7
      ...Киев златоглав не менее чем Москва. Он златоглав по-иному. Он сказочней, по-южному пышней. У него иное внутреннее звучание. Он отличается от Москвы, как украинская песня от русской, он словно изнемогает от неги на берегах чарующего, языческого Днепра. В нем больше цвета и радуги, как в венке молодой украинки. Он словно румяный парубок стоит перед арктически бледной красавицей Москвой. Улыбка его жемчужна, глаз с туретчинкой, а дыхание глубокое, свежее и здоровое. Без "Ментоса".
      Вряд ли человек, подъезжающий на поезде со стороны Москвы, забудет то, как открывается ему антикварной своей роскошью златоглавый, сиренево-зеленый, алый и белый город Кия, Хорива, Щура и сестры их Лыбеди. У меня, например, комок подкатывает к горлу, и я испытываю какое-то очищение чувств. Праздником в душу мою до сих пор вливается Киев...
      И с отвращением читая жизнь свою, я вдруг вспоминаю, что киевлян я редко встречал в тюрьмах, в зонах, на лесоповалах. А много ли в Москве киевлян? Есть всякие: конотопские, жмеринские, закарпатские, тернопольские, ивано-франковские, донбасские, но нет почти киевлян.
      Наверное, это можно объяснить объективными причинами и сказать, что по России и москвичей не встретишь. Однако оставляю за собой право любить и идеализировать мой Киев, ибо можно ли быть объективным в любви и глубочайшей приязни...
      Да, я живу и работаю в Москве. Здесь моя семья, мои дети. И сын Алексей вырос в Москве. Однако из Киева его бывает вытянуть очень трудно. Собирается менять квартиру в Москве на киевскую.
      - Как же так? - я его спрашиваю. - Ты же мой наследник! У нас в Москве квартиры, заправки, автомобили! Здесь у меня процветающее предприятие! Зачем я это наживал?
      Ни в какую.
      Спрашиваю, а сам понимаю его.
      Москва - она и мне дорога по-своему. Но в Москву я въезжаю, как захватчик, а в Киев - с благоговением. И жил-то я там всего два лета из двадцати восьми. Но душа моя там. В Москве урвал что-то: то ли посадили, то ли нет. Или не урвал, а уже посадили. То ли побили и обокрали, то ли - все по отдельности. То ли сняли номера и сожгли машину, а то ли ребенка утащили и требуют выкуп. Могут спалить дом лишь потому, что ты хохол. Приходишь с деловым разговором и твой предполагаемый партнер норовит тебя хотя бы за жопу ущипнуть, когда услышит украинский акцент. Аж рожу перекашивает. Вот и станешь националистом поневоле, если им не был.
      Национализм вообще - чувство здоровое. Не зря в больной России душится все национальное, уничтожается древняя русская ментальность. Москва скоро станет черножопым городом, если не изменит свою национальную политику. Черные хотели свободы и независимости - они получили свой суверенитет. Так пашите у себя на родине, тащите ее из грязи. Нет. У них две родины, а у убогих русских - ни одной.
      И Москва нынче - проходной двор, где бродят сексуальные маньяки. Пенящийся нечистотами отстойник России. Умело декорированный ее гроб, где лежит косметически обработанный покойник с подвязанной выбитой челюстью. Читатель волен считать сказанное мною в этой главке глупостью или шизофреническим бредом. Но, тем не менее: что сказал, то сказал. И дело не в том, что в Москве плохо приживаются каштаны, а Киев - каштановый рай. Это не моя заслуга - киевские каштаны. Дело в психологическом климате: цветет ли у тебя душа? Говорю, как на духу, граждане судьи: в Москве душа моя вянет...
      Такова слегка затянувшаяся увертюра. К чему?
      К оставшейся у меня тогда попытке жить со второй попытки.
      Я очень хотел работать.
      Глава десятая. Интербригада
      1
      1968 год. Лето.
