«Я словно упал с неба!» – воскликнул Гитлер, получив 14 сентября телеграмму Чемберлена, в которой тот изъявлял желание прибыть в Германию для переговоров. К этому времени обстановка в Европе необычайно накалилась, За два дня до этого на съезде нацистской партии в Нюрнберге «фюрер» произнес речь, полную угроз в адрес Чехословакии. Назвав Прагу центром коммунистической угрозы, он заявил, что третий рейх всеми своими силами станет на защиту судетских немцев и обеспечит им «право на самоопределение». Речь явилась прямым призывом к мятежу судетских немцев. В ночь на 13 сентября генлейновцы организовали новую серию кровавых столкновений в пограничных с Германией районах Чехословакии и предъявили правительству 6-часовой ультиматум. Они требовали отмены чрезвычайного положения, введенного в Судетах, отзыва полиции и передачи ее функций генлейновцам. Затем переговоры были прерваны, и Генлейн бежал в Германию. Считая, что долгожданный момент настал, Чемберлен приступил к осуществлению «плана Z».
      Получив телеграмму английского премьера, Гитлер и его ближайшее окружение в первый момент не верили своим глазам. Возникла мысль – не следует ли «фюреру» сделать ответный шаг и организовать встречу где-либо на полпути? Например, на берегу Рейна или в открытом море на яхте «Грилль»? Оба варианта отпали. Чемберлену предоставили выпить полностью чашу унижения. Ему придется пересечь всю Германию и у бывшей австрийской границы подняться по ступеням лестницы горной виллы Гитлера.
      Утром 15 сентября, получив благосклонное согласие Гитлера, Чемберлен в сопровождении Хораса Вильсона и ответственного сотрудника Форин оффиса У. Стрэнга вылетел в Мюнхен, оттуда в обществе встретившего его Риббентропа премьер-министр проделал путешествие в специальном поезде до Берхтесгадена, Состав тянулся медленно, и хозяева позаботились, чтобы гостям не было скучно; на протяжении трех часов Чемберлен наблюдал за широкими окнами вагона-ресторана мелькавшие один за другим встречные составы с эшелонами войск в новом обмундировании и при оружии. Ему продемонстрировали и достаточное количество зениток, спешивших на север с устремленными к небу стволами.
      Из Берхтесгадена на автомашине английский премьер был доставлен в резиденцию Гитлера в Баварских Альпах «Бергхоф». Главной достопримечательностью виллы являлась большая зала, где Гитлер принимал высокопоставленных визитеров. Громадные прямоугольные окна, занимавшие почти всю стену, открывали вид на заснеженные горы, поросшие хмурым лесом. Внизу яркой зеленью выделялись альпийские луга. «Фюрер» спросил, какую процедуру переговоров предлагает премьер Англии.
      – Я желал бы говорить с вами наедине, – заявил Чемберлен.
      Два государственных мужа уединились в небольшом соседнем помещении. При беседе присутствовал только личный переводчик Гитлера П. Шмидт. Итак, желанная минута для английских «умиротворителей» наступила. Премьер Великобритании говорит с глазу на глаз с Гитлером. Чемберлен полон надежд: эта встреча должна положить начало новой эпохе во взаимоотношениях Англии и Германии. Он горит желанием устранить все недоразумения, объяснить «фюреру», сколь велико стремление влиятельных кругов Британской империи к сотрудничеству с фашистским рейхом в целях «спасения» западной цивилизации. В первых же фразах он спешил выразить «фюреру» свое «величайшее уважение» и восхищение. Он предлагает посвятить беседу обмену мнениями по общим вопросам.

      «Он надеется, – говорится в записи беседы, – что в результате этого обмена мнениями с фюрером обе стороны будут точно информированы в отношении взглядов друг друга и что на основе точного знания позиции фюрера он сможет с удвоенным доверием продолжать свои усилия, направленные к достижению англо-германского сближения».

      Гитлер смотрел на вещи иначе. Позиция западных держав в связи с аншлюсом и ряд других фактов убедили его, что Англия и Франция уже давно «списали Чехословакию со счета».

      «Я приму… решение начать действия против Чехословакии, – говорилось в директиве для вермахта, утвержденной им 7 июля 1938 г., – только в том случае, если… я буду твердо убежден, что Франция не выступит и, следовательно, Англия также не вмешается».

