Это еще один урок. Последний. Все уроки тебе преподаны. Нужно лишь постоянно помнить о них, не думать о будущем, не вспоминать о прошлом, пребывая в настоящем. Ты знаешь настоящее? Ты в нем? Тогда оглянись. Лишь великие могут пребывать в настоящем, остальные жуют отбросы давно минувшего, или колятся дозами будущего. Если ты будешь здесь и сейчас, то ты будешь единственной бодрствующей среди стада теней. И ты сможешь сделать все, что тебе полагается. Легче перепрыгнуть Япетус, но это твой долг. Глупцы, не понимающие, что долг и есть величайшая свобода! Они, как воздушные шары, носятся ветром по воздуху и радуются независимости. Свобода - в принятии долга. Радуйся. Теперь ты свободна, ты реальна. Редко кому выпадает такой шанс - взглянуть на Ойкумену свободным и реальным взглядом.
      Кто сказал о даре? Это тягчайшее бремя, и лишь воля удерживала ее от того, чтобы не скатиться в дешевую мелодраму с ревом, плачем, страхом и прячущимися за углом чудовищами. Пустота и тишина. Точнее - гул работающих машин где-то на самом кончике осознавания, настолько все стало здесь привычным. Но теперь привычка мешает погрузиться в настоящее. Лишь холодные и липкие лужи возвращают из небытия прошлого. Вот оно - спасение. Нужно не переступать, нужно наступать. Специально. В каждый выплеск чужой и неизвестной жизни. Пусть хоть бессмысленная смерть послужит кому-то смыслом. Почему бы не ей? Голое тело мерзнет. В руке - сплетенный силок, но он пока бесполезен - ее опередили на много шагов и пока не у кого отнимать жизнь.
      "Мучения продляют жизнь, - утверждал голос за спиной. - Они доказывают нашу значимость, причинять боль - великий труд, и если кто-то на него решился, значит в его глазах вы обладаете достоинством. Унижает равнодушие, злоба возвышает. Вам, определенно, стоит гордиться. Вы - наша ценность, обшарпанный изумруд в здешней клоаке".
      Но слова не помогали. Отчаяние захлестывало с головой и не было сил выбраться, вынырнуть из этой волны. Оставалось лишь смотреть в стену и тяжело дышать. Ну, может быть, еще шевелить пальцами ног. Как-то подумалось, что она абсолютно забыла о своем теле - оно для нее перестало существовать, превратилось в нечто неважное и утилитарное - так, средство передвижения и повод для мучения души. Нечто, лишь требующее тепла и пищи. Ненужная вещь. Вместилище страстей и пороков, машина, напичканная болью. Что осталось от него после инъекций, холода и голода? И есть ли хоть черточка почетного в этом нечто разваливающемся? Кого можно обмануть морщинами и трясущимися руками? Молодость души - презренна, молодость тела - доступна лишь избранным. Еще один склеп Ойкумены. Скоро здесь не будет ни одного живого. Кто захочет плодить рабов?
      С того момента, когда она осознала, что в мире есть солнце и небо, игрушки и родители, она была уже готова занять свое место в иерархии опыта и мудрости. Презренная малая сила, судьба которой - сгинуть в факеле праха под насмешливыми звездами. Биоматериал, развлечение, инкубатор, поводырь, что угодно, что может вынести малое тело. Отбросы полового инстинкта среди великих и вечных. Ей повезло. Повезло в первый и пока единственный раз на пути света от Земли до Плутона. Она стала любимой игрушкой хозяина, не подозревая, что это лишь продлевает страдание. Жесткий ошейник - ерунда по сравнению с распитием невинной души вместе с соком за завтраком. Конечно, ее били - плетка была главным страхом до шести лет, когда из нее просто вытрясали оскорбительную непосредственность и инстинктивную радость, от которой даже на лице великого могла промелькнуть улыбка. Ее социализировали. Приспосабливали жестокостью к тому, что просто бесчеловечно, но и под каким-нибудь хряком, от которого несло луком и перекисшим в помойке желудка пивом, она знала, что хозяин ее не бросит, сохранит, защитит.