      К тому времени я немало знал и умел. Все-таки закончил техникум с блеском, четыре курса технического вуза без отрыва от производства, что тоже немаловажно, поскольку одно дело - лаборатория и совершенно качественно иное - практическая сноровка. Работая в Главмосстрое в должности прораба, я, молодой и беспартийный, что само по себе нонсенс, вел серьезные проекты в Чухлинке, Перово.
      Многое дала мне как технарю и трехгодичная "колониальная школа" инженера-механика. И все это записано в трудовой книжке. Я хотел идти избранным, как мне казалось - навсегда - путем и сразу же кинулся искать рабочего места хотя бы мастера с минимальной какой никакой, но зарплатой. Нет: вас тут не стояло. Клейменому рабу, прокаженному не найдется места среди "досидентов". Увидит начальничек мою печать в паспорте и сразу:
      - За что сидели?
      Скажи я ему, сатрапу, что сидел за то, что не желал всю жизнь жить в условиях уравниловки, прозябать в подлом ожидании десятирублевой прибавки к жалованью, убивающем всяческую инициативу в молодом человеке. Ему, полному сил, глубоко безразлично то, какой путь развития производства обозначили нам кремлевские сидельцы: интенсивный или экстенсивный. Скажи я их сатрапу, что не пью, что не курю, что нищету переживаю как надругательство над высоким человеческим предназначением, что не хочу черного хлеба, а хочу булочку с повидлом - так он и психбригаду вызовет.
      И ответствуешь ты ему как нашаливший первоклашка, глядя дяденьке в очи. Мол, я, несмышленыш, конкретно отбывал срок за взятку. Именно в то время, когда вы, дяденька, приблизительно, строили себе дачку. Словом, жизнь указывала мне, нетерпеливому и самолюбивому человеку, мое не мое место. Ни о какой работе, где пригодились бы мои профессиональные навыки и практическое умение, даже и речи не заходило в отделах кадров. Я обошел более пятидесяти контор и везде был принят, как вирус гриппа в детском саду.
      Единственное, где предложили работу по третьему разряду бетонщика это бетонный узел. И я согласился, несмотря на то, что с детства ноги больны вследствие рахита, а, стало быть, физический труд строго мне противопоказан. Согласился потому, что гласный административный надзор не вникает в проблемы каждой отдельной особи. Он гонит заклейменного человека обратно в зону, если тот в течение недели не сунет свою вольную шею в казенное окаянное ярмо. До сих пор мне видится дьявольская усмешка в этимологии слов "Рай -исполком" и "Ад -министрация".
      По большому счету, участковому я не был интересен как социально-опасный. И то: я не вор, не баклан, не насильник и прочая, и прочая. В справке написано "б/с", что понималось ментами как социально-близкий. Их брат - взяточник. Это уже позже он всполошился. Когда узнал месяца через три, что я автоматически выписан из общежития со своего койкоместа с оплатой три рубля в месяц. Получилось, что я самым грубейшим образом попирал правила административного надзора. Это он мог жить у себя в квартире, а я - на койкоместе.
      А я работал уже инженером в пуско-наладочном управлении.
      Но - обо всем по порядку.
      2
      Итак, я поселился в строительной "общаге".
      В улиточном ее чреве и в помрачении сознания сивухой дрейфовали в никуда и стар, и млад, и сед, и сер. Я говорю это отнюдь не для того, чтобы указать на человеческое свинство и недостатки, а себя отличить и пометить идеально розовым колером. Хочу лишь сказать этим: люди рождаются аристократами, а умирают -быдлом. Вот что печально.
      И я вкалываю на этом бетонном узле с большою лопатой в руках так, как не вкалывал на своем железнодорожном узле. Везут тебе щебень, цемент, песок. Ссыпают прямо на земной шар, словно возвращают взятое взаймы из недр этого шара. А я по тридцатиметровому дощатому трапу таскаю всю эту начинку и валю в жерло бетономешалки.
      Потом приходит самосвал за готовым бетоном. И я совковой лопатой кидаю раствор в кузов. Бывало, что приезжает машина, раствор не готов, а я готов.