      Здесь же, в «Бергхофе», 3 сентября Гитлер обсуждал с Кейтелем и Браухичем детали вторжения, назначенного на 1 октября. Переброска войск, выделенных для участия в «операции Грюн», должна быть завершена под видом учений к 28 сентября. Войска должны расположиться на расстоянии двухдневного перехода от границы… Дав согласие на встречу с Чемберленом, Гитлер совершенно не собирался связывать себе руки какими-либо обязательствами. Наоборот, как можно судить, он намеревался использовать переговоры для создания предлога, который «оправдал» бы агрессию.
      В ответ на заискивания Чемберлена Гитлер резко возразил, что обстановка является слишком острой, чтобы заниматься теоретическими рассуждениями. Чехословацкая проблема требует немедленного решения. Возможность сотрудничества Германии и Англии будет в решающей степени зависеть от того, сумеют ли обе стороны достигнуть соглашения на основе общей позиции по данному вопросу.
      В категорическом тоне Гитлер потребовал «возвращения» в рейх трех миллионов судетских немцев, угрожая, что для достижения этого он не остановится перед риском войны.
      – Исчерпываются ли требования Германии вопросом о передаче трех миллионов судетских немцев?
      В ответ «фюрер» произнес пространную речь. Он добивается лишь «расового объединения» немцев и не желает ни одного чеха. Германия не будет чувствовать себя в безопасности до тех пор, пока советско-чехословацкий договор не будет ликвидирован.

      «Допустим, – спросил Чемберлен, уточняя желания Гитлера, – положение будет изменено таким образом: Чехословакия не будет более обязана прийти на помощь России в случае, если последняя подвергнется нападению и, с другой стороны, Чехословакии будет запрещено предоставлять возможность русским вооруженным силам находиться на ее аэродромах или где-либо еще; устранит ли это ваши трудности?»

      В ответ на это «фюрер» бесцеремонно заявил: если судетские немцы будут включены в рейх, отделится венгерское меньшинство, отделится польское меньшинство, отделится словацкое меньшинство, то оставшаяся часть будет столь мала, что он не будет ломать голову по этому поводу.
      Заявление Гитлера не оставляло сомнения, что речь шла вовсе не об «исправлении границ» Чехословакии, а о ликвидации ее как самостоятельного государства. Тем не менее Чемберлен не только не высказал какого-либо возражения, но поспешил заявить о своем принципиальном согласии. («Лично мне наплевать, будут ли Судеты в составе рейха или вне его», – пояснил он свою позицию в частном письме через несколько дней.) Однако он должен проконсультироваться с коллегами, а также с Парижем и лордом Ренсименом (о Праге английский премьер попросту забыл упомянуть!). Поэтому Чемберлен предложил прервать переговоры и встретиться снова через несколько дней.
      Услужливость Чемберлена, несомненно, понравилась «фюреру». «Это было предложение, которое Гитлер не мог отклонить», – отмечает английский исследователь А. Тэйлор.
      Британский премьер поспешил в Лондон.
      Трудно, пожалуй, найти другой пример, когда престиж английской дипломатии падал так низко. Чем» объяснить столь беспомощную и жалкую роль, которую взял на себя британский премьер в Берхтесгадене?
      В буржуазной историографии бытует версия, будто престарелый джентльмен (Чемберлену тогда было 69 лет), прибывший в самое «логово дракона» с «зонтиком в руках» защищать Чехословакию, был напуган военными приготовлениями фашистского рейха и ошарашен категорическим тоном Гитлера. Поэтому-де он без боя сдал позиции и «ради спасения мира» пошел на уступки.
      Военный спектакль, устроенный гитлеровцами, оказал определенное влияние. Но покладистость английского премьера объяснялась не испугом. Она соответствовала заранее разработанной тактике. Еще 30 августа на заседании кабинета Чемберлен выразил сожаление, что заявление Англии в дни майского кризиса создало у Гитлера впечатление, «будто ему оказали противодействие». Считая своей главней целью достижение договоренности с Германией и опасаясь, что какие-либо возражения с его стороны вызовут вспышку гнева у «фюрера», Чемберлен при встрече 15 сентября с первых же слов капитулировал по всей линии.
      Вернувшись в Лондон 16 сентября, премьер посетил короля и вечером собрал заседание «внутреннего кабинета», в состав которого входили министры, пользовавшиеся его наибольшим доверием, – Саймон, Хор и Галифакс. Были приглашены также X. Вильсон и срочно вызванный из Праги Ренсимен. Кратко изложив содержание беседы с Гитлером, Чемберлен высказал соображение, предназначенное для самого узкого круга лиц.

