С одной стороны, Шанти совершила страшное преступление и должна была понести суровое наказание, но, с другой, она действовала не по своей воле, а повинуясь Губителю. Тем более, что излеченный богом Солнца Гамеш, продолжавший любить жену и мечтавший о встрече с ней в потустороннем мире, не хотел чтобы ее душа после казни вечным неприкаянным странником скиталась по земле. Он просил Совет мудрейших, в который в то время входили и люди, и боги, пощадить Шанти. И было принято решение изгнать женщину, дабы дорога вернула покой в ее сердце, исцеляя разум от безумия и спасая душу от посмертных мук… Это все, — она взглянула на Евсея, — но здесь не говориться об обряде.
      — Конечно. Обряд записан в Своде законов городов.
      — И что это за обряд? Расскажи мне! — ей было так интересно! Глаза девочки зажглись, взгляд впился в лицо караванщика, и Мати замерла, вся обратилась в слух, не желая пропустить ни одного слова.
      — По истечении срока, отпущенного изгнаннику на то, чтобы уладить последние дела и собраться в дорогу, на рассвете, едва солнце взойдет на небеса, горожане выходят на улицу, ведущую дорогой светила прочь из города. На камни мостовой бросают черепки старой глиняной посуды, злокозненные камни — вместилища злых духов, старые грязные простыни, одежды больных и немощных — все то, что несет на себе отпечаток беды и несчастья. И изгнанник, спускаясь вниз с холма Хранителя, собирает все это в большие наплечные сумки, чтобы унести зло с собой, прочь из города. Идущие же следом служители читают слова отречения — это как молитва, только очень длинная и черная, холодная… Она нужна, чтобы защитить стены города от душ изгнанников, погибших в дороге, если те, желая отомстить, упросят Губителя в обмен за вечную службу подарить призрачный плащ и одну ночь на земле. Отречение читают трижды. Сначала закрываются все врата, установленные богами между землей людей и мирами призраков и духов, потом — запираются засовы и замки и, наконец, устанавливается нерушимая печать. Сколь бы ни был огромен город, последние слова троекратно произнесенного отречения смолкают в тот миг, когда изгнанники подходят к границе города — золотой черте на черной земле. Затем стражи достают мечи. Они рубят ими воздух за спинами изгнанников, разрывая нити священных связей. И, наконец, на земле рисуются знаки, символизирующие бога-защитника от демонских чар Саллухи.
      — Такой сложный обычай, — дослушав рассказ до конца, Мати зевнула. — И глупый, — чуть слышно добавила она.
      — Почему? — удивился караванщик. Сам он считал его одним из наиболее строгих и четких обрядов, единственной целью которого было защитить город от злых духов.
      — Если Губитель захочет, Он всегда добьется своего, разве не так? Неужели же слово человека остановит его?
      — Слово, подкрепленное именем бога… — и, все же, говоря это, он понимал правоту Мати, ведь Саллухи — один из младших богов. Он не справится с тем, кто сумел затуманить рассудок самого владыки небес. Но если все обряды бесполезны… — Милая, это делается не для того, чтобы воспрепятствовать воле бога, нерушимой для нас, простых смертных, а дабы остановить людей, готовых ради слепой мести совершить самые черные грехи мира… — снежные силы, он пытался объяснить маленькой девочки то, что были в силах понять лишь Хранитель, служители и стражи…
      Девочка промолчала в ответ. Ей было все равно. Она получила свою историю, над которой теперь можно будет фантазировать длинными днями пути, заполняя время и представляя себя идущей совсем иными дорогами. Что же до смысла обряда… Только горожанину могло прийти в голову взывать к Саллухи. Повелитель небес — вот единственный, кто способен защитить от мертвого дыхания Нергала. Жаль, что он болен…
      И тут кто-то отдернул полог повозки. В проеме показалась голова Ри.
      — Мати, пошли-ка со мной, — не спрашивая у девочки, хочет ли та куда-то идти, он взял ее за руку, повлек за собой.
      — Но я не хочу! — запротестовала та.
