Современная электронная библиотека ModernLib.Net

10 вождей. От Ленина до Путина

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Леонид Млечин / 10 вождей. От Ленина до Путина - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 7)
Автор: Леонид Млечин
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


Но Ленин не хочет даже слышать, что нас могут «попереть назад», он уверен, что можно «вздуть поляков». Ведь он думает не столько о Варшаве, сколько о мировой революции или, по крайней мере сейчас, о европейской.

Его лаконичные послания Склянскому по-прежнему нетерпеливы:

«…Надо нажать: во что бы то ни стало взять Варшаву в 3–5 дней…»{150} Тем более что Ленин, который как никогда часто подходит к оперативной карте, специально принесенной в его кремлевский кабинет, знает: красная конница уже приближается к германской границе, она близка к Пруссии…

«Э.М. Склянскому

Немцы пишут, что Красная Армия близко от Грауденца. Нельзя ли там налечь и вовсе отрезать Польшу от Данцига?

17 августа 1920 г.

Ленин»{151}.

По настоянию Ленина принято решение направить на фронт новые тысячи коммунистов. Большевистская «головка» в Кремле 19 августа 1920 года передает по прямому проводу Петроградскому комитету РКП:

«…Польско-врангелевский фронт требует высшего напряжения сил. ЦЕКа предлагает Вам сосредоточить все силы и средства для фронта, от которого зависит на долгие годы судьба международной революции… Нужны тысячи коммунистов и коммунисток… Не теряйте ни часу. Подайте новый пример партийным организациям всей страны.

Ленин. Крестинский. Троцкий. Сталин. Бухарин»{152}.

Ленину нужна была, конечно, не Варшава, а «международная революция», которую он судорожно пытался «организовать», используя польские шляхи на пути к Германии. Авантюра стоила более 120 тысяч жизней крестьян, мобилизованных в Красную Армию. Дивизии, брошенные к Варшаве и границам Пруссии, шли фактически без снарядов и патронов, без всякого разведывательного, инженерного, транспортного обеспечения. Многие, очень многие погибли, когда, как писали поляки, произошло «чудо под Варшавой». Десятки тысяч красноармейцев оказались в плену. Судьба более 30 тысяч из них неясна и по сей день…

Ленина никогда не мучили сомнения и раскаяния в содеянном. Он, конечно, ни разу не вспоминал о красноармейцах, гибнущих в польских бараках для военнопленных, куда они попали во имя ленинской химеры «мировой революции». «Сентиментальность, – по его мнению, – есть не меньшее преступление, чем на войне шкурничество»{153}. Об этом же говорил и Виктор Чернов, хорошо знавший вождя лично: «Для Ленина не могло быть ничего хуже сентиментальности…»{154} Они с Троцким почти по-детски радовались, когда удалось войну империалистическую «перелить» в войну гражданскую. То, что она стоила для России 13 миллионов человеческих жизней, двух миллионов изгнанных соотечественников, Ленина никогда не заботило. Жестокая философия большевизма «освободила» вождя от мучений совести. Тот же В. Чернов писал, что «Ленин по совести разрешал себе переноситься по ту сторону совести»…

«Вождя мирового пролетариата» не мучили приступы стыда по поводу того, что, помимо всего прочего, он страшно унизил Россию, которая проиграла войну своей бывшей провинции и выплатила ей огромную контрибуцию… Десятки миллионов рублей золотом. Ленин лишь просматривал доклады о регулярной отправке очередной части контрибуции в Варшаву. Вот секретарь комиссии по золотому фонду Совета труда и обороны Новицкий докладывал: в Польшу вновь отправлено 5 010 900 золотых рублей{155}. Впрочем, золото, драгоценные камни, разбазаренные им за годы революции в фантастически огромных количествах, вождь не добывал на рудниках…

По «Рижскому договору – Польша за линией Керзона, – писал А.Ф. Керенский, – включает в свои пределы 15 уездов целиком и части еще 11 уездов России… Живет на этих землях 6 млн 750 тыс. жителей (поляков лишь 400 тысяч)…»{156}. Вот так «пощупал» штыком Польшу Ленин. Добыл беспрецедентный позор, пожертвовал во имя химер мировой революции множеством человеческих жизней, выбросил в очередной раз на ветер огромные национальные богатства.