      «Премьер-министр полагает, – говорится в протоколе заседания „большой четверки“, – что прежде всего следует решить вопрос, готовы ли мы в принципе согласиться на самоопределение , Во-вторых, нам следует обдумать, что мы должны потребовать взамен этого»(курсив мой. – Авт.).

      Такова изнанка красивых фраз о «беспристрастном» посредничестве Англии в германо-чехословацком конфликте. «Честный маклер», как именует буржуазная историография Чемберлена, в действительности продавал Чехословакию Гитлеру.
      17 сентября было созвано заседание британского кабинета в полном составе. Обстановка, царившая в тот день на Даунинг-стрит, 10, резко отличалась от предыдущих обсуждений чехословацкого вопроса. Когда мюнхенский курс лишь формировался, время позволяло подискутировать. Выступая с речами, министры соревновались в государственной мудрости и утонченном антисоветизме, прикрывая его ссылками на заботу о судьбах «цивилизации», на традиции империи. На этот раз все было иначе. Чемберлен привез из Берхтесгадена требования Гитлера, за которыми стояла отмобилизованная армия рейха. Члены кабинета были поставлены перед необходимостью принять решение: или капитуляция, или борьба. Им пришлось отказаться от речей «для истории», от уклончивых формулировок и обычного камуфляжа.
      Процедура обсуждения вопроса, избранная Чемберленом, была довольно своеобразной. По тактическим соображениям он предпослал своему отчету о переговорах в. «Бергхофе» пространное выступление лорда Ренсимена, который осветил обстановку в Чехословакии в весьма мрачных тонах. Вывод его был таким – страна не может больше существовать в настоящем виде. Он информировал о возникших в кругах чехословацкой буржуазии планах разрешения кризиса. «Группа банкиров, – сообщил Ренсимен, – включая таких, как д-р Прейсс, полагает, что приемлемое решение может быть найдено на основе четвертого плана . Предлагаемое д-ром Прейссом решение включает:
      1. Восемь пунктов Карлсбадской программы, которые уже приняты чехословацким правительством.
      2. Ликвидацию Коммунистической партии Чехословакии.
      3. Расторжение русско-чешского политического договора.
      4. Постоянное представительство судетских немцев в правительстве.
      5. Создание комиссии из равного числа чехов и немцев для разрешения споров, возникающих в связи с выполнением соглашения.
      6. Торговый договор с Германией».
      Используя сообщение Ренсимена в качестве фона, Чемберлен подробно рассказал о своих переговорах с Гитлером и дал им оценку. Кризис к моменту его отлета в Германию достиг критической точки. Если бы он не решился на этот визит, утверждал премьер, то военные действия, очевидно, уже начались бы. Теперь же Гитлер не приведет в движение военную машину, пока будет обсуждаться данный вопрос.
      И вот он вернулся в Англию для консультации с коллегами.
      Весьма характерной для умонастроения английского премьера была высказанная им оценка реакции Гитлера на неожиданный визит.
      Когда они вышли из кабинета, говорится в протоколе, Гитлер высказал сожаление, что «плохая погода» лишила его возможности показать премьер-министру вид, открывающийся с вершины горы. Г-н Гитлер выразил надежду сделать это когда-либо в другой раз. Сведения, полученные из других источников, говорят о том, что у «фюрера» осталось самое благоприятное впечатление. Это имело первостепенное значение, поскольку будущий ход переговоров зависел прежде всего от личного контакта.
      Конечно, Чемберлен понимал, какую цену заплатил «фюреру» за обещание показать «вид с горы», но считал себя в выигрыше.
      В заключение премьер обратился к коллегам с просьбой одобрить согласие Англии на «прицип самоопределения» судетских немцев. Последовавшая дискуссия обнажила подлинные корни английской дипломатии дней Мюнхена .