      — Что-нибудь случилось? — оторвавшись от своих мыслей, вскинул голову Евсей.
      — Простите, учитель, — паренек, в первый момент не заметивший взрослого, сидевшего в темном углу повозки, выглядел сконфуженным. — Ничего не произошло, — поспешил он ответить на вопрос караванщика, надеясь, что за разговором тот забудет о его проступке. — Просто Шамаш собирался познакомить малышей со сказочными маленькими человечками. Он решил, что Мати должно быть интересно…
      — Да! — глаза девочки загорелись. Она метнулась к пологу, но, все же, в последний момент остановилась, склонилась над волчатами, чтобы прошептать: "Спите крепко. Я только взгляну на сказочных человечков и быстро вернусь к вам", — и выскочила из повозки.
      Ри задержался. Он решил, что должен договорить до конца фразу, которую так немилосердно прервала маленькая торопыга:
      — …И попросил кого-нибудь сбегать за ней.
      — Спасибо, — кивнул караванщик. На его губы легла улыбка: он был рад, что Мати отправилась играть, вместо того, чтобы вести разговоры, на которые, по его мнению, было грешно тратить минуты тепла и магии солнечного края.
      — Учитель, мы сегодня будем составлять летопись? — по выражению лица паренька было видно, что у него были совсем другие задумки на этот день, но он не мог не спросить — Ри был горд тем, что ему, словно взрослому, дали настоящее серьезное поручение и не хотел, чтобы Евсей пожалел о своем выборе.
      — Нет, — разумеется, тому не составило труда понять, что творилось в этот миг в душе юноши, но он не выказал этого ни взглядом, ни словом. — Постарайся получше рассмотреть этот мир, поброди вокруг. Попроси Сати помочь тебе собрать цветы и травы. Нам нужно будет для летописи набрать побольше образом, мыслей, чувств. Пусть они созреют в душе. Что же до бумаги — сядем за нее завтра.
      — Хорошо, учитель! — проговорил вмиг повеселевший Ри. Теперь он мог отправиться на прогулку с Сати, отвечая всем, кто будет интересоваться, почему они слоняются без дела, что он выполняет поручение помощника хозяина каравана.
      Евсей и глазом моргнуть не успел, как тот исчез.
      Караванщик тоже двинулся к пологу. Больше не было нужды сидеть в повозке. И, потом, ему тоже следовало бы получше осмотреться. Вряд ли еще когда-нибудь посчастливиться побывать в мире чудес.
      Его взгляд на миг привлекли к себе волчата, заскулившие во сне. Вздохнув, Евсей приблизился к ним, осторожно погладил, успокаивая. Он силился отыскать в своем сердце тень того страха, что, до сего дня всегда жил в нем, рождая ненависть и стыд — что бы ни явилось причиной, мужчине не пристало бояться. Но на душе был покой. Излучаемое зверками тепло усыпляло…
      — Нет, — подавив зевок, прошептал он, — я не могу с вами остаться. Мне нужно идти. А вы спите. Говорят, дети растут во сне… Пусть великая госпожа Айя пребудет рядом, защищая ваши души от всех демонов грез, — и Евсей выбрался из повозки.
      Ярко сверкавшее полуденное солнце заставило его зажмуриться. Прошло какое-то время, прежде чем глаза, привыкнув к свету, начали различать образы.
      Повозки стояли посреди зеленого поля, покинутые их обитателями. Возницы уже давно распрягли оленей, позволив животным отдыхать по собственному усмотрению — попастись на лугу, сходить на водопой к текущей чуть в стороне небольшой звонкой речушке или подремать, греясь в лучах жаркого солнца. На всякий случай, боясь, что они могут потеряться в неизвестном сказочном мире, несколько дозорных посменно приглядывали за животными, примеряя обязанности городских пастухов.
      Осмотревшись, Евсей увидел Мати. Она только-только успела добежать до сидевшего на высоком зеленом берегу реки в окружении детей Шамаша, который что-то негромко рассказывал заворожено слушавшим его малышам.
