- На мамином участке. Полез я однажды на чердак, искал колесико то, что ты мне подарил. А у нас ты же знаешь, на чердаке всегда валяется кукурузных початков - миллионы. Искал я, искал колесико и вдруг наткнулся на необычный початок - ну просто как поросёнок. Сроду такого не видел. И стрельнуло мне: да это же, наверное, новый сорт кукурузы сам вырастился случайно, и никто об этом не знает. Должно быть, мама его среди других початков не заметила, не обратила внимания. Вот это дело! Счастье само в руки лезет... Вышелушил я зёрна. Ох и зёрна! Если бы я тебе одним зёрнышком по лбу саданул - вот такую шишку бы набил... Пошёл я тайком на мамин участок, самое хорошее место выбрал, повыковыривал то, что было посажено, и целый ряд своим сортом засадил. Ещё и колышки повбивал - для памяти, чтобы не спутать.
      - Ну и что? - спрашиваю с нетерпением. - Вырос твой сорт?
      - Да, наверное. Я не знаю. Я же в лагерь поехал. Давай вдвоём пойдём сегодня, посмотрим. Давай?
      - Давай, - говорю, - раз такое дело, надо идти. Тем более, через неделю-полторы кукурузу убирать будут. Соберёт комбайн твой сорт - дудки ты его тогда найдёшь.
      Разговор этот происходил на большой перемене. А когда уроки кончились, Ява сказал:
      - Пошли.
      - Так, может, - говорю, - сначала пообедаем?
      - Да чего там обедать, не умрёшь. Мы быстро. Посмотрим только, и назад. И будешь себе хоть до вечера обедать.
      Я вижу, что так ему невтерпёж, и согласился. Может, и в самом деле он новый сорт открыл!
      Пошли мы.
      Вышли за село, на полевую дорогу.
      На небе - ни облачка. Солнце светит, нежаркое, ласковое сентябрьское солнце.
      По обе стороны сплошной зелёной стеной, словно лес, стоит кукуруза, высоченная, метра три, а то и больше. Хорошо в этом году уродилась.
      Идём мы и идём. Уже и села не видно.
      - Долго ещё? - спрашиваю.
      - Да нет. Ещё малость, и всё.
      После этого мы ещё добрых километра два отмахали. Наконец Ява говорит:
      - Вот тут. Видишь, табличка?
      Действительно, у дороги торчит на колышке фанерная табличка, а на табличке кривыми буквами написано:
      Кукуруза
      Сорт Буковинский No1
      участок Надежды Рень
      Площадь 8, 5 га
      - Точно, - говорю, - это оно.
      - Пошли, - говорит Ява, - теперь вглубь нужно.
      Свернули мы с дороги и - в кукурузу. Ява впереди, я за ним. И сразу будто в джунгли попали. Ох и густая кукуруза! Руками всё время приходится листья раздвигать, чтобы по носу не ударили. А тут ещё и портфель мешает - цепляется. Яву я сразу из виду потерял. Только по шороху слышу, куда идти. Через некоторое время спрашиваю:
      - Ну как? Скоро?
      - Скоро-скоро, - слышу далеко впереди бодрый Явин голос. Вот реактивщик!
      - Погоди, не спеши так, - кричу, - а то я не вижу, куда идти! У меня уже дважды портфель из рук выпадал, и щёку я поцарапал о жёсткие кукурузные листья. Наконец снова спрашиваю:
      - Ну как? Нашёл?
      - Нет ещё. Густо очень. - И в голосе слышу, нет уже той бодрости.
      - Слушай, - говорю, - ты становись на четвереньки и ползи. Потому что так никогда тех колышков не увидишь.
      Сказал и сам стал на четвереньки, портфель в зубы, чтоб не мешал, и пополз.
      Ползу и молчу - с портфелем в зубах много не наговоришь. Во все стороны гляжу, колышки ищу. С разгона прямо носом в Явины штаны ткнулся. Смотрю - он тоже с портфелем в зубах. Сели мы, портфели положили на землю, дух еле-еле переводим.
      - Ну что? - спрашиваю.
      - Да знаешь, - говорит растерянно, - очень трудно в этих зарослях искать. Где-то тут должно быть, а не могу найти.
      - А давай, - говорю, - действовать планомерно. Прочешем этот участок по всем правилам. Ты в одну сторону ползи, я в другую, а потом сойдёмся. Кукуруза ведь квадратно-гнездовым посажена, по квадратам и будем прочёсывать. Это очень просто.