      Бросил. Предал. Не защитил.
      Последний и наиболее важный его урок, который еще предстояло прожить, если удастся вынырнуть из искусственных грез. Вновь и вновь слышишь его голос: "Не строй иллюзий, девочка. Не строй красивых иллюзий - в мире нет красоты. Не пугай себя иллюзиями страшными - миру ты абсолютно безразлична. Мы бежим вслед за ним и лаем, полные удушливого самомнения и величия, а он идет своей дорогой, без слов и чувств. Не верь словам и не ищи в них смысл. Ты никогда не поймешь другого человека, поэтому даже самого лучшего друга, если он у тебя появится, каждый раз встречай как опасного незнакомца. Не бойся перемен и жертв. Твое несчастье в красоте, но это быстро исправят время и люди. Не урони и капли слезинки вслед ей".
      Коридор извивался под ступнями агонизирующим червяком-выползком. Каждый шаг возвращал в реальность, каждое касание пола или стены, словно холодный укус уставшего любовника, приносящий разочарование, рассогласованность с вечным ритуалом и уносящий куда-то прочь, к забытым словам, полным нежности. Проклятье. Их было много. Память - как дно отступающего моря, где уже нет ничего живого, лишь изъеденные остовы старых кораблей, городские испражнения и черепа. Слюна стекала из безвольно распущенных ртов, десятки лиц смотрели сквозь решетки дверей. Изголодавшиеся вампиры, упыри, жующие в отчаянии губы, пытающиеся дотянуться до нее. Жуткие лица малых сил, пытающиеся стать старичками, где среди морщин прячется все тот же наивный и безумный страх... Откуда? Зачем?
      Одри покрепче ухватилась за решетку, подтянула тело и вжалась в сталь и кровь. "Кто здесь?", честно пыталась произнести она. Возможно ей это даже удалось, так как в самом темном углу что-то зашевелилось. Стон и плач. Малые силы. Презренные, не достойные сострадания. Какая жалость, что Орел не добрался до них. Тень распалась и вылилась на заиндевелый язык света белесыми телами, никогда не знавшими солнечного тепла. Они тянулись даже уже не жадными, на жадность не было сил, а инстинктивными руками, храня на задворках собственного нечеловеческого бытия что-то теплое и надежное, светлое и доброе, связанное с женщиной. Опарыши, повисшие на крышке котла со сгнившим бульоном. Жалость? Может быть, у него и была своя жалость, но теперь она претворялась нескончаемым мучением, до боли в желудке и горле, куда извергалась желчь. Вот вам... Жалость.
      Она отшатнулась и упала. Маленькие пальчики тянулись к ступням, и она опасливо подтянула ноги, обхватила руками колени. Как в камере. Хватит ли сил подняться? Она сплюнула горечь и встала. Организм требовал дозы. Впервые с незапамятных времен ей стало жарко. Руки послушно исполняли привычную трясучку, но тело отказывалось имитировать лихорадку. Теперь каждый шаг был приближением к пеклу. К аду. Хотелось растопырить руки и замереть в таком отчаянии навсегда, навечно, до следующего приступа, до очередной инъекции. Мысли уставали. Они копошились, безмолвно и безнадежно, оплетая еще какой-то устойчивый стержень, смутное, но твердое намерение куда-то двигаться и на что-то решиться. Нагота? У нее не может быть наготы. Тело - отдельно. Временный аппарат передвижения. Надоевшее вместилище хотенья и надежды. Может, и она исчезла? Ничего нет, кроме воления сдвигаться в паутине связей, взаимодействий, судьбы, сдвигаться и двигать других, заставлять что-то меняться в котле, помимо своей и их воли, намерений и планов. Они боятся движений. Движение - оно всегда к смерти. Здесь движение и есть смерть. Общая могила. Кровоотстойник. Пиршество для орлов.
      Это было последней освежающей бессвязностью. Под лысый череп кто-то насыпал пригоршню льда, замораживая личинки чужих мыслей, опустошая великое поле битвы безумия с предательством, где среди груды тел наконец четко прорисовывалось то, что и двигало мироздание к концу. Идея и Воля. Воля и Идея.
