Я преписывала набело уже третью главу. «Религия и мифы». Я спешила. Ибо, поразмыслив, пришла к выводу, что нужно-таки успеть сделать хоть одну копию. Первый экземпляр я оставлю в Бессмараге под вымышленным именем. А второй возьму с собой. Может, кому-то и покажется, что книга — лишний груз, но я по этому вопросу придерживаюсь прямо противоположного мнения. Книга — серьезный капитал. С нею я могу войти в любое ученое общество не как жалкий подмастерье, но как полноправный коллега.
      Конечно, я часто отвлекалась (еще бы!). Но работа спорилась и доставляла мне огромное удовольствие. Полторы главы за три с половиной дня — неплохо, а? Я уже и псевдоним придумала — Ахтора. Это на старом найлерте. В переводе на вульгарный лиранат — Осколок. Почти что мое собственное, родителями данное имя. Забавно, что на современном найлерте этим словом крестьяне называют всякий травяной бурьян, заполоняющий огороды и обочины дорог.
      — Редда, встань, пожалуйста. Нет, не подходи. Стой там. Редда, я тебя прошу!
      Стуро увлеченно чирикал угольным карандашом по листку бумаги. Рисовал Редду. До этого он рисовал все подряд: интерьер из разных углов комнаты, вид с крыльца, меня, Уна, Ирги по памяти, натюрморт из кружек, опять меня, Редду, и вот снова — Редду. Сперва я подозревала, что он просто скучает, когда я принимаюсь за книгу. Оказалось — нет. Ему в самом деле нравилось рисовать.
      — Редда, не садись. Стой. Стой там.
      Редда махала хвостом и не понимала, что от нее требуется. Ун, уже прошедший это испытание, взволнованно вертелся вокруг, предлагая помощь.
      — Ауара!
      — Что такое, милый?
      Стуро грохнул дощечкой, к которой был пришпилен лист, об стол. Схватил тряпку и принялся возить по рисунку. Я вскочила.
      — Ну, что ты так расстраиваешься? Зачем же все стирать? Дай, посмотрю.
      — Плохо! Не получается!
      Я перехватила его руку с тряпкой.
      — Ну и что не так? Что не так?
      — Вот это. Колено, которое назад.
      Он ткнул в заднюю лапу полустертой Редды.
      — Я же тебе объясняла. Это не колено. Это пятка. Колено вот тут. И сгибается оно в ту же сторону, что и у людей… и у аблисов тоже. Редда, подойди сюда. Видишь, где у нее колено? Вот оно, пощупай. У собак, и у всех животных строение очень схожее с человеческим. С аблисским, по большому счету, тоже. Главное — пропорции.
      — Я помню. Пр… пр… — он расстроенно вздохнул и вытянул руку с карандашом, — то, что можно померить этим… вот этим.
      — Правильно. Пропорции — это соотношение. Как одна часть соотносится с другой. Редда, иди на место. Нет, не садись. Стой там. Так, умничка. А теперь, любимый, посчитай, сколько раз Реддина голова укладывается в длине ее же туловища? Не сгибай локоть! Следи за этим, иначе все напутаешь…
      Но он вдруг опустил руку и напрягся, словно вслушиваясь.
      — Кто-то идет. Двое. Чужие.
      — Чужие?
      Тут уже заволновались собаки.
      — Двое, — сказал Стуро, — Трупоед и… зверь.
      В дверь постучали.
      Ун разразился лаем. Мы со Стуро обеспокоенно поглядели друг на друга.
      — Не ответим, — шепнула я, — Постучит и уйдет.
      — Альса, — окликнули снаружи, — Открывай.
      Я дернулась. Стуро поднял руку и дотронулся до ямочки меж ключиц.
      — Я знаю, что ты здесь. Открывай. Ну? Я знаю, что ты здесь!
      Это Норв. Это его голос. Он пришел, и теперь ломится в чужой дом.
      — Надо спустить собак, — жестко сказал Стуро, — Они прогонят.
      В дверь задубасили.
      — Альса! Открывай! Поговорить надо. Я один. Ты что, боишься? Я тебя не трону. Слышишь? Пальцем не трону. Выйди, голубушка. Я тебя прошу, выйди.