      Ява повеселел:
      - Правильно. Я давно говорил, что ты гений, Павлуша. Только давай портфели тут оставим, а то очень трудно их в зубах таскать.
      Положили мы портфели и расползлись - я в одну сторону, Ява в другую.
      Ползу и смотрю. Хоть и говорил я, что это очень просто, по квадратам, но, оказывается, не очень просто. Если голову у самой земли держать - то ещё немного видно эти квадраты-ряды, а если подымешь голову - никаких тебе квадратов, сплошные листья. Не будешь же всё время щекой о землю тереться.
      Ползал я, ползал и прямо, и зигзагами, колени уже все ободрал - колышков нет.
      - Ява-а! - кричу.
      - Ау! - издалека отзывается.
      - Давай, - кричу, - назад!
      - Давай!
      Пополз я назад. Показалось мне, что назад полз я значительно дольше, чем вперёд. Уже давно должен был бы я встретиться с Явой, а его всё не видно. И не слышно даже.
      - Ява! - зову наконец.
      - Ау! - слышится где-то далеко справа.
      - Ява! - кричу я. - Куда ты Пополз, чтоб тебе! Не туда ты ползёшь.
      - Это ты, - кричит он, - это ты не туда ползёшь! Я ползу правильно.
      - Да ну тебя! Ползи сюда.
      - Это ты сюда ползи!
      Вот так, перекликаясь, мы начали подползать друг к другу. Долго подползали. Наконец подползли. Оба злые.
      - Ну, - спрашиваю, - нашёл?
      - "Нашёл, нашёл"! - передразнивает он. - Если бы я нашёл, разве я полз бы к тебе? Я бы тебя звал!
      - Ну, - говорю, - хватит. Мне твоё мичуринство надоело. Я пошёл домой. Я есть хочу. Где мой портфель?
      - Там, где ты его положил.
      Лёг я на землю, стал осматриваться. Пыли наглотался, а портфеля не вижу.
      - Это ты, - говорю, - ты виноват. Пополз куда-то. Из-за тебя мы портфели потеряли. Попробуй их теперь найти в таких джунглях.
      - Это не я, это ты, как слепой щенок, пополз по-дурацки и всё запутал.
      - Ну ладно, - говорю, - ссориться потом будем, давай сначала портфели найдём.
      Поползли мы искать портфели.
      Теперь двигались вместе, я даже для верности держался за Явину штанину.
      Через полчаса мы поняли, что найти портфели в этом дремучем кукурузном лесу не легче, чем те колышки. Колени жгло огнём. И когда мы наконец поднялись, то чуть не упали - ноги онемели и подгибались, не хотели нас держать.
      - Ява, - сказал я, - давай плюнем на портфели и пойдём домой. Пообедаем, а тогда придём за портфелями. А то я так есть хочу, что даже голова не работает. Какое-то гууу-гууу в голове, и больше ничего.
      - Давай, - сразу согласился Ява, - а то у меня тоже живот к хребту присох. Это, наверное, потому мы и найти не можем, что голодные. А вот пообедаем, так сразу и портфели найдём, и колышки тоже. Пошли.
      И Ява бодро рванулся вперёд. Я за ним. Несмотря на боль в коленях, мы шли очень быстро, почти бежали. Кукурузные листья били нас по щекам, царапали руки. Но мы не обращали внимания. Мы хотели есть.
      Идти становилось всё труднее.
      - Ява, - сказал я, тяжело дыша, - что-то мы очень долго идём. Ява молчал.
      - Ява, - сказал я, дыша ещё тяжелее, - где дорога? Ява молчал.
      - Ява, - крикнул я, почти задыхаясь, - мы не туда идём! Ява остановился:
      - А куда? Ты знаешь куда?
      - Нет, - говорю я, едва держась на ногах, - это ты меня сюда завёл ты и выводи!
      Ява бессильно опустился на землю.
      - Я бы вывел, - сказал он, переводя дух, и лёг навзничь. - Я бы вывел, если бы ты не запутал меня. А теперь я не знаю.
      - Чего ты не знаешь? Чего ты не знаешь, диверсант?
      - Не знаю, куда идти. Вот что. Тут поле ого-го на сколько километров тянется. Если не туда пойти, можно два дня идти и не выйдешь. Совсем заблудиться можно.
