Оказывается, эти мерзавцы все это время ехали за нами и лишь выжидали удобный момент, чтобы выскочить и перехватить заветную сумочку. Зачем им понадобилась я — оставалось пока загадкой.

Впихнув меня на заднее сиденье, мой «провожатый» сел рядом, а другой запрыгнул вперёд, на пассажирское сиденье. За рулём сидел ещё один, но в темноте я его не рассмотрела. Машина тут же плавно тронулась, бесцеремонно выехала на тротуар, пересекла его, распугивая пешеходов, и нырнула в проем между двумя домами. Поплутав минут десять в полном безмолвии по дворам, мы выехали на какую-то улицу, которую я не нашла бы потом, даже если бы меня начали пытать раскалённым железом, и помчались меж каких-то строек по безлюдной дороге куда-то в ночь, прочь от света и центра Москвы…

В машине было тихо и тепло, мерно гудел кондиционер, шума двигателя почти не было слышно, за плотно закрытыми окнами свистел ветер, и только выныривавшие время от времени из темноты встречные автомобили заносили внутрь салона громкий шум, тут же смолкавший где-то сзади. Трое моих похитителей упорно молчали. Лишь сидевший спереди урка негромко насвистывал что-то непонятное, напоминающее молдавские песни. По значку на красиво светящейся передней панели я определила, что это «Опель», но легче от этого мне не стало.

Сумка все так же лежала у меня на коленях, и никто даже не попытался в неё заглянуть. Примерно через полчаса, когда мы уже выехали за город и неумолимо приближались к неизвестному месту, где надо мной должны будут учинить расправу, мне даже стало обидно. Я столько сил положила, так старалась, делая эти чёртовы «куклы», а они даже посмотреть не хотят!

Но, так или иначе, я немного успокоилась, расслабилась, устроившись поудобнее, закрыла глаза и стала думать о том, что сейчас делает Родион. Мне, конечно, хотелось, чтобы он рвал и метал, дико вращая глазами, размахивая руками и страшно рыча от злости. Но это наверняка было не так. Скорее всего он лишь досадливо поморщился, узнав, что бандиты перехватили его секретаршу по дороге на автовокзал, свернул всю операцию и поехал домой, к своей Валентине.

Его спокойствие в такие моменты меня порой просто бесило. Хотя все верно, криком тут уже не поможешь. Нас обставили, как младенцев, и с этим приходится мириться. Как бы босс сейчас ни метался, на след похитителей все равно бы не вышел, потому как никаких зацепок у него нет. Теперь только я одна на всем белом свете знала, где находятся бандиты и где можно искать секретаршу Алексея.

А значит, мне опять придётся выкручиваться самой и «выкручивать» бедную Ольгу, томящуюся сейчас в заточении. Я была уверена, что она находится именно там, куда меня везут. Собственно, а где ей ещё быть?

Вдоль дороги мелькали какие-то деревни, небольшие городишки, и мы проскакивали их, не сбавляя скорости. В конце концов, отъехав километров тридцать или сорок, по моим расчётам, трудяга «Опель» сбавил ход, свернул с шоссе и затормозил у какого-то частного дома, стоявшего на отшибе. Ворота были открыты, машина с ходу скатилась по насыпи в тёмный двор и наконец остановилась. Водитель заглушил мотор и выключил фары. Вот и приехали.

Дом был очень старый, деревянный, с покосившимися ставнями, меж которых светились маленькие прямоугольники завешенных цветными занавесками окон. Слева темнели какие-то постройки.

— Вытаскивай её. Крест, — весело проговорил урка, выбираясь наружу. — А я пойду отолью.

— Опять приспичило? — усмехнулся мой сосед, открывая дверь. — Ты меня убиваешь, Бен. Меньше нужно пива жрать.

— Ну а как же иначе-то? — хихикнул тот и, пританцовывая, скрылся за сараем.

— Кончайте базар, — хмуро бросил грузный водитель. — Тащите девку в дом, берите долю, и сваливаем.

— Ну чего сидишь, красавица? — Крест уже вышел и смотрел на меня через открытую дверь. — Давай выходи вместе с сумкой.

Я начала выбираться. Он галантно подставил мне руку, подхватив сумку, потом крепко взял за локоть и повёл к дому, из которого доносились приглушённые голоса и тихая музыка.