      В первые минуты мало что изменилось. Хотя это могли быть и не минуты, а вечность. Распадение, дробление мира перешло в его стремительное сжатие до размеров узкого коридора, прорубленного неизвестно в какие времена и неизвестно кем в каменной коре планеты. Где-то наверху громоздились метановые льды, подставляя подтаявшие откосы самой яркой звезде небосвода. Там же мрачно пялился бельмом на кровоподтеки и гнойники, из которых изредка выбивались фонтаны отблевывающих гейзеров и утилизаторов, перевозчик в здешнее царство мертвых - Харон. Вселенная и вечность кристаллизовались, уплотнялись, и в их соединении вспыхнуло настоящее. Настоящее оказалось все таким же холодным и писклявым. Одри нашла себя сидящей на полу, прижимая кулаки к животу и раскачивая головой. Был в этом какой-то великий смысл, но он безвозвратно потерялся где-то в прошлом. Ушел навсегда, как ушел навсегда господин.
      Лужи почерневшей крови страшно метили пол, и под ее ноги тянулась замысловатая цепочка черных следов.
      - Старуха, - наконец-то сказали над ней.
      - Брось. Падаль. Полный распад - посмотри на ее руки, - небрежно ответил другой голос.
      Странное замечание, отметила Одри, но не пошевелилась, лишь повела глазами, сворачивая узкую, серую вселенную в две фигуры, возвышающиеся перед ней под самый потолок. Широкие плащи, маски с моноглазом и уходящим под отворот хоботом, уныло обвисшие усы охлаждения. Все как положено. Лаборанты. Ангелы. Одежда. В руках, усиленных трехпалыми перчатками, по баллону. Под черными стеклами горят безразличные огоньки.
      Безразличие - это хорошо, решила Одри. Все равно у нее нет никаких шансов. У нее не было шансов, даже если бы она сейчас сошла с рейсовика здоровая и мрачная. Силок им что нитка для Юпитера. Впрочем, они как-то колебались.
      - Все-таки старуха, - пошел на второй круг кто-то из них.
      - Бесполезный хлам теперь. Оставь. Подумай.
      Один присел на корточки перед ней. Тот, что левый. Хранитель этикета и закона в здешнем отстое. Огоньки завораживали и гипнотизировали, но лед под черепом еще не весь выветрился, и на Одри жуткая маска впечатление производила мало. Кожа плаща хрустела. С кого ее здесь содрали, хотела удивиться она, но вспомнила про малые силы. Палец поцарапал ей щеку.
      - Приятно познакомиться, леди, - пробурчала маска.
      Впрочем, Одри все еще не была уверена, что говорил именно он. Со слухом у нее происходили и более странные вещи. Теперь перед ней дилемма. Эти два ангела все еще принимали ее за старуху. Напились ли они метана или попали под мозголом - значения пока не имело, но какие-то обломки сомнений и инстинктов все еще таились в глубине их загубленных душ. А значение имело то, что Одри сейчас им скажет. Или не скажет. Богатство выбора. Бездна вранья. Где-то прячется силок, но сначала нужно заставить его снять свою личину. Причем добровольно. Бесполезно.
      Скептик подал голос:
      - Мало времени.
      А как насчет крови? Что-то они не замечают в окружающем мире. Или это дано только ей? Но вселенная все еще не позволяла сделать ни одного самостоятельного движения в этой клоаке. Ангел встал, поднял с пола баллон, от которого, как оказалось, воняло чем-то невообразимо горючим, протянул к лицу Одри растопыренную трехпалую руку и сказал:
      - Сидите здесь, леди.
      Большой шутник. Одри оставалось только захихикать, но сдержалась.
      - Ты заметил, что она голая? - настаивал уходящий скептик.
      - Заметил, заметил. Доживи до ее лет, пугало, и тебе будет все дозволено.
      - Как-то странно.
      - Не урони баллон.