      - Что-о! Что ты мелешь? Кукуруза - не лес и не плавни, в кукурузе нельзя заблудиться. Вставай и выводи меня сейчас же! Я есть хочу. Слышишь? Я хочу есть!
      - Так и выходи сам, раз считаешь, что нельзя заблудиться.
      - Что - сам? Что - сам? Это же твоя мать кукурузовод. А моя мать доярка. Из коровника я тебя с закрытыми глазами выведу.
      - Дай отдохнуть немного. Распустил нюни. А ещё летчиком хочешь быть! Какой ты лётчик! Слюнтяй ты! Мамалыга4 ты недоваренная. Знал бы твой тёзка, космонавт Попович, что у него такой земляк... Э! Только имя хорошее портишь.
      Наверное, мы бы подрались, если бы не усталость и не отчаянное положение. Мы не имели права тратить силы и энергию на междоусобную войну.
      Вздохнув, я лёг рядом с Явой. И тут у меня возникла идея.
      - Ява, - говорю, - а что, если влезть и посмотреть, куда идти!
      - Влезть? Что это тебе - дерево? Это же кукуруза. Злак. Не слыхал я, чтоб люди на злаки лазили.
      - Ну так что, - говорю. - Видишь, какое крепкое. Как бамбук! Может, и выдержит.
      - Ну так лезь.
      - Нет, ты лезь. Ты легче - у тебя штаны короче и пуговиц меньше. А я подсажу.
      Ява вначале не хотел. Наверное, ему досадно было, что это не он придумал. Он привык, что все идеи принадлежат ему. Потом махнул рукой:
      - Ну, давай попробуем.
      Мы выбрали наиболее высокую и толстую кукурузину, я прислонился к ней спиной, сплёл пальцы рук, чтоб держать Яву, когда он на них ногой станет, и сказал:
      - Ты больше на меня опирайся, а за кукурузу только держись.
      - Ладно-ладно, - сказал Ява и, кряхтя, стал вскарабкиваться на меня. Вот уже коленом на плечо стал, опёрся руками о голову...
      Ой! Ботинком по носу зацепил. Но я пока что молчу, терплю... Ботинок вдавливается мне в плечо, каблуком ключицу мне проламывает. Я начинаю шататься, колени дрожат, подгибаются, подгибаются...
      - Ява, - кричу, - скорее смотри, я падаю! И... что-то затрещало, зашумело, завизжало - словно бомба в кукурузу ударила.
      Я лежу, зарывшись носом в землю. Во рту песок, в ушах песок. Отфыркиваюсь, отплёвываюсь, протираю глаза и кричу:
      - Ява, где ты? Ты живой?
      - Жи... апчхи... вой. - И из кучи поломанной кукурузы высовывается Явина голова.
      - Ну что, - спрашиваю, - видел?
      - Ничего, - говорит, - я не видел. Сплошные метёлки перед носом.
      Ява вздохнул.
      Я посмотрел на небо.
      "Смехота, - подумал я. - Космонавты летают в бескрайнем небе, среди звёзд, за сотни километров от земли, и ничего. А мы в кукурузе пропадаем".
      - Ява! - подхватился я. - Это ерунда какая-то. Этого не может быть, потому что это невозможно. Ещё никто в мире ни разу не заблудился в кукурузе. Мы просто пошли не в ту сторону. Я хорошо помню, что, когда мы шли, солнце было нам в спину. Пошли назад.
      Сперва Ява недоверчиво смотрел на меня. Но я говорил, наверное, так убеждённо, что он поднялся.
      - Кто его знает, может, и правда. Пошли. И мы поплелись.
      Ох, как тяжело было идти! Батюшки, как тяжело было идти! Мы не чувствовали ног под собою. Мы просто механически переставляли их, как ходули. И зачем это мы ползали на коленях!
      Трудно было сказать, сколько мы шли: полчаса, час или два, - и сколько мы прошли: километр, два или десять. Но я, наконец, не выдержал.
      - Ява, - говорю, - я больше не могу! Я сейчас упаду. Давай отдохнём.
      Мы снова легли на землю.
      Долго мы лежали.
      Было тихо. Только жёсткие кукурузные листья шуршали над нами.
      Где-то далеко прокричал перепел, и опять стало тихо.