— Только недолго там, слышь? — водитель пошёл закрывать ворота.

— Добре! — ответил Крест, не поворачиваясь, и затащил меня на крыльцо.

Там остановился, удивлённо посмотрел на меня и спросил:

— Или я чего-то не понимаю, или как?

— В каком смысле? — удивилась и я.

— Ты почему не кричишь, не плачешь, не сопротивляешься? Тебе нравится, что тебя похитили? Или ты ещё ничего не поняла?

Ну не могла же я ему сказать, что кричать и беситься скорее нужно ему, а не мне. Потому как мне-то ничего не угрожало, а вот у них имелись все шансы потерять здесь здоровье, нарвавшись на мои когти. Правда, пока они об этом не знали.

— Не очень, честно говоря, — я усмехнулась. — Но .я ко всему отношусь философски: чему быть, того не миновать. Поэтому зачем зря нервы тратить…

— Да? — Он внимательно исследовал мои глаза. — Это интересно.

Посмотрим, как ты потом запоёшь. Идём.

Со двора прибежал ещё более повеселевший Бен, и мы втроём вошли в дом.

Посередине большой комнаты с низким потолком стоял круглый стол. Над ним в патроне висела лампочка, свисая на проводе почти до горлышек водочных бутылок, которыми был щедро уставлен стол. Кроме того, там виднелись открытые банки с консервами, солёные грибы, огурцы и помидоры, варёная картошка, крупно порезанное сало и дымящиеся, только с пылу с жару, котлеты, горой наваленные на огромное блюдо. В дальнем углу у печи суетилась какая-то пожилая женщина в синем фартуке, но её было плохо видно из-за витавших в комнате копоти и сигаретного дыма. Зато рожа жирного битюга, сидевшего за столом ко мне лицом, видна была великолепно. Во-первых, из-за своих размеров, а во-вторых, из-за мясистой колоритности крупных черт. Громадный расплющенный нос, стиснутый с двух сторон маленькими буравчиками глаз, нависающий на них узкий лоб с витками слипшихся волос и расплывшиеся в поганой ухмылке сальные губы. Вдобавок ко всему он ещё что-то жевал, издавая при этом мерзкие хрипы и чавканье. На его большом жирном теле была байковая клетчатая рубашка, расстёгнутая на покрытой татуировками груди почти до пупа. Ни дать ни взять отпетый рецидивист. Рядом с ним сидели ещё двое мужчин, помладше, не столь выразительные, но тоже исколотые, пьяные и с бандитскими рожами. По всему видать, эти трое были деревенскими бандитами, а те, что привезли меня, — городскими.

Когда мы вошли, они уставились в нашу сторону, и жирный, ухмыльнувшись, сказал:

— Ба-а, какая краса до нашего стола! Неужто та самая, Крест?

Крест, которого я только сейчас смогла рассмотреть как следует и который выделялся из всех довольно приличным видом и неглупым выражением глаз, подтолкнул меня к столу и ответил:

— Она и есть, Бугор. Хороша, а?

— Ой, хороша стерва! — похвалил один из сидящих, а другой, с повадками педераста, похотливо прогнусавил:

— Да ты одёжку-то скинь с неё, кхе-кхе. Че там она под плащиком прячет?

— Во-во, пущай раздевается, — промычал Бугор и повернулся к женщине у плиты. — Нюра, банька ещё не дошла? А то нам скоро в сауну с телками, ха-ха-ха!

— зычно захохотал он, тряся всеми складками на мясистой харе.

Меня передёрнуло от отвращения, я сделала шаг назад, но упёрлась в Бена, который снимал с себя плащ, и остановилась.

— Ты что, не слыхала, сучка? — процедил он. — Снимай плащ, тебе говорят.

Крест уже разделся, подошёл к столу, наткнул на вилку грибочек, сунул его в рот и выжидающе поглядывал на меня. Первый раз в жизни я пожалела о том, что ничего не ношу под блузкой. Если эти свиньи увидят мою почти не прикрытую грудь, они забудут и о бане, и о деньгах в сумке, которую Крест бережно поставил в угол под вешалкой, и вообще обо всем. Они накинутся на меня всей толпой, эти гадливые уркаганы, и разорвут на мелкие части. А мне, пока я не удостоверилась, что Ольга находится здесь, нельзя было показывать свою прыть.

