Духовным отцом Сталина был не Иисус Христос, а Владимир Ильич Ленин. Название этой подглавки – «Выдающийся ученик Ленина» – взято из текста, лично одобренного и отредактированного Сталиным.

В краткой биографии И.В. Сталина, вышедшей в 1939 году к шестидесятилетию «вождя народов» и изданной при жизни диктатора общим тиражом около 18 миллионов экземпляров(!), об «ученичестве» говорится вполне определенно. Причем второе издание собственной биографии кропотливо редактировал сам герой книги. Как обычно, синим карандашом…

В седьмой главе биографии на странице 93 есть фраза: «Знамя Ленина, знамя партии высоко поднял и понес дальше Сталин – выдающийся ученик Ленина, лучший сын большевистской партии, достойный преемник и великий продолжатель дела Ленина». Так вот, слова «выдающийся ученик Ленина» вписаны собственноручно Сталиным.

В этой же главе биографии «выдающийся ученик» делает четким почерком более пространную вставку: «В своем интервью немецкому писателю Людвигу, где он отмечает великую роль гениального Ленина в деле преобразования нашей родины, Сталин просто заявляет о себе: «Что касается меня, то я только ученик Ленина, и моя цель быть достойным его учеником».

Подобных «обогащений» прижизненного панегирика в тексте биографии много. В конце книги редактор собственного исторического облика существенно переделывает расхожую в то время фразу: «Сталин – это Ленин сегодня». После вмешательства «ученика» на полях страницы 240 появляется уже другое предложение: «Сталин – достойный продолжатель дела Ленина или, как говорят у нас в партии, Сталин – это Ленин сегодня»!{319}

С этой парадоксальной фразой нельзя не согласиться; ведь парадокс всегда любимый плод интеллекта. Сталин оказался не только талантливым учеником первого вождя, но и его бесспорным «продолжателем». До «перестройки» автор этой книги, как и множество его соотечественников, наивно полагал, что Сталин «исказил» Ленина, предал забвению его «заветы» и стоит вернуться к подлинному «первому вождю», как «великое дело» оживет и быстро пойдет вперед.

Деформированное общественное и индивидуальное сознание с огромным трудом освобождалось от большевистской мифологии и легенд. Спустя годы стало совершенно очевидным, что Сталин всегда был «Лениным сегодня». Он ничего принципиально нового не «выдумал», а лишь «творчески», дьявольски изобретательно применял и развивал ленинские постулаты и идеи: о диктатуре пролетариата, классовой борьбе, революционном терроре, монополизме коммунистической партии, тотальном сыске, однообразной духовной пище, уточненном «военном коммунизме», мировой революции и т. д.

Для понимания роли Сталина в советской истории важно понимать эволюцию и характер отношений этих вождей. Почему именно Сталин унаследовал ленинский скипетр вождя? Где истоки его неуязвимости во внутрипартийной борьбе за власть? Существовала ли, как об этом много писали, «великая дружба» двух вождей?

Эти люди давно погрузились в глубины вечности, но навсегда остались в истории. О них писать сегодня, в известном смысле, проще, чем, допустим, о Горбачеве. Но проникнуть в духовный космос давно ушедших в иные миры людей так же трудно, как разгадать тайны клинописей доисторического человека. Но, к счастью для исследователей, эти люди оставили многочисленные письменные следы и, к несчастью, трагическую память о последствиях их владычества. Прошлое вечно; от него нельзя «отказаться» или его изменить. Это фатальная данность. Ее нужно понять и оценить.

До октябрьского переворота 1917 года Джугашвили-Сталин был для Ульянова-Ленина лишь одним из многих большевиков, «профессиональных революционеров». В 1915 году Ленин в своем письме к Г.Е. Зиновьеву вопрошает: «Не помните ли фамилии Кобы?» «Гриша» (Зиновьев) не знает. Ленин спрашивает о том же В.А. Карпинского: «Большая просьба: узнайте (от Степко или Михи и т. д.) фамилию «Кобы» (Иосиф Дж…? Мы забыли)…»{320}

Совершенно ясно, что до октябрьских событий «трогательной дружбы» между будущими вождями не было. Хотя встречи и эпизодическая переписка существовали. В ноябре 1912 года Джугашвили приезжает к Ульяновым в Краков, рассказывает лидеру большевиков, что работает над статьей «Национальный вопрос и социал-демократия». Судя по письму, которое в начале 1913 года Ленин отправил Горькому, Джугашвили произвел на него весьма благоприятное впечатление. Там сообщалось: «Насчет национализма вполне с Вами согласен, что надо этим заняться посурьезнее. У нас один чудесный грузин засел и пишет для «Просвещения» большую статью…»{321}

После возвращения Ленина в апреле 1917 года в Россию встречи его со Сталиным стали довольно частыми. А после переворота, и особенно в ходе Гражданской войны и позже, Сталин – один из самых близких соратников Ленина.