      Их матери, оставив своих чад на попечение мага, бродили по полю, весело переговариваясь между собой и собирая целебные травы, которые так пригодятся в дороге.
      Даже рабы, предоставленные сами себе, наслаждались красотой и покоем магической земли. Женщины пели звонкие городские песни, восхвалявшие силу Хранителя и доброту повелителя небес.
      Караванщик вдохнул полной грудью дурманный, наполненный запахами трав и цветов, воздух и замер, закрыв глаза. Несколько мгновений он просто стоял и блаженствовал, подставляя лицо под дыхание теплого ветерка и жаркие лучи желтого солнца.
      Евсей не знал, куда ему пойти. Понимание того, что ему все равно не удастся за один короткий день осмотреть казавшийся беспредельно огромным мир, не поощряло к действию. Более всего караванщику хотелось упасть в траву, раскинуть руки и, словно когда-то давно в детстве, лежать, следя за тем, как по синим шелкам небес плывут белые птицы — облака, которые, меняя очертания, представлялись то прекрасным лебедем, то великим драконом, то крылатым быком Шеду, созданным богами для того, чтобы охранять все границы и пределы от посягательств чужаков, то самой госпожой Айей — беловласой богиней, несущейся на крыльях ветра.
      Евсею стоило немалого труда удерживать себя от соблазна… "А почему бы и нет? — к собственному немалому удивлению оставаясь абсолютно спокойным, подумал он. — Пройдусь немного, отыщу какое-нибудь тихое спокойное местечко и предамся мечтам", — и он зашагал прочь от повозок.
      В небе вились стайки птичек, весело щебеча, зовя за собой. В густой зеленой траве стрекотали кузнечики, не обращая никакого внимания на вторгшегося в их владения человека, и лишь когда он подходил слишком близко — поспешно отпрыгивали из-под его ног, недовольно шурша травой. Над землей порхали разноцветные бабочки — белые, желтые, голубые и даже огромные, с причудливым узором на крыльях и длинными тонкими усиками шоколадницы. На миг внимание караванщика привлек к себе протяжное жужжание — над цветками пролетел толстый мохнатый шмель.
      "Может быть, стоит сказать Шамашу, что Мати боится жуков? — караванщик как раз подходил к берегу реки. — Нет, — он решительно повернулся и зашагал в другую сторону. — Это наилучшее место для того, чтобы расстаться со своими страхами. Его магия уже помогла мне. Пусть она излечит и малышку".
      Он спустился к воде, снял ботинки и, закатав брюки, осторожно вошел в реку. Ее прохладные волны осторожно касались ног, песок был мягок, словно пух. Под прозрачной кромкой меж камней скользили блестящие рыбки.
      Евсей раздумывал, что бы ему сделать — искупаться или, соорудив удочку, половить рыбки для ухи… И тут он увидел… По лазурной глади, спокойны и величавы, плыли два лебедя — черный и белый. Их маленькие головки с длинными красными клювами были опущены на грудь, перья сложенных крыльев трепетали на ветру.
      — Великие боги! — прошептал караванщик. Он застыл на месте, не решаясь пошевелиться, боясь нарушить покой мира и спугнуть птиц.
      Они не просто пришли из легенд, а были самим духом магического края. Лишь в реальном мире для них не осталось места. Города — островки тепла и света — были слишком малы и тесны. Им ли, духам свободы, жить в клетках, пусть даже золотых? Пустыня бесконечна и величественна, но ее лютый холод замораживает воздух, не давая подняться над землей, завораживая дыхание, отнимая жизнь.
      Лебеди не замечали караванщика, чужого их духу. Медленно и величественно птицы подплыли к тому месту, где сидел Шамаш, остановились, закружились на месте, вытянув шеи, захлопали крыльями по воде, привлекая к себе внимание.
      Ребятишки увидели их, вскочили на ноги, что-то закричали, показывая на удивительных гостей пальцами.
      Евсей был слишком далеко, чтобы разобрать слова, но он видел, как, на миг повернувшись к Шамашу и выслушав то, что он хотел им сказать, несколько малышей бросились назад, к повозкам. Поспешно вернувшись, они притащили с собой буханки хлеба. Разломав их на маленькие кусочки, детишки спустились к воде: кормить птиц. Размахиваясь, они, что было сил, кидали кусочки лебедям, смеясь, наблюдая за тем, как эти удивительные создания ловили корм, макая его, словно в молоко, в чистую речную воду.
      Евсей качнул головой:
      "Правду говорят, что души приходят из сказочных земель, — думал он. — Пока у маленьких детей память прошлого чиста и свежа, они готовы поверить во все, что угодно… Вернее, они хотят верить. Потому что в мире чудес вера — дыхание жизни… И нет ничего невозможного, когда даже само это слово принадлежит только земле людей…"
      Оставив голубую ленту реки за спиной, он пересек луг, погружаясь по пояс в густые пахучие травы, шептавшие заклинания и колыхавшиеся од порывами ветра.
      У горизонта показался лес. Высокие, вставшие до самого неба деревья манили в свои объятия, и Евсей, поддавшись этому чувству, направился к ним.
      Он был полон чудес. По зеленым ветвям прыгали, цокая, рыжехвостые пушистые белки. В кустах мелькали длинные уши пугливых зайцев. А такого обилия грибов и ягод караванщик не видел никогда в жизни, хотя ему довелось пройти на своем веку множество лесов, окружавших города.
      "Сказка!" — ему приходилось снова и снова напоминать себе, слишком уж реальным казалось все вокруг.
      Малина была огромной и сочной, пахла свежестью и сладостью… Караванщик не смог удержаться. Сорвав несколько ягод, он поднес их к лицу, повнимательней рассматривая и вдыхая аромат, а затем, с некоторым сожалением, отправил в рот. Потом еще, еще… Он остановился лишь когда язык с непривычки стало щипать, а крохотные косточки, застряв в зубах, начали неприятно поскрипывать.
      "Интересно, кто-нибудь додумается взять лукошки и пойти собирать грибы и ягоды? — подумал он. В первый миг Евсей даже пожалел о том, что Шамаш удерживает детей в поле, вместо того, чтобы отпустить их в лес. Но потом увидел: рядом с знакомыми кустами малины и ежевики, поднимались, маня к себе спелыми красными ягодами, растения, невиданные на земле… Ему сразу же вспомнилось, что в сказочных владениях богов не все ягоды съедобные. Некоторые ядовиты по природе, другие несут на себе заклятия, случайно упавшие на них с уст Губителя, когда тот снаряжал свои стрелы, готовясь поразить ими всех, кто по какой-то причине прогневал злопамятного, не знающего ни жалости, ни сострадания, бога. — Нет, это не сама сказка, а мир, созданный Шамашем по ее образу, — пытался он успокоить себя, — а, значит, в нем не может быть зла, — но беспокойство, наверное, сродни тому, что испытал Лис, узнав, что все они перенеслись в земли чуда, не покидало его. — Шамаш не знает всего… Нет, он, конечно, знает, просто… Возможно, он понимает все иначе, и то, что представляется ему абсолютно безопасным, нам может грозить бедой. Ведь мы — простые люди, а не небожители… И не бестелесные души, которым не приходится заботиться о сохранении жизни… Так или иначе, пусть уж лучше дети будут в поле, под защитой наделенного даром. Взрослые же должны сами о себе позаботиться — им дана голова, чтобы думать, и память, чтобы помнить, чего опасаться, чего — нет".
      Караванщик убедился в своей правоте, заметив рядом с низенькими кустиками черники заостренные листики и черные, собранные в горсти ягоды бузины. "Как просто маленькому несмышленышу, стремящемуся все попробовать на вкус, обмануться и отравиться, возможно, платя за любопытство самой жизнью", — он со злостью придавил растение ногой к земле, сбивая ягоды и втаптывая их в черную, жирную землю.
      Он собрался вернуться, предупредить остальных об опасности, чтобы все были осторожны в лесу, но тут его внимание привлекло какое-то серебристое свечение. Оно манило к себе, обещая раскрыть все тайны мироздания. И Евсей, хотя и понимал, что за внешним блеском может скрываться беда, сдавшись на милость победившему его чувству, не в силах более контролировать свои мысли и движения, пошел вперед.
      Шаг, другой… Его губы зашептали молитву, надеясь, что ее слова вырвут дух из власти необъяснимого. Но звучавшая в заклятии глубокая, незыблемая вера лишь усилила свечение, сделала так, что оно замерцало, переливаясь различными цветами радуги, словно крошечная капелька росы на серебряной нити расстеленной между деревьями паутины.
      В какой-то миг Евсею стало страшно. "Где же тот паук, что, расставив сети, ждет, когда в них попадет добыча?" — думал он, глядя вокруг в поисках своего убийцы. Но вокруг не было ни души.
      Еще один шаг… И деревья вдруг разошлись, открывая светлую полянку, в сердце которой словно магическое зеркало сверкало на солнце маленькое лесное озерце, полное тихой грусти одиночества и великой мудрости вечности.
      Над водой вились огромные синекрылые стрекозы, разнося на своих прозрачных крыльях брызги солнечного света, внизу, в окружении больших зеленых листьев, плавали, вбирая в себя силы всех стихий, белоснежные кувшинки.
      И тут… Ему показалось, что он слышит чистый женский голос, певшей протяжную песню на далеком незнакомом языке. Разум был не в силах понять смысла слов, душа, предавшись магии удивительно нежной и глубокой мелодии, не хотела искать ответов, которые могли бы только разрушить гармонию всего сущего, складывавшуюся из множества маленьких линий и каменьев, сердце же, забыв обо всем на свете, влеклось лишь туда, где, на большом камне-валуне у самой кромки воды сидела, распустив длинные песочного цвета волосы, прикрываясь ими, словно плащом, сказочная певунья.
      Караванщик приблизился к ней, остановился в нескольких шагах и замер, не смея окликнуть, заговорить…
      Казалось, прошла целая вечность, прежде чем песня закончилась, незнакомка, наклонясь к воде, сорвала кувшинку, собираясь вплести ее себе в волосы и, вдруг, словно очнувшись ото сна и ощутив на себе чей-то пристальный взгляд, оглянулась.
      Ее юное лицо было так прекрасно, полные жизни и света золотые глаза столь завораживающе глубоки, что от одного взгляда захватывало дух, немели уста, сердце, сбиваясь с ритма, то застывало, то, внезапно срываясь с места, бешено стучалось, несясь неизвестно куда.
      "Кто ты?" — алые, столь желанные и манящие уста не шевельнулись и слова, сложившись из дыхания тишины, родились в самом разуме, пронзая его тонкими острыми иглами, причиняющими не боль — блаженство.
      — Караванщик, — губы отказывались слушать его и Евсею стоило немалого труда, чтобы заставить их подчиняться себе. — Прости меня, госпожа, — не на миг не сомневаясь, что перед ним одна из богинь, он опустился на колени, склонил голову, выказывая Ей свое почтение, — прости за то, что осмелился прервать Твое уединение.
      "Подойди, — ее голос был столь мелодичен, словно она и не говорила вовсе, а пела. — Не бойся меня, смертный, я не причиню тебя зла".
      — Кто Ты, прекраснейшая из богинь? — делая шаг вперед, наконец, осмелился прошептать вмиг высохшими, побледневшими губами Евсей.
      "Нанше," — ее глаза погрустнели, в голосе зазвучали нотки тревоги.
      — Госпожа предсказаний…
      "Да, смертный, и их тоже… Хотя, поверь мне, я была бы куда счастливее, оставаясь лишь хозяйкой подводных пределов. Может быть, тогда люди не сторонились бы меня, словно я дочь Нергала, а не мудрого Этли. Вот и в твоих глазах зажегся страх…" — она опустился голову на грудь. Волосы шевельнулись, открывая спускавшийся в воду покрытый серебристый чешуей рыбий хвост, заменявший подводной богине ноги.
      — О прекраснейшая, люди помнят Тебя и почитают!
      "Почему же я чувствую себя покинутой и забытой всеми, брошенная здесь совсем одна? Почему смертные перестали звать меня, прося истолковать сны, рассказать о дне грядущем?"
      — Мир изменился, госпожа. Озера и реки многие тысячи лет спят под толстым панцирем льда. Мы просто не можем Тебя позвать… — как жаль! Ему бы так хотелось постоянно видеть Ее, любоваться…
      "Ах да, Шамаш… Я слышала об этой выходке Нергала", — глядясь в озерную гладь, богиня провела ладонью по волосам, поправляя кувшинку.
      — Выходке? — караванщик почувствовал, как его душу пронзила огненной стрелой страшная боль. Очарование начало ослабевать. Как можно называть выходкой то ужасное злодеяние, что положило конец существованию целого мира, его мира?!
      "Вряд ли дело зашло бы так далеко, — та слышала не только слова, но и мысли смертного, однако, голос продолжал звучать спокойно и ровно, когда ей было абсолютно безразлично, что думал ее собеседник. — Можешь успокоиться, смертный: боги не оставят вас. Скоро все измениться…"
      — Когда, моя госпожа? — ему так хотелось верить в это!
      "Что значит век для бессмертного? Он лишь краткий миг на плаще вечности. Я ясно вижу грядущее. Перемены коснутся вашего рода во мгновение ока. Но сколько минует до той поры лет на земле, о том мог бы сказать лишь Шамаш, отмеряющий счет дней в вашем мире. Шамаш… — богиня на миг задумалась. В ее глазах разлилась печаль. — Как мне жаль его! Это Айя, лишь она виновата во всех постигших его бедах! — в голосе зазвучали нотки злости. — К чему было, зная, что Нергал в нее тайно влюблен, выставлять всем на показ свое семейное счастье? Неужели она думала, что сможет безнаказанно мучить такого грозного и необузданного, как сама стихия, мужчину? И чего она добилась? — Нанше качнула головой. Ее волосы, словно превратившись в водопад, зашумели, заскользили золотыми потоками по точеным каменным плечам, укрытым тончайшими серебряными тканями. — Воистину, Айя достойна Нергала, а не своего мужа, — она взглянула на застывшего перед ней караванщика, в глазах которого читались удивление и ужас. Он не мог поверить… Но ведь это были слова самой богини! Кому, как не ей знать, что происходит на небесах… — Если ты не веришь мне, спроси у моей подруги, Гештананны. Она знает все, будучи летописцем подземного царства. Но можешь не сомневаться: она тебе скажет то же самое. Ничего, Айя получит то, что заслужила. Как ты думаешь, почему она неотступно следует теперь за своим мужем? — богиня, став вдруг похожей на сплетничавшую рабыню, огляделась, будто проверяя, нет ли рядом кого-нибудь, кто мог бы подслушать ее слова. — Она знает, что Нергал добавил в яд, поразивший Шамаша, особое заклятие, которое сделает так, что бог Солнца всем сердцем полюбит ту, которую первой увидит, очнувшись от забытья. Только это все равно будет не Айя! Как бы та ни старалась! — тонкие губы богини растянулись в ехидной усмешке. — Ведь Нергал набросил ей на плечи свой плащ — невидимку! И он ждет, с удивительным для него терпением и нескрываемым злорадством, когда, отвергнутая любимым мужем, она придет к нему не как госпожа, а брошенная собака!"
      — Великие боги! — сорвалось с уст караванщика.
      "Не жалей ее, смертный. Богиня снегов никогда не была милостива к вам… И не тревожься за Шамаша. Мне известно, как вы почитаете его, сколь много он для вас значит. Прежние силы вернутся, разум прояснится, сердце оживет. Он будет счастлив. И пусть свет солнца скрывает от меня образ той, которая будет идти с ним рядом, воистину, ею станет достойнейшая из богинь!"
      — Госпожа… — ему о многом еще было нужно спросить небожительницу, но тут, вдруг, Ее очертания стали тускнеть, образ подернулся дымкой, затрепетал, теряя очертания. Еще миг — и на камне осталась лишь белая кувшинка, в печали склонившая головку к покинутой ею воде.