      — Гав-гав-гав! — надрывался Ун.
      — Я выйду, — пробормотала я, шаря по стене в поисках плаща, — Сейчас выйду.
      Стуро задержал мою руку, заглянул в лицо. Я заморгала.
      — Он… слишком зол? Он задумал что-то плохое?
      — Альса, постой, — Стуро перехватил оба мои запястья, — Постой. Погоди.
      — В чем дело? Он опасен?
      — Эй, голубка! Что отмалчиваешься? Слышишь ведь прекрасно. Хватит прятаться. Твой хахаль уехал, я бы с ним побеседовал, да ждать его недосуг. Не думаешь же ты, что я тебя отшлепаю? Не глупи, голубка. Открывай. Сколько можно?
      Затрещали шаги по оледеневшей корке. На окошко упала тень. «Тук-тук-тук!» — звонко постучал палец по натянутому пузырю.
      — Норв! — отозвалась я, — Сейчас выйду. Сейчас, — и, шепотом, Стуро: — Что такое? Ты слышишь? Что он затеял?
      — Он… возбужден… чем-то расстроен. Он ждет… он… — Стуро выдохнул, неуверенно оглянулся на окно. Хотел еще что-то сказать, но только пожал плечами.
      — И только? Я выйду, поговорю. Он не сделает ничего плохого.
      — Я с тобой.
      — Оставайся в доме.
      — Я с тобой.
      — Стуро!
      Он поджал губы, засопел.
      — Хорошо. Только встанешь за дверью. Выйдешь, если позову. Ун, замолчи, наконец. Сидеть здесь, зверье.
      Мы выбрались в сени. Стуро остался, а я отодвинула засов. И сразу вышла, заставив Норва попятиться.
      — Голу-убка, — протянул он.
      Несколько мгновений мы молча пялились друг на друга. Альханская тонконогая лошадка обнюхивала низкую кровлю.
      — Здравствуй, Норв.
      — Что ж ты сразу-то не вышла, голубка? Испугалась? — он прищурился, одновременно ухмыльнувшись. Золотая серьга раскачивалась, гоняя по щеке солнечный зайчик.
      — Мотылек забеспокоился, — объяснила я, — он не любит чужих.
      — Какой еще Мотылек?
      — Стангрев. Вампир. Помнишь, я тебе о нем рассказывала?
      Норв недовольно нахмурился. Какого-то еще Мотылька приплела. Причем тут Мотылек? Я продолжала наступать:
      — Зачем ты пришел? Сыча здесь нет. А меня ты мог и в Бессмараге дождаться.
      — В Бессмараге? Ждал уже, благодарствую. Вчера. Полчетверти под дверью просидел.
      — Ждал?
      Вот те раз. Прозевала условный знак. Все на свете прозевала.
      — Забыла, голубушка, — укоряющий взгляд и покачивание головы, — А я тебе подарочки привез. Выбирал, все думал, как ты обрадуешься. Эх, Альса, Альса…
      На жалость берет. Знаю я его актерские способности, однако все равно действует. Сейчас, по сюжету, я должна кинуться ему на шею.
      — Прости, Норв. Это из-за книги, что я пишу. Совсем замоталась…
      Он откинул плащ, продемонстрировав широченный красный пояс, уперся кулаками в бедра. Блеснули зубы, блеснула серьга в ухе, засверкали застежки на новой бархатной курточке.
      — Ну, ну, — хмыкнул он, — знаю, как ты мотаешься. В монастырь только ночевать ходишь. Да и то не всегда.
      — Кто тебе это сказал?
      Он фыркнул.
      — Подружка твоя. Дана Эрбова.
      Ах, ехидна рыжая. Ошалела от ревности. Интересно, как она догадалась, что мы с Норвом не просто случайные знакомые? Уж я конспирировалась, конспирировалась… или он сам ей все выложил?
      — Дана ошиблась, — сказала я мягко, — я хожу не к Сычу, а к Мотыльку. Сам видишь: Сыча нет, а я здесь. Меня интересует стангрев, только он.
      Норвово лицо вроде бы оттаяло. Он шагнул ко мне, положил руку на плечо.