      Проработав две недели с восьми утра и до пяти вечера, я сбил в кровь руки и получил за свой стахановский труд аванс две десятки и зарплату четыре. Все пока шло не худшим образом. Но физическое мое состояние было таково, что впору бы повеситься или уйти обратно на тюрьму инженером, чем пластаться в передовых бетонщиках.
      Это ложь, что физический труд укрепляет здоровье. Он укорачивает жизнь. И хоть бы один из конторских воскликнул, как некрасовский герой: "Бочку рабочим вина выставляю и недоимку дарю!"34 Куда там...
      И тут я хочу вернуть свое повествование к началу этой главы, чтобы читатель понял на каком психологическом фоне происходили мои трудовые подвиги.
      3
      Так вот. Выше я писал о Мише Черкасском, о его рекомендательном письме к евреям города Киева. И они встретили меня в самые первые часы моего там появления, жидовская компания киевская, мои будущие подельники: Аркадий Изяславович Моргулис по кличке Томулис, Яков Григорьевич Богатырев, Юрий Борисович Ашкенази, Гниденко, Гвозденко, Джижуленко по кличке Джоуль. Словом, Яша - он и в Африке Яша. Все они впоследствии составили основу нашего криминального предприятия.
      А пока они встретили меня, повели в ресторан, дали на обзаведение сотни три, помнится, денег в расчете, вероятно, а то, что сам Миша Черкасский из далекой пока уральской зоны прислал человека, который посеет дело и даст им пожинать большие деньги. Я понимал это, видел, что от меня ждут больших заработков, я имел предпосылки к занятиям преступной деятельностью, но уже понимал, что ментовская наука и система государственного подавления - сильнее меня или, если угодно, каждого из нас
      Мне хотелось разомкнуть круг и жить, как подавляющее большинство людей: работа - дом - семья. Потому я и мешал мешанину на растворном узле. Но на этой стезе членство в партии мне, как трижды изгнанному из кандидатов, а теперь и ранее судимому, не светило. Стало быть, прощай, обывательская карьера. Стало быть, не судьба! И это вы понуждаете меня мошенничать, господа коммунисты, господа воры при законе, что и выявило время после 1991 года.
      Вот я надрываю пуп на бетоне, а господа киевские жиды смеются и советуют переквалифицироваться в управдомы. Мы, говорят, тебя берем, Колёк, в наш институт автоматики, который занимается наладкой вычислительных машин, таких как "Минск", "Оптиум", "МСС". Инженером-наладчиком в пусконаладочное отделение пойдешь? Там, говорят, все свои и отдел кадров наш. Начальником участка - двадцатидвухлетний Аркадий Моргулис, инженер Яша Богатырев, и тебе, Колек, вместе со всеми нами место найдется.
      Действительно, как оказалось, у жидов все схвачено.
      И я пошел, не раздумывая. Как говорили тогда, назло кондуктору.
      А жиды с большим терпением ждут моей дебютной идеи.
      Почему они предложили инженерную работу, а не та, канувшая в бездну истории, власть рабочих и крестьян, как она обзывала себя сама? В каждом, наверное, честолюбивом и дерзком юноше, к коим я отношу себя тогдашнего, неистребимо живет бесенок обидчивости:
      - Ах, та-а-ак! Ну, так получите, господа коммунисты! Прощай, жизнь советского итээровца!