      Они далеко не ушли - напротив камеры малых сил остановились, сгрузили ношу, извлекли из-под плащей блестящие детали, провода, и принялись что-то свинчивать, обмениваясь междометиями. Типичные лаборанты, с неожиданным презрением окончательно решила для себя Одри. И замашки у них, как у младенцев. Неуклюжие, неловкие. Жуки. Они и вправду походили на жуков толстые, сверкающие, неповоротливые, жужжащие. Когда их тела соприкасались, то по коридору распространялся шелест трущихся хитиновых поверхностей.
      Наконец лаборанты закончили бестолковую возню, и на полу между ними и камерой расположилось сооружение с угрожающим раструбом, повернутое в сторону Одри. Так, дезинфекция. Господи вашу бабушку. Этого нам как раз не хватает. Холодно? Сейчас будет жарко.
      Но огнемет повернули к камере, из которой все еще доносилось хныканье противнее, чем возня жуков. Как такое можно производить на свет, мысленно спросила свой живот Одри. Кто на такое решился? А главное - здесь? Ели они их, что ли... Думай, думай, не отвлекайся. Придет и твоя очередь. Кстати, что у меня с руками? Ну язвы, ну дыры, ну гнойники. Посади вас, идиоты, на нейрочипы, посмотрела бы я во что превратятся ваши мозги, если они есть, конечно. И позвоночник. И мировоззрение. Это да. Что там кожа! Так, поверхностное натяжение. Сменная запчасть. Мозги не сменишь.
      Ну вот, подошла и ее очередь. В походке ангелов-лаборантов обнаружилась внезапная неуклюжесть, словно они использовали для дезинфектора некоторые важные части своего механизма, и теперь под их плащами что-то скрипело, жестко ударялись друг о друга металлические детали, а кожа вспучивалась в совсем неожиданных местах. Они вновь встали над ней в некоторой задумчивости, но теперь Одри знала, что ей нужно сделать с уродами.
      - Я хочу есть, - как можно капризно сказала она в огоньки масок. - Мне холодно.
      Несмотря на то, что все это было правдой, имитировать старчество удавалось с трудом - практика отсутствовала, да и необходимость подделываться под нечто, по своему возрасту и положению близкое к великим, смотрящее на любое существо, как на силу малую, презрения достойную, не стоящую и плевка, не то что просьбы, вызывало некий совестливый протест. Одри очень надеялась, что отсутствие приказности в голосе будет воспринято как свидетельство ее глубокого маразма после несанкционированных инъекций (ходили слухи о столь странном занятии среди великих, желающих вернуться в собственное ничтожество).
      - Леди, назовите свое имя, код, и все будет немедленно предоставлено вам в рамках положенного для нештатных ситуаций.
      Лаборант вытащил из кармана детектор и сунул ей под нос экранчик, замызганный слюнями, отпечатками пальцев и губ. Вот мы и попались, разочарованно решила Одри. Она отвернулась.
      - Мы настаиваем, леди. Ваше состояние внушает нам необходимость оказания вам немедленной помощи. Прошу вас.
      - Внушает - так оказывай, - капризно распустила губы Одри. Препираться можно было долго, но теперь они не отстанут от нее.
      - Леди, прошу вас - назовите ваше имя и код.
      - Ван Хеемстаа, - буркнула Одри.
      Но ничего особенного не произошло. Детектор никак не среагировал, и лаборант даже в некотором отчаянии потряс его.
      - Урод, ты когда в нем батарейку менял?
      - Простите, леди?
      Одри вздохнула.
      - Он у тебя не работает, - терпеливо стала объяснять она. - В нем сдохла батарейка или что там ты в него засовываешь.
      Лаборанты переглянулись и вроде как рассмеялись.
      - Откуда у нас батарейки, леди? Это - игрушка.
      Черт. Черт. Одри прижалась затылком к ледяному камню. Ну конечно, кто таким болванам доверит детектор. Конечно, игрушка! Незамысловатая проверка. Какое счастье, что она забыла об игрушках. А они у нее вообще были? Куклы? Коляски? Клоуны? Забытые имена чего-то невообразимого, презренные муляжи подлинной жизни, костыли малых сил. Нет. Темнота. Вдруг она и вправду стала принадлежать к великим? Так сказать, жизнь подействовала? Или это уже передается половым путем? Вялотекущая венерическая болезнь власти и богатства.