Как мне удалось установить, Лениным отправлено Сталину около 180 телеграмм, писем, записок и документов со своими резолюциями. После того как Ленин соглашается с предложением Зиновьева и Каменева, именно Сталин становится в апреле 1922 года первым генеральным секретарем ЦК РКП(б). Отныне он сосредоточит в своих руках, как признает и продиктует в «Письме к съезду» 24 декабря 1922 года Ленин, «необъятную власть».

Почему Ленин остановился на фигуре Сталина, ничем себя не зарекомендовавшего в октябрьском перевороте, но добросовестно исполнявшего волю ЦК в ходе Гражданской войны? Ленину нужен был человек, который бы организовал работу аппарата Центрального Комитета, был послушным орудием его воли. Все как будто так и было. Но внимательный глаз уже тогда мог заметить, что Сталин не удовольствовался только ролью высокопоставленного исполнителя и не раз и не два резко возражал Ленину, вел с ним серьезные споры. После того как стало ясно, что лидер партии большевиков серьезно болен, Сталин еще больше стал проявлять свою «независимость» и «своеволие». Генсек, видимо, понимал, что после удара в мае 1922 года Ленин не в состоянии осуществлять полномасштабное руководство партией и государством.

Сталин, правда, не шел на прямые столкновения с Лениным, но неоднократно исподволь действовал и высказывал свое мнение, которое расходилось с линией первого лица. Так было в вопросе образования СССР (Сталин фактически придерживался принципа большей унитарности государства), монополии внешней торговли, национальной политики в Закавказье, в других делах. Больной Ленин пересылает через Каменева записку в политбюро о принципах устройства федеративного государства. Генсек весьма неуважительно оценивает ленинские предложения:

«…т. Ленин, по-моему, «поторопился», потребовав слияния наркоматов в федеральные наркоматы… Торопливость даст пищу «независимцам»… По параграфу 5-му поправка Ленина, по-моему, излишняя…»{322}.

Сталин обвиняет Ленина в «торопливости», но и лидер партии отвечает ему тем же. В продиктованной Лениным 30–31 декабря 1922 года статье «К вопросу о национальностях или об «автономизации» он выражает тревогу в связи с «грузинским инцидентом». В данном случае «тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина против пресловутого «социал-национализма». Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль»{323}.

Думаю, дело не в «торопливости» Ленина или Сталина в решении национальных проблем, а в стремлении решать их в партийном центре, без учета реальных и конкретных интересов людей разных национальностей. Разрушив вековую, устоявшуюся административную систему (губернское деление России), большевистские лидеры безответственно экспериментируют, больше полагаясь на силу диктатуры, верхушечные решения, нежели на глубинные национальные и социальные потребности людей.

На одном из многочисленных заседаний «партверхушки» в Кремле, где обсуждался вопрос о дальнейшем укреплении союзного государства, один из второстепенных вождей большевиков Томский прислал Сталину записку со своим стихотворением, в котором изложил понимание Союза, отдельных республик и роли ЦК.

Сталину, видимо, очень понравилась последняя строчка, и он сохранил в своем архиве эти бесхитростные вирши человека, который в годы кровавой чистки, спасаясь от сталинской гильотины, покончит жизнь самоубийством.

Трения между Лениным и Сталиным были не только в политической сфере, но и в личной не все проходило гладко. Сталин, никогда не вращавшийся в цивилизованном обществе, в начале своей карьеры был весьма хамоватым, грубым, невыдержанным человеком. М.А. Алданов в своем очерке о наследнике Ленина пишет: «Чего именно не хватает Сталину?

Культуры. Но думаю, зачем этим людям культура? Их штамповальный мыслительный аппарат работает сам собою у всех приблизительно одинаково…»{325} В отношениях с коллегами Сталин нередко проявлял капризность, обидчивость, неуступчивость. Его неприязнь к кому-либо бывала устойчивой. Он был мстителен.

Сталин, в частности, невзлюбил Крупскую, считая, что ее работе на культурном, просветительском фронте Ленин слишком «потакает». Не случайно именно после того, как Ленин продиктовал 4 января 1923 года свое знаменитое «Добавление к письму от 24 декабря 1922 г.», о чем генсек тут же узнал, несмотря на «секретность» записки, Сталин обрушивается по телефону на Крупскую с грубой бранью: почему, дескать, она позволила больному вождю это делать? За Лениным, и больным, как теперь выясняется, следили. Содержание «Добавления», где Ленин предлагает «обдумать способ перемещения Сталина с этого места», ибо он груб, стало тут же известно «ученику». «Нужно найти такого человека, – пишет Ленин, – кто более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.»{326}. Но прямые стычки Сталина с Лениным случались и раньше.