      Евсей хотел подойти, коснуться, надеясь, что хрупкий цветок сохранил в себе отблеск тепла прекрасной богини, но тут…
      "Смертный!" — в его голове вновь зародился голос, на сей раз — задумчивый и тихий.
      Обернувшись, караванщик увидел стоявшую на песчаном берегу сероволосую женщину с тонкими одухотворенными чертами лица.
      — Кто Ты, госпожа? Могу ли я что-нибудь сделать для Тебя? — на сей раз Евсею было куда легче заговорить с гостьей, справившись со своими чувствами и мыслями.
      "Ты уже делаешь, — ответила та, не двигаясь с места. Ее волосы, сливаясь с паутинками, из которых были сплетены ее одежды, трепетали на ветру, наполняя все вокруг тихой мелодией. — Я Гештинанна".
      — Летописец подземного царства…
      "Да. Ты хорошо знаешь легенды, — богиня приветливо улыбнулась. — Похвально. Сейчас в подземный мир приходит все больше душ тех, кто, ограничиваясь именами пяти-шести старших богов, не утруждает себя памятью обо всех остальных… Однако я отвлеклась. Моя подруга Нанше говорила с тобой…" — она умолкла, внимательно глядя на смертного, словно ожидая, что тот ответит ей, хотя в Ее словах и не было вопроса.
      — Это так, моя госпожа, — Евсей склонился в низком поклоне.
      "Обычно она забирает у смертных память о встречах. Но не на сей раз. Не стану этого делать и я. Мне хочется, чтобы ты все хорошенько запомнил и, вернувшись назад, записал. Ваш мир входит в новый священный цикл. Ему нужны новые легенды".
      — Конечно, моя госпожа… Госпожа, означает ли это, что Ты поддерживаешь мое стремление к символам?… - несмотря на всю благосклонность небожительницы, он не осмелился спросить ее напрямую.
      "Смертный, я знаю, что другим богам нравится, когда с ними говорят загадками и иносказаниями, но я люблю открытую речь, четкую и ясную, как то, что записано в Книге судьбы… Впрочем, это ничего не меняет. Мой ответ будет таков: не отказывайся от этого, что бы тебе ни говорили другие. Но при этом не отдавай свой разум во власть эмоций. Составляя легенды, помни, что сам ты живешь в обычном мире и, каких бы удивительных событий ты ни становился свидетелем, знай: они — лишь искры от костра, света пламени которого твои глаза не в силах перенесть, а потому никогда не увидят. Прощай", — и она исчезла, словно тень в полуденный миг, не оставляя даже следов на песке.
      Евсей вновь остался один. Он застыл на месте, не смея шевельнуться, терпеливо ожидая последнего гостя, зная, что, следуя законам мироздания, если произошли две чудесные встречи, то должна случиться и третья. Но разве мог он предположить…
      "Ты не меня ждешь, смертный?" — заговорила с ним еще одна богиня. Голос этой гостьи был бесстрастен и тверд. Так говорят властители, уверенные в своей силе, ожидая не ответа, а внимания и подчинения.
      Матовая кожа, белее мела, тонкие синеватые губы, длинные черные как смоль волосы, падавшие на укрытые сумраком подземных миров плечи, окруженные длинными бархатными ресницами чуть раскосые кошачьи глаза и призрачные трепетные крылья за спиной.
      Евсею не нужно было спрашивать у богини имя. Он не мог не узнать Ее — великую госпожу подземного мира, царицу земель, населенных душами умерших, повелительницу призраков и теней, неприкаянных и заблудившихся духов, богиню Кигаль.
      — Госпожа, — прошептал караванщик, падая ниц.
      "Встань, смертный, — казалось, что с губ богини сорвался вздох. В Ее голосе звучали грусть и усталость. — Мне нужно поговорить с тобой".
      Тот с трудом и сожалением оторвался от земли, которая казалась тем единственным, что было способно удержать душу от падения в бездну мрака. Застыв, коленопреклоненный, с прикованным к земле взглядом, он ждал, чего потребует от него богиня.