Впрочем, деньги для Ленина были не столько элементом рынка, полностью разрушенного большевиками, сколько политическим орудием, средством достижения коминтерновских целей.

Вскоре после образования Коминтерна Ленин заразился идеей: максимально использовать золотые, денежные запасы, захваченные большевистской Россией у царского самодержавия, для создания все новых и новых компартий, подрыва влияния социал-демократии в европейских странах, для инициирования революционных выступлений пролетариата и колониальных народов против своих угнетателей. Деньги, драгоценные камни в глазах Ленина стали едва ли не главным инструментом революционирования отдельных стран и целых континентов. Царские золотые запасы хищнически разбазаривались для «революционных целей». Конфискованное у буржуазии, церквей золото, ценности в огромных количествах прямиком шли на коминтерновские дела, очень часто оседая в руках предприимчивых дельцов, которых изрядно кружилось вокруг российских богатств. Многие миллионеры и миллиардеры за пределами России свои первичные капиталы получили от Ленина.

Пока Ленин был здоров, он часто запрашивал Гохран, Народный комиссариат внешней торговли, Главзолото республики о наличии, движении, реализации ценностей России, значительная часть которых шла на нужды Коминтерна.

В июне 1920 года Ленину, например, докладывают о количестве ценностей для реализации за рубежом на «революционные нужды»:

«Золото в монетах – 383 448 144

Дополнительно – 101 000 000

Бриллиантов – 140 006 036 карат».

Ленин плохо ориентируется в соотношении количества и объема ценностей и пишет резолюцию:

«Т. Литвинов!

Дайте, пожалуйста, Ваш отзыв на этой же бумаге и пришлите мне архисекретно.

Ваш Ленин»{157}.

Литвинов, Альский предложили Ленину использовать не только традиционные ценности за рубежом, но и ценные бумаги; поставить под более жесткий контроль добычу золота на Бодайбо[4].


Документов, подобных приведенному, очень много. Вот, например, доклад вождю об «отсортированных» в течение 10 дней в Гохране ценностях и готовых к использованию, пересылке, направлению в «резерв», к передаче «по обязательствам», главным образом международного характера (репарации Польше, поддержка компартий, для «подкупа агентов» и т. д.).

«Бриллиантов на сумму – 55 887 000 руб. золотом

Жемчуга – 160 000 штук

Золота (лом) – 91 827 пудов

Изделий из золота – 1 362 087 штук

Серебра – 309 224 пуда»{158} и т. д.

Захватив власть, большевики только по первым данным обнаружили в Государственном банке золота (слитки и монеты) на сумму 1 064 300 000 золотых рублей, не считая 117 миллионов так называемого «румынского золота»{159}. Сюда не вошло большое количество ценностей, хранившихся вне Государственного банка, не вошли платина, серебро и драгоценные камни, которые с беспримерной расточительностью и «революционной» бесконтрольностью стали транжирить большевики. Именно из этих сумм благодаря «гениальному решению» Ленина Россия, не потерпевшая поражения в войне с Германией (!!!), подписала акт о выплате Берлину контрибуции в размере 6 миллиардов марок. Платили золотом (около 245,5 тонны).

Трудно найти в истории примеры большего национального преступления…

Однако вскоре после захвата власти по решению Совнаркома (20 мая 1918 года) значительная часть золотых запасов для «безопасности» была перевезена из Москвы, Тамбова, Нижнего Новгорода и Самары в Казань. Большевики все же побаивались захвата ценностей в столице немцами, поэтому легкомысленно бросили большое количество национальных ценностей на периферию, отнюдь не озаботясь их сохранностью. Но там 40 тысяч пудов золотых и платиновых слитков и 30 тысяч пудов серебра быстро попали в руки восставших чехословаков и белогвардейских войск{160}. Правда, в феврале 1920 года, с крушением Колчака, советские войска вроде вернули «революционному народу» 18 вагонов ценностей: 5143 ящика и 1678 мешков с золотом и драгоценными камнями{161}. Но одна треть из первоначального объема национальных ценностей уже бесследно исчезла.

Как убедительно показали в своей книге «Красные конкистадоры» О.Ю. Васильева и П.Н. Кнышевский, большевики за короткий срок «промотали» фантастические богатства российского народа, в том числе и на «мировую революцию»… Но история ничему не научила российских коммунистов. В своей новой программе КПРФ, где говорится об «уроках российской истории», есть патетические восклицания: «Российская история полностью подтверждает взгляд на роль революций как локомотивов истории»{162}. Этот «локомотив» раздавил десятки миллионов человеческих жизней, превратил великую страну в «архипелаг ГУЛАГ», уничтожил тысячи церквей, создал подневольное сословие крепостных XX века, разбазарил огромные национальные ценности на «революционные дела». Сегодня мне, бывшему коммунисту, трудно понять, как удалось Ленину взять в духовный плен миллионы людей, всех нас, которые готовы были верить, что национальное предательство (например, «Брестский мир») есть «вершина государственной мудрости» вождя.

Проследить, как использовались ценности для «нужд» Коминтерна, для мировой революции, нелегко, ибо часто огромные суммы выдавались просто по ленинским запискам, иногда даже на основании вербальных (устных) распоряжений вождя или соответствующей «Комиссии ЦК РКП».

Вот, например, письмо Ленина Ш.З. Элиаве – председателю Комиссии по делам Туркестана, написанное 16 октября 1919 года. Ленин советует создать в Туркестане базу снабжения колониальных народов Востока оружием, литературой. Нужно организовать «помощь народам Востока в борьбе с империализмом…». При этом указывает, что «вести дело, конечно, архиконспиративно (как умели при царе работать)». В письме сообщает: «Денег мы не пожалеем, пошлем довольно золота и золотых иностранных монет…» Рудзутак «везет кое-что». В конце еще фраза: «Извещайте меня о важнейших событиях и требованиях»{163}.

Для работы в Европе Ленин делал упор на оказание финансовой помощи в деле «революционной пропаганды». Так, в своем письме в октябре 1918 года (еще до образования Коминтерна) российскому послу в Швейцарии Я.А. Берзину он уведомляет:

«…не жалейте миллионов на нелегальные связи с Францией и агитацию среди французов и англичан»{164}.

В другом письме, написанном Берзину через несколько дней, настоятельно рекомендует, как послу уделять 3/4 времени «на руководство агитацией», используя при этом немцев, итальянцев, французов. А «русским дуракам раздайте работу: посылать сюда вырезки, а не случайные номера, как делали эти идиоты до сих пор». Советует вызывать левых из разных стран. «Из них назначьте агентов, платите и за поездки и за работу архищедро. На официальщину (дипломатическая работа посла. – Д.В.) начхать: минимум внимания. На издания и нелегальные поездки maximum внимания…»{165}

Секретарь Коминтерна Анжелика Балабанова после эмиграции из России вспоминала, что Ленин от зарубежных сотрудников (а она была послана в Швецию для «работы» в скандинавских странах) и от нее конкретно требовал:

«Я умоляю Вас, не экономьте. Тратьте миллионы, много миллионов». Мне разъяснили, писала Балабанова, что я должна щедро использовать деньги для поддержки левых организаций, подрыва оппозиционных групп, дискредитации конкретных лиц и т. д.{166}. И Балабанова «не экономила». Ленину докладывали: «По сообщению Балабановой, Грунзбергу дано полмиллиона ценностей и пятьдесят тысяч иностранной валютой.

18 декабря 1919 г.

Я. Берзин. Клингер»{167}.

Так большевиками обворовывался народ – единственный хозяин и собственник огромных, фантастических ценностей.

С момента образования Коминтерна, чисто промосковской «мировой» организации, самое прямое влияние на его деятельность стали оказывать нарождающиеся спецслужбы ленинского государства. Со временем ГПУ, НКВД будут держать под контролем всю работу руководящего органа «всемирной коммунистической партии», как поначалу любили называть эту промосковскую организацию большевистские вожди.

Некоторые партии (точнее, их верхушка) с момента своего возникновения поступили на полное содержание ЦК РКП (а по сути, спецслужб Советской России). Это считается почти нормальным, хотя внешне и маскируется. Например, Литвинов в телеграмме Сталину предупреждает, что «в Лондоне записывают номера банкнот, которые мы получаем в банке. Эти деньги на коминтерновские цели использовать нельзя. Тем не менее у арестованного Бордиги (один из руководителей итальянской КП) обнаружили фунты стерлингов из Лондона…»{168}.

Один из руководителей финской компартии Э.А. Рахья пишет Ленину из Хельсинки: нужны деньги для «зарплаты» функционерам. Просит конкретную сумму: 10 миллионов финских марок. Резолюция Ленина лаконична: «Согласен». На эту сумму Гохран выделяет царские драгоценности.

Зависимость многих партий от ЦК РКП была полной. «Вождь» Коминтерна Г.Е. Зиновьев, отдыхая в январе 1923 года в Сухуми, шлет распоряжения: нужно «приступить к выработке программ для партий, которые их еще не имеют»{169}. Компартии (по крайней мере, многие из них) играют марионеточную роль по отношению к «старшему брату». Порой они не самостоятельны принимать даже безобидные, рутинные решения.

В августе 1921 года «малое бюро» ИККИ под председательством Ракоши решает провести в начале октября в секциях международной организации так называемую «партийную неделю». И запрашивает политбюро ЦК РКП о целесообразности проведения такой недели в России.

Из ЦК РКП следует указание Зиновьева: «Перенести «неделю» на 7-15 ноября. Ограничиться в «неделе» только пропагандой…»{170}

Руководители национальных секций, аппарат ИККИ, люди, связавшие себя с Москвой, полностью зависимы от ленинского «штаба». Даже снабжение сотрудников Коминтерна значительно хуже, чем аппарата ЦК РКП. По просьбе коминтерновцев Ленин и его соратники не раз рассматривают вопросы увеличения работникам ИККИ пайков муки, мяса, рыбы, мыла и т. д. Например, такой вопрос обсуждался на заседании политбюро 3 ноября 1921 года{171}. «Карманный» Интернационал штамповал нужные большевикам решения: об усилении борьбы с международным меньшевизмом, парламентской социал-демократией, давал указания о методах революционной борьбы на Западе и Востоке. ЦК РКП просто хозяйничает в «мировой коммунистической организации». С самого начала. Например, предстоит II конгресс Коминтерна. Политбюро под председательством Ленина назначает дату его созыва, место, определяет повестку дня, докладчиков, пополнения в аппарат{172}. Марионеточная организация, едва родившись, стала сразу же перерождаться и вырождаться в международную секту большевистских агентов, исполнителей, агитаторов, доверенных лиц РКП в «братских» партиях и профсоюзах.

Но особенно Ленин верит в агитацию. Ему кажется, что стоит «разъяснить угнетенным массам» цели Коминтерна, уроки Советов в России, показать универсальность диктатуры пролетариата, как тысячи, а затем и миллионы трудящихся встанут на тропу, ведущую к мировой революции. Разрабатываются самые различные проекты в этом отношении. По предложению Ленина ответственный работник НКИД Карахан готовит положение, согласно которому ЦК РКП должен регулярно выделять крупные суммы для оплаты большевистских агитаторов, засылаемых в страны Востока. Устанавливается такса (выплачивается предусмотрительно лишь по возвращении): «командировка» в Северный Китай и Корею – 10 тысяч рублей золотом, в Южный Китай – 20 тысяч. Своя шкала существует и для Персии, Индии, других азиатских стран{173}.

Не случайно, что на II конгрессе Коминтерна, проходившем в июле-августе 1920 года в Москве, Ленин в своем пространном докладе поставил задачу: начать организацию «советского движения в некапиталистических странах. Советы там возможны; они будут не рабочими, они будут крестьянскими Советами или Советами трудящихся»{174}. Но конечная цель, провозглашенная Лениным в марте 1919 года, осталась прежней: создание всемирной Советской республики.

Ленин, повторю, верил в большевистскую агитацию. Однажды он чуть не «клюнул» на предложение некоего Е. (работника Коминтерна на Балканах). Тот докладывал в Москву: «Можно захватить Константинополь руками распропагандированных врангелевцев, в глазах которых престиж советской России очень велик. Затем отдадим его кемалистам[5]… Врангелевцы без труда займут Андрианополь, Салоники, там появятся наши комиссары, и едва держащиеся балканские правительства будут опрокинуты, что может иметь громадный эффект и дальше Балкан». Е., разумеется, просил еще денег, денег…

Ленин колебался. А вдруг мировую революцию можно зажечь с этого, неожиданного конца. Посоветовался с Чичериным и Троцким. Последний, будучи революционером до мозга костей, тем не менее назвал предложение Е. полной «авантюрой». Ленин с сожалением согласился с «военным мозгом» революции…{175}

Почему Ленин делал такую ставку на мировую революцию? Почему первые годы советской власти он буквально был помешан на этой идее, а затем, незадолго до своей кончины, стал остывать к ней?