      4
      Можно подумать, что я ищу повода оправдать антиобщественную направленность своей деятельности стечением обстоятельств и гипертрофированной обидчивостью. Только отчасти, поскольку вся жизнь - это всего лишь стечение обстоятельств. Но я отдаю себе отчет в том, что какою-то генетическою ненавистью, смешанной с брезгливостью, ненавидел безнаказанно подворовывавшую, вялую партноменклатуру и мстил ей с веселым оскалом матереющего волка. Зачем, прокравшись в кошару и зарезавши одну овцу на пропитание, он режет их всех без разбора? Да потому, что они жалкие овцы, неспособные дать отпор. Возможно, я заблуждался, воображая себя идейным борцом с коммунистами. Но прошло тридцать лет, и Советы рухнули, как болотная осина со слабой корневой системой. Разница лишь в том, что семечко дерева растет там, куда обронил его ветер, а Советы сами сгноили свой корень, имя которому - человек.35
      И вот - институт, напичканный вычислительной техникой, как бабушкин сундук нафталином. Не зря подобные предприятия именовались "ящиками". На всех военных заводах, на всех командных пунктах слежения за космосом и секретных НИИ и промышленно-монтажных фирмах типа "Каскад" стояли эти громадные ячеистые машины - лучшие в нашем лагере, поименованном социалистическим.
      Они стояли везде, по всей стране от Норильска до Ташкента подмигивали они любознательному человечеству своими красно-зелеными огоньками и революционно внедрялись в производство. Деятельность инженеров-наладчиков КИП и автоматики считалась высоко престижной. Она сравнительно недурно оплачивалась. Сами же наладчики едва ли не постоянно пребывали в командировках, что тоже положительно сказывалось на доходной части личного бюджета. То есть, командированный - это почти профессия, если смотреть на вещи шире. А профессия - она обязывает к профессиональному совершенствованию.
      Этим я и занялся, имея опыт самодеятельного мошенничества в прошлом.
      Третью форму допуска на секретные объекты, как новенькому, мне сделали. И вот не под конвоем, а под личной охраной из двух обычно солдат, я шагаю по секретным "совковым" объектам страны и это вам не бетон мешать совковой лопатой.
      Где-то далеко от Москвы, куда не ходят поезда и авиабилет стоит 130-150 рублей в один конец. Плюс суточные три шестьдесят. Командировочные выписываются на пять инженеров-наладчиков. И вот мы шагаем, к примеру, по "столице Колымского края" Магадану, но вдвоем, а не впятером. Идем отлаживать автоматику и ориентируемся на месте: если чудо-машина в порядке, если смонтирована удачно, то достаточно одного нажатия кнопки и она запустится, если же нет - труба: нажимать кнопку там можно вечно, но одинаково безрезультатно. Машина упорно будет пребывать "в несознанке". Все это понимали, но вокруг автоматики тогда крутились огромные деньги. И все, кто мог, их у государства вымарщивали. Но так или иначе, мы угощаем местное начальство горилкой и без проблем отмечаем командировочные удостоверения на всех пятерых наших жуликов, которые прожигают жизнь в Киеве.
      И вот уже Моргулис дает на Крайний Север телеграмму-молнию по предприятию: "В связи с острейшей производственной необходимостью прошу откомандировать таких-то специалистов в Киев с переоформлением командировок в Ташкент". А мы и не выезжали, к примеру, мы в Киеве ждем. Руководству докладывается, что два инженера в Магадане с работой успешно справляются, а троих нужно переоформить в Ташкент. Это плюс к общей сумме еще тысяча рублей только на билетах туда-обратно.
      И катаются наши наладчики по стране, как сборщики налогов с государства. Кто-то мудро сказал, что самое дорогое у человека - его свободное время. Так вот, если командировка рассчитана на месяц, то обернешься за неделю - и спокойно вынашиваешь в тени каштанов будущие большие дела. Это были первые киевские деньги. Под тысячу рублей в месяц на фоне тех цен деньги ощутимые. Часть отстегивалась боссу Моргулису, который пощипывал всех инженеров, что-то шло на подарки управляющим предприятиями. То телевизорчик, то холодильничек, то еще какая-нибудь байда.
      Возникает вопрос: как же проходило дело по части бухгалтерской отчетности? Весьма бесхитростно.