      Лаборант, ставший теперь уже ангелом-хранителем, опустился перед ней на колени, позвякивая и стуча, осторожно разогнул ей руки и осмотрел раны. Внимательно, или невнимательно - под маской взгляд разобрать невозможно. Возможно, он там дремал по службе. Потом такому же осмотру были подвергнуты ноги.
      - Ты, случайно, еще и гинеколог? - закапризничала Одри.
      Ангел, пожалуй, смутился.
      - Простите, леди, мы должны установить истину. Вам требуется помощь.
      Второй ангел извлек откуда-то аптечку, и они споро обмотали сгибы локтей и колени бинтами. Грязная кожа стала выглядеть еще ужаснее.
      - Леди, вы сможете идти сами?
      - Нет, - теперь уже точно честно призналась Одри.
      За время сидения на полу тело действительно как-то расплылось, подтаяло, и ангелу пришлось повозиться, прежде чем он просунул под нее руки, поднял и прижал к твердой груди. Это оказалось больно. Запас льда под черепом иссякал, и коридор раздробился на крупные квадраты, как в неотлаженном мониторе. Не выпуская силок из кулака, Одри обхватила спасителя за шею. Блестел собранный дезинфектор, пуская слюни напалма, к нему тянулись худенькие ручки, что-то трещало, выло, как в ненастроенной рации, потом медленно и величаво вспухло огненное облако, заливая камеру, но места там ему не хватило, стена багрового огня стала приближаться к Одри и ангелам, она хотела крикнуть, она даже крикнула, но ангелы не обернулись, а лишь чуть-чуть, как ей показалось, прибавили шаг, коридор вытянулся на несколько световых лет, но пламя не отставало, выбрасывая жаркие языки и оставляя подпалины на спинах, затянутые в кожаные плащи. Холод сидел в ее теле настолько глубоко, что она не чувствовала жара, лишь с ледяным любопытством, как будто унижаясь, смотрела в бездну смерти.
      Ад уплотнялся и ревел. Хотелось зажать уши, зажмурить глаза, но, видимо, в самом деле нечто сдвинулось в ней вдаль от малых и мелких сил, так как казалось, что в подобной трусоватости присутствует фальшивая драматичность, она лишь вцепилась ангелу в плечо, на мгновение почувствовав как там, где-то под плащом, ходят, перекатываются некие металлические части. Ангел в ответ успокаивающе побарабанил пальцами по ее спине. И, наконец, их все же окатило, облило чем-то вонючим, сладким и горячим, вонзилось в голую кожу миллионом иголок, сбило с ног, закрутило, поволокло, разметало. В какую-то ясную секунду Одри нашла себя стоящей на четвереньках, упрямо упирающейся в плотный ветер взрыва, но затем мгновение разлохматилось, пошло швами и зацепками, расплавилось, вот только ей все еще не было жарко. Потом буря миновала, но это помогло мало, так как аварийный свет неуверенно мигал, вдоль стен изгибались страшные пятна копоти, а где-то вдали нечто рушилось и разбивалось вдребезги. Абсолютно нехорошие звуки в гигантской реанимационной палате на несколько тысяч человек. Искусственное дыхание, искусственная кардиостимуляция, искусственная система выделения, искусственная жизнь, в конце концов. Тем не менее, гравиконцентрат еще работал, а воздух пока не приобрел характерного привкуса отключенной вентиляции.
      - Леди, - похлопали ее по щеке, - леди, с вами все в порядке?
      Твою бабушку... Моноглаз даже с какой-то жалостью пялился на нее, а горящие внутри огоньки можно было принять за слезы. Что это было? Одри показалось, что вопрос произнесен ею вслух, но услужливый ангел на него никак не отреагировал.
      - Что это было? - вопросы задавать оказалось не слишком сложным искусством, хотя требовалось контролировать интонацию и не оставлять в конце предложения многоточие, как того требовал от женщин строгий этикет великих. К черту этикет.
      - Не беспокойтесь, леди. Все находится под контролем. Сила взрыва была тщательно рассчитана. Нет причин для паники.
      Ага. Фигура ангела удалилась в бесконечность, куда-то под черный потолок, там он осмотрелся, нашел, исчез с поля зрения, вновь возник с нечто вроде савана в руках. Плащ. Дело совсем плохо, решила Одри. Ее поставили на ноги и помогли облачиться. Плащ был просторен, она поплотнее обхватила себя руками, чтобы гладкая, ласкающая внутренняя подкладка прижалась наконец к голой коже, отвыкшей от того, что одежда может быть удобной, а не только грубой и раздражающей, мокрой и вонючей, как давешний мешок.
      Второй ангел был и вправду мертв. Его тело ненормально дымилось, словно внутри тлел огонь, блестящие детали, усеивающие грудь, поблекли, закоптились, маска покорежилась, а из разорванного хобота вытекало нечто тягучее и отвратное. Спасибо за плащ.
      Пока Одри осматривалась, ее сопровождающий вытащил из своих карманов очередные приспособления, разложил перед собой в замысловатом порядке и принялся их свинчивать, прищелкивать и закручивать. Одри напрасно осматривалась - никаких камер здесь не было, обычный проходной коридор из одной жилой секции в другую, с полуотвалившимися панелями, за которыми проглядывали обгорелые провода. Иногда там шипело, и проскакивала искра. Освещение постепенно оправлялось от шока, в глубине трубок синева напивалась яркостью, стараясь разогнать полумрак подземелья. Пугающие звуки разрушения стихли, лишь успокаивающе гудела вентиляция и навешанная над отверстиями бахрома медитативно шевелила бумажными пальцами.
      Последним движением ангел вытянул из кармана шнур и прицепил карабинами к громоздкой штуковине, получившейся из его конструктора. Смахивало на оружие, так как он запустил куда-то в недра механизма руку, другой перехватил под нечто покрытое изморозью и ощетинившееся колючками, поворочал агрегат из стороны в сторону и кивнул Одри:
      - Леди, мы можем идти.
      - Куда? - капризно набралась решимости спросить леди.
      Ангел ткнул автоматом в коридор:
      - Леди, туда. Все эвакуируются.
      - Почему?
      - Приказ руководства, - в голосе ангела прорезалось нечто металлическое, он даже забыл или сознательно проигнорировал вежливую форму обращения к высшим дамам. С руководством по части авторитета тягаться не стоило.
      Одри оторвалась от стены и побрела вслед. Местность вокруг была совсем незнакомая. Коридоры периодически распухали в переходные камеры, откуда вели по несколько сумрачных отверстий с распахнутыми люками и развороченными панелями герметизации, но ангел не сомневаясь нырял в очередной переход, лишь изредка поворачивая голову, убеждаясь, что не потерял свою спутницу. Кое-где разруха сменялась разрушением от непонятных боев, и им приходилось перелезать через невысокие преграды из подручного хлама - столов, стульев, медицинских лежанок, скрученных кабелями и веревками. В редких просветах между бронированных плит на сером камне виднелись выбоины от пуль. Кое-где шла вязь непонятного языка или узора.
      Потом они миновали нечто вроде жилого сектора, основанного и покинутого в незапамятные времена, судя по сохранившимся репродукциям земных видов (преимущественно голубого неба и облаков) и фотографиям семейных пар. По сторонам возвышались изъеденные горшки с усохшими деревьями и окаменевшей почвой. Валялись резиновые фигурки зверей, жалобно пищавшие, когда ангел на них наступал, и Одри старательно через них перешагивала.
      Прах и запустение.
      Запустение и страх.
      Как можно было жить под самой Крышкой? Жить с нехорошим и неудобным ощущением, что нечто наваливается на плечи, пустое, но одновременно непереносимое, сдавливающее, заставляющее искать на что бы сесть или прилечь, и на мгновение приглушить внезапные приступы клаустрофобии от замкнутости в узкой и холодной щели; когда каждую ночь просыпаешься с ясным и ужасным чувством, что кто-то положил тебе на грудь эфемерную, но при этом огромную, во всю вселенную, плиту, не дающую дышать, медленно, миллиметр за миллиметром отвоевывающую у легких пространство жизни... Синдром кота. Большой, мягкий, мурлычущий котина запрыгивает на колени, согревает теплом и уютным урчанием, обнимает вас пушистыми лапками со спрятанными коготками, забирая волю, дыхание и бьющееся сердце.
      Люди живут в странных местах. Миллиарды душ - большой выбор для реализации того, что может быть реализовано, и того, что с нормальной точки зрения никакому воплощению не подлежит. Эпоха крайностей, где между предельными точками маятника извращений и насилия каждому найдется местечко по нему, для него. Утилитарная мораль большинства, диктатура величия и убожество малых.
      - Да, леди, да. Вы совершенно правы, - бормотал шагающий впереди ангел, перекрывая спиной большую часть коридора. Впрочем, смотреть было не на что. Унылая череда сжатий и вздутий, как у мучающейся несварением змеи.
      Вот, полное погружение в роль с имитацией старческого маразма.
      Здесь имелась даже оранжерея. Настоящих земных деревьев и прочих зеленых друзей уже не сохранилось, но окаменевшую землю еще покрывал редкий ковер стелящихся стволов с жуткими и какими-то человеческими язвами, ранами и уродствами. Пришлось идти осторожнее, выше задирать ноги, дабы не споткнуться и не врезаться всем телом в братское кладбище бывшей растительности. Галогенные панели кое-где сохранились, и их изредка обливало ярким солнечным светом человеческого полудня. Одри щурила глаза, отвыкшие от солнца, замедляла шаг или останавливалась, ощупывая босой ногой землю перед собой, вытирала слезы, и когда шок проходил, а за пеленой сверкающих теней начинали прорисовываться обрушенные стропила, проржавевшие трубы, остатки выложенных пластиком тропинок и силуэт провожатого, она успокаивающе махала ему рукой.
      Ангел терпеливо, как ему и полагалось, поджидал свою леди. Хотя, после того как они прошли старый город, он стал более беспокойным - вертел головой, резко оборачивался, застывал, протягивая предупреждающе трехпалую ладонь к спутнице, поводя оружием из стороны в сторону и угрожающе рыча. Одри останавливалась, когда натыкалась на его руку, но не оглядывалась и не волновалась. В любом случае, первым ляжет этот молодец впереди и у нее будет время решить, что проще - бежать или не мучиться.
      Тень притаилась в самом отдаленном углу оранжереи, среди спутанных клубков поливочных шлангов, обросших паутиной садовых агрегатов и прозрачных когда-то чанов с минеральной бурдой.
      Заметил ее первым ангел.
      Экспозиция.
      Яркая вспышка, от которой мир становится плоским и черно-серым, с разводами неряшливых химикалиев. Воздух сгущается и гудит, старается добраться своими пыльными щупальцами до мозга, сдавить его, порождая огненный смерч и страх. Страх - не то слово. Это сродни удивлению, когда за ветхой тканью вечной камеры вдруг обнаруживается ядовитая лазурь открытого неба. Именно так и есть. Кто-то на мгновение отдергивает перед ними гул, свет, воздух, стены, их тела, и зреют они мир, полный звезд. Не обманчивое, не лживое небо Ойкумены, где души мертвых и замученных лишь дразнятся сквозь Хрустальную Сферу и пытаются дотянуться до живых, а подлинное и настоящее мироздание, в котором видишь и ощущаешь собственную причастность к чему-то вечному, вечно рождаемому, действительному и актуальному. Где все имеет значение, и все касается лично тебя. Где нет великих и ничтожных, где каждый - титан, который рождает собственную судьбу, вечно выходит за свои границы, становится больше и лучше отмеренного ему предела. Где нет проклятья судьбы и мириад без тебя сцепившихся событий, несущих безвольную душу в пасть самой смерти, а есть свобода и жизнь. Свобода здесь и сейчас. Свобода закона и долга. Свобода творения. Свобода...
      "Хочешь подлинной свободы?, - опять родился знакомый голос хозяина. Тогда будь готова умереть".