      Все точки над «и» в мотивировке предложенного Чемберленом курса поставил министр координации обороны Т. Инскип. «Мы должны смотреть фактам в лицо, – сказал он. – Речь идет не о том, чтобы вести войну за сохранение Чехословакии… но о войне, имеющей целью остановить Гитлера. Такая война причинит огромные страдания и ущерб и, наряду с возможным уничтожением Гитлера, она, безусловно, может уничтожить и нечто гораздо большее. Результатом ее могут быть перемены в положении Европы, которые не будут приятны ни для кого, кроме Москвы и большевиков(курсив мой, – Авт.). Несмотря на тяжесть принимаемого решения, он лично не испытывает никаких сомнений в отношении того, каким оно будет, и согласен с премьер-министром».
      Глубокий страх перед тем, что буржуазный строй не вынесет потрясений, вызванных войной между капиталистическими державами, прозвучал и в выступлении государственного министра по делам Индии маркиза Цетленда. Новая мировая война, по его словам, «привела бы к уничтожению существующего в настоящее время в мире порядка и возникновению чего-то нового, возможно близкого к идеалам тех, кто теперь контролирует судьбы России»(курсив мой. – Авт.).
      Итак, отброшена болтовня о «более справедливом» устройстве Чехословакии, об ограниченном характере намерений Гитлера, о стремлении ко всеобщему миру. Членам кабинета ясно, что Гитлер стремится к установлению господства Германии в Европе. Это представляет смертельную опасность для Англии. Но «красный призрак» делает свое дело: интересы класса выше интересов безопасности страны. Члены кабинета единодушно соглашаются с предложенным Чемберленом курсом.
      Но перед министрами возник новый вопрос: как будет реагировать на капитулянтский курс английский народ? В выступлениях многих членов кабинета звучала тревога: если подлинные цели принятого курса будут раскрыты, правительство вряд ли удержится у власти. Почти каждый из присутствовавших на заседании затрагивал в той или иной форме этот вопрос. Большинство сходилось в мнении, что осуществление «принципа самоопределения» для судетских немцев под угрозой германо-фашистских штыков выглядит слишком позорно и поэтому представляет собой слишком опасное испытание для устойчивости кабинета. Нельзя ли договориться с Гитлером о проведении данной процедуры в более «приличной» форме?
      Министр колоний М. Макдональд подчеркнул, что применение «принципа самоопределения» в отношении Чехословакии ставит перед правительством сложную дилемму. «Премьер-министр сказал, что если мы, прежде чем согласиться на применение принципа, начнем выдвигать условия, то г-н Гитлер осуществит какой-либо насильственный акт. Следовательно, если мы хотим, чтобы отношения с г-ном Гитлером развивались благоприятно, мы должны принять принцип самоопределения без оговорок и поднять вопрос об условиях лишь после этого. Поддерживать такую позицию, с точки зрения нашего народа, трудно. Он спросил, не представляется ли возможным сказать г-ну Гитлеру, что мы принимаем самоопределение, но, разумеется, мы хотим сесть с ним рядом и уточнить детали с тем, чтобы осуществить правильное применение принципа (самоопределения). Это обеспечит нам необходимую защиту. Вполне возможно, полагает он, что мы добьемся от г-на Гитлера разумного урегулирования»»
      Размышляя над тем, как общественное мнение воспримет подготавливаемый Чемберленом шаг, министры не упускали из виду другое: как он может отразиться на их личной карьере. Не в этом ли причина того, что именно на данном заседании, на котором кабинет позорно согласился принять требования Гитлера, выдвинутые под угрозой применения силы, звучало так много «энергичных» речей, содержащих требование не допускать капитуляции. Читая протокол, в первый момент можно подумать, что на Даунинг-стрит, 10 в этот день разыгралась сцена, напоминающая по духу трагедии Шекспира: министры говорили, словно схватившись за рукояти мечей. Но после бурного начала выступления неожиданно завершались покорным финалом – Чехословакию отдавали Гитлеру.
      Так, например, лорд хранитель печати граф де ла Вар заявил, что принять требования Гитлера было бы «нечестно по отношению к Чехословакии и после всего того, что мы делали на протяжении нескольких последних месяцев, позорно для нас самих… Он спрашивает: ставили ли мы себя когда-либо в такое унизительное положение, чтобы вести переговоры со страной, которая имеет под ружьем 1,5 млн. человек». Свое выступление граф закончил, однако, предложением добиться «почетного мира» за счет того же предательства Чехословакии, но получив некоторые уступки со стороны Гитлера.
      В таком же духе было выдержано выступление канцлера герцогства Ланкастер Уинтертона. «Разумеется, война не приносит выгоды, но иногда нужно быть готовыми к этому, ибо в противном случае альтернативой является превращение в вассальное государство…»
      Из следующей фразы видно, какова цена подобным заявлениям. «Рассматривая вопрос с парламентской точки зрения, он (Уинтертон) очень надеется, что акция, об осуществлении которой достигнута договоренность (т.е. применение „принципа самоопределения“. – Авт.), не будет представлена как прямая капитуляция перед силой».
      Как видим, в ряде выступлений содержалась критика действий и намерений премьера. Но она не имела ничего общего с желанием дать отпор фашистской агрессии. Критика отражала взгляды группы министров, которые, полностью разделяя расчеты и надежды других членов кабинета, хотели получить гарантии, что усиление позиций Германии в результате полученных уступок не будет использовано против Британской империи. Известный критерий для решения вопроса о мере доверия к фашистской Германии они видели в позиции Гитлера по вопросу о форме осуществления «принципа самоопределения».
      Одобрение кабинетом «принципа самоопределения» С. Хор именует в своих мемуарах «поворотным пунктом» в развитии кризиса. Это означало, признает он, отторжение Судетской области и расчленение чехословацкого государства. Заседание кабинета завершило работу в атмосфере откровенного капитулянтства. «Лорд председатель Совета (виконт Хейлшем) сказал, – заявил морской министр Дафф Купер, – что мы должны пойти на унижение; он считает, что это правильно отражает создавшееся положение».
      В заключительном выступлении Чемберлен выразил своим коллегам глубокую признательность за поддержку предложенного им курса. При этом он отклонил высказанную некоторыми членами кабинета мысль добиться некоторых уступок от Гитлера в отношении формы передачи Судет Германии.
      «Премьер-министр, – говорится в протоколе, – упомянул о последних телеграммах из Чехословакии, свидетельствующих о росте сопротивления общественного мнения осуществлению самоопределения. Это может привести к стремительным действиям со стороны г-на Гитлера, которые мы не сможем остановить. Премьер-министр признал, что попытка г-на Гитлера разрешить вопрос о самоопределении силой, без должной договоренности, не явится решением, к которому желательно быть причастным. Тем не менее он возражает против того, чтобы при возобновлении переговоров у него были связаны руки точно установленными пределами, за которые он не сможет выйти»(курсив мой. – Авт.).
      Английский кабинет, таким образом, заранее соглашался с возможностью разбойничьего вторжения Германии в Чехословакию. Это была полная капитуляция. В основе ее лежала не «военная слабость» Англии, а ненависть ее правящих кругов к социализму и демократии, страх перед революцией .