Поэтому, сделав испуганное лицо, я пролепетала:

— Что вам нужно? Отпустите меня… Я ведь привезла деньги!

Вылупив свои поросячьи глазки, Бугор изумлённо проговорил:

— Я не понял, тебе кто слово давал? Тебе сказали раздеваться, а не блеять. Правильно я грю, Кошар? Похотливый мужичонка заискивающе закивал:

— Как есть, Бугор, слово в слово. Та поприветливее была вроде…

— Была да сплыла, — хихикнул другой, запихивая в рот кусок сала. — Плохо, что не такая красивая была. Бен, ты чего там стоишь, думаешь, она убежит? Не бойсь, никуда уже не денется. Садись, кореш, похавай, чем бог послал.

Бен посмотрел на Креста, тот что-то сказал ему взглядом, и он остался стоять рядом со мной. Крест поднял стопку водки, опрокинул в себя, крякнул и повернулся к жирному.

— Короче, Бугор, мы своё дело сделали. Девок привезли, бабки в сумке лежат, туда никто не заглядывал, как и договаривались. Давай нашу долю, и мы отвалим.

В комнате повисла недобрая тишина. Двое «шестёрок» за столом уставились на Бугра, а тот, не мигая, смотрел на Креста, которому сразу стало здесь как-то неуютно. Он даже глаза опустил, зашарил нервными пальцами по краю стола, и было видно, что он страшно боится жирного. Так продолжалось несколько мгновений.

Затем Бугор поморгал сразу протрезвевшими глазками, нахмурился и покачал головой:

— Нехорошо ты говоришь со мной, Крест. Ты не прав. А я гнилых базаров не люблю, понял?

— Да ладно, Бугор, кончай, — попытался свести все к шутке Бен. — Мы же договаривались, в натуре…

— Заткнись, шавка, — рявкнул жирный, багровея. — Кого ты мне привёл, урла поганая?! Он же фраер! Ты что, не видишь?!

Бен поднял глаза на бледного Креста, словно впервые увидел, и прищурился, рассматривая. Потом неопределённо пожал плечами и пояснил:

— Никакой он не фраер, просто хорошо одеваться любит…

— Да?! — Бугор ударил кулаком по столу, пара бутылок с грохотом упала.

— А базары гнилые тоже любит? Пришью убогого и в огороде закопаю!

«Шестёрки» одобрительно закивали. Бен тоже побледнел, и теперь они стояли с Крестом, как испуганные дети, и что-то бормотали, шевеля губами. Про меня, как видно, напрочь забыли, и я отодвинулась ближе к двери.

— Сосунки, зелень недоношенная, козлы! — продолжал бушевать меж тем разъярённый Бугор. — Долю им подавай! Вот вам доля, видали?! — и он свернул такую смачную фигу, что у Алексея наверняка потекли бы слюнки от зависти, окажись он сейчас здесь. — Не заработали ещё, пижоны! Ишь, че удумали: пару раз в город смотались — и уже долю требуют! Фраера городские, понимаешь! Киношек насмотрелись, книжек начитались и думаете, ворами стали?! Сопли вы ещё, а не воры, мать вашу так! На зоне парашу хлебали, петухами служили, а здесь в авторитеты лезете? Гниды вонючие…

Он вдруг угомонился, так же резко, как начал, разжал кулаки, краснота стала сходить с лица, а глаза подобрели. Один из холуёв тут же плеснул ему водки, пододвинул огурчики, и тот залпом выпил. Всем стало ясно, что гроза миновала.

— О чем, мля, мы тут говорили? — проворчал он почти добродушно и потрепал «шестёрку» за холку. — У, ласковая моя…

— Да вот, малыши долю требуют, — проворковал «ласковая», приторно ухмыляясь.

Жирный тяжело засопел и полез толстыми короткими пальцами в тарелку с селёдкой. Сунув кусок в рот и облизнув пальцы, спросил:

— А в сумке чего принесли?

