Timothy Colton

YELTSIN: A LIFE

Печатается с разрешения BASIC BOOKS, an imprint PERSEUS BOOKS, INC. (USA) и Агентства Александра Корженевского

© 2008 by Timothy Colton

© Елена Перова, перевод на русский язык, 2013

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2013

КоЛибри^®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Вступление

Парадоксальный герой

В пятницу 31 декабря 1999 года, в полдень по московскому времени, накануне Нового года, в преддверии нового века и нового тысячелетия из президентского кабинета прозвучали удивительные слова. Телевидение транслировало их по всей России – от Балтийского моря, где солнце только что поднялось над горизонтом, до Берингова пролива, где оно недавно село. Борис Ельцин в темно-сером костюме с серебристым галстуком на фоне украшенной новогодней елки записал свое обращение еще утром. Хриплым голосом он сообщил, что уходит в отставку за семь месяцев до истечения срока своего президентства и передает власть премьер-министру Владимиру Путину, который будет временно исполнять обязанности президента, пока это решение не будет на выборах подтверждено избирателями. Когда краткий ролик вышел в эфир, президентский кабинет, все атрибуты власти и «ядерный чемоданчик» уже перешли к Путину, а Ельцин поднимал бокалы на прощальном обеде¹.

Большинство зрителей в этот момент не могли не вспомнить трансляцию из Кремля, которая была показана восемью годами раньше, в 19.00 25 декабря 1991 года, когда западный мир отмечал Рождество². Тогда объявил о своем уходе с поста президента Советского Союза Михаил Горбачев, некогда решительно положивший конец холодной войне и железному занавесу, а затем увязнувший в нерешительных попытках реформировать коммунизм. Он с явной неохотой признал окончательный распад когда-то могучего государства и отрекся в пользу того самого человека, который станет звездой шоу 1999 года.

Кажется почти сверхъестественным то, как много общего было у победителя и побежденного, у Ельцина и Горбачева… Оба родились в 1931 году с разницей в 29 дней: Ельцин – 1 февраля, Горбачев – 2 марта. У обоих семьи жили в сельской глубинке и занимали весьма скромное положение в обществе. Ельцин родился в предгорьях Урала, почти в Сибири, Горбачев – на Кавказском перешейке, между Каспийским и Черным морями, их детство пришлось на годы, когда крестьяне жили впроголодь и страдали под гнетом коммунистического режима. Тем не менее, став взрослыми, Ельцин и Горбачев пошли на службу режиму и выдвинулись в самое ядро элиты, став аппаратчиками, то есть функционерами административной машины Коммунистической партии Советского Союза³. А в 1980-х они приложили все усилия к тому, чтобы реформировать эту машину: Горбачев, занимавший пост Генерального секретаря ЦК КПСС, пригласил Ельцина на руководящую должность в Москве именно с этой целью. Как ни странно, после всего этого в 1991 году они оказались по разные стороны баррикад. Их взаимная неприязнь сохранялась 16 лет, вплоть до смерти Ельцина.

В 1999 году Ельцин начал свою знаковую речь на радостной ноте. Он с гордостью отметил вполне конституционную передачу власти и достижения в области политических, экономических и культурных свобод в бытность его на посту главы государства, столь противоречащие многовековым традициям несвободы. Успехи прокремлевских кандидатов на парламентских выборах позволяли ему быть уверенным в том, что можно удалиться на покой: «…Главное дело своей жизни я сделал. Россия уже никогда не вернется в прошлое, Россия всегда теперь будет двигаться только вперед»⁴.

Затем Ельцин изменил тон и сделал ход, нетипичный для политика: он признал свои ошибки и принес извинения народу:

Для любого, кто захочет от начала до конца проследить ельцинскую сагу, прощание, в котором он обнажил свою душу, вызывает вопросов не меньше, чем дает ответов. Остается неясным, как Ельцин, дитя тоталитарного строя, решился сломать его, имели ли его политические планы под собой реалистичную основу или были чистым донкихотством. В его выступлении ничего не сказано о его собственном опыте власти или об опыте других лиц. Если до сих пор процесс изменений был настолько болезненным, то непонятно, почему россияне должны были возлагать надежды на движение вперед.

Среди литературы, посвященной переходному периоду после коммунизма советского типа, книг о Ельцине немного. Почти все западные работы были написаны до его отставки, а некоторые – намного раньше; никто из авторов не беседовал с ним, и все они без исключения упускали из виду «огромную подводную часть айсберга личности» этого человека⁶. В России ни один автор так и не сделал попытки написать основательную биографию Ельцина. Как с сожалением было отмечено на предпоследнем дне рождения Ельцина в 2006 году, все публикации были «политизированы и эмоциональны» и «нередко скатывались до публицистики не самого высокого уровня»⁷.

Откуда же такое равнодушие? В России жанр биографии до недавнего времени не был особенно популярен и никогда не совмещал в себе черты академического исследования и живого исторического повествования, что так распространено на Западе⁸. В коммунистические времена к этому жанру относились неодобрительно, полагая, что он не слишком сочетается с марксистской концепцией классовости и классовой борьбы. Изучение жизни и происхождения любого советского гражданина: выявление социоэкономических, религиозных и этнических подробностей, обвинения против родственников, скрываемые увлечения или высказанное когда-либо недовольство – все это могло сослужить человеку плохую службу. В постсоветской России написание биографий и поиск корней стали модным занятием, но книги о политических фигурах до сих пор тяготеют к мишурным сенсациям и пересказу газетных вырезок. После прихода к власти Путина официальное отношение к Ельцину стало прохладным, а интерес широкой публики ослабел. Россиянин дважды подумал бы, прежде чем браться за глубокое исследование жизни Ельцина, а при сборе информации о нем у потенциального биографа могли бы возникнуть серьезные трудности⁹.

На Западе предполагалось, что Ельцин отпугивает авторов своим своеобразием и масштабом личности¹⁰. Этот аргумент не выдерживает критики. Историки же не игнорируют столь необычные и «негабаритные» фигуры, как Вашингтон, Линкольн, Черчилль или Гитлер¹¹.

Не так легко отмахнуться от противоположной точки зрения: возможно, отдельные актеры кажутся слишком незначительными в сравнении с мощными социальными и политическими силами, действовавшими на сцене в тот момент. В последнем, третьем томе своих мемуаров «Президентский марафон» Ельцин пишет, что, как глава страны, он не мог действовать в одиночку. «Да, я был долгие годы президентом, и от моих действий, правильных или нет, зависело очень многое в нашей стране, – заверяет он. – Но в конце концов, история пишется ведь не отдельными людьми. Есть общие, подчас таинственные закономерности в жизни целых наций»¹².

Сюрреалистические события, разорвавшие на части сверхдержаву, вполне сравнимы с грандиозными катаклизмами в природе. В конце 1980-х годов публично высказанные сомнения в праве советской правящей верхушки на гегемонию в политической жизни для закрытого общества «были похожи на столкновение Земли с метеоритом, после которого меняется климат, начинаются наводнения и землетрясения», как выразительно писал один московский очеркист¹³. Свержение советской партократии в 1991 году – всего лишь наносекунда для политической эпохи – по своему значению сравнимо с вымиранием динозавров. Коммунистический блок, в той или иной степени управляемый Советским Союзом, оказывал огромное влияние на ход событий в мире на протяжении всего ХХ века. Как писал в 1992 году Кеннет Джовитт, именитый политолог и профессор в Калифорнийском университете в Беркли, «мы мыслили в терминах Востока и Запада», а теперь «Востока, как такового, попросту не осталось»¹⁴.

Хотя в зарождение и развитие коммунистического строя были вовлечены громадные коллективные силы, этот процесс был также результатом целенаправленной деятельности лидеров, их способности мобилизовать людей на достижение совместной цели. То же самое можно сказать и о попытке спасти коммунизм от его собственной глупости – «перестройке» Горбачева. Горбачев напоминает нам, что «перестройка началась сверху. Иначе и быть не могло в условиях тоталитаризма»¹⁵. Советская старая гвардия сопротивлялась изо всех сил. Новые игроки, появившиеся в коридорах власти, придали этому процессу импульс и соперничали за то, кто будет определять его направление. Они установили правила, которые, расходясь концентрическими кругами, захватывали и тех, кто не был у власти. Не всегда сознавая последствия своих действий, они позволили переменам из реформ трансформироваться в революцию. Вслед за этим Ельцин и те политические деятели, которые вовремя прицепились к его локомотиву, приняли учредительные решения, определившие будущее после коммунизма и после эры СССР.

Поэтому тенденцию преуменьшать значение Ельцина нельзя приписать ни тому, что он обладал слишком большим влиянием, ни тому, что влияние его было слишком слабым. Истинная причина заключается в другом. Прослеживая эволюцию этого человека от Homo sovieticus к Homo antisovieticus и дальше к Homo postsovieticus, мы сталкиваемся с одним парадоксом за другим. Оксфордский словарь дает два основных определения термина «парадокс»: «явление, вступающее в противоречие или конфликт со сложившимися представлениями о том, что разумно или возможно» и «человек, жизнь и поведение которого ошеломительно непоследовательны». Ельцин вписывается в оба.

Ельцин с пренебрежением относился и к канонической мудрости родной страны, и к той политике, которую он раньше успешно проводил. Справедливо говорят, что ни один другой современный лидер не сыграл за свою жизнь «так много политических ролей»¹⁶. Рожденный в сельской семье, обездоленной сталинистами, в детстве он перенес немало тягот, однако в зрелости каким-то образом стал верным приверженцем коммунизма и даже вошел в члены всемогущего Политбюро ЦК КПСС. Затем с ним произошла фантасмагорическая метаморфоза: он простился с партией и стал заклятым врагом коммунистов. 21 октября 1987 года он произнес речь перед Центральным комитетом партии, которую я называю его «секретным докладом». Это выражение изначально возникло применительно к докладу Никиты Хрущева на ХХ съезде КПСС 25 февраля 1956 года, в котором Хрущев разоблачал преступления Иосифа Сталина. Ельцин так критиковал политику Горбачева, что был сброшен с советского Олимпа всего через два года после того, как на него поднялся, и в дальнейшем возглавил оппозицию Горбачеву, стремясь изменить систему извне, и весьма радикально. Хотя в сравнении с докладом Хрущева 1956 года речь Ельцина может показаться довольно безобидной, она стала переломным моментом в истории коммунизма, не менее значимым, чем выступление Хрущева. 19 августа 1991 года Ельцин, некогда партийный босс Свердловской области, одного из оплотов военно-промышленного комплекса СССР, забравшись на броню танка, произведенного в той же области, на заводе, который он знал вдоль и поперек, своей решимостью не сдаваться заставил пойти на попятную руководителей государственного переворота, подготовленного реакционерами из советского руководства. «Жизнь выдает нам удивительные парадоксы, – говорил один хороший рассказчик из Москвы. – Разве не удивительно, что именно Ельцину, который… был типичным советским человеком, судьба уготовила роль разрушителя советской системы?»¹⁷ Победитель дракона вышел из утробы чудовища.

Парадоксы продолжали возникать и в новой России. Горбачев, придя к власти, подрывал близкие к себе институты и персоналии; Ельцин раздробил крупные структуры и создал им замену. Хотя проводимые им перемены были революционными по масштабу и последствиям, он воздерживался от подобных оценок. Человек, которого называли «квинтэссенцией антиреволюционного революционера»¹⁸, стремился придать собственной революции более умеренный характер и включил в свое правительство множество работников из партийной «номенклатуры», которых раньше он называл дряхлыми реакционерами. Взлетев к вершинам власти благодаря популистской критике чиновничьих привилегий и высокомерия, Ельцин тем не менее создал неравноправную капиталистическую экономику и отправил на войну в мятежную республику Чечню армию, состоявшую из молодых призывников. А закалка, которую он прошел в аппарате коммунистической партии, предрасположила его к созданию российского института «суперпрезидентства», плохо согласовывавшегося с демократической траекторией развития.

Несмотря на все вышесказанное, Ельцин отказался учредить «партию власти», и его последним актом на посту президента стал добровольный отказ от власти. Принимая решения о приватизации промышленности, территориальной децентрализации и поддержке независимых средств массовой информации, он часто пользовался властью в интересах демократиии. По иронии судьбы, человек, которому он в 1999 году передал свой пост, был порождением организации, воплощавшей советские ценности столь же однозначно, как и распавшаяся КПСС. Речь идет о КГБ, Комитете государственной безопасности, преемнике организации, в годы молодости Ельцина жестоко преследовавшей его родственников. И, словно все это было еще не достаточно загадочно, Ельцин, крещенный при рождении и в 1970-х годах приказавший снести Ипатьевский дом, место расстрела царской семьи Романовых, став президентом, в 1998 году похоронил прах царственных мучеников по христианскому обряду. Мало того, уйдя на пенсию, он заново открыл для себя религию и в 2007 году сам был похоронен с соблюдением всех православных обрядов.

Сегодня мы можем анализировать эту диалектику уже задним числом, но пока еще вовсе не очевидно, какие выводы можно из нее сделать.

Образ Ельцина как человека выглядит раздираемым внутренними противоречиями. Билл Клинтон, близко общавшийся с ним в процессе восемнадцати переговоров, сравнивал его с «ирландским поэтом» и с творцом, «рассматривающим политику как роман, который он пишет, или как симфонию, которую он сочиняет»¹⁹. В оценке Клинтона, который и сам может считаться непростым человеком, склонным ставить под сомнения устоявшиеся рамки и снова и снова формировать свой образ, слышится одобрение. Работая над этой книгой, я встречал множество сравнений в адрес Ельцина, и далеко не все они были столь же позитивными. Вот неполный список эпитетов, которые мне довелось услышать:

Многие из этих эпитетов будут обсуждаться на страницах моей книги, но ни один из них не определяет этого человека полностью. Как могут подтвердить все, кто близко общался и работал с Ельциным, качества, которые придавали ему силы, всегда оставались непонятными для окружающих: «Многое в нем загадочно, заперто на надежный замок»²⁰. Один из ведущих идеологов перестройки Александр Яковлев отмечал, что Ельцин был «не лишен экстравагантности» и постоянно демонстрировал диаметрально противоположные черты: «Он был слишком доверчив и слишком подозрителен, слишком бесстрашен и слишком осторожен, слишком открыт и слишком склонен укрываться в собственной раковине»²¹. Тот же самый политик, который в острые моменты, особенно в рискованных ситуациях и в кризисах, мог своротить горы, в другое время оказывался до безумия нерешительным или потакающим своим слабостям. В народной памяти, часто несправедливой, Ельцин на танке в августе 1991 года, олицетворяющий защитника демократии, сталкивается с Ельциным августа 1994 года, когда Президент России, перебрав спиртного, принялся дирижировать немецким оркестром возле Берлинской ратуши. Он одновременно мог быть «и великим человеком, и плохим мальчишкой», в живой эпиграмме Строуба Тэлботта, присутствовавшего при всех встречах Ельцина и президента Клинтона²².

Анализируя биографию этого исключительного человека, мы, как сквозь призму, можем взглянуть на угасание и падение советского коммунизма, этого величайшего неудачного социального эксперимента прошлого века, а также на «мучительное» зарождение посткоммунизма, как правильно характеризовал его сам Ельцин²³. Он никого не оставляет равнодушным. Если мы хотим понять время, в котором мы все вместе живем, и осознать, как мы в нем оказались, нам нужно понять Ельцина.

Когда Ельцин дебютировал в большой советской политике в 1985 году, многие наблюдатели, особенно на Западе, ошибочно принимали его за простака или в лучшем случае за пешку в игре, которую вели люди более одаренные. Когда в 1987 году он схлестнулся с Горбачевым, те же наблюдатели поспешили написать его политический некролог²⁴. Были и такие, кто считал, что он не оправдал надежд со своим бунтарством и что после внеочередного поворота событий в 1991 году он уйдет в политическое небытие, как это произошло с Горбачевым и СССР²⁵. Когда эти прогнозы не сбылись, началась неприкрытая лесть, и Ельцин был провозглашен своеобразным архангелом реформ. Вскоре – сначала на родине, а потом и за рубежом – в нем стали видеть политика незадачливого и отстраненного. Его растущая непопулярность, смертельная схватка с российском парламентом в 1993 году и проблемы со здоровьем, проявившиеся в 1994–1995 годах, породили предсказания о неизбежном закате его правления. Большинство экспертов предсказывали ему разгромное поражение на президентских выборах 1996 года, если он вообще решится на них выйти. Наперекор ожиданиям, он выиграл те выборы, одержав поразительную победу, и был признан маэстро политической игры. После 1996 года маятник качнулся в обратную сторону. На 1998–1999 годы, последние годы его второго президентского срока, пришелся пик политического и экономического кризиса, и Ельцина стали называть национальным позором, а ельцинскую Россию – «катастрофической неудачей… угрожающей другим странам ужасной заразой»²⁶.

Если говорить о личностных и моральных качествах Ельцина, то в начале его реформаторской деятельности нашлось немало таких, кто счел, что он и в подметки не годится своему главному сопернику, Горбачеву. Президент Джордж Г.У. Буш, впервые встретившийся с Ельциным в 1989 году и поначалу составивший о нем неблагоприятное впечатление, был возмущен, когда Ельцин в феврале 1991 года потребовал, чтобы Горбачев ушел в отставку. «Этот парень, Ельцин, – сказал он штатным сотрудникам Белого дома, – настоящий дикарь, правда?»²⁷ Буш изменил свое мнение о Ельцине, но в середине и конце 1990-х годов на передний план выступили другие черты его личности. Особенно явными стали его слабости и причуды, и о Ельцине заговорили как о человеке, «поддавшемся самым мелочным своим страстям»²⁸, имея в виду главным образом его пристрастие к крепким напиткам. Другие обращали внимание на то, что русские акулы пера прозвали «Семьей» (с заглавной буквы С). Под Семьей поразумевалась якобы существовавшая камарилья советников, чиновников и «олигархов» из крупного бизнеса, связанных с дочерью Ельцина Татьяной Дьяченко и плутократом Борисом Березовским и, по слухам, оказывавших определяющее воздействие на Ельцина в сумеречные годы его президентства.

Хотя все эти образы явно преувеличены и раздуты, некоторые из них искажают истину больше, чем другие. Например, хотя Ельцин и имел пристрастие к алкоголю, эта привычка, если посмотреть на нее в перспективе, все-таки не играла определяющей роли в его общественной деятельности. И хотя переплетение власти с богатством в ельцинский период было поводом для беспокойства, его не стоило бы унижать, называя марионеткой олигархов, которых он сам и создал, а идея, что поздний Ельцин прикрывал собой дворцово-деловой консорциум, далека от реальности.

В 1980–1990-х годах, действуя рывками и скорее интуитивно, чем по тщательно продуманному плану, Ельцин принял судьбоносные решения, которые вывели российское общество на путь более обнадеживающий, чем тот, по которому страна двигалась с 1917 года. Он сделал это в крайне сложных обстоятельствах и сумел избежать апокалиптических сценариев – анархии, ядерного шантажа, голода, промышленного коллапса, этнических столкновений. А ведь именно этого ожидали те, кто оценивал возможные последствия крушения однопартийного режима. То, за что боролся Ельцин, и то, что делал он это в основном by ballots rather than bullets (методом голосования, а не пулями), позволяет причислить его к зачинателям глобальной тенденции отхода от авторитаризма в политике и государственной монополии в экономике в направлении демократии и рынка. Как политик, работавший на демократизацию страны, он стоит в одном ряду с Нельсоном Манделой, Лехом Валенсой, Михаилом Горбачевым и Вацлавом Гавелом. Этого нельзя отрицать, несмотря на все его недостатки и перегибы. Хотя многие видят в нем чудака, антигероя, человека, неспособного преодолеть собственные противоречия и прийти к разумному суждению, я убежден, что Ельцин является подлинным героем истории – самородным и загадочным, да, но заслуживающим нашего уважения и симпатии²⁹.

Первоначально я намеревался ограничиться исследованием правления Ельцина как избранного Президента России, а все остальное оставить в качестве вступления. Но чем дольше я работал, тем чаще задавался вопросом, какие прецеденты создали те бурные годы, что сформировало этого человека и его инстинкты, как новый Ельцин, если он в самом деле был тем, кем мы его считали, мог возникнуть из того человека, каким он был вначале. Не совсем понятно, как порождение и представитель диктаторского режима сумел превратиться в его палача.

В 1995 году, в одном из выпусков сатирической программы «Куклы», шедшей тогда по российскому телевидению, был показан колкий памфлет, описывающий, как Ельцин сменил убеждения. Бориска – кукла, изображавшая Ельцина, – представал в роли Фауста, сидящего в лаборатории средневекового ученого, в окружении книг, реторт и пробирок. Бориска произносил издевательский монолог:

В реальной жизни все было не так просто – и с ельцинскими способностями, и с его отношениями с прежним режимом, и с междоусобной борьбой с Горбачевым, и с завоеванием власти, и, конечно, с тем, как он использовал свою власть, чтобы начать все заново.

Моя главная цель при изложении этой «Истории, ставшей личной»³¹ – подвергнуть жизнь Бориса Ельцина и его карьеру тому пристальному рассмотрению, которого, безусловно, заслуживает его многосторонняя натура. Годы исследований, откровенные интервью с Ельциным, его родственниками и с более чем 150 другими участниками описываемых событий, работа с рассекреченными материалами из советских архивов и с новыми мемуарами по-новому осветили драму жизни этого человека. Необходимо объяснить, почему рывок к лучшему будущему не позволил разом преодолеть гигантскую пропасть, что признал и сам Ельцин. Но мы также должны понять, почему этот шаг вообще был сделан, почему именно Борисом Ельциным и почему это завело его и бывший Советский Союз так далеко.

Глава 1

Самостоятельность

Урал, один из самых древних горных хребтов мира, является географическим рубежом между Европой и Азией. Уральские горы вздымаются от прикаспийских степей на территории современного Казахстана до ледяного побережья Северного Ледовитого океана, их протяженность составляет не меньше 2400 км. Их отроги направляют холодный северный воздух на юг, и вслед за холодом распространяются северные флора и фауна. Самые высокие горы поднимаются на Верхнем Урале; на Нижнем Урале ландшафт превращается в параллельные череды холмов и каменистых гребней. Средний Урал, расположенный между 55° 30? и 61° северной широты, представляет собой невысокие плато, разделенные ущельями. Здесь находятся основные уральские месторождения черных и цветных металлов, соли, драгоценных камней и бокситов. Эти подземные богатства еще с середины XVI века привлекали русских с севера и запада. К XVIII веку в экономике региона основную роль играла металлургия: в тот период здесь выплавлялось три четверти всего производимого в Российской империи железа и почти вся медь, однако в XIX веке уральские заводы пришли в упадок, не выдержав конкуренции с предприятиями Донбасса и долины Днепра на юге Украины, где в качестве топлива использовали не дерево, а уголь. Переселенцы-крестьяне также предпочитали обживать низменности Среднего Урала, богатые плодородными почвами, хорошо поддающимися обработке.

Сонная деревня Бутка угнездилась у южной и восточной, азиатской, границ Среднего Урала, на холмистой равнине, поросшей березами, лиственницами, красными соснами и тополями. Она находится на 56° 43? северной широты, практически на той же параллели, что проходит через юго-восточную оконечность Аляски и шотландский город Данди, и на 63° 46? восточной долготы, то есть почти на том же меридиане, что и афганский Герат. Бутка расположена на 1800 км (два часовых пояса) восточнее Москвы, на 270 км восточнее континентального водораздела и на 240 км восточнее самого большого города Урала, Екатеринбурга, который с 1924 по 1991 год назывался Свердловском. Условия для сельского хозяйства здесь не столь благоприятны, как во многих других уголках Урала, полезные ископаемые отсутствуют. На языках татар и башкир, которые были полными хозяевами Нижнего и Среднего Урала, пока их не подчинила себе Российская империя, слово Бутка означает «каша». Происхождение этого названия связано с тем, что эта местность была довольно болотистой из-за протекавшей поблизости реки Беляковки¹. Мелкая и заиленная Беляковка, длина которой составляет менее 80 км, петляет с юго-запада на северо-восток и протекает прямо через Бутку. В 1900 году ее ширина на том участке, где она пересекает деревню, не превышала 15 м, а сегодня составляет всего 6–9 м. Беляковка впадает в реку Пышма, вместе они лениво несут свои воды к западносибирским рекам Тобол, Иртыш и Обь (Иртыш и Обь образуют четвертую в мире по длине речную систему) и далее, примерно через 1100 км – в Карское море.

Легенда гласит, что русские, изначально селившиеся в Бутке, были дезертирами из отряда Ермака Тимофеевича, казачьего атамана, по приказу Ивана Грозного в 80-х годах XVI века завоевывавшего Урал и Сибирь. Как бы там ни было, из указа от 1 ноября 1676 года мы узнаем, что воевода русской крепости Тобольск, расположенной на месте слияния Тобола и Иртыша, дал крестьянам Ивашке Сылвенцу и Терешке Иванову, обратившимся к нему с челобитной, разрешение основать в Бутке слободу государеву. Крестьянам предписывалось межевать местность, строить острог и «призывать в сию слободу вольных гулящих людей»². Поселения такого типа создавались для защиты российских границ. Их обитатели получали пахотную землю, временно освобождались от оброка и имели определенное самоуправление. Когда в этих местах в 1746 году оказался немецкий натуралист и путешественник Иоганн Георг Гмелин, в Бутке проживало уже около сотни человек, а к проведению имперской переписи 1897 года ее население насчитывало уже 825 душ. Ближайшими к деревне городами были уездный центр Шадринск на реке Исеть (70 км к югу) и Талица на реке Пышма (30 км к северу), через которую проходили проезжая и железная дороги в Сибирь. Добираться до Бутки приходилось либо по воде, либо по конной тропе до Талицы – путь, занимавший 10–11 часов, а во время осенней и весенней распутицы – вдвое больше³.

В 1900 году непритязательная деревня мало отличалась от других поселений, в которых проживало большинство подданных русского царя. Это было село – то есть относительно большое поселение с приходской церковью и присутственными местами. Острог давно ушел в прошлое. В Бутке было несколько основных улиц, от которых в разные стороны разбегались разъезженные переулки; по обе стороны улиц теснились одноэтажные деревянные дома с резными наличниками и соломенными крышами, обогревавшиеся русскими печами. В каждой семье была корова. Крестьяне работали на окружавших деревню полях, а на собственных огородах выращивали картофель и овощи. Сельскохозяйственный сезон в Бутке длился около 150 дней. Урожай засоленная почва давала скудный, так что на рынок везти было почти нечего. Деревенские парни валили лес или работали на лесопилке, которая открылась в 1914 году и создала сто рабочих мест. Кустари делали бочки, гончарные изделия, варили дегтярное мыло, тачали сапоги, шили меховые шапки, чинили сани, телеги и прялки. Каменный православный храм Пресвятой Богородицы построили около 1800 года, а рядом возвели стройную колокольню. Питьевую воду брали из колодцев и колонок, а белье женщины стирали руками прямо в реке. В 1908 году в деревне открыли небольшую библиотеку, но ни школы, ни врача не было. Единственными представителями имперского правительства были несколько чиновников.

В других отношениях Бутку можно было счесть нехарактерным поселением для российской сельской глубинки. Жители этой и соседних деревень были более-менее «вольными», как и предусматривал указ 1676 года. Здесь не существовало крепостного права, от которого население европейской части России страдало с XVI века до отмены его в 1861 году. Как и большинство крестьян Урала и Сибири, жители Бутки считались «государственными», что означало для них право свободно менять место жительства, жениться по собственной воле, решать спорные вопросы в гражданских судах, а также фиксированную подать правительству и отсутствие необходимости работать на помещичьих землях. По менталитету они были скорее пионерами, чем крепостными, статус которых в России мало отличался от положения черных рабов в Соединенных Штатах⁴. Вот два этнографических портрета русских, проживавших в этих районах, оба они были сделаны до 1914 года. «Наш крестьянин, – писал один автор, – вынослив донельзя», он работает в поле с рассвета до заката, в дожди и холод и «только тогда начнет роптать, когда ему совсем невтерпеж»⁵. А вот другое свидетельство: «Вообще население Приуралья не лишено светлого, ясного ума, обладает меткостью слов и тихим, шутливым юмором. Не лишенное известной хитрости, оно сметливо, переимчиво и в излюбленном деле не лишено виртуозности, ко всякому труду умеет приспособиться, благодаря чему и идет охотно в отхожие промыслы»⁶. Суровый климат, гористая местность, изолированность от Центральной России и низкая плотность населения – все это привело к формированию специфической уральской черты характера. Эта черта местной субкультуры – самостоятельность, что в буквальном смысле означает способность твердо стоять на ногах. На речных переправах и перекрестках, где в темноте не проглядывало и лучика света, перед лицом любых трудностей колонистов от неминуемой смерти спасали только находчивость и отвага.

Географические и правовые особенности подкреплялись особенностями религиозными. Многие славянские поселенцы на Урале были староверами, членами раскольнической секты, которая отделилась от Русской православной церкви в 50-х годах XVII века. Старообрядцам всегда были свойственны эсхатологические ожидания. Они сопротивлялись абсолютистскому государству, не подчинялись полиции и лесникам, не соглашались служить в армии. Многие из них были добровольными мучениками, «людьми, которые больше не могли молчать» перед ликом нечестия и несправедливости⁷. Их упорство, бережливость и усердие в делах экономических «некоторым образом… напоминают протестантскую этику» на Западе⁸. В Пермской губернии, крупнейшей на Урале в последние годы царского правления, Шадринский уезд был одним из трех с самой высокой концентрацией инакомыслящих⁹. В долине Беляковки жили как крайне ортодоксальные, так и менее ортодоксальные староверы. Они молились вместе со своими родственниками прямо в крестьянских домах (у них не было своих церквей и священников), но нередко являлись и членами православных приходов¹⁰.

Фамилия Ельцин происходит от слова «ель» и довольно распространена в Уральском регионе¹¹. Предки Бориса Ельцина жили на Урале и на Русском Севере, предположительно, с XV века. Считается, что они пришли из Новгородской земли, в те времена (до 1478 года, когда Новгород покорился Московскому княжеству) выделявшейся среди прочих тем, что в ней управляло городское вече, была частная собственность и велась активная торговля со Скандинавскими странами и Ганзейской лигой. Архивист Дмитрий Панов проследил генеалогию Ельцина по отцовской линии на восемь поколений. Государственный крестьянин Сергей Ельцин был зарегистрирован в начале XVIII века в деревне Басманово или Басмановское, которая по размерам вдвое превышала Бутку (в 1897 году здесь жило 1307 человек) и располагалась в 14 км к югу, выше по течению реки Беляковки. Название этой деревни имеет более положительные коннотации, чем «Бутка». Слово «басман» пришло из татарского языка и обозначало хлеб, выпеченный для царского двора и отмеченный царским знаком¹². Сын Сергея, Аника, построил дом в Бутке, его внук Петр жил в Басманове, а правнук Иван – в Береговой, в 3 км ниже по течению от Бутки. Прапрадед Бориса Ельцина, Савва, родился в 1807 году, пятым из восьми его детей был Еким, прадед Ельцина. Еким родился в 1841 году, когда семья жила в Басманове¹³. Другая ветвь Ельциных происходила из деревушки Коноваловая, стоявшей на притоке Беляковки, в 25 км восточнее Бутки. За исключением некоего Ивана Ельцина, который был солдатом и в 1812 году в составе Екатеринбургского полка участвовал в Бородинском сражении, никто из клана Ельциных не стремился уехать из района Басманово – Бутка – Береговая – Коноваловая¹⁴. В Басманове фамилия их звучала как «Елцын», а в Коноваловой – «Ельцын». После 1900 года написание фамилии изменили на стандартное – «Ельцин».

У Екима Ельцина было трое сыновей. Старший, Игнатий Екимович Ельцин, ставший дедом Бориса Ельцина по отцовской линии, родился в 1875 году в Басманове. Бабушка по отцовской линии, будущая Анна Дмитриевна Ельцина, родилась тут же в 1877 году¹⁵. Предположительно, Игнатий происходил из семьи староверов¹⁶. Со временем приверженность старой вере ослабела, Игнатия крестили в православной церкви. Он состоял в приходе церкви Святой Троицы в Басманове (по некоторым источникам, даже был дьяконом). Однако аскетизм и предприимчивость старообрядцев у Игнатия сохранились. Жилистый, бородатый Игнатий Ельцин всего в жизни добивался сам, это был настоящий провинциальный капиталист, который по уральским и российским меркам до революции 1917 года преуспел. В 1900 или 1901 году он женился на Анне, построил большой белый дом на левом берегу Беляковки, сохранившийся и по сей день, – теперь между домом и сараем установлена телевизионная антенна. У местной общины Игнатий арендовал 12 гектаров земли и стал выращивать рожь, пшеницу и кормовые растения. Он имел молотилку, жатку, пять лошадей, четыре коровы, овец и коз, на него работали около пяти батраков. В пристройке к дому он занимался кузнечным ремеслом – подковывал лошадей, ковал сельскохозяйственные орудия и чинил всевозможные инструменты. Кроме того, ему принадлежала водяная мельница на Беляковке, а также большая ветряная мельница на холме рядом с семейным домом. Как рассказывала уже после его смерти одна из его невесток (мать Бориса Ельцина), Игнатий был твердо убежден, что хорошей земли и успеха в хозяйстве можно добиться только собственным трудом. «Те, кто работали, жили хорошо. А были бездельники и пьяницы – они жили бедно»¹⁷.

Десятилетия упорного труда были принесены в жертву большевистской революции 1917 года и Гражданской войне, когда то белые, то красные войска проходили через Басманово и Бутку, занимаясь мародерством и уводя лошадей. В конце 1919 года кавалерию Александра Колчака выбили со Среднего Урала. В 1920 году продразверстка в условиях военного коммунизма слегка ослабела, хотя и в 1921–1922 годах еды было очень мало. Терпеливый Игнатий довольствовался тем, что у него осталось. В соответствии с условиями новой экономической политики, провозглашенной Лениным в 1921 году и разрешавшей частное предпринимательство в сельском хозяйстве, легкой промышленности и торговле, Игнатий начал обрабатывать 5 гектаров земли и восстановил ветряную мельницу. Со временем количество крыльев на ветряке увеличилось с четырех до восьми, и на мельницу Ельциных съезжались помолоть зерно крестьяне со всей округи. Чтобы не вызывать зависти и уменьшить налоги, Игнатий Ельцин не нанимал батраков: у него работали только члены семьи, и в 1924 году он разделил свое имущество между тремя старшими сыновьями¹⁸.

Николай Игнатьевич Ельцин, отец Бориса Ельцина, родился в Басманове в июне 1906 года. Он был средним из пяти детей Игнатия и Анны, родившихся между 1902 и 1912 годами. Старшей была Мария, а кроме нее в семье росли Иван, Дмитрий и Андриан. За четыре года в школе (в Басманове, в отличие от Бутки, маленькая начальная школа все же была) Николай научился читать, писать и считать. С 1920 года он работал вместе с отцом. Из четырех сыновей Николай и Андриан занимались плотницким делом и помогали по хозяйству, Иван был кузнецом, а Дмитрий управлял ветряной мельницей на холме. Николай, обладавший музыкальным слухом и приятным голосом, вместе с отцом и братьями пел в церковном хоре, а по вечерам играл на гармошке и аккордеоне. Похоже что он пытался сотрудничать с коммунистическим правлением Басманова. В 1950-х годах Николай написал короткую автобиографию, в которой указал, что с 1924 по 1928 год трудился на «выборной работе при сельсовете». В той же автобиографии он писал, что в 1928 и 1929 годах «работал столяром в районной мастерской»¹⁹. Впрочем, ясно, что оба этих занятия были лишь дополнением к его основной работе в частном секторе вместе с отцом и братьями.

В начале 1928 года Николай, покорившись требованию своего отца прекратить отношения с замужней женщиной,²⁰ женился на 19-летней девушке из не столь благополучной крестьянской семьи, Клавдии Васильевне Старыгиной. Предки Старыгиных жили в Басманове с 70-х годов XVII века. Школу ни она, ни ее младшая сестра не посещали и занимались тем, что пряли, шили и работали в поле, ожидая замужества. «Мама всегда говорила: «На что девке грамота? Парням письма писать? Ей о замужестве думать надо», – однажды рассказала Клавдия Васильевна журналистам²¹. Клавдия, малорослая девушка (ростом она была чуть больше 150 см) с косой до пояса, знала Николая с 15 лет. Когда он пришел свататься, было решено сыграть свадьбу сразу же, в Рождество, и обойтись без церковной церемонии. Клавдия была рада войти в состоятельную семью Ельциных, славившуюся «золотыми руками». Впрочем, и Старыгины не были неимущими. Отец Клавдии, Василий Егорович (родился в 1877 году), был опытным плотником, делал шкафы, с помощью родственников и наемных рабочих строил в Басманове дома. Ее мать, Афанасия Кирилловна (родилась в 1881 году), была знаменитой на всю округу вышивальщицей²².

Николай построил дом в Басманове, через дорогу от дома Игнатия и домишки брата Ивана. Клавдия украсила его вышитыми скатертями и занавесями. Дмитрий жил на другой улице, а Мария со своим мужем Яковом поселилась у свекрови, Гомзиковых. Борис Николаевич Ельцин появился на свет 1 февраля 1931 года – в Бутке. Первенец Николая и Клавдии родился темноволосым и унаследовал яркие, синие глаза матери. Стояла лютая зима, по русскому народному календарю все еще продолжались крещенские морозы. Возникает вопрос, почему же ребенок, зачатый в Басманове, родился в Бутке, в крохотном домике (5 на 6 м), на болоте, на дальнем берегу Беляковки. Ниже я дам на него ответ²³. Как говорила ему мать и как он сам рассказал в первой автобиографической книге «Исповедь на заданную тему», малыш чуть не утонул во время крещения. Священник, до крещения крепко приложившийся к самогону, погрузил ребенка на самое дно купели. Услышав, что ребенок пускает пузыри, Клавдия вытащила его из воды. Батюшка предложил назвать мальчика, выдержавшего такое испытание, Борисом – от однокоренного слова «борец» (так звали двух первых русских святых и одного из первых царей)²⁴. В тесном доме в Бутке ютилось более десяти членов семьи Ельциных, принадлежащих к трем поколениям. Приходилось спать на соломенных матрасах и тулупах. Дом под ржавой железной крышей, носящий номер 22 по улице Трудящихся, сохранился и по сей день. На нем нет мемориальной таблички – ничего, что бы сообщало о том, что здесь родился Ельцин. Когда я в сентябре 2005 года пытался разыскать этот дом, некоторые соседи по улице вообще не знали, что семья Ельцина некогда здесь жила²⁵.

В этот период удача окончательно изменила клану Ельциных, и в их судьбе произошел катастрофический поворот. В 1928 году Сталин и его окружение усилили давление на советское крестьянство с тем, чтобы увеличить поступления в правительственные закрома. В 1929–1930 годах в стране началась новая социальная революция – свертывание рыночно ориентированной НЭП и резкий переход к форсированной индустриализации. На селе коммунисты запретили свободную торговлю хлебом, натравливали соседа на соседа, лишали зажиточных крестьян (кулаков) собственности, сгоняли крестьян-единоличников в колхозы и совхозы.

Не следует думать, что коллективизация проходила гладко. Молодой Леонид Брежнев, будущий руководитель Советского Союза, в 1920-х годах занимался землеустройством и организацией колхозов в Бисертском районе, западнее Свердловска. Там в 1929 году он стал кандидатом в члены партии. В своих мемуарах Брежнев писал, что обозленные крестьяне «угрожали кольями, вилами, злобными записками, камнями, брошенными в окно». Но коммунисты «еще решительнее, смелее повели наступление на ненавистных кулаков»²⁶. Борьба была неравной, и в конце 1929 года правящая партия жестоко доказала свое превосходство. Если в мае 1928 года в объединенном Уральском регионе был коллективизирован всего 1 % крестьянских хозяйств, то в октябре 1929 года этот показатель поднялся до 7 %, в конце ноября – до 19 %, а к марту 1930 года – до 67 %. Многие колхозы распались в 1930 году и в 1931 и 1932 годах подверглись реорганизации²⁷.

На родине Ельцина, как и во многих уральских деревнях, начали решительно избавляться от символов прошлого. Буткинский храм Пресвятой Богородицы лишился своего иконостаса и православного креста, бронзовые колокола с колокольни были переплавлены, церковь превратили в районный дом культуры, а в 1950-х годах в ней разместился кинотеатр²⁸. В самые неурожайные и голодные 1932 и 1933 годы, когда многие крестьяне были вынуждены забить весь свой домашний скот, поговаривали, что в Бутке даже были случаи каннибализма²⁹. Прироста населения не было: по советской переписи 1939 года в Бутке проживало 1007 человек – всего на 182 человека больше, чем в 1897 году. Ленин определил коммунизм ярким лозунгом – «советская власть плюс электрификация всей страны». Бутку к общей советской электросети присоединили лишь в 1946 году, после Великой Отечественной войны. Первая щебеночная дорога до Талицы была проложена в 1936 году (асфальта пришлось дожидаться до 1976 года), первая школа появилась в 1937 году, а железнодорожную ветку усилиями мобилизованных для этой цели жителей близлежащих деревень построили в 1949 году.

В «Исповеди на заданную тему», в спешке написанной в 1989 году и опубликованной еще в Советской России в 1990 году, Борис Ельцин посвятил Бутке единственную страницу, даже не называя людей по имени и обозначая их только по степени родства (отец, мать, дед). Он пишет о «раскулачивании» (уродливое слово, каких было много в советском лексиконе)³⁰; о том, как не хватало хлеба и семенного зерна; о вооруженных бандах, орудовавших в округе; о том, как в 1935 году, когда сдохли последние лошадь и корова, дед пошел по домам класть печки. Чуть дальше мы читаем о том, как в 1949 году Борис попросил у своего деда благословения на поступление на строительный факультет политехнического института в Свердловске. Чтобы убедиться в том, что из внука выйдет достойный строитель, дед заставил его самостоятельно построить баню во дворе. Про отца Ельцин рассказывает, что в 1935 году, «чтобы спасти семью», Николай забрал жену и сына и бежал из Бутки на строительство в город Березники Пермской области. Далее, одним-единственным обезоруживающим предложением Борис упоминает об аресте отца в 1930-х: «И когда отца уводили ночью, а было мне шесть лет, я это тоже помню». Упоминание Ельциным своего возраста позволяет сделать вывод, что речь идет о 1937 годе³¹. Свердловский журналист Андрей Горюн, беседовавший с матерью Ельцина в 1991 году, приводит ее слова о том, как в 1931 году ее свекра, Игнатия, в 80 лет «попросту посылают на смерть» в северную тайгу, где он прожил всего несколько месяцев. Горюн приводит также слова Бориса Ельцина, сказанные на пресс-конференции в Свердловске в 1989 году. Тогда он заявил, что в 1937 году его отец «несколько месяцев провел в тюрьме»³².

Ввиду того что сведения неполные, а сам Ельцин пишет довольно скупо, аналитики долгое время цитировали эти фрагменты как непреложную истину, невольно недооценив тяготы, которым подверглась эта семья³³. Одни оценки были правильными, другие – нет. Даже в 1990 году существовали пробелы и расхождения. Игнатию Ельцину в 1931 году не могло быть 80 лет, поскольку в таком случае его первенец должен был появиться, когда ему было 50 лет, что крайне маловероятно для крестьянской семьи. В «Исповеди» Борис Ельцин пишет, что его дед до 1934–1935 годов тихо жил в Бутке, а его мать, Клавдия Васильевна, «послала» свекра в ссылку в 1931 году. Ельцин описывает свою встречу с дедом в 1949 году, спустя почти двадцать лет после его мнимой смерти в северной тайге. При этом он отмечает, что деду было «уже за семьдесят», – еще одно несоответствие. Ельцин также утверждает, что оба деда прожили более девяноста лет, что противоречит тому, что его мать сказала об Игнатии Екимовиче. Никто ничего не сообщает о судьбе Анны Дмитриевны Ельциной – в «Исповеди» и других источниках ее имя даже не упоминается.

Восполнить недостающие звенья цепи удалось благодаря информации, полученной от членов семьи, а также из неопубликованной автобиографии Николая Ельцина и исследований Алексея Литвина, историка из Казанского государственного университета. Судьба деда и бабки Ельцина по отцовской линии действительно была душераздирающей, о чем Клавдия Васильевна, хоть и неточно, рассказала Горюну. Жребий был брошен, когда басмановский сельсовет в 1928 или 1929 году обложил Игнатия Ельцина налогом по повышенным ставкам и по статье советской конституции 1918 года лишил его гражданских прав. Выборы, в которых он потерял право участвовать, были обычным фарсом без намека на соревнование, но настоящим наказанием стало причисление к социальной категории, считавшейся враждебной коммунистам и не имевшей прав ни на какие послабления³⁴. В 1930 году Игнатий был официально признан кулаком, трижды виноватым перед режимом: как процветающий земледелец, кузнец, да еще и владелец мельницы – все эти занятия числились у нового государства в черном списке.

Раскулачивание косвенно затрагивало всех и каждого, но определенной части сельского населения этот процесс коснулся особенно болезненно. Согласно решению Политбюро ЦК ВКП(б), принятому в Москве в январе 1930 года, кулаков делили на три категории. Первая – «контрреволюционный актив»: люди, которые воевали в белой армии или были настроены против партии. Их следовало арестовывать в срочном порядке и отправлять в концентрационные лагеря. Вторая категория – «богатые» кулаки, имевшие собственность, но не совершавшие политических преступлений. Их высылали на север, в «специальные поселения». Игнатий относился к третьей, самой малой и наименее вредной категории. Собственность кулаков третьей категории экспроприировали, а их самих, как крепостных, расселяли на других землях в тех же районах, позволяя сохранить часть сельскохозяйственного инвентаря и личного имущества. Различия между кулацкими категориями были весьма неопределенными, как и различие между кулаками и «середняками». Типичная уральская семья, подлежавшая раскулачиванию, имела дом, одну корову, немного домашней птицы, обрабатывала 2–3 гектара земли и «далеко не была зажиточной»³⁵. Игнатий и Анна Ельцины в 1920-х годах имели больше, а до 1917 года – гораздо больше, поэтому их вполне могли отнести и ко второй категории. Но и попадание в третью категорию было очень опасно. В августе или сентябре 1930 года, во время уборки урожая, деревенские власти конфисковали имущество Игнатия и отправили его, Анну, их сыновей и невесток (одной из них была беременная Клавдия Ельцина) в Бутку, которая в начале 1920-х годов стала районным центром. Когда семью Ельциных грузили на конную повозку, чтобы переселять в Бутку, Игнатий в отчаянии плакал и заламывал руки. Он просил свою дочь Марию, единственную родственницу, которой было позволено остаться, молиться за него: «За что меня выгоняют? За то, что я построил своими руками!»³⁶ Мельница и кузница Игнатия быстро пришли в запустение, а все, что в них было, растащили соседи.

Неприкрытый грабеж, депортация и злоба – таковы были причины, по которым Ельцины были вынуждены снять у пожилой вдовы плохонький, маленький домик в Бутке. После оставшихся в Басманове четырех просторных домов и множества хозяйственных построек это было болезненным понижением уровня жизни. Они оказались среди 4200 уральских семей, подвергшихся местной ссылке в 1930 году, что составляло около 21 тысячи человек; 100 тысяч были отправлены в лагеря и высланы на север. К январю 1932 года на Верхний Урал прибыло около полумиллиона сосланных крестьян, что составляло треть всех насильственно переселенных крестьян по Советскому Союзу³⁷. В Бутке Ивана, Николая, Дмитрия и Андриана Ельциных приняли в новый колхоз «Красный май». Игнатия не приняли. Год или два, как многие советские крестьяне, оказавшиеся в его положении, он скитался по округе, прятался у родственников и брался за любую работу, чтобы заработать себе на жизнь³⁸. Несчастья и лишения сказались на его внешнем виде, поэтому-то Клавдия Васильевна и запомнила его 80-летним стариком.

Четыре года спустя (но этого Борис Ельцин никогда не признавал открыто) петля затянулась. В 1934 году Игнатия и Анну Ельциных схватили в Бутке и снова выслали. Неясно, почему это произошло, так как массовое выселение крестьян закончилось в 1931 году. Кулаки третьей категории выполняли все тяжелые работы, необходимые государству, в особенности на лесоповале и на стройках. В Бутке такой работы не было; может быть, поэтому власти и обратили внимание на Ельциных. Возможно, причиной стал отказ Игнатия регистрироваться в милиции, может быть, высылка была связана с проблемами, возникшими той весной у его сыновей Николая и Андриана в городе. Можно предположить, что Игнатий, которому относительно повезло в 1930 году, в 1934 году был отнесен ко второй категории кулаков. Но даже при этом условии судьба его поражает. На Урале действовали правила, по которым кулацкие семьи освобождались от депортации, если в них не было мужчин моложе 50 лет, а в 1934 году Игнатию Ельцину было уже 59³⁹.

В чем бы ни была причина высылки, семье предстоял долгий путь в никуда под строгим конвоем. Ельциных сослали в неприветливые и непригодные для сельского хозяйства окрестности Надеждинска, металлургического центра на самом севере Свердловской области. Надеждинск находится на реке Каква в 640 км от Северного полярного круга; в 1939 году здесь проживало 65 тысяч человек. Ельцины и еще с десяток семей, сосланных вместе с ними, могли взять с собой лишь несколько баулов с вещами; инструменты, большую часть денег и одежды, включая и овчинные тулупы, у них отобрали⁴⁰. В спецпоселениях ссыльные работали под надзором, и – как будто в насмешку над несчастными —15 % заработанного ими уходило на содержание охраны. Условия жизни были чудовищны: «[Дома]… были непригодны для проживания, людей обрекали на голод и вымирание из-за отсутствия продуктов питания и медицинской помощи, антисанитарные условия способствовали распространению инфекционных заболеваний, эпидемий тифа, скарлатины, цинги. Все это вело к высокой смертности среди спецпоселенцев»⁴¹. В кошмарные 1932 и 1933 годы в удаленных районах Верхнего Урала крестьянам приходилось есть павших тягловых животных, мох и березовые листья⁴².

Надеждинск, название которого кажется жестокой шуткой (в 1939 году город переименовали в Серов), не оставил семье Ельциных никакой надежды⁴³. Переселенцы вырыли себе землянку, которую топили древесным углем. От холода и дождя ее защищала лишь дверь из прутьев. В окрестностях Надеждинска была распространена лишь лесная и горная промышленность: Игнатий был слишком стар для подобной работы, к тому же его мучил артрит. С разрешения ОГПУ, главного карательного органа тех времен, он несколько раз ездил в Бутку чинить машины для колхоза. Это было его единственным утешением. Обнищавший и больной, он потерял зрение и постепенно сходил с ума. Игнатий Екимович умер в 1936 году в возрасте 61 года полностью разбитым и несчастным человеком, о восьмидесяти и тем более девяноста годах не могло быть и речи. В 1936 году его вдове было позволено переехать в Березники, где она и поселилась со старшим сыном Иваном. Она тоже не дожила до преклонных лет и умерла в 1941 году⁴⁴.

На смерти Игнатия и Анны история не заканчивается. Жестокая правда заключается в том, что все деды и бабки Ельцина оказались жертвами террора. У Василия Старыгина на строительстве домов были задействованы наемные рабочие – этого оказалось достаточно, чтобы в 1930 году его тоже раскулачили и сослали в Бутку. В 1934 году, когда Ельциных отправили на север, в тот же северный район выслали и Василия и Афанасию Старыгиных. В Надеждинске/Серове они влачили жалкое существование целых 11 лет. Вероятно, у них были контакты со старшими Ельциными в те два года, что Игнатий и Анна провели в этом регионе. Старыгины были помоложе и поздоровей, им было легче приспособиться. Василий построил для себя и жены небольшую хижину. Он сохранил рассудок и сумел даже зарабатывать на жизнь, делая мебель и шкафы для местных жителей⁴⁵. В интервью со мной Борис Ельцин говорил, что они с матерью летом навещали деда с бабкой и помогали им на огороде⁴⁶.

Таким образом, мы разрешили загадку о том, как мог дед, умерший в 1930-х годах, чудесным образом появиться в конце 1940-х: первый дед в книге Ельцина – это отец его отца, Игнатий Ельцин, второй – отец матери, Василий Старыгин. Старыгин был опытным плотником, а не кузнецом и мельником, вот почему его мнение было столь важно для Бориса Ельцина, собравшегося поступать на строительный факультет. Поэтому-то Старыгин и захотел, чтобы внук доказал свои способности, построив баню. Раскулаченные крестьяне и многие другие насильственно переселенные лица после войны получили право покинуть места ссылок, особенно если на фронте сражался их близкий родственник. Остальных освободили только после смерти Сталина, в 1953 году⁴⁷. Старыгиных, сохранивших здоровье и бодрость духа, освободили в 1945 году – вероятно, потому, что несколько членов их семьи служили в армии. Николай и Клавдия Ельцины забрали родителей Клавдии из Серова и перевезли их в Березники, где они поселились с семьей зятя и дожили до глубокой старости. Василий Егорович умер в 1968 году в возрасте 91 года, а Афанасия Кирилловна – в 1970-м, в возрасте 89 лет. Они были из той же местности и того же крестьянского сословия, что Игнатий и Анна Ельцины, но пережили их на тридцать лет⁴⁸.

На родителей Бориса Ельцина обрушилось еще одно несчастье. Хотя Николая и приняли в колхоз «Красный май», он еще до рождения сына пытался искать лучшей доли. Эти поиски привели его в Надеждинск – тот самый северный город, возле которого в 1934 году было суждено поселиться его родителям. Здесь он был всего лишь каплей в море крестьян, искавших работы на новых заводах, трудившихся над выполнением первой советской пятилетки. В автобиографии Николая, написанной в 1950-х годах, говорится, что он «с 1930 по 1932 год работал мастером» в Надеждинске, на строительстве завода⁴⁹. В Надеждинске он жил не постоянно. В мае или июне 1930 года он побывал в Басманове, тогда был зачат Борис; в феврале или марте 1931 года он приезжал в Бутку на крещение сына. После рождения первенца Николай снова вступил в буткинский колхоз⁵⁰. По различным свидетельствам можно утверждать, что Николай, Клавдия и их новорожденный малыш провели зиму 1931/32 года в Надеждинске и вернулись в деревню лишь позже⁵¹. В декабре 1932 года председатель колхоза отпустил Николая и его младшего брата Андриана. Поезд, на который они сели, шел не в Надеждинск и не в Березники, как об этом пишет Ельцин в первой книге мемуаров. Он шел в Казань, многоязычную столицу республики Татария, находящуюся на берегу Волги и равноудаленную от Свердловска и Москвы.

Иван Грозный завоевал Казанское ханство волжских татар в 1552 году. Он захватил все его территории и открыл их для русских поселенцев и православия (татары – мусульмане-сунниты). В 1887 году здесь несколько месяцев жил Ленин, исключенный из местного университета за революционную деятельность. В 1932 году в Казани проживало 250 тысяч человек. Ельцины устроились плотниками на «Авиастрой». Эта организация занималась строительством авиационного завода в деревне Караваево, в 8 км к северу от Казанского кремля. Завод должен был производить военные самолеты по проекту выдающегося авиаконструктора Андрея Туполева⁵². У строителей же были только заступы и мотыги, тачки и ручные орудия. Николай скоро стал бригадиром, строил жилье, склад оборудования и мастерские в сборочном ангаре. Можно предполагать, что вечерами он учился в техникуме для строительных рабочих⁵³. Клавдия с малышом жили вместе с мужем в бараке № 8 в поселении на реке Сухой. Русский барак – это ветхая деревянная постройка, либо разделенная на отдельные спальни вдоль длинного коридора, либо нет; но Сухой барак относился к первому типу. Николай с женой и сыном получили отдельную семейную комнату, холостяцкая комната Андриана располагалась по соседству. Клавдия и Борис, «как кочевники», весной уезжали в Бутку, а когда выпадал снег, возвращались в Казань. Так они несколько лет и курсировали между деревней и городом, что было вполне обычно для России XIX – начала XX века⁵⁴.

27 апреля 1934 года (а не в 1937 году) мир молодой семьи перевернулся. Оперуполномоченные ОГПУ вместе с комендантом барака схватили Николая и Андриана Ельциных, бросили их в «черный воронок» и отправили в казанский тюремный изолятор. В протоколе задержания говорилось, что в их комнатах были найдены только предметы мебели, несколько писем и паспорта⁵⁵. Шесть рабочих «Авиастроя» из крестьянских семей с Урала и Поволжья находились под наблюдением с января 1934 года. Чекисты дали им общее кодовое название – «односельчане». Так называли людей из одной деревни, но эти приехали из разных мест. Кроме братьев Ельциных, под подозрение попали Прокофий Гаврилов и его сын Иван, оба – русские из другого уральского округа, а также удмурт Василий Вахрушев из Удмуртии и Иван Соколов, русский из Татарии. В деле был собран компромат из их родных деревень и от плотников, работающих в бригаде Николая. После трех недель следствия против всех выдвинули обвинение в «антисоветской агитации и пропаганде» – преступление, которое подпадало под десятый пункт одиозной 58-й статьи Уголовного кодекса РСФСР. 23 мая судебная тройка ОГПУ рассмотрела дело № 5644 и признала всех виновными. Пятерых из шести (братьев Ельциных, Гавриловых и Вахрушева) приговорили к трехлетнему сроку в исправительно-трудовых лагерях с учетом месяца, проведенного в заключении; Соколов был признан организатором и получил пять лет. Если бы они попали в лапы тайной полиции в 1930–1931 годах или после 1935 года, то наверняка были бы замучены и казнены⁵⁶.

Следствие и суд были откровенной пародией, в миниатюре отразившей свойственную той эпохе паранойю. Из расследования Алексея Литвина ясно, что обвиняемые не скрывали «недовольства существующими на стройке порядками»⁵⁷. Это дало ОГПУ основания для преследования. Кроме того, арест должен был послужить средством устрашения остальных рабочих. Как говорилось в формальном обвинении, эти шестеро исподтишка воспользовались имевшимися трудностями в питании и снабжении. Они жаловались на скудость продуктовых рационов, на то, что их кормили гнилым мясом, запрещали праздновать православную Пасху, вычитали из заработка деньги за государственные облигации и требовали жертвовать средства на помощь коммунистам, томившимся в тюрьмах Австрии. Однако следователи ОГПУ стремились придать обвинению политический характер и заставили рабочего из Басманова, Сергея Кудринского, дать показания о кулацком происхождении Ельциных и о том, что 22-летний Андриан говорил, что народу было бы лучше, если бы началась война и советское правительство было бы свергнуто. Николаю Ельцину подобных слов не приписывали, хотя именно в их с Клавдией комнате в несчастном бараке № 8 якобы велись все подрывные разговоры. Более всего заинтересовали следователей показания плотника-татарина Максима Отлетаева, сообщившего, что Николай не давал рабочим читать вслух советские газеты на стройплощадке «Авиастроя». В деле говорится, что следователь организовал Николаю и Отлетаеву очную ставку, во время которой допрашивал Ельцина по этому и другим обвинениям.

Следователь: Говорили Вы Отлетаеву «не читай газету, все равно ничего там не поймешь» и потом изорвали ее?

Ельцин: Говорить, что в газете ничего нет… Я этого не говорил. Что касается газеты, вырванной из рук Отлетаева, делал я это не с намерением.

Следователь: Говорили Вы о том, что сидящим в тюрьмах капиталистических стран рабочим помогать не нужно?

Ельцин: Точно не помню. Но, видимо, я это сказал с простого ума.

Следователь: А в смысле общественного питания, когда был плохой обед?

Ельцин: Это мы обсуждали в своей бригаде, когда обед был неважный⁵⁸.

Подобные ответы и категорическое отрицание какого бы то ни было нарушения закона, подкрепленные его подписью на обвинении, были лучшей тактикой в змеиной яме ОГПУ. То, что в 1934 году Николай Ельцин испытывал разочарование в советской власти, было несомненно. Он пережил разрушительные последствия коллективизации, был вынужден покинуть родные края и отправиться на заработки в город, его семья и родня со стороны жены были раскулачены. Но в разряд врагов он попал из-за выражения недовольства на «Авиастрое». Николай считал, что чтение газет снижает производительность труда, а это было противно его натуре⁵⁹. Они с братом, в отличие многих других в сталинские времена, отказались сотрудничать с тайной полицией. Когда представители ОГПУ пришли к ним с предложением, оба решили прикидываться обычными сельскими дурачками, что Николай и продемонстрировал во время допроса. В протоколах ОГПУ, отосланных в лагерь, говорилось, что оба «непригодны к вербовке», не могут использоваться в качестве стукачей и что за ними следует устроить «агентурное обслуживание»⁶⁰.

В ночь, когда арестовали его отца, Борис плакал, пока не заснул. В своей книге «Записки президента» он пишет: «Я маленький, еще не понимаю, в чем дело. Я вижу, как плачет мама и как ей страшно. Ее страх и ее плач передаются мне»⁶¹. Мать с сыном подвергались большому риску: после того как Николаю был вынесен приговор, комендант собрался вышвырнуть их из барака «Авиастроя». Их пожалел добрый самаритянин, 60-летний фельдшер, ветеран Первой мировой войны, Василий Петров, который был сокамерником Николая в ожидании суда. Он попросил свою жену Елизавету и дочь Нину помочь Клавдии. И они помогли. Они пришли за Клавдией и ее сыном, когда те сидели в коридоре, выброшенные из своей комнаты, и забрали их к себе, в свой дом на Шестой Союзной улице. Клавдия Васильевна с трудом зарабатывала на жизнь, устроившись швеей на казанскую швейную фабрику, где в вечерней школе она научилась читать и писать; кроме того, она подрабатывала помощником пекаря на хлебозаводе № 2. В 1990-х годах Нина вспоминала, что мальчик был «худенький, тихий, послушный». «Скажет ему мама: я пошла на работу, сиди тихо, он и не пикнет… Игрушек не было никаких – одна кукла, и ту трогать не разрешалось, только смотреть. Но дети есть дети – Боря из дров строил пирамиды, такие вот игрушки… Зимой мы с ним на салазках кататься любили»⁶². В 1936–1937 годах Борис посещал казанский детский сад, по всей вероятности принадлежавший хлебозаводу⁶³.

Николай Игнатьевич был этапирован в Дмитлаг (Дмитровский ИТЛ) на канале Москва – Волга – пожалуй, самом грандиозном, «фараонском» проекте сталинского ГУЛАГа. Этот канал, по размерам сходный с Суэцким, должен был обеспечить столице доступ к волжской воде и сделать ее центром судоходства. Николай работал чернорабочим и плотником. Условия труда были тяжелыми и чрезвычайно опасными. На стройке трудились почти 200 тысяч заключенных. В одном только 1933 году от холода, болезней и несчастных случаев погиб каждый шестой, так что за три года срока у Николая были равные шансы выжить или умереть⁶⁴. Но он выжил и был освобожден за семь месяцев до окончания срока. Алексей Литвин убежден, что освобождение стало результатом сделки: Николай согласился после Дмитлага работать на «ударной стройке» в Березниках, и в бланке о его уходе пишется, что он отбывает в Березники⁶⁵. Почему же Николай не поехал прямо туда?

В октябре 1936 года Николай Ельцин приехал в Казань, где у Петровых воссоединился с женой и сыном. В домовой книге было записано, что он «временно безработный», то есть не имел официальной работы на государственном предприятии в 1936–1937 годах. Должно быть, он зарабатывал на хлеб в частном секторе. Возможно, он снова поступил в строительный техникум, где учился до ареста⁶⁶. Еще одна причина оставаться в Казани – вторая беременность Клавдии. Михаил Ельцин родился в июле 1937 года. Шестилетний Борис стал его крестным отцом. А сразу после крещения, 31 июля, все четверо отправились в Березники, уложив все свое имущество в один фанерный чемодан. Василия Петрова освободили из заключения, он скончался в ноябре 1937 года; его вдова дожила до 1966 года, а дочь Нина до 2002 года. Петровы переписывались с Клавдией Ельциной, но в годы войны потеряли связь друг с другом. В знак благодарности жена Бориса Ельцина, Наина, в 1999 году разыскала Нину, уже старуху, и купила ей двухкомнатную квартиру в Казани на средства, полученные от издания книг Ельцина. В 2006 году, приехав в Казань, она возложила цветы на могилу Нины⁶⁷.

Город-фабрика Березники, куда Ельцины переехали в 1937 году, расположен на западной, европейской стороне Уральского хребта в верховьях Камы – в 640 км к северо-востоку от Казани, которая стоит на том месте, где текущая на юг Кама впадает в Волгу, и на 160 км севернее большого города Пермь. Город славится соляными шахтами. Богатые новгородские купцы Строгановы еще в ХVI веке начали добывать неочищенную поваренную соль сначала в устье маленькой реки Зырянки на левом берегу, а потом на правом берегу, в районе города Усолье. Добытую соль очищали путем сушки и вываривания. В XVIII веке соляная промышленность пришла в упадок, поскольку из бассейна Волги начали поставлять более дешевую продукцию. В XIX веке в получаемом здесь рассоле были обнаружены примеси хлорида кальция и магния; эти вещества выделяли с помощью аммония и использовали при производстве удобрений, промышленных химикатов и в фармацевтике. В 1883 году бельгийская компания «Сольвай» и русский кораблестроитель Иван Любимов построили в деревне Чуртан завод по производству соды. После 1917 года коммунисты оценили возможности этого округа. В 1920-х годах здесь был открыт первый российский радиевый завод. В первую пятилетку Березники и окрестности стали центром советской химической промышленности – «республикой химии», как говорили в то время. Город Березники официально образовался в марте 1932 года, объединяя Чуртан с еще четырьмя деревнями на соляных отмелях на левом берегу Камы и Усольем, которое в 1940 году выделилось в самостоятельный город.

Вполне в духе времени, в городе имелась собственная колония, входившая в лагерный комплекс на слиянии Камы и Вишеры, – аванпост ГУЛАГа на Урале. Заключенные лагеря на Адамовой горе в мае 1929 года были направлены на строительство Березниковского калийного комбината, корпуса которого опирались на деревянные сваи, забитые в болото. В начале 1930-х годов здесь работало 10 тысяч человек. Заключенные были нужны, потому что свободные рабочие не хотели ехать в Березники, где не хватало жилья и пищи, а в 1930 году разразилась эпидемия тифа. По мере того как ОГПУ, в 1934 году переименованное в НКВД, отправляло узников на новые стройки, их место занимали другие рабочие – бывшие заключенные или ссыльные, находившиеся под надзором. «Основной массой строителей города были ссыльные и переселенцы – раскулаченные крестьяне из Центральной России, Татарстана, Украины, политически ненадежные элементы, контрреволюционеры, интеллигенты и т. д. Позднее [во время Великой Отечественной войны] к ним присоединились [сосланные] волжские немцы, крымские татары и т. д.»⁶⁸. Те, кто управлял Советским государством, считали Березники подходящим местом для «отбросов» общества.

Старший брат Николая Ельцина, Иван, уже жил в Березниках. Его послали сюда на принудительные работы в 1935 году за «подрыв» плана хлебозаготовки в Бутке (он не смог выполнить норму сдачи, несмотря на то что продал все, что имел, чтобы покрыть недостачу). Иван состоял на учете в НКВД; в тюрьму его сажать не стали. Еще в 1936 году к Ивану в Березники переехала их овдовевшая мать, Анна, похоронившая мужа в Надеждинске. Вскоре из Бутки и Дмитлага приехали Дмитрий и Андриан Ельцины. В 1937 году Николай получил работу на «Севуралтяжстрое» (Северо-Уральском строительном тресте тяжелой промышленности) и был назначен на калийный комбинат. Как бывший заключенный, вплоть до середины 1950-х годов он не мог жить в Перми, Свердловске и других крупных городах СССР, а также вступать в коммунистическую партию. С учетом этих ограничений, в остальном он и его семья вели вполне среднестатистическую советскую жизнь, их не трогали. Николай Ельцин был реабилитирован по обвинениям 1934 года лишь 15 июля 1989 года, комиссией, созданной при Горбачеве; к тому времени его уже двенадцать лет не было в живых⁶⁹.

Для развития личности Бориса Ельцина важны не столько сами события, сколько его реакция на это нагромождение несчастий. До объявления гласности в 1980-х годах цензура и политический конформизм не позволяли открыто говорить о трагедиях советского прошлого. Но снятие запретов извне не сняло запретов внутренних. Клавдия Ельцина беседовала с Андреем Горюном как раз тогда, когда советскую историю обсуждали предельно откровенно, и все же она не стала рассказывать об аресте мужа и своих злоключениях в Казани. Еще более удивительно, что она не упомянула о судьбе родителей и о длительном времени, проведенном ими в Надеждинске/Серове. Возможно, пожилая женщина о многом забыла, но трудно поверить, что она не помнила о судьбе собственных матери и отца, с которыми оказалась разделенной на долгие одиннадцать лет. Спустя полвека после этих событий Бориса Ельцина нельзя упрекать в том, что он не смог вспомнить, сколько лет ему было, когда арестовали отца, но человек не может так легко забыть, что полученный отцом срок измерялся не месяцами, а годами. В «Исповеди на заданную тему» Ельцин ничего не написал о Казани, хотя в автобиографических записях 1960–1970-х годов, хранящихся в архивах КПСС, он перечисляет Казань среди мест своего проживания⁷⁰. Позже, во втором томе мемуаров «Записки президента» и во время поездок в Казань в период своего президентства и после, на пенсии, он уже говорил о том, что жил здесь⁷¹. У него остались лишь обрывочные воспоминания об Игнатии Екимовиче, хотя он не мог не запомнить Анну Дмитриевну – бабушка умерла в Березниках, когда Борису было десять лет. Даже если Борис плохо помнил родственников по отцовской линии, он знал, что родители его матери происходили из Басманова и Бутки и что до 1945 года, когда они приехали в Березники и поселились в доме его родителей, они томились в одном из уголков архипелага ГУЛАГ. Ельцин не написал об этом в «Исповеди», несмотря на то что книга вышла в свет в тот момент, когда он боролся за место в российском парламенте и подобная история семьи могла бы быть ему весьма полезна. Да и в «Записках президента», вышедших в постсоветском 1994 году (третий том «Президентского марафона» рассказывает исключительно о событиях 1990-х годов), он избегал писать о судьбе дедов и бабушек. Дело здесь не только в том, что его воспоминания о давних событиях со временем стали смутными, – Ельцин, как и его мать, вспоминал лишь избирательно.

Чем же объясняется такая амнезия? Скорее всего, определенную роль здесь сыграл ложный стыд из-за конфликта с власть имущими, укорененный в сознании Ельциных советским воспитанием и пропагандой⁷². Кроме того, нельзя забывать и о чувстве меры – душевном барометре скорби. Хотя Клавдия Васильевна посвятила журналиста Горюна в обстоятельства горестной смерти своего свекра, для нее было немыслимо говорить в том же тоне о своих родителях, которые вышли из чистилища живыми. Еще одно явление, симптоматичное для того времени, – это заговор молчания внутри родительской семьи Ельцина. Племянник Николая и Клавдии, приехавший из Бутки и проживший с ними два года в конце 1950-х годов, ни разу не слышал, чтобы кто-то говорил об аресте Николая, и в беседе со мной в 2005 году в Бутке он клялся, что вся эта история – сплошной вымысел⁷³. О заключении отца Ельцин пишет в «Записках»: «Отец никогда об этом не говорил со мной. Он вычеркнул из своей памяти этот кусок жизни, как будто его не было. Разговор на эту тему у нас в семье был запрещен». Когда я спросил его об этом, он повторил все почти дословно⁷⁴. В автобиографии, написанной Николаем в Березниках, не упоминается об ОГПУ и Дмитлаге⁷⁵. Клавдия Ельцина была более разговорчивой и эмоциональной. Побеседовав с ней, Горюн пришел к выводу о том, что она «чувствовала себя пострадавшей безвинно» и она «не могла не рассказать детям… о трагических событиях тридцатых годов»⁷⁶. В 2002 году я спросил у Ельцина, не относилась ли его мать к воспоминаниям о бедах семьи более непримиримо, чем отец. Тот кивнул, но в детали вдаваться не захотел. Тем не менее он дал понять, что ему было известно о несчастьях Ельциных и Старыгиных: «Я раскулачивания не одобрял про себя, не поддержал. Мне было обидно за деда [Старыгина], которого я любил, за отца, за маму»⁷⁷. Но переживать и говорить об источнике боли – это совершенно разные вещи.

Мы можем поверить Ельцину на слово, когда он говорит, что до того момента, когда в 1990-х годах ему в руки попали следственные материалы ОГПУ на Николая Ельцина, многие подробности преследования его семьи были ему неведомы. В «Записках» он пишет, что если бы знал все это раньше, то понял бы «банальный ужас» сталинизма и его жизнь могла бы «повернуться по-другому»⁷⁸. Это звучит несколько сомнительно, поскольку Ельцин знал о том, что творилось в полицейском государстве, и в общих чертах был осведомлен о том, что случилось с его родными. Иной политический поворот в Советском Союзе в 1930–1940-х годах был невозможен. На Урале, как и во всей России и СССР в целом, распространялись рассказы о преступлениях вредителей и шпионов. В 1937 году вся уральская партийная верхушка во главе с Иваном Кабаковым была репрессирована за принадлежность к «контрреволюционному центру правых и троцкистов». Чиновников, интеллигентов, инженеров и директоров заводов арестовывали тысячами. Агитпроп подталкивал граждан к анонимным доносам на родственников и знакомых. «Привлекали к ответственности и тех людей, которые допускали неосторожные высказывания о советской действительности, поддерживали отношения с друзьями или родными, осужденными как «враги народа»⁷⁹. В 1937 году и в первые девять месяцев 1938 года, когда Пермский регион еще входил в Свердловскую область, большинство приговоренных к казни политзаключенных для исполнения приговора привезли в областной центр. На расстрельном поле западнее Свердловска за 21 месяц было расстреляно около 7 тысяч мужчин и женщин, проживавших в этих местах (Пермь, Березники и др.), то есть в среднем по 11 человек в день. В 1990-х годах на этом поле был установлен мемориальный крест⁸⁰.

Для тех, кто вырос в тени такого варварства (а Ельцин относится именно к этому поколению), внутренний запрет на воспоминания о терроре стал психологическим защитным механизмом и гарантией от негативных последствий болтовни на эти опасные темы. Проблема заключалась в том, что за годы и десятилетия этот механизм подавления питал сам себя. Чем позже были признаны страдания старшего поколения, тем сложнее было объяснить атмосферу безмолвия и тем дороже стало освобождение от лжи и продвижение вперед.

Глава 2

Сценарии

Закончив скитания, Николай и Клавдия Ельцины поселились в Березниках, как и трое братьев Николая. Борис прожил здесь с родителями до 1949 года, пока не отправился в Свердловск получать высшее образование.

Город Березники в то время был вторым по значению в Пермской области. Он находится на 59° 24? северной широты, в окружении густых еловых, пихтовых и, конечно, березовых лесов, которые и дали ему название. Морозов здесь не бывает всего 100–110 дней в году. В 1939 году в городе жило 65 тысяч человек, не считая заключенных, а в 1950 году – около 80 тысяч. Пермский край, с 1923 года входивший в состав области с административным центром в Свердловске, выделился в 1938 году в самостоятельную область, став последним регионом Урала, освободившимся из-под контроля Свердловска. С 1940 по 1957 год и сама область, и ее столица носили имя соратника Сталина Вячеслава Молотова.

Окружающий город лес отличается прозрачной, шелестящей красотой. В июне и июле здесь стоят белые ночи, столь же завораживающие, как в Санкт-Петербурге или Стокгольме, но Березники в ту пору, когда туда приехали Ельцины, могли бы соперничать с любым другим промышленным центром за право называться самым блеклым и скучным городом. Задолго до этого в путевых заметках 1890 года, рассказывающих о плавании по Каме из Перми, путешественник рисует картину созданного людьми неприглядного запустения: «Чем ближе к Усолью, тем вид берега становится все темнее и печальнее. Лесу уже давно не видать; поля лишены зелени… По обоим берегам… соляные амбары, соединенные черными, холодными галереями. Черные колоссальные варницы, рисующиеся на сером фоне неба, производят какое-то сумрачное, неприятное впечатление»¹. К 30-м годам ХХ века здесь появились новые заводы, производящие соду, минеральные удобрения, красители и пестициды. Чтобы сократить людям дорогу до мест работы, жилой центр построили в 8 км от реки. Во время Великой Отечественной войны к химическим предприятиям добавились магниевый и титановый заводы. В Березниках селились эвакуированные, в здешние госпитали доставляли раненых солдат, несколько школ превратили в больницы, в шахтах и ущельях хранили оборудование эвакуированных заводов. Помимо изготовления пороха и взрывчатых веществ, Березники были одним из пяти городов СССР, где производили отравляющие вещества для химического оружия: иприт, люизит, синильную кислоту и адамсит – тысячи тонн этих веществ в канистрах поставлялись в армию и авиацию. Экологические последствия были чудовищными. Токсичные вещества без всякой очистки выбрасывались в воду, атмосферу и почву; городской пейзаж был повсеместно обезображен лужами ядовитых отходов; отработанные материалы и пепел складывали в огромные курганы высотой до 70 м, откуда их ветром разносило по всей округе; иногда дома и заводы тонули в карстовых пещерах и старых шахтах. Березники и сейчас считаются одним из самых загрязненных городов России. Индустриальный смог отравляет воздух. Водохранилище для жидких отходов, после войны построенное рядом с Камой, светится флюоресцирующим зеленоватым светом и не замерзает даже зимой. В Березниках отмечается очень высокий уровень детской заболеваемости, а заболевания крови у детей здесь встречаются в восемь раз чаще, чем в других городах страны².

Недалеко от города, ставшего для Ельциных новой родиной, можно было видеть колючую проволоку, наблюдательные вышки и сторожевых собак ГУЛАГа. В 1943 году сюда доставили 11 тысяч военнопленных – немцев и солдат государств – союзников Германии. Новый лагерь для советских заключенных был построен в 1946 году, когда потребовалось расширить один химзавод, а затем, в 1950 году, когда на нем работало уже 4500 человек, построить еще один. За Камой, в Усолье, находился лагерь, где заключенные трудились на лесоповале. В 1940 году здесь было 24 900 заключенных, а в 1953-м – 3600. В 30 км выше по течению, в Соликамске, на месте первых солеварен Строгановых, находился маленький лагерь для строительства целлюлозно-бумажного предприятия (4300 заключенных в 1938 году), рядом – большой лагерь для лесоповала (32 700 заключенных в 1938 году). В 70 км к югу, в Кизеле, заключенные работали на лесозаготовках и строили плотины (количество заключенных возросло в 1946 году до 7700 человек, а в 1953-м – до 21 300)³. На фоне общего их числа количество вольной рабочей силы в Березниках выглядит совсем незначительным⁴.

Города СССР были социальной «кузницей», в которой государство выковывало нового советского человека и крестьяне должны были превращаться в пролетариев. Но из-за значительного притока крестьянства, устойчивости сельских нравов и систематической нехватки средств на городскую инфраструктуру в 1930–1940-х годах города сами постепенно «окрестьянивались»⁵. Когда Ельцины впервые ступили на березниковскую землю, в городе практически не было мостовых, не было канализации и общественного транспорта. В 1950 году появились асфальтированные улицы и канализация, однако по-прежнему не было автобусов и трамваев. Между тем Березники планировались ленинградскими архитекторами, стремившимися создать «социалистический город» и уделявшими внимание культуре и развлечениям. В центре города были построены кинотеатр «Авангард», театр, музей, несколько стадионов, парк и ботанический сад на проспекте Сталина (ныне проспект Ленина). На послевоенных жилых домах можно было видеть «элементы классических ордеров, огромные оконные проемы, напоминавшие римские триумфальные арки», и «башенки-обелиски в память о принесенных жертвах» в крестовом походе против фашизма⁶.

Николай Игнатьевич воспользовался ситуацией, в которой оказался. Во время и после войны он из простого плотника дорос до мастера, прораба, диспетчера, планировщика и руководителя нескольких технических бюро в «Севуралтяжстрое». Клавдия Васильевна в военное время по двенадцать часов в день работала портнихой. После 1945 года она стала домохозяйкой, работавшей исключительно дома, что было большой редкостью для жительницы советского города. Она воспитывала двух сыновей и дочь Валентину, родившуюся в июле 1944 года, занималась шитьем, чтобы увеличить доход семьи, заботилась о стареющих родителях, которые после возвращения из ссылки больше не работали.

Приехав в Березники в 1937 году, семья несколько месяцев прожила в Усолье, откуда Николай добирался до работы на пароме (мост через Каму построили лишь в 1950-х годах). Около года Ельцины ютились в избе из неотесанных бревен, ставшей прибежищем еще для трех семей; расположено их жилище было в главной части города. После этого им дали одну из двадцати комнат в новом двухэтажном деревянном бараке в соседнем районе – Ждановских Полях. Удобства (туалет и колодец) находились на улице, а по бараку гуляли сквозняки, так что зимними ночами дети спали вместе с козой Полей, которая согревала их, а также давала свежее молоко. В «Исповеди на заданную тему» Ельцин вспоминает, что через тонкие стены все было слышно. Отмечали ли соседи именины, день рождения или свадьбу, кто-нибудь заводил патефон, и «пел весь барак. Ссоры, разговоры, скандалы, секреты, смех – весь барак слышит, все всё знают. Может, потому мне так ненавистны эти бараки, что до сих пор помню, как тяжело нам жилось»⁷. Напротив находилась единственная на весь город баня, где за копейки можно было помыться и попариться. Рядом расположился шумный колхозный рынок – один из тысяч в советских городах, где с 1935 года крестьянам было позволено продавать выращенное в подсобном хозяйстве по свободным ценам. На другой стороне улицы были устроены загоны для коз, кур и гусей, которыми владели обитатели барака, а крупный скот пасся на незастроенных участках Ждановских Полей. И деревянная изба, и барак давно снесены⁸.

В 1944 году, в ожидании рождения Валентины, Николай вспомнил свои плотницкие навыки, воспользовался, как можно предположить, связями с поставщиками стройматериалов и построил семейный дом, что не запрещалось советскими законами. Дом, сложенный из кирпича, стоял в Седьмом квартале возле Первого пруда, служившего запасом воды для старой Строгановской шахты. Имевшихся в нем четырех комнат и кухни хватило, чтобы с относительным комфортом разместиться вместе с приехавшими в 1945 году из Серова Старыгиными. Об этом Борис Ельцин в автобиографии не пишет, упомянув лишь, что в березниковских бараках они прожили десять лет (на самом деле шесть), и не обмолвившись ни словом о том, где семья жила после этого. Скорее всего, он опасался, что некоторые читатели сочтут приобретение отдельного дома проявлением жадности или привилегированного положения семьи. Частный дом (но не земельный участок, остававшийся собственностью государства) был немалой ценностью и позволял защититься от инфляции, пожиравшей денежные сбережения⁹.

Появившийся спустя 15 лет после раскулачивания дом Ельциных, сохранившийся и по сей день, был признаком ощутимого улучшения их положения и свидетельствовал о том, что Николай смог неплохо приспособиться к городской жизни. Как ни странно, дом также воссоздал сельскую атмосферу, которую семья потеряла и по которой тосковала. Приехали из ниоткуда дед и бабушка Старыгины, и под одной крышей собрались представители трех поколений – точно так, как они жили бы в русской деревне, где родственники обычно селились в одном доме или очень близко друг от друга. Во дворе лежали дрова, был огород, бродили куры; в 1949 году появилась банька, построенная Борисом для Василия Старыгина. Но воспоминания о деревне по-прежнему бередили душу членов семьи. В 1955 году, в рамках проводимой в СССР кампании по перераспределению городских специалистов в сельское хозяйство, Николаю предложили стать председателем колхоза в деревне Урол Молотовской области. Он согласился, но эксперимент провалился, и через два месяца Николай вернулся к технической работе в «Севуралтяжстрое»¹⁰. В 1959 году его отправили представлять предприятие на Выставке достижений народного хозяйства в Москве, символом которой была стальная статуя работы Веры Мухиной, изображавшая мускулистого рабочего с молотом и крестьянку с серпом. Получив приглашение в столицу, которой он никогда не видел, Николай не мог поверить в собственную удачу. «Он почитал [бумагу], схватился за голову и побежал в контору [с тем, чтобы проверить документ], хотя, конечно, по тем годам, по фигуре, по виду он соответствовал [такой чести]»¹¹. Впрочем, столичные огни оказались не для него. В 1962 году Николай вышел на пенсию и после тридцатилетнего отсутствия вместе с супругой вернулся в Бутку, таким образом завершив круг скитаний семьи. Престарелые родители Клавдии поехали вместе с ними. Продав дом в Березниках, они смогли купить уютный домик, расположенный по адресу Короткий переулок, 1¹².

Нравы семьи формировались под влиянием коммунизма, суровых условий жизни на Урале, староверских и православных убеждений предков. Хотя Клавдия была «глубоко религиозна» с первого до последнего дня своей жизни, остальные Ельцины набожностью не отличались, что и неудивительно для страны, где официально насаждался атеизм. Ходить в церковь в Березниках было невозможно: единственная православная церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи была закрыта в 1937 году и открылась вновь лишь в 1992 году. Валентину Ельцину, в отличие от ее братьев, в 1944 году не крестили. Обряд мог выполнить прихожанин, а можно было отправиться в сельскую церковь за городом, но Ельцины не воспользовались этими вариантами. В их гостиной не было икон, хотя в спальне Старыгиных иконы сохранились, а Клавдия Васильевна молилась на маленькую иконку, которую тщательно прятала от посторонних глаз¹³. Борис рос без религиозной веры и обратился к христианству лишь в 1980–1990-х годах¹⁴.

За два года до смерти, в 1991 году, Клавдия Васильевна рассказывала, что они с мужем оба считали, что «это большая работа – хорошего человека вырастить, чтоб не бегали они по улицам беспризорными, не попали бы в плохую компанию»¹⁵. Никто из детей Ельциных не курил, не играл в карты и кости, не ругался и не пил спиртного. Любые нарушения этих правил строго карались как в школе, так и дома. Учителя могли велеть классу целый месяц бойкотировать ученика, от которого пахло табаком; за запах алкоголя на неделю исключали из школы и посылали письменное предупреждение родителям. В 16 лет Борис Ельцин застал другого подростка за покупкой стакана водки в придорожном киоске; он демонстративно вылил водку на тротуар, заплатил продавцу и ушел. Став взрослым, он оставался равнодушен к курению и азартным играм, никогда не был склонен к сквернословию, однако выпивка стала его слабостью, которой Ельцин явно злоупотреблял. Однокашник Бориса, Сергей Молчанов, всю жизнь проживший в Березниках, уверен, что впервые Ельцин попробовал спиртное, когда пригубил бокал шампанского на школьном выпускном вечере в 1949 году¹⁶.

Мальчик унаследовал широкое лицо матери. К ней, целиком принадлежавшей ему все детство, пока Николай был в заключении, а потом допоздна задерживался на стройке, он сохранил самые теплые чувства. «Мама, – говорил Ельцин мне, и с его словами были согласны все, кто знал Клавдию Васильевну, – очень была добрая женщина. Добрая, ласковая». «Я… любил ее значительно больше, чем отца», – добавил он¹⁷. При этом Борис Ельцин всегда подчеркивал, как много он взял у отца: «А у отца характер был крутой, как у деда. Наверное, передалось это и мне». Судя по всему, речь идет здесь об Игнатии Ельцине (отце Николая), но и Василий Старыгин (отец Клавдии), которого Борис знал дольше и лучше, по крутости характера не уступал Игнатию. В конце 1940-х годов он был «внушительным стариком, с бородищей, с самобытным умом». В «Исповеди» Ельцин писал: «…Упорный был такой дед, упрямый»¹⁸. В 2006 году в честь своего 75-летия Борис Николаевич дал интервью газете «Известия», где сказал, что «эмоциональностью и взрывным характером» обязан Старыгину: «Это природное, еще от моего деда ко мне пришло. Ему моя бабушка боялась перечить»¹⁹.

У отца и сына, Николая и Бориса, складывались непростые отношения, обусловленные упорством обоих и их соперничеством за привязанность Клавдии, обостренным частым отсутствием Николая, его пристрастием к выпивке и разницей в возрасте между детьми. В первом томе мемуаров Ельцин вспоминает, как отец порол его ремнем и какие ссоры из-за этого возникали между родителями. Борис выдерживал порку молча, и отец тоже не говорил ничего, пока на помощь сыну не приходила мать, его «вечная защитница», которая прогоняла Николая²⁰. По одной из теорий по поводу телесных наказаний, покорность Ельцина указывает на его мазохизм²¹. Подобная теория совершенно абсурдна: русские крестьянские мальчишки терпели телесные наказания, не произнося ни звука. Девочкам можно было плакать, мальчикам – нет. Наказания не доставляли Ельцину удовольствия, и в конце концов он сумел от этого избавиться. В возрасте 14–15 лет он потребовал, чтобы отец перестал его пороть и предоставил ему самому воспитывать свой характер. «Сейчас не царское время, розгами-то драть», – сказал он Николаю (по воспоминаниям Клавдии). После этого избиения прекратились²². Как часто это случалось и в каком возрасте началось? Борис Ельцин вспоминает, что отец уводил его в спальню, закрывал дверь, укладывал на постель и доставал ремень. Очевидно, это происходило в семейном доме, построенном в 1944 году, поскольку в бараке у семьи была всего одна комната. Из этого можно сделать вывод, что наказания начались, когда мальчик стал уже подростком, и продолжались не больше года-двух.

Хотя добросердечная Клавдия Васильевна неизменно принимала сторону старшего сына, было бы неправильно считать ее воплощением милосердия и кротости. Друг детства Бориса, Владимир Жданов, в 2001 году рассказал репортеру, что тетя Клава, как звала ее местная детвора, была человеком дисциплинированным и не слишком баловала сына: «Она была женщиной очень волевой и строгой… [Он] не мог ослушаться маму ни в чем. Если она говорила: «Делай уроки», он тут же садился и делал»²³. Став взрослым, Борис усвоит подобную манеру обращения с подчиненными ему людьми, не принадлежащими к кругу семьи.

Не следует считать, что отношения Бориса с Николаем Игнатьевичем состояли из одних лишь острых углов. Отец был натурой творческой, и Бориса это всегда восхищало. Вот что он пишет в «Исповеди»:

Николай привил сыну свою живость, трудовую этику, научил его плотницкому делу и умению играть на ложках. Ему же Борис обязан своей любовью к бане. В русской бане влажный пар, парная чередуется с обливанием холодной водой или купанием в бассейне. Такая процедура очищает кожу и успокаивает ум. Русские считают, что баня укрепляет организм и готовит человека к жизненным испытаниям. Туда обычно ходят в компании знакомых своего пола, и такое совместное времяпрепровождение укрепляет мужскую дружбу, в чем Борис Ельцин не раз имел возможность убедиться.

Рассказ Ельцина о жизни в Березниках – самая художественная часть его мемуаров, но ей недостает деталей, да и положиться на рассказчика можно не всегда. Мы знаем, что два года, с 1937-го по 1939-й, мальчик не учился. После детского сада в Казани он жил дома с матерью и маленьким братом²⁵. Шесть лет, с 1939-го по 1945 год, Ельцин учился в железнодорожной школе № 95, принадлежавшей Министерству путей сообщения СССР (сам Ельцин ее не называет), и еще четыре года, с 1945-го по 1949-й, посещал городскую десятилетнюю среднюю школу № 1, или школу имени Пушкина (ее название в мемуарах присутствует). Общался Борис исключительно с мальчишками. Многие его друзья по первой школе были сыновьями офицеров, учившихся в военном училище, переведенном в Березники из осажденного Ленинграда²⁶. В 1946 году Пушкинская школа, куда Борис ходил уже второй год, в соответствии с советской образовательной политикой стала мужской²⁷. Однако как в школе, так и дома власть чаще всего была в руках женщин (что было нормально для общества, где десятки миллионов мужчин служили в армии или погибли во время войны). Из 26–27 млн советских жертв войны около 20 млн были мужчинами. В 1946 году женщин в возрасте от 20 до 30 лет было в полтора раза больше, чем мужчин того же возраста. Урал дал армии 2 млн солдат, из которых погибло более 600 тысяч²⁸.

В своих мемуарах Ельцин подчеркивает важную роль детства в своей жизни: «…оттуда все примеры, которые ребенок усваивает очень прочно, навсегда»²⁹. В это время, когда человеческая психика еще очень лабильна, начинает формироваться то, что я называю его личными сценариями, – характерные черты, установки и способы поведения, которые снова и снова возникают на протяжении взрослой жизни³⁰. Таких сценариев у него было пять: умение выживать, чувство долга, стремление к успеху, желание испытать свои силы и бунтарство.

Гнетущая бедность, пережитые притеснения и тяжелый характер отца – все это вынудило Бориса Ельцина научиться выживать в любых условиях. С начала войны с Германией в 1941 году и до 1947 года в березниковских школах не было центрального отопления – только печки, которые топили дровами; зимой в чернильницах иногда замерзали чернила. Как и остальные ученики, Ельцин часто писал на разрезанной оберточной бумаге. По воспоминаниям Жданова, друга детства Бориса, семья «перебивалась, как могла»³¹. Постепенный отказ от продуктовых карточек в СССР в середине 1930-х годов слегка улучшил снабжение в Березниках, хотя для большинства жителей западного мира такая ситуация показалась бы настоящим голодом³². Карточки были восстановлены во время войны. Мать Бориса позже вспоминала:

Понятно, почему каждая капля теплого козьего молока была для Ельциных драгоценностью. Борис с матерью летом косили сено, продавали половину тем, кто был готов его приобрести, а на полученные деньги покупали хлеб. Когда мальчику было 12 лет, он пас овец на местной ферме. Дома он таскал воду из колодца, готовил и сам штопал носки и белье. «Вот, собственно, так детство и прошло, – писал он в «Исповеди». – Довольно безрадостное, ни о каких, конечно, сладостях, деликатесах или о чем-нибудь вроде этого и речи не шло – только бы выжить, выжить и выжить»³⁴.

Второй сценарий в жизни мальчика, самым тесным образом связанный с первым, строится вокруг обязательств. Борис Ельцин всегда был преданным сыном, особенно по отношению к матери. Спустя полвека Клавдия Ельцина рассказывала о том, что после рождения Валентины навестить ее в больнице пришел 13-летний Борис, а не Николай. Он принес ей вкусной еды, а к возвращению из больницы вышил коврик с золотой рыбкой. Когда семья сажала на огороде картошку, «так старший сын без всякого напоминания сам шел ее окучивать, обихаживать»³⁵. Борис защищал мать и дома. Хотя ни он, ни его мать не признавались в этом публично, Николай бил не только Бориса, но и Клавдию. Когда жертвой становилась она, сын тут же вставал на ее защиту. Он не по годам рано принял на себя моральную ответственность за мать. С юных лет взятая на себя забота о родителе – модель поведения, которую можно найти в биографиях многих лидеров³⁶.

Советское общество держало на коротком поводке своих членов, и молодых, и старых, и учило их ставить общественные интересы выше личных. Те, кто пренебрегал этим принципом, навлекали на себя катастрофу. Борис Ельцин отмечал, что отец был для него примером для подражания в плане отношения к своим обязанностям. Его отдельные замечания и язык тела позволяли заключить, что Николай Ельцин весьма неприязненно относился к тем, кто причинил столько боли ему самому и его семье. Вот что, аккуратно подбирая слова, сказал мне Ельцин в интервью:

Для отца «быть принципиальным» означало, с одной стороны, никогда не восхвалять тех, кто причинил тебе боль. С другой стороны, это значило готовность стоически нести свой крест, чему он научился в Казани. Принципиальность означала также подчинение установленным правилам и готовность отдавать долг обществу и советской власти. Во время войны Николай Ельцин не носил солдатскую форму – он был нужнее в Березниках. Его брат Андриан, дядя Бориса, погиб на фронте, а брат Дмитрий вернулся домой инвалидом без ноги и в 1950-х годах умер от осложнений после фронтовых ранений. Тяжелые чувства, порожденные этими событиями, живы и спустя десятилетия. Сын Андриана (Борис Андрианович Ельцин), который всю жизнь жил в Березниках, незадолго до смерти Бориса Николаевича сказал журналистам, что Николай «попросту схитрил и не пошел на фронт», в то время как его отец служил и погиб в бою. Он считал, что Николай и его семья стыдились своего поступка, поэтому впоследствии отвернулись от вдовы и сына Андриана³⁸. Несмотря на удары, обрушившиеся на него со стороны властей, Николай, несостоявшийся изобретатель, не уклонялся от участия в конфликтах на работе. В начале 1940-х годов он на собственные средства купил билеты на поезд для московских специалистов, чтобы те проверили неправильный, по его мнению, чертеж; москвичи его поддержали. «Он стоял на своем. И это притом что, рискуя головой, в случае успеха он не имел бы никаких личных выгод»³⁹. На стройплощадке он был начальником, нетерпимым к безделью и непунктуальности, хотя не опускался до криков и беспочвенных обвинений⁴⁰.

Борис Ельцин знал о жестокостях коммунизма, что могло бы в принципе отвратить его от всего, что представляла собой советская диктатура. Когда, уже после его отставки, я спросил его об этом, он категорично ответил, что этого не произошло:

В подростковые годы Ельцин был далек от того, чтобы бороться с системой; напротив, он был ее сговорчивым «винтиком». Он вступил в пионерскую организацию в 1939 или 1940 году, а в 1945 году, когда ему исполнилось 14 лет, стал комсомольцем. Он активно участвовал в пионерской и комсомольской жизни, посещал разные собрания и кружки, но лидерского положения ни в одной из организаций не занимал⁴². Когда началась война, и сам Борис, и «все ребята стремились на фронт, но [их], естественно, не пускали». Поэтому они играли в войну, делали игрушечные пистолеты, ружья и пушки – так реализовывались их патриотические фантазии⁴³.

Если говорить о детстве мальчика Бори и политическом учении коммунизма и сталинизма, можно сказать, что он был по-молодому любознателен и имел собственные, не до конца сформировавшиеся представления о его недостатках. Чтобы лучше понять смысл революции 1917 года, он купил в книжном магазине и взял в городской библиотеке несколько томов из собрания сочинений Ленина, памятник которому в натуральную величину стоял (и до сих пор стоит) во дворе Пушкинской школы. Ответы, найденные им в учебниках, его не удовлетворяли, и он был озадачен, обнаружив у Ленина цитаты из революционеров, о которых при Сталине нельзя было упоминать. Борис не стал читать вычищенный, отредактированный Сталиным «Краткий курс» истории партии: «Я понимал, что там ответа я не найду. Я хотел найти ответ у Ленина». Уезжая в институт, свои блокноты он оставил брату Михаилу⁴⁴. Интерес Бориса к трудам Ленина соответствовал общему стилю сталинистского политического образования, которое «основывалось на преданности не столько идеям, сколько конкретным лидерам, связанным с ними»⁴⁵.

В это время Бориса увлек другой политический полубог, не входивший в марксистско-ленинский пантеон. Речь идет о Петре I Великом, русском царе, правившем с 1682 по 1725 год, основавшем Санкт-Петербург и приведшем Россию в сонм великих европейских держав. Ельцин читал исторический роман Алексея Толстого «Петр Первый» (его изучали во всех советских школах) и смотрел фильм, снятый на его основе режиссером Владимиром Петровым, где роль Петра исполнял Николай Симонов. Две серии фильма вышли в 1937–1938 годах. В 2002 году Ельцин сказал в одной нашей беседе, что для него над головой Петра всегда сиял нимб, и назвал его «одним из своих заочных учителей»⁴⁶.

Наряду со стремлением выжить любой ценой и следованием долгу, для Ельцина важен был и третий сценарий – достижение личного успеха через саморазвитие и самоутверждение. В мемуарах он пишет о своих достижениях в учебе: «Своей активностью, напористостью я выделялся среди ребят, и так получилось, что с первого класса и до последнего, хотя учился я в разных школах, всегда меня избирали старостой класса. С учебой всегда было все в порядке – одни пятерки»⁴⁷. Подводя итог своему рассказу о Ельцине, его одноклассник по железнодорожной школе Владимир Жданов подтверждает эти слова:

Правда, Жданов как будто не отдает себе отчет в том, что давать списывать не только бескорыстно, но и нечестно и шло вразрез с нормами советской школы. Те, кто списывал, всегда могли оказать Ельцину услугу. Пользовался ли Ельцин своим положением? Жданов об этом не говорит. Зато он вспоминает, что Ельцин умел располагать к себе людей, хотя и не отличался изысканной манерой речи: «У него был ярко выраженный уральский говор, он тянул слоги и выражался несколько простонародно. В жестах, манере общения он все тот же»⁴⁸.

Пробуждение собственных талантов, совпавшее у Ельцина с пониманием того, что расслоенная советская система другим принесла куда больше выгод, чем ему и его родителям, вызвало у него желание занять в системе главенствующее положение. Клавдия Ельцина поделилась с Андреем Горюном рассказом об эпизоде, который произошел в годы войны, когда Борис был еще настолько юн, что щеки его не знали бритвы. В магазине, где они отоваривали свои карточки, был закрытый «спецотдел», где отоваривались люди из городской верхушки. Однажды Боря заглянул туда и увидел на полках пшеничный хлеб, сыр, американские мясные консервы. «Именно тогда довелось мне услышать от него признание: «Мама, несмотря ни на что, я буду начальником». Да, да, «начальником», я хорошо запомнила это слово»⁴⁹. По другой версии, Борис сказал матери, что, когда вырастет, станет инженером⁵⁰.

Сложность состояла в том, что железнодорожная школа № 95 была плохой стартовой площадкой для молодого карьериста. Эта школа, располагавшаяся в бревенчатом доме возле березниковского вокзала, была основана в 1906 году, чтобы в ней обучались грамоте сыновья и дочери железнодорожных рабочих. После 1917 года здесь стали учиться дети всех местных рабочих, но основная задача оставалась прежней. Семилеткой она стала только в 1932 году. Большинство выпускников либо поступало в ремесленное училище, либо отправлялось работать на железную дорогу или на соляные шахты. Тот факт, что Бориса отдали в школу № 95 на улице Вайнера, до которой нужно было идти 20 минут, а не в школу № 1, находившуюся на Школьной улице, всего в пяти минутах пешком от барака, красноречиво свидетельствует о низком статусе семьи Ельциных в 1939 году.

Школе № 1, куда Ельцин был зачислен с 1945 года, присвоили имя Пушкина в 1937 году, когда в Советском Союзе широко отмечалось столетие со дня смерти русского национального поэта. Она была построена калийным комбинатом в 1931–1932 годах для деревни Чуртан как «образцовая» и после образования города Березники стала городской. Здесь учились самые одаренные дети города, и, чтобы попасть туда, нужно было сдавать экзамены. Школа № 1 располагалась в кирпичном здании, в котором были вода, и канализация, и даже спортивный зал – конечно, она была намного лучше железнодорожной. Учителя предъявляли к ученикам более высокие требования, в школе был свой оркестр и различные кружки, проводились вечерние занятия и имелось специальное отделение-интернат для деревенских детей. Хорошая учеба поощрялась учителями, а на встречах учеников и родителей фронтовики «говорили о пользе образования»⁵¹. По названию школы мальчишек называли «пушкарями». Березниковские девочки, учившиеся в двух женских десятилетках – школах имени Горького и Островского, – «почитали за счастье прогуляться с ребятами-пушкарями по местному Бродвею» – хорошо освещенному отрезку проспекта Сталина возле кафе «Березка»⁵². Выпускники Пушкинской школы могли поступать в институты и рассчитывать на квалифицированную работу, но сначала им нужен был аттестат, получить который удавалось не всем. В 1948–1949 годах, когда Ельцин оканчивал школу, в 1–4-х классах училось 660 мальчиков, в 5–7-х – 214, в 8–9-х – 72, а до 10-го дошли лишь 19 человек. Пятеро из 25 одноклассников Ельцина в 9-м классе не перешли в 10-й, а двое из 20 оставшихся не приступили к учебе в сентябре 1948 года⁵³.

Царившая в школе атмосфера заставляла собраться, и Борис Ельцин расцвел. Антонина Хонина, молодая учительница литературы и руководительница класса, в котором он учился с 8-го по 10-й, была очень требовательным педагогом, «с нами как со взрослыми всегда обращалась» и не принимала никаких оправданий за невыученный урок. Она симпатизировала Ельцину, он был одним из ее любимых учеников⁵⁴. В 9-м классе он получил семь пятерок и семь четверок. В 10-м – уже восемь пятерок и шесть четверок, причем пятерки были по основным математическим предметам (алгебре, геометрии и тригонометрии), биологии, «Конституции СССР», географии, астрономии и немецкому языку, а четверки – по русскому языку, литературе, советской истории, мировой истории, физике и химии⁵⁵.

В железнодорожной школе Ельцин был нескладным и часто болел. Его слабым местом было горло и уши, и мать заматывала ему шею грубой повязкой. В старших классах Пушкинской школы он стал широкоплечим здоровяком, на голову выше всех своих одноклассников. У него было длинное туловище, из-за чего его высокий рост был хорошо заметен, даже когда он сидел. Некоторые ребята помладше считали его хулиганом. Один из тех, кто поступил в 1-й класс в 1948 году, вспоминал, как Ельцин бесцеремонно выпроводил его из туалета на втором этаже, который неофициально считался отведенным для старшеклассников⁵⁶. Борис увлекался спортом, особенно волейболом – игрой, в которой советские спортсмены всегда добивались прекрасных результатов. Он был капитаном школьной команды, игравшей и против школьников, и против взрослых. Вместе с друзьями они купили волейбольный мяч и сетку и часами тренировались в школьном дворе. В команде Борис был нападающим и никогда не упускал возможности атаковать⁵⁷. В 1948 году команда стала чемпионом города, и всем ее членам подарили наручные часы. «Для послевоенных мальчишек это было все равно, что если бы сейчас их сверстникам подарили автомобили»⁵⁸. В будущем Ельцин станет всем дарить часы – возможно, потому, что на него произвела впечатление эта щедрая награда.

С переходом в старшие классы влияние Ельцина на одноклассников еще больше усилилось. Хонина оставила о своем ученике наполненные нежностью воспоминания:

Хонина была не единственным учителем, сохранившим о Ельцине теплые воспоминания. В апреле 1948 года он оказался одним из двух учеников, отобранных директором школы Михаилом Залесовым почти из тысячи для участия в учительском комитете, организовывавшем празднование дня 1 Мая. Одноклассники Роберт Зайдель и Виктор Николин, тоже отобранные в майский комитет, в 1949 году получили золотые медали, окончив школу на одни пятерки. Ельцин тоже окончил школу хорошо и получил возможность войти в социальный слой, закрытый для старшего поколения. Нам известно, чем занимались во взрослой жизни 13 выпускников школы имени Пушкина 1949 года. Среди бывших «пушкарей» было семь инженеров (Ельцин – один из них), Зайдель стал физиком, Николин – профессором инженерного дела. Кроме того, в этом выпуске были архитектор, агроном, офицер и зубной врач⁶⁰.

Ельцин отличался непокорностью, сочетавшейся в нем с хорошей подготовкой и старательностью. Спустя полвека, суммируя в разговоре со мной березниковский период, он сказал, что именно его отношения с системой образования привели к тому, что чувство дискомфорта от всей советской реальности переполнило чашу его терпения:

Короткие рассказы и пьесы Антона Чехова с их юмором, противоречивыми и не до конца понятыми персонажами находили в душе Ельцина гораздо больший отклик, чем объемные романы Льва Толстого. Чехов стал его любимым писателем: «Он мог в небольшом рассказе описать целую жизнь. Ему не надо было таких томов, которые писал Лев Толстой»⁶¹. В 1993 году, став Президентом России, он беседовал с литературным критиком Мариэттой Чудаковой и ее мужем, специалистом по творчеству Чехова, Александром Чудаковым. Ельцин поделился своими мыслями о коротком рассказе Чехова, которого Чудаковы не знали. Вернувшись домой, они нашли этот рассказ в собрании сочинений классика⁶².

В «Исповеди на заданную тему» (само название его мемуаров наводит на мысль об ученике или подчиненном, отступающем от назначенного пути…) Ельцин куда более подробно рассказывает о том, как был заводилой во всех мальчишеских проделках, чем о своей деятельности в роли старосты или об образцовой учебе. В тексте можно найти хронику не менее восьми проказ и безрассудных поступков:

1. В 11 лет, когда Ельцин учился в третьем или четвертом классе, он пролез под оградой и взял на складе оружия, находившемся в полуразрушенной церкви (церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи), две ручные гранаты РГД-33, чтобы «понять, что там внутри».

2. В пятом классе он подговорил одноклассников выпрыгнуть из окна второго этажа и спрятаться в служебной постройке на школьном дворе.

3. Примерно в то же время на волне антинемецких настроений, усилившихся в годы войны, Ельцин вбивал в стул учительницы немецкого языка патефонные иголки, чтобы та села и укололась.

4. Весной он участвовал в опасной забаве – перебегал вспучившуюся от талых вод реку Зырянку по сплавляемым по ней скользким бревнам.

5. Ельцин принимал участие в коллективных драках, когда кулаками и дубинками стенка на стенку сражались до ста человек.

6. В 1945 или 1946 году (точное время не известно, но было это в школе № 95) он доблестно выступил на школьном собрании и обвинил классную руководительницу в том, что она «калечит детей».

7. В 1948 году, окончив девятый класс Пушкинской школы, Борис с приятелями на несколько недель ушли в самоволку в лес.

8. В 1949 году он оспорил решение педсовета о том, что ему следует остаться в десятом классе на второй год из-за того, что он много пропустил, выздоравливая после неудачного похода⁶³.

Безусловно, этим список проделок не исчерпывается, как признался мне в интервью сам Ельцин. Сергей Молчанов припомнил, как они с Борисом развели костер в домашней бане по соседству; Сергей ушел ужинать, а Борис чуть не отравился угарным газом⁶⁴.

Три проделки закончились весьма печально: при взрыве гранаты Ельцину оторвало большой, указательный и кончик среднего пальца левой руки (чтобы посмотреть, что у нее внутри, он бил по гранате молотком, а его сообщники наблюдали за ним с безопасного расстояния), и только ампутация остановила развитие гангрены; в драке ему сломали нос; наконец, после лесного похода он на три месяца угодил в больницу с брюшным тифом, напившись болотной воды. Многие подобные эпизоды вполне могли закончиться смертью. Стальные осколки ручной гранаты могли попасть ему не в руку, а в голову. При отсутствии антибиотиков в больницах от тифа умирал каждый пятый; фатальной могла оказаться и не замеченная вовремя гангрена. Сплавляемые по реке бревна могли перевернуться и утопить бегущих по ним мальчишек. В той драке, где ему сломали нос, его огрели оглоблей, и он почти простился с жизнью, «но ничего, все-таки очухался, пришел в себя, оттащили меня до дома»⁶⁵. Молчанов заметил дым, поднимающийся над баней, прибежал обратно и вытащил потерявшего сознание Бориса на свежий воздух – спас товарищу жизнь. Четыре школьные проделки закончились дисциплинарными взысканиями: за прыжки из окна он получил двойку по поведению; за патефонные иголки в стуле учительницы ему сделали выговор; за выступление против классной руководительницы лишили (по рассказу Бориса Николаевича) свидетельства об окончании железнодорожной школы; а пока он поправлялся от тифа, его отказались перевести в десятый класс.

Во всех этих событиях прослеживается двойная логика. Бег по бревнам и три авантюры, окончившиеся серьезным вредом здоровью (и случай с пожаром в бане, когда Ельцин был на грани гибели), относятся к сценарию, который можно назвать испытательным. Ельцин сознательно подвергал себя риску только ради того, чтобы ощутить возбуждение или продемонстрировать свою удаль (конечно, подростковые гормоны сыграли в этом не последнюю роль). Во всех испытаниях, описанных в «Исповеди», противниками Ельцина были природа или его сверстники, и он еле избегал серьезных ранений или смерти. Самое умопомрачительное испытание он устроил себе, когда в испепеляющую жару отправился вместе с одноклассниками в западные предгорья Урала, чтобы найти исток реки Яйвы, притока Камы. У них не было ни точной карты, ни достаточного запаса продуктов. Найдя сероводородный источник, дающий начало реке, приятели выменяли на свои рюкзаки и одежду плоскодонку и – после недели бесцельных блужданий по тайге и ночевок под открытым небом – в тифозной лихорадке все же приплыли на ней в Березники. Уже теряя сознание, Ельцин все-таки смог пристать к берегу, пришвартовав лодку к опоре железнодорожного моста. Это и подобные ему испытания больше волновали мать Бориса, чем отца, – возможно, потому, что Николай Ельцин подолгу не бывал дома, и Клавдия боялась остаться одна. Как много лет спустя говорила подруга Клавдии, из-за постоянного отсутствия Николая и доставшейся Борису роли защитника матери «ложилось все в основном тяжелое на Бориса. И в то же время, помогая матери, он старался куда-то удрать, убежать, уплыть, уехать, даже в самые маленькие годы… Она и [мне] говорит: «Так что он такового сделал-то, чтобы так мстить-то ему надо?» Она все время вот такой вопрос задавала»⁶⁶.

Прочие происшествия были связаны с подростковым протестом против людей, наделенных авторитетом, на фоне мощного влияния гормонов, а возможно, и с политическим подтекстом. Бунтарский сценарий сформулирован четко: непокорный школьник сталкивается с бездушными учителями и чиновниками от системы образования. Самый яркий случай хулиганства, по версии самого Ельцина, – это его выступление на собрании по случаю окончания семилетки. Он попросил слова, тепло высказался в адрес нескольких учителей, а потом – к всеобщему удивлению – яростно атаковал свою классную руководительницу, заявив, что она «не имеет права быть учителем, воспитателем детей – она их калечит». «Я очень резко обрушился на нее», – пишет Ельцин. Рассказал, как она могла ударить или унизить учеников, как заставляла школьников собирать пищевые отходы для своего поросенка. «Скандал, переполох. Все мероприятие было сорвано. На следующий день педсовет, вызвали отца, сказали ему, что свидетельство у меня отнимают»⁶⁷. В ельцинском пересказе его враг почти всегда отступает перед несгибаемой волей школьника. Двойки были аннулированы, свидетельство восстановлено, злополучная классная руководительница уволена, а сам он сдал экзамены за десятый класс в школе имени Пушкина, самостоятельно пройдя за две четверти материал всего учебного года (заметим, что его приятели не удостоились такой привилегии). Только учительница немецкого языка, уколовшаяся патефонными иголками, хотя и не получившая серьезных ранений, не отступала. В тяжелых случаях в школу вызывали не мать, а отца, чтобы тот образумил отпрыска. Именно во время скандала со свидетельством об окончании семилетки, когда Борису было 15 лет (если его воспоминания верны), Николай в последний раз попытался выпороть сына. Тогда же Ельцин впервые вступил в контакт с политическими организациями. Чтобы все-таки получить свидетельство, он обратился к новому директору школы, Василию Занину, потом пошел в гороно, а потом туда, где решались все проблемы города, – в городской комитет Коммунистической партии: «…тогда первый раз и узнал, что такое горком партии»⁶⁸.

Любой, кто хочет понять, какой была жизнь Ельцина, должен знать о его проделках, невинных и не очень, но нужно помнить, что автор не устоял перед соблазном чуть-чуть приукрасить их. Речка Зырянка ниже по течению от плотины Первого пруда (в том месте, куда от церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи примерно пять минут пешком под гору) не шире городской улицы. Даже во время весеннего паводка она не похожа на бушующий поток, каким предстает в описании Ельцина, что, впрочем, не означает, что на ней нельзя было устраивать состязаний по переправе по плывущим бревнам. Владимир Жданов не помнит, чтобы пятиклассники прыгали из окон, и указывает на то, что железнодорожная школа была одноэтажной и куда легче было просто прогулять уроки, чем устраивать такое представление. Некоторые случаи неповиновения Ельцина учителям выглядят скорее как озорство, чем как нахальство. Когда журналисты спросили Жданова, действительно ли учителя постоянно ругали Ельцина за его проделки, он ответил: «Они лишь теперь о них узнают»⁶⁹. Рассказывая о некоторых событиях, Ельцин путает тонкости, но не знаковость произошедшего. По всей вероятности, прыжки из окон все же были, но уже в Пушкинской школе, располагавшейся в двухэтажном здании; класс Ельцина (я видел его в 2005 году) находился как раз на втором этаже⁷⁰. История с учительницей немецкого языка в семилетке не подтверждается – скорее всего, этот случай также произошел в Пушкинской школе. Боксерский нос и оторванные пальцы, которых Ельцин всегда стеснялся, являются физическим напоминанием о его приключениях. В 2005 году я беседовал со священниками и прихожанами заново открывшейся церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи, и они подтвердили, что во время войны в церкви действительно находилась мебельная фабрика и склад боеприпасов. Школьник вполне мог пробраться туда, чтобы выкрасть гранату, и никто не сомневался, что Ельцин действительно сделал это. История 1948 года с лесным походом и тифом подтверждается рассказами одноклассника Бориса⁷¹.

Загадкой остается эпизод, которому Ельцин придает наибольшее значение, – выступление против классной руководительницы в школе № 95 и борьба за свидетельство об окончании семилетки. Рассказу самого Ельцина трудно доверять полностью. Он пишет, что после того, как все устроилось, он «решил не возвращаться» в эту школу и поступить в Пушкинскую, куда его и приняли. Но школа № 95 была семилеткой, так что Ельцину волей-неволей пришлось бы идти в другую школу после окончания седьмого класса. Единственной школой в Березниках, куда принимали мальчиков, была школа № 1 имени Пушкина. Добавляет путаницы еще одна деталь: в записях Пушкинской школы и на мемориальной табличке на школьном здании говорится, что Борис Ельцин перевелся сюда в 1945 году – то есть во втором полугодии шестого или в первом полугодии седьмого класса, а не после седьмого класса, как пишет он сам, потому что это была бы уже середина 1946 года⁷². Конфликт же с учительницей, если и был, не мог произойти на торжестве в честь окончания школы, поскольку Ельцин никогда не выпускался из школы № 95⁷³. Но все-таки там несомненно произошло что-то, что доставило Ельцину неприятности. Клавдия Васильевна позже говорила родственникам, что Борис ушел из первой школы из-за расхождения во мнениях с одной из учительниц. Для ученика советской школы покинуть ее до окончания обучения было неслыханным делом. Учителя Пушкинской школы считали, что решение было взаимным: выходки Ельцина – такие, как кража гранат, – накалили обстановку настолько, что юный Борис был счастлив уйти, а выведенные из терпения преподаватели школы № 95 были рады, что больше его не увидят⁷⁴.

Свободная и религиозная крестьянская семья, отличавшаяся гордостью и индивидуализмом, конфискация нажитой тяжелым трудом собственности, незаслуженный арест родственников, потеря близких, тайные антикоммунистические взгляды отца – любая из этих биографических подробностей увеличивала вероятность того, что со временем Ельцин пойдет по другой дороге. В этих превратностях судьбы по отдельности не было ничего уникального – подобные трудности в то время переживали многие. И другие советские лидеры росли в бедности, и с другими случались личные трагедии. В случае Ельцина нас интересуют не частности, а целостный образ.

История его жизни заметно отличается от жизни его будущего союзника и соперника Михаила Горбачева. На долю Горбачевых в селе Привольном Ставропольского края также выпали нелегкие испытания, но их семья была абсолютно нищей, поэтому неудивительно, что во время коллективизации, когда родились Михаил Горбачев и Борис Ельцин, семья Горбачевых активно поддерживала партийную линию. Дед Горбачева по материнской линии, Пантелей Гопкало, был коммунистом; в 1920-х годах он организовал крестьянский кооператив и стал первым председателем местного колхоза. Отец Горбачева, Сергей, с которым Михаил всегда был очень близок, вступил в партию на фронте, во время Великой Отечественной войны⁷⁵. Еще в Привольном в 1948 году Михаил Горбачев получил орден Трудового Красного Знамени, одну из высших советских наград, за перевыполнение нормы при уборке урожая (Сергей, работавший трактористом, получил орден Ленина), а в школе ему вручили медаль за хвалебное сочинение о жизни Сталина⁷⁶. Ельцина, сына и внука кулаков, коллективизация выгнала из деревни, и ему пришлось расти в городе. Его отношение к вождю было неоднозначным, отношения с отцом – сложными, а первый орден Трудового Красного Знамени он получил лишь в 1971 году. В 1950 году юный Горбачев, собираясь уехать из Привольного, чтобы поступать в Московский государственный университет, подал заявление о приеме в коммунистическую партию и был принят на испытательный кандидатский срок, а в 1952 году, еще при жизни Сталина, вступил в нее⁷⁷. Ельцин стал кандидатом в члены партии десятью годами позже Горбачева, а членом партии – спустя девять лет.

Чтобы бороться с трудностями, которыми изобиловала его провинциальная юность, Борис Ельцин выработал ряд жизненных сценариев. Это были не просто возрастные стереотипы – все эти сценарии сыграли важную роль в его дальнейшей жизни. Каждый затрагивал определенную сторону отношений с социальной средой. Сценарий, нацеленный на выживание, позволил одинокому человеку и тем немногим, кому он доверял, добиваться целей, не полагаясь на случай и не говоря ни слова больше, чем следовало говорить. Следование чувству долга помогло смириться с условиями и соответствовать стандартам семьи, товарищей и начальства. Успеха он добивался в соревновании с другими, отнюдь не за счет стремления к безопасности или сотрудничеству. Устраиваемые им себе испытания также были нацелены на сравнение себя с другими, хотя большее значение для него имел не сам результат, а демонстрация своей способности действовать. Бунтарство в рамках советской политической системы требовало разрыва с условностями и нарушения норм субординации. Артистичное исполнение одной роли никак не мешало ему переходить к следующей. Мальчик с математическим складом ума обладал страстью к приключениям, достойной Тома Сойера. У учительницы Хониной он оставил впечатление, что «никогда не нарушал» правил; его год за годом избирали на должность старосты; в то же время сама Хонина отмечала его «вспыльчивый темперамент», а одноклассники видели в нем человека, способного нарушить любые правила ради своей, а порой и ради их выгоды. Как вспоминает друг Бориса, Сергей Молчанов: «Он выделялся, это однозначно. С ним… было небезопасно»⁷⁸. То соглашаясь с официальной линией, то смеясь над ней, он явно не был заурядным лицом в толпе. Одно сравнительное исследование современных лидеров показало, что в юности большая их часть (61 %) соглашалась с авторитетами, в то время как нонконформистами были лишь 16 %. Ельцин соединил в себе обе эти черты⁷⁹.

Общим фактором в этих пяти сценариях является крепкий как кремень дух самостоятельности и сила воли, столь свойственная самобытной субкультуре Урала. Как говорил сам Ельцин, он был человеком, которому «важно постоянно подтверждать свою физическую силу, свою способность преодолевать что-то, дышать глубоко… давать себе нагрузку до полной усталости». Пока его здоровье не пошатнулось в 1990-х годах, он был «моржом» – любил купаться в ледяной воде. И в здравии, и в болезни он начинал свой день с холодного душа, приписывая эту страсть своему деревенскому происхождению и унаследованным рефлексам: «Для меня это связано с детством… а детство – с деревней, с физическими нагрузками, с трудом. Там, если не развивать силу, – пропадешь»⁸⁰. Чтобы выживать, выполнять семейные и общественные обязательства, утверждать собственное эго, реализовывать свои способности и не сгибаться перед бесчувственной властью, человек должен быть и выглядеть сильным. Физическая сила и способность к преодолению в большинстве культур считаются неотъемлемыми чертами настоящего мужчины. Но не следует забывать, что семейные реалии и гендерный дисбаланс, сложившийся в Советском Союзе, привели к тому, что в юности Ельцину постоянно приходилось подчиняться женщинам. Из всех способностей, проявленных им в политике, самой важной была интуиция, умение целостно воспринимать ситуацию. Этому он научился еще в Березниках, и эту черту принято считать чисто женской.

В 1949 году Ельцин собрался покинуть Березники и отправиться в Свердловск, чтобы попробовать себя на взрослом поприще и получить высшее образование. Он мечтал заняться кораблестроением (его кумир, Петр I, в 90-х годах XVII века некоторое время работал на голландской верфи), но потом решил пойти по стопам отца и стать строителем, только более квалифицированным, влиятельным и высокооплачиваемым. Дед по материнской линии дал Борису ценный урок уральской самостоятельности – заставил собственноручно построить баньку для семьи, которая позволила бы Ельциным не пользоваться городской баней и способствовала бы воссозданию атмосферы деревенской жизни. Василий Старыгин вполне мог дать такой урок – ведь его умение выживать в тяжелых условиях северной ссылки помогло ему и его жене избежать плачевной участи Игнатия и Анны Ельциных. Борис Ельцин уважительно отнесся к заданию деда. «Все строить будешь один, стало быть, от начала до конца, – сказал ему дед. – Я… к тебе даже близко не подойду». Дед договорился с леспромхозом, чтобы внуку выделили делянку, а больше и пальцем не шевельнул. Борис срубил сосны, 3 км тащил их до двора, сушил, пилил, сделал фундамент и сруб, выложил венец, проложил высушенным мхом, пристроил предбанник. Стройка заняла все лето. «В конце дед мне сказал серьезно, что экзамен я выдержал и теперь вполне могу поступать на строительный факультет» политехнического института. Мать Ельцина не возражала. «Ой, как я и плакала, как я переживала, – сказала она подруге сорок лет спустя. – Но ему же надо учиться»⁸¹.

Глава 3

Только вперед

В сентябре 1949 года Борис Николаевич поступил в Уральский политехнический институт (УПИ) в Свердловске, путь до которого составлял 16 часов езды на поезде, идущем через Молотов (прошлую и будущую Пермь) и Уральские горы дальше в Сибирь. Свердловск он выбрал потому, что в Молотовской области не было технических институтов, а на Москву и Ленинград, главные центры высшего образования, он замахнуться не решился¹. В отличие от своих родителей и деда с бабкой по материнской линии, которые в более позднем возрасте вернулись из Березников в Бутку, Борис сразу принял городскую жизнь. Тридцать шесть лет он пробыл свердловчанином – в три раза дольше его жизни в Березниках – и 22 года прожил в Москве.

Ранее Свердловск именовался Екатеринбургом и в настоящее время опять носит свое историческое название. Город находится в восточных предгорьях Среднего Урала на берегах реки Исеть, перегороженной множеством плотин, которые образуют водохранилища и пруды. Екатеринбург был основан в 1723 году историком-«солдатом» Василием Татищевым, присланным на Урал кумиром Ельцина, Петром I, для разведки месторождений руды, строительства шахт и металлургических заводов. Татищев назвал новый город в честь Екатерины I, второй жены царя. До революции 1917 года Екатеринбург играл значительную роль в горнодобывающей (железо, золото и драгоценные камни) и тяжелой (металлургия и машиностроение) промышленности, был важным транспортным (Транссибирская магистраль), образовательным (Уральский горный институт) и административным центром, но его затмевали уральские губернские центры Пермь, Оренбург и Уфа. В 1918 году именно в Екатеринбурге расстреляли последнего русского царя Николая II, его жену Александру и их пятерых детей. В 1923 году новая власть сделала Екатеринбург «столицей» Урала вместо Перми, которую сочли городом более буржуазным и отсталым². В 1924 году Екатеринбург был переименован в Свердловск в честь большевика Якова Свердлова, жившего здесь до революции и известного тем, что он отдал приказ о расстреле Романовых. Более компактная Свердловская область была образована в январе 1934 года. Окончательные границы ее определились в 1938 году после отделения Пермской области. За исключением небольшого «выступа» на юго-западе, вся она располагается восточнее Уральского хребта.

Местные коммунисты активно добивались государственных вложений в металлургическую промышленность и в 1930 году предложили план «Большой Урал», по которому Уральская земля (и, естественно, Свердловск) должна была стать мотором советской тяжелой промышленности вместо юго-востока Украины³. План так и не осуществился, но основная задумка, заключавшаяся в том, чтобы обрабатывать уральские металлы с использованием коксующегося угля, доставляемого из Западной Сибири и Казахстана, была реализована. Сталинские пятилетки стимулировали развитие региона. «Куда ни поедешь, – вспоминал Леонид Брежнев, который в те годы работал в Свердловске и поблизости от него, – везде встают перед глазами фабричные трубы и дымки над ними»⁴. Современные доменные печи изменили облик построенного в XVIII веке Верхне-Исетского завода в Свердловске и Демидовского завода в Нижнем Тагиле, втором по значению городе области, превратив их в современные предприятия, бесперебойно вырабатывающие чугун и сталь. Новые заводы давали стране медь, никель, алюминий и титан. В 1933 году в Свердловске открылся Уралмаш – Уральский машиностроительный завод, крупнейшее машиностроительное предприятие в СССР, поистине «завод заводов», производивший оборудование для горной, нефтедобывающей, обрабатывающей и строительной промышленности. В 1936 году в Нижнем Тагиле начал работать Уралвагонзавод – Уральский вагоностроительный завод, позволивший Советскому Союзу наладить собственное производство железнодорожных вагонов. К концу 1930-х годов Уралмаш и многие другие заводы были переориентированы на производство военной продукции. В 1941–1942 годах эвакуация сюда заводов из прифронтовых городов еще больше повысила значимость Свердловска, а городская промышленность стала еще более милитаризованной⁵. Уралвагонзавод, объединенный с эвакуированным харьковским предприятием, стал лидером по производству танков на советской территории, Уралмаш был также конвертирован для производства танков, гаубиц и самоходных артиллерийских установок. Два вышеперечисленных завода и челябинский «Танкоград» в 1942–1945 годах собирали все тяжелые, а также 60 % средних танков для Красной армии. Конверсия военного производства в гражданское после 1945 года происходила с перебоями. Во время холодной войны, надежно скрытые от глаз иностранцев, на Урале укоренились отрасли военно-промышленного комплекса, основанные на высоких технологиях, такие как атомная энергетика и ракетостроение.

Население областного центра стремительно росло в соответствии с ростом потребности в продукции тяжелой и военной промышленности. В 1929 году в Свердловске жило 150 тысяч человек, в 1939-м – 426 тысяч, а к середине века уже 600 тысяч. Безземельные крестьяне, составлявшие большинство свердловчан, жили в заводских домах на окраинах города столь же неустроенно, как это было в Березниках. Центр Свердловска представлял собой совершенно иной срез советской действительности. Американский историк австралийского происхождения, которая побывала там в 1990 году, когда это позволили иностранцам, сказала, что, несмотря на промышленный пейзаж и разруху на окраинах, деловая часть Свердловска напомнила ей викторианский Мельбурн – «солидный, почтенный, уважающий себя город»⁶. Когда в 1949 году здесь сошел с поезда прибывший из Березников Ельцин, в Свердловске еще сохранились дома XVIII–XIX веков и постройки конструктивистов-авангардистов 1920-х годов, соседствовавшие с помпезными официальными зданиями и элементами утонченной городской жизни – оперным театром, концертным залом, киностудией, университетом и филиалом Академии наук СССР. Во время войны сюда перевели множество культурных и научных учреждений из Европейской России. Многочисленные художники, актеры, музыканты и ученые остались в Свердловске, и отчасти поэтому еврейская община этого города оказалась одной из самых больших в России⁷. Для деревенского парня, только что выбравшегося из бараков на Ждановских Полях, эта среда была совершенно невиданной и вдохновляющей.

УПИ, созданный в 1920 году, был по репутации лучшим институтом подобного рода на Урале и одним из лучших в стране. В 1949 году здесь обучалось 5 тысяч студентов. На факультетах готовили специалистов как для гражданских профессий, так и для работы в секретной сфере обороны⁸. Строительный факультет располагался в главном здании института на проспекте Ленина, выполненном в стиле сталинской готики, а студенческий жилой район («Втузгородок») – в восточной части Свердловска. На факультете готовили инженеров-строителей, архитекторов и градостроителей. В 1930-х годах сюда направляли рабочих, отобранных партячейками и профсоюзами без учета образовательного уровня; некоторые студенты не знали даже арифметики. Во время войны они, не окончив курса, сотнями отправлялись на фронт или на военные заводы, а в главном общежитии разместили госпиталь. После войны в институт стали принимать по результатам экзаменов; абитуриенты обязательно должны были пройти школьный курс по математике и физике. Теперь уже студенты без всяких перерывов учились вплоть до диплома. Среди профессоров поощрялась научная деятельность и работа с аспирантами. В каждом выпуске УПИ было несколько сотен студентов из восточноевропейских стран, входящих в новый советский блок, а также из стран Восточной Азии⁹.

Вступительные экзамены, сданные Ельциным в августе 1949 года, считались относительно легкими, поскольку на стройфакультете не сдавали химию – не все студенты проходили этот предмет в средней школе, хотя в Пушкинской школе химию преподавали. Борис был обязан продемонстрировать умение плавать на дистанцию 25 м и пробежать стометровку на время; ни то ни другое не представляло для него сложности.

Ельцин окончил институт в июне 1955 года по специальности «промышленное и гражданское строительство» вместе с еще 48 выпускниками (всего 33 мужчины, 16 женщин) этой кафедры. Первоначально планировалось, что он получит диплом в 1953 году, но в 1951 году приказом Министерства образования курс обучения во всех советских технических институтах продлили с четырех до пяти лет с целью повышения квалификации инженерных кадров. Весной 1952 года Ельцину пришлось взять академический отпуск по болезни (ангина и ревматическая лихорадка) и прервать обучение на третьем курсе. Он восстановился в институте осенью и окончил третий курс в 1952–1953 годах. В программе обучения особое внимание уделялось математике, физике, материаловедению, почвоведению и черчению. Обязательные для посещения лекции и семинары продолжались семь-восемь часов в день. По окончании курса студенты готовили дипломный проект.

Студенты дневного отделения УПИ получали мизерную стипендию в размере 280 рублей в месяц – столько стоила пара ботинок, зато им не приходилось платить за обучение и общежитие, и Ельцин впервые поселился в доме, оборудованном водопроводом и канализацией. В институтской столовой вполне прилично готовили, а если были деньги, то можно было пообедать в фешенебельном кафе, где посетителей обслуживали официантки в накрахмаленных белых фартуках и наколках. Отмена продовольственных карточек и эйфория «духа победы», которую подкрепляли военнопленные, работавшие в Свердловске, вселяли в студентов оптимизм. «Была какая-то уверенность в будущем, в том, что все будет нормально, – вспоминал однокашник Ельцина. – Трудные условия… выработали какое-то определенное отношение к жизни, не слишком высокую требовательность, может быть. То есть мы довольствовались малым»¹⁰. 15 % учебного времени отводилось на занятия на военной кафедре (Ельцин был танкистом), а 20 % – на изучение марксистско-ленинской идеологии. Ельцин продолжил заниматься немецким языком. Толку от этих занятий было мало – в партийной анкете в 1960-х годах Борис указал, что может читать и переводить со словарем, но на слух не мог отличить немецкий от английского¹¹.

Хотя сталинская политика мало затрагивала студенческую жизнь в УПИ, так было не всегда. В 1949–1950 годах развернулась ксенофобская кампания против «безродных космополитов» – читай, евреев, и в результате несколько студентов-евреев были исключены из института, кое-кого выгнали из общежития¹². В 1953 году за неуважительные высказывания о Сталине был арестован 20-летний студент-комсомолец В.Л. Окулов. В апреле 1953 года его признали виновным в антисоветской агитации и пропаганде и приговорили к году тюремного заключения¹³. 9 марта 1953 года, в день похорон Сталина, в УПИ был объявлен траур: занятия отменили, и студенты и преподаватели собрались перед главным зданием, где слушали восхваления в адрес диктатора¹⁴. Немало присутствующих плакали. Впрочем, у студентов УПИ существовала одна возможность позволить себе довольно рискованные шуточки. Для этого в институте была стенгазета «БОКС» («Боевой орган комсомольской сатиры»), печатавшая без цензуры карикатуры и эпиграммы.

Первые несколько лет в институте Ельцин проходил в одном наряде, который лучше всяких слов выдавал его происхождение: кирзовые сапоги, грубые шерстяные брюки и вельветовая куртка. Родители помогали ему деньгами и присылали картошку и другие овощи со своего огорода. Позволить себе пообедать в кафе Борис мог лишь раз в месяц. Чтобы иметь хоть какие-то карманные деньги, он разгружал вагоны и брался за любую работу, а летом отправлялся на оплачиваемую практику. Пуританство, усвоенное им в Березниках, постепенно ослабевало. Ельцин держал пари, что целый год не будет ругаться, и всегда выигрывал, однако пиво и водку в умеренных количествах он начал пить. Общительный, он любил делать широкие жесты и подарки (насколько позволял его бюджет). Он был душой любой компании, весельчаком, организатором всех «комсомольских свадеб» – многие советские студенты, которым едва ли исполнилось двадцать лет, вступали в брак за год-два до окончания института. Чтобы произвести впечатление на знакомых, Борис как-то раз одетым нырнул в плавательный бассейн. Во время студенческого путешествия на пароходе по Каме он подбил троих приятелей выступить вместе с ним с танцем маленьких лебедей из «Лебединого озера». Студенты блистали в белых трико, пачках из полотенец и марлевых головных уборах¹⁵.

Младшекурсники жили по восемь человек в комнате, старшекурсники – по пять. Совместное образование способствовало близкому общению с противоположным полом. Ельцин был влюблен в Маргариту Ерину, студентку из Березников, которая занималась фигурным катанием. Он попросил своего друга Михаила Устинова помочь Ериной на производственной практике. «Миша так старательно выполнял просьбу друга, что… сам влюбился в Риту и опередил Бориса». Роман между Устиновым и Ериной привел к тому, что они поженились в начале 1952/53 учебного года. «Бориса пригласили на свадьбу. Поздравляя молодых, он то ли в шутку, то ли всерьез сказал Устинову: «Эх ты, друг! Я тебе поручил Риту стеречь, а ты что?!»¹⁶

В ноябре 1952 года Ельцин и пять его однокашников (трое студенток и двое студентов) объединили средства и создали коллектив взаимопомощи, который ради смеха окрестили колхозом «Шкодник». Борис, которому принадлежала эта идея, возглавил организацию; все члены несли определенную ответственность. Они подписали «устав», согласно которому обязывались подменять друг друга на лекциях, совместно покупать продукты и готовить еду, каждую неделю ходить в кино или на спортивные мероприятия, раз в неделю посещать баню (мальчики пьют пиво, девочки – советское шампанское) и вместе отмечать праздники и дни рождения. Не считая некоторых изменений в составе, шестерка не расставалась до окончания института. Все они приехали издалека и не могли рассчитывать на родительские огороды, поэтому основная деятельность «Шкодника» была связана с питанием. Чтобы сэкономить, студенты не завтракали, использовали студенческие талоны, которые позволяли не тратить много денег на обеды, а ужин готовили на кухне в общежитии из продуктов, купленных в складчину¹⁷.

За «сангигиену» в «Шкоднике» отвечала Наина Иосифовна Гирина, родившаяся 14 марта 1932 года и в 1950 году поступившая на стройфакультет УПИ (ее специализацией было водоснабжение и технология воды). При крещении Наина получила имя Анастасия, родные и знакомые звали ее Наей. Наина была старшей из шести детей в казацкой семье, жившей в Оренбурге, на Южном Урале (отец работал в службе охраны на железной дороге). Гирины соблюдали некоторые православные традиции. Мать Наины хранила небольшие иконы, зажигала перед ними свечи, а на Пасху красила яйца, пекла куличи и готовила творожную пасху; бабушка научила девушку двум молитвам, которые она читала в тяжелые моменты. Поначалу Наина хотела выбрать профессию врача, в СССР считавшуюся скорее женской и не приносившую особых доходов, но решила учиться на инженера, что сулило более высокий статус и сферу деятельности, где преобладали мужчины. На занятия она приходила одетой не лучше Ельцина: у нее было всего два платья и фланелевый тренировочный костюм, сшитый матерью¹⁸. В 1951–1952 годах Ельцин и Гирина вместе посещали кружок бальных танцев, где учились танцевать вальс, танго и фокстрот. Их роман начался в 1953 году. Наина «отличалась дружелюбием, приветливостью, чистоплотностью, всегда аккуратно одета и причесана. Ее нельзя было вывести из себя, и все конфликты в женском коллективе… она могла погасить. Могла «пожертвовать» часом лекции в институте, чтоб прийти на занятия привлекательной»¹⁹.

Ельцин сохранил идиллические воспоминания о духе товарищества и «кружащем голову романтизме», царившем в политехническом институте. «Такой фантастической энергии – на фоне полуголодного, аскетичного, почти казарменного существования – я потом не припомню»²⁰. В УПИ Ельцин нашел не только будущую жену, но и друзей на всю жизнь. В 1960 году однокашники с семьями вместе провели летний отпуск и повторяли такую поездку каждые пять лет.

Ощущаемый Ельциным прилив энергии отражался на его учебе: он получал почти одни только четверки и пятерки. В студенческом сообществе он славился способностью вовремя подготовиться к экзаменам и контрольным работам. «Он учился… несколько странно – урывками, запоями, что ли. За считаные дни интенсивных занятий ему удавалось освоить огромный объем информации, а затем наступал длительный перерыв, что совсем не нравилось преподавателям»²¹. Этот подход был прообразом его стиля работы на посту Президента России сорок лет спустя.

Проделки и битвы с учителями, свойственные Ельцину в Березниках, остались в прошлом. Стычка Ельцина с преподавательницей политэкономии, коммунисткой Савельевой (студенты прозвали ее Совой), казалась пустяком по сравнению с его прошлыми поступками. Борису скорее не нравилась ее манера преподавания, чем консерватизм лекций. Тройка по ее предмету не позволяла ему окончить курс с отличием, но Борис отказался пересдавать экзамен, чтобы получить более высокую оценку²². Ельцин часто пропускал занятия из-за спорта и других увлечений, но его друг, староста группы Юрий Полузадов, который отчитывался перед деканатом за посещаемость, прикрывал его. Однажды в сентябре их обоих лишили стипендии за то, что они не сдали вовремя отчет с летней практики²³. В «Исповеди на заданную тему» Ельцин допускает, что некоторые преподаватели относились к нему придирчиво, не одобряя чрезмерного увлечения спортом. Вспоминает он не Савельеву, а Станислава Рогицкого, заведующего кафедрой строительной механики. На экзамене по теории пластичности Рогицкий предложил Борису отвечать без подготовки, потому что такому великому спортсмену незачем готовиться, и не позволил ему пользоваться конспектами. Ельцину пришлось непросто, и они «долго сражались». Однажды Ельцин решил сложную математическую задачу, которую, по словам Рогицкого, студенты не могли решить десять лет. Профессор «воспылал любовью» к одаренному студенту, о чем тот тепло написал в воспоминаниях, но на экзамене все же поставил Борису четверку, а не ожидаемую пятерку. Как и в случае с Савельевой, Ельцин отказался пересдавать экзамен²⁴.

На кампусе Ельцин воздерживался от любых политических разговоров, не проявлял политической активности и никогда не говорил о преследованиях своей семьи режимом. Его поведение разительно контрастирует с поведением его будущего соперника, Михаила Горбачева, который был комсоргом в своей сельской школе, на юридическом факультете МГУ стал секретарем комсомольской организации, а в 1952 году, учась на втором курсе, вступил в коммунистическую партию. Ельцин всячески уклонялся от работы в комитете комсомола УПИ, хотя участие в ней было обязательно для каждого, кто собирался работать в аппарате коммунистической партии или системе госбезопасности. В документах комитета его имя упоминается, но всего два или три раза – в связи с его любимым занятием: спортом, в частности с волейболом²⁵.

В игре Ельцин мог самоутвердиться в том возрасте, когда мальчишеские проделки были уже не к лицу. В березниковской Пушкинской школе он накачал мышцы и укрепил нервы, чтобы компенсировать отсутствие пальцев на левой руке и научиться лучше контролировать кожаный белый мяч. Его страсть к волейболу имела что-то от политики: «Мне нравилось, что мяч слушается меня, что я могу взять в неимоверном прыжке самый безнадежный мяч»²⁶. Борису помогал высокий рост и физическая сила. Ему также нравился командный дух, царивший на площадке. В других видах спорта, которыми он занимался (лыжи, десятиборье, гимнастика, бокс и борьба), соревновались отдельные люди, и только в волейболе существовала команда и необходимость координировать действия на компактной игровой площадке. Нужно было проявлять гибкость, дожидаться своей очереди – ведь волейболисты меняют позицию на площадке. Больше всего Ельцину нравилось брать высокие мячи и «гасить» их. Ожидание было ему не по душе, и он так планировал игру команды, чтобы иметь возможность атаковать не только у сетки, но и находясь позади²⁷. Еще на младших курсах он участвовал в волейбольных командах стройфакультета и института, был капитаном обеих и тренировал несколько других команд ради дополнительного заработка. В мемуарах он беспечно сообщает, что ежедневно посвящал спорту не менее шести часов, так что на сон, за вычетом времени на учебу, оставалось не более четырех часов за ночь, и это подтверждают его однокашники.

Но изнуряющий режим не проходил даром. В 1952 году из-за перенапряжения Ельцин заболел. «Любимый волейбол чуть не свел меня в могилу в возрасте 21 года», – пишет он в воспоминаниях. Болезнь стоила ему учебного года. Недолеченная стрептококковая ангина привела к воспалению миндалин, суставов и тебезиевых клапанов. Все это лечится пенициллином, но в мемуарах Ельцина мы не находим упоминания ни об антибиотиках, ни о других лекарствах. В больницу он был помещен, только когда температура поднялась до 40 градусов, а пульс участился до 150 ударов в минуту. Врач предписал ему четыре месяца постельного режима для восстановления сердца. Борис сбежал из больницы через несколько дней – спустился из окна по связанным простыням – и уехал к родителям в Березники. Однокашники вспоминали, что еще раньше Ельцин сбежал из больницы, чтобы принять участие в ответственном матче, а потом вернулся с тем, чтобы ускользнуть уже окончательно. После побега из больницы товарищи по команде устроили ему проводы. «Наша команда успокаивала его, обещая писать письма. И мы сдержали свое слово. Каждый день по очереди мы писали ему, все восемь человек»²⁸.

Скоро Ельцин в свободное от чтения корреспонденции время начал заниматься волейболом в спортивном зале Березников:

Хотя Ельцину не следует доверять безоговорочно, его болезнь и академический отпуск были вполне реальны, о чем свидетельствуют студенческие документы³⁰. Эпизод с врачом говорит о готовности рисковать и пренебрежении собственным здоровьем, что было весьма характерно для него и в дальнейшем.

Давний друг Бориса Яков Ольков вспоминает, что спорт пробудил в Ельцине и другой талант:

В качестве побочного проекта Ельцин организовал участие своей учебной группы в эстафете УПИ, ежегодно проводившейся в мае. Чтобы весенними утрами поднимать студентов с постели на тренировки, он упросил профессора геологии Николая Мазурова приходить в общежитие со своей трубой и трубить побудку. Борис Фурманов, который поступил на стройфакультет весной 1955 года, а впоследствии работал министром в российском правительстве, вспоминал, как Ельцин рассказывал его группе о прежних победах в эстафете и о «необходимости поддержать честь факультета». «Далеко не всякому человеку, которого слушают и видят впервые, удается произвести впечатление на «массы» (а нас было человек сто), заставить поверить себе, а затем подействовать на нас по своему желанию»³².

Как и в Березниках, где он выступал в роли мальчишки-проказника, в УПИ спортсмен и командный заводила Ельцин продолжал развивать качества, которыми он потом воспользуется в политических баталиях. Но пока его поведение было исключительно аполитичным – это отмечают все, кто знал его в то время. Вот что рассказал мне Ольков: «Сказать, что он станет… каким-то политическим вождем или кем-то там, – мне кажется, не было вероятным. Совершенно не виделось этого»³³.

Самое значительное приключение ожидало Бориса во время летних каникул 1953 года. Два с половиной месяца он самостоятельно путешествовал по Волге и Центральной России (тогда он впервые с 1937 года побывал в Казани), Белоруссии, Украине и Грузии. Приятель по институту, который решил его сопровождать, бросил эту затею уже через день. Ельцин (по его собственным словам) ехал на крышах вагонов, выпрашивал еду и играл в «буру» с недавно освободившимися заключенными. Несколько раз его снимала с поездов милиция, спрашивали, куда он едет. «Я говорю, допустим, в Симферополь, к бабушке. На какой улице проживает? Я всегда знал, что в любом городе есть улица Ленина, поэтому называл безошибочно. И отпускали меня…»³⁴ Уголовники, с которыми он играл в карты, были выпущены из тюрем и лагерей по амнистии после смерти Сталина. Им было запрещено появляться в Москве, так что путь в столицу Ельцин продолжил в одиночку. Он посетил Красную площадь, посмотрел на башни и стены Кремля, Мавзолей с телом Ленина (в то время там лежало и тело Сталина – его вынесли из Мавзолея в 1961 году и похоронили у Кремлевской стены). Войти в Кремль он не мог: крепость была закрыта для посещения до 1955 года. В «Исповеди» Ельцин пишет, что в Запорожье, крупном металлургическом центре на берегу Днепра, он неделю готовил армейского полковника к поступлению в местный политехнический институт, занимаясь с ним математикой по двадцать часов в день. Потом Борис узнал, что его ученик действительно поступил³⁵.

Осенью 1954 года с Ельциным случилось еще одно мини-приключение во время поездки с волейбольной командой УПИ. Чтобы достать продуктов для недоедающих товарищей, он сошел на станции Лозовая (близ Харькова). На поезд он опоздал, тренер счел его сбежавшим и телеграфировал об этом в Свердловск. Следующая остановка была в Тбилиси. Через два дня после того, как уральская команда приехала в Грузию, в дверь гостиничного номера тренера постучался Ельцин. Выглядел он неважно, но зато привез с собой две здоровенные сумки с продуктами. Опасаясь, чтобы ценный груз не разграбили по дороге, он два дня ехал от Лозовой до Тбилиси на крыше пассажирского вагона³⁶.

Читая воспоминания Ельцина о коллизиях, которые были у него в УПИ, невозможно не заметить прогрессивное развитие его эго и позитивные изменения отношения к авторитетам. Быстро расправляясь с учебой и пикируясь с Рогицким, он практически не бунтует, сдерживаемый уважением к профессору. Нотка гордости проскальзывает в рассказе о болезни и о побеге из больницы, однако Ельцин не солгал врачу, а просто не стал исправлять ее заблуждение, перехитрив представителей власти без борьбы с ними. Летом 1953 года он путешествует на поезде с освобожденными заключенными и из студента превращается в преподавателя, обучая математике офицера вдвое себя старше. «Полковник засомневался: выдержим ли? Я говорю: иначе за неделю не подготовиться для поступления… А полковник оказался человеком настойчивым, с характером, выдержал тот темп уроков, который я ему задал»³⁷. Чтобы проучить других и добиться успеха в мире, где нужно было конкурировать, Ельцин рано научился самоограничению и психологической прочности. «Борис Николаевич много работал над своим характером. Сознательно. В нем поначалу была сильна человеческая чувствительность, и он многое делал себе наперекор, говоря, что надо выдавливать из себя мягкотелость. Если ему хотелось кого-то пожалеть, он делал это наоборот: поддерживал его, но нарочито жестковато…»³⁸

На написание диплома у Ельцина остался всего один месяц вместо положенных пяти, потому что семестр прошел в путешествиях с волейбольной командой. «До сих пор не представляю, как мне это удалось, – поражается он в «Исповеди». – Столько умственных, физических сил я потратил, это было невероятно». Дипломный проект Ельцина был посвящен строительству ковшовой цепи для выгрузки отработанных материалов из угольных шахт и не представлял собой ничего выдающегося. В мемуарах, однако, он пишет, что ему нужно было рассчитать телевизионную башню – проект настолько новаторский, что рассчитывать на помощь преподавателей и студентов не приходилось. Только уральская самостоятельность помогла справиться с задачей. «Тогда их [телевизионных башен] почти не было, поэтому до всего нужно доходить самому. …Тема новая, никому не известная – чертишь сам, расчеты делаешь сам, все от начала до конца – сам»³⁹. Была ли эта ошибка умышленной или неосознанной⁴⁰, но Ельцина всегда привлекали футуристические проекты, и в особенности зарождавшееся телевидение, которому в будущем было суждено сыграть важную роль в его политической жизни. Когда в 1980-х годах он возглавлял областную партийную организацию, то добился строительства в Свердловске телевизионной башни, неподалеку от городского цирка. В 1990 году работы прекратили, возведя только коническую бетонную колонну высотой 220 м. Запланированный ресторан и металлический шпиль построить так и не удалось. По плану высота свердловской башни должна была достигать почти 400 м, что сделало бы ее шестой или седьмой по высоте в мире⁴¹.

Выпускников советских университетов и институтов распределяли на работу прямо в учебных заведениях, и сменить место работы по собственной воле они могли только через два-три года. Год выпуска Ельцина стал последним, когда многих молодых инженеров, в том числе и студентов УПИ, распределяли на стройки ГУЛАГа, который был распущен к 1956 году. Ельцину повезло – эта чаша его миновала. Перед тем как приступить к работе, он десять недель провел, играя за волейбольную команду УПИ в Тбилиси, Ленинграде и Риге. В сентябре Ельцин вышел на работу в Нижне-Исетское строительное управление в Свердловске. Назначение служило хорошим предзнаменованием. Новое руководство страны было преисполнено решимости изменить ситуацию в строительной отрасли, где на протяжении десятилетий царил застой, применялись устаревшие методы и работали неквалифицированные кадры и заключенные. После смерти Сталина был взят курс на то, чтобы подбирать подготовленную рабочую силу, обеспечить эффективное управление и капитальные вложения и таким образом стимулировать строительство заводов и городов. При Хрущеве и Брежневе строительная промышленность расцвела.

Диплом УПИ дал Ельцину право стать мастером на стройке. Но он предпочел целый год осваивать строительные профессии, работая рядом с теми, кем затем ему предстояло руководить. Некоторые исследователи считают, что это решение было продиктовано финансовыми соображениями, так как молодые инженеры в Советском Союзе получали зарплату ниже, чем строительные рабочие⁴². Они ошибаются: Ельцин в роли ученика получал меньше, чем мог бы заработать на должности мастера. Основным мотивом стала все та же самостоятельность. Во время учебы в УПИ студенты приобретали лишь слабое представление о «реальной жизни производства». Еще хуже была зависимость от мнения других работников. «Я точно знал, что мне будет очень трудно, если любой бригадир с умыслом или без умысла сможет обвести меня вокруг пальца, поскольку знания его непосредственно связаны с производством»⁴³. За год Ельцин в надлежащем порядке освоил двенадцать рабочих профессий – плотника, каменщика, бетонщика, маляра, оператора строительного крана и т. п. Он участвовал в сооружении заводских цехов, квартир и школ. Работа была грязной и опасной, но, как и в Березниках, он и в Свердловске не бежал от опасности. В «Исповеди на заданную тему» Ельцин рассказывает о падении со строительных лесов, о том, как чуть было не погиб на железнодорожном переезде, где застряла его машина, о том, как был вынужден останавливать внезапно пришедший в движение башенный кран.

Мастером в строительном управлении Ельцин стал в июне 1956 года. С этого момента он ступенька за ступенькой поднимался по организационной лестнице: в июне 1957 года стал прорабом, в июне 1958 года – старшим прорабом, в январе 1960 года – главным инженером СУ-13, а в феврале 1962 года – начальником СУ-13. Первый осуществленный им проект, который был завершен к празднику 7 ноября 1957 года, – пятиэтажный жилой дом на улице Грибоедова, на юго-восточной окраине Свердловска. Дом предназначался для рабочих Уралхиммаша. В 1957–1958 годах, завершив строительство камвольного комбината, который несколько лет стоял недостроенным и постепенно расхищался, он вернулся к жилищному строительству. Москва считала жилье политическим приоритетом, обусловленным необходимостью укреплять авторитет партии среди населения.

В сталинские времена строительство жилья для масс отнюдь не было задачей первостепенной важности; предпочтение отдавалось служебным помещениям и роскошным квартирам, предназначавшимся для элиты. Война и последовавшие за ней колоссальные ассигнования в ВПК только обострили дефицит жилья. Дом на улице Грибоедова был построен во время первой волны идеологии потребительства в советском строительстве. Новые отдельные квартиры в домах, которые в народе прозвали «хрущобами», строились по типовым проектам. Удобства здесь были минимальными, но это был большой шаг вперед от бараков и коммунальных квартир, давший семьям автономное пространство для хранения и преумножения своего добра и кухню, где можно было разговаривать, смеяться и плакать, не боясь чужих глаз. За один строительный сезон удавалось построить не больше пяти этажей. По правилам в таких домах не предусматривались ни лифты, ни мусоропроводы. К началу 1960-х годов во второй волне новых проектов появились «коробки», более высокие дома из железобетонных блоков, возводимые, как правило, на окраинах городов, а площадки под них расчищали бульдозерами. Единый производственный цикл предусматривал все – от замешивания цемента до закрепления дверных ручек и кухонных раковин⁴⁴.

В июне 1963 года Ельцин был назначен главным инженером Свердловского домостроительного комбината, ведущего предприятия, занимавшегося жилым строительством в городе. В декабре 1965 года он уже стал директором ДСК. «Он просто знал, – вспоминает Наина Ельцина, – что он должен расти, если на том поприще, где он работал, становилось скучно. Вот он был начальником строительного управления, ему же там было скучно работать. Он же сделал все, что мог сделать. Ему нужен был больший объем работ»⁴⁵. Новая, самая заметная в городе должность, связанная с народным благосостоянием, на время удовлетворила эту потребность. «Быть «первым» – наверное, это всегда было в моей натуре, – писал он в «Записках президента», – только, может быть, в ранние годы я не отдавал себе в этом отчета»⁴⁶. Через десять лет после окончания политехнического института, когда ему было уже за тридцать, и он сам, и все, кто его окружали, это поняли.

В личной жизни Ельцина тоже произошли существенные перемены. В 1956 году он перестал играть в волейбол, ограничившись тренерской работой в местной женской команде. В том же году его институтская возлюбленная Наина Гирина, уехавшая после окончания учебы в Оренбург, вернулась в Свердловск, и 28 сентября 1956 года они с Борисом поженились. Свадьбу праздновали в местном Доме крестьянина, собрали 150 человек. Борис преподнес Наине медное обручальное кольцо, позаимствованное им у деда Старыгина. Золотое обручальное кольцо он подарил ей только в день сорокалетия совместной жизни в 1996 году.

Вскоре молодая пара внесла свой вклад в беби-бум, наблюдавшийся в те годы в СССР: у Ельциных родились две дочери – Елена (август 1957 года) и Татьяна (январь 1960 года). Борис всегда мечтал о сыне, но этой мечте так и не суждено было осуществиться. После рождения Елены супруги соблюдали все крестьянские предписания, чтобы родить мальчика. Под подушку клали топор и фуражку: «Мои друзья, специалисты по обычаям, говорили, что теперь точно родится мальчик. Не помогли все проверенные приметы». Родилась дочка, «очень мягкий, улыбчивый ребенок, по характеру, пожалуй, больше в мать, а старшая – в меня»⁴⁷. Когда девочки были еще маленькими, бабушка Мария Гирина тайно окрестила их в домашней часовне в Оренбурге (православной церкви поблизости не было). Отец ничего об этом не знал. А мать не только знала, но и специально для этого отвезла дочерей в Оренбург. По собственным словам (в интервью со мной в 2007 году), Наина Иосифовна «всегда жила в душе с Богом», хотя и не могла открыто исповедовать свою веру. Как и у Клавдии Васильевны, у нее было несколько маленьких икон, одна из которых стояла возле изголовья ее кровати как талисман из прежней, досоветской, жизни⁴⁸.

Сначала молодожены поселились в общежитии Уралхиммаша, откуда переехали в комнату в принадлежавшей заводу двухкомнатной квартире, а в 1958 году – в собственную двухкомнатную квартиру площадью 28 кв. м, с ванной прямо в кухне. Дом стоял рядом со Вторчерметом, заводом по переработке металлолома. На пару с соседями Ельцины завели крошечный ледник. По воскресеньям они вместе готовили любимые блюда Бориса – пельмени, блинчики и торт с орехами. За стол усаживались все вместе и пели народные песни. Ельцины одними из первых в доме купили электрическую стиральную машину. На той же лестничной клетке жил их приятель по институту, и две семьи пользовались машиной по очереди, таская ее из квартиры в квартиру. В 1959 году, когда Ельцин был главным инженером СУ-13, ему выделили машину с водителем. В 1960 году, получив другую двухкомнатную квартиру в поселке Южный, ближе к месту работы Бориса, Ельцины купили свой первый семейный холодильник⁴⁹.

Как и большинство советских женщин, Наина совмещала работу (она работала в «Водоканалпроекте», где проектировали системы водопровода и канализации, и доросла до должности главного инженера) с ведением домашнего хозяйства и воспитанием детей. На помощь мужа она не рассчитывала. Не приходилось надеяться и на помощь бабушек, которые могли бы присмотреть за хозяйством, пока она была на работе. Бабушка Гирина жила в Оренбурге, бабушка Ельцина жила дома в Березниках, а начиная с 1962 года – в Бутке. Все денежные и хозяйственные вопросы Борис с облегчением переложил на жену: «Борис Николаевич никогда в жизни не занимался бюджетом семьи и понятия не имел, куда я трачу деньги. Я всегда, гладя его костюм, клала ему в карман деньги, потому что считаю, что каждый уважающий себя мужчина должен иметь в кармане деньги… Он никогда не контролировал меня и самостоятельно покупал только книги»⁵⁰.

Борис большую часть времени проводил на работе и не уделял детям особого внимания, хотя, когда девочки учились в школе, он по выходным проверял их отметки и, если они оказывались не сплошными пятерками, мог швырнуть разочаровавший его дневник через всю гостиную. О детстве дочерей он пишет: «Я, честно признаюсь, подробности того времени не помню. Как они пошли, как заговорили, как в редкие минуты я их пытался воспитывать, поскольку работал чуть ли не сутками, и встречались мы только в воскресенье, во второй половине дня».⁵¹ Уже на пенсии Наина Иосифовна откровенно рассказала журналистам о своем отношении к неравенству между супругами: «Если женщина вышла замуж, родила детей, то должна многим жертвовать… Потому что ведь редко можно ожидать, чтобы мужчина чем-то пожертвовал ради семьи. Для мужчин главное – работа. Я всегда старалась делать так, чтобы в семье было спокойно». Она не отрицала, что и сама уделяла детям меньше внимания, чем должна была, разрываясь между семьей и работой. Друзья обвиняли ее в небрежении материнскими обязанностями. «На работе они шутили: «Ты их по телефону через улицу переводишь»⁵². Когда требовала работа Бориса Николаевича, о комфорте семьи забывали. После рождения Татьяны семья некоторое время жила в своей первой трехкомнатной квартире на юге города, но в 1965 году перебралась в двухкомнатную, откуда ему было удобнее добираться до строительных площадок. Через несколько лет после этого Ельцины переехали в светлую, солнечную трехкомнатную квартиру на улице Воеводина, в центре города. За первые 12 лет своего брака Борис и Наина называли домом семь различных мест⁵³.

Ельцин проявлял любовь и заглаживал вину романтическими подарками и праздниками. Наина, писал он, «любит мои сюрпризы». Когда в 1957 году родилась Елена, Борис послал жене в роддом букетик цветов и записку со стихами (Елена родилась в Березниках, где свекровь могла помочь ей с пеленками). С удовольствием он вспоминает, как девочки «визжали от радости», когда он заехал за ними в 11 часов вечера, чтобы отправиться на день рождения к другу⁵⁴. Домашним хотелось бы видеть мужа и отца дома почаще. Когда Елена и Татьяна были маленькими, супруги проводили летний отпуск на одном из курортов на Кавказе, а девочки оставались с родителями Ельцина в Бутке. С 1930-х годов деревня стала больше и солиднее, хотя в 1962 году и потеряла статус районного центра, уступив его Талице. В 1950-х годах здесь открылась ковровая мастерская, маслобойня и производство крахмала. В колхозе разводили свиней. Возвращаясь за детьми, Борис и Наина зачастую проводили в Бутке целую неделю, косили сено и собирали грибы и ягоды⁵⁵.

Более масштабный резонанс в жизни Ельцина вызвало другое событие. В марте 1960 года он подал заявление и был принят кандидатом в члены КПСС. Членом партии он стал 17 марта 1961 года, когда ему выдали партбилет за номером 03823301. В хрущевскую оттепель родственникам бывших политзаключенных и ссыльных было позволено вступать в партию, следовать партийной дисциплине и считаться образцовыми гражданами. В 1990 году Ельцин написал в автобиографии, что «искренне верил в идеалы справедливости, которые несет партия, так же искренне вступал в партию». Эта фраза подчеркивает верность долгу и идеалам и, главным образом, тому идеалу, который он, как политик, провозгласил в 1980-х годах – справедливость для всех и отказ от привилегий. В мемуарах Ельцин попытался показать, что даже в то время не все коммунисты были такими же искренними, как и он. На партсобрании, где его принимали в партию в 1961 году, главный бухгалтер СУ-13, с которым у Бориса были разногласия по работе, задал ему лицемерный вопрос о том, в каком томе и на какой странице «Капитала» Маркса говорится о товарно-денежных отношениях. Ельцин назвал первую пришедшую ему в голову цифру, и она была принята благосклонно. Он намекал на то, что партийная доктрина уже была извращена в корыстных целях⁵⁶.

Впрочем, в интервью со мной в 2002 году Борис Николаевич говорил, что решение вступить в партию было не до конца искренним. Идеалы в нем сыграли второстепенную роль, и все дело было в карьерном росте:

Именно эти слова, а не мемуары согласуются с тем фактом, что, хотя Ельцин в молодости и впитывал основные советские ценности, он никогда не трудился во благо партии как организации. В отличие от Наины, отец и многие оренбургские родственники которой были коммунистами, у Бориса никто из близких в партии не состоял. Партбилет Ельцин получил лишь в 30 лет, то есть он был заметно старше среднего возраста, в котором обычно происходил этот «обряд посвящения». В последние десятилетия советского периода членами КПСС было около 10 % взрослого населения страны, но среди мужчин с высшим образованием их число составляло 50 %. Те, кто собирался работать в государственном или партийном управлении, обычно вступали в партию ближе к 25–26 годам, а Горбачев стал коммунистом в 21 год, будучи еще студентом⁵⁸. Рассказ Ельцина о его дистанцировании от партии и о продиктованном здравым смыслом решении все же вступить в нее вполне согласуется с хронологией. Он подал заявление через два месяца после утверждения на должности главного инженера СУ-13; через 11 месяцев после вступления его выдвинули на должность директора. В отличие от Горбачева, который был делегатом XXII съезда КПСС в Москве в 1961 году (Ельцин до 1981 года не был ни на одном партийном съезде), Ельцин не упоминает ни о каких политических событиях 1950–1960-х годов: ни о смерти Сталина в 1953 году, ни о разоблачении культа личности на ХХ съезде КПСС, ни о свержении Хрущева Брежневым в 1964 году. Окончив в 1955 году УПИ, он не принимал участия в студенческих волнениях, произошедших в Свердловске и других советских городах в 1956 году после ХХ съезда⁵⁹. Интересно, что брат Бориса, Михаил, строительный рабочий, которого отчислили из УПИ, никогда не состоял в партии и высказал мнение, что люди вступают в КПСС исключительно по эгоистичным соображениям. Андрей Горюн, познакомившийся с Михаилом в 1991 году, писал, что тот «не скрывает своего критического отношения к коммунистам и утверждает, что большинство известных ему членов партии используют свою принадлежность к КПСС преимущественно в корыстных целях. По его собственному признанию, он никогда не обсуждал эти проблемы с Борисом. Братья вообще старались избегать бесед на щекотливые политические темы, полагая, очевидно, что их взгляды слишком различны»⁶⁰. Если бы они говорили о политике на более глубоком уровне, то, по сути, могли бы кое в чем и согласиться. Наина Ельцина вступила в партию только в 1972 году в возрасте 40 лет по тем же причинам, какие в 1960–1961 годах подтолкнули к этому решению Бориса. На своем предприятии она была секретарем партбюро. Она говорила мне, что это была скучнейшая работа.

Партия стремилась принять Ельцина в свои ряды не случайно, а из-за его достижений на работе. Вспоминая о годах в строительной индустрии, он относит их за счет изнурительного графика и жесткой организационной дисциплины. Он был «требовательным» руководителем: «Я требовал от людей четкой дисциплины и выполнения данного слова. Поскольку… бранные слова нигде не употреблял и свой громкий и зычный голос тоже старался на людей не повышать, моими главными аргументами в борьбе за дисциплину были собственная полнейшая отдача работе, постоянная требовательность и контроль и плюс вера людей в справедливость моих действий. Кто лучше работает, тот лучше живет, больше ценится»⁶¹. Это самоуверенное заявление содержит долю правды. Очевидцы подтверждают, что Ельцин работал, как марафонец, шесть дней в неделю, отличался прекрасной организованностью и никогда не пользовался матерным языком, на котором в строительстве многие просто разговаривают. Он был чрезвычайно пунктуален и штрафовал за прогулы и неисполнение служебных обязанностей. Он принимал критику, если замечания высказывали ему в лицо, и ценил хорошую работу. На утренних пятиминутках Ельцин всегда отмечал тех, кто работал хорошо, выбивал для них ежегодную премию. Став в 1965 году директором домостроительного комбината, он заказал для рабочих специальную форму с вышитыми буквами «ДСК»⁶². На комбинате, где ввиду его значимости работали опытные инженеры и мастера более старшего возраста, «никто поначалу не воспринял Б.Н. Ельцина всерьез – «мальчишка». Но своей компетентностью он очень скоро заставил считаться с собой. К его мнению начали прислушиваться все чаще и чаще»⁶³. Точно так же относились к нему и простые рабочие: «Да, его боялись, но и уважали за справедливое и внимательное отношение к людям. Он знал всех бригадиров в лицо, по именам. Он требовал дисциплинированности от всех, он заставлял каждого работать с полной отдачей, он и сам трудился, себя не жалея»⁶⁴.

Возвышение Ельцина было исключительно его заслугой. В карьерном росте он не мог рассчитывать ни на родителей, ни на жену, ни на друзей. Мерой заслуг была эффективность работы в рамках советской командно-административной системы. Девизом всех советских хозяйственников было выполнение плана любой ценой. Выполнение плана оценивалось по жестким физическим показателям: в жилищном строительстве таким показателем были квадратные метры, в то время как качество, прочность и финансовые затраты являлись показателем вторичным. Те, кто план выполнял, получали поощрения и повышения, отстающих же наказывали и увольняли. В строительстве сочетание наглядности конечного продукта с непредсказуемостью погодных условий и наплевательским отношением к делу рабочей силы способствовали формированию духа пресловутой кампанейщины. Два слова из советского жаргона характеризуют господствовавшую тогда в отрасли традицию наиболее ярко – это «штурмовщина» и «аврал». В Свердловске удавалось выполнить 30–40 % годового плана по жилищному строительству в декабре.

Учитывая то, что мы знаем о поведении Ельцина как студента и спортсмена, можно сказать, что по характеру он идеально подходил для советской строительной промышленности, в которой требовалось умение работать исступленно. Как-то, в 1959 году, в последний момент перед подписанием акта приемки в эксплуатацию камвольного комбината Ельцин обнаружил, что СУ-13 не построило 50-метровый туннель между двумя корпусами: у них просто потерялся чертеж. К 6 часам утра следующего дня чертежи были восстановлены, туннель прорыт, и асфальт снова уложен на место. В 1962–1963 годах Ельцин создал у себя образцовую бригаду, в которую входила десятая часть персонала СУ-13. Он лично следил за доставкой стройматериалов, благодаря чему бригада смогла установить рекорд Советского Союза по скорости строительства, и это стало еще одной заслугой Ельцина. Помимо всего прочего, успех принес ему и всей бригаде восхваление в свердловской прессе⁶⁵.

Такая обстановка сохранялась на ДСК с 1963 по 1968 год. Ельцин сам пишет о бешеной гонке ради выполнения плана, во время которой он чувствовал себя как рыба в воде: «Тяжело давалось жилье в конце года, в конце квартала, когда приходилось практически круглосуточно работать. Часто именно в ночные смены я посещал строительные бригады, особенно женские»⁶⁶. Без лишней застенчивости он рассказывает о том, как, будучи главным инженером, инициировал успешный «эксперимент» по возведению пятиэтажного жилого дома за пять дней. На строительной площадке установили три крана, проложили рельсы между домами, завезли заранее подготовленные стройматериалы. Это был «промышленный вариант уличного театра»⁶⁷. В марте 1966 года, первого года его директорства, пятиэтажный дом, поспешно построенный ДСК на Московской улице, рухнул. Недобросовестный субподрядчик неправильно рассчитал время, необходимое для усадки фундамента в зимнее время. Было уголовное дело, но обвинений никто не выдвинул, и на Ельцина не возлагали ответственности. Однако план вручить ему орден Ленина за работу не осуществился, а в апреле Свердловский обком КПСС вынес Ельцину выговор. Строители разобрали развалины и построили дом заново. С тех пор он получил прозвище «десятиэтажка»⁶⁸.

Развивающиеся отношения с партийной номенклатурой послесталинской советской системы одновременно и приносили Ельцину пользу, и делали его уязвимым. Не тратя времени даром, он научился использовать поощрительные стимулы и манипулировать ими. На Якова Рябова, первого секретаря горкома партии с 1963 года, произвело глубокое впечатление то, как Ельцин искусно надавливал на директоров свердловских заводов, чтобы они каждый год присылали на его комбинат сотни рабочих, помогавших выполнять план по строительству жилья. По советским правилам жилье, не достроенное к 31 декабря, исключалось из плана наступающего года. Ельцину удалось убедить директоров, что им будет лучше присылать рабочих и в обмен получать жилье. Заводам доставались квартиры, а Ельцин и его комбинат выполняли план и получали премии⁶⁹.

В то же время Ельцин часто лез на рожон. Он непрестанно спорил со своим начальником по СУ-13 Николаем Ситниковым, который в 1960 году приказал ему бросить тренерскую работу. Конфликт между ними продолжался и после того, как Ситников был повышен, а Ельцин занял его кресло. Рябов и его второй секретарь, Федор Морщаков, партаппаратчик, стоявший за созданием ДСК, относились к Ельцину с теплом и считали его «жемчужиной в навозной куче». Они не стали снимать его, когда в 1966 году ему вынесли партийный выговор. Рябов проследил за тем, чтобы Ельцина включили в список на орден «Знак Почета». Это была его первая государственная награда.

Ельцину был нужен наставник и патрон. Он отлично ладил с заведующим отделом строительства горкома Борисом Киселевым, которого знал еще по УПИ. Киселев понимал, что Ельцин подает надежды, и познакомил его с людьми из партийных органов⁷⁰. Но главным покровителем Ельцина стал Рябов. Яков Петрович Рябов родился в 1928 году в Пензенской области, работал на Уральском турбинном заводе, который производил дизельные двигатели для танков, и заочно окончил УПИ по специальности «инженер-механик». Невысокий и жилистый, он обладал той же хваткой, что и Ельцин, но отличался неотесанностью. Татьяна Ельцина, будучи школьницей, считала его одним из самых неприятных знакомцев отца и даже слегка побаивалась⁷¹. На работу в аппарат КПСС Рябова в 1960 году привлек Андрей Кириленко, выходец из украинской партийной организации, который с 1955 года был первым секретарем Свердловского обкома. Кириленко удостоился похвалы от самого Никиты Хрущева за то, что резко повысил поставки мяса по приказу центральных властей. Чтобы выполнить план, он велел забить телят, ягнят и поросят, что привело к падению производства мяса в области на целое десятилетие. Позже Ельцин называл поведение Кириленко в этой ситуации позорным. «И до сих пор – сколько лет прошло – Кириленко это помнят. Что-то хорошее, что он сделал [в Свердловске], может быть, и позабыли. А это не забывается. Ни за что»⁷².

Хрущев и его тогдашний заместитель Леонид Брежнев забрали Кириленко в Москву в 1962 году и включили его в Секретариат ЦК. По рекомендации Кириленко, на пост первого секретаря Свердловского обкома назначили Константина Николаева, свердловчанина, окончившего стройфакультет УПИ еще в 1930-х годах и во время войны работавшего секретарем партийного комитета института. Николаев, страдавший диабетом и ожирением, из-за своих недугов во всем опирался на Рябова и в 1966 году выдвинул его во вторые секретари обкома. В январе 1971 года Николаев ушел на пенсию, и Рябов стал первым секретарем. Через несколько месяцев Николаев умер. Похоже что Кириленко, как член Политбюро, не повлиял на назначение Рябова, хотя продолжал следить за свердловской политической сценой вплоть до 1982 года. На счастье Рябова, в Москве осознали, что на этом посту нужен был хороший специалист и местный уроженец, и не стали посылать нового «варяга» вроде Кириленко⁷³.

Из мемуаров Ельцина читатель никогда не узнает о том, насколько Борис Николаевич зависел от Рябова. Он едва упоминает его имя. Ельцин был не из тех людей, кто легко признает, что был обязан кому-то, и в случае Рябова это чувство еще больше усилилось в 1987 году, когда Рябов стал на сторону Горбачева, сместившего Ельцина с высокого поста, и отношения между ними прекратились.

В апреле 1968 года Рябов решил привлечь Ельцина к работе в областном аппарате партии. Он хотел сменить руководство отдела строительства, которым долгие годы совершенно неэффективно заведовал Алексей Гуселетов. Когда Рябов предложил кандидатуру Ельцина, некоторые аппаратчики, знавшие о его позднем вступлении в партию и нежелании участвовать в комсомольской и партийной работе, опешили. Они считали, что Ельцин по крайней мере должен сначала «заработать очки» на заводе или на районном уровне, как сам Рябов⁷⁴. Возможно, они не знали, что за последние пять лет он отдал свои долги – был выбран в местные советы депутатов трудящихся и комитеты партии, и в 1966 году его оценили как «политически грамотного» руководителя, принимающего участие в общественной работе и «пользующегося авторитетом» в коллективе⁷⁵. В мемуарах Ельцин связывает назначение 1968 года со своей политической деятельностью: «Сильно этому предложению не удивился, я постоянно занимался общественной работой»⁷⁶. Партократы возражали Рябову, считая Ельцина упрямым и несговорчивым. Однако Рябов был не склонен отступать. «Спрашиваю: «А как вы его оцениваете с точки зрения дела?» Задумались. А потом отвечают: «Здесь вопросов нет – сделает все, что угодно, «разобьется», но выполнит поручение начальства». Рябов неосторожно поклялся, что добьется от Ельцина всего: «А если я замечу, что он будет «выпрягаться из оглобель», поставлю на место»⁷⁷. Он был не последним, кто совершил ошибку, решив, что Ельцина можно приручить и использовать его в своих целях.

Рябов утвердил назначение у Николаева и сделал предложение Ельцину. «Могу объективно сказать, что он не рвался на эту работу, – пишет Рябов, – но после нашего разговора дал согласие»⁷⁸. В мемуарах Ельцин скупо говорит, что согласился по одной простой причине – «захотелось попробовать сделать новый шаг»⁷⁹. Но он сделал это не ради забавы: Ельцин прекрасно понимал, что это разумный карьерный шаг – вперед к новому опыту и вверх по пирамиде власти. «Я стал не просто начальником, но – человеком власти, «вложился» в партийную карьеру, как вкладывался когда-то в удар по мячу, потом в работу»⁸⁰.

Свердловский обком партии и облисполком располагались в малоэтажном здании на проспекте Ленина у Городского пруда, напротив того места, где в XVIII веке Василий Татищев построил свои заводы. В 1930-х годах, чтобы возвести это здание, снесли православный собор. Отдел строительства, состоявший из шести человек, был одним из нескольких отделов обкома, которым приходилось разбираться с бесчисленными противоречиями и трениями, возникавшими в советской плановой экономике. Обком следил за кадрами, контролировал снабжение рядовых и важных проектов, поощрял «социалистическое соревнование» между рабочими коллективами, пытавшимися перегнать друг друга на пути к производственной цели. Ельцин считал такое вмешательство вполне естественным. Мытьем или катаньем, «с помощью накачек, выговоров и так далее» партийные органы решали повседневные проблемы. «Это было сутью существования системы и никаких вопросов или возражений не вызывало»⁸¹.

Первая половина 1970-х годов была последним периодом, когда экономика СССР, опираясь на высокие мировые цены на нефть, продолжала развиваться. Новоиспеченный завотделом использовал это время в свою пользу. Как и в СУ-13 и ДСК, Ельцин гордился упорядоченной рабочей обстановкой. В 1972 году, предлагая молодому инженеру Олегу Лобову стать своим замом, он назвал отдел строительства «структурой, где еще сохранилась дисциплина», и не скрывал, что, по его мнению, с дисциплиной плохо везде⁸². Он умел работать безостановочно, как это было в 1973 году во время завершения строительства цеха холодной прокатки на Верхне-Исетском заводе. За этот проект, в реализации которого принимали участие 15 тысяч рабочих и московские головные организации, Ельцин получил второй орден – Трудового Красного Знамени. То, что Ельцин «к работе относился добросовестно и ответственно», признавал даже Рябов в своей книге, написанной через десять лет после их разрыва⁸³.

У Ельцина было чутье на возможности саморекламы. В 1970 году он заставил строителей повторить его прежний эксперимент возведения жилого дома за пять дней, но на этот раз еще и провел всесоюзную конференцию по «научной организации труда»⁸⁴. Он стремился быть замеченным. Когда на принятых объектах разрезали красную ленточку, Ельцин всегда стоял рядом с Николаевым или Рябовым. Он даже прислушался к рябовскому совету и стал вести себя мягче. «В своем поведении он поменял тактику, начал искать дружеские контакты со своими коллегами в обкоме партии, заигрывать с членами бюро и секретарями обкома, с облисполкомом и другими вышестоящими кадрами»⁸⁵. Путь его был не самым простым и быстрым. На своей должности в аппарате обкома он проработал семь лет – столько же, сколько понадобилось ему, чтобы пройти путь от мастера до директора СУ-13.

Но тут произошло судьбоносное событие. Весной 1975 года партийный руководитель Грузии Эдуард Шеварднадзе получил от Политбюро разрешение переманить к себе Геннадия Колбина, второго секретаря Свердловского обкома и вероятного преемника Рябова. Колбин стал вторым секретарем ЦК Компартии Грузии. Занять освобожденное им место Рябов предложил Вячеславу Баеву, завотделом машиностроения, однако тот был вполне доволен своим положением и не принял предложения. Тогда Рябов обратился к Евгению Коровину, секретарю по промышленности, скромному, болезненному выходцу из Каменск-Уральского, и тот порекомендовал Ельцина, обычного заведующего отделом: «Я не справлюсь, мне тяжело, но Борис Николаевич мощный, напористый, а я буду хорошим помощником»⁸⁵. Рябов считал, что Ельцину не хватает опыта, поэтому согласился с компромиссом, предложенным Колбиным: вторым секретарем станет Коровин, а Ельцина назначат одним из пяти секретарей обкома. Возможно, Ельцин ожидал большего, но предложение принял. Теперь он курировал, кроме строительства, еще лесную и целлюлозно-бумажную промышленность. Как все секретари, он вошел в бюро обкома, в котором заседало 10–12 влиятельных человек⁸⁶.

Ходили слухи, что сам Рябов в этот момент рассчитывал на новую должность. Ельцин почувствовал, какие возможности перед ним открылись. Рябов вздрагивал, когда описывал эту ситуацию 25 лет спустя:

Рябовские обвинения в карьеризме звучат не совсем честно. В рамках господствовавшей политической иерархии единственным способом добиться продвижения было исполнение желаний начальства. Так поступали советские чиновники всех уровней, и сам Рябов в том числе. Если бы Ельцин продолжал держаться рябовской линии, тот не отзывался бы о его поведении с такой ненавистью.

А в то время Рябов, уговаривая Ельцина быть помягче и посговорчивее⁸⁸, рассчитывал сделать его своим преемником. В октябре 1976 года он получил большое повышение: из Свердловска его перевели в Москву на должность секретаря по оборонной промышленности в Секретариате ЦК КПСС. Основными претендентами на свое освобождающееся место в Свердловске он считал Коровина и Ельцина и не колебался, сделав выбор в пользу Ельцина. «Коровин, – говорил он, – очень добросовестный, исполнительный, знание есть, но нет у него железной хватки, а у руководителя такой организации должна быть и железная хватка, и волевой должен быть. И, посоветовавшись со своими товарищами, другими секретарями, с людьми из других областей, решил рекомендовать Ельцина»⁸⁹. Не все согласились этим предпочтением. Секретарь обкома по идеологическим вопросам Леонид Пономарев, не раз конфликтовавший с Ельциным, созвал внеочередное заседание бюро обкома. Рябов находился в Москве на Пленуме Центрального комитета (который 25 октября утвердил его перевод в Секретариат), Ельцин тоже был в столице, учился на месячных курсах в Академии общественных наук при ЦК КПСС. Пономарев потребовал, чтобы бюро выступило против кандидатуры Ельцина и предложило вместо него первого секретаря Свердловского горкома партии Леонида Бобыкина. Согласия достичь не удалось. Впрочем, если бы и удалось, то высказать мнение, отличное от точки зрения покидающего свой пост первого секретаря, было бы затруднительно, особенно после того, как стало ясно, что Ельцина поддерживают в Кремле⁹⁰.

Рябов уговорил Генерального секретаря ЦК Леонида Брежнева поддержать предложенную им кандидатуру после обсуждения ее партийными старейшинами и сорокаминутной беседы между Брежневым и Ельциным. Секретарь ЦК, отвечавший за кадровые вопросы, Иван Капитонов, считал, что назначить следует Коровина. Да и Брежнев сначала заявил, что «мы его [Ельцина] в ЦК не знаем». Брежнев дал зеленый свет во время собеседования, которое состоялось 31 октября. «Хотя, конечно, где-то в душе чувствовал, какой может произойти разговор, – пишет Ельцин в «Исповеди», – но старался не подпускать это близко к себе». Брежнев предупредил, что ему придется принять на себя «дополнительную ответственность» перед партией, потому что он нарушил привычный порядок перестановки, обойдя Коровина⁹¹.

2 ноября 1976 года состоялся пленум Свердловского обкома для обсуждения «организационного вопроса». «Все прошло как полагается», – вспоминал Ельцин. Евгений Разумов, функционер, присланный из Москвы, чтобы представлять ЦК, сообщил, что на место первого секретаря предлагается кандидатура Ельцина. «Голосование прошло, как всегда, единогласно». Ельцин написал короткую речь, «чувствуя, что это надо сделать», и зачитал ее обкому; его выслушали и поздравили⁹².

Глава 4

Начальник, не похожий на других

В свои 45 лет Ельцин был одним из самых молодых провинциальных первых секретарей в России, сердцевине Советского Союза. Седьмой из двенадцати аппаратчиков, занимавших пост «наместника» КПСС в неофициальной столице Урала с Великой Отечественной войны и до 1991 года, он безраздельно властвовал в Свердловске восемь с половиной лет – столько же, сколько пробыл президентом посткоммунистической России. Ельцинская вотчина имела грушевидные очертания: столичный город располагался в центре основания, а его родная деревня Бутка приткнулась на юго-востоке. Свердловская область простиралась на 195 тысяч кв. км, превосходя по площади восемь из пятнадцати союзных республик. На ее территории могли бы уместиться шесть штатов американской Новой Англии или, если взять для сравнения Европу, Австрия, Швейцария и Ирландия вместе взятые. Население в 1979 году составляло 4 483 000 человек, что позволяло области занимать четвертое место по РСФСР. 85 % населения проживало в городах: 1 225 000 – в Свердловске, 400 тысяч – в Нижнем Тагиле и 189 тысяч – в Каменск-Уральском. На крестьянство приходилось всего 15 % населения.

Местные руководители партийного аппарата изначально выполняли роль «префектов по правопорядку»: их основной задачей было воплощение на местах власти центра и поддержание политической стабильности¹. В 1970–1980-х годах это требовалось и от Бориса Ельцина. Территориальные подразделения партии дублировали институты местных советов и исполкомов. Свердловская область состояла из 30 районов, в каждом из которых был свой райком партии; делились на районы и три крупнейших города области. В общей сложности, по состоянию на 1976 год, в области насчитывалась 221 тысяча членов партии, которые и служили опорой райкомов на местах. Обком и лично первый секретарь утверждали около 20 тысяч кадровых назначений и руководили деятельностью всех организаций, ответственных за поддержание порядка среди населения, идеологическую работу и информирование с целью мобилизации его для нужд властей. На случай экстренных ситуаций дежурный работник обкома имел подробные инструкции по связи с КГБ. Свердловским управлением КГБ руководил бывший секретарь райкома партии Юрий Корнилов, сопровождавший Ельцина в поездках в дальние уголки области поездом или на вертолете². В «Исповеди на заданную тему» Ельцин пишет: «Я часто бывал в его ведомстве, просил информацию о работе КГБ, изучал систему функционирования комитета, знакомился с каждым отделом»³. Он также входил в военный совет Уральского военного округа и присутствовал на полевых учениях. В октябре 1978 года Министерство обороны присвоило ему звание полковника, и Ельцин получил парадную форму и каракулевую папаху.

Не забывая о правопорядке, со временем партийные руководители превращались скорее в «префектов по развитию», заботившихся об экономическом росте и боровшихся за то, чтобы хотя бы часть заработанных средств оставалась в регионе. В стране, где рыночные механизмы были задавлены государством, административное вмешательство в экономику было неизбежным – только так можно было обеспечить согласованное функционирование ее звеньев. По экономическим показателям Свердловская область занимала в СССР третье место. Традиционное для Урала горное и металлургическое производство продолжало медленно расширяться. В 1964 году в городе Заречном, севернее Свердловска, была запущена первая в Советском Союзе атомная электростанция, на реакторе-размножителе с натриевым охлаждением – Белоярская АЭС (впоследствии она была выведена из строя пожарами 1977 и 1978 годов). По пятилетнему плану 1981–1985 годов Свердловская область активно участвовала в осуществлении срочного проекта по транспортировке природного газа из Западной Сибири в Европу: в тайге было построено пять трубопроводов и двадцать компрессорных станций.

В Свердловске гражданская промышленность была лишь бледной тенью промышленности военной, в которой было занято 350 тысяч жителей области – больше, чем в любом другом регионе Советского Союза⁴. Точные названия оборонных предприятий не упоминались в прессе, и во время холодной войны Свердловская область была закрыта для иностранцев. Уралвагонзавод в Нижнем Тагиле был крупнейшим в мире производителем танков; построенные здесь боевые машины все еще ездят по дорогам стран бывшего Советского Союза, Восточной Европы, Индии, арабского мира и Северной Кореи. Два из десяти «атомных городов» СССР располагались к северу от областного центра – это были Свердловск-44 (в наши дни называемый Новоуральском), в котором находился Уральский электрохимический комбинат, самое большое в мире предприятие по обогащению урана, и Свердловск-45 (ныне Лесной), где на «Электрохимприборе» был налажен серийный выпуск ядерных боеголовок. Будучи первым секретарем обкома, Ельцин отвечал за благополучие атомных городов, само существование которых являлось государственной тайной. Несколько «флагманов» оборонной промышленности также были расположены в Свердловске. Машиностроительный завод имени Калинина, например, в 1950-х годах из артиллерийского превратился в ракетный; здесь производили ракеты «земля – воздух» (такая ракета в 1960 году сбила над Свердловском самолет-шпион У-2, пилотируемый Фрэнсисом Гэри Пауэрсом), баллистические ракеты среднего радиуса действия и торпеды. Уральский турбинный завод выпускал двигатели для танков, Уральский завод транспортного машиностроения – бронетранспортеры, завод «Вектор» – системы ракетного наведения и радары, а Уралмаш, крупнейший завод Свердловска, – артиллерийские орудия. Военный городок № 19, построенный в 1947 году в Чкаловском районе Свердловска по чертежам японского центра № 731 в Маньчжурии, был одним из трех основных советских центров по производству биологического оружия. Случайный выброс спор сибирской язвы в атмосферу в апреле 1979 года привел к гибели почти ста человек. Москва заявила, что всему виной зараженное мясо⁵.

Если начало брежневского периода, когда Ельцин только приступил к партийной работе, было безмятежным временем для номенклатуры, то позже контекст переменился. Экономика находилась в упадке, множились признаки приближающегося социального и политического кризиса. Добыча минералов на Урале обходилась все дороже, производительность устаревших заводов снижалась, в сельском хозяйстве царил застой. Ни в одном регионе СССР потребности населения не приносились в жертву требованиям тяжелой и военной промышленности столь явно, как здесь. Количество жилья, продуктов и промтоваров на душу населения было ниже среднего. Из 37 самых загрязненных городов Советской России в 80-х годах 11 находились на Урале и 6 из них – в Свердловской области (Каменск-Уральский, Кировоград, Красноуральск, Нижний Тагил, Ревда и Свердловск)⁶.

У Ельцина были все основания в автобиографии представлять первого секретаря «богом, царем и хозяином» области, который был на голову выше простых смертных, его окружавших. «Мнение первого секретаря – закон, и вряд ли кто посмеет не исполнить его просьбу или поручение… Мнение первого секретаря практически по любому вопросу было окончательным решением». В изложении Ельцина, он оказывал влияние только ради блага общества. «Я пользовался этой властью, но только во имя людей, и никогда – для себя. Я заставлял быстрее крутиться колеса хозяйственного механизма. Мне подчинялись, меня слушались, и благодаря этому, как мне казалось, лучше работали предприятия»⁷.

Двести сотрудников обкома были в полном распоряжении Ельцина: давали указания, советы, накладывали взыскания, оказывали услуги. Он прикладывал руку к решению всех политических вопросов, хотя предпочитал держаться подальше от организационной рутины и вмешивался только в исключительных случаях, когда этого требовал протокол или нужно было отчитываться перед руководством. Он был достаточно уверен в себе, чтобы не пренебрегать мнением подчиненных. Придерживаясь процедуры, стандартной в строительстве, по понедельникам с утра Ельцин устраивал планерки, на которых члены бюро обкома могли неформально высказать свои соображения. Формальное заседание проходило по вторникам (обычно раз в две недели). Несколько раз в год члены бюро отчитывались перед сослуживцами в рамках «личной ответственности», а затем высказывался Ельцин. По советской традиции, решающее значение имело слово партийного начальника в устной, а не в письменной форме. Если устное распоряжение Ельцина отличалось от письменного, побеждало устное. В правовых государствах преимущественную силу имеют бумажные документы. В коммунистическом Свердловске главенство неформальных устных приказов и дружеских соглашений отражало слабость закона, атмосферу общего недоверия и подозрительности и вынуждало руководителей всех уровней продираться сквозь чащу часто противоречащих друг другу административных требований.

Ельцин смог без затруднений избавиться от не справлявшегося со своими обязанностями Евгения Коровина, вскоре перебросив его в профсоюзы; Леонид Пономарев оказался на посту декана в московском институте; еще несколько лет ушло на то, чтобы отделаться от Леонида Бобыкина⁸. О подборе секретарей обкома в едких воспоминаниях пишет Виктор Манюхин, аппаратчик, проработавший с Ельциным 15 лет: «Принцип… был однозначен: хорошая школа, знание дела и, главное, преданность первому [секретарю]»⁹. Лучше всего ладили с Ельциным строители Олег Лобов и Юрий Петров: обоим предстояло дослужиться до поста второго секретаря обкома, а Петров, проведя несколько лет в Москве, в 1985 году сменил Бориса Николаевича на должности первого секретаря. Но Ельцину не нужна была пустая лесть, в большинстве кадровых решений он ориентировался на результат. В 1977 году он предложил возглавить облисполком заслуженному директору завода имени Калинина Анатолию Мехренцеву. Ельцин всегда отдавал предпочтение похожим на него самого управленцам-технократам и перспективным молодым кандидатам, которых можно было продвигать – при условии, что они будут играть вторую скрипку. Ельцин уважал Мехренцева, но, когда того стали представлять, перечисляя все его награды и премии, отреагировал раздраженно. На совещании в 1977 или 1978 году Ельцин прервал представлявшего: «Никаких наград не объявлять, никаких героев у нас не должно быть»¹⁰. В Свердловске существовало и личное соперничество, и конкуренция с Нижним Тагилом, но в целом политическая элита области представляла собой тесно спаянный коллектив. Большинство работников обкома были выпускниками либо УПИ, либо Уральского государственного университета; между ними было принято обращение по имени и отчеству, они ходили друг к другу на дни рождения и на похороны членов семьи. Если возникали разногласия, их разрешал первый секретарь. Когда Манюхин, занимавший пост первого секретаря Свердловского горкома, критически высказался в адрес уроженца Нижнего Тагила Петрова, упрекнув его в предвзятости в пользу родного города, Ельцин принял сторону Манюхина и заставил Петрова быть объективнее¹¹.

Административные рычаги подкреплялись силой личности. Высокий (1,87 м), рослый (в 1970-х он весил под 100 кг), с внушительным вихром, первый секретарь был живым воплощением власти. Говорил Ельцин лаконично и выразительно, хрипловатым баритоном, немного растягивал слова (это запомнили его одноклассники по Березникам), смягчал гласные и чисто по-уральски, раскатисто произносил букву «р». Дополнительный драматизм его речи придавало умелое использование темпа и пауз. Выслушивая бессодержательные выступления или неприятные известия, Ельцин поднимал бровь (эту черту учительница Антонина Хонина заметила еще в 1940-х годах), сжимал указательным пальцем и мизинцем правой руки карандаш и начинал постукивать им по столу. Если говоривший не умолкал, Ельцин мог в сердцах с силой ударить ладонью по столу и разломать карандаш на части.

Перед пленумами обкома в одной из палат городской больницы № 2 начиналась горячая пора. Бывало, что после грохочущих разгонов с трибуны, – а от таких разносов «даже пепельницы малахитовые подпрыгивали», – пострадавшим требовалась медицинская помощь¹². Одевались в обкоме подчеркнуто строго. Сам Ельцин всегда носил костюм с галстуком, заколотым булавкой; его ботинки были начищены до блеска. Горе тому чиновнику или директору предприятия, кто не надел галстук, даже в самый удушливый летний день. Не терпел Ельцин и тех, кто стоял перед ним держа руки в карманах, – таких людей он сразу же гнал прочь.

С таким начальником по сути вопросов было лучше не спорить. В свердловской газете «Уральский рабочий» появилась статья о посещении Ельциным местного завода, вызвавшая его недовольство. «Как мы ее [газету] вам дали, – сказал первый секретарь главному редактору Григорию Каете, – так и отнять можем, понятно?» Пылающий гневом взгляд Ельцина пронзал Каету «как нож»¹³. В 1978 году инженер Эдуард Россель, директор Нижнетагильского строительного комбината, получил от Ельцина предложение стать председателем горисполкома (в советские времена пост, эквивалентный мэру города). Он ответил, что предпочел бы остаться на своей должности. Целую минуту Ельцин молчал, плотно сжав губы, и Росселю, который был всего на шесть лет младше Бориса Николаевича, но занимал в иерархии куда более скромное положение, это время показалось вечностью. После паузы Ельцин сломал карандаш и резко, будто выплюнув из себя слова, сказал: «Хорошо, Эдуард Эдгартович, но вашего отказа я не забуду»¹⁴. Впрочем, и Каета, и Россель убедились, что если терпеливо выдержать разнос и хорошо справляться со своей работой, то репутацию в глазах первого можно восстановить. Каета оставался главным редактором вплоть до отъезда Ельцина в Москву. Россель получил при нем несколько повышений, а после падения коммунистического строя был избран губернатором Свердловской области.

По должности Ельцин представлял область в политической жизни Советского Союза. Как полагалось по неписаным правилам, в 1978 году его без возражений избрали депутатом Верховного Совета СССР, марионеточного союзного парламента (второй мандат от Свердловской области по-прежнему принадлежал Андрею Кириленко). В феврале 1981 года Ельцин впервые выступил на проводившемся раз в пять лет съезде КПСС в Москве (то был XXV съезд). Он чувствовал себя как на иголках: КГБ вел расследование самоубийства ключевого работника обкома, Владимира Титова. Титов, возглавлявший общий отдел аппарата, который занимался конфиденциальными документами и корреспонденцией, застрелился из пистолета, хранившегося у него в сейфе; пропали секретные документы. Ельцину пришлось в разгар съезда вернуться в Свердловск, чтобы встретиться со следователями¹⁵. В последний день съезда Ельцина избрали членом Центрального комитета КПСС, на пленумах которого он, в соответствии со сложившейся практикой, присутствовал с правом совещательного голоса уже с 1976 года (Михаил Горбачев входил в ЦК с 1971 года). В Москве он общался с членами «свердловской диаспоры» – земляками-чиновниками, переведенными в столицу. В бюрократических кругах Ельцин пользовался репутацией человека, который держит слово и, как бульдог, защищает свое королевство. Виктор Черномырдин, которому предстояло в 1990-х годах стать премьер-министром России при президенте Ельцине, в начале 1980-х познакомился с ним в связи со строительством газопроводов и был поражен его стремлением на встречах с московскими чиновниками всегда говорить первым¹⁶.

Поначалу Ельцин поддерживал контакт со своим предшественником и заступником Яковом Рябовым. «Он часто звонил, – вспоминал Рябов, – советовался по любым серьезным вопросам». Приезжая в Москву, Ельцин обязательно бывал у Рябова в его кабинете в ЦК и на даче. «У нас была дружба не только официальная, но и неформальная, семейная»¹⁷. В феврале 1979 года Рябов попал в опалу из-за неосторожного замечания о состоянии здоровья Брежнева, сделанного им в присутствии Ельцина на полузакрытой встрече в Нижнем Тагиле и впоследствии переданного кем-то Брежневу. Рябов считал, что «стукачом» был Юрий Корнилов, который в то время возглавлял областной КГБ. Необдуманное высказывание использовал министр обороны СССР, Дмитрий Устинов, чтобы настроить Брежнева против Рябова. Раньше Устинов занимал место Рябова в Секретариате ЦК, и они несколько раз ссорились по поводу танкостроения. В 1976 году Устинов хотел, чтобы это кресло занял один из его протеже, и воспринимал Рябова как угрозу. Через неделю Брежнев известил Рябова о том, что его переводят в Госплан. Официально его вывели из Секретариата на Пленуме ЦК 17 апреля 1979 года¹⁸. Вплоть до 1983 года он занимал должность первого заместителя председателя Госплана, а затем был министром внешней торговли, заместителем премьер-министра и советским послом в Париже – посты значительные, но явно проигрывающие в сравнении с его положением с 1976 по 1979 год.

Ельцин, отношения которого с Рябовым всем были прекрасно известны, опасался за собственное «политическое здоровье». «Борис Николаевич болезненно воспринимал неудачу Рябова» и на даче вел «долгие беседы по ночам» со свердловскими коллегами. Он чувствовал, что провал Рябова «на какое-то время закрывал дорогу другому лидеру из Свердловска», и был настороже¹⁹. Через два месяца после смещения Рябова в Свердловске произошла вышеупомянутая утечка спор сибирской язвы, с этим скандалом был связан и маршал Устинов. Ельцин «был настолько разъярен отказом от сотрудничества [со стороны военных], что примчался к военному городку № 19 и потребовал, чтобы его впустили». По личному распоряжению Устинова ему отказали. Как член Политбюро, знавший еще Сталина, Устинов «намного превосходил провинциального партийного начальника»²⁰. Журналистам в 1992 году Ельцин сказал, что не оставил этого дела. Он побывал у председателя КГБ Юрия Андропова, на Лубянке. По утверждению Ельцина, Андропов «позвонил Устинову и приказал ему закрыть этот центр». Андропов не мог буквально отдать приказ Устинову, который в политическом плане занимал не менее высокое положение, но он мог надавить на министра обороны и вынудить его принять решение, если, конечно, эта сцена не была просто разыграна для Ельцина. В любом случае, Ельцин считал, что Андропов вмешался, и программа была закрыта. В 1980-х годах он узнал, что производство было просто перенесено в другое место²¹. Завод, изготовлявший биологическое оружие, был переведен в Казахстан, а в военном городке № 19 остались испытательный полигон и хранилище. Обо всем этом Ельцин, возглавивший постсоветскую Россию, расскажет президенту США Джорджу Бушу в феврале 1992 года.

Почувствовав свою уязвимость, Ельцин проявил немалую хитрость и обратился к соратнику Брежнева Андрею Кириленко, который занимал пост первого секретаря Свердловского обкома до Константина Николаева и Рябова. После того как Брежнев сообщил Рябову плохие новости, тот заглянул к Кириленко; Кириленко был шокирован и испугался, что волна может затронуть и его²². Но Кириленко был политиком кремлевского ранга и имел давние и тесные связи с Брежневым (они сотрудничали на Украине еще в 1940-х годах), что помогло ему сохранить свое положение до смерти Брежнева в 1982 году. Кириленко всегда выступал за инвестиции в тяжелую промышленность и не пользовался популярностью у свердловской элиты, но ни это, ни усиливающаяся дряхлость «дяди Андрея», как его прозвали обкомовские аппаратчики, не мешали Ельцину регулярно навещать Кириленко и каждый год 8 сентября звонить ему и поздравлять с днем рождения²³.

Брежнев, который работал в сельском хозяйстве Свердловской области с 1929 по 1931 год, на пике коллективизации и раскулачивания, не испытывал особого интереса к Свердловску и к Уралу вообще. В бытность Ельцина первым секретарем он лишь раз побывал в Свердловске, и то проездом. В ночь с 29 на 30 марта 1978 года по пути в Сибирь кремлевский поезд промчался мимо городского вокзала с опущенными шторами, а местные сановники, ждавшие генсека на платформе с цветами в руках, оказались в дурацком положении. За закрытыми дверями Ельцин не раз с презрением говорил о брежневском тщеславии и праздности. Когда из Москвы ему предложили создать музей Брежнева там, где когда-то был его кабинет, он по-тихому саботировал эту идею²⁴. Публично же он принимал участие в культе личности главы страны, хотя отличался меньшим славословием, чем другие провинциальные руководители²⁵. Когда в декабре 1981 года в Советском Союзе отмечали 75-летие Брежнева, Ельцин настаивал на том, чтобы в поздравительном адресе от обкома Леонида Ильича назвали «гениальным лидером». Позже он согласился смягчить формулировки, поняв, что лесть может оказаться чрезмерной. Подарком от свердловчан стала выполненная из полудрагоценных уральских самоцветов безвкусная мозаика, изображавшая вождя со всеми регалиями. В последнюю минуту количество наград у генсека увеличилось, и уральских мастеров отправили в Москву самолетом, чтобы они поправили мозаику до вручения²⁶.

Не раз отмечалось, что в начале своей карьеры Ельцин безразлично относился к привилегиям правящего слоя²⁷. Может быть, это было и так, но скоро ситуация изменилась. Ельцину было позволено все то же, что позволялось членам номенклатуры, занимавшим аналогичное положение в других регионах СССР. После его перехода на работу в аппарат обкома в 1968 году семья Ельциных переехала в четырехкомнатную квартиру в новом доме на улице Мамина-Сибиряка в самом центре города. Елена и Татьяна учились в расположенной по соседству школе № 9 с физико-математическим уклоном, лучшей в Свердловске. Лето и выходные Ельцины проводили на своей первой даче в Истоке, восточнее Свердловска. Правда, дачу они делили с другой семьей.

Став секретарем обкома, в 1975 году Ельцин получил четырехкомнатную квартиру в Доме старых большевиков (улица 8-го Марта, 2), построенном для уральских и сибирских революционеров, многие из которых в процессе сталинских чисток были выселены, отправлены в ГУЛАГ или казнены. В 1977 году Ельцины переехали в более удобную квартиру в том же доме. В 1979 году семья поселилась в пятикомнатной квартире (гостиная, столовая, кабинет и две спальни) с высокими потолками в совершенно новом, но унылом номенклатурном здании по адресу набережная Рабочей Молодежи, 1. По советским меркам, это был истинный дворец. Дом выходил окнами на Городской пруд и площадь 1905 года, где 1 и 9 Мая, а также 7 ноября проводились парады и демонстрации²⁸. Домработницы у Ельциных не было; Наина Иосифовна сама готовила, выносила мусорное ведро во двор и гладила рубашки и брюки мужа. Рядом находился Дом Советов, небрежно построенная 24-этажная башня на улице 9 Января, где размещались партийные и правительственные учреждения. Строительство Дома Советов началось еще при Рябове и закончилось в 1982 году при Ельцине. Здесь находился первый кабинет Ельцина, оборудованный кондиционером, что было большой редкостью для Урала²⁹. Не выходя из здания, он мог заказывать продукты, которых не было в местных магазинах. Тут же с него снимали мерку, и об одежде беспокоиться тоже не приходилось. Рядом находилась больница № 2, недоступная простым гражданам и нашпигованная подслушивающими устройствами; в ней обслуживалось несколько сот элитных пациентов³⁰.

В 20 минутах езды в северном направлении от улицы 9 Января, на озере Балтым, находились дачи бюро обкома, которыми Ельцин пользовался с 1975 года; в 1976 году он получил дачу № 1, прямо у ворот. Неподалеку шумело шоссе, да и условия на даче были не самыми роскошными: три спальни, гостиная, кухня, столовая с камином и бильярдная. Другие дачи предоставлялись на две семьи и имели общие туалеты и кухни. На территории дачного поселка были расположены плавательный бассейн, волейбольная площадка и буфет. В теплое время года по вечерам в среду и по воскресеньям Ельцин собирал дачников для участия в волейбольных матчах. Волейбол часто фигурировал в резолюциях обкома, посвященных массовому спорту и физкультуре³¹. Зимой катались на лыжах и играли в волейбол в свердловском спортзале. В бильярде на даче № 1 первый секретарь любил блеснуть ударами из-за спины или левой рукой. Проигрывая, он злился. После того как его команда проиграла в нескольких трудных волейбольных матчах, Ельцин надулся и был готов уйти. Разрядил обстановку Олег Лобов, капитан противоположной команды, – он предложил Ельцину сыграть с ним вдвоем против полной шестерки. Они выиграли – конечно, не без помощи со стороны противников, – и Ельцин отправился в душ, не чувствуя себя уязвленным³².

Со временем у него появилось более аристократическое увлечение – охота. Охоту организовывал Федор Морщаков, увлеченный стрелок, зампредседателя облисполкома, ангел-хранитель Ельцина в партийном аппарате. Весной и осенью охотились на уток, а зимой – на лосей. У Ельцина была целая коллекция оружия. Почетное место в его арсенале занимал карабин «Чешская Збройовка», который сотрудники обкома купили ему в подарок в Праге в 1977 году. На охоту выезжал в «уазике», оборудованном багажником и печкой³³. Ельцин лично проверял список приглашенных, ограничивал отстрел пятью утками на человека и за трапезой начинал шутить. Трудно не согласиться с Виктором Манюхиным, который считал, что его дружелюбие было отчасти продиктовано политическими мотивами. «Тактика держать всех под постоянным контролем… позволяла Борису Николаевичу знать про своих коллег все [и]… своими глазами видеть, что нет против него группировок»³⁴.

Спиртное здесь лилось рекой, особенно когда охота завершалась походом в парилку. Столы накрывали в раздевалке до бани и после нее, прикладывались и в перерывах. В такой жаре алкоголь действует быстро. Ельцин забыл о прежней умеренности; общаясь с партийной элитой, он пил наравне со всеми, а то и больше. По вечерам в четверг и пятницу часто проводились банкеты для «делегаций» из Москвы или других регионов. Ельцину нередко приходилось исполнять роль тамады. Он долго не пьянел и без сомнения мог выпить очень много. Космонавт Виталий Севастьянов, уроженец Свердловской области, рассказывал, как однажды во время тяжелой поездки в Москву Ельцин, придя к нему домой, опрокинул три стакана водки еще прежде, чем они начали есть³⁵. Но Манюхин, которого трудно назвать ельцинским подхалимом, считает его поведение безупречным:

Были и исключения. В феврале 1976 года, когда Ельцин еще был профильным секретарем обкома по строительству, Рябов записал в дневнике, что тот два дня провел в постели после того, как «видимо, бурно праздновал свой [45-й] день рождения»³⁷. Заместитель председателя КГБ Гелий Агеев, прилетевший в Свердловск в 1979 году во время происшествия с сибирской язвой, сразу же по прибытии в местный аэропорт Кольцово был увлечен Ельциным на череду приемов и обедов, что привело генерала в ярость. Местные считали, что так Ельцин пытался помешать Агееву разобраться в ситуации и выяснить его причастность к аварии. Генерал думал о подготовке письменного отчета Брежневу об образе действий Ельцина, но потом отказался от этой идеи³⁸. Надо сказать, что важные вопросы решались без спиртного. Манюхин пишет, что Ельцин не терпел пьянства на рабочем месте и уволил за это нескольких директоров заводов.

В брежневские годы в Свердловске случались проявления политического инакомыслия – чаще всего со стороны отдельных лиц, редко – крошечных организаций. 12 июня 1970 года Юрий Андропов проинформировал Секретариат ЦК об аресте в Свердловске семи членов некой партии Свободной России, позже переименованной в Революционную рабочую партию. В 1969 году эти люди выпустили 700 антисоветских листовок, расклеили часть по стенам, а около двухсот разбросали с эстакады над проспектом Космонавтов во время официальной демонстрации в честь ноябрьских праздников. В 1975 году арестовали студента А.В. Авакова, который распространил в Уральском государственном университете 300 брошюр собственного изготовления и читал речь Льва Троцкого, произнесенную им в 1920-х годах. Примерно в то же время Лига освобождения Урала выпустила листовки, призывающие к проведению регионального референдума по вопросу «автономии Урала». Виновные так и не были пойманы. В феврале 1979 года во время избирательной кампании в Верховный Совет СССР неназванная свердловская группа рекомендовала гражданам голосовать против официальных кандидатов: «Товарищи, вычеркнем продажных кандидатов, они забывают нас сразу после выборов. Их не беспокоит, что партия стала выше народа, сильнее закона, что растут цены, пустеют магазины». Это дело тоже осталось нераскрытым³⁹.

Ельцин вполне мог видеть протест 1969 года своими глазами, поскольку был на трибуне во время парада, и весьма вероятно, что он был в курсе такого рода инцидентов через конфиденциальные партийные каналы. После ноября 1976 года он, как первый секретарь обкома, получил более полные сведения и должен был приложить усилия, чтобы укрепить культурное господство и идеологическую гигиену, которые являются неотъемлемой частью любого авторитарного режима. В соответствии с требованиями должности, доклады Ельцина на партсобраниях стали пестреть лозунгами политического конформизма и разоблачениями происков западного империализма. В сентябре 1977 года Ельцин выполнил указание Политбюро сровнять с землей дом на улице Карла Либкнехта, в подвалах которого после большевистской революции были расстреляны царь Николай II, члены его семьи и четверо их приближенных. Ипатьевский дом представлял собой двухэтажный особняк, когда-то принадлежавший уральскому купцу Николаю Ипатьеву; Романовых, на телегах доставленных в Екатеринбург из Тобольска, держали здесь с апреля 1918 года до самой казни, случившейся в ночь с 17 на 18 июля⁴⁰. Именно в связи с этим делом Ельцин обратил на себя внимание Андропова, в этом вопросе исполнявшего роль главного кремлевского ястреба. Записка Андропова в Политбюро датируется 26 июля 1975 года; решение Политбюро, предписывающее Свердловскому обкому снести дом «в порядке плановой реконструкции города», было принято 4 августа. С 1918 года в здании располагались антирелигиозный музей, общежитие и склад. Андропов отмечал, что дом вызывает нежелательное любопытство у советских граждан и иностранцев. В других источниках сообщается об опасениях властей, что дом превратится в антикоммунистическую святыню, станет местом паломничества или вызовет резонансное дело за границей; боялись также, что в 1976 году в ознаменование 80-й годовщины коронации Николая II у особняка могут произойти волнения⁴¹. Почему с разрушением ждали два года, зачем дожидались, когда Рябова сменит Ельцин, – неясно, но свердловские ученые в 2004 году говорили мне, что местным сторонникам охраны памятников истории удавалось влиять на Рябова и тянуть со сносом. Как свидетельствует Виктор Манюхин, Брежнев прислал Ельцину письмо с недвусмысленным приказом действовать, ввиду того что комитет ООН планировал обсудить сохранение этого дома. Снесли Ипатьевский дом, пока Ельцин находился в отпуске⁴². Фундамент дома засыпали гравием и заасфальтировали.

В те 15 месяцев 1982–1984 годов, когда Советский Союз возглавлял Андропов, в ельцинской риторике звучала особенная идеологическая непримиримость. Он метал громы и молнии на тему западных фильмов и поп-музыки, «двуликих Янусов», разлагающих уральскую молодежь иностранной культурой и идеями. Он приказывал подчиненным устно предостеречь тех членов партии, которые в прошлом давали рекомендации евреям, впоследствии попытавшимся эмигрировать в Израиль. Отдел культуры обкома, гнездо догматизма, в то время не позволил одному свердловскому театру поставить русскую пьесу и запретил прокат в местных кинотеатрах шести иностранных фильмов; отдел пропаганды и агитации усилил контроль над копировальной техникой⁴³. В мае 1983 года шумиха, поднявшаяся в аппарате ЦК, привела к тому, что Ельцин вызвал на ковер главного редактора журнала «Урал» Валентина Лукьянина: он проштрафился тем, что опубликовал повесть свердловского писателя Николая Никонова «Старикова гора», описывающую социальное разложение в российской глубинке. Повесть уже была просмотрена и выхолощена цензорами Главлита, но даже в таком виде она была для аппарата как кость в горле. Ельцин заставил Лукьянина покаяться в своей ошибке перед бюро обкома, но все же оставил его на должности редактора. В июле 1983 года на пленуме обкома партии Ельцин напал на Валериана Морозова, инженера из Нижнего Тагила, которого в 1982 году заключили в психиатрическую лечебницу за то, что он писал политические письма властям и пытался переслать свой манифест за границу (в письме Генеральному прокурору СССР он называл КПСС «мафией карьеристов, узурпировавших власть в стране»). Морозов, как настрого указывал Ельцин, написал «пухлую ревизионистскую рукопись» и поехал в Горький, чтобы встретиться «с небезызвестным антисоветчиком Сахаровым»⁴⁴. Андрей Сахаров, отец советской водородной бомбы, правозащитник и лауреат Нобелевской премии мира 1975 года, в 1980 году был сослан в Горький за то, что выступал против войны в Афганистане. Позже Лукьянин, рассказывая в интервью со мной о демагогических выступлениях Ельцина на партсобраниях, называл их очень для него типичными: «Он всегда знал заранее, какое решение нужно принять, и шел к нему как трактор, как танк… Он говорил очень авторитетно и безапелляционно… Это была самая суть партийной политики. Он был прекрасным ее исполнителем»⁴⁵.

Спустя четверть века после окончания Уральского политехнического института Ельцин достиг такого статуса и уровня процветания, о каких прежде и мечтать не мог. Но в личной жизни ему пришлось пройти через немало горьких событий, которые часто несет человеку средний возраст. В 1968 году в Бутке умер Василий Старыгин. У последней оставшейся в живых бабушки Ельцина, Афанасии Старыгиной, появились симптомы слабоумия. Она несколько раз пыталась добраться пешком в родную деревню, Басманово. В 1970 году она ушла из дома и пропала; тело ее так и не было найдено⁴⁶. В 1973 году у Николая Ельцина случился тяжелейший инсульт. Они с Клавдией перебрались из Бутки в Свердловск и поселились у сына Михаила, в его квартире на улице Маршала Жукова. Михаил был разведен, детей не имел, работал мастером на стройке. Николай умер в мае 1977 года. Из-за семейных проблем и из-за того, кто будет ухаживать за родителями, между братьями копились обиды. Борис всегда боялся, что его обвинят в фаворитизме. Однажды он сказал собеседнику: «Я сам всего в жизни добился, вот пускай и он старается»⁴⁷. Их сестра Валентина в конце 1960-х годов окончила УПИ, вернулась в Березники, вышла замуж (в замужестве она носила фамилию Головачева), работала строительным инженером и растила двоих детей. В 1995 году она развелась с мужем и переместилась в Москву, где во время ельцинского президентства получила незначительную должность в Кремле⁴⁸. Михаил вышел на пенсию досрочно и остался в Свердловске. Овдовевшая мать Наины Ельциной, Мария Гирина, тоже жила в Свердловске, куда переехала из Оренбурга. Отец Наины, Иосиф, и двое ее братьев погибли в автокатастрофах, после этого ее стала мучить клаустрофобия⁴⁹.

Ельцин, как все трудоголики, тоже испытывал проблемы со здоровьем. По некоторым источникам, только вмешательство опытных врачей помогло ему в середине 1960-х годов преодолеть симптомы ревматического сердечного заболевания и острой стенокардии⁵⁰. Еще в Свердловске Ельцин испытывал головокружения из-за гипертонии и необходимости работать в душных помещениях. Он был глух на правое ухо – результат инфекции среднего уха, осложнения после недолеченной простуды. Он страдал плоскостопием, а из-за чрезмерного увлечения волейболом и различных травм его преследовали боли в пояснице. К тому же он перенес операцию по поводу заболевания кишечника. В 1977 году Ельцин обратился в больницу № 2 – у него нарывал палец на правой ноге. Опухшая ступня не помещалась в ботинок. Но в Свердловск по делу прибыл Иван Капитонов, один из секретарей ЦК. Ельцин взял у хирурга скальпель, сделал два разреза в кожаном ботинке и похромал к служебной машине⁵¹. После его избрания членом Центрального комитета в 1981 году здоровьем Ельцина занималась «кремлевская больница», то есть закрытая система Четвертого главного управления при Министерстве здравоохранения СССР. Борис Николаевич говорил друзьям, что одна цыганка нагадала ему, что он умрет в 53 года. В 1984 году, когда ему исполнилось 53 года, он сильно похудел, потерял мышечный тонус, однако медицинский осмотр в Москве не выявил ничего серьезного, и он выбросил зловещее предсказание из головы⁵². Когда он оказывался во власти какой-нибудь слабости, Ельцин был способен на неожиданные поступки, чтобы скрыть ее, а они не всегда приводили к хорошим последствиям. Как-то раз, после небольшой отоларингологической операции он чувствовал себя неважно из-за анестезии. Чтобы не идти шатающейся походкой, Ельцин приказал провезти его через приемную на каталке, накрыв с головы до пят белой простыней. Эта уловка вышла ему боком: в Свердловске после этого немало дней ходили слухи о том, что он умер⁵³.

Превратности в жизни младшего поколения семьи Ельциных приводили к тому, что Борису и Наине редко удавалось побыть наедине в своей просторной квартире. Их дочь Елена, окончив школу, поступила в УПИ на стройфак. На первых курсах против воли родителей она вышла замуж за школьного друга, Алексея Фефилова. В 1979 году у них родилась дочь Екатерина, и вскоре после этого супруги расстались. Елена с маленькой Катей вернулась к Борису и Наине. Отец, обеспокоенный тем, что проблемы Елены могут подпортить ему репутацию, попросил совета у Павла Симонова, заведовавшего сектором по Уралу в Секретариате ЦК. Симонов успокоил Ельцина, заверив его, что московские власти считают такие вещи делом личным. «Не знал Борис Николаевич в то время о сложных отношениях в других семьях высшего руководства, иначе бы не стал беспокоиться. Больше на эту тему Борис Николаевич нигде не высказывался»⁵⁴. Через несколько лет Елена вышла замуж за пилота «Аэрофлота» Валерия Окулова; в 1983 году у них родилась дочь Мария.

Младшей дочери Ельцина, Татьяне, было суждено стать деятельным участником политических событий в посткоммунистической России. В детстве она была «мечтательницей», хотела стать капитаном дальнего плавания и даже заранее учила азбуку Морзе, но девочек в Нахимовские училища не брали. Тогда она, как в 1940-х годах ее отец, решила заняться кораблестроением. Татьяна увлекалась фигурным катанием и унаследовала отцовскую любовь к волейболу. Учителя и одноклассники запомнили ее худенькой девочкой, как будто придавленной большими ожиданиями и болезненностью. В 1977 году она окончила школу № 9 и объявила родителям, что собирается учиться в Москве. Она не хотела идти по пути сестры, отличные оценки которой все в УПИ несправедливо обесценивали, считая, что она получает их по блату: «Я сразу хотела уехать туда, где папу никто не знает». Борис не поддержал сопротивление Наины, и Татьяна отправилась изучать программирование и кибернетику в МГУ. В 1980 году она вышла замуж за однокашника, татарина Вилена Хайруллина. В 1981 году у них родился сын Борис. Этот брак тоже оказался непрочным, и после рождения сына Татьяна год провела у родителей в Свердловске, а затем вернулась в Москву, чтобы закончить обучение⁵⁵. Наконец-то у Бориса Николаевича появился потомок мужского пола. Он был счастлив от того, что внук носит его имя – Борис Ельцин⁵⁶.

В профессиональном отношении Ельцин стал именно тем начальником, каким в детстве обещал стать своей матери. Он смаковал роль ведущего аппаратчика. Время, проведенное в должности свердловского первого секретаря, он в 1989 году назвал «лучшими годами моей жизни»⁵⁷. По случаю его 50-летнего юбилея в 1981 году Ельцину вручили орден Ленина с рубиново-красными знаменем, звездой и серпом и молотом, обрамляющими ленинский профиль на платине, – орден, ставший венцом его набора официальных наград. На церемонии награждения, проходившей в Московском Кремле, были воспеты его «выдающиеся заслуги перед Коммунистической партией и Советским государством». Всего, как говорится в личном деле Ельцина, хранящемся в свердловском архиве КПСС, ему дали одну награду за время работы в строительстве (его «знак Почета» в 1966 году) и девять наград в период партийной работы. Медали он получил в честь столетия Ленина (в 1970 году), тридцатой годовщины Победы над гитлеровской Германией (1975), столетия Феликса Дзержинского (1977) и шестидесятой годовщины создания Советской армии (1978). В 1971 и 1974 годах его наградили орденами Трудового Красного Знамени, в 1981-м – орденом Ленина и Золотой медалью за вклад в развитие советской экономики. В апреле 1985 года, уезжая из Свердловска, он получил благодарственную грамоту обкома. После 1991 года Ельцин сохранил все эти талисманы исчезнувшей системы и очень гордился ими. Награды лежали в столе его домашнего кабинета и были выставлены на всеобщее обозрение на его поминках в 2007 году⁵⁸.

То, каким начальником стал Ельцин во второй половине 1970-х и в первой половине 1980-х годов, следует оценивать в контексте политического и социального устройства страны тех дней. «Проконсул» советской империи в стратегически важной провинции не мог позволить себе сильно отклониться от общепринятого пути. Решение относительно Ипатьевского дома – верное тому свидетельство. Ельцин и «представить не мог», что можно возражать против приказа Кремля. Если бы ослушался, «остался бы без работы», а новый хозяин все равно снес бы обреченный дом⁵⁹.

Однако в этом шаблоне присутствуют черты, которые отличали Ельцина от типичного партийного секретаря его поколения. В своем стиле он старался держаться подальше от нудных ритуалов. В телевизионных программах тех времен мы видим, что он никогда не носил наград, не целовался с гостями, как это любил делать Брежнев, хотя мог по-медвежьи обнять человека и похлопать его по плечу. Он внимательнее многих относился к своему гардеробу. Волосы его были подозрительно длинными для человека, занимавшего видное место в номенклатуре, и каждые несколько минут он отбрасывал прядь, падавшую на лоб. Присутствуя на конференциях и празднованиях, он часто не мог скрыть скуки, вызванной пустыми речами.

По содержанию работы Ельцин приближался к пределу того, что было возможно в обстановке тех лет. В некоторых отношениях его поведение предвещало то, что ему предстояло сделать в эпоху реформ. Он был покладистым активистом – мирился с требованиями системы и был готов душой и телом помогать ее функционированию, однако мог пойти на разумные внутрисистемные нововведения и компромиссы⁶⁰.

Когда после 1975 года в советской экономике начался спад, Ельцин с отвращением реагировал на призывы задушить то немногое, что осталось от свободного рынка в СССР после Сталина. В 1982 году, например, разгневанные свердловчане требовали ввести ограничения цен на мясо и фрукты на колхозных рынках. Он заклеймил эти меры как экономический нонсенс и выступил в защиту конкуренции и самостоятельности. «Цены на рынках, – сказал он, – складываются в зависимости от предложения и спроса. Для того чтобы их снизить, надо в первую очередь больше завозить сельхозпродуктов на рынки, развивать личные подсобные хозяйства жителям области. Тогда и рыночные цены будут снижаться»⁶¹. В государственном секторе Ельцин ввел так называемые «комплексные бригады»; это позволило децентрализовать экономическую деятельность до малых трудовых коллективов, в которых внедрялась прогрессивная оплата труда. Такой подход, сложившийся выборочно в нескольких регионах еще с 1960-х годов, был «ближайшим приближением к предпринимательской инициативе, какое могла вынести официальная советская экономика»⁶².

При любой возможности маневрировать Ельцин широко пользовался инструментарием коммунистического государства для улучшения физической и социальной инфраструктур и благосостояния потребителей. К этим проблемам он обращался, потому что искренне хотел поступать правильно, потому что ему нравилась роль «доброго папочки» и потому что чувствовал, что кто лучше живет, тот больше дает государству (гибкая адаптация его прежней формулы из строительства – «кто лучше работает, тот лучше живет»). Вот неполный список новаторских проектов Ельцина в Свердловске: начало строительства метро; переселение людей из потрепанных бараков; почти доведенное до конца строительство автодороги через Нижний Тагил в Серов (работа над этим проектом началась еще при Николаеве в 1960-х годах); создание «молодежно-жилищных комплексов», где молодые семьи могли получить квартиры с невысокой квартплатой при условии, что два года работали на строительстве собственного дома; давление на предприятия тяжелой и оборонной промышленности с целью увеличения производства товаров народного потребления⁶³. При Ельцине в Свердловске были построены новые театры и цирк, а также отреставрирован открытый в 1912 году оперный театр. Он добился включения области в сельскохозяйственную программу для нечерноземной зоны Европейской России, что было поистине акробатическим трюком, так как Свердловская область не относилась к Европейской России. В областном центре стали праздновать День города и проводить местные ярмарки, на которых люди могли запастись продуктами и потребительскими товарами на зиму. Действуя на многих фронтах, Ельцин заимствовал хорошие идеи у других. Первые молодежно-жилищные комплексы появились в Московской области; он применил и дополнил эту модель, резервируя квартиры за рабочими, инвалидами и военными. Первый День города был организован Юрием Петровым в Нижнем Тагиле в 1976 году и в 1978 году был проведен в Свердловске. В сравнении с эпохальными решениями, которые Ельцин принимал после 1985 года, все это может показаться тривиальным, но для тех, кто был включен в эти события, это было очень важно.

Подобные проекты могли преуспевать только при условии получения средств, не предусмотренных сковывающим экономическим планом. В деле добывания кусков от советского «казенного пирога» энергия и связи Ельцина были незаменимы. «Область промышленная, вагоны с мясом, маслом, другими продуктами я выбивал из Центра, – писал он в мемуарах, – приходилось чуть ли не целыми сутками, не вылезая из кабинета, звонить, требовать, грозить». То же самое он делал и в сфере жилищного строительства⁶⁴. Даже критики признают его креативность и упорство. Манюхин отдает ему должное за «выбивание средств из Центра», за местные инициативы и за добывание товаров и лекарств. Когда его нажим не давал результатов, «вплоть до Генерального секретаря доходил Борис Николаевич»⁶⁵.

В поздний советский период мировоззрение Ельцина претерпело определенные изменения. В некоторой степени эти изменения имели под собой интеллектуальную основу. Борис и Наина выписывали пять или шесть ежемесячных «толстых журналов». Подписываться на собрания сочинений Борис начал еще в УПИ и потом не отказался от этой привычки. После переезда в Москву в 1985 году на самодельных полках в его домашнем кабинете разместилось около 6 тысяч томов. Ельцин часто устраивал на работе дискуссии по тем социальным вопросам, которые могли обсуждаться в советских СМИ⁶⁶. Он даже читал несколько произведений диссидентов. Мне Ельцин говорил, что в конце 1970-х годов прочел «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына в самиздатовской перепечатке, полученной им от жены, которая достала ее на работе (на Западе книга вышла в 1973 году, а в СССР – лишь в 1989 году). Когда я спросил, было ли это известно КГБ, он ответил: «Нет, конечно! Откуда они знали? Они же на меня не поглядывали»⁶⁷. На встречах с однокашниками по УПИ и с друзьями Ельцин начал рассказывать о злоключениях своей семьи при Сталине. Расширяли горизонты и поездки за рубеж, ставшие возможными благодаря его положению. Андрей Горюн пишет, что еще в конце 1960-х годов, вернувшись из первой поездки на Запад (во Францию), Ельцин рассказывал коллегам по ДСК о том, как успешно развивается капиталистическая экономика, после чего его «строжайше предупредили» о необходимости держать язык за зубами⁶⁸. В мыслях Наины Ельциной присутствовали зерна сомнения, как и у ее мужа. «Все мы были детьми системы, – сказала она американскому тележурналисту уже после отставки мужа. – Но, честно говоря, я была не самым лучшим из них. Многое просто выводило меня из себя»⁶⁹.

Большей частью Ельцина занимали проблемы земные, а не философские или исторические. Его не мучила некая метафизическая жажда реформ, демократии или свободного рынка, однако внутреннее чутье подсказывало ему, что советский строй снижается в эффективности и постепенно загнивает. В «Исповеди на заданную тему» он выражает это следующим образом: «Постепенно чувствовалось: все больше и больше вроде бы хороших и правильных постановлений бюро при контроле оказывались невыполненными… Система явно начинала давать сбой»⁷⁰. В 1990 году, когда вышла его книга, это стало еще более очевидно, но первые предвестники возникли еще в 1980 году – до водворения Рональда Рейгана в Белом доме, до эскалации гонки вооружений и до того момента, когда Михаил Горбачев провозгласил перестройку. Ельцин жаловался приятелям, что работа отнимает у него все время, потому что окружающие его люди все как будто разделяют мистическую веру в способность наделенных властью чиновников решить любые проблемы одним приказом. Ему пришлось отказаться от поездки с институтскими друзьями на озеро Байкал, потому что сельскохозяйственные бюрократы опасались, что в его отсутствие произойдут задержки с уборкой урожая. «Мне рассказывают, – с горечью говорил он другу, – если я поговорю [перед колхозниками], после меня коровы лучше доятся и молоко еще жирней»⁷¹. Не стоит уточнять, что Ельцин считал, что проблему следует решать эволюционным, а не революционным путем. Как говорил Олег Лобов, «он думал, как использовать возможности той системы, которая есть. Он не высказывал большого недовольства системой в целом, а скорее недовольство по конкретным делам»⁷². Бацилла недовольства поселилась в Ельцине еще до того, как он в 1985 году уехал в Москву. Когда в 1988 году его спросили о том, как он отнесся к присуждению ему в 1981 году ордена Ленина, он ответил, что в то время ценил признание, но «брежневская система постоянно свербела в мозгу, и внутри я всегда нес какой-то внутренний упрек»⁷³. В следующем году Ельцину, депутату советского парламента, пришлось объяснять, как его точка зрения менялась в реформистском направлении. Он сказал, что его взгляды «постепенно трансформировались», и процесс этот длился шесть-восемь лет, зародившись в начале 1980-х годов, в Свердловске⁷⁴.

В этом отношении Ельцин шел в ногу с частями регионального сообщества. Критические настроения были свойственны Среднему Уралу. В Свердловске проживало больше ученых, исследователей, студентов и людей искусства, чем в любом другом городе Советского Союза, за исключением Москвы и Ленинграда. Несмотря на приказной тон Ельцина в разговоре с Лукьяниным и автократические наклонности обкомовского отдела культуры, власти намеренно закрывали глаза на незарегистрированные самодеятельные организации, где читали стихи и обсуждали кинофильмы. Свердловский комитет комсомола не только терпимо относился к массовым фестивалям песни и богемным джаз-, рок– и киноклубам, но и выделял им помещения и оборудование. Экспериментальные дискуссионные кружки были организованы в нескольких институтах и университетах. Один из них, на философской кафедре УПИ, был основан Геннадием Бурбулисом, впоследствии ставшим большим политиком в ельцинской России. Молодежно-жилищные комплексы получили кабельное телевидение, находившееся вне официальной цензуры. Короче говоря, «в Свердловске и Свердловской области изменения в атмосфере общественной жизни начали происходить до начала перестройки»⁷⁵. Ельцин оказался предусмотрителен и с этими явлениями не боролся. Он увещевал партийную и комсомольскую организации стараться придать своей деятельности больше привлекательности в глазах впечатлительной молодежи и предлагать ей программы, соответствующие ее вкусам и ценностям, воспеваемым советской пропагандой: «Когда существует разрыв между словом и делом, [это] особенно отрицательно влияет на молодежь»⁷⁶.

Конкретная проблема, доставлявшая все больше неудобств, заключалась в чрезмерно централизованной и медлительной работе механизма советской власти. В коммунистической системе эпохи застоя решения, отвечающие местным интересам, ожидали особого согласования с Москвой годами. Свердловские специалисты впервые обратились в центр с запросом на одобрение строительства в городе метро еще в 1963 году; предварительное решение было принято в 1970 году; чтобы начать работы в 1980 году, Ельцину пришлось, договорившись о встрече через Андрея Кириленко, разговаривать лично с Брежневым, который предложил ему самому от руки написать проект резолюции Политбюро. Первые станции приняли пассажиров лишь в 1994 году⁷⁷. Для того чтобы сдвинуть государственную машину с места, требовались смелость и изобретательность. Серовская трасса была построена за двадцать лет без какой-либо помощи из центра. Ельцин надавливал на директоров заводов и районных руководителей, чтобы они давали нужные материалы, оборудование и рабочую силу. Первый секретарь, которого в одних ситуациях вполне можно было назвать царем и богом, в других оказывался в положении надоедливого просителя. В его распоряжении были тысячи ответственных работников, но тысячи находились и вне его досягаемости, в том числе те, кто занимал высокое положение в военно-промышленном комплексе. Государственных промышленников нельзя было заставить помогать, их нужно было убеждать. Но даже когда они соглашались, Москва могла неожиданно сменить направление и присвоить все местные достижения. В 1980 году Ельцин и Юрий Петров уговорили руководство двадцати свердловских заводов, преимущественно оборонных, совместно изготовить для нужд области тяжелые бороны для пахоты, аэрации и прополки полей. Они были вне себя от гнева, когда руководство Госплана решило забрать бороны и направить их на Украину, заявив, что свердловские земли пригодны только для выпаса скота. Ельцин звонил в Госплан, разговаривал с министром сельского хозяйства и с Михаилом Горбачевым, в то время занимавшим пост секретаря ЦК по сельскохозяйственным вопросам, но все было тщетно⁷⁸.

Подобные действия заставили Ельцина задаться вопросом, которому суждено было сыграть важную роль в будущем, – вопросом о месте России в советской федерации. Свердловск проигрывал в отношениях с Москвой отчасти потому, что регионы Российской Советской Федеративной Социалистической Республики не имели посреднических структур, которые были в других республиках. В РСФСР было беззубое правительство и практически отсутствовал аппарат КПСС. Партийная структура была устроена таким образом, что российские области (и другие по-разному называемые регионы) отчитывались перед чиновниками всесоюзного уровня, в то время как на Украине и в Казахстане имелся республиканский Центральный комитет, бюро и первый секретарь. Было не игравшее никакой роли бюро ЦК по делам РСФСР в 1936–1937 годах при Сталине; оно было восстановлено Хрущевым и окончательно упразднено Брежневым в 1965 году. Русские «всегда были самой неудобной нацией Советского Союза, слишком большой, чтобы ее игнорировать или придать такой же узаконенный статус, как и другим многочисленным национальностям Советского Союза»⁷⁹.

Работая на Урале – то есть задолго до переезда в Москву, – Ельцин усвоил, что у России как союзной республики СССР есть нешуточные проблемы. Во время одного из интервью он поделился со мной следующим: Россия была «дополнением» или «придатком» имперского советского центра, никем не ценимым «донором» для остальных. «В Свердловске [я об этом] думал, но начал уже и говорить… пока негромко, пока, может быть, вполголоса»⁸⁰. Наина Ельцина и проектный институт, где она работала, предпочитали иметь дело с заказчиками из Казахстана, где она жила в детстве, а не с российскими организациями. Казахи, в отличие от русских, могли принимать решения оперативно⁸¹. В начале 1980-х годов Ельцин и Петров кратко записали трехэтапную схему перемен: децентрализация советской федеративной системы; сплочение институтов власти России путем укрепления российского правительства и создания республиканского комитета КПСС или аналогичной структуры; разделение РСФСР на семь или восемь региональных республик (одной из которых должен был стать Урал), достаточно сильных для того, чтобы справиться с полученной автономией. О своем проекте они никому не рассказывали. Двадцать лет спустя Петров в беседе со мной счел это нормальным проявлением уральской самостоятельности. Такие мысли давно витали на Урале. Данная схема предвосхищает позицию, которую Ельцин займет относительно советского федерализма в 1990–1991 годах⁸².

Еще одна область зондирования, ставшая определяющей для политики перестройки, была связана с отношениями между лидером и народными массами. Советские партократы редко оказывались бок о бок с обычными людьми. Если они шли на контакт с населением, то происходило это чисто формально, участников отбирали заранее из числа лояльных граждан, а поводом являлись государственные праздники или формальные выборы с единственным кандидатом в бюллетене. После 1960 года общение стало еще более ритуальным, чем когда-либо раньше⁸³. На посту первого секретаря Ельцин сделал все, что было в его силах, чтобы придать этим обрядам более живой характер.

На закладку свердловского метро в августе 1980 года он пригласил пионеров, которые играли на горнах и барабанах и вручали цветы заляпанным грязью строительным рабочим, а также членам бюро обкома, с вытянувшимися лицами стоявшими за спиной первого секретаря⁸⁴. В ознаменование начала избирательной кампании 1984 года по выборам в Верховный Совет СССР Ельцин глубокой зимой организовал железнодорожное турне по отдаленным районам области. Локомотив тянул два вагона. В одном сидели обкомовские чиновники, в другом – 22 певца и музыканта, сманенные в это путешествие из свердловских театров:

Во внешних проявлениях Ельцин понемногу отступал от обыкновенного церемониала. Одним из примеров этому было импульсивное вручение подарков. Его излюбленным подарком были часы – вспомните, какое впечатление произвели на него и на его товарищей по березниковской команде часы, подаренные им как чемпионам города по волейболу! Нередко заслужившему одобрение человеку вручались часы с собственной руки или с руки помощника. Первый случай, о котором мне говорили, произошел в 1977 году. Ельцин упросил директора Нижнетагильского строительного комбината Эдуарда Росселя помочь ему победить в социалистическом соревновании череповецкий сталеплавильный завод «Северсталь». «Северсталь» взял обязательство изготовить большой прокатный стан для производства стальных листов к 25 декабря, за шесть дней до конца года. Ельцин и Россель отправили 25 тысяч рабочих на Нижнетагильский металлургический завод. Люди работали в три смены, чтобы изготовить собственный прокатный стан на неделю раньше и таким образом осуществить величайший промышленный проект, завершенный в год 60-летия Великого Октября. 18 декабря работа была закончена, и Ельцин победоносно выступил на митинге перед рабочими. Прямо у микрофона он снял с левого запястья золотые часы и вручил их Росселю. Собравшимся он сказал, что без них и без Росселя этот подвиг был бы невозможен, и объяснил, что часы подарил ему не кто иной, как Леонид Ильич Брежнев. Рабочие устроили ему настоящую овацию⁸⁶.

Ельцин преподносил часы и делал другие подарки самым разным людям. Наина Ельцина часто дарила ему часы на день рождения, а через неделю или две обнаруживала, что они исчезли⁸⁷. Подарки и импровизированные выступления были общественным эквивалентом сюрпризов, которые он так любил устраивать дома жене. Примером тому может служить его выступление на партконференции на «Уралхиммаше», в завершение которого он предложил дать высказаться рабочим. Те пожаловались, что людям не хватает жилья. Ельцин мгновенно переадресовал жалобу сидевшему рядом с ним министру СССР, к ведомству которого относился завод, сказав при этом: «Разве вы можете отказать». Министр смиренно ответил, что он увеличит план жилищного строительства для завода, и сделал это⁸⁸. Отвечая на вопросы, Ельцин саркастически высказался по поводу тех, кто «в Москве мало что понимает, а много потребляет»⁸⁹.

К 1980 году Ельцин завел привычку посещать заводы, магазины и ездить в общественном транспорте, не извещая о своих намерениях. «Может, несколько это было показным, но тем не менее он мог в любой день сесть в трамвай или в автобус и проехаться по маршруту, услышать, что народ говорит, как организована работа транспорта, как город выглядит… Бывая в рабочих коллективах, он не стеснялся спуститься в шахту, пойти в домну, поговорить с людьми, прийти в рабочую столовую». В одной столовой он взял ложку и спросил у рабочего, можно ли попробовать его обед. Когда пища оказалась невкусной, он приказал помощнику проследить за работой столовой в будущем⁹⁰. Посещения могли превращаться в настоящие набеги, особенно если Ельцин подозревал какие-то злоупотребления. К этим формам живого общения добавились показы по телевидению – «голубой экран» к тому времени имелся практически в каждой советской квартире.

Пара событий перевела прямые и опосредованные контакты с населением на более высокий уровень: 19 мая 1981 года состоялась беседа со студентами в свердловском Дворце молодежи, а 18 декабря 1982 года Ельцин выступил по телевидению перед всей областью. До апреля 1985 года было проведено еще несколько подобных мероприятий. Личный и массмедийный варианты одновременно служили нескольким целям. Они пропагандировали политику партии, давали людям возможность выпустить пар, улучшали имидж Ельцина и позволяли ему косвенно оказывать влияние на третьих лиц.

Встреча во Дворце молодежи готовилась так, чтобы исключить случайности. Письменные вопросы первому секретарю стали собирать за полтора месяца. В свердловских институтах и университетах было собрано 930 вопросов, которые затем были переданы в городскую и областную администрацию, где и были подготовлены ответы. Заготовки ответов просмотрели сотрудники обкома, а потом лично первый секретарь. 1700 студентов получили отпечатанные приглашения с профилем Ленина и заняли предназначенные им места. Встреча продолжалась пять часов. Ельцин зачитывал подготовленные ответы, которые вполне соответствовали официальной линии. Однако в этой встрече было немало такого, что сделало ее необычным событием для Советского Союза того времени. Очень живо – в это совершенно неживое время – Ельцин рассказывал о том, когда будет завершено то или иное улучшение, и обещал ускорить осуществление важных проектов. Он свободно менял многие из заготовленных ответов. Студенты получили возможность задать 144 дополнительных вопроса прямо из зала. Ельцину пришлось выслушать язвительные замечания о своем несговорчивом характере. В ответ на вопрос, почему СССР в технологическом отношении уступает США, он порывисто заявил, что «капиталистическая конкуренция – сильнейший стимул интенсификации труда, то есть выживает сильнейший». Ельцин призывал студентов высказывать свою точку зрения и всячески показывал, что находится на их стороне. Во время этой встречи говорили обо всем – от нехватки скатертей и учебников до цен на шувакишской барахолке и проигрышей футбольной команды Уралмаша. В конце студенты устроили Ельцину овацию стоя⁹¹.

С голубых экранов Ельцин не сходил с самых первых дней своей работы первым секретарем. В сентябре 1978 года с помощью телевидения он призвал жителей города помочь в уборке урожая, пропадавшего на полях из-за затяжных дождей. На его просьбу вступить в «борьбу за хлеб» откликнулось около 85 тысяч свердловчан⁹². Но если то была советская мобилизационная пропаганда с налетом человечности, то телевизионные программы начала 1980-х годов, созданные директором свердловской телестудии Игорем Бродским, представляли собой нечто иное. Они были основаны на письмах, что давало возможность для весьма честных оценок. Некоторых консервативных функционеров, боявшихся телевидения, приходилось успокаивать. Им было нечего бояться, поскольку программы были распланированы по минутам и записывались заранее. Чиновникам, которые присутствовали на мероприятии в декабре 1982 года, все было известно предварительно: под каким углом будет направлена камера, какие вопросы будут обсуждаться (в 13 категориях), какие города и деревни будут названы (45 населенных пунктов). Но в передаче было нечто новое. В отличие от анонимного агитпропа, в этих программах велся в высшей степени персонализированный диалог. Вот «сценарный план» Бродского:

Видеозапись ведется из рабочего кабинета Б.Н. Ельцина.

После заставки названия передачи камера панорамирирует по разложенным на письменном столе конвертам. Видим, как Б.Н. Ельцин заканчивает подбирать почту.

В это время по нижнему краю кадра «бегущая строчка» напоминает телезрителям о том, кто участвует в передаче и комментирует их письма.

Смена плана – со среднего на более крупный. В кадре – Б.Н. Ельцин. Он обращается непосредственно к нам:

– Добрый вечер, товарищи! Письма, которые сейчас находятся на моем рабочем столе, – это лишь часть той большой почты, которую мне предстоит прокомментировать…»⁹³

В июле 1984 года, когда обком осуществил второй большой телепроект, сотрудники подготовили несколько вариантов чернового сценария, и в каждом Борис Николаевич должен был быть на первом плане. В одной версии его собирались показать в момент просмотра интервью с теми, кто писал ему письма в 1982 году: «Просматривая вместе с телезрителями эти киноинтервью, Б.Н. Ельцин мог бы использовать их в виде иллюстраций в ходе беседы». В другом варианте он стоял в заводском цеху и отвечал на вопросы рабочих. Проблема здесь заключалась в том, что участники сцены могли «затмить» Ельцина. В конце концов был принят следующий сценарий:

Выступление – монолог. Передача идет из кабинета первого секретаря обкома тов. Б.Н. Ельцина.

Такая форма апробирована. Она позволит показать тов. Б.Н. Ельцина как партийного и государственного деятеля в его рабочей и привычной обстановке.

Отзывы, полученные ТВ после декабрьской передачи, показывают, что люди с большим интересом смотрели и слушали прямое обращение к ним Б.Н. Ельцина. Эффект такой встречи был стопроцентным⁹⁴.

На телевидении первый секретарь выступал в более дискуссионном ключе, чем при личном общении. Программы отличались широким диапазоном затрагиваемых проблем. Обсуждались такие вопросы, как нехватка товаров первой необходимости (спичек, батареек, постельного белья, чайников, карамели), взяточничество, инфляция, жалкие пенсии, загрязнение окружающей среды и другие. Отвечая на вопросы о нецелевом использовании служебных автомобилей и о бюрократах, которые строили себе дачи из незаконно присвоенных материалов, Ельцин осторожно затронул тему привилегий чиновничества. После этого был принят ряд ненавязчивых мер по запрету использования служебных машин для того, чтобы возить детей в школу или жен в магазины; члены семей руководителей обкома и исполкома теперь ездили на дачи на микроавтобусе⁹⁵. Спустя несколько лет в Москве Ельцин действовал гораздо решительнее.

Ельцин признавал, что порой пробуждал в людях несбыточные надежды. Он сказал в декабре 1982 года, что на него обрушился шквал писем от свердловчан, которые умоляли повлиять на движение очереди на государственные квартиры. Это было невозможно – нужно было действовать официально. Ельцин пообещал проверить корреспонденцию и постараться исправить несправедливости, если таковые были допущены. Наряду с этим, он призвал к честности в этом вопросе и посоветовал набраться терпения, пока объем вводимого в строй жилья не увеличится: «Действительно, я не волшебник. Не волшебники и в центральных органах… Конечно, обидно бывает, когда получаешь отказ на просьбу. Но я думаю, лучше горькая правда, нежели сладкая лесть»⁹⁶. Этот афоризм еще долгое время верно служил Ельцину.

Все еще оставаясь в пределах коммунистической парадигмы, Ельцин заявлял, что действия власти нуждаются в улучшениях, и одновременно демонстрировал, что сам он является проводником перемен. Это стало отправной точкой для его быстрого продвижения в будущем.

Не все были довольны подходом, который оставлял других местных лидеров в тени. Глава обкома партии в соседней Тюменской области, Геннадий Богомяков, жаловался товарищам, что Ельцин ведет себя как клоун, а не как достойный представитель советской власти⁹⁷. В мемуарах Рябов писал, что Ельцин начал «фальшивую игру», хотя и допускал, что его поведение нравилось «простым людям». «Вот какой у нас руководитель!» – говорили они»⁹⁸. Московские партийные боссы так и не услышали этого тревожного звоночка. Павел Симонов, куратор Урала в аппарате ЦК, вскоре после назначения Ельцина первым секретарем в качестве предостережения рекомендовал ему не помещать своих фотографий на первой странице газеты «Уральский рабочий»⁹⁹. Но его заигрывания с народом и многочасовые выступления по телевидению никого не взволновали. Либо в руководстве партии просто ничего не понимали, либо считали, что было бы хорошо, если бы все местные лидеры пользовались такой же популярностью, как свердловский.

Взлет Бориса Ельцина к вершинам коммунистической иерархии объяснялся его умом, энергичностью, умением общаться и привлекать к себе внимание, а также железной хваткой. Вдобавок его восхождение стало возможно во многом благодаря его инстинкту, подсказывавшему ему своевременные решения. Рассказ о беге по сплавляемым по реке Зырянке бревнам, приведенный в «Исповеди», может служить прекрасной аллегорией того, как он прокладывал себе дорогу в недоброжелательной среде. «Если все точно рассчитаешь» и обладаешь «неимоверной ловкостью», то у тебя есть «шанс перебраться на другой берег». Прыгнешь чуть раньше или позже, неправильно истолкуешь движение товарища – и ты уже в ледяной воде, отчаянно пытаешься глотнуть воздуха, а над головой новые бревна, и ты «уже не веришь, что спасешься»¹⁰⁰. В своей политической деятельности Ельцин отлично умел прыгать вовремя и вовремя оставаться на месте. Если бы это было не так – если бы, скажем, он не рискнул принять предложение заняться партийной работой или совершил политическое харакири, не подчинившись указанию Политбюро снести Ипатьевский дом, – он бы остался на задворках истории и никогда не стал бы ее героем. Не будь в Ельцине его движущей силы, ход истории был бы совсем другим.

Были моменты, когда Ельцин продвигался вперед благодаря другим людям, действовавшим в своих интересах, например, когда Рябов предложил его на должность первого секретаря обкома. В другие моменты ему просто улыбалась удача и счастливый случай. Его жизнь могла бы сложиться по-другому, если бы в 1975 году Эдуард Шеварднадзе не пригласил к себе на работу Геннадия Колбина, если бы вторым секретарем обкома согласился стать Вячеслав Баев, если бы в 1976 году Москва прислушалась к мнению Леонида Пономарева, если бы Дмитрий Устинов или кто-нибудь другой придали больше значения его поведению по отношению к генералу Агееву, его шуткам с рабочими или его отношениям со смещенным Рябовым. Если бы его покровители заранее знали то, что узнали позднее, все кончилось бы для Ельцина самым печальным образом. Рябов, например, считает Ельцина 1990-х годов отступником и ренегатом, и говорит, что все началось еще в Свердловске. Это терзания Виктора Франкенштейна, создавшего собственного монстра. Яков Петрович – не единственный коммунист старой школы, испытывающий сегодня подобные чувства.

Хозяину Свердловска больше не нужно было думать о выживании; испытания себя стали для него повседневной нормой; бунтарское начало временно дремало. Основным сценарием его взрослой жизни был успех – стремление быть первым, ограничиваемое только чувством долга перед вертикальными властными структурами, господствовавшими в советском обществе. Хотя система власти была диктаторской, волю ее проводить могли только те, кого выбирали и продвигали по заслугам и кому позволяли иметь определенное пространство для отстаивания собственных интересов и интересов своих организаций. Ельцин был эффективным региональным руководителем, жестким начальником, но не похожим на других. Отличие это заключалось в том, что дарованные ему вольности он использовал к собственной пользе. Такое поведение пошатнуло его уверенность в правильности системы и ее способности к улучшению. Серьезные политические вопросы можно было решать только «суперцентрализованным образом», как он будет вспоминать впоследствии. Но привлечь к себе внимание Центра удавалось лишь на короткое время, а его стратегическое чутье было притуплено вследствие преклонного возраста руководства и непрозрачности процесса принятия решений. Стоило отступить на шаг в сторону от того, что было там на повестке дня, – и твои проблемы оказывались исключительно твоей заботой: «Можно было надеяться только на самого себя и на область… Центр помогал плохо… Другие вопросы мы решали своими силами, самостоятельно»¹⁰¹. Более того, рефлексирующая «самость» стала для товарища Б.Н. Ельцина весьма эластичной категорией. Популизм и «российскость» прокладывали свой путь в его мышление. Он начинал понимать, что беседы с населением об управлении и переменах могут стать для него политически перспективным средством продвижения. Осознание этого превратит некогда покладистого активиста в активиста, с которым договориться уже не удастся.

Глава 5

Мегаполис

Борис Ельцин не смог бы стать игроком советской политической игры на высшем уровне, не перебравшись с окраин системы в метрополию. Хотел ли он этого? В мемуарах он это отрицает: «Не было никогда у меня мечты или просто желания работать в Москве». Ельцин не раз получал предложения переехать в столицу, в том числе в качестве министра в союзном правительстве, но неизменно отказывался от них. Коренной уралец, сын Свердловска, он хотел оставаться с друзьями и коллегами и презрительно отзывался о страсти москвичей скрываться за подкрашенными фасадами, строить потемкинские деревни и свысока относиться к приезжим бедным родственникам¹. Свердловский же покровитель Ельцина, Яков Рябов, видел его отказы в ином свете. Свердловчане часто переезжали в Москву и в другие регионы, считая это «нормальным явлением подбора и расстановки кадров». По мнению Рябова, до назначения Ельцина секретарем обкома в 1975 году он выказал интерес к нескольким предложениям в регионах и в столице, чтобы подтолкнуть Рябова к продвижению его в Свердловске². Кроме того, Рябов утверждает, что Ельцин завидовал некоторым повышениям, полученным другими, например директором Уралмаша Николаем Рыжковым, который в 1975 году перевелся на большой министерский пост³. У нас отсутствуют данные о предложениях, которые Борис Николаевич, возможно, отклонил после 1975 года. Вероятно, это было не из нежелания покидать Свердловск.

Ельцин с его репутацией хорошего регионального администратора был беспроигрышной кандидатурой для любой кампании по омоложению кадров советского истеблишмента. В его пользу работало и то обстоятельство, что без стороннего вмешательства процесс смены поколений в руководстве протекал медленно: в РСФСР в ноябре 1976 года лишь трое из 72 первых секретарей областных и равнозначных комитетов КПСС были моложе его, а он сам был на 10 лет младше среднестатистического 55-летнего партократа областного масштаба. К январю 1985 года он оказался в середине по старшинству: 36 боссов были назначены раньше его, 35 – позже, но он по-прежнему оставался на пять лет моложе среднего первого секретаря, чей возраст дошел уже до 59 лет⁴. Таким образом, в Ельцине прекрасно сочетались закалка, опыт и энергия.

Ельцинское вторжение в столицу и во внутренние партийные круги произошло в 1985 году и может быть условно разделено на три шага, каждый из которых сопровождался критикой со стороны влиятельных москвичей. За ней стояли личные обиды и мелочная ревность, а отнюдь не забота о перспективах реформ. Однако у такого процесса были серьезные последствия.

Сдвиг в сторону перемен в Советском Союзе начался в недолгое правление бывшего председателя КГБ Юрия Андропова, сменившего Брежнева на посту генсека в ноябре 1982 года и скончавшегося от почечной недостаточности в феврале 1984 года. Андропов неплохо понимал проблемы режима и всячески пытался насадить в стране «порядок и дисциплину». Его нацеленность на дисциплину оказалась близка Ельцину, который всегда был о нем «самого высокого и хорошего мнения»⁵. Можно предположить также, что убеленный сединами сторонник Ельцина в Политбюро, Андрей Кириленко, успел расписать Андропову качества своего протеже до своей отставки в конце 1982 года.

В декабре 1983 года Андропов, прикованный к больничной постели, разговаривал о Ельцине с новым секретарем ЦК по организационным вопросам Егором Лигачевым. Строгого сибирского партократа Лигачева, бывшего на ножах с Брежневым, Андропов выбрал по совету своего выдвиженца, Михаила Горбачева. По словам Лигачева, Андропов приказал ему поехать в Свердловск с тем, чтобы «посмотреть» на местного хозяина. Лигачев побывал в Свердловске с 17 по 21 января 1984 года, проехал с инспекцией по колхозам и заводам и поприсутствовал на областной партийной конференции. Он был сражен: «Не скрою, меня привлекли в Ельцине живость общения с людьми, энергия и решительность, было заметно, что многие относятся к нему с уважением»⁶. Помощник Андропова по экономической политике Аркадий Вольский вспоминал, что Лигачев предложил Андропову поручить Ельцину руководство строительным отделом Секретариата КПСС; это была бы деятельность, аналогичная тому, чем он занимался в Свердловске с 1968 по 1975 год, но уже в масштабе всего Союза. Андропов это предложение поддержал, уклончиво отозвавшись о Ельцине как о «хорошем строителе», хотя уже с 1976 года тот был партийным функционером, выполнявшим множество задач. По-видимому, Андропов видел в Ельцине всего лишь завотделом, но Лигачев рассматривал это назначение как проверку, которая могла закончиться более весомым продвижением⁷.

Вопрос о назначении Ельцина в аппарат ЦК повис в воздухе во время короткого правления преемника Андропова, брежневского эпигона Константина Черненко. Вполне возможно, что в этом сыграли свою роль кремлевские «рабочие лошадки», вроде министра обороны Дмитрия Устинова, который в 1979 году сумел избавиться от Якова Рябова. Если это действительно так, то смерть маршала Устинова в декабре 1984 года пришлась как нельзя кстати. Через три месяца от эмфиземы умер Черненко, а 11 марта 1985 года Ельцин принял участие в Пленуме ЦК, на котором Генеральным секретарем партии был избран Горбачев.

Поначалу Горбачев был не в восторге от Ельцина. Он мало его знал, а «то, что знал, настораживало». Они познакомились в 1978 году – через два года после того, как Ельцин стал первым секретарем в Свердловске. Горбачев с 1970 года руководил партийным комитетом плодородного Ставропольского края, и они обменивали ставропольское продовольствие на уральский металл и лес. В период с 1978 по 1985 год, когда Горбачев работал секретарем ЦК по сельскому хозяйству, он два-три раза конфликтовал с Ельциным из-за того, что тот не подчинялся указаниям московских эмиссаров. На пленуме обкома, в ходе обсуждения записки ЦК, в которой критиковалось положение в свердловском животноводстве, Ельцин скрестил шпаги с представителем Горбачева, Иваном Капустяном. «Я тогда отметил для себя, – пишет Горбачев в своих мемуарах «Жизнь и реформы», – что свердловский секретарь неадекватно реагирует на замечания в свой адрес». Горбачев однажды видел, как Ельцин нетвердым шагом шел по коридору Верховного Совета, и, поверив слухам, приписал это очередному запою⁸. По утверждению Горбачева, у Лигачева была другая точка зрения. Егор Кузьмич не нуждался в просьбах Андропова поехать в Свердловск; он вызвался добровольно и ночью позвонил Горбачеву, чтобы сказать: «Михаил Сергеевич, это наш человек! Надо брать его»⁹.

Горбачев и Лигачев, несмотря на сомнения первого, в самом начале апреля 1985 года пригласили Ельцина в Москву, но их избранник для начала решил поломаться. Как он сам пишет в «Исповеди на заданную тему», он с презрением отклонил предложение, которое ему сделал Владимир Долгих, секретарь ЦК по тяжелой промышленности и кандидат в члены Политбюро. Уступил Ельцин, лишь когда на следующий день ему позвонил Лигачев и напомнил о партийной дисциплине¹⁰. Ельцину не очень хотелось переезжать: он любил Свердловск и недолюбливал Москву, где никогда не жил и почти не имел друзей. В некоторой степени его смягчило то, что младшая дочь Татьяна и внук Борис уже жили в Москве, а старшая, Елена, тоже была готова переехать. Как говорила мне в интервью в 2001 году Татьяна, тоска по дому больше беспокоила ее мать, а не отца: «Для него главное – это работа. Где он работал, там он дома»¹¹. Проблема заключалась в том, кем Ельцину предстояло работать в Москве. Он почти десять лет хозяйничал в Свердловске, и двое из трех его предшественников по обкому: Кириленко в 1962-м, а Рябов в 1976 году, – покинув Свердловск, были назначены секретарями ЦК (Николай Рыжков стал секретарем в ноябре 1982 года, через семь лет после отъезда из Свердловска, и занял место отставного Кириленко). Ельцин рассчитывал по меньшей мере на должность заместителя премьер-министра (в официальном языке заместителя Председателя Совета министров) СССР; пост же заведующего одним из экономических отделов ЦК казался ему понижением.

Не способствовало решению о переезде и то, что Ельцин уже тогда испытывал сомнения по поводу Горбачева, чего до сих пор не поняли многие историки. По своему характеру, образу действий и отношению к жизни эти двое были похожи, как масло и вода. Горбачев, выросший на залитых солнцем равнинах близ Кавказских гор, стал коммунистом в 21 год, окончил юридический факультет Московского государственного университета (старейшего и самого престижного университета России), сделал карьеру в комсомоле и партийном руководстве; жена его была специалистом по марксистской философии. Ельцин вырос в суровой уральской местности, в КПСС вступил поздно, учился в провинциальном политехническом институте, получил техническую специальность и женился на инженере. Горбачев был малоподвижным, лысеющим мужчиной; Ельцин – на голову его выше, настоящий спортсмен, а его шевелюре можно было только позавидовать. Горбачев был говорлив и уравновешен, Ельцин много говорить не любил и был вспыльчив. Горбачев обожал поэта-романтика Михаила Лермонтова, а также футуриста и певца революции Владимира Маяковского; Ельцин предпочитал Чехова, Пушкина и Сергея Есенина. Из музыки Горбачеву нравились симфонии и итальянская опера, Ельцину же были по душе народные песни и поп-музыка¹².

После того как Горбачев стал секретарем ЦК, Ельцин заметил в нем склонность к контролю и снисходительному отношению, хотя общаться они не перестали. Горбачев обращался к коллегам и товарищам по работе фамильярно, на «ты»; Ельцина же такая вольность коробила, он всегда пользовался более формальным «вы»¹³. Как было показано в предыдущей главе, Горбачев для Ельцина символизировал сверхцентрализацию даже в таких чисто местных вопросах, как производство сельскохозяйственного оборудования силами местных заводов. В глубине души Ельцин сомневался в том, что Горбачев в принципе понимает суть проблем и способен возглавлять страну. «Нотки неуважения к Горбачеву» проскальзывали в его выступлениях на заседаниях бюро Свердловского обкома¹⁴. Подливала масла в огонь и убежденность Ельцина в том, что его ровесник добился больше, чем позволил бы его личностный потенциал при других, не столь благоприятных обстоятельствах. Ставрополье славилось зерновыми колхозами и минеральными источниками, лучшие из которых находились в Кисловодске и Пятигорске; там Горбачев принимал Брежнева, Андропова и Черненко, приезжавших на отдых. Население Ставропольского края было вдвое меньше, чем в Свердловской области. Кроме того, как пишет Ельцин в своих мемуарах, Ставрополье было «значительно ниже» Урала в экономическом отношении¹⁵. Однако Горбачева в 1978 году взяли в Москву секретарем ЦК, к 1985 году он вырос до Генерального секретаря, а в апреле 1985 года, когда обсуждался вопрос о назначении Ельцина, он не снизошел до того, чтобы лично поговорить с ним по телефону.

Никакой любви Ельцин не испытывал и к Лигачеву. Будучи на 11 лет его старше, Лигачев вступил в партию в 1944 году и много лет занимался пропагандой и кадровой работой. В аппарате КПСС он работал с 1949 года, то есть его стаж был на 19 лет больше, чем у Ельцина, и начинал он партийную деятельность еще при Сталине. Чаще всего Лигачев набирал кадры в «областях, несравнимых с нашей», как жаловался Ельцин Рябову¹⁶. В Томской области, где Лигачев был первым секретарем обкома на протяжении 17 лет, проживало 900 тысяч человек, что помещало ее на 58-е место среди российских регионов, в то время как Свердловск был на 4-м месте, и даже Ставрополье занимало лишь 14-е место¹⁷. Ревизорская январская поездка 1984 года, которая так понравилась Лигачеву, вызвала у Ельцина лишь раздражение. Накануне прилета Лигачева Ельцин сказал секретарям обкома, что московский гость любит на завтрак гречневую кашу, что его нужно хорошо кормить, показать ему область, но не давать приставать к самому Ельцину вплоть до областной партконференции, до которой оставалось несколько дней¹⁸. Верный своему слову, Ельцин встретил Лигачева в аэропорту и сказал ему, что будет слишком занят, чтобы сопровождать его в поездке, но рассчитывает встретиться и побеседовать на конференции. Через несколько дней, узнав о том, что Лигачев давал советы по вспашке и уборке урожая в местном колхозе, Ельцин фыркнул, что теперь все должны по Транссибу поехать в Томск, чтобы «увидеть, как все там великолепно»¹⁹. Ельцин даже приказал первому секретарю Свердловского горкома Владимиру Кадочникову избавить его от «этого идиота», когда Лигачев захотел узнать, почему фасады городских магазинов не так хорошо покрашены, как в Томске²⁰. В день областной партийной конференции Лигачев вместе с угрюмым Ельциным отправился к оперному театру и начал расспрашивать свердловчан о том, что они думают о своем первом секретаре²¹. Дурное настроение Ельцина Лигачева не только не обескуражило, но, возможно, даже произвело на него благоприятное впечатление, поскольку свидетельствовало, что перед ним человек, который ставит дело выше имиджа. Лигачев дал Ельцину понять, что того скоро переведут в Москву на достойную должность²². Когда выяснилось, что ему предстоит занять пост заведующего отделом, то есть второстепенного слуги и исполнителя, Ельцин пал духом. 8 апреля он необычно поздно приехал на понедельничную планерку бюро обкома в свердловский Дом Советов. Он неважно чувствовал себя после ночного перелета из Москвы, где он обсуждал детали нового назначения и мельком встретился с Горбачевым²³. Ельцин покрутил в пальцах карандаш и привычно разломал его на части, затем обратился к собравшимся: «Вы представляете, кто там сидит? Там сидят старые недоумки… Да их надо гнать оттуда». «Все замерли, побелели лица у всех… Он высказался, мы так и не поймем, потом уже стали понимать, в чем дело, ну, додумались, значит: первому секретарю такой области дать должность заведующего отделом», – вспоминает Григорий Каета²⁴. Все понимали, что смешанное с презрением негодование Ельцина направлено не только на брежневских стариков, но и на Горбачева, Лигачева и иже с ними. Рискованные слова могли бы пустить его карьеру под откос, достаточно было председателю местного КГБ Юрию Корнилову (Яков Рябов считал, что именно он донес на него в 1979 году) или любому другому члену бюро позвонить в Москву. То, что никто этого не сделал, лишний раз доказывает прочность положения Ельцина в Свердловске.

Эта буря в стакане воды звучит правдоподобно в контексте ситуации. Оценивая Ельцина, руководство страны проявило редкостную близорукость, не сумев понять истинный масштаб его талантов и стремления к переменам. Он уехал в Москву с тяжелым сердцем.

В пятницу 12 апреля 1985 года Борис Николаевич пришел на работу в здание Центрального комитета на Старой площади, всего в нескольких кварталах от Спасских ворот Кремля. Отдел строительства состоял из десяти секторов; работало в нем около ста человек – вдвое меньше, чем в аппарате Свердловского обкома. Ельцин сразу занялся чисткой персонала, а также сосредоточился на ключевых проектах – прокладке трубопроводов и строительстве жилья для рабочих западносибирских нефтяных месторождений. Горбачев был доволен. Найти подходящих для работы в партийной машине людей было нелегко: «В то время пришлось повсюду «высматривать» людей деятельных, решительных, отзывчивых ко всему новому. Их в верхнем эшелоне, так сказать, поблизости, было не слишком много. Ельцин мне импонировал»²⁵.

Борис и Наина получили номенклатурную квартиру в доме № 54 по 2-й Тверской-Ямской улице в перенаселенном центре города, возле Белорусского вокзала. Их окна выходили на давно не действующий старообрядческий храм Спаса Преображения. Вместе с Ельциными поселились Татьяна, ее сын Борис и второй муж, Леонид Дьяченко. Окончив университет, Татьяна стала работать в закрытом военном институте «Салют», где в ее обязанности входило слежение за космическими аппаратами на орбите. Семья Елены прожила с родителями год или два, а потом переселилась в партийный дом, расположенный неподалеку²⁶.

Не прошло и трех месяцев, как Горбачев, удовлетворенный трудом Ельцина, предложил ему должность, на которую тот рассчитывал еще в апреле, – пост секретаря ЦК по вопросам строительства. На заседании Политбюро, состоявшемся 29 июня, эта идея вызвала недовольство Николая Тихонова, товарища Брежнева по довоенной работе на Украине, с 1980 года занимавшего пост премьер-министра СССР. 80-летний Тихонов, который родился на год раньше отца Ельцина, захотел узнать, достаточно ли высока квалификация кандидата на столь значимую должность. Горбачев зачитал послужной список Ельцина, придавая большое значение его энергичности, опыту и знанию строительной отрасли изнутри. «Я как-то его не чувствую», – хмыкнул Тихонов. На помощь Ельцину поспешил Лигачев, объясняя, что Ельцин быстро освоился в Москве, наладил контакты с министерствами, и «к нему потянулись люди». Секретарь ЦК и куратор Ельцина с апреля Владимир Долгих, сказал, что Ельцин доказал свою способность эффективно взаимодействовать с сотрудниками центрального аппарата и местными партийными работниками: «Поближе познакомившись с ним, я не обнаружил у него слабых мест». Михаил Соломенцев – председатель Комитета партийного контроля при ЦК, отвечающий за партийную дисциплину, – также высказался в поддержку коллеги, хотя и несколько сдержанно: «Товарищ Ельцин… будет расти. Данные для этого у него есть: образование, инженерная практика в области строительства. В общем, это человек с перспективой». Поддержал Ельцина и маститый министр иностранных дел Андрей Громыко. Тихонову пришлось отступить, и Политбюро утвердило назначение, которое было одобрено Пленумом ЦК 1 июля 1985 года²⁷.

Ельцин принял новое назначение как должное. Еще руководя отделом строительства, он вздохнул с облегчением оттого, что ему больше не нужно общаться с административной и политической верхушкой через посредников, что всегда было для него «тяжелым испытанием». Всю весну он как на иголках сидел на совещаниях заведующих отделами, где должен был записывать каждую жемчужину мудрости, изреченную Долгих. С Горбачевым лично он почти не общался. За исключением совместной поездки по нефтяным городам Тюменской области в сентябре 1985 года, все его взаимодействие с генсеком происходило посредством кремлевской вертушки²⁸.

В политическую стратосферу Ельцина вывело третье повышение. Во вторник 24 декабря 1985 года Московский горком КПСС утвердил его в должности первого секретаря. Горбачев, предложивший резолюцию по поручению Политбюро, обдумывал такое перемещение еще с июля, когда сделал Ельцина секретарем ЦК: «Я делал это, уже «примеривая» его на Москву»²⁹.

В «Исповеди на заданную тему» Ельцин пишет, что узнал о московской вакансии на заседании Политбюро, где обсуждался этот вопрос, и воспринял это предложение без всякого энтузиазма: он предлагал других кандидатов и согласился, лишь подчинившись партийной дисциплине. Горбачев, дескать, впервые сказал, что хочет, чтобы он занял этот пост. «Для меня это было абсолютно неожиданно. Я встал и начал говорить о нецелесообразности такого решения». Он был невзыскательным инженером-строителем и мог бы больше пользы принести на посту секретаря ЦК. «В Москве я не знаю хорошо кадры, мне будет очень трудно работать». Но, как невинно пишет Ельцин, Горбачев «продавил» это решение. «Разговор на Политбюро получался непростой [для меня]. Опять [как и в апреле] мне сказали, что есть партийная дисциплина, и мы знаем, что вы там будете полезнее для партии… В общем, опять ломая себя, понимая, что московскую партийную организацию в таком состоянии оставлять нельзя, на ходу прикидывая, кого бы можно было туда направить, я согласился»³⁰.

Подобные рассказы следует воспринимать скептически. Мы знаем, что за несколько дней до заседания Политбюро Ельцин обсуждал возможность работы в Московском горкоме с одним своим свердловским товарищем и в тот момент воспринимал эту идею вполне благосклонно; он также согласился с тем, что «во второй раз Москву может спасти только Урал» (первый раз был во время Великой Отечественной войны, когда на Урал были эвакуированы военные заводы, и этот регион превратился в арсенал страны)³¹. Расшифровка архивных записей заседания Политбюро 23 декабря красноречиво показывает, что Ельцин принял назначение и ничего не говорил о других кандидатурах. Судя по стенограмме, Горбачев – в соответствии с партийными традициями, согласно которым слово устное имеет приоритет над словом письменным, – заранее побеседовал с Ельциным о назначении. Все остальные члены Политбюро говорили очень кратко и поддерживали инициативу Горбачева. Выступили Громыко, занимавший должность председателя Президиума Верховного Совета, Соломенцев из Комитета партийного контроля, премьер-министр РСФСР и представитель республики в Политбюро Виталий Воротников и Виктор Гришин, уходящий руководитель Московской партийной организации.

В начале заседания Горбачев объявил, что получил от Гришина заявление об отставке и предлагает назначить его на почетную должность советника Громыко:

Громыко: В тексте постановления сказать: направить т. Гришина в группу советников.

Соломенцев: Правильно.

Воротников: Да, следует так записать.

Горбачев: Если у товарищей нет возражений, то в работе пленума Московского ГК КПСС можно было бы принять участие мне. Теперь о кандидатуре на пост первого секретаря МГК КПСС. Речь идет о столичной партийной организации. Поэтому целесообразно рекомендовать на этот пост человека из ЦК КПСС, с опытом работы в крупной партийной организации, знающего вопросы экономики, науки и культуры. Есть предложение рекомендовать т. Ельцина Б.Н.

Воротников: Правильно.

Соломенцев: Да.

Горбачев: Я беседовал с т. Ельциным. Он понимает место и значение Московской партийной организации, трудность и сложность работы на посту первого секретаря МГК КПСС. Столица есть столица. Это и административный, и экономический, и научный, и культурный центр.

Громыко: По численности населения Москва – это настоящая страна.

Воротников: Такая, как ЧССР.

Горбачев: Нет у товарищей других предложений?

Члены Политбюро: Нет.

Горбачев: В таком случае будем, т. Ельцин, рекомендовать вас первым секретарем МГК КПСС.

Вывод Гришина из состава Политбюро и ельцинское сложение с себя обязанностей в Секретариате должны были быть утверждены на следующем Пленуме ЦК. Гришину дали минуту на то, чтобы вкрадчиво поблагодарить Горбачева, а потом все взоры устремились на Ельцина.

Ельцин: Пять с половиной месяцев тому назад меня избрали секретарем ЦК КПСС. Я приложил все силы для того, чтобы освоить новые обязанности. Теперь мне ставится сверхответственная задача. Сделаю все для того, чтобы активно участвовать во всем том новом, что происходит в партии и стране, в решении задач, о которых говорил Михаил Сергеевич. Постараюсь оправдать доверие.

Горбачев: Мы на это надеемся. Иначе не принимали бы такого решения. Одобряем?

Члены Политбюро: Одобряем.

Постановление принимается³².

Новой вотчиной Ельцина стал главный советский мегаполис с населением 8,7 млн человек. Как сказал Горбачев, Москва была центром управления, экономики, образования, науки и культуры. В СССР этот город выполнял функции Вашингтона, Нью-Йорка, Бостона и Лос-Анджелеса вместе взятых. В отличие от других советских городов Москва подчинялась непосредственно центральному руководству, а не окружающей ее области. Партийную организацию всегда возглавлял высокопоставленный политик, который входил в центральное руководство КПСС. В разное время московскими наместниками были Вячеслав Молотов, Лазарь Каганович и Никита Хрущев. Горком располагался по адресу Старая площадь, дом 6, то есть бок о бок с ЦК партии, занимавшим дом № 4 на той же площади; оба здания были построены около 1910 года как роскошные жилые дома для московской буржуазии. 18 февраля 1986 года Ельцин перешел во второй эшелон Политбюро, став кандидатом в его члены (то есть пока не имел права голоса), и официально вышел из Секретариата ЦК, чтобы полностью сосредоточиться на Москве. Пересев из «Волги» в лимузин ЗИЛ-115, он стал одним из 15–20 самых влиятельных людей второй по мощи страны мира³³. Учитывая то, по сколько лет сидели на своих местах долгожители брежневской эры, он мог бы без особых хлопот занимать эту должность не меньше двух десятилетий.

В 1985–1986 годах контроль над Москвой стал одной из самых деликатных проблем в советской политике. Флегматичный, малообразованный член брежневского Политбюро Виктор Гришин, которому было уже за 70, занимал пост первого секретаря МГК с 1967 года и претендовал на то, что под его руководством столица превратилась в «образцовый коммунистический город». Его авторитет оказался подорван рядом спровоцированных Лигачевым и другими скандалов, в ходе которых были выявлены фальсификации и воровство в московской торговле и махинации с жильем. Приговор себе Гришин подписал в 1984–1985 годах, когда неумело попытался занять пост генсека, доказывая, что такова была последняя воля Константина Черненко³⁴.

Но кандидатура Ельцина на место ископаемого Гришина снова натолкнулась на сопротивление. На этот раз возражал не реликт прошлого вроде Тихонова, а Николай Рыжков, моложавый технократ, родившийся в 1929 году на Украине и в сентябре 1985 года при поддержке Горбачева сменивший Тихонова на посту премьер-министра. Рыжков был хорошо знаком с Борисом Ельциным. Выпускник УПИ, сделавший карьеру в Свердловске, он возглавлял Уралмаш и входил в состав обкома партии с 1971 по 1975 год, когда Ельцин был завотделом строительства. Хотя Ельцин относился к Рыжкову с уважением и между ними существовали нормальные отношения вплоть до 1990 года, Рыжков считал Ельцина эгоцентричным и неуживчивым человеком. Он также вменял ему в вину, что в бытность свою главой отдела обкома Ельцин не раз без всяких оснований «командовал» Уралмашу выполнять задания партийного аппарата³⁵. Рыжков был избран в Политбюро только 23 апреля 1985 года и потому не мог участвовать в принятии решения о переводе Ельцина в Москву. Теперь же, став его полноправным членом и главой правительства, он получил доступ ко всей информации. Когда во время разговора на Старой площади до заседания 23 декабря Горбачев и Лигачев спросили Рыжкова, как он отнесется к назначению Ельцина первым секретарем Москвы, Рыжков слов выбирать не стал. Он откровенно сказал, что Ельцин вполне может возглавлять отдел ЦК или одно из строительных министерств, но более тонкую, политическую миссию доверять ему он не стал бы. Ельцин по характеру – скандалист. «Он наломает дров, – сказал Рыжков, – локти будете кусать». Не желая идти на конфликт, он согласился промолчать на заседании Политбюро, если только кто-нибудь не спросит его мнения. Никто не спросил. Несколькими годами позже Горбачев признается ему, что проклинает тот день, когда пренебрег его советом по поводу Ельцина³⁶.

Сомнения Рыжкова были связаны с характером и стилем руководства Ельцина, а не с его политическими взглядами и готовностью выполнять требования сверху. Никто не видел в этом человеке будущего отступника и лидера оппозиции. Не понимал этого даже сам Ельцин. В декабре 1985 года Горбачев, как в свое время Рябов, считал, что сможет его укротить. Ельцину были ясны условия сделки: «Я отлично понимал, что меня используют, чтобы свалить команду Гришина»³⁷.

Но сомнения одолевали не только Рыжкова. Евгений Разумов, заместитель заведующего отделом организационно-партийной работы Секретариата, знал Ельцина с 1976 года, когда представлял ЦК на пленуме Свердловского обкома, на котором Ельцина избрали первым секретарем. Про Разумова говорят, что он выступал против всех трех повышений Ельцина, случившихся в 1985 году³⁸. Заведующий общим отделом ЦК Анатолий Лукьянов вспоминает, что, когда рассматривался вопрос о назначении Ельцина в Москву, он получал много писем из Свердловска, в которых Ельцина жестоко критиковали, а адресатов предупреждали, что «они еще наплачутся», если он займет столь высокий пост³⁹.

Еще одной проблемой, которая, однако, не снизила шансов Ельцина, было его здоровье. В начале 1985 года Лигачев попросил Евгения Чазова, руководителя кремлевской медицинской службы, высказаться о состоянии организма Ельцина, сказав, что слышал о слабости его здоровья (то же самое сказал Чазову и Долгих). Чазов доложил, что Ельцин находится в превосходной физической форме⁴⁰. Заходила речь и о пристрастии Ельцина к алкоголю. Лукьянов отмечает, что «только по одному отношению к алкоголю в России никогда никто не назначался и не бывал уволен»⁴¹, но такая толерантность имела пределы. Лигачев, защищавший Ельцина, был абсолютным трезвенником и, вместе с Соломенцевым, соавтором мертворожденного горбачевского «сухого закона» – непродолжительной и неудачной попытки победить пьянство среди населения, начавшейся с мая 1985 года. В 1990-х годах Лигачев говорил друзьям, что в те дни, когда он в 1984 году был в Свердловске, Ельцин и капли в рот не брал и не было никаких свидетельств его склонности к излишествам⁴². Если бы у Ельцина были проблемы со спиртным, его никогда не пригласили бы в Москву и не доверили бы Московский горком.

Московское назначение идеально подходило Ельцину с его городским и региональным опытом, жаждой за признания и любовью к сражениям. Москва, цитадель советской власти, представляла все то, в чем коммунизм не преуспел, и обладала потенциалом для возрождения путем реформ. Целый месяц после 24 декабря Ельцин объезжал московские заводы, памятники архитектуры и жилые районы. Его постепенно нараставшее недовольство уступало место политической неугомонности и рвению говорить «горькую правду» вместо «сладкой лжи», как он уже сделал на свердловском телевидении в 1982 году. Ельцин полностью включился в реформаторский проект и был преисполнен решимости оставить в нем свой след, подавив личную неприязнь к Горбачеву. Как вспоминал Александр Коржаков, бывший телохранитель Брежнева и Андропова, приставленный Девятым управлением КГБ к Ельцину в качестве одного из трех его охранников, Ельцин был «самым искренним членом партии» в проведении генерального курса на перестройку. Он «сильнее других партийных боссов стремился изменить жизнь к лучшему»⁴³.

24 января 1986 года Ельцин изложил московские проблемы в полном громов и молний двухчасовом докладе на городской партийной конференции, состоявшейся в блистательном Колонном зале Дома союзов, где проходило прощание со всеми советскими лидерами – от Ленина до Черненко, а в 1930-х годах вершились показательные сталинские суды. Свои критические наблюдения Ельцин изложил в виде притчи с более масштабным посылом. При Гришине и Брежневе в городе «сложилась обстановка парадности, выпячивания успехов и замалчивания недостатков… искаженной (правильней сказать – повернутой «как надо») отчетностью». Болезнь, согласно Ельцину, была настолько застарелой, что даже призывы к улучшениям воспринимались «во многом… формально… вяло, несмело, даже порой трусливо». «Может быть, некоторым покажутся такие оценки слишком жесткими, – добавил Ельцин, – но рано или поздно они должны были прозвучать»⁴⁴. Гришин, остававшийся членом Политбюро, с непроницаемым лицом сидел в президиуме неподалеку от Ельцина. Он не стал брать слово для оправданий: «…Так мы были воспитаны: не противоречить мнению ЦК, а от этого шли утверждения докладчика [Ельцина]»⁴⁵. Гришин так и не понял, что точки зрения Ельцина и Горбачева могли быть совершенно разными. Через месяц он был выведен из состава Политбюро, в 1987-м потерял пост советника и в 1992 году умер.

Пылающие слова Ельцина из Колонного зала стали сенсацией дня в Москве. Выступление стало «сильным свежим ветром» для всей партии, сказал ему Горбачев. Ельцин добавляет: «Но сказал без ободряющей улыбки, с бесстрастным выражением лица»⁴⁶. «С этого момента, – говорит Анатолий Черняев, прозорливый советник Горбачева по внешнеполитическим вопросам с 1985 по 1991 год, – и пошла его [Ельцина] слава». В дневнике Черняев записал, что «по духу, по слову, по подходам» эта речь знаменовала собой «действительно новые нормы жизни и деятельности». На следующий день она была опубликована в «Московской правде», и к газетным киоскам немедленно выстроились очереди⁴⁷.

26 февраля 1986 года Ельцин выступал перед делегатами XXVII съезда КПСС. Ортодокс в одном отношении, еретик – в другом, он произнес миссионерскую, напыщенную речь, в которой подверг еще более резкой критике «непогрешимость руководителей», «особые блага» и «инертный слой приспособленцев с партбилетами», тормозящие внедрение новшеств. Ельцин стал первым партийным лидером такого уровня, предложившим провести определенную ревизию политических структур («периодическую отчетность» руководителей всех уровней – от секретарей на местах до генсека) и вслух сказавшим о том, что жизнеспособность режима зависит от проведения глубоких перемен. В самокритичном завершении своего выступления Ельцин не удержался от театральности, столь хорошо знакомой жителям Свердловска. Почему он не был столь же откровенен на последнем съезде партии в 1981 году? «Могу ответить, и откровенно ответить: видимо, тогда не хватило смелости и политического опыта»⁴⁸. Теперь же у него было и то и другое.

Приоритетом Ельцина в начале его работы в Москве стали кадровые перестановки. «У нас слишком далеко зашел консерватизм, – отметил он, выступая перед несколькими тысячами пропагандистов, проводивших линию партии в средствах массовой информации и в системе образования, в Доме политического просвещения 11 апреля 1986 года. – Городские власти занимались показухой: мы сами с усами, у нас все хорошо, мы лучшие в мире, не надо оголять Московские проблемы. Кто так продолжает думать, должен освободить место и уйти»⁴⁹. Многие так и сделали. В первую же неделю работы Ельцин дал Владимиру Промыслову, который с хрущевских времен занимал пост председателя московского горисполкома и в политическом отношении не зависел от Гришина, полтора дня на то, чтобы уволиться. Когда Промыслов не принес заявления об уходе вовремя, Ельцин позвонил ему и сказал, что предлагает «уйти по-хорошему, а можно ведь и по-другому…»; через двадцать минут заявление уже лежало на столе. На место Промыслова Ельцин назначил Валерия Сайкина, директора ЗИЛа – крупнейшего автозавода страны. Чтобы осуществить этот замысел, Ельцину пришлось уговаривать Горбачева не назначать Сайкина министром автомобильной промышленности СССР⁵⁰. За 22 месяца Ельцин уволил всех назначенных Гришиным секретарей горкома, две трети первых секретарей райкомов, а вместе с Сайкиным около 90 % руководителей созданной Промысловым муниципальной машины. На их места он ставил людей, лучше подготовленных технически и на 25 лет моложе; часто их приглашали по нестандартным каналам, например, как и в Свердловске, из числа директоров заводов. В Москве Ельцин был новичком, и в кадровых вопросах ему приходилось полагаться на мнение местных функционеров, но он не всегда с ними соглашался: «Он, как дикий зверь, чувствовал неточность, не ту тональность и был всегда настороже… Если на его вопрос, кого назначить на тот или иной пост, называешь фамилию сразу, на следующий же день человека назначают. Если говоришь, что надо подумать, думать начинает он сам: назначать или нет»⁵¹.

Другим делом, которым он занялся не менее азартно, была разработка руководящих документов, определяющих позицию МГК по различным вопросам жизни города. Зачастую он использовал свердловский опыт – например, в создании молодежно-жилищных комплексов, проведении Дня города (первый прошел в сентябре 1987 года) и уличных ярмарок. В других вопросах он предпочитал иную тактику – план действий, опирающийся на выраженные в конкретных числах цели и сроки, что подчеркивало важность задачи. Он запустил в действие 26 «многоцелевых программ» по решению различных социально-экономических проблем; направил письма в 42 центральные организации с указаниями о конкретных шагах по внедрению промышленной автоматизации и наращиванию производства товаров народного потребления; потребовал закрытия 39 ненужных исследовательских институтов и лабораторий; распорядился о сокращении выдачи разрешений на привлечение иногородней рабочей силы (так называемых лимитчиков, то есть низкоквалифицированных рабочих, набираемых за пределами Москвы по выделенному властями лимиту в условиях действовавшего тогда фактического запрета на прописку в столице иногородних), что должно было ослабить проблемы с жильем в столице. Ельцин донимал Политбюро и Совет министров требованиями о выделении тонн мяса, рыбы и других продуктов; выступая в Моссовете, он настаивал на принятии более значительных обязательств и напряженных планов⁵². На высшем уровне ельцинское давление вызывало дискомфорт, но ничто не предвещало принципиального раскола⁵³. Когда Сайкин на заседании бюро горкома рассказал о планах расширения московского метро и, в соответствии с распоряжением Политбюро, об обеспечении к 2000 году каждой московской семьи отдельной квартирой, Ельцин выхватил свой карандаш, перечеркнул цифры Сайкина и написал свои, обозначив гораздо более жесткую задачу: квартиры для всех к 1995 году и на треть больше новых линий метро. Сайкин не мог поверить собственным глазам⁵⁴. Выполнить ельцинские требования было бы крайне трудно даже в самых благоприятных обстоятельствах. Большинство этих целей так и осталось на бумаге, поскольку советская, а затем и российская экономика перешла в свободное падение, и не было достигнуто даже после отставки Ельцина в 1999 году.

Ельцинский популизм, зародившийся еще в Свердловске, в Москве расцвел пышным цветом. Он продолжал традицию спонтанно дарить часы (телохранитель Коржаков для этой цели специально носил в кармане несколько про запас), но любимым его занятием стали поездки на общественном транспорте и посещение проблемных точек. Поездки были делом хорошо отрепетированным и представляли собой непродолжительное путешествие на метро, автобусе или трамвае – две-три остановки. В назначенном месте, будь то магазин, рабочая или студенческая столовая или стройплощадка, Ельцин внезапно появлялся на своем служебном автомобиле; он свободно и шутливо общался с толпой; если обнаруживались факты коррупции или мошенничества, виновные тут же получали нагоняй, а то и лишались работы. Продавцы продовольственных магазинов в центре города научились красиво выкладывать в витринах разнообразные товары. Зная об этом, Ельцин предпочитал отправляться подальше от избитых троп, заставляя охранников прикладывать массу усилий, чтобы организовать безопасный проезд первого секретаря к выбранным им местам⁵⁵. Как напишет в 1989 году журналист Виталий Третьяков, эти поездки напоминали вылазки в Багдад халифа Гарун аль-Рашида из сказок «Тысячи и одной ночи» в одежде простого подданного, что вселяло в жителей города уверенность в том, что правитель знает об их проблемах и сострадает им⁵⁶.

В «Московской правде», куда по поручению Ельцина на пост главного редактора перевели из «Правды» Михаила Полторанина, печатались скандальные разоблачительные материалы о злоупотреблениях номенклатуры: о том, как жены партийных секретарей ездят на служебных машинах по магазинам, о кумовстве в крупных университетах и институтах, о спецбуфетах, столах заказов, дачах и больницах. Во время встречи с пропагандистами в апреле 1986 года Ельцин рассказал о том, как уволил второго секретаря райкома И.В. Данилова за то, что тот «в многоквартирном доме отгрохал себе барскую квартиру, с персональным камином и персональной дымовой трубой, пронизавшей весь дом». Сотрудники МГК были вынуждены «добровольно» отказаться от служебных машин и шоферов. «Видите, – смеялся Ельцин, – [шесть] секретарей горкома улыбаются, они сегодня приехали сюда на одной машине»⁵⁷. В июле Ельцин инициировал отставку Николая Лебедева, ректора Московского государственного института международных отношений (МГИМО), готовившего кадры для советской дипломатической службы. Проступок Лебедева заключался в том, что при приеме в его институт преимуществом пользовались дети номенклатурных чиновников.

В эпоху гласности доморощенные пикантные обороты, которыми изобиловала речь Ельцина, сделали его любимцем журналистов. Интервью с ним гарантировало эффектную статью, балансирующую на грани допустимого. В первый год работы в Московском горкоме Ельцин, подтверждая свою репутацию ядовитого моралиста, сосредоточился на столице; во второй год он обобщил накопленный опыт и двинулся дальше. Корреспондент первого канала советского телевидения Владимир Мезенцев поймал Ельцина на встрече с молодежью на ЗИЛе в апреле 1987 года. На камеру Ельцин заявил, что молодым рабочим настало время «раскрепоститься» и обрести «творческую свободу», чтобы танцевать, как им хочется, и слушать музыку, которая им нравится. Он бичевал комсомол за то, что тот «оброс бюрократическим мхом и паутиной», и за тривиальные приемы вроде организации 46 сверхурочных вахт в честь 46-й заводской комсомольской конференции. Мезенцев был взбудоражен: «Он говорил еще не произнесенные в ту пору слова о канонизированном комсомоле. А значит, и о партии. Говорил то, что не давали мне сказать в Останкине. Говорил за всех нас, кому обрыдла фальшь коммунистического бытия»⁵⁸. Симпатизирующие новому секретарю горкома москвичи считали, что он сделал обсуждение номенклатуры и ее некомпетентности достоянием общественности, вынес разговоры об этом с кухонь на улицы, вдоль которых рядами выстроились однообразные высокие дома-новостройки, где и жило большинство людей. Но Ельцин пошел дальше: он встретился с иностранными журналистами. В мае 1987 года он дал свое первое интервью несоветскому телевидению. Его снимали за работой, а потом Диана Сойер из «Новостей» (News) на канале CBS взяла у него большое интервью, предназначенное для специального выпуска «Советский Союз – семь дней в мае». Побеседовать с журналисткой Ельцин согласился после того, как увидел фотографию миловидной Сойер⁵⁹.

Политика Ельцина в 1985–1987 годах не всегда была иконоборческой. Он предупреждал москвичей, что в сфере культуры следует соблюдать определенные границы. Несмотря на то что его семья пострадала в сталинские годы, он был против «швыряния камней в огород прошлого», хотя и выступал за свободные дебаты и спокойное признание ошибок и совершенных преступлений⁶⁰. Некоторое время он пытался действовать в рамках старой парадигмы, не прибегая к более сильным средствам. В июле 1986 года он председательствовал на партсобрании в Моссовете и дал недавно назначенному начальнику управления торговли Николаю Завьялову две недели на радикальное улучшение ситуации с поставкой овощей. Когда же Завьялов не справился с невыполнимым поручением, Ельцин его уволил⁶¹. На совещании по проблемам общественного транспорта в 1987 году (как хороший актер, Ельцин приехал туда на троллейбусе) он предложил план по разбивке города на сектора и распределению жесткой пассажирской квоты для каждого. Декан экономического факультета МГУ Гавриил Попов возразил, что предлагаемