И Атен, не выдержав, спросил:
      — Неужели в твоем мире подобное… — он так и не смог подобрать нужное слово, — было возможным?
      Тот кивнул, затем тихо произнес:
      — Многим казалось, что обман — лучшее средство в борьбе с колдунами.
      Караванщики только переглянулись, не найдясь, что сказать на это.
      А Шамаш продолжал: — Возможно, будет лучше никому не приближаться к трещине. Ее края могут обрушиться.
      — Нужно отметить опасный участок, прежде чем искать способ обойти его.
      — Это не сложно, — он подошел к замершим в стороне, ожидая приказов, дозорным, взял из рук одного из них длинную палку-вешку с черной сигнальной лентой на конце, покрутил в руке, словно рассматривая со всех сторон, и, легко размахнувшись, бросил, как копье. Превратившись в полете из одной в множество, она устремилась вперед, рассыпалась, как брошенная на землю пригоршня соломинок, и уже через мгновение шагах в ста от караванщиков вырос частокол, прошедший чертой, казалось, через всю пустыню, от горизонта до горизонта.
      — Да… — только и смог прошептать Атен. Он мотнул головой, словно не веря до конца, что увиденное им реально и пытаясь стряхнуть наваждение.
      — Что-то не так? Мне казалось, у вас нет закона против колдовства.
      — Конечно нет, — поспешил заверить его хозяин каравана. — Просто это так неожиданно и… Мы никогда не видели ничего подобного… Скажи, а как далеко простилается эта трещина?
      Маг пожал плечами:
      — Сейчас — недели на две в ту и другую сторону. Но она растет.
      Караванщик побледнел:
      — Выходит, мы все-таки попали в эту ловушку и теперь обречены, — мрачный, пробормотал он.
      — Я не понимаю тебя, — глаза Шамаша смотрели на собеседника настороженно сощурившись.
      — Мы не можем сойти с караванной тропы… — Атен повернулся к своему помощнику: — И, все же, я не верю, что мы в безвыходном положении… — он бросил быстрый взгляд на Хранителя, но тот был погружен в свои мысли и не заметил этого. — Можно повернуть назад, воспользовавшись своим правом.
      — Мы слишком далеко ушли от последнего города. У нас не хватит продуктов и тепла, чтобы вернуться… — собственно, Евсею было незачем говорить это, когда Атен и так все понимал.
      — Тогда попытаемся обойти трещину. Если другого способа нет… В конце концов, мы можем провести расчеты, подсчитать шаги…
      — Ты забываешь о законе…
      — Но нельзя же просто сдаться и ждать конца!
      И, все же, какие бы слова ни произносились, в глубине души, трепетавшей, стонавшей от боли, оба караванщика понимали, что бессильны в обрушившейся на них беде. Однако, не желая принимать то, что казалось неизбежным, они продолжали искать лазейку, путь к спасению…
      — Ладно, — опустив голову на грудь, пробормотал Атен, — от того, как мы поступим, будет зависеть судьба всего каравана. А раз так, пусть решает сход, — он повернулся, собираясь уходить… И, все же…
      "Нет, — остановившись, караванщик качнул головой. — Я не могу сказать людям, шедшим со мной столько лет по тропам снежной пустыни, что сейчас, когда, казалось бы, все беды должны остаться позади, их дороге пришел конец…Если я сделаю это, они могут поверить в слова чужаков, в то, что караван проклят богами и осужден ими на медленную мучительную смерть…"
      — Почему нельзя обойти трещину? — прерывая размышления, донесся до него голос мага. — Это заняло бы не так много времени, как кажется, когда трещина наклонена в сторону прочерченного вами пути и, идя в обход ее, караван будет, пусть не так быстро, как раньше, но все же приближаться к городу. Или дело лишь в том, что вы боитесь сойти с тропы? Но почему? Ночи ясны и всегда можно будет сверить направление по положению звезд.