Дело в том, что Ленин долго сомневался, что большевики устоят. Для него мировая революция была прежде всего помощью России, ее защитой и спасением, а затем уже вписывалась в дальние, стратегические цели русских коммунистов. Ленин верил, искренне верил в то, что «советская власть России сумела завоевать чувство поддержки, внимания всего мира», а это значит, говорил Ленин в Петрограде в марте 1919 года, что «победа за нами обеспечена полная»{176}.

В 1919–1921 годах Ленин действовал как азартный игрок, бросая в угли классовых конфликтов людей, деньги, золото, агитаторов, свой авторитет с целью раздуть пламя мирового пожара. Польский поход подействовал на Ленина отрезвляюще. Но постулаты, бредовые идеи о «мировой революции» жили после Ленина еще долгие десятилетия, трансформировавшись от необходимости прямого штурма цитадели капитализма к ее долгой и планомерной осаде.

Уже будучи смертельно больным, в конце марта 1922 года с удовлетворением подчеркивал слова речи Г.В. Чичерина, которую нарком по его поручению должен был произнести на Генуэзской конференции:

…Мы, коммунисты, считаем неизбежным насильственный переворот и применение кровавой борьбы…

…Мы, которых историческая концепция включает применение насильственных мер…

…Мы, которых историческая концепция предполагает неизбежность новых мировых войн…{177}

Вот такая новая сила пришла к власти в гигантской стране, что постепенно привело к двухполюсности мира, чудовищной конфронтации, новой мировой войне, кошмарному ядерному противостоянию. Все складывалось по «исторической концепции» Ленина. Сколь бессмысленным, чудовищно опасным был этот глобальный конфликт! Земляне рисковали потерять все и исчезнуть. Во Вселенной могло не остаться ни одного живого существа, способного уронить хотя бы одну слезу… Яростная воля Ленина, воспаленный мозг сокрушителя, дьявольская цепкость политика смогли создать столь сильные революционные дрожжи, что почти весь XX век испытывал их вулканическое брожение.

Так называемое «мировое коммунистическое движение» было фикцией. Кроме Китая, Италии, Франции, нигде не удалось создать массовые партии. Их было несколько десятков, похожих на вымирающие секты. Как правило, руководители этих «партий» жили на деньги Москвы и были готовы при очередном «историческом съезде КПСС» в Кремле произнести речь, отредактированную на Старой площади в аппарате ЦК.

Видимость массовости движения была нужна советским руководителям для многих целей: иллюзии массовой поддержки СССР, обреченности «старого строя», «неисчерпаемости» ленинизма. До самых последних дней распада великой страны ко многим компартиям по-прежнему проявляли повышенный интерес спецслужбы ленинской страны.

Утопии бессмертны. Но идея мировой революции выродилась и тихо зачахла. Бессмертие ей не угрожает.

<p>За кулисами</p>

У каждого человека есть своя «личная жизнь». Ее трудно отделить от того, чем занимается личность, но тем не менее эта сфера бытия обычно полузакрыта. Как бывают закрытыми и многие конфиденциальные, тайные деяния лидеров. Все это остается как бы «за кулисами». Если сама политическая сцена, где солировали коммунистические вожди, более или менее освещена (конечно, только в выгодном для них свете), то, что происходит за самими кулисами, известно лишь самому узкому кругу людей.

Личная жизнь всегда, в той или иной мере, тоже находится «за кулисами». Это естественно. Семейный мир с его противоречиями, сложностями, радостями, интимной жизнью – мир личный.

Что касается Ленина, то его «личная жизнь» не представляет особых загадок. Он был однолюб. И тем не менее эта жизнь далеко не та, какой ее долго изображали официальные историографы.