      Даже кузнечиков не слышно.
      - А что, если мы совсем не выберемся отсюда? - тихо сказал Ява. - Никто же не знает, куда мы пошли. И нас не найдут. И мы погибнем. И через две недели комбайн вместе с кукурузой соберёт наши косточки.
      - Надо было, - говорю, - хоть пообедать. Всё-таки дольше бы продержались. А так к утру и поумираем.
      При воспоминании об обеде мне так захотелось есть, что я чуть не заплакал.
      - У нас сегодня на обед борщ и вареники с мясом, - грустно сказал Ява.
      - А у нас суп с галушками и жареная курица, - сказал я, еле сдерживая слезы.
      Нет, больше терпеть я не мог.
      - Ява, - говорю, - давай людей звать. Давай людей звать, Ява. Но Ява был более мужественным, чем я.
      - Ты что, - говорит, - чтоб смеялись! Здоровые ребята средь бела дня в колхозной кукурузе караул кричат.
      - Пускай, - говорю, - лишь бы было кому смеяться.
      - Нет, - говорит Ява, - если уж так, давай лучше петь.
      - Ну что ж, - говорю, - давай петь.
      И мы затянули первое, что в голову пришло. И первой почему-то пришла нам в голову песня из мультфильма.
      - "В траве сидел кузнечик..." - жалобно-жалобно выводил Ява.
      - "В траве сидел кузнечик..." - ещё жалобнее подтягивал я.
      Долго мы пели. Песни, которые знали, почти все пропели. Особенно почему-то хорошо пелись те, которые начинались на "ой". "Ой, в поле могила", "Ой, я несчастный", "Ой, не свети, мисяченьку", "Ой, не шуми, луже", "Ой, одна я, одна", "Ой, в поле жито"...
      Это "ой" мы рявкали так, будто нас кто-то в бок пинал. Хорошо пошла у нас также песня "Раскинулось море широко". Особенно получался куплет "Напрасно старушка ждёт сына домой". Трижды пели мы эту песню, и трижды, когда доходило до этого "напрасно", у меня начинало щемить в горле. Наконец мы совсем охрипли и прекратили пение. Мы лежали, обессиленные от голода и от песен, печальные от безнадёжных мыслей.
      Я почему-то засунул руку в карман и вдруг нащупал там что-то твёрдое. Вытянул и даже ахнул: да это же конфета, которую я ещё вчера забыл съесть! Да к тому же мятная! Это же и пить меньше хотеться будет.
      - Ява, - хриплю, - смотри! Ява глянул и вздохнул:
      - Одна?
      - Одна.
      Конфета слежалась в кармане, растаяла, обёртка прилипла так, что и зубами не отдерёшь. В хорошие времена я бы её, наверное, просто выбросил. Но теперь это была такая ценность, что ой-ёй-ёй!
      Я осторожно раскусил конфету пополам. Но неудачно: одна половинка вышла больше, вторая - меньше. А ещё кусать - только раскрошишь.
      Я вздохнул и протянул Яве большую.
      - Чего это? Давай мне ту.
      - Нет, - говорю, - бери. Ты больше есть хочешь.
      - Почему?
      - Потому что, - говорю, - я хорошо позавтракал: яичницу ел, и колбасу, и молоко пил.
      - А я! Я картошки целую тарелку, и мяса, и салат из огурцов и помидоров. Значит, ты голоднее, а не я. Бери.
      - Нет. Я ещё съел пирог с яблоками вот такой и варенья блюдце. Бери ты.
      - А я два пирога, и целый кувшин молока, и стакан сметаны, и творога полтарелки, и...
      - А я ещё блинчики, и груши-гнилушки, и...
      Наши завтраки всё увеличивались и увеличивались. Состязание в благородстве кончилось тем, что Ява с большей половины очень ловко откусил маленький кусочек, и таким образом порции сравнялись.
      Мы старались сосать конфету как можно дольше, но через несколько минут во рту даже вкуса не осталось. Есть захотелось ещё сильнее. И есть и пить. Особенно пить.
      Вскоре о голоде мы даже забыли. Нить, только пить!
      Лишь теперь почувствовали мы себя по-настоящему несчастными. Еле шевелили мы пересохшими губами.
      Солнце начинало садиться, приближался вечер.
      Впереди была ночь. Доживём ли мы до утра?
