с пяти попыток!

Тяжелее всего призы давались, конечно, рыцарям в латах. Конистану только раз за три попытки удалось снять кольцо с крючка. Однако, получив розу от Эммелайн, он мгновенно завоевал симпатии публики, вернув ей цветок после того, как поднял забрало и поднес его к губам. Все приветствовали истинно рыцарский поступок аплодисментами, а королева стала пунцовой, как только что поднесенная ей роза. Все уже были наслышаны о его предложении и об ее отказе. Джентльмены хранили по этому поводу тактичное молчание, но среди дам ко дню конного поединка не осталось вроде бы ни одной, которая не попыталась бы взять ее под локоток, отвести в сторонку и деликатно намекнуть или сказать напрямик, что она поступает как последняя дура, отвергая руку человека, в которого столь явно и бесспорно влюблена.

«Неужели у меня все на лице написано?» — в сотый раз спросила себя Эммелайн.

Состязания с Кольцом закончились, финальный приз в виде семи роз был вручен Чарльзу Силлоту, безусловному победителю в этом виде. Он поступил, как настоящий рыцарь: тихо и сдержанно преподнес их Грэйс, пожелав ей счастья в замужестве.

Настал час последнего и самого опасного из состязаний: Конного Поединка с Копьями. Участникам, одетым в легкие сетчатые кольчуги, предстояло ограничиться борьбой с чучелом, сидевшим на деревянной лошади на другом конце дорожки. Это было нелегкое испытание: отдача от удара копьем по специально утяжеленной фигуре была столь велика, что могла бы запросто выбить из седла любого рыцаря, не проявившего достаточной ловкости. Первым выступил Гарви. Легкой рысцой подъехав к чучелу, он разок ткнул его копьем и провозгласил вслух, что ему точно известно, кто победитель. Признав таким образом свое поражение еще до начала боя, Торни отвесил поклон молчаливому противнику и проехал мимо него под дружный смех всех собравшихся. Это немного разрядило сопутствующее турниру напряжение.

Затем состязание началось всерьез. Разогнав коней галопом, всадники мчались один за другим с копьями наперевес и изо всех сил пытались выбить чучело из седла. Чуть ли не половина участников выбыла из соревнования, оказавшись на земле при первой же попытке ссадить тяжелую куклу. Претендентов осталось четверо. Во втором заезде двоим всадникам удалось сбить чучело наземь: Чарльзу Силлоту и Грегори Холлбэну. Остальные двое усидели на лошадях, но выбыли из борьбы.

В финальном заезде Чарльз Силлот, стремительно проскакав по дорожке, ударил соломенную фигуру со страшной силой и сумел ссадить ее, но его копье, застрявшее в одеянии чучела, буквально вывернуло своего владельца из седла на землю.

По сигналу сэра Джайлза Грегори Холлбэн издал боевой клич и сломя голову понесся по дорожке. Копье попало в цель, и соломенное чучело грохнулось на спину. Это было проделано так красиво, с такой обманчивой легкостью, что даже дамы вскочили на ноги, вместе со всей толпой приветствуя безупречный удар восторженным воплем. Ослепительно улыбаясь и вздымая тучи пыли, победитель прогалопировал к трону Эммелайн. Он лихо развернул коня боком и, получив в награду семь роз, широким жестом бросил наугад три из них дамам, сидевшим слева от Эммелайн, а три другие — тем, что сидели справа. Все затаили дыхание, ожидая, кому он подарит последнюю розу, но Грегори поднес ее к носу, вдохнул нежный аромат, а потом воткнул цветок между ячейками своей кольчуги, развернул лошадь и, гордо выпрямившись, отправился обратно на стартовую позицию. И опять толпа зааплодировала.

Эммелайн судорожно перевела дух. Настал час конного поединка, и она запоздало спросила себя, так ли умно было с ее стороны настаивать на сохранении традиции проведения последнего боя в настоящих тяжелых доспехах. Сэр Джайлз возражал против этого, считая, что опасность слишком велика. Но сейчас уже слишком поздно было что-либо менять; ей ничего другого не оставалось, как приветствовать поклоном четырех рыцарей, проехавших парадным шагом вдоль галерей. Правила были просты: выбитый из седла выбывает из соревнования, бой идет до победы, ничья засчитывается в том случае, если никому из четырех рыцарей не удастся усидеть на лошади. Копья были предусмотрительно затуплены, всадники снабжены толстыми деревянными щитами. Чувствуя, как сердце молотом стучит в груди, Эммелайн дала знак Дункану и Соуэрби сделать первую попытку.

Время как будто замерло, пока лошади набирали скорость. Оба всадника наклонили головы, держа копья под острым углом. Эммелайн вместе со всеми затаила дыхание, только шелест трепещущих на ветру знамен нарушал тишину, охватившую собравшихся. Когда послышался топот копыт, Все ощутили, как дрожит земля.

Несколько дам не удержались от крика, когда копья ударились о щиты.

Эммелайн слышала, как Грэйс вскричала «Дункан!» в ту самую минуту, когда он боком выскользнул из седла. Дункан упал не сразу, он еще долго пытался сохранить равновесие и занять прежнее положение, но к тому времени, как его лошадь перешла на шаг, доспехи, оказавшиеся слишком тяжелыми, увлекли его своим весом, заставив неуклюже шлепнуться на спину.

Зрители, облегченно вздохнув, приветствовали и его смехом и одобрительными возгласами.

Сама Эммелайн почувствовала, что у нее голова кружится от радости: слава Богу, ни один из соперников не пострадал. Дункан быстро поднялся на ноги, а Соуэрби обогнул дорожку и рысью приблизился к нему. Дункан снял шлем и перчатку и с дружеской улыбкой пожал руку Вардену. После этого он подошел к Эммелайн, о церемонно поклонился ей и, получив от нее красивый букет роз в качестве утешительного приза, немедленно презентовал их Грэйс. Галантный жест рыцаря вызвал у женской половины зрителей воркующие изъявления восторга.

Как только Дункан присоединился к проигравшим на дальнем краю поля, Эммелайн дала знак Бранту Девоку и Конистану занять свои места. Как необыкновенно выглядели соперники, закованные в стальную броню, сверкающую на солнце! Как грозно они опустили забрала и взяли копья наперевес! Сэр Джайлз опять взмахнул флажком, и кони сорвались с места в карьер. И снова наступила напряженная тишина. Лошади мчались по дорожкам навстречу друг другу. Наконечники копий все больше сближались. Девок ударил первым, его копье скользнуло по щиту Конистана, а секундой позже копье Конистана, видимо, попало точно в цель, так как Брант вылетел из седла не вбок, а прямо назад и свалился наземь.

В отличие от Дункана, Брант тотчас же вскочил на ноги и под веселый смех толпы принялся топать ногами, рыча от ярости. Эммелайн поняла, что он изрыгает проклятья, и порадовалась, что с такого расстояния замужние дамы не могут его услышать. Сорвав с головы шлем, Брант сунул его под мышку и направился к Эммелайн. По выражению его лица было ясно видно, что он все еще взбешен столь скорым поражением и никак не может смириться с тем, что для него все уже кончено. Впрочем, даже его безудержная злость оказала, как ни странно, благотворное воздействие на публику: поняв, что он цел и невредим, все стали дружно его приветствовать. Заслышав аплодисменты, Брант Девок сменил гнев на милость и заулыбался.

Когда он подошел к Эммелайн, она похвалила его вслух и наградила букетом. К тому времени, как он взял розы в руки, гнев Бранта окончательно улетучился, и он, премило улыбаясь, принялся раздавать по цветку каждой из молодых девиц, потом пожилым дамам, включая мать Дункана и мать Конистана, и наконец вручил последние три леди Пенрит.

Взгляд Эммелайн, как только Брант покинул площадку, немедленно приковался к двум оставшимся рыцарям. Итак, турнир свелся к последнему, решающему поединку между двумя сильнейшими противниками и давними соперниками. Она подняла руку, давая знак Соуэрби занять место у ближнего края турнирных дорожек. Варден легкой рысцой провел коня к ее трону. И опять наступило молчание.

Сэр Джайлз вышел вперед, на середину дорожки, отмеченную чертой, и перевел взгляд с одного рыцаря на другого, чтобы убедиться, что оба хорошо его видят. Они кивнули ему в ответ. Тогда он высоко поднял флажок над головой и резким взмахом опустил его к земле. Всадники тотчас же пришпорили своих лошадей. В течение долгих секунд в томительной тишине слышался лишь топот копыт.

Эммелайн казалось, будто каждую мышцу ее тела стянуло узлом, она судорожно вцепилась обеими руками в подлокотники импровизированного трона. Слезы испуга жгли ей глаза, дышать и вовсе не было возможности. И вот в сгустившемся от напряженного ожидания воздухе раздался глухой стук металла о дерево: оба копья встретились со щитами. Толпа ахнула и застонала. Всадники покачнулись в седлах, но каким-то чудом сумели усидеть и проскакали друг мимо друга к противоположным концам дорожек. А по толпе вновь волной прошел стон: соперникам предстояла вторая попытка.

Эммелайн откинулась на спинку кресла и попыталась перевести дух. И как только ей в голову взбрела чудовищно глупая затея устроить средневековый турнир! У нее даже колени задрожали при мысли о том, что любой из соперников может серьезно пострадать во время поединка.

А они тем временем уже были готовы к новой схватке. Эммелайн кивнула отцу, он вышел вперед и быстро взмахнул флажком.

Рыцари двинулись навстречу друг другу еще стремительнее, вонзая шпоры в бока лошадей, наклонив головы и приготовив копья для удара. На этот раз Соуэрби нанес противнику мощный удар, а тот промахнулся, его копье едва задело край щита Вардена. Сила удара Соуэрби была так велика, что виконт вместе с лошадью отлетел в сторону от барьера, разделявшего дорожки. Чтобы удержаться и не упасть вперед, через шею своего коня, он принялся отчаянно работать поводьями, стараясь выровнять ход лошади и восстановить равновесие. Проклятый панцирь давил ему на плечи, не давая свободно двигаться, и тянул к земле. Соуэрби тем временем проехал вперед, до конца всей дорожки. Среди зрителей раздавались крики и стоны, дамы хватались друг за дружку, словно надеясь подобным образом помочь Конистану вернуть себе положение в седле. Но виконт помог себе сам: оттолкнувшись нечеловеческим усилием, он приподнялся в стременах и опустился на седло. Толпа приветствовала его восторженным ревом. Вновь обретя устойчивость, он вскинул копье высоко над головой и рысью поскакал к своему месту в дальнем конце дорожки.

И в третий раз с мучительным стеснением в груди Эммелайн подняла руку, чтобы подать знак отцу. Флажок взметнулся и опустился, рыцари вновь ринулись в атаку. Это последний раз, подумала Эммелайн. Не может быть, чтобы не последний. Больше она не выдержит, она лишится чувств, если спор и теперь не разрешится. Грохот металла прозвучал оглушительно, копье Конистана от удара переломилось надвое. Соуэрби развернулся боком и вылетел из седла, приземлившись в груде металлических обломков. Его собственное копье, задранное под слишком большим углом, нанесло Конистану скользящий, но мощный удар по шлему, заставивший виконта откинуться назад.

Эммелайн вскочила, не помня себя от страха, и закричала. Конистан чудом усидел в седле, но пока конь неудержимо мчал его вперед по дорожке, его голова опустилась на грудь, он казался оглушенным. Скотби перехватил взбесившуюся лошадь, поймав уздечку и заставив испуганное животное остановиться на полном скаку. Несколько конюхов в то же время поспешили на помощь Вардену.

Конистан вздрогнул и заставил себя поднять голову. Пристально оглядев его, Эммелайн поняла, что он не ранен, хотя, похоже, не отдает себе отчета в том, где находится. Ладно, главное, цел. Скотби тихонько обратился к нему с какими-то словами, и виконт несколько раз кивнул в ответ. Бросив взгляд на дальний конец дорожки, старший конюх увидел, что Варден поднимается на ноги, и доложил об этом Конистану. Виконт сумел развернуть коня и убедился собственными глазами, что Соуэрби невредим. Тогда он слегка пришпорил лошадь, одновременно удерживая ее поводьями, и рысцой направился к Вардену.

Глубоко вздохнув, Эммелайн без сил опустилась на свой трон.

Мужчины пожали друг другу руки, обменялись несколькими словами, а потом Соуэрби приблизился к Эммелайн.

Она поблагодарила Вардена за его героические старания и отдала ему в награду все оставшиеся у нее розы. Он заговорил тихо-тихо, так, чтобы никто, кроме нее, не мог услышать:

— Я бы отдал их вам, Эммелайн, но, боюсь, победа осталась за Конистаном. — Пот стекал струйкой у него по виску, он печально улыбнулся. — Надеюсь, вы не станете упорствовать в своем отказе! Ей-Богу, сегодня он заслужил вашу руку!

Откланявшись, Варден любезно раздал по цветку всем дамам, как до него это сделал Брант Девок.

Эммелайн быстро перевела взор на Конистана, терпеливо ожидавшего, пока Соуэрби распорядится своим призом. Царственно высокий, он сидел, гордо выпрямившись в седле, и держал шлем на отлете, как настоящий солдат. Ее сердце было так переполнено любовью и радостным облегчением, что слезы сами собой хлынули из глаз. Она смахнула их, подумав, что если бы можно было с такой же легкостью усмирить противоречивые чувства, бушевавшие у нее в груди… Если он сейчас опять попросит ее руки…

Когда Варден покончил с розами и отъехал в дальний конец поля, где уже собрались все остальные участники турнира, Конистан выдвинулся вперед, чтобы востребовать свою награду. Он получил тяжкий удар по голове, не только оглушивший его, но и разукрасивший ему щеку у края шлема, там, где ее задел наконечник копья, здоровенным кровоподтеком. Он даже мельком подумал, не кровоточит ли рана, впрочем, в эту минуту ему было все равно. Он твердо знал только одно: сейчас он опять попросит руки Эммелайн. Только что пережитая опасность наглядно показала ему, что годы жизни могут быть коротки по тысяче причин.

Когда Конистан подъехал к ней, Эммелайн не на шутку встревожилась, увидав пожар, полыхавший в его взгляде. Она всей кожей ощущала напряжение его воли. Он остановил коня прямо напротив трона, ни на минуту не сводя с нее серьезного и пристального взгляда.

— Сударыня! — заговорил Конистан, и среди зрителей мгновенно наступила тишина. — Я пришел не за короной, которую вы держите в руках, а за ценным призом. Даровать его мне — в вашей власти. Насколько мне известно, традиции проведения вашего турнира дают мне право на этот приз, другими словами, я могу требовать от вас согласия стать моей женой! — Тут он улыбнулся и протянул ей руку, а затем продолжил, немного понизив голос:

— Но я не требую, Эммелайн, я прошу. Прошу от всего сердца: не заставляйте меня страдать понапрасну, дайте мне тот ответ, которого я так жду!

С галерей послышался дружный дамский вздох и шелест платочков, торопливо разворачиваемых и прижимаемых к увлажнившимся глазам.

Эммелайн поднялась, не чуя под собой ног. Она оглянулась направо и налево: отовсюду на нее были устремлены растроганные взгляды и слезливые улыбки. Все ободряюще кивали, прижимая платочки к мокрым щекам, словно призывали ее ответить согласием на столь нежную мольбу.

Она взглянула на мать, и та ответила ей взглядом, полным любви и понимания. Леди Пенрит тоже улыбалась и кивала ей, лишь усугубляя тем самым остроту борьбы, разгоревшейся в груди дочери. Эммелайн не знала, что ей делать, но не хотела давать согласие Конистану только потому, что именно этого ждали от нее все окружающие.

Она вновь перевела взгляд на лицо человека, в которого была влюблена, и уже открыла было рот, чтобы еще раз отказать ему все по тем же причинам, что и раньше, но тут заметила струйку крови, лениво ползущую у него по щеке из небольшого пореза возле уха. Ее вдруг осенило, что в турнирном поединке его запросто могли бы тяжело ранить, даже убить.

— Вы поранились, — проговорила Эммелайн, обращаясь скорее к себе самой, чем к Конистану.

В ту минуту, когда она увидела его рану, что-то словно сдвинулось у нее в груди. Она вдруг поняла, что жизнь — это единое целое, что надо ценить каждый час и нельзя руководствоваться во всех своих поступках одним только страхом перед наследственной болезнью.

Раздиравшие ее противоречивые чувства внезапно уступили место ощущению глубокого покоя. Улыбнувшись Конистану, Эммелайн шагнула к краю возвышения и перегнулась через перила, чтобы вложить свои тоненькие пальчики в его протянутую руку.

— Вот вам моя рука и все остальное тоже, если вы твердо уверены, что действительно хотите этого, — тихо сказала она.

Он крепко сжал ее руку в своей и поднес к губам.

Неистовый вопль, вырвавшийся в эту минуту сразу из сотни глоток, едва не оглушил Эммелайн. Прежде, чем она смогла понять, что происходит, все ее подруги сорвались с мест и окружили ее со всех сторон, осыпая поздравлениями и пожеланиями счастья, смеясь и плача в промокшие насквозь платочки.

Топот копыт возвестил о приближении всадников. Они тоже со смехом и громкими возгласами принялись поздравлять Конистана.

40

Позже в тот же день Эммелайн узнала правду о своем рождении. Потрясенная, не зная, что сказать, она сидела рядом с матерью, как всегда полулежавшей в своем кресле. Лучи послеполуденного солнца, проникавшие сквозь гардины в маленькую гостиную леди Пенрит, пригревали ей щеку. Когда мать закончила свой рассказ, Эммелайн встретилась глазами с ее добрым и сочувственным взглядом. Немного помолчав, она спросила:

— Вы хотите сказать, что я — найденыш, принесенный вам цыганами?

— Да, любовь моя.

Столько вопросов теснилось в уме у Эммелайн, что она в смятении покачала головой, не зная, в каком порядке их задавать.

Леди Пенрит пришла ей на помощь:

— Она была дочерью священника, отвергнутой своими жестокосердными родителями. Она умерла родами, и ты попала бы в приют, если бы цыгане, узнав о твоем злосчастном появлении на свет, не принесли тебя ко мне. В моих глазах ты — дар Божий, запомни это.

В течение следующего часа Эммелайн забрасывала мать совершенно детскими вопросами. Хотя только что услышанная новость потрясла ее до глубины души, она ни на минуту не забывала о том, что родители всю жизнь ее обожали, невзирая на то, что она им не родная дочь.

Ей было несвойственно роптать на судьбу, да и жаловаться было бы грешно: ведь ее жизнь, несмотря на несчастливое начало, была поистине волшебной сказкой. Она не могла не понимать, что размышления о ее необычном происхождении сулят ей в будущем немало тревожных минут. Но в глубине души была благодарна судьбе, приведшей ее в Уэзермир и в Фэйрфеллз.

Некоторое время Эммелайн просидела рядом с матерью в немом замешательстве, и вдруг до нее дошло, что означают на самом деле обстоятельства ее рождения: она не могла унаследовать недуг леди Пенрит!