Крест, ещё не до конца оклемавшийся от прошедшего над ним урагана, все ещё бледный, хрипло выдавил:

— Бабки, наверное… Ты ж сам сказал: «молнию» не распарывать и не заглядывать. Вот мы и не смотрели.

— Точно? — усмехнулся тот и погрозил ему пальцем. — Ой, гляди у меня, Крест. Не дай бог что не так — хана тебе.

— Зуб даю, Бугор! — Бен торопливо щёлкнул ногтем по зубам. — Даже не дотрагивались до сумочки! Вон у бабы спроси, если хочешь…

Жирный перевёл взгляд на меня. Глазки у него хоть и были поросячьи, но очень хитрые и проницательные. Ощупав каждый миллиметр моего лица, он остановился на губах и строго спросил:

— Лазили они в сумку? Правду говори, сука, а то не доживёшь до утра.

— Нет, не лазили, — робко ответила я, чтобы не злить их раньше времени.

— Я сама все время сумку держала. И потом, там «молния» зашита.

— Ишь ты, разговаривает, — хмыкнул он, и «шестёрки» захихикали. — Ну-ка, дай сюда сумочку.

Бугор протянул через стол испещрённую наколками толстую волосатую руку, размером с совковую лопату, и повернул её вверх ладонью, словно сумка должна была свалиться сверху. Я продолжала стоять, не зная, к кому он обратился.

Остальные тоже напряжённо застыли, глядя почему-то на меня.

— Ты че, не понял? — жирный вдавил тяжёлый взгляд в Креста. — Буреешь, сопляк?

Тот сразу кинулся к порогу, схватил с пола сумку, подбежал к столу и аккуратно опустил её на подставленную ладонь. Подбросив сумку пару раз, урка довольно глянул на меня и ухмыльнулся:

— Мелкими, что ли?

— Всякими, — кивнула я, чувствуя, как внутри зашевелился страх. — Десятки, двадцатки, полтинники и сотенные — какие нашли.

— Это хорошо.

Притянув к себе сумку, он положил её на стол рядом с собой, придавил ладонью с растопыренными пальцами и рявкнул:

— Тридцать пять на два — сколько будет?

— Семьдесят тысяч! — мгновенно подсчитал суетливый Кошар.

— Разделить, дура!

— А-а… — тот задумался.

— Семнадцать с половиной будет, — хмуро подсказал Крест, который, судя по взгляду исподлобья, уже ненавидел Бугра.

Тот расплылся в счастливой улыбке, придвинул к себе сумку, смахнув на пол тарелку, взял нож и начал распарывать нитки на «молнии». Я похолодела и вжалась в одежду на вешалке. Но меня все равно было видно.

Тут на крыльце раздался быстрый топот каблуков, все вскинули головы и уставились на дверь. Она со скрипом распахнулась, и в комнату стремительно вошла незнакомая, очень хорошо, со вкусом одетая девушка. Судя по луноподобному лицу с раскосыми глазами, она была казашкой. Или якуткой, что для меня в тот момент не имело никакой принципиальной разницы. Главное, что она появилась здесь и, похоже, никого из присутствующих не боялась. На ней был обтягивающий тонкую фигуру белый плащ, вокруг шеи наброшен чёрный шёлковый шарф, на плече болталась маленькая чёрная сумочка с золотыми пряжками. Не замечая меня, она сразу прошла к столу, подвинула табуретку, села, налила себе водки и выпила под одобрительное молчание пахана. Потом жадно схватила солёный помидорчик и целиком засунула его в рот.

— Ну что, дядя Коля, — жуя, — я не опоздала? спросила она, деловито — Да нет, Зулия. — Бугор почему-то смутился и начал тихонько отодвигать сумку с деньгами в сторонку. — Ты как раз вовремя. Товар только что доставили.

А я думал, ты завтра приедешь.

— А то я тебя не знаю, — хищно усмехнулась она. Небось уже бабки мои пересчитывать собрался?

— Что ты, что ты! — замахал он руками. — И в мыслях не было. Вот твой товар, чистенький лежит, — он похлопал по сумке. — Даже не заглядывали — все по уговору. Мы люди слова, ты знаешь.

— Что, и это все?! — она изумлённо уставилась на сумку.

— Вторая половина за твоей спиной, — с готовностью пояснил Бугор и кивнул в мою сторону.

Казашка резко обернулась. Её чёрные глазищи прожгли меня до самой селезёнки — так она на меня посмотрела. Все было в её глазах: и презрение, и ненависть, и боль, и отчаяние, и откровенная враждебность — все смешалось в одном луче, направленном на меня, одинокую, брошенную всеми беззащитную девушку, не имеющую понятия, чем она заслужила такую немилость. Первым моим желанием было спросить, какого, собственно, лешего эта грубая и вульгарная Зулия здесь делает и какого дьявола так на меня пялится. Но потом я решила не торопить события и отвела взгляд. Тем более что она была не очень красивой, эта якутка. Если не сказать, что просто некрасивой. А уж если совсем честно, то она была самой настоящей каргой.

— Так это она? — процедила Зулия с презрительной усмешкой.

— Она, она, — подобострастно закивали «шестёрки», — кому ж ещё здесь быть. Все как было условленно: баба и бабки, хи-хи!

— И её мы тоже пальцем не тронули. Даже плащик с неё не сняли, как видишь.

Зулия отвернулась от меня и своим резким голосом скомандовала:

— Давай сюда сумку.

Кошар живенько вскочил, подхватил злосчастную сумку, обежал стол и поставил её перед странной девушкой, предварительно очистив место на скатерти.

И тут же вернулся на место. Зулия осмотрела «молнию», потрогала немного надорванные в одном месте нитки, покачала головой, потом зачем-то глянула на меня, сузив свои и без того узковатые глаза, взяла со стола нож и принялась распарывать. «Шестёрка» вытянул шею через её плечо и застыл в нетерпении с горящими от жадности глазами.

— Пшел отсюда! — шикнула она.

Он тут же отбежал и сел на место. Зулия повернулась на табуретке, сев лицом ко мне, положила сумку на колени, чтобы никто не видел, что там, открыла «молнию» и заглянула внутрь. Все напряжённо смотрели на неё и ждали результатов. Я же молила бога, чтобы эта стерва не набросилась на меня сразу же, как только поймёт, что её надули, и не начала портить мне внешность своими длинными, ярко накрашенными ногтями.

Девушка запустила в сумку руку и начала перебирать там бумажные пачки, разглядывая положенные сверху настоящие купюры. Потом взяла одну пачку, пролистнула её, и я увидела, как быстрая тень пробежала по её лицу, как потемнели глаза, напряглись тонкие губы и едва заметно дрогнули руки. Бросив пачку, она медленно застегнула «молнию» и подняла на меня глаза. Теперь вздрогнула я. На этот раз в её глазах пылала одна чистая ненависть. Потом её губы расплылись в презрительной усмешке, и она, не сводя с меня взгляда, произнесла:

— Все нормально. Ровно тридцать пять тысяч. Этот ублюдок нас не обманул.

По комнате прошёл радостный вздох облегчения, а я не поверила своим ушам — настолько услышанное не совпадало с тем, что я видела. Она же прекрасно поняла, что там простые бумажки! С этого момента я окончательно перестала что-либо соображать.

— Значит, ты довольна, племянница? — пророкотал Бугор, наливая себе водки. — Как видишь, я все сделал, все выполнил, как ты хотела. Передай отцу, что я ему теперь ничего не должен. — Он махнул рюмку и хитро прищурился. — В тот раз ты что-то там говорила насчёт моей доли, или мне просто показалось?

— Да нет, почему же, — она повернулась к нему. — Ты получишь свою половину. Только не сейчас.

— Это почему же? — сразу насторожился Бугор, и лица «шестёрок» тут же возмущённо вытянулись. Крест с Беном, скромно стоявшие у окна, тоже вопросительно подняли брови.

— Сначала закончите все, — не терпящим возражения тоном произнесла она.

— Деньги от вас никуда не денутся. А я должна быть уверена, что все прошло гладко и никто никогда ни о чем не узнает. Ты понимаешь меня, дядя Коля?

Бугор раскрыл рот, желая что-то сказать, но потом передумал, досадливо махнул рукой и буркнул:

— Как скажешь, Зулия. Но ты зря беспокоишься.

— Это ещё почему? — Как и дядя, она полезла рукой в тарелку с грибами, выудила один и задумчиво сунула в рот.

Что у неё там творилось в мозгах, о чем она думала — было непонятно.

Что заставило её скрыть от присутствующих то, что денег в сумке нет, и почему она так странно себя ведёт? Ясно ведь, что все рано или поздно вскроется. Да и я сама прямо сейчас могла бы выступить с заявлением, что она врёт, что никаких денег они не увидят, потому как их надули, будто последних щенков. Но почему-то мне не очень хотелось это делать. Пока меня никто не трогал, и то хорошо. Зачем самой нарываться на лишние неприятности? Они и так мимо меня не пройдут. А так, может, и об Ольге наконец заговорят…

— Потому что моя фирма веников не вяжет, — обиженно проговорил Бугор. — Ты ведь не первая, кто ко мне обращается. И ещё никто не жаловался. Я в нашей округе лучший спец по тёмным делишкам. Поэтому, если говорю, что все тип-топ, значит, так тому и быть. Правильно, Гришка? — Он посмотрел на вторую «шестёрку».

— А как же иначе-то? — тот важно надулся. — Недаром слава идёт, а как же…

— Ладно, хватит, — Зулия поднялась, не выпуская сумки из рук. — Доделайте все, а потом получите свои бабки. Я хочу, чтобы они вообще исчезли, ясно? Будто и не жили никогда. Сожгите или в кислоте растворите — мне все равно, но чтобы никаких следов не осталось. Все, тащите её…

С этими словами она подошла к двери, бросила на меня уничтожающий взгляд и вышла вместе с сумкой.

Я посмотрела на бандитов.

— Вот ведь стерва, — проворчал Бугор, ни на кого не глядя. — Много повидал на своём веку, а таких ещё не встречал.

— А кто она такая? — поинтересовался Крест. — Узбечка, что ли?

— Не, казашка. Её палец начальником зоны в Джезказгане работает. Много хорошего для меня сделал в своё время. Понимает нашего брата, сочувствует, так сказать. А теперь вот попросил дочери помочь по старой дружбе, — он ухмыльнулся. — Вся в папу доченька-то… Змея.

— Ну а с бабками-то как же? — встрял Бен. — Нам ехать надо бы…

— Уймись, козявка, — вздохнул жирный, — сам все слышал, че спрашиваешь?

Сейчас она пару часиков потешится, потом мы все уберём, подчистим и бабки получим. Я ведь ей перечить не могу — папаня её моих Дружков на зоне держит. Не дай бог обидится или что — им жизни не будет, сам понимаешь. Потому и терплю эту ведьму. — Он опять тяжело вздохнул и изучающе взглянул на меня. — И чего она на них взъелась, непонятно, на секретарш на этих? Ты, девка, ей, что ли, дорогу перешла?

— Я её первый раз вижу, — зло ответила я, отстранившись от вешалки и встав поближе к двери. — И вообще, что вы тут задумали? Куда вы меня тащить собираетесь? Отпустите меня, я хочу домой…

— Не-ет, девонька, — осклабился Бугор, вставая с табуретки, — домой ты теперь не скоро попадёшь, кхе-кхе. Давай, Гриша, поработаем, что ли. А вы, молодые, подсобите. — Он посмотрел на Креста с Беном и пошёл в мою сторону, гадливо ухмыляясь.

Кошар тоже поднялся и посеменил ко мне. Нехотя двинулись и Бен с Крестом.

— Не подходите ко мне, ублюдки! — Я выставила руки с растопыренными пальцами. — А то я за себя не отвечаю!

— Да ладно тебе ломаться!

Кошар вдруг извернулся, как змея, поднырнул под мои руки, обхватил за талию и прижал к двери. Я его тут же ударила ладошками по ушам, он громко вскрикнул, отвалился и забился у ног. С рычанием подскочил Григорий, целясь мне в лицо, я пригнулась и кулаком врезала ему меж ног, расплющив то, что педикам и так не нужно. Он взвыл, отскочив в сторону, и в следующее мгновение на меня ураганом налетели молодые и шустрые Бен с Крестом, меся руками и ногами куда попало. Я бы и их раскидала, если бы не водитель «Опеля», о котором все тут уже забыли. Дверь, к которой я была прижата бандитами, вдруг открылась, я подалась назад, краем глаза ещё успела заметить грузную фигуру, а потом голова раскололась от страшного удара и все куда-то исчезло, растворившись в кромешной тьме…

Спёртый сырой воздух проник мне в ноздри, потом в лёгкие, и наконец сознание начало медленно проясняться. Первым делом я вспомнила, что произошло в бандитском доме. Картина драки с мелькающими кулаками и искажёнными злобой лицами приплыла откуда-то из глубины, постояла и растворилась от проникшего сквозь мои открывающиеся веки света. Я открыла глаза. И тут же зажмурилась от яркого освещения. Что-то мелькнуло в этот миг передо мной, что-то знакомое и неприятное, о чем не хотелось даже думать. Потом я почувствовала ужасный дискомфорт. Исходил он от того, что я не лежала, как подобало бы, а находилась в вертикальном положении. Вдобавок ко всему до меня сквозь туман в голове донёсся чей-то стон. Это походило на стон умирающего, вернее, умирающей, ибо стонала женщина, протяжно и хрипло, словно молила кого-то освободить её от мук единственным оставшимся способом — умертвить.

Я снова открыла глаза и увидела Зулию. Она с ядовитой усмешкой смотрела на меня, прислонившись к краю стола. Стол стоял в двух шагах от меня посередине большой комнаты без окон, на нем лежала сумка. Плаща на казашке не было. Теперь её хрупкую фигуру украшала белая блузка, на которой совсем не выделялись груди, видимо из-за полного их отсутствия, и короткая юбка, из-под которой выходили две тоненькие, обтянутые колготками кривые палочки ног. Ничего более некрасивого я до сих пор не встречала. Мне даже стало её жалко в тот момент, несмотря на то что я сама отчаянно нуждалась в жалости и помощи, ибо была в буквальном смысле распята на стене, обитой грубыми досками. Как ни странно, но я была в одежде, правда без плаща. Запястья растянутых в стороны рук были крепко схвачены верёвками и прикреплены к железным крюкам, вбитым в стену.

Дотянуться до верёвок ногтями было, конечно, можно при определённом усилии, но для этого мне нужна была свобода действий. А в присутствии Зулии рассчитывать на это было нечего — она сразу бы заметила и пресекла все мои попытки. Лодыжки мои были связаны вместе и прикреплены к торчащему внизу ещё одному крюку.

Короче, меня полностью обезоружили, и мысль об этом повергла меня в ужас. Но ещё более страшно мне стало, когда сбоку опять послышался стон, и я повернула голову. И тут же кровь застыла в моих жилах и волосы на голове сами собой зашевелились.

На соседней стене была распята ещё одна девушка. Вернее, то, что от неё осталось. Голова её безжизненно свисала на грудь. Разорванное сверху донизу платье открывало истерзанное окровавленное тело. Такое ощущение, что её долго и усердно царапали ногтями, сдирая кожу вместе с мясом. Грудь, живот, бедра и лицо, насколько позволяло рассмотреть освещение, напоминали сплошное кровавое месиво. Под ногами расплылась темно-красная лужа, и туда все ещё стекала каплями кровь. Изо рта торчала какая-то бело-красная тряпка — похоже, её трусики использовали в качестве кляпа. Удивительно, как она вообще ещё жила после этого, но она жила и время от времени стонала, уже ничего, видимо, не соображая и не чувствуя. Не нужно было много ума, чтобы догадаться, что это Ольга. Несчастная девчонка!

— Ну, насмотрелась? — резкий голос Зулии заставил меня оторвать взгляд от жуткого зрелища и посмотреть на неё. — Догадываешься, что тебе светит, сучка?

Я хотела ответить, но не смогла — от злости перехватило дыхание. Она криво усмехнулась, теребя кончик своего воротничка, и злорадно процедила:

— Догадываешься, тварь. По глазам вижу, что тебе страшно. А мне вот не страшно. Я дома всегда любила смотреть, как баранов режут. А потом разделывают, шкуру сдирают, внутренности достают, тушу разрезают на части. — Она грустно вздохнула. — Мне никогда не разрешали этого делать, потому что я женщина, женщинам положено только еду готовить. А я хотела в живую кровь руки окунуть.

Поэтому мне и не страшно теперь, понимаешь?