      — Ладно, голубушка. Я ревнив, но в меру. Бог с ним, с Сычом. Я так рад тебя видеть.
      — Я скоро уезжаю, Норв.
      Он осекся.
      — Это когда же?
      — Скоро. Напишу книгу, и уеду. Отец меня зовет. Домой.
      Это я к тому, чтобы он не раскатывал губы по поводу моих лабораторных опытов. С этим покончено. Похоже, он растерялся. Раньше я никогда не заводила разговоров об отъезде.
      — Альса…
      Взял обеими руками меня за плечи и потянул к себе. Испытанный способ — сначала приласкать, а потом вить веревки. Я уперлась кулаками ему в грудь.
      — Норв, не надо.
      — Что — не надо?
      — Не надо. Убери руки.
      — И не подумаю.
      Мне не хотелось с ним ссориться. Несмотря на то, что он меня использовал и все такое. Я отводила глаза.
      — Уходи. Пожалуйста, уходи.
      Дверь скрипнула, приотворившись. Стуро, стой на месте! Ты слышишь? Ире гварнае?
      — Эй, голубушка, ты меня обидела. Я тебе не прислуга — поди туда, поди сюда!
      — Норв, я же не гоню тебя… то есть… Слушай, я вечером зайду к Эрбу, поговорим спокойно…
      — Темнишь, подруга. Темнишь. Избавиться от альхана хочешь? Ну-ка гляди мне в глаза! Рассказывай, что у вас с Сычом было?
      — Ничего! Тебе какое дело? Отпусти меня. Я в твои дела не лезу. Не спрашиваю, сколько у тебя подружек, жен и детей!
      Он неожиданно отпрянул.
      — Кто тебе это наврал? Эрб? Волг? Да? Волг, паршивец?
      Дверь снова скрипнула. Норв бросил подозрительный взгляд мне за плечо.
      — Там кто-то есть?
      — Это Мотылек, — поспешно обьяснила я, — Он любопытный, подглядывает. Мотылек! — я перешла на стангревский найлерт, — Не надо выходить. Я сейчас его прогоню.
      Ошибка. Я поняла это, не успев договорить последней фразы.
      — Так он знает человечью речь, этот твой Мотылек?
      До сего момента стангрев оставался для Норва всего-навсего животным, тварью. И еще я не учла — незнакомый язык лишь доказывал, что сия тварь разумна. А значит с нее и спрос другой.
      — Дай-ка я взгляну на этого Мотылька…
      Он отпихнул меня с дороги.
      — Осторожнее! Там собаки!
      Норв моментально замер. Но дверь уже распахнулась. Стуро явился во всей красе.
      Пауза.
      Стуро медленно шагнул через порог. Оскалился ослепительно, разинув сделавшийся вдруг ненормально широким рот. Крылья дрогнули, шевельнулись, стали колоколом, увеличивая не слишком впечатляющие объемы.
      Вероятно, это угрожающая поза, подумала я отстраненно. Вроде вздыбливания шерсти и выгибания спины. Значит, аблисы не совсем чужды некоторой агрессивности. Интересно, будет ли он шипеть?
      Стуро зашипел.
      Норв попятился. Запустил пальцы за пояс, и сразу же вынул. Из ладони, шелестнув, выпорхнуло лезвие.
      — Норв, не смей! — я всунулась между ними, растопырив руки, — Если ты к нему прикоснешься, я спущу собак!
      До собак надо было еще добежать, но те, не желая оставаться в стороне, создавали грандиозное шумовое оформление из комнаты.
      Норв ошарашенно глядел поверх моей макушки. Лезвие покачивалось в опущенной руке. Он сделал еще пару шагов назад.
      Неужели испугался? Норв, который каждый месяц по два раза пересекает Кадакар, будто собственный сад? Норв, который гуляет по Горячим Тропам, как по аллеям?
      — М-мотылек… — выговорил он странно охрипшим голосом, — Вот, значит, как… Мотылек, значит. А Данка сказала — Сыч. А это — Мотылек, чертова кукла…
      — Уходи, Норв, — взмолилась я, — Уходи, пожалуйста.
      Пауза.