      — Шамаш… — вздохнув, хозяин каравана на миг замолчал, качнул головой… — Скажи, в твоем мире были законы, которые никто не смел нарушить даже перед лицом смерти?
      — Чьей смерти?
      Его собеседники переглянулись. Им был непонятен вопрос Хранителя.
      — Насколько я знаю историю своего народа, — тем временем продолжал колдун, — не было ни одного случая, чтобы кто-то пошел против закона ради спасения собственной жизни. Да никому подобная мысль вообще не пришла бы в голову, когда мы всегда воспринимали смерть много легче, чем лишенные дара. Наши легенды… Впрочем, сейчас не об этом разговор. Когда речь шла о спасении ребенка, брата, любого сородича, мы делали все, что в было в наших силах, но не нарушали при этом данных обетов. Если же нужно было помочь доброму человеку, этому не могли помешать никакие законы.
      — Странные обычаи, — пробормотал Атен. — Помогать чужим и не задумываться о том, что будет с тобой, — он качнул головой.
      — Почему тебя удивляет стремление моего народа отблагодарить тех, кто был добр к нам? Разве не это же чувство движет вами, когда вы говорите мне о своей признательности? И как связан твой вопрос с судьбой каравана и твоим нежеланием сойти с тропы?
      — Законы снежной пустыни запрещают нам осознанно покидать тропу, — промолвил Евсей. — Мы можем случайно сбиться с пути в метель, но не должны делать этого по своей воле.
      — Но как можно соблюдать закон, который нельзя не нарушить, ведь на просторе снежной пустыне нет ни одной дороги, приметы, никаких отметок? Все караванные тропы существуют только на картах.
      — Солнце. Оно наш проводник. Мы можем идти лишь вслед за ним, только по его следам, не сворачивая ни вправо, ни влево более чем на один день пути. Закон позволяет нам однажды повернуть назад и пойти против движения солнца, но это все, что нам разрешено.
      — А как же ночью, когда светило заходит за горизонт?
      — Его место занимает луна, указывая дорогу и следя за тем, чтобы никто не посмел нарушить заповеди во время отсутствия повелителя небес. Боги не оставили нам никакой лазейки… — Евсей, вздохнув, опустил голову на грудь.
      — Поэтому я и спрашивал, знакомо ли тебе это чувство: невозможность нарушить закон даже ради спасения.
      Колдун кивнул. Он умолк, глядя на безмятежный простор снежной пустыни.
      Спустя какое-то время, почувствовав, что немая пронизывающая тишина начала охватывать тело и разум сетью оцепенения и безнадежности, хозяин каравана вновь повернулся к Хранителю:
      — Шамаш, помоги! — проговорил он, переборов свою гордость, решившись произнести слово, которое, казалось, вырвал из своей памяти. — Сейчас только ты сможешь спасти…
      Тот отвел взгляд от горизонта, какое-то время молча смотрел в глаза караванщика, а затем тихо спросил:
      — Как? Известен ли тебе способ, которым маг мог бы сделать это?
      — Но… — Атен не знал, что и сказать. — Неужели ты не знаешь…
      Шамаш остановил его:
      — Конечно. Есть множество путей. Но все они принадлежат другому миру. Прибегнув к ним, я могу нарушить узор судьбы этой земли, что приведет к переменам, которые изменят ее, и совсем необязательно к лучшему. Однако если другой возможности нет…
      — Постойте, — вмешался в их разговор Евсей. — Шамаш, — в его глазах горел огонь прозрения, — в легендах говорится, что бог Солнца, именем которого ты назван, в годы своего владычества строил для странников, путешествовавших вместе с ним по просторам земли, призрачные мосты через бурные потоки и горные ущелья…
      — Что ж, — тот кивнул, но лицо его по-прежнему оставалось хмурым, — я могу перебросить через трещину ледяной мост. Но хватит ли у вас веры ступить на него?
      — Ты же знаешь, люди всецело доверяют тебе…!