      В то время авиабилеты заполнялись шариковыми чернилами. Кассиршам удобно: не надо макать перо в чернильницу или пачкать маникюр вечно подтекающим содержимым авторучек. Штамп продажи билета тоже - синяя штемпельная краска. Берешь ты уксусную эссенцию, берешь в аптеке перекись водорода и марганцовку - и готов отбеливатель для чернил, какой и самой тете Асе не грезился. Чернила исчезают, "как сон, как утренний туман". Но вместе со штампом Аэрофлота. И после этого все, как в детской скороговорке: четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж. То есть, начисто пишешь то, что доктор прописал, а уж штампы-то самопальные были у каждого уважающего себя командировочного. Соберемся на "летучку" и пошло:
      - У тебя есть Уральского аэрофлота?
      - Есть.
      - А у тебя есть украинский?
      - Есть.
      Все у каждого в портфеле. Все перемывают билеты. Что же касается неизрасходованных суточных - два шестьдесят в сутки - то мы их аккуратно сдавали в бухгалтерию. За все за это мы получали зарплаты, премиальные и почетные грамоты.36
      И так делалось за многие десятилетия до моего появления в среде киевских жуликов.
      И так вот неплохо, хоть и не звонко, они жили. Коттеджи, особняки, иномарки тогда не возникали даже в отдаленной области социальной фантастики, но появились у всех кооперативные квартиры. Получалось в кабаки ходить. До полудня на службе, а с полудня - в кабак, где приличный обед на двоих стоил двадцать рублей.
      Полно украинских девчонок.
      А киевский футбол тех лет - сказка! Биба, Сабо, Серебряников, Лобановский... Мы не пропустили ни одной премьеры в театре Русской драмы, ходили в национальный театр имени Ивана Франко, где администратором работал папеле Яшки Богатырева.
      Мы посещали оперу, где пели великие певцы - Зиновий Бабий, Виктор Ворошило, Евгения Мирошниченко, в которую я был влюблен, как в небожительницу. Так как в театральных кругах Киева меня знали в качестве сотрудника Особой инспекции МВД СССР, то мой платонический роман за кулисами воспринимался с традиционной снисходительностью.
      Помню, как она выходит из служебного подъезда. Снег, пороша. А она ступает по огромному туркменскому ковру, по алым цветам, которыми поклонники, в том числе и я устлал ее путь. В свое оправдание скажу: сознаю, что не имел права так жить. Но просто ли юноше из небогатой, мягко говоря, украинской семьи взять и вдруг отказаться от ощущения полноты жизни! Каким волшебным звучанием отзывались во мне строки Пушкина:
      Уж тёмно: в санки он садится.
      "Пади, пади!" - раздался крик;
      Морозной пылью серебрится
      Его бобровый воротник..."
      Моим жидам этого было мало, а мне казалось, что так хорошо я никогда не жил.
      Но господа киевляне выжидали.
      Они ходили в Киевскую синагогу, я - в православную Владимирскую церковь на бульваре Тараса Шевченко. Зрели большие дела, и они терпеливо ждали от меня "плодотворной шахматной идеи".
      И я отличился. Однажды дозрел и объяснил им: для того, чтобы иметь по-настоящему большие деньги, нужна своя подпольная типография. Не зря же говорят, что дьявол живет в типографской краске, а деньги - что ни говори изобретение дьявольское.
      Для изготовления всевозможных удостоверяющих личность документов. Под видом и с документами сотрудников милиции мы будем заниматься экспроприацией дензнаков и ценностей.
      - У кого деньги? Деньги у скромных жидов, - говорили мне жиды, мои друзья.
      - У кого информация о припрятанных деньгах? - спрашивал я. - У них же. Надо идти под видом милиции и брать эти деньги.
      Как помнит, читатель, этим я ранее занимался и в какой-то мере поднаторел. Идея была оценена влет. Наши жиды очень обрадовались.
      И вот мы, в предвкушении большой охоты, стали творить техническую базу подпольной типографии, где можно наладить производство всевозможных советских документов, отдавая приоритеты документам милицейских служб и подразделений. Тогда, как известно, не было еще цветных принтеров и всевозможных компьютерных причиндалов. Однако издавна справедливо считалось, что голова дана человеку, чтобы ей не только есть, но и думать.