      — Дура, — Норв облизал губы, — Дура. Дура. Сама не понимаешь, что творишь. Это же Кадакар. Богом проклятый, людьми забытый. Нельзя… нельзя с ним шутить!
      — Я не шучу.
      — Ох, ну и дура… Что смотришь, тварь? Что смотришь?
      Последнее, должно быть, относилось к Стуро. Тот снова зашипел и попытался оттолкнуть меня с дороги. Я уперлась изо всех сил.
      — Люди простят, Кадакар не простит. Берегись!
      Норв обвиняюще вскинул руку — я отшатнулась от лезвия. Ударилась спиной о стоящего сзади Стуро. Норв взглянул на нож, словно только что вспомнил о нем, сложил пополам и спрятал за пояс.
      Драки не будет. Уже хорошо. Теперь Норв глядел на меня. Красивое лицо его выражало не злость, нет. Скорее сожаление. Он покачал головой.
      — Одумайся, глупая. Потом поздно будет. Вспомнишь меня, когда…
      — Уходи, — прошептала я почти беззвучно.
      Лопатками я касалась Стуровой груди. И больше всего боялась, что он отодвинется.
      Норв негромко свистнул. Лошадь фыркнула, выплевывая выдранную из кровли солому, подтрусила к хозяину. Брякнули бубенчики, Норв вскочил в седло. Покружил, горяча лошадь, еще раз взглянул на нас.
      — Бог с тобой, Альса.
      И умчался прочь.
      Мы некоторое время стояли не двигаясь. Смотрели на тропу. Потом Стуро вздохнул, и я ощутила волну тепла на затылке.
      — А он звал тебя по имени… — сказал Стуро очень тихо.
      Это не было вопросом, и я ничего не ответила. Зато спросила сама:
      — Норв достал нож. Хотел убить тебя, да?
      Молчание было таким долгим, что мне показалось — Стуро не счел и мой вопрос вопросом.
      — Нож? — пробормотал он наконец, — Какой нож?
      Я оглянулась. Он смотрел в сторону тропы.
      — Норв тут размахивал ножом, ты что, не заметил? Он хотел тебя прикончить?
      — А… нет. Не хотел. Не знаю.
      — Что — не знаешь?
      — Ничего… не знаю… — он зажмурился.
      — Стуро…
      Почему-то в этот момент мне стало страшно. Будущее сдернуло розовые занавесочки, явив пропасть и тьму кругом, и холод, и головокружение, и равнодушные тычки ветра, а под ногами — немыслимо тесно от подступившей пустоты, а опора — вздрагивающая рука стоящего рядом, а путь — по едва различимой, туго натянутой струне, вперед, только вперед.
      Что там Ирги говорил о Лезвии?
      Я тряхнула головой, избавляясь от неприятных мыслей. Зачем каркать заранее? Все будет хорошо. Все будет очень хорошо, правда, Стуро?
      — Пойдем в дом.
      Мы вернулись в комнату. Редда вскинулась Стуро на грудь, обнюхала, обследовала на предмет целостности, лизнула в губы и перешла ко мне. Ун возбужденно крутился под ногами.
      Стуро отворил дверцу в печке, принялся шарить внутри кочергой. Я села за стол. Попробовала сосредоточиться на работе. Не получилось. Из головы не шло Норвово: «люди простят, Кадакар не простит». Что он имел в виду? Стуро — сын Кадакара, а что я знаю о Кадакаре? Что он волшебен, коварен, непостоянен? Что он — одна сплошная аномальная зона? Что он внушает ужас? Значит ли это, что мой Стуро аномален, коварен и ужасен?
      Что за чушь! Какого дьявола я слушала невежественного альхана, который и имени-то своего написать не способен? Это все лираэнская привычка — повсюду искать подвох. Это отец меня натаскал…
      Отец. Я ведь больше никогда его не увижу. Я попыталась вызвать в памяти его лицо, но память отказала. Словно что-то защелкнулось в голове. Приоткроешь дверцу, а изнутри как рванут — нельзя! Не суйся! Не смей!
      Наверное, это потом будет — тоска, раскаяние, угрызения всякие. А пока — нельзя.
      Ох, ладно. Ладно. Пусть только Ирги вернется, а там все образуется.