      — Дело не в доверии, а в вере. Тут надо верить в колдовство, не допуская ни малейших сомнений в том, что подобное возможно… — он вновь на миг задумался. — Впрочем, есть способ сделать так, чтобы все удалось.
      — Какой? — караванщики встрепенулись. В их глазах зажглась надежда.
      — Во сне человек готов принять куда большее, чем наяву. Поступим вот как. Пусть караван остается здесь до прихода темноты. А на закате, когда все уснут, отправимся в путь.
      — Если рассказать людям о том чуде, которое должно будет совершиться ночью, они ни за что не заснут! — пробормотал Евсей.
      — Значит, нам не следует никому ничего говорить, — хмуро бросил Атен.
      Взгляды караванщиков скрестились.
      — Нам придется всех обманывать…
      — Чепуха.
      — Но если начнутся расспросы…
      — С чего это вдруг? Никто не будет ни о чем спрашивать, ведь никто кроме нас троих не знает истинной опасности, угрожающей каравану.
      — Подожди, Атен. Конечно, мы можем ничего не говорить. И даже солгать, но Хранитель… Мы не должны ставить его перед выбором: следовать своим законам или помогать нам. Вспомни, Мати говорила: Шамаш не может лгать.
      И караванщики снова повернулись к магу, ожидая, что тот скажет.
      — Это правда, — подтвердил тот. — Но если меня не станут спрашивать, ничто не мешает мне промолчать.
      — Никто не посмеет надоедать вопросами Хранителю!
      — Ну, — хозяин каравана облегченно вздохнул. — Тогда так и поступим. Шамаш, от нас что-нибудь потребуется?
      — Верить, — замолчав, он вновь стал всматриваться в снежную пустыню, словно что-то ища среди ее белизны. Однако когда караванщики собрались уходить, колдун остановил их: — Остался еще один нерешенный вопрос. Как быть со вторым караваном?
      — С кем?
      Шамаш, словно не замечая удивления в глазах своих собеседников, повторил:
      — Вторым караваном. Они не думали, что трещина будет столь велика.
      — Так эти… сами попали в ту ловушку, которую расставили для нас?! - Атен рассмеялся. — Ну и поделом им! Да и вообще, какое нам дело до чужаков, особенно после всего, что они сделали!
      — Вы спасли их, — маг и хозяин каравана словно говорили на разных языках.
      — А они за это… — нет, Атен прикусил язык. Он не мог быть грубым в разговоре с Хранителем, — вознамерились уничтожить наш караван!
      — Но вы спасли их! — в голосе колдуна зазвенели нотки ледяного ветра. — Теперь вы отвечаете за их жизнь перед богами и не можете оставить умирать!
      — Шамаш, — караванщик заставил себя успокоиться, мысленно повторяя вновь и вновь: "Никто не может оспаривать решение мага. Его воля выше законов земли". И, все же, не в силах принять этого, продолжал: — Я понимаю, ты считаешь, что нельзя проходить мимо чужой боли, обрекать на смерть того, кого можно спасти. Но, помогая, всегда берешь часть их ноши на себя, принимаешь часть чужой беды. Да и, потом, что бы там ни было, даже если между нами возникла какая-то связующая цепь, они сами разбили ее! Я не настаиваю… Мы сделаем все так, как ты считаешь нужным… Но…
      — Это твой мир, — наделенный даром в который уж раз удивлял караванщиков тем, что никогда не настаивал на своем. Впрочем, на этот раз было видно, что хозяину каравана не удалось его переубедить. Маг просто прекратил казавшийся ему бессмысленным спор.
      На миг он прикрыл глаза: — Ладно… Когда все решено… — и маг быстро зашагал назад, к своей повозке.
      — Прости…! - начал было Евсей, бросив яростный взгляд на Атена, но Шамаш только махнул рукой, спеша поскорее уйти.
      — Ты что?! - когда тот скрылся из виду, набросился помощник на спутника. — Зачем было спорить? Ну считает он, что мы должны позаботиться о чужаках, и что же? Какая, в конце концов, тебе разница?