      - Прости меня, Павлуша, если что не так было, - неожиданно очень тихим и проникновенным голосом сказал Ява. И я понял, что это он прощается со мной.
      - И ты прости, дорогой Ява, - сдавленно прохрипел я.
      Всё расплылось у меня перед глазами от мысли о том, как глупо гибнут наши молодые, цветущие жизни. Мы отвернулись друг от друга и зашмыгали носами, роняя на пыльную землю горючие слезы в ожидании последнего часа. У меня занемела левая нога (должно быть, оттого, что я неудобно лежал). "О, уже одна нога отнимается! Значит, уже скоро!" - подумал я и ещё отчаяннее зашмыгал носом.
      И вдруг совсем рядом кто-то громко сказал:
      "Говорит Киев. Восемнадцать часов. Передаём последние известия".
      Нас словно кто-то подбросил.
      - Ява, - кричу, - это же радио в селе говорит! Мы спасены! А он:
      - Павлуша, побежали, пока говорит! А то замолчит, опять заблудимся.
      И мы рванули. Ох и рванули! В ушах зашумело.
      Но не успели мы пробежать и нескольких шагов, как Ява обо что-то споткнулся и шлёпнулся на землю. Я с разгона - на него. Опомнились, сели, смотрим - а это наши портфели. Ну как в сказке прямо. Мы засмеялись глупым счастливым смехом.
      Когда мы были уже в селе, Ява задумчиво сказал:
      - Да, радио - это всё-таки вещь!..
      - И кукуруза - тоже сила.
      ГЛАВА VII. ИЩЕМ ОСТРОВ.
      Теперь вы понимаете, что Ява был настоящим Робинзоном Кукурузо. Самой судьбой предназначено ему было носить это имя.
      - Ты что же, прямо сегодня хочешь бежать на остров? - спросил я.
      - Ишь какой ты шустрый! "Сегодня"! - недовольно сказал Кукурузо. - Надо же сначала найти, выбрать подходящий необитаемый остров, приготовиться, а тогда уже бежать.
      - А что там выбирать? Высадился на какой угодно и живи.
      - Тебе - конечно! А мне двадцать восемь лет два месяца и девятнадцать дней жить. Думаешь, легко?
      - Да я разве что - можно и выбрать. Хоть сейчас. Поехали?
      - Немного погодя. Через часок. Когда дед в сельмаг пойдёт.
      - А что ты дома скажешь перед тем, как удрать? Они же волноваться будут. Всё село на ноги поставят. Поиски начнут. И милиционер товарищ Валигура, и все. Я себе представляю!
      - Конечно же, я не скажу: "Дорогие родичи, я удираю от вас на необитаемый остров. Будьте здоровы. Пишите письма". Это же комедия. Никто же так на необитаемый остров не удирает. Матери и отцу вообще ничего не придётся говорить. Мать завтра в Киев на совещание передовиков едет. Неделю пробудет, не меньше. Отец на курсах в районе. Один дед будет дома. А деду я что-нибудь придумаю. Скажу, например, что к тётке Ганне в Пески пойду. Там же и Иришка сейчас гостит. Что-нибудь выдумаю. Чтобы панику заранее не поднимал.
      - А потом что? Когда мать приедет и когда узнают, что ты пропал?
      - А мне что - пусть ищут. Лишь бы не нашли. Гуньку тоже ведь помнишь, три дня искали, а потом перестали. И ничего. Теперь редко кто и вспоминает. Так и меня... - И тут голос у Кукурузо задрожал. Наверное, мысль о том, что его забудут, была всё-таки горька ему. И он поспешил перевести разговор на другое: - Главное, остров хороший найти надо. Чтоб и место рыбное было, и дичь чтобы...
      - А ты и ружьё брать будешь?
      - А как же. У Робинзона было даже несколько ружей. Но ничего, я и с одной своей берданкой не пропаду. Ты же знаешь мою берданку? Бьёт как сумасшедшая. Лучше дедового зауэра.
      Это, положим, Кукурузо преувеличивал. Да я не стал спорить: хлопец на двадцать восемь лет на необитаемый остров удирает, пусть потешится. В прошлом году дед подарил ему на день рождения берданку и начал брать с собой на охоту - приучать. Кукурузо очень гордился и своей одностволкой, и тем, что ходил на настоящую, взрослую охоту. Я завидовал ему и тоже мечтал о ружье.