      Ангел был не готов. А может быть, он и не испытал ничего этого? Может быть, подлинное небо так и не смогло пробиться сквозь стекло его маски и вечного долга унижения и службы? Явилось оно ему лишь как тьма, которая и была подлинным светом его души. Тьма, которая надувалась жутким пузырем, поглощая все на своем пути, проливая тонкие ручейки пустоты к ногам людей. Кто-то или что-то выворачивало мир наизнанку, но там уже не было звезд откровения, лишь затхлая пыль изнанки Ойкумены.
      Ангел, как показалось Одри, каркнул, не оборачиваясь ударил ее локтем, так что она упала в изъеденные кости деревьев, перед ним распустился фиолетовый, полупрозрачный цветок с зеленоватыми прожилками, взрыв уперся в тьму, та подалась и лопнула.
      Одри видела как спина ее хранителя напухла горбом, неуверенно пошевелилась и взорвалась черными ошметками. Сквозь этот дождь протиснулась громадная когтистая лапа, слегка неуверенно пристроилась на земле, но затем вдавилась в нее и чудовищная сила расплескала камень, словно какую-то лужу. Блестящие крылья распростерлись под потолком и громадный, задумчиво-голодный глаз приблизился к лежащей Одри.
      Орел пришел.
      Путь Вола: Марс. Мир полон звезд
      Туман в Долине Утопий виден издалека. С Земли являя зрелище скорее феерическое и в стародавние времена обнадеживающее, наравне с древними остатками каналов и сезонным таянием полярной шапки, здесь, на Марсе, он представал в апокалиптическом виде, когда подчиняясь затейливой прихоти атмосферных рек, игры температур, давлений, геометрии окружающих скал и пустыни, от одного нечаянного мазка холодным и таким же угрожающе красным Солнцем воздух густел, набирал вес, летящие в поднебесье по скоростным стратосферным путям вихри спотыкались о внезапно возникшее препятствие, с ревом обрушивались вниз, вымывая, вытаскивая, высасывая убогую влагу из мельчайших расщелин и сбивая в огромный запутанный клубок туман, пыль и камни. Ураган ревел среди узких лабиринтов, пробитых миллионы лет назад искусством разума или природы, разгонявшиеся почти до космических скоростей частицы буравили кипящий котел водяной взвеси, с регулярностью рейсовиков прокатывались плотные смерчи, вырывая у древней поверхности ее вечные тайны. Багровый глаз Солнца стыдливо гас, небо теряло привычную синеву, сквозь которую дышала чернота совсем близкого космоса, и режущая белизна взрывала мир. В утопии наступал ад. Души превращали ад в трагедию, но никто бы не рискнул назвать их заблудшими - это был вполне сознательный выбор, поиск острых ощущений под пристальным взором Страха и Ужаса.
      Только здесь можно было узнать, что такое подлинный марсианский Вздох. Для этого нужно находиться в эпицентре, под нависшим молочным небом с вкраплинами перца, пережить ураган и дождаться затишья, когда после вечности отчаянного и ужасного плача обессиленной, умирающей планеты величавый сдвиг вселенной натягивает и рвет спусковые нити, муляжи смерчей опадают беззлобными ветерками, колеблющими черноту мелких луж, на почву начинает медленно опускаться снег и краснота рядится в восточный траур, и вот тогда в глубине рождается осознание истины, мягкие руки убирают завесу напряжения и беспокойства, и остается лишь вслед за ними сорвать с себя тяжелую доху, кислородную маску, выгнуться, сжать кулаки и, набрав полную грудь воздуха, закричать в редеющие, но еще плотные кучевые облака.
      Тот, кто испытал Вздох, все равно никогда не сможет внятно описать что происходит в те мгновения. Тот, кто не испытал, никогда не сможет понять, что же открывается счастливчикам там, среди скал в туманное утро после бури. Кто-то назовет это божественной пряностью, кто-то - счастьем, кто-то почувствует там подлинное биение жизни, источник, начало всего, не пьянящее, не затуманивающее, а накрепко припаивающее к истинному плану бытия, когда в одно крошечное мгновение вся Ойкумена наполняет тебя, растворяет в солнечной вспышке, чтобы затем выплюнуть, как нечто непригодное и бесполезное.