      — Они чуть не убили Мати! Они заманили нас в эту ловушку! Они… Тебе что, этого мало? Тогда подожди, подожди, они еще не такое сотворят. В благодарность нам за помощь!
      — Но Хранитель…
      — Он сам хотел, чтобы все решения принимал я! Он пришел из чужого мира, отличающегося от нашего столь же, как небесные края отличны от земных. Он предупреждал меня, что избегает давать советы, ибо плохо знает снежную пустыню. Почему ты так уверен, что этот случай — как раз не то, о чем он говорил, чего он хотел избежать — ошибка, связанная с непониманием законов нашего мира?
      — А если ошибаешься ты? Твои глаза затуманены яростью и гневом, в них горит жажда мести…
      — Хватит! — резко прервал его Атен. — Он не стал возражать против моих объяснений, а, значит, согласился с ними, — не желая более ничего слушать, он с головой ушел в повседневные заботы, заставив себя думать лишь о том, что видел его глаз…
      Караванщики действительно ни о чем не стали их расспрашивать. Никого особенно не удивила даже остановка: подумав и рассудив трезво, люди решили, что время понадобилось для того, чтобы найти путь, позволявший каравану пройти мимо беды.
      А под вечер, когда все собрались в дорогу, подул ветер. В его дыхании не было ледяной злости. Стелясь по самой кромке земли, кружа, рождая крохотные, словно игрушечные, смерчи, он поднимал в воздух мелкую белоснежную россыпь снежинок, похожих на пудру, которые, тихо напевая, переговариваясь между собой, вились, заполняя собой бескрайний простор снежной пустыни, приравнивая миг к годам, успокаивая, усыпляя…
      Дождавшись, пока сонное заклинание начнет действовать, проверив прочность цепи, соединявшей повозки, и установив на последней, в самом конце каравана чудесный фонарь-маячек, Шамаш вернулся к головной повозке и замер. Он не торопился отправляться в путь, словно кого-то ждал…
      Ветер и снег, выполнив свою работу, улеглись, и колдун издалека увидел двух всадников, быстро приближавшихся к каравану.
      Они остановились шагах в пятидесяти. Один из чужаков поспешно соскочил на землю, бросил спутнику поводья, а сам, подбежав к магу:
      — Хранитель!… - слово словно вздох сорвалось у него с губ.
      — В тебе очень сильна вера, раз ты откликнулся на мой зов и поспешил сюда, не допуская никаких сомнений, — тихо проговорил Шамаш, не спуская взгляда с седого караванщика.
      — Мы знали, верили, что ты поймешь…! - его глаза светились радостью. — Мы всегда и во всем верно следовали законам пустыни, мы чисты перед богами и достойны… — он умолк, заметив, как печаль коснулась лица мага.
      — Я не упрекаю вас ни в чем, — тихо проговорил он. — Не мне судить тех, кто следует обычаям своего мира. Однако я никогда не приму их.
      — Но если так, зачем ты звал… — в его глазах непонимание начало перерастать в отчаяние.
      — Я не могу бросить вас умирать, хотя вы и сами выбрали смерть… Я проведу свой караван по магическому мосту над трещиной. Этот путь сохранится трое суток. Если ваша вера сильнее ненависти, воспользуйтесь им. И тогда вы будете спасены.
      — Мы никогда не будем спасены! — его голос был готов сорваться в крик. — Возможно, если бы мы остановили этот караван, боги простили бы нас…
      — Как можно заслужить прощение смертью невинных?
      — Невинных? Да что тебе известно о законах пустыни, Хранитель города?! - он ждал, что наделенного даром возмутят дерзкие слова, заденут, заставят задуматься, усомниться… что угодно, только бы разрушить непреодолимый и непоколебимый барьер спокойствия, развеять это странное молчаливое сочувствие, горевшее в черных, глубоких, как сама бездна, глазах.
      Но маг лишь кивнул, соглашаясь:
      — Да, я плохо знаю законы пустыни, впрочем, обычаи городов знакомы мне еще меньше, когда я ни разу не бывал ни в одном из них.
      — Но как…
      — Я пришел из другого мира.
      — Это невозможно!
      — Я говорю правду, добрый человек.
      Тот какое-то время молчал, не сводя с собеседника наполненных страхом глаз:
      — Я верю тебе, — наконец, прошептал он. — Никто бы не смог придумать такое… Кто же ты? Один из богов? Творец заклинаний?
      — Я человек, житель другого мира, в чем-то схожего с этим, в чем-то — нет. Да, я обладаю даром, достаточным, чтобы считаться магом. Но вряд ли мне когда-нибудь удалось бы совершить нечто столь необъяснимое и далекое, как переход между мирами. Боги помогли мне в этом, они привели меня сюда, пересекли мой путь с дорогой каравана. Небожители мудры и не стали бы ничего делать без причины. И, думается мне, они бы поступили иначе, если бы отвернулись от этого каравана, считая его проклятым.
      — Да, да, конечно… Кто смеет усомниться в мудрости богов… Но… — в голосе чужака уже не было прежней уверенности, в глазах стояла мольба: — Если это так, объясни мне! Я должен знать, в чем наше заблуждение!
      — Знать — для чего?
      — Чтобы жить дальше!
      — Тебе вряд ли станет легче жить, если я скажу, что причина многих бед вашего мира в законах каравана.
      — Ты прав, они означают для нас очень многое. Но законы — не сама вечность. Их можно изменить, подчиняя новому времени и новой дороге.
      — Почему же вы не сделаете этого?
      — Мы не можем! Это под силу лишь богам! — а затем чужак остановился, словно вспомнив что-то, его взгляд обратился к магу, в то время как губы прошептали: — И избранному Ими! Дай нам новые законы — и мы станем жить по ним!
      Караванщик говорил так искренне, словно превратившись в священную свечу, горевшую пламенем истины, и, все же, маг молчал.
      Вздохнув, чужак опустил голову на грудь. — Что ж… Все верно: мы должны еще заслужить их…
      — Не заслужить — понять.
      — Понять?
      Его собеседник медлил с ответом.
      — Рожденная в пустыне, — не выдержав, начала хозяин каравана, словно пытаясь подтолкнуть собеседника вперед. — Мы ведь говорим о ней, да? Что в ней такого особенного, что ты защищал ее так, словно она — твое дитя. Ответь! Тебе нечего опасаться. Я никогда не посмею обратить твою искренность против этого караван. Клянусь тебе дарованной моей душе вечностью
      — Что движет тобой? Простое любопытство?
      — Я… Я сам не знаю, в чем тут дело. Но сейчас я чувствую, что для меня нет ничего важнее этого вопроса! Та девочка…
      — Она спасла меня.
      Караванщик не сразу понял ответ, а когда, наконец, осознал, на его лице отразилось огромное удивление, даже недоверие. Он ожидал услышать все, что угодно, но только не это…
      — И все? — великие боги, он просто не мог поверить, что дело лишь в этом, ведь перед ним был Хранитель!
      — Для меня этого достаточно.
      — Но…
      — Торговец, не знаю, что даст тебе это знание, — он, наконец, решился, — поможет или навредит, но ты сам спросил. Она не единственная. Здесь с десяток детишек, похожих на нее…
      — Я предполагал, был почти уверен, что если кто-то осмелится нарушить закон, то сделает это не единожды, предпочтя совсем отказаться от него…
      — В них есть дар. Пусть он пока еще так слаб, так далек, что мне не удается достучаться до него, разбудить, но он жив.
      — Рожденные в пустыне… — это казалось еще невероятнее!
      — Рожденные в пути, — вроде бы, он просто повторял слова чужака, однако при этом вкладывал в них совсем другой смысл.
      — Воистину, это чудо!…Подожди, но это значит… — в его глазах зажглось… Он вряд ли бы сам смог распознать охватившее его чувство: радость, осознание чего-то великого, предчувствие удачи…
      — Я не говорю, что, перестав убивать тех детей, которые приходят в мир в дороге, вы скоро получите своего мага. Возможно, это зависит еще от множества других причин. Однако почему бы вам не попробовать? Если вы боитесь нарушать закон, испросите на это разрешение у богов, загадайте: когда они сохранят вам жизнь, позволят продолжать путь, значит, им вовсе не так противен рожденный в пустыне.
      — Но во всех легендах с ними было связано столько бед!
      — Что бы ни было вокруг, наделенного даром нужно растить, воспитывать в добре и любви. И он будет отвечать тем же. А ваши предки ненавидели этих детей, презирали… Что еще они могли получить в ответ на подобные чувства?
      — Я… Мы подумаем над твоими словами. И если есть надежда, если… Мы испросим разрешения у богов! Спасибо тебе, спасибо за все! А теперь мне пора возвращаться… — повернувшись, он зашагал к своему оленю, торопясь поскорее оказаться в своем караване, обсудить с людьми все услышанное, подарив им нечто большее, чем просто надежду на спасение.
      — Подожди, — остановил его Шамаш.
      — Да, Хранитель? — караванщик встрепенулся, резко обернулся, поспешил назад.
      — Хорошенько запомни все, что произошло за те дни, что караваны шли рядом. И пусть другие помнят.
      — Конечно, — он опустил голову. — Разве мы сможем забыть…
      — Ты не понял. Помнить не для того, чтобы вечно корить себя за содеянное, сказанное, замысленное, за то, что случилось, и то, что могло произойти, а чтобы быть готовым, ведь, если вы последуете вы моему совету, однажды нечто подобное может случиться и с вами.
      — Да, — он кивнул. — Нам придется хранить это в строжайшей тайне. Во всяком случае, до тех пор, пока боги во всеуслышанье не объявят свою волю. Или пока у кого-нибудь из детей пустыни не проявится дар, что тоже будет знаком свыше. А потом, если это случиться… Когда случится… Мы будем помнить! — уверенно повторил караванщик.
      — А теперь ступай. Пора отправляться в путь… Не забудь: у тебя три дня и три ночи. Не упусти время.
      Когда очертания всадников, похожие в первый час ночи в юных лучах выдумщицы-луны на сумрачных чудовищ, летевших на крыльях ветра над кромкой земли, скрылись из виду, Шамаш повернулся к перебиравшим с ноги на ногу оленям, поудобнее перехватил поводья, приготовившись сдерживать не столько бег, сколько страх животных, которым предстояло ступить на незримую магическую тропу.
      Однако он все еще медлил…
      Прошло несколько напряженно долгих мгновений, прежде чем послышались тихие шуршащие шаги и из-за повозки вышел Евсей. По его лицу было видно, что мысли, поглотившие его сознание настолько, что почти заслонили реальны мир, разбудили в нем не только вопросы, но и сомнение, возможно, даже несогласие.
      Караванщик остановился рядом с возницей и замер, глядя себе под ноги, словно пытаясь найти монетку, проскочившую сквозь дырку в кармане, падая в снег.
      — Зачем? — наконец, проговорил он, не решаясь поднять глаза на собеседника. — Нет, я понимаю, почему ты им помог… Несмотря на то, что они сделали… Что бы там ни было, ты не мог просто взять и отказаться от обычаев своего мира, сколь б они ни были чужды нашему краю…
      — Память — это все, что у меня осталось. А сердце так не хочет рвать последнюю нить, связывающую ее с минувшем, душа все еще надеется, что ей будет позволено вернуться, хотя разум и понимает, что все надежды напрасны.
      — Да, — вздохнув, караванщик кивнул. — Я пережил нечто подобное, когда мы уходили из нашего города… Но что я сравниваю: мне было позволено остаться на той же земле, которую я знал с рождения… Хоть снежная пустыня и оазис и кажутся двумя совершенно разными мирами…
      — Я считал себя вправе помочь. Пусть мне не удалось убедить хозяина каравана, но он не запретил мне.
      — Конечно, конечно… Я только боюсь, что чужаки вновь попытаются вновь навредить нам. Сейчас, когда караван спит, мы очень уязвимы…
      — Этого не будет.
      — Почему ты так уверен? Неужели ты думаешь, что они поверят всему, что ты им сказал? Хотя, должен признаться, ты умеешь убеждать, будто слово — твое самое главное оружие.
      — Так оно и есть.
      — Я не понимаю…
      — У меня нет другого оружия. Я никогда в жизни не прибегал к помощи меча или копья.
      — Да зачем они тебе?! Ведь у тебя есть дар!
      — Я жил в мире, где колдовство было под строжайшем запретом. И магический дар скорее приближал костер, чем спасал от него… Мне приходилось надеяться только на слово… И искренность.
      — Но ведь то, что ты им рассказал… — на лице караванщика отразилось сомнение. — Это не может быть правдой… Часть — да, но не все!
      — Я не могу лгать.
      — Как же тогда…? Ты говорил о детишках… Ведь это значит…
      — Пока — ровным счетом ничего. Их дар спит и может так никогда и не проснуться… Не говори об этом никому. Незачем родителям знать и питать надежды, которым, возможно, не будет суждено исполниться. Пусть они относятся к малышам по-прежнему, позволяя расти обычными детьми. Так будет лучше для всех.
      — Но почему? Конечно, в том мире, из которого пришел ты, был смысл скрывать, раз там за магию карали, как за тягчайшее преступление. Но для нас маг — самый почитаемый человек, о котором заботятся, чью волю исполняют…
      — Это взрослому хочется быть особенным и неповторимым, для ребенка же порой куда важнее чувствовать себя похожим на других, и в первую очередь — на своих родителей.
      Какое-то время караванщик молчал, словно мысленно вновь и вновь повторяя слова колдуна и пытаясь их понять…
      — И, все же, у меня остался еще один вопрос, — молчание, наполненное размышлениями, было слишком тягостным, и Евсей поспешил прервать его, — почему ты позволил мне стать свидетелем этого разговора, почему не усыпил вместе со всеми? Зачем…?
      — До той поры, пока люди не вечны, ни один человек не имеет права быть единственным хранителем знаний. Он должен делить их с кем-то, чтобы они не исчезли вместе с ним, не оказались потерянными.
      — Но почему я? Почему не Атен? Ведь он — хозяин каравана…
      — Он не понял бы моего стремления помочь чужакам. Возможно, убедил бы себя, заставил согласиться, но не понял. И потому не услышал бы ни слова из того, что я говорил, поглощенный своими размышлениями, воспоминаниями и предчувствиями.
      — Да, ты прав, — Евсей кивнул, а затем, вновь вздохнув, качнул головой. — Это большая ответственность — беречь знания, — его душу не оставляли сомнения: достоин ли он оказанной чести? Сможет ли оправдать ожидания? Но… Изменять что-то уже было поздно, а раз так… — Спасибо за доверие, которое ты мне оказал, я сделаю все, чтобы оправдать его…
      — Я не сомневаюсь, — глаза Шамаша, еще миг назад напряженно сощуренные, успокоились, словно покровы пустыни после того, как ветра укрылись в свои норы. В какой-то миг Евсею даже показалось, что наделенный дара боялся этого разговора, того, что его поступки, слова будут неправильно истолкованы, осмысленны.
      "Он удивительный человек, — не спуская с Шамаша благоговейного взгляда, думал караванщик. — Ему важно не послушание людей, не их молчаливое подчинение, а осмысленное согласие, понимание… Воистину, он станет великим Хранителем. Как же несказанно повезет тому городу, тем людям, которые сумеют убедить его, что, несмотря на то, кем он был в минувшем мире, в этом его судьба — дарить тепло остынувшей земле!"

Глава 6