      В сенях послышался кашель, скрипнула дверь, и во двор вышел дед Варава. Метнул на нас сердитый взгляд и сказал:
      - Я в сельмаг на минутку. Смотрите мне, не безобразничайте тут!
      - Да мы ничего. Вот только на речку, может, сходим выкупаемся. Жара ведь такая, - просительным тоном сказал Кукурузо.
      - Уроки, уроки учить надо, а не купаться. Двоечник! - буркнул дед и, кряхтя, переступил через перелаз. Я с сомнением взглянул на Кукурузо.
      - Ничего, пойдём, - тихо сказал он. - Я знаю эту "минуточку". Встретятся возле сельмага с дедом Саливоном и часа три проговорят, не меньше. Помоги мне дорезать свёклу, и пойдём.
      Вдвоём мы быстро дорезали свёклу, задали свинье корм и пошли. Хотя ничего странного и не было в том, что мы едем на лодке в плавни (сколько раз ездили и рыбу ловить и просто кататься), но сейчас мы пробирались к речке тайком, всё время оглядываясь. И ни одной хорошей лодкой не воспользовались. Хотя все они были привязаны у берега и нам не возбранялось брать их - тут и моего отца лодка была, у деда Варавы целых три (челнок-"довбанка" и две плоскодонки). Мы разделись и переплыли на другую сторону, на песчаный островок, где за большим кустом краснотала лежала изношенная, как старая туфля, ничья плоскодонка, из которой мы думали сделать, но так и не сделали подводную лодку. Впрочем, перед самым экзаменом, как вы помните, мы её зашпаклевали, просмолили, и она хоть и пропускала воду, но не тонула: если не забывать вычерпывать, плыть можно. Тут же, под лодкой, лежало длинное потрескавшееся весло, которое мы ещё тогда "одолжили" у деда Варавы. Он и не заметил - у него в сарае вёсел с десяток валяется: и короткие - для челнока, и длинные - для плоскодонок. У нас знаете как на плоскодонках ездят? Стоя. Стоишь на корме (или же на носу) и то с одной стороны, то с другой подгребаешь. Потому и весло длинное. Так грести - уметь надо! Если не умеешь, можешь - кувырк! - и корми раков. Ну, мы с Кукурузо с малолетства умели, нам не страшно.
      - Черпак не забудь, а то ртом хлебать придётся. Видишь, течёт всё-таки, калоша старая, - сказал Ява.
      Оттолкнулись мы и поехали.
      Обогнули островок - и уже в камышах. По узенькой полоске плывём. Гребёт Кукурузо - хоть и я хорошо умею, но у него получается лучше. Гребёт тихо, осторожно - глядит в оба. Стружка узкая, всё время заворачивает. Гребёшь сильнее, чем нужно - раз! - и лодка уже носом в камыши залезла. Отталкивайся тогда назад, вытаскивай нос - морока!.. Хорошо гребёт Кукурузо - ни разу в камыши не врезался.
      Я лежу на носу, смотрю в воду. Вода прозрачная-прозрачная, до самого дна видно: водоросли, корневища лилий, коряги. И даже видно, как среди водорослей рыбы шныряют. Интересно!
      Всё дальше и дальше углубляемся мы в плавни. Неожиданно за поворотом открылся широкий плес5. Гладь - ни морщинки. Белые и жёлтые лилии разбросаны, как на картинках, что на нашем базаре продаются. Только вместо лебедей посреди плёса два нырка плавают. Увидели нас - и нету. Так быстро нырнули - вроде и вовсе не было. Потом глядь - метров за двадцать появились, будто другие...
      Снова мы в стружку заехали.
      Ш-ш-ш! С-с-с! Ш-ш-ш! - утки пролетели.
      Охотничий сезон не открылся, и, ещё непуганые, утки смело летают над нами.
      - Вот бы ружьё! - говорит Кукурузо.
      - Да-а, - тяну я.
      Правду говорят - охотничий рай тут, в плавнях. Представляю, сколько охотников приедет на открытие сезона. И те, конечно, приедут, киевские, что всегда приезжают. Вот тот долговязый, в очках, - Олег, который собственную "Волгу" имеет. И коренастый Сидоренко. И скуластый, с редкими волосами Задвижка (настоящая фамилия такая). И совсем без волос, лысый, толстый Батюк. Все они кандидаты в какие-то науки.
