17

— Где же шут? — взволнованно спросила Эммелайн. Ее нервы были напряжены до предела. Она стояла за дверями парадной гостиной, где все ее гости уже собрались в ожидании начала обеда. — Он должен был быть здесь вот уже час назад, без него я не могу начать!

Блайндерз учтиво заметил, что, насколько ему известно, все до единого представители актерского цеха славятся своей необязательностью и неумением следить за временем, но он может послать лакея к парадному, чтобы проверить, не прибыл ли нужный ей человек.

Эммелайн уже готова была приказать невозмутимому домоправителю отправить отряд не меньше, чем из двадцати своих подчиненных на поиски того, кто был ей так нужен, и привести его связанным по рукам и ногам, если потребуется, однако в ту же самую минуту далекий перезвон бубенцов возвестил о его появлении.

Этого скомороха, искусного не только в актерской игре, но и в акробатике, она нашла в бродячей труппе, дававшей представления в Эмблсайде, и там же наняла еще трех музыкантов, владевших искусством разыгрывать незамысловатые музыкальные пьески минувших веков. Теперь это сборище талантов располагалось у нее за спиной. Время от времени они принимались беспокойно настраивать свои инструменты.

Один из них, высокий и тощий, с прямыми, как солома, волосами, скрытыми под зеленой шапочкой с пером, держал на сгибе локтя флейту. Второй, приземистый и коренастый, совершенно лысый, с головы до ног затянутый в черное трико, перебирал струны гитары какой-то необыкновенно причудливой формы. Третий музыкант — в очках, с толстым животом, был одет монахом. Темная ряса с капюшоном лишь подчеркивала его дородность, так как завершающей деталью костюма служила толстая витая веревка, пересекавшая его внушительное брюхо. И инструмент он себе подобрал по фигуре: в руках у него была мандолина.

Эммелайн была чрезвычайно довольна видом музыкантов и сейчас бросила на них взгляд, с удовлетворением отметив про себя, что они в точности отвечают ее намерению создать для гостей менее чинную, непринужденную обстановку, царившую, по ее убеждению, на старинных английских празднествах.

Именно по этой причине и с той же целью сама она нарядилась в один из своих средневековых костюмов: бархатное платье цвета бургундского вина, простое по фасону, плотно облегающее фигуру и красиво расходящееся колоколом от бедер к подолу. Того же покроя были и рукава: они расширялись раструбами и спускались гораздо ниже запястий. Эта последняя деталь была задумана и выполнена с определенной целью: Эммелайн надеялась, что ее рукава, в особенности левый, послужат тому, чтобы Грэйс и Дункан оказались партнерами в первом из мероприятии этого вечера, которое она назвала Танцем с Перчатками.

— Вот теперь я слышу приближение шута! — воскликнула молодая хозяйка. — Он, наверное, нацепил не меньше двух дюжин колокольчиков! Какой невообразимый шум! Теперь-то, я полагаю, каждый, кто находится в гостиной, будет предупрежден о нашем запоздалом появлении, и весь эффект неожиданности пропадет!

Излучая неодобрение каждой клеточкой своего существа (он никогда не делал секрета из своего истинного отношения к турнирам Эммелайн), Блайндерз сухо бросил сквозь зубы:

— Несомненно.

— Да будет вам, Блайндерз! Приберегите эту постную физиономию на страстную пятницу. Признайтесь, ведь в глубине души вы обожаете мои турниры?

От этих слов почтенного домоправителя чуть не хватил удар. Собрав в кулак всю свою волю, он едва удержался от суровой отповеди. Увидев, как побагровел Блайндерз, Эммелайн решила больше его не дразнить и сосредоточила все свое внимание на шуте.

Он появился из-за угла с большим шумом и суетой, скользя по натертому до блеска паркету в своих мягких матерчатых туфлях с бубенчиками и делая пируэты на каждом шагу. Впрочем, сочтя, очевидно, что этого недостаточно, он завершил свой эффектный выход головокружительным сальто-мортале и приземлился на одно колено перед Эммелайн в самой что ни на есть покаянной позе. Видно было, что он предан своему искусству душой и телом.

— Тысяча извинений, госпожа Эммелайн! — вскричал шут, срывая с головы пурпурную с белым треуголку и с размаху прижимая ее к груди. — Клянусь, у меня не было намерения задерживаться до столь позднего часа, но, увы, судьба в лице прелестнейшей из… — Он картинно помедлил и наконец, сделав вид, будто вспомнил, где находится, неуклюже закончил:

— э-э-э… то есть несчастнейшей, я хочу сказать, старой селянки, нуждавшейся в моей помощи. Она упала на обочине дороги и взывала к моему состраданию! Что же я мог сделать, если не расцеловать… вернее, что мне было делать, как не проводить ее домой, в лоно любящей семьи!

Эммелайн изо всех сил пыталась удержаться от смеха, особенно в присутствии Блайндерза, испепелявшего нахала грозным взглядом.

— Прошу вас, довольно изображать доброго самаритянина! — притворно нахмурилась она. — Бессовестный плут! Вы городите вздор и прекрасно это знаете! Все, что меня интересует, так это то, что вы наконец-то прибыли. Поэтому советую вам вновь водрузить на голову шапку, — он тотчас же повиновался, едва заслышав приказ, — и приготовиться сопровождать меня в гостиную. Вы увидите там моих гостей, их тридцать пять, включая нескольких почтенных дам, которые будут оскорблены до глубины души, если вы себе позволите распускать язык!

Шут поднялся на ноги и отвесил поясной поклон.

— Прекрасно понимаю ваши опасения. Не беспокойтесь, я буду приставать только к молоденьким… то есть, я обещаю вести себя примерно!

Речь у него была грамотная и бойкая, на мгновение она даже поразилась тому, насколько он похож на образованного джентльмена. Что ж, по крайней мере он превосходный актер да вдобавок еще и красавец писаный — с высокими скулами, ямочкой на подбородке и самым вызывающе дерзким взглядом, какой ей когда-либо доводилось видеть. Даже Конистан, имевший репутацию отчаянного сердцееда, не мог бы сравниться с этим лихим парнем. На всякий случай Эммелайн еще раз посоветовала ему воздержаться от излишней вольности в поведении и с напускной строгостью погрозила пальцем.

Уныло повесив голову, шут заверил ее, что раскаивается, и обещал исправиться.

— А теперь прошу вас, — продолжала она с серьезным видом, — выслушать меня очень внимательно. Как только вы переступите порог гостиной, можете сколько угодно обхаживать молодых леди, но предупреждаю, ведите себя при этом прилично и обращайтесь с ними вежливо, потому что комната будет полна молодых господ, готовых оторвать вам руки и ноги, если вы посмеете зайти хоть на дюйм дальше безобидного целования пальцев и тому подобного! Однако среди молодых дам есть одна, — добавила Эммелайн, — которую вы должны особо отличить. — Она подробно описала Грэйс, включая ярко-синее кисейное платье, которое будет на ней надето. — Самое малое, о чем я хочу вас просить, это притвориться, что вы влюбились в нее без памяти с первого взгляда. Можете всласть покувыркаться у ее ног, потом переходите к другим. Словом, вы должны вызвать румянец на щеках и смех у каждой из юных леди, находящихся в гостиной.

Он кивнул, в уголках его рта играла полная понимания, многозначительная улыбка.

— А вообще-то я передумала, — воскликнула вдруг Эммелайн в порыве вдохновения. — Можете ухаживать и за замужними дамами!

Шут широко улыбнулся, услыхав эти слова, и сердце Эммелайн наполнилось сладким волнением. Сколько веселья несли с собой ее турниры! Набрав в грудь побольше воздуху, она подала руку шуту, и он взял ее, изогнувшись в театральном поклоне.