      6
      В этом институте чуть позже числилась инженерами-наладчиками вся наша мошенническая интербригада. Прибыл освободившийся к тому времени из нижнетагильской колонии Кашлюнов. Оформили на службу Юдкина с сохранением московской прописки. Юра Галкин подтянулся ближе к делу.
      Примкнул Ашкенази со товарищи.
      Каждый попугай в профиль кажется себе орлом.
      Каждый человек искушается обмануть судьбу. Не думаю, что у кого-то этот трюк получился. Ибо весь мир и все в нем тяготеет к равновесию. Первые становятся последними и наоборот. Все возвращается на круги своя. И нет ничего нового в этом "прекрасном и яростном" мире...
      Но - обо все по порядку.
      Глава одиннадцатая.
      Бес в типографской краске
      1
      В Тарасовке под Киевом у родителей Джоуля имелся свой дом.
      Мы попытались, было, оборудовать примитивную типографию там, однако родители эти строго бдели. А делать такие дела, боясь папу с мамой, - это надо быть большим игруном в опасные игры. Не стоило и пробовать. Найти готовый цех? Хорошо. Но все действующие типографии со всею начинкой находились под жесточайшим наблюдением Комитета Госбезопасности.
      Однако водка дырочку найдет, были бы деньги на нее.
      И Киев пал.
      Мы нашли пьющих цинкографов37 аж в двух типографиях - "Красном Октябре" и Киевской Военной. Говоря языком подполья, мы их завербовали с уговором платить сто рублей за каждое сработанное клише и печатали тихой сапой институтские дипломы, водительские удостоверения, гаишные талоны предупреждения, всякие удостоверения в кожаном тиснении. До серьезных дел пока не доходило, ну и мелкие аферы с командировками ушли как бы на второй план.
      Я уже полностью погрузился в подготовку будущих дел. И уже отлыниваю от командировки в Иран, куда проложили в то время газопровод и где отлаживали технику, контролирующую прохождение по нему газа. Именно это мне вскоре припомнит высокий суд. Я во всю занимался подготовкой к профессиональному изыманию "бабок" и проведению обысков.
      2
      Через три-четыре месяца, при финансовой поддержке всей честной компании были отпечатаны все из нужных для дела бумаг: постановления на обыск с гербовыми печатями, удостоверения личностей сотрудников МВД СССР, проездные железнодорожные билеты формы № 3-К, 2 и 2-А, которые все вместе и по отдельности давали право бесплатного и в высшей степени комфортабельного проезда по чугункам всея страны. Поезжай куда надо совершенно беспрепятственно. Проводники впадали в священный трепет, если к ним в вагон подсаживался товарищ с формой 2-А. Горбатые вытягивались в струнку и преданно смотрели в твои глаза.
      Позже, когда я уже был в розыске, и мои фотографии были развешены по всем привокзальным стендам, эта форма два давала прекрасную возможность скрываться, перемещаясь по всей географии. Сажусь на поезд Москва-Улан-Батор-Пекин и отдыхаю от погони до какого-нибудь сибирского города дня три. А в купе - закуски, шоколад, шампанское, девочки-проводницы. Падшие, но милые созданья, как говаривал Александр Сергеевич Пушкин. Все - от начальника поезда. Презент. Он-то не знает: зачем ты сел? Может, поезд проверяешь. А уж рыльце-то у начальника точно в пушку. И не надо конспиративной квартиры - отдыхай в купе на двоих международного вагона. И не надо денег - у тебя форма два с удостоверением. Театры, стадионы, рестораны, такси - все бесплатно. Так месяц поколесишь и отдохнул, глядишь, и с мыслями собрался.
      Но это потом.
      А пока - существовала на случай отлова подобных типов транспортная милиция и вышестоящее ее подразделение в МВД. Что же могло внушить транспортным ментам страх и ужас? Только Особая инспекция МВД СССР. Делаем себе удостоверения. Я становлюсь старшим оперуполномоченным Особой инспекции. Зовут меня капитаном Аристовым. Почему капитаном? Возраст капитанский. Почему Аристов? Подразумевалось повергающее в шок простых смертных родство с членом Политбюро ЦК КПСС. Кто же он в ЦК? Он - куратор всех административных органов, в том числе прокуратуры, милиции, КГБ.
      К тому же ассоциативно в этой фамилии улавливалось страшное слово "арест".
      Итак, я - капитан Аристов, старший оперуполномоченный особо важняцкой инспекции. Честь имею, господа работодатели с бетонного узла.
      3
      Чтобы успешно работать в избранном мною направлении, нужно было хорошо знать общественные рефлексы. Это, во-первых.
      Во-вторых, необходимо выявить личностные качества своих интеллигентных коллег, намеревавшихся идти со мною по скользкой дороге экспроприации. Любая исполнительская неточность каждого из новичков, любая актерская лажа грозили провалом всей хорошо продуманной системе. Я-то три года провел с ментами и был готов к роли. Но нужно психологически настроить молодежь, которой набрался целый оперативный отдел.
      То, что мы делали тогда, сегодня назвали бы психологическим тренингом. Моделировались ситуации, в которых мои кадры должны были в считанные минуты суметь принять решение, соответствующие менталитету стереотипного мента. Этот стереотип должен был стать едва ли не сущностью каждого. Его альтер эго.
      Столь же необходимо было проверить на деле качество изготовленных документов.
      Сам я проверялся неоднократно.
      Выходил со товарищи на Крещатик, и мы шли к любому посту милиции. Небрежно козыряю и не показываю, а предъявляю свое важняцкое удостоверение Особой инспекции МВД СССР, а затем прошу срочно предоставить мне служебную "Волгу" для оперативных целей. Они независимо от их званий останавливают по моему требованию любую машину, а позже отмечаю водителю путевой лист.
      И, как расшалившиеся в отсутствие родителей дети, мы катаемся на этой тачке по всему Киеву и терроризируем послушных "кислиц". Таким образом снимался внушенный человеку с детства страх перед милиционером нашей лагерной страны. Не раз я вспоминал участкового Кислицу, которого потом конотопские хлопцы нанизали за подбородок на металлический прут заводской ограды. Вот, думаю, попался бы ты мне, кат! Мы закаляли психику каждого бойца в полевых условиях. Например, таскали с ними в угрозыск тех, с кого позже должны были брать бабки. В Киеве - на Короленко, в Москве - на Петровку. Не обходилось и без казусов.
      4
      Однажды я остановил машину министра, как оказалось, просвещения Украины Удовиченко. Шофер в растерянности - ему нужно забрать этого министра в положенное время, чтобы везти по срочным каким-то делам. Нет, говорю я ему, оперативные соображения диктуют мне мое решение воспользоваться именно этой машиной. Шофер просит: давайте, мол, заедем в министерство, я доложусь и - в вашем полном распоряжении. А пока разговоры разговаривали на ходу, он свернул под арку Министерства просвещения на проспекте Карла Маркса, а там - менты.
      И куда ж деваться?
      Идем с не настоящим удостоверением и настоящим шофером к настоящему же министру, а он уже злой из-за машины, аж дар речи потерял от подобного унижения своего престижа. Он едва рот открыл, когда я говорю, что прибыл в Киев из Москвы со спецзаданием от самого Щелокова.38 Тут он берет мое удостоверение, кладет в ящик стола и, обретая речевую способность, спрашивает меня о том, кому я непосредственно подчиняюсь на рiдной неньке Украине.
      Я ему поясняю, что такое особая инспекция и что она не подчиняется никому кроме министра Внутренних Дел СССР генерал-полковника Щелокова. Хорошо же, говорит мой визави, но поставлен ли в известность о вашем витийстве на проспектах Киева украинский министр внутренних дел, и если коллега извещен, то он, Удовиченко, сейчас же позвонит и попросит у того внятных объяснений.