      "Эта маленькая сплетница Нанше рассказала тебе много такого, что смертному знать не положено, — она говорила медленно, словно раздумывая, как ей поступить дальше. — Однако, возможно, это и к лучшему… Мой муж, Нергал, решил поиграть судьбами богов так, словно мы — обычные смертные… — в ее голосе вспыхнула ненависть, в словах сквозил с трудом сдерживаемый гнев. — А самое обидное, — прозвучал болезненный, полный обиды смешок, — что сестрица Инанна, забыв о родственных чувствах, предав и меня, и нашего брата Шамаша, думая лишь о власти — великой и всеобъемлющей, стала на его сторону…" — качнув головой, она умолкла.
      Евсей терялся в догадках. Он никак не мог понять, что происходит, почему грозная богиня откровенничает с ним, вместо того, чтобы безжалостно покарать за любопытство. Но разве смел он спросить Ее?
      "Гештинанна права — кому-то нужно создать новые легенды, — богиня отвечала на мысленные вопросы, как на произнесенные слова… А, может, погруженная в свои мысли, она просто не обращала никакого внимания на смертного, стремясь… выговориться? Поделиться своей печалью и болью? Непонятно… — Ты должен знать все, чтобы легенды были такими… — едва заметная нерешительность, будто она не сразу смогла найти нужное слова, выдавала ее волнение, — такими, какие они должны быть".
      — Но почему я? — он был так поражен всем происходившим, что разум уже начал отказываться верить в реальность окружавшего его мира.
      "А почему нет? — что бы там ни было, богиня не собиралась открывать смертному все тайны. Нет, она была готова поделиться лишь тем, что считала нужным. — Того, что ты узнаешь, будет достаточно для твоей миссии, — нет, все же она, видимо, читала мысли смертного, снисходя до стремления понять его чувства. — Большее же знание может стать не только лишним, но и опасным — для тебя, ибо мой супруг слеп в своей ярости, и для моих планов, когда сейчас, в самом начале, они тонки как нити паутины. О нет, я хочу, чтобы все свершилось совсем не так, как задумал Нергал! Это он приползет ко мне, словно побитая собака, прося о прощении! Я услышу, как Инанна признает свое поражение и, наказанная богами, наденет ветхие одежды забвения и скорби — имея горячо любимого мужа, такого слабого и беззащитного, она ощутит всю силу моей мести! Но не это главное, — ярость угасла столь же быстро, как возникла. Ее голос вновь стал тих и печален. — Мне жаль брата. Я вовеки не прощу их за то, что они с ним сделали… Никогда не считала маленькую Айю лучшей партией, но это был его выбор. И лишь ему и никому другому решать, какой должна стать вторая половина вечности…" — она умолкла. И Евсей, боясь, что богиня исчезнет так же быстро, как и две первые, преодолевая страх, заговорил с ней:
      — Великая госпожа, Ты рассказала мне очень много и, все же, слишком мало. Прости меня, но я всего лишь жалкий смертный, тень, лежащая в пыли у Твоих ног. Дабы я смог выполнить Твою волю, умоляю, ответь: что ждет нас впереди?
      "Если я скажу, Нергал, узнав правду, получит оружие, способное нарушить ткань вечности и изменить грядущее. Нет, я не стану этого делать, ибо не хочу, чтобы нечто подобное свершилось. И ты не хочешь — тогда твои дети, вместо того, чтобы стать свидетелями весеннего воскрешения, уснут вечным сном в ладонях зимы, лишаясь прошлого и будущего… В людском мире и так достаточно бед, чтобы немилосердно умножать их число".
      — Но как же мне быть? Как мне исполнить Твою волю, не зная главного?
      "Спроси у человека одной с тобой крови, и ты узнаешь все, что тебе необходимо для начала. Будь старателен и полон вдохновения и, в конце пути, когда ты вновь придешь сюда, возможно, Гештиннна возьмет тебя в свои помощники, как это случилось с твоими предшественниками — составителями легенд прежних священных циклов", — сказав это, Эрешкигаль исчезла.