Она кивнула Блайндерзу и исподтишка бросила на старого дворецкого смеющийся взгляд. Девушка была убеждена, что, храня чопорный и неприступный вид, в глубине души он наслаждается своей ролью, хотя никогда в этом не признается. Широким жестом он настежь распахнул двери и громогласно объявил:

— Госпожа Эммелайн!

Короткими затихающими волнами разговор в гостиной постепенно умолк. Все глаза были обращены на нее. Блайндерз продолжал:

— Госпожа Эммелайн просит вашего внимания, дамы и господа! Прошу всех выслушать меня очень внимательно, иначе вы не узнаете и не поймете правил, — он сделал длинную паузу и, драматическим жестом указав на Эммелайн, закончил:

— Танца с Перчатками!

Теперь по гостиной прокатился гул взволнованных восклицаний, издаваемых преимущественно женщинами. Появление Эммелайн на пороге в обществе шута получилось очень эффектным. Музыканты следовали за нею по пятам. Флейта чарующе выпевала простую мелодию, гитара и мандолина сопровождали ее завораживающим аккомпанементом. Эммелайн плавно двинулась вперед, с наслаждением ощущая, как бархатный полушлейф ее платья ползет за нею, шурша и цепляясь за ковер. Шут шел рядом с нею, по-прежнему высоко держа ее пальцы, по временам низко кланяясь ей и непрерывно позванивая всеми своими бубенцами, пока она не достигла середины гостиной и не остановилась прямо на виду у всех. Веера дам работали без устали, в томительном ожидании. Джентльмены взволнованно переминались с ноги на ногу, с любопытством изучая с головы до ног ее костюм, особенно волосы, длинными локонами спускающиеся по спине из-под венка летних цветов на макушке.

— Дорогие друзья! Уважаемые гости! — провозгласила Эммелайн, подражая интонациям театральных актеров. — Объявляю турнир открытым!

По залу прокатился одобрительный гул, молодые господа, не сдержавшись, прокричали «Ура!», прозвучавшее подобно звериному реву. Эммелайн засмеялась от удовольствия, а затем не без труда постаралась восстановить тишину, чтобы продолжить свою речь.

— Правила просты, — пояснила она. — Покорнейше прошу всех рыцарей, не щадя усилий, проявить себя наилучшим образом в предстоящих состязаниях, а прекрасных дам, — она сделала паузу и задорно улыбнулась женской половине зала, — прошу, не краснея, отдавать свои платочки на счастье кавалерам, к которым они благосклонны!

При этих словах незамужние леди захихикали, а замужние обменялись многозначительными взглядами и по молчаливому уговору решили, что речь Эммелайн не выходит за рамки приличия.

Сэр Джайлз стоял за спинкой кресла своей жены и держал ее за руку, которую она положила на плечо. Оба они улыбнулись дочери, и эта улыбка вдохновила Эммелайн. В самых кратких словах она объяснила собранию, что каждая из дам должна снять перчатки и положить их в любую из двух серебряных чаш, с которыми будут обходить зал два ливрейных лакея. Необыч ный приказ вызвал взрыв взволнованных и удивленных восклицаний.

— Можете начинать, прошу вас, — добавила Эммелайн, увидев, что дамы обмениваются недоуменными взглядами. Тут вперед выступил шут. Приблизившись к девицам, он с ужимками, поклонами и прыжками, направо и налево целуя ручки, принялся уговаривать их отдать лакеям перчатки.

Эммелайн весело наблюдала, как ее подруги одна за другой снимают перчатки, все разные по рисунку, длине и материалу. У одних перчатки были длинные, у других — короткие. Одни были сшиты из кружева, другие — из тончайшего льняного батиста. Среди перчаток попадались белые, желтые, лиловые, розовые; одни были украшены вышивкой, другие расшиты мелким речным жемчугом, — словом, по ее наблюдениям, двух одинаковых пар перчаток просто не существовало.

Убедившись, что юные леди послушно выполняют ее приказ, Эммелайн продолжала:

— Каждый из джентльменов, желающий найти партнершу для обеда и начинающегося вслед за ним бала, должен выбрать пару перчаток в одной из чаш. Ради вашего же блага я от души надеюсь, что, войдя в гостиную сегодня вечером и вступив в разговор с прекрасными дамами, вы обратили внимание на их туалеты.

Среди мужской части зала при этих словах пронесся стон разочарования и досады: все, как один, джентльмены признались, что не обратили никакого внимания на перчатки своих избранниц!

— Пусть это послужит вам уроком! — с веселым смехом вскричала Эммелайн. — Разве вы, господа, не знаете, сколько усилий мы затрачиваем при выборе платьев, перчаток и прочей мишуры с одной-единственной целью — угодить вам?

— Я, например, всегда любуюсь красотой самой дамы, а не ее одеждой! — нашелся Брант Девок. — Неужели вы думаете, что я стану обращать внимание на какие-то перчатки, в то время как я очарован красотой ее лица?! Это нечестно!

— Прекрасно сказано, доблестный рыцарь, — ответила Эммелайн, следуя стилю и духу минувшей эпохи. — В награду за столь изысканный комплимент дарую вам право первым выбрать себе партнершу!

Он тотчас же выступил вперед, расплываясь в самодовольной улыбке.

— Ей-Богу, мне это нравится! Отличная мысль!

Лакеи все еще ходили по залу, так как не все дамы к этой минуте успели снять и отдать перчатки, поэтому ему пришлось подождать. Он терпеливо наблюдал, как замешкавшиеся юные леди снимают и кладут перчатки в серебряные чаши. Его улыбка стала еще шире, когда он заметил, в которую из чаш опустила свои перчатки цвета лаванды мисс Оливия Брэмптон.

Теперь уже и другие господа начали вытягивать шеи, чтобы разглядеть, что за перчатки надеты на каждой из дам. Вспыхивали споры, высказывались догадки по поводу тех леди, которые поспешили первыми расстаться со своими перчатками. В общем и целом Эммелайн могла быть довольна: эту часть своего плана ей удалось воплотить без сучка, без задоринки. Но при мысли о том, что еще предстояло сделать, — а речь шла о поступке, который она сама не могла бы назвать иначе, как самым, что ни на есть, бессовестным жульничеством, — у нее от страха задрожали колени. Однако увидев, как Грэйс снимает белоснежные батистовые перчатки, перехватив тоскующий влюбленный взгляд, брошенный ею на Дункана, Эммелайн вновь обрела прежнюю решимость. Она внимательно проследила, в какую из чаш ее подруга бросила свои перчатки, и кивнула шуту, подтвердив, что Грэйс — именно та, кого он должен выделить среди остальных.

Верный шут ее не разочаровал: вскоре он уже резвился вокруг Грэйс, поминутно хватаясь за сердце, словно сраженный насмерть ее красотой. Он так старался, целуя ее пальцы и падая в обморок у ее ног, что девушка вскоре зарделась и заулыбалась в счастливом смущении. Эммелайн решила, что никогда в жизни ее подруга не была так хороша, как в эту минуту.

Оглядывая толпу, она вскоре заметила Дункана. Он стоял подле одного из высоких окон, из которого открывался вид на озеро. Сама не веря собственным глазам, Эммелайн отметила, что молодой человек впервые смотрит на Грэйс с неподдельным интересом и даже искренним восхищением.

Она не удержалась от улыбки, чрезвычайно довольная тем, что ее усилия увенчались таким безоговорочным успехом. Однако ее ликование сразу же угасло, как только она встретилась глазами с пронизывающим взглядом Конистана. Увы, он тоже — не случайно, разумеется! — оказался неподалеку от Дункана и не только не захотел ответить на ее улыбку, но, напротив, высокомерно поднял бровь. Черт бы его побрал! С этой минуты ей придется быть очень-очень осторожной в своих действиях. Не дай Бог, он что-нибудь заподозрит!

18

Лорд Конистан оказался в затруднительном положении. Судя по подозрительно яркому блеску в изумрудных глазах Эммелайн, она задумала и сейчас приводила в исполнение какую-то дерзкую каверзу, самым непосредственным образом связанную с экстравагантным способом подбора партнеров для обеда и бала. Но в то же время его настолько сильно поразил ее облик, ему так понравилось ее бархатное платье в старинном духе, обрисовывающее прелестную стройную фигуру, что он почти готов был ослабить бдительность и придумать собственную уловку, чтобы стать ее партнером на этот вечер. Мучительное, но — Боже! — такое знакомое раздражение охватило его душу, когда он вновь, уже в который раз, ощутил двойственность своих намерений в отношении Эммелайн. Ему хотелось начать ухаживать за нею всерьез, выяснить, что в действительности кроется за ее очарованием и красотой, но в то же самое время его обуревало желание задать ей хорошую трепку.

По крайней мере это интригующее начало помогло ему разрешить одну загадку: почему вчера, рассматривая из-за плеча Эммелайн карточки с расположением гостей за обеденным столом, он не увидел плана на сегодняшний вечер. И если совесть нашептывала ему, что подсматривать через плечо нехорошо, что, поступая подобным образом, он ведет себя ничуть не лучше, чем сама Эммелайн, то одного взгляда, брошенного на Дункана, одной мысли о том, какая судьба ждет его сводного брата, если оставить его один на один с коварными затеями хозяйки дома, оказалось довольно, чтобы рассеять все сомнения и колебания в душе Конистана.

Судя по тому, как при самых различных комбинациях Грэйс оказывалась сидящей либо рядом, либо напротив, но неизменно в поле зрения Дункана, можно было смело предположить, что он разгадал первую уловку Эммелайн. Что ж, эту часть ее дьявольской интриги нетрудно будет разрушить!

Однако стоило Конистану обернуться к Грэйс, как его в сотый раз с того самого момента, как она появилась в гостиной, обуяли сомнения. Если бы не Дункан, привлекший к ней внимание брата, виконт ее, наверное, даже не узнал бы. Она очень изменилась, изменилась настолько, что, глядя на нее, он недоверчиво покачал головой. Хотя ему было совершенно ясно, что его настоящий враг — Эммелайн, он предпочел бы, чтобы Грэйс по-прежнему оставалась пугалом огородным.

Сегодня он впервые увидел Грэйс после того вечера, когда она упала в обморок на балу у миссис Уитригг, и ему пришлось признать, что с тех пор она просто расцвела. Ее каштановые волосы, красиво уложенные, обрамляли лицо, оживляя его шаловливыми кудряшками. Цвет лица всегда был самой привлекательной из ее черт, но сейчас Конистану казалось, что никогда прежде ему не доводилось любоваться такой нежной, молочно-белой кожей. Смущенная прыжками шута, то и дело замиравшего в нелепых позах у ее колен, Грэйс покраснела, и нежный румянец расцвел у нее на щеках бутонами роз, раскрывающимися навстречу солнцу. И платье отлично сидит на ней, подумал Конистан, сам себе удивляясь, что замечает подобные вещи. Но тут ему пришло в голову, что до сих пор вся ее одежда была столь же немодной, сколь и скверно сшитой. Цвет платья — яркий, насыщенный синий — тоже подчеркивал красоту ее хрупкой фигурки и по-детски невинного личика. Да, Грэйс была сказочно хороша и могла бы поспорить красотой с любой другой молодой леди в парадной гостиной.

Взглянув на Дункана, Конистан не мог не заметить, что его сводный брат не меньше, чем он сам, потрясен переменами во внешности мисс Баттермир.