Так, за год до ставшей теперь столь известной ссоры вождей в декабре 1922 года Сталин пишет Ленину письмо. Подоплека его такова. Крупская, как председатель Главполитпросвета, подает в политбюро записку, в которой предлагает четче разграничить обязанности возглавляемой ею организации и отдела пропаганды ЦК РКП(б).

Сталин, узнав о содержании записки Крупской, пишет Ленину нервное, раздраженное письмо: «Мы имеем дело либо с недоразумением, либо с легкомыслием…», обвиняет Надежду Константиновну в торопливости. Заключая письмо, Сталин не смягчает тона: «Сегодняшнюю записку… я понял так, что вы ставите вопрос о моем уходе из агитпропа. Вы помните, что работу в агитпропе мне навязали, я сам не стремился к ней. Из этого следует, что не должен возражать против ухода. Но если вы поставите вопрос именно теперь, в связи с очерченными выше недоразумениями, то вы поставите в неловкое положение и себя, и меня. Троцкий и другие подумают, что вы делаете это «из-за Крупской», что вы требуете «жертву»…»{327}

Сталин раздражен и предупреждает вождя, что тот может поставить себя в «неловкое положение»…

Спустя десятилетие после смерти Ленина хранитель ленинских фондов и директор Института Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б) В. Адоратский прислал письмо Сталину с просьбой разрешить опубликовать в сборнике его речь на чествовании Ленина в день пятидесятилетия. Как известно, в ней «ученик» говорил о умении «учителя» исправлять свои просчеты. Резолюция Сталина на письме была красноречивой: «Тов. Адоратский! Речь записана по существу правильно, хотя и нуждается в редакции. Но я бы не хотел ее печатать: неприятно говорить об ошибках Ильича. И. Ст.»{328}.

Как видим, отношения двух вождей не были безоблачными. Проживи Ленин еще несколько дееспособных лет, едва ли Сталин стал бы первой фигурой. Хотя природа самой системы от этого мало бы изменилась: своего «Сталина» она бы тут же нашла. Однако даже сравнительно короткое пребывание Сталина подле Ленина, в том числе и больного, его многому научило, многое позволило сделать. Генсек, с его немалыми способностями интриг и коварства, видел в деятельности Ленина яркий пример того, как нужно бороться за власть, учился политической целеустремленности, прагматизму и хитрости. Сталин убедился, что в критическую минуту борьбы за власть Ленин ни перед чем не остановится: широкомасштабным террором, подталкиванием собственного отечества к поражению, не испугается преступного «мира».

Ленин мог в самый короткий срок сменить политические лозунги (как это было, например, в отношении Учредительного собрания), без явных личных следов провести чудовищную акцию, которая и сегодня холодит кровь (ликвидация семейства Романовых), в нужный момент беспощадно расправиться с обузой «революционных союзников» (партией эсеров). Сталину было чему учиться у своего патрона. Надо отдать ему должное, он оказался весьма прилежным учеником.

Еще при жизни Ленина Сталин, учитывая огромный авторитет первого вождя в партии, почувствовал, что здесь кроются для него невиданные возможности. Он видел, знал, что исторические часы живого Ленина сочтены, в то же время в партии уже началась канонизация его учения, его «заветов», его стиля деятельности. Стало готовиться к изданию первое собрание сочинений Ленина; появились первые улицы его имени; немало бронепоездов и революционных отрядов начертали на своих знаменах имя «Ильича». Генсек, приезжая от больного Ленина в Москву (а он чаще других бывал в кремлевской квартире вождя и в Горках), передавал на заседаниях политбюро коллегам от него приветы, а пока вождь большевиков мог адекватно реагировать на ситуацию, и «указания».

Исподволь складывалось впечатление особой доверительности в отношениях умирающего Ленина и «чудесного грузина». Сталин смог с помощью Зиновьева и Каменева (в ту пору они были его союзниками) ослабить, сблокировать и фактически нейтрализовать роль ленинского «Письма к съезду», долго рассматривавшегося как завещание вождя.

Не все почувствовали в то время, как Сталин незаметно, но упорно тянул на себя тогу «защитника Ленина», а затем и единственного толкователя его идей. Эта тога стала непробиваемым идеологическим панцирем, сделавшим Сталина неуязвимым в жестокой внутрипартийной борьбе за власть. В решающий момент смерти Ленина Сталин, указав в телеграмме неточную дату похорон, смог задержать Троцкого на юге. По сути, именно тогда, 26 января 1924 года, на II съезде Советов Сталин сделал очень важный, возможно, решающий шаг к тому, чтобы его признали «продолжателем Ленина»

Генсек сам готовил свое выступление на этом съезде, несколько раз его переделывал, переписывал, пока не нашел неотразимую для данного момента полукатехизисную, полурелигиозную форму (вот где пригодились знания, полученные в семинарии!).