      В середине мая 1940 г., когда стало известно, что германские танки движутся к Парижу, французскую столицу охватила паника. Над дворцом Кэ д’Орсе поднялся столб густого дыма: уничтожались дипломатические архивы. Большие хлопья пепла летели вдоль набережной Сены, задерживались в молодой листве каштанов, медленно падали в реку. Вместе с ними уходили в небытие тайны французской дипломатии дней Мюнхена.
      После войны все те во Франции, кто был в той или иной мере причастен к мюнхенскому предательству, поспешили от него отмежеваться. Отпечатанные на простой грубой бумаге, без обреза, один за другим выходят тома мемуаров бывших министров, военачальников, послов – Бонне, Фландена, Рейно, де Монзи, Гамелена, Франсуа-Понсе, Кулондра… Истина, однако, лишь кое-где робко коснулась их страниц: она не узнала себя в кривом зеркале «воспоминаний» и односторонне подобранных фактов.
      Французским мюнхенцам не удалось уйти от суда истории. Марксистская наука в СССР и за рубежом полностью раскрыла ответственность правящих кругов Франции за позорную империалистическую сделку. Менее полно освещена закулисная сторона англо-французских отношений того периода. Протоколы секретных заседаний английского кабинета и другие ныне доступные документы проливают свет на этот аспект проблемы.
      Франция Народного фронта вызывала на берегах Темзы растущее недоверие. Союз с такой страной считался рискованным. «Лучше Гитлер, чем Блюм», – этот лозунг французской реакции находил в Англии немало сторонников. Закономерным результатом было растущее стремление сблизиться с Германией. Букет подобных настроений был богато представлен в Кливдене: леди Астор была известна своей острой неприязнью к Франции, это чувство разделяли завсегдатаи ее салона.
      К моменту возникновения чехословацкого кризиса антифранцузские акценты в политической стратегии Лондона уже были расставлены несколько иначе. Еще Блюм, посетивший Англию в связи с испанскими событиями, очаровал Болдуина своими изящными манерами и тонким пониманием живописи и дал понять, насколько необоснованны страхи старомодных тори перед французскими правосоциалистическими лидерами. Деятельность правительства Шотана, продолжавшего политику саботажа программы Народного фронта, искусно начатую Блюмом, а затем кабинета Даладье, окончательно развалившего союз левых сил во Франции, привела к установлению полного взаимопонимания в отношении задач укрепления «подлинной демократии» Европе руками нацистов и итальянских чернорубашечников. Опасной помехой на пути осуществления этих планов в Лондоне считали договоры Франции с Чехословакией и Советским Союзом. Где гарантия, что в случае резкого поворота событий Франция, вопреки желанию ее правительства, не будет вовлечена в вооруженный конфликт с Германией? В подобной ситуации и Англия оказалась бы втянутой в войну. А ее неизбежным результатом, полагали на Даунинг-стрит, 10, была бы «большевизация» всего европейского континента.
      Таковы соображения, определившие тактику английской дипломатии в отношениях с Францией. Стараясь не раскрывать карты своим партнерам, чтобы снять первые сливки в сделке с Гитлером, Лондон в то же время стремился подчинить своему контролю позицию французского правительства в чехословацком вопросе. В качестве главного рычага давления был использован вопрос об оказании военной поддержки. Подтверждая готовность помочь Франции, если она станет жертвой неспровоцированного нападения, Форин оффис предупреждал, что это обязательство не распространяется на случай вовлечения ее в конфликт в силу подписанных ею соглашений с третьими странами.
      Пытаясь реабилитировать внешнеполитический курс страны в период мюнхенского кризиса, французская буржуазная историография охотно использует данное обстоятельство. «Без поддержки Англии, – пишет Бонне, – Франция не могла оказать Чехословакии эффективной помощи». Несостоятельность тезиса очевидна. Самостоятельной, решительной политикой, отвечающей национальным интересам, Франция могла, в сотрудничестве с СССР, изменить ход событий в Европе. Объединенные действия Советского Союза, Франции и Чехословакии, к чему призывало правительство СССР, безусловно, предотвратили бы чехословацкую трагедию. Но французское правительство, превратив в мертвую букву договор с СССР, добровольно пошло на поводу у Лондона.
      Один из документов, обнаруженных в чехословацких архивах, показывает пружины, приводившие в движение французскую внешнюю политику тех лет. Он принадлежит профессору теологии Ф. Дворнику, которого еще в 1937 г. министерство иностранных дел Чехословакии направило во Францию и Англию для политической агитации в местных католических кругах и сбора информации. Посланная им 20 октября 1938 г. в Прагу обзорная записка содержит интересные подробности, касающиеся вдохновителей мюнхенского курса в Англии и Франции.
      Как подчеркивает автор, почерпнутая им информация – результат его контактов с группой видных английских политиков.