«О Господи, — подумал виконт, — мы пропали!»

— Танец с Перчатками! — обратился он к Дункану. — Странный способ подыскивания партнеров для гостей, ты не находишь?

Он надеялся заставить Дункана сделать определенные выводы относительно побуждений, которыми руководствовалась Эммелайн.

Однако Дункан, заслышав эти слова, неожиданно рассвирепел.

— Не знаю, что ты имеешь в виду! — воскликнул он в припадке раздражения. — Мне, например, эта идея представляется чрезвычайно удачной, ведь гости в большинстве своем очень молоды. Да-да, я просто очарован возможностью выбрать себе партнершу таким оригинальным способом! — Он бросил взгляд на Гарви Торнуэйта, стоявшего по другую руку от него, и с улыбкой добавил:

— К примеру, перчатки мисс Сивилл, если не ошибаюсь, были украшены вышивкой на запястьях в виде веточек лаванды.

Конистан почувствовал, что брат не расположен воспринимать его намеки, но все-таки настаивал на своем.

— Да, но разве тебе не интересно узнать, кто будет твоей партнершей?

Он многозначительно кивнул в сторону Грэйс, однако ответ Дункана его совсем не удовлетворил.

— Откуда мне знать? Это дело случая. Перчатки свалены в две чаши в полном беспорядке, разве ты не заметил?

Демонстративно повернувшись спиной к Конистану, он обратился к Торнуэйту с вопросом, намерен ли тот принять участие в соревновании фехтовальщиков. Всем было известно, что Гарви, совершенно не владея шпагой, любит тем не менее покрасоваться в фехтовальном костюме. Конистана удивил столь резкий отпор.

«Какая муха его укусила?» — удивился виконт. Вновь переведя взгляд на Эммелайн, он как раз успел заметить, что она прячет перчатки Грэйс себе в рукав. Так вот в чем трюк? Черт возьми, он этого не допустит! Конистан готов был разоблачить уловку Эммелайн немедленно, но раздражение, прозвучавшее в последних словах Дункана, заставило его помедлить. Никогда раньше его брат не говорил с ним так сердито. Неужели уже успел влюбиться в Грэйс? Конистан от всей души надеялся, что это не так, ведь в противном случае ему пришлось бы вмешаться и расстроить планы брата, а ему этого вовсе не хотелось. Однако заботу о сводных братьях и сестрах он считал главным делом своей жизни. Они должны были сочетаться браком с равными себе, а не с кем-то из Баттермиров, поскольку он совершенно точно знал, что они не ровня.

Но раз Дункан повел себя столь странным образом, Конистан решил повременить и дождаться более благоприятного момента, чтобы раскрыть ему глаза на коварство Эммелайн.

Что до Дункана, то он вряд ли смог бы толком объяснить даже себе самому, почему его так сильно задели намеки Конистана. Он прекрасно понимал, какое направление приняли мысли старшего брата и что тот имеет в виду, но не нашел в себе ни малейшего желания поддерживать разговор в заданном русле.

По прибытии в Фэйрфеллз, еще до разговора с Эммелайн, Дункан чувствовал себя взведенным, как пружина старых часов, вот-вот готовая лопнуть. Мысль о том, что от него ждут бракосочетания с Грэйс, столь ясно и недвусмысленно изложенная в словах Торни во время рокового лондонского бала, поразила его с такой силой, что ему до сих пор не удалось оправиться от потрясения. Он не знал, как противостоять подобному плану.

Именно поэтому, оставшись наедине с Эм-мелайн на парадном крыльце Фэйрфеллз, он счел своим долгом объясниться с нею, попытаться убедить ее, что следует защитить мисс Баттермир от бесплодных надежд и разочарования. На какое-то мгновенье ему показалось, что он преуспел в своем намерении, но, увы, мучительное объяснение с Эммелайн свелось лишь к одному: она откровенно заявила, что — несмотря на отсутствие у него интереса к Грэйс — будет по-прежнему способствовать их сближению.