      Как бы там ни было, но и на этот раз киевские кандидаты, должно быть, приедут и снова, наверное, остановятся у деда Варавы. Они знают, у кого останавливаться. И с вечера по старой охотничьей традиции будут пить водку, и рассказывать разные охотничьи истории, и петь песни, и подтрунивать друг над другом. А на рассвете дед разбудит их, и они, поспешно собирая свои охотничьи доспехи, будут морщиться от головной боли, дрожать мелкой дрожью от утренней прохлады и стонать. А Батюк, как всегда, вообще не захочет вставать. Накрыв лицо шляпой, он будет хрипло бормотать сонным голосом:
      - Ложитесь! Чего вы вскочили! Ночь на дворе. Не успели улечься - и уже... хр-р-у, - и сразу перейдёт на храп.
      Они будут долго расталкивать его, он будет лягаться, говорить:
      "Идите, я вас догоню", - наконец ругнётся и встанет. И отправятся они в плавни. Дед на челноке, они на плоскодонках. Дед только и делает, что стоит и ждёт их. Потому что они не едут, а зигзагами дёргаются по воде: с левого борта гребнут, лодка вправо плывёт, с правого гребнут - влево плывёт и так всё время. А челнок деда как по струнке идёт. Ох и челнок у деда Варавы! Лёгкий как перышко, летит по воде, как птица, как новые корабли на подводных крыльях. Однако усидеть на нём, кроме деда, мало кто мог. Очень неустойчивый, вёрткий челнок. Плывёшь на нём, вроде по канату идёшь, - всё время балансировать надо.
      В позапрошлом году на открытие охоты охотников к нам понаехало тьма. Лодки сразу все разобрали.
      А киевляне опоздали - ночью приехали. Не досталось им лодок. Один челнок дедов остался. Что делать?
      - Вдвоём на этом челноке ехать и думать нечего - потонет, - сказал дед. А то можно было бы развести на места.
      - Так по одному же можно переехать, - говорит Задвижка.
      - Совершенно верно, - спокойно замечает дед. - А оттуда кто лодку будет перегонять?
      - М-да, - глубокомысленно промычал Задвижка.
      - А если пацанов использовать! - сказал Олег (мы как раз тут же стояли).
      - Ещё утопите мне пацанов, - сердито буркнул дед,
      - Да нет! Чего там! - вырвалось у меня. - Мы же лёгкие. По очереди будем перевозить. А если и перевернёмся, так вы же знаете, как мы плаваем! Как рыбы!
      - Ну что ж, попробуйте, - согласился дед. - Только разденьтесь, хлопцы. Потому что придётся, наверное, искупаться.
      Поскольку я первым выскочил, то и перевозил первым я. Перевозил Олега. Ну, перевозил, видимо, не то слово, потому что перевернулись мы у самого берега, даже не успели отъехать. Только он сел, только начал устраиваться, как мы уже и перевернулись. И хотя у берега было совсем мелко, Олег умудрился окунуться в воду с головой.
      - Проклятая посудина! Душегубка, а не чёлн! - ругался он, вылезая на берег.
      Товарищи смеялись, а Сидоренко сказал (он говорил, широко растягивая слова):
      - Вот верт-ля-вый! Усидеть не мо-же-ет! Словно у него иго-олки в одном месте! Сейчас я поеду, раз ты не можешь. И полез в челнок.
      - Вы штанами, штанами прямо на дно садитесь, - советовал дед. Но на дне челнока была вода, и Сидоренко не хотел мочить штанов.
      - Это, чего доброго, радикулит заработаешь, - сказал он, положил поперёк бортов досточку и сел на неё.
      Дед держал челнок, пока мы усаживались, а потом оттолкнул нас от берега. Я осторожно начал грести, и мы поехали. Сидоренко сидел прямо, как первый ученик за партой. Обеими руками он держал ружьё, балансируя им, словно канатоходец в цирке.
      "Хорошо сидит, доедем", - подумал я. Мы уже были как раз на середине реки. И тут над нами низко-низко с шумом пролетели три кряквы. Сидоренко вдруг дёрнулся, вскинул ружьё (охотник он был очень азартный), но выстрелить не успел - мы потеряли равновесие. Челнок стал клониться-клониться набок.
      - Дядечка! - кричу. - Внимание, переворачиваемся!