      Тихонько грохнула кочерга о железный лист. Стуро сидел на дощатом полу перед печкой. Черные диагонали крыл крест-накрест перечеркивали согбенную спину. Я встала, подошла к нему.
      — Милый…
      Он сидел, обняв колени. Глядел на огонь, замкнутый закопченой рамкой дверцы. Я перешагнула через упруго выгнутый пучок прутьев-пальцев, обернутых вороненой кожей и села на пол, рядом с ним.
      — Стуро. Ты скучаешь по дому?
      Молча посмотрел. Зачем спрашиваешь? Неужели не ясно?
      — Ты бы вернулся, если бы… если бы это было возможно? Если бы прямо сейчас сюда вошла твоя мать и сказала: «Идем домой, сынок… Где ты был так долго?»
      Взгляд у него сделался беспомощным. Он выпустил свои колени, неловко повернулся, схватил меня за плечи и прижал к себе. Изо всех сил прижал, так, что острый птичий киль его врезался мне в грудину.
      — Я не хотела… — пробормотала я сквозь спазм в горле, — не хотела я… Ты простишь меня? Простишь?
      Он ничего мне не ответил.

      — Слышь, паря, долго еще ехать-то?
      — Не, маленько ужо осталось, не беспокойсь. Вона — того, счас своротим. Деревня тама. Косой, сталбыть, Узел. Оттеда рукой подать.
      Кучер крякнул, хлопнул вожжами:
      — Н-но-о!
      Бутыль в мешке моем отчетливо булькнула.
      Давненько, дружище, не приходилось тебе пропорцию выверять, кады то, чему положено быть жидким и капающимся (десять капель на персону, плюс двадцать на круг, для гарантии)… Пробка неплотная, другого объяснения не нахожу. Фирменное зелье, рецепт Тана, одобрено Красавицей Раэлью, безнадежно засохло и капаться не желало ни в какую. Пришлось приблизительно наковырять щепочкой (которая в довершении всего еще и сломалась, прилипнув к остаткам зелья на дне флакона…)
      Разболтал в бутылке белого вина, и теперь дело за малым — оформив бумаги, выпить. Так сказать, на посошок (сам-то хлебать не буду, ученые, чай, изобразить, что пьем да слить на пол потихоньку). А потом препроводить гостей дорогих к Эрбу, на ночевку. Да через полчетверти навестить господина нотариуса в комнате его. Копию бумаги взять. Не оставлять следов, которые могут вывести на Стуро, на Альсу… Потому как — хошь, не хошь, — а подписывать завещание придется «Ирги Иргиаро». Сталбыть, ежели когда кто вдруг решит в архив Городской Управы Арбенора нос сунуть, да бумажку сию там обнаружит — станут и Стуро искать, как наследника, да и свидетелей пошерстить могут. «Кошачьи лапы» — енто вам, почтенные, не «цапы» городские. Даже не «хваты» из Тайной Стражи.
      — Эй, любезнейший, — окликнул хмырь сушеный из возка.
      — Туточки я, господин хороший, — Сыч-охотник свесился с седла, засунул башку в окошко.
      — Что-то долго мы едем.
      — Дак енто — почти прибыли. Вы ж, господин хороший, навроде как бывали здеся? В Бессмараге, то есть?
      — Видно, слишком давно, — вздохнул нотариус.
      Ничего, уважаемый господин Оденг. За беспокойство и плочено сорок желтых, заместо десяти. Ежели б мало показалось, не поехали бы, э?
      А расклад я склепал основательный. Как учил Рейгелар:
      «— Чем больше в игре правды, тем она убедительней».
      Обработал кочерыжку на совесть. Дед Сыча-охотника, тилатский контрабандист, держатель «Дерева» (правда — Косматый Лаэги не последний человек в Тилате был), так вот, дедушка преставился. А Сыч-охотник из Тилата уехал уже давно, «потому как дела енти нам не того. Не по нутру, то есть. Охотники мы, сталбыть» (разве не правда?). И старший брат долю дедова наследства деньгами передал (тоже правда. Почти, то есть). И таперича, раз у Сыча желтые имеются, «надыть, значит, того — чтоб по закону все. Чтоб, ежели че приключится, так побратим бы — енто. Чтоб владел. Наследством, то бишь» (и это ведь тоже правда. А кроме того, официально оформленная бумага с именем будет работать при въезде в Андалан. Как удостоверение Стурьей личности).
      Вспомнил изумленную физиономию секретаря господина нотариуса:
      «— Завещание? Ты хочешь составить завещание?
      — Оно самое. Дельце наше, сталбыть. В „Драконоборце“ присоветовали — к господину Оденгу, потому как — сам-лучший нотариус. Так-то, паря. Докладай, сталбыть. Об ентом. Об посетителе.»
      Сам-то нотариус среагировал довольно спокойно на косматого тила из глухомани, желающего изъявить свою последнюю волю. Видать, не первый сумасшедший клиент у почтенного господина Оденга. Платил бы денежку, а уж в здравом он там уме, али не в здравом… Оно и хорошо. Даже вон к черту на куличики поехать согласился. Как про Бессмараг услыхал, обрадовался вроде как. Ладно, что тебе до него.
      Ох, ребята, ребята!.. Трус я. Самый распоследний. Всю дорогу до Арбенора по полночи чушь разная мерещилась. Ведь знаю, что не может ничего особо приключиться, что собаки с вами, да и вы у меня не лыком шиты. Все знаю, а только не на месте душа. Хоть что делай. Ниче, скоро уж. Скоренько.
      Навестил арбенорский рынок. Рынок… Отвыклось малость от шумотни да толкотни — в Долгощелье живучи отвыкнешь… Вопли зазывал, перебранки продавцов с покупателями и меж собою — гулом в башке, кто-то дергает за рукав, кто-то чем-то трясет прямиком перед рожей… Да уж, ребята. Непросто оказалось отодрать с ушей и глаз, скомкать, кинуть под ноги и растоптать гудящее наваждение. Да при всем при этом еще и про маску не забыть. Ворочать тупым тильским кочаном, застывать периодически, хлопать себя по лбу да чесать в затылке… Арбенор. Столица. Итить.
      В винном ряду меня надуть хотели. Шустрый малый с бегающими гляделками вознамерился всучить Сычу-охотнику черт его знает, какую бурду под видом «вина из Каорена». («Эва. А печать где?» «— Какая тебе еще печать? Во, гляди — бутыль! Из самого Таолора. Знаешь, небось, Таолор?» «Видал, того. А енто, паря, не вино. Енто — ослиная моча. Так туточки и написано. Вишь — „Моча. Ослиная“. Ага.»), — и прошел дальше, оставив его с раззявленной пастью. У другого торговца, степенного бородатого альда, приобрел, что собирался.
      Мешок набит до отказа — толстенький сверток с Альсарениными иллюстрациями и досками («— А за срочность доплатить бы полагается…» «— Мало ли че те полагается. Плочено, чай. Полномочиев мне не давали, доплачивать. Ишь!»), — две бутыли орната, белого каоренского вина, да две — красного, тлишемского, да бутыль тагу арат, «львиной крови», с Тамирг Инамра, из Кхарета. Да круглобокенькие фляжечки лимрской, аж три штуки. Да, вот так. В конце концов, имею право, э? Капюшон суконный с пелериной для Стуро — хотел сперва шапку купить, токмо ведь они все из меха, шапки-то, — не наденет козява «мертвую шкуру». Подыскал вещь суконную, добротную, тепленькую да красивую — пелерина фестончатая, хвост длинный, с кистью, отворот имеется, который ежели опустить, так не то что клыков — носа не видать. Шаль барышне, самая что ни на есть тильская шаль из козьей шерсти, такая, что в колечко женское протянуть можно. В тильских шалях уж кому и разбираться, как не тебе, приятель. Дед привозил маме шерсть от своих коз, а мама пряла и вязала шали. По серому фону — белый и рыжеватый узор… Продавец-то, космач, как личность Сыча-охотника углядел, да про шаль услышал, сразу, видать, лучший товар выложил. Поболтали с ним малость по-тильски. Осведомленный мужик попался, перекупщик — он контрабандисту сродни. Дерево наше теперь Радги держит, брательник мой троюродный. Это мы с коз переехали. Как были козы Косматых Варт лучшими в Тилате, так и остались. И шаль, что Альсе куплена, из шерсти потомков коз деда Лаэги… Такие пушистые шали, между прочим, прекрасно меняют общий силуэт. Да и капюшончик малость скрадывать Стурью сутулость станет. Еще поразмыслил и купил плащ. Красивый плащ, синий. Как до дела дойдет, поменяемся со Стуро. Он этот наденет, а я — его, который Альса привезла.