Теперь она вновь уставилась на мать в изумлении:

— Почему же вы не сказали мне правду еще в субботу? Вы же знали, что страх перед болезнью — единственное, что удерживает меня от согласия на свадьбу с Конистаном! Зачем вы оставили меня в неведении?

Леди Пенрит рассмеялась.

— Дорогая моя, — ответила она, положив руку поверх руки дочери, — конечно, в твоих глазах мой поступок выглядит чудовищно жестоким, но мне хотелось, чтобы ты сама поняла, что семейная жизнь — это не ложе из розовых лепестков, и мои скрюченные кости тут совершенно ни при чем.

Эммелайн ощупала запястье. Сколько раз она делала это в прошлом, будучи уверенной, что боль в руке является первым вестником подступающей неумолимой болезни! Теперь к ней пришло понимание того, что это всего лишь следствие двух неудачных падений с седла, а вовсе не симптом наследственного недуга.

Она кивнула.

— Думаю, вы поступили мудро, заставив меня пересмотреть мои взгляды на жизнь. Увидев, что Конистан поранился во время турнира, я поняла, как глупо было бы отказывать ему из страха перед будущим, тем более что, когда я рассказала ему о своей предполагаемой болезни, его это известие ни капельки не смутило. — Потом она наклонилась к матери и спросила:

— Но вот не пожалеет ли он о том, что сделал мне предложение, когда узнает, что я найденыш?

— Если пожалеет, — задумчиво отвечала леди Пенрит, — значит, я сильно заблуждалась на его счет. Но вряд ли это так. К тому же за последние два дня твой суженый получил такой урок по части сострадания, какого ему вовек не забыть.

— Вы имеете в виду его мать?

— Вот именно, — кивнула леди Пенрит.

В отличие от нее Эммелайн была далеко не так уверена в успехе; по дороге в библиотеку, где ее ждал Конистан, она почувствовала столь сильное сердцебиение, что не на шутку испугалась, как бы не упасть замертво еще прежде, чем он успеет ответить «да» или «нет».

Она остановилась на пороге, глядя на виконта через всю комнату и не смея произнести ни о слова. Что, если именно сейчас, когда она наконец примирилась с мыслью о вступлении в брак с ним, он ее покинет в угоду фарисейским представлениям о приличиях?

Конистан стоял к ней спиной и смотрел на ее заветный цветочный сад за окном, так что Эммелайн оставалось лишь гадать о том, какие чувства им владеют. Но она вскоре поняла, что он знает о ее присутствии, поскольку он вдруг произнес:

— Боюсь, вам будет так недоставать вашего сада, моя дорогая, что, пожив в Гемпшире несколько месяцев вы, чего доброго, сбежите от меня?

Только после этого он с улыбкой обернулся. Какой нежностью, какой любовью просиял его взор, обращенный к ней! Значит, он еще не успел переговорить с ее отцом… Значит, он еще ничего не знает… Если бы знал, то, уж конечно не улыбался бы ей сейчас. Он бы хмурился и смотрел на нее тучей!

Эммелайн судорожно сглотнула.

— Вы еще не говорили с моим отцом? — спросила она хриплым шепотом.

Конистан насмешливо приподнял бровь.

— О чем именно, любовь моя? О том, что я пригласил ваших родителей вместе с вами провести остаток лета в моем загородном доме в Гемпшире, или о том, что вы цыганский подкидыш?

Эммелайн показалось, что все ее тело растаяло по кусочкам при этих словах. В мгновение ока она пересекла комнату и бросилась ему на шею.

— Я так боялась, что вы теперь сочтете меня недостойной вашей руки.

Он привлек ее к груди и прошептал:

— А как насчет моей семьи? Вы ведь не откажетесь от меня только потому, что моя мать возвратилась в Англию, прожив много лет во втором браке, пока мой отец был еще жив?