Как же так получилось, с улыбкой спрашивал себя Дункан, что теперь он относится к про-исходящему куда более спокойно и легко? Потому что Эммелайн во всем призналась? А может, он и сам понял, что ее попытки пробудить у него интерес к мисс Баттермир не принесут большого вреда, даже если ни к чему не приведут? Он хотел быть уверенным только в двух вещах: во-первых, что мисс Баттермир не пострадает от того презрения, которым общество склонно обливать особ, имевших несчастье стать мишенью великосветских сплетен, и во-вторых, что к концу турнира она не зачахнет с тоски оттого, что ее сердце окажется вопреки его желанию разбитым навеки.

Ему бы следовало побеспокоиться и о том, что любая связь между одним из Лэнгдейлов и одной из Баттермиров сама по себе могла дать пищу для новых сплетен, но поскольку он не питал к Грейс никаких чувств, помимо чисто дружеских, у него не было причин тревожиться по этому поводу.

Поскольку его голова была забита мыслями о мисс Баттермир, Дункан не удержался от соблазна снова обратить к ней свой взгляд и в который раз подивиться чуду ее преображения.

«Как только турнир закончится, — лениво размышлял он, — она вновь вернется в приход своего папаши и, безусловно, покорит сердца всех неженатых землевладельцев в радиусе десяти миль. И это заставит ее быстро позабыть о Дункане Лэнгдейле». Мысль о том, что ее сердце может оказаться столь непостоянным, должна была бы его утешить, но вышло совсем наоборот. Дункану пришлось напомнить себе, что о нраве мисс Баттермир ему ничего не известно и не стоит судить ее за глаза.

Все, в чем он мог бы присягнуть в ту минуту, когда близняшки Брэмптон привели в чувство шута, растянувшегося в притворном обмороке у ног Грэйс, так это в том, что она выглядит чертовски привлекательно в ярко-синем, сшитом по моде и по фигуре бальном наряде, и что ей очень идет эта короткая прическа с кудряшками, вьющимися у щек.

Сожалея о своем чересчур суровом ответе брату, Дункан в то же время ощутил неодолимое желание подшутить над ним. Обернувшись к Конистану, он заговорил самым искренним тоном:

— А знаешь, твой вопрос меня заинтриговал. И правда, кто будет моей парой на сегодняшний вечер? Смогу ли я узнать перчатки какой-нибудь из тех дам, с которыми желал бы потанцевать? Я безмерно сожалею, что не успел более внимательно изучить несколько пар, особенно те, что были на руках у мисс Баттермир. Кстати, она сегодня прекрасно одета и причесана, ты не находишь?

Изумленное выражение, промелькнувшее в серых глазах брата, доставило Дункану несказанное удовольствие, тем более что Конистан не сумел его скрыть, сколько ни пытался. Не удержавшись от улыбки, Дункан вставил в глаз монокль и принялся пристально изучать Грэйс. Он увидел, как она шутливо шлепнула разыгравшегося шута по рукам. Несчастный разразился такими картинными рыданиями, что все его бубенчики затряслись с неистовой силой, и он поплелся прочь, стеная и волоча ноги. Дункан почувствовал, как в его душе неудержимо растет интерес к этой юной леди, которой он раньше совершенно не замечал, считая ее косноязычной дурнушкой. Грэйс весело рассмеялась вместе с близняшками Брэмптон, и это зрелище совершенно сразило Дункана. Никогда прежде ему не доводилось видеть ее столь откровенно веселой, но зато ему живо вспомнились слова Торни о том, что ей следует чаще улыбаться. Ну что ж! Вот сейчас она как раз улыбалась, ее лицо как будто светилось изнутри, огоньки свечей плясали и переливались в ее голубых глазах. Она была просто чертовски хороша!

19