      Озаботился, короче. Приготовлениями, то есть. Полсотни — как не бывало. Зато приятно.
      Всегда завидовал легкости Великолепного в обращении с деньгами.
      «— Это все — пыль, мусор. Они затем и нужны, чтобы о них не думать.»
      И поглядеть на него — странствующий аристократ, да и только. А слухи… мало ли какие про кого ходят слухи. Не могу представить себе Великолепного маленьким рыночным воришкой-попрошайкой. Не могу.
      Между тем возок господина нотариуса уже въехал в Косой Узел. Теперь действительно — уже совсем недалече. Как они там? Все ли благополучно?..
      — Счас мы, господин хороший. Енто. Лошадку вот…
      Нотариус кивнул.
      Я свернул к Эрбову трактиру. Спешился, похлопал по шее битюжка:
      — Хороший парень, хороший. Счас хозяина твого вызовем.
      Обстучал снег с сапог, обтряхнул с плеч. Весна-то опять на зиму оглядывается. На месте ли приятель мой ингский? Хотя — куды ему деваться-то, сидит, небось, пивко глушит. Того, сталбыть, с арварановкой.
      Так и есть.
      — О, вернулся уже? Здорово, Сыч.
      — Здорово. Спасибочки за конягу. Приберешь его, э?
      Имори вышел за мною на крыльцо, подхватил за уздечку своего лошадюгу, а Сыч-охотник нацепил оставленные у Эрба в сенцах лыжи, еще раз поблагодарил друга Имори и двинул догонять возок.
      А возок почти нагнал — кого бы вы думали? Именно. Альсу. На ловца, как говорится, и зверь бежит…

      Ну вот, опять снег зарядил с самого утра. Как будто не было солнца, проталин и распевающих синиц. Одно хорошо — не так скользко. Правда, если снегопад будет продолжаться, тропинку заметет. А лыж у меня нет, да и ходить на них я не умею.
      Я миновала околицу, начала подниматься к Долгощелью. Поворот — стена можжевельника и молодых сосен скрыла от меня вид на долину. В деревне мне пришлось давать крюка по огородам, только бы не проходить мимо трактира. Не хотелось лишний раз встречать Норва, если он еще здесь. Да и Данку. Надо же, она, оказывается, за мной следила… не знаю, что и подумать на это.
      Книга практически дописана. Остались заключение и приложения. Нельзя сказать, что она удовлетворяет меня полностью. Наверное, исследование не совсем точно, вероятно, не полно, конечно, писалось в спешке. Но что делать? Надо оставить в Бессмараге хоть что-то.
      Прости, отец. Но ведь книга будет под чужим именем. Твоя дочь к ней никакого отношения не имеет. Да и не узнаешь ты об этом никогда… надеюсь.
      — Эй, эй! Барышня Альсарена!
      Я обернулась. Из-за поворота, на протоптанную мной тропку выкатил крытый возок, влекомый гривастой лошадкой. Сбоку на лыжах бежал Ирги. Он махнул мне палкой.
      — Эй, обожди! Подвезем!
      Я подпрыгнула, потрясая папкой.
      — Вернулся! Вернулся!
      Кинулась обратно, спотыкаясь в снегу. Миновала разгоряченную лошадь, налетела на Ирги, повисла у него на шее. Он неловко подхватил меня. На запястьях у него болтались палки.
      — В точности сполнил порученьице-то, — объявил он громогласно, — В щечку чмок с тебя.
      Я не очень поняла, о каком порученьице речь, но с удовольствием сделала чмок в щечку. Ирги бережно отодвинул меня, указав глазами на остановившийся на несколько шагов впереди нас возок.