      «Роковой поворот в судьбе Чехословакии, – сообщал Ф. Дворник, – произошел еще осенью прошлого года, в период посещения Германии Галифаксом…
      После его возвращения в Лондон была создана группировка, включавшая наиболее влиятельных консерваторов и группу лиц, обладавших сверхкрупными состояниями. Ее столпами были: Галифакс, его дочь леди Фавершэм, лорд Брокет, маркиз Лондондерри, леди Нэнси Астор, лорд Стэм, группа герцога Вестминстерского (самый богатый человек в Англии), Агахан, магараджа Хайдерабада, наиболее влиятельный и состоятельный человек в Индии. Цель группировки – предотвратить, чего бы это ни стоило, возникновение войны, добиваться сближения с Германией, противодействовать какому-либо вмешательству России в дела Европы и Азии, поскольку Россия якобы может угрожать английскому господству в Индии и вообще в Азии.
      …Необходимо иметь в виду, что эта группировка имела решающее влияние на лондонский Сити. В данной связи следует рассматривать и визиты Фландена в Лондон и затем в Берлин в конце ноября 1937 г. Таким путем была установлена связь между лондонской группировкой и финансовыми и консервативными французскими кругами и согласована общая линия действия…
      Слишком поспешное проведение социальных реформ истощило Францию в финансовом отношении и ухудшило ее экономическое положение . Падение франка и опасность дальнейшего обесценения французской валюты усилили влияние английского Сити на Францию. Группировка лорда Галифакса приобретала все большие возможности навязывать свой политический курс Франции. Это можно было уже заметить в связи с прошлогодним визитом Шотана и Дельбоса в Лондон. С этого времени Чемберлен, используя финансы, полностью контролировал французскую политику. Поскольку группировка Галифакса и Сити считали само собой разумеющимся, что аншлюс Австрии непредотвратим и Англии не заинтересована воспрепятствовать ему, было уже заранее ясно, как произойдет все. Франция, даже если бы хотела что-либо предпринять, была беспомощна, поскольку слишком зависела от Англии, где точка зрения названной выше группировки и Сити была решающей. Кроме того, у Франции никогда не было ни желания, ни воли противодействовать неизбежным событиям. Я лично в этом убедился, когда за две недели до аншлюса находился в Париже и переводил для Дельбоса, Лежег Рейно, Блюма и других послания и просьбы президента Микласа, бургомистра Вены Шмитца и канцлера Шушнига. Я вернулся из Парижа с убеждением, что аншлюс неизбежен и что ни Франция, ни Англия не пошевелят и пальцем, дабы предотвратить его. Грубый образ действий Гитлера вызвал некоторое недовольство английского и французского общественного мнения , которое предполагало, что осуществление этих планов потребует большого времени, но их обоснованность в целом была признана, особенно в Англии, а также группой Фландена во Франции».