      Я повторяю, что операция - строго секретная и особо важная, что машину я изъял для оперативных целей.
      - Эге ж! - восклицает эта VIP-персона. - А вы знаете, что мы с вашим министром товарищем Щелоковым в таком-то году работали вместе в советском посольстве в Канаде? Мы с ним знакомы лично, и я сейчас позвоню ему по ВЧ!
      Вот тут я и повел носом - пахло паленой липой.
      - Товарищ министр, - говорю, - поступайте, как вам вольно, но бороться с преступностью - общее дело всех коммунистов.
      - Может оно и так, - говорит товарищ Удовиченко. - Только почему же именно на моей машине нужно бороться с отбросами общества?
      Но призадумался.
      - Так сложилась оперативная обстановка, - долдоню я. - Пока мы с вами выясняем пустяковые отношения, она может измениться непоправимо! Следственные органы вправе рассчитывать на помощь лучших людей страны!
      - Впредь советую вам, капитан, действовать с большей осмотрительностью, - умягчается он и протягивает мне мое дорогое удостоверение. - Что ж... берите мою машину и постарайтесь уважительно относиться к украинским властям. Двух часов вам хватит, чтоб решить ваши проблемы?
      - Это проблемы общегосударственные, - упрямо говорю я.
      - До свидания, капитан!
      И опять неискоренимая дерзость едва не сыграла со мной злую шутку.
      На министерском авто я гонял целый день. Ездил в дальний район Киева Оболонь на подпольную квартиру, где жила одна из моих девушек. И освободил я машину лишь в девять вечера. Видимо, это окончательно возмутило требовавшего уважения министра. Он, наверное, все же позвонил куда-то, потому что утром двор оказался полон товарищами в красивых фуражках. Я увидел их из окна квартиры с седьмого этажа. Позже я узнал, что киевские менты часа четыре ходили по подъездам, спрашивали обо мне дворников и старух. Вот так я понял, что засветился и стал гораздо осмотрительней. Как и советовал, впрочем, советский министр Удовиченко.
      Жаль, что на будущем следствии я не назвал его в числе своих подельников.
      5
      А киевских жидов мне отчасти жаль...
      Так случилось, что это я втянул их в крупный преступный бизнес.
      Жили они себе в славном Киеве. Тихо-мирно подворовывали. Приехал какой-то конотопский паренек - помогли с трудоустройством, с родителями перезнакомили. Обогрели. Приютили. Дали какое-то жилье, деньги.
      Мне надо было сказать:
      - Орлы! Имеем мы по тысяче в месяц - радуйтесь и наслаждайтесь жизнью! Это пять месячных зарплат советского инженера!
      А мы ж "тюремщики", как принято было тогда говорить, взрослые дяди: Кашлюнов, Галкин, Юдкин, я, имеющий уже за плечами этапы - использовали их. Так получается. И когда нас посадили, то их матери, наверное, прокляли меня.
      Звоню я недавно в Филадельфию Яшке Богатыреву, а трубку берет его мамеле. И она меня через столько лет узнала:
      - Коля, это вы?
      - Да, - говорю, - Эстер-Мария. Это я...
      - А что вы, Коля, хотели?
      - А что Коля хотел? С Яковом поговорить.
      - А разве вы еще не забыли, что есть Яша?
      - Почему же я должен забыть его, Эстер-Мария? Яша для меня близкий человек.
      - После того, что было?
      - А что было? Немножко посидели в тюрьме...- говорю.
      - Вы нам столько горя принесли, Коля. Мы все боимся: как бы в Америку не приехали...
      Без комментариев.
      А, может, это они использовали нас? Вопрос остается открытым. Да и стоит ли сейчас ломать над ним голову.
      Пойдешь в Киево-Печерскую лавру, к дальним святым мощам лбом прикоснешься - легче становится...
      6
      Пришла пора "рубить капусту", как любил говаривать один мой знакомый поэт.
      Известно, что в те времена приличные деньги делались на торговлишке простой газировкой, а уж что говорить о пиве!