До 1909 года его жена, Надежда Константиновна Крупская, была единственной любимой женщиной-другом и партийным товарищем. По сути, фанатичная преданность Ленина партийным и политическим делам не оставляла достаточно времени столь тонкой сфере человеческих отношений, как любовь, увлечения женщинами. До женитьбы в июле 1898 года в Шушенском на Надежде Крупской известно лишь одно заметное «ухаживание» Владимира Ульянова. Его серьезно привлекала подруга Крупской – Аполлинария Якубова, тоже социалистка и учительница, как и его будущая жена.

Уже не очень молодой Ульянов (ему тогда перевалило за двадцать шесть) сватался к Якубовой, однако встретил вежливый, но твердый отказ. Судя по ряду косвенных признаков, неудачное сватовство не стало заметной драмой будущего вождя российских якобинцев.

В последующем Ленин не раз встречался за границей с А.А. Якубовой, ставшей женой социал-демократа К.М. Техтерева, обменивался с ней письмами. Правда, были эти послания сугубо партийными, хотя едва ли респонденты забыли, что их судьба могла, возможно, сложиться совсем иначе, стань они мужем и женой.

Известна еще одна увлеченность Ленина (до встречи с И. Арманд), молодой француженкой в Париже. В тридцатые годы, когда Сталин особенно активно добивался возвращения всех ленинских рукописей под свой контроль, посланцам из Москвы удалось прочесть в Париже у Г.А. Алексинского несколько писем Ленина французской писательнице весьма личного, интимного характера. Но тогда была еще жива Н.К. Крупская, и знакомая Ленина свои письма отказалась продать Москве.

Однако вернемся к порогу века. Приехав в Шушенское, мать Крупской Елизавета Васильевна настояла, чтобы брак был заключен без промедления, добившись при этом, чтобы свершился он «по полной православной форме». Двадцативосьмилетний В.И. Ульянов и Н.К. Крупская, которая была старше жениха на один год, подчинились воле матери. Атеисты Ульяновы терпеливо снесли все церковные формальности и зажили спокойно и умеренно. Хорошо знавший Ленина А.Н. Потресов вспоминал, что Ульянов «в своей личной жизни – скромный, неприхотливый, добродетельный семьянин, добродушно ведший ежедневную, не лишенную комизма борьбу со своей тещей, – она была единственным человеком из его непосредственного окружения, дававшим ему отпор и отстаивавшим свою личность…»{178}.

Жизнь текла размеренно: ни громких ссор и долгих размолвок, ни попыток разорвать брачный союз (по крайней мере, до знакомства Ульянова с Арманд) и создать новый в семье революционеров не было. Со стороны могло показаться, что Ульяновы – просто партийные товарищи, делающие общее дело. Надежда Константиновна была заботливым другом, взявшим на свои плечи хлопоты по домашнему хозяйству в их бесконечных эмигрантских скитаниях.

Супруги никогда ни с кем не делились своей болью: бездетностью Надежды Константиновны, страдавшей базедовой болезнью, и, как пишет сам Владимир Ильич, не только ею. В письме к матери любящий сын сообщает: «Надя, должно быть, лежит (она в то время не была с ним в Пскове. – Д.В.): доктор нашел (как она писала с неделю тому назад), что ее болезнь (женская) требует упорного лечения, что она должна на 2–6 недель лечь. Я ей послал еще денег (получил 100 р. от Водовозовой), ибо на лечение понадобятся порядочные расходы…»{179}

Порой боль супруги Ленина о неиспытанном счастье материнства косвенно прорывается в ее письмах, воспоминаниях. Говоря о Вере Засулич, Крупская отмечала: «Потребность же в семье у нее была громадная… Надо было только видеть, как любовно она возилась с беленьким малышом, сынишкой Димки (сестры П.Г. Смидовича)…»{180}

В «Воспоминаниях о Ленине» Н.К. Крупская предпочитает говорить о друзьях и знакомых, революционной работе, городах, где жили супруги во время эмиграции, партийных делах, которым оба посвятили всю свою жизнь. Пожалуй, подробнее она говорила о семье лишь в связи с болезнью супруга, об их жизни в Горках, где Ленин и скончался. В своих бесхитростных воспоминаниях «Последние полгода жизни Владимира Ильича» она, по сути, написала «моральную историю болезни». Наступило в 1923 году время, когда Крупская стала главным толкователем смысла жестов, звуков, нечленораздельного мычания вождя русской революции. «Отгадывать было возможно потому, что, когда жизнь прожита вместе, знаешь, что какие ассоциации у человека вызывает. Говоришь, например, о Калмыковой и знаешь, что вопросительная интонация слова «что» после этого означает вопрос о Потресове, об его теперешней политической позиции»{181}.

О совместной жизни Крупская пишет очень скупо, чуть раскрываясь, лишь когда описывает свои путешествия с мужем. Рассказывая, как Владимир Ильич устал от борьбы с меньшевиками в преддверии III съезда партии, Надежда Константиновна вспоминает: «Мы с Владимиром Ильичем взяли мешки и ушли на месяц в горы… Побродяжничали мы месяц: сегодня не знали, где будем завтра, вечером, страшно усталые, бросались в постель и моментально засыпали… Мешки были тяжеловаты: в мешке Владимира Ильича уложен был тяжелый французский словарь, в моем – столь же тяжелая французская книга, которую я только что получила для перевода. Однако ни словарь, ни книга ни разу даже не открывались за время нашего путешествия; не в словарь смотрели мы, а на покрытые вечным снегом горы, синие озера, дикие водопады»{182}.

В конце декабря 1909 года супруги после долгих колебаний переехали в Париж, где Ленину было суждено встретиться с яркой, волнующей личностью – Инессой Арманд. Эта молодая женщина, «русская француженка», оставила глубокий сердечный шрам в душе лидера большевиков. Крупская не могла не знать, что у сорокалетнего мужа бурно вспыхнули нерастраченные чувства. Есть свидетельства, в частности Коллонтай, что она хотела уйти и предоставить свободу супругу. Но тот, почти без колебаний, сказал: «Нет, оставайся». Как рассказывала А. Коллонтай, «вообще Крупская была «au corant» (в курсе. – фр.). Она знала, что Ленин был очень привязан к Инессе, и не раз выражала намерение уйти. Ленин удержал ее»{183}.

Может быть, поэтому, говоря о пребывании во Франции (встреча Ленина с Арманд), Крупская считала, что «в Париже пришлось провести самые тяжелые годы эмиграции»{184}. Но, к чести Крупской, она не стала устраивать мещанских сцен ревности и смогла установить с красивой француженкой внешне ровные, даже дружеские отношения. Та отвечала Крупской тем же.

Жена Ульянова в своих воспоминаниях, например, писала: «Осенью мы все, вся наша краковская группа, очень сблизились с Инессой. В ней было много какой-то жизнерадостности и горячности… К Инессе очень привязалась моя мать, к которой Инесса заходила часто поговорить, посидеть с ней, покурить. Уютнее, веселее становилось, когда приходила Инесса»{185}.

Арманд, по удачному выражению А.И. Солженицына, став «подругой Ленина», приняла правила игры «трех». Она смогла проявлять дружеские чувства и к жене любимого ею человека. Вот начало письма И. Арманд к Крупской: «Дорогая моя Надежда Константиновна! Дорогая Н.К., как я о тебе соскучилась…»{186} Знакомясь с перепиской Ленина и Арманд (значительная часть которой сохранилась), убеждаешься, что отношения этих людей были озарены светлыми чувствами.

Большевистская мораль, фарисейская по своей сути, не могла допустить, чтобы в биографии вождя были сомнительные штрихи. Письма Ленина к Арманд и француженки к лидеру русской революции, опубликованные в собраниях сочинений, полны купюр… Многое из их переписки не было никогда опубликовано, хотя именно эти письма показывают Ленина как человека, которому были не чужды страсти, увлечения, интимные переживания. Впрочем, Ленин был сам очень осторожен и, вероятно, уничтожил многие письма от Арманд и свои тоже. В июле 1914 года Ленин пишет Инессе (конечно, в Полном собрании сочинений эти строки опущены): «Пожалуйста, привези, когда приедешь (т. е. привезти с собой), все наши письма (посылать их заказным сюда неудобно: заказное письмо может быть весьма легко вскрыто друзьями. И так далее…). Пожалуйста, привези все письма, приезжай сама, и мы поговорим об этом»{187}.

Конечно, Ленин стремится заполучить собственные письма не с целью перечитать их вновь. Он осторожен и совсем не хочет, чтобы об их близкой связи знали другие.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20