— Чего ты хочешь, ненормальная? — хрипло выдавила я.

— Ха, так я тебе и сказала! Ты подохнешь, как и та проститутка, — она бросила взгляд на Ольгу, — и вы так ничего и не узнаете. Потому что я так решила. Можешь считать меня ненормальной — мне все равно.

Она подошла к Ольге, взяла её за подбородок, подняла голову и потрясла.

— Ну что, красавица долбаная, сладко тебе?

Та уже не могла ничего ответить, только застонала, изо рта хлынула кровь, испачкав руку Зулии, и она её отдёрнула.

— Фу, какие же вы мерзкие, — брезгливо поморщилась Зулия и направилась ко мне, отряхивая руку.

Я отчаянно дёрнулась изо всех сил, но все напрасно — деревенские мужички привязали меня на совесть. Наверное, впервые мне так не повезло. Я не могла освободиться, чтобы защитить себя от когтей этой Зулии, но и не могла допустить даже мысли, что со мной сделают такое же, что с Ольгой. Уж чем-чем, а внешностью своей я дорожила. А после подобной экзекуции никакая операция уже не поможет, и тогда босс выгонит меня с работы — зачем ему нужна уродливая секретарша?

— Послушай, Зулия, — перешла я на ласковый тон, — может, не нужно, а?

Очень тебя прошу, лучше убей, чем уродовать. Что тебе это даст?

— Не твоё дело, курва белобрысая. Она приблизилась и легонько провела ногтями по моей щеке.

— О, аллах, какая у нас кожа нежная. Вы, русские бляди, все такие. Но ничего, мы это исправим.

Стиснув пальцами мои щеки, она посмотрела мне прямо в глаза, долго и пристально, словно ожидала, что я кивну в знак согласия. Затем, не дождавшись, скривилась и вдруг одним рывком разодрала до пупка мою шикарную кофточку от Тома Клайма, купленную за бешеные деньги. Видимо, этот модельер тоже чем-то насолил ей в жизни, потому что она издала при этом такой злорадный рык, что мне стало страшно за его судьбу — вдруг доберётся и до него тоже с помощью своего дяди Коли, и тогда половина женщин мира останется без красивой одежды. Грудь моя обнажилась, и Зулия невольно замерла от восхищения, уставившись на то, чего сама была лишена напрочь. Я рассчитывала услышать комплимент, но прогадала.

— Какая же ты уродливая, — с ненавистью прошипела она мне в лицо. — Ты настоящая крокодилица, ведьма, страшила, каких свет не видел!

И принялась за мои любимые брюки из стопроцентного шелка. Расстегнув ремень и пуговичку, вандалка с остервенением разорвала «молнию» и стащила брюки к щиколоткам. Затем отошла и, сложив руки на груди, стала смотреть на мои ноги, склонив голову набок.

— Не знаю, как ты живёшь с такими кривыми ногами, — серьёзно проговорила она. — Я бы на твоём месте умерла со стыда. Ты же почти калека, — она с сожалением вздохнула. — Тебя лечить надо, бедняжечка. Ну почему, почему, скажи, вы, русские, такие отвратительные? Я не понимаю этого.

— Такими уж родились. — Я попыталась улыбнуться, хотя самой давно было не до смеха, нужно было выпутываться из положения, а я до сих пор ещё не знала, как. — Слушай, я могу тебе помочь. Честно. Только скажи, и я все сделаю. У меня большие связи, куча денег…

— Заткнись, сволочь! — рявкнула она. — Я не нуждаюсь в твоей помощи. Ты уже помогла мне, явившись сюда, я хоть душу отведу.

Она пошла к двери, где на гвозде висели её плащ и сумочка, раскрыла её, что-то достала и вернулась. Сердце моё едва не остановилось, когда я увидела в её руках маленький декоративный ножичек с фигурной ручкой. Лицо её оставалось спокойным, даже обыденным, словно она собиралась поточить карандаш для бровей, а не искромсать живого человека. Ещё раз придирчиво осмотрев меня, Зулия перерезала ножичком, оказавшимся острым, как бритва, резинку моих трусиков, сорвала их с меня, скомкала и поднесла к моему рту вместе с ножичком, который уткнула в нижнюю губу.