      Он только рукой по воде - ляп, ляп, ляп. Да разве рукой за воду удержишься! Бултых! Последнее, что я видел, - это то, как новенькие резиновые сапоги с длинными голенищами мелькнули в воздухе и вода сомкнулась над ними. Оказавшись в воде, я сразу вынырнул и схватился за перевёрнутый челнок.
      Через какую-то секунду из воды показалась голова Сидоренко, лица не видно: мокрые волосы до подбородка всё залепили.
      - Ружьё! - булькнул он и снова исчез под водой: как поплавок, когда клюнет рыба.
      Потом снова вынырнул, снова:
      - Ружьё!
      И снова под воду.
      - Что там у вас? - весело закричали с берега.
      - Дядько, ружьё, кажется, утопили! - закричал я в ответ. Тут и Сидоренко уже окончательно вынырнул и, отплёвываясь, прорыдал:
      - Упусти-и-и-л! Ведь ему цены нет!
      Еле мы с ним до берега добрались - я челнок и весло перед собой толкал, а он... Я уж боялся, чтоб он с горя сам не утонул. Плывёт и стонет:
      - О господи! Такое ружьё! Такое ружьё! На берегу дед начал успокаивать:
      - Ничего, вытащим! Вот хлопцы нырнут и вытащат.
      Поплыли мы с Явой. Ныряли-ныряли - ничего не вытащили. Дно вязкое, затянуло ружьё в ил - разве найдёшь.
      Пока мы ныряли, дед Варава успокаивал Сидоренко, а когда вернулись с пустыми руками, дед рассердился на него - будто Сидоренко не своё, а его ружьё утопил:
      - А чего вы дёргались? Чего дёргались? Надо было сидеть спокойненько! Ехать, раз везут! Так нет же - уток ему захотелось. Первому. Ещё никто не стрелял, а он уже, видишь, дёргается. Такую дорогую вещь утопить! Разве вам можно ружьё доверить! Из пугача вам стрелять, а не из ружья.
      Сидоренко виновато молчал, и не оправдывался, и не обижался, что дед его (кандидата в науки) отчитывал, как школьника. Дед часто на охоте под горячую руку и ругался, и подшучивал над ними, и они никогда не обижались. Невыгодно им было обижаться. Дед Варава знал плавни, как свой карман.
      Во время войны был он тут у партизан проводником - "главным лоцманом", как его тогда называли. И все охотники знали - как пойдёшь с дедом на охоту, никогда без дичи не будешь.
      Конечно, и в этом году приедут киевские охотники к деду Вараве. Это факт...
      - Как ты думаешь, - спросил я, глядя в воду, - если ружьё два года пролежало под водой в иле - испортилось оно? Или можно вытащить, почистить и снова стрелять?
      - В иле оно может пролежать и тысячу лет, и ничего. Что бы тогда археологи делали, если бы вещи не сохранялись под землёй, под водой и вообще. Без работы они бы сидели.
      - Вот бы вытащить то ружьё. Оно же редкостное. Из него на соревнованиях чемпионы стреляли. Думаешь, зря он так горевал.
      - Никакого ружья ты, конечно, не вытащишь. Потому что его уже так затянуло, что нужно речку осушить, чтоб его найти. Может, археологи его и найдут через триста лет. Но никто не узнает, что это при нас оно утонуло и мы ныряли - думали достать.
      - И никто не узнает, что ты убегал на необитаемый остров и жил там двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать дней. И самого острова, может быть, тогда уже не будет.
      - Остров-то будет, не волнуйся.
      Мы снова выплыли на плёс, довольно большой, по которому даже ходили волны с барашками (потому что как раз поднялся ветер), как по настоящему морю. Это был уже пятый плёс, который мы проплывали. И островов мы уже проехали чуть ли не десяток. Я каждый раз спрашивал: "Может, этот?.. Или этот? Хорошенький же необитаемый остров. Что тебе надо?" Но у Кукурузо было своё мнение, и все острова он браковал. По разным причинам. Тот был слишком маленький - негде разгуляться. У того берега очень заросли камышом - к воде трудно подойти. На том деревьев нет - где же дрова брать для костра. И так далее.
      И вот перед нами новый остров. Словно сплошная зелёная гора: кусты краснотала, плакучие ивы и кое-где тополя. Берега заросли камышом не целиком есть выходы к воде. Чистоводье с трёх сторон омывает остров.