      Английские консерваторы, продолжает Дворник, ничего так не боятся, как коммунизма. Во Франции эти настроения разделяли группировка Фландена и радикалы, представлявшие интересы буржуазии. Германская пропаганда, разумеется, максимально использовала оба факта.
      Характеризуя средства, которые Англия применяла для давления на французское правительство накануне Мюнхена, Дворник пишет:

      «Тем временем группировка из окружения Галифакса… совместно с лондонским Сити действовала и во Франции. Еще весною этого года, когда мне представилась возможность наблюдать деятельность группировки Фландена, я указывал на вероятность полной переориентации французской политики не в нашу пользу. Еще в письме от июля с. г. я писал, что Бонне – безусловный фланденист. Последующее развитие событий показало, что это именно так. Не следует, однако, упускать из виду, что Англия, используя финансовое положение Франции, держала ее политику полностью под контролем.
      Группировка, направлявшая британскую политику, стремилась как можно уже трактовать англо-французский договор, чтобы таким путем удержать Францию от слишком активного участия в делах Средней Европы. Таким образом, становится ясно, почему в Лондоне в последнее время подчеркивалось, что Англия считала своим долгом оказать помощь Франции в случае, если бы та стала жертвой нападения. Но если бы Франция пришла на помощь Чехословакии, то сама стала бы агрессором».

      Несмотря на односторонность суждений автора (упускает из виду имевшуюся у Франции возможность проводить принципиально иной курс в сотрудничестве с СССР), документ исключительно интересен с точки зрения иллюстрации тех методов, к каким прибегала международная реакция при подготовке мюнхенского сговора. Выдвинув на авансцену изощренных политиканов типа Чемберлена (вкупе с Вильсоном) и Бонне, правящие круги Англии и Франции проводили заранее согласованный политический курс. В его основе лежали страх перед революцией и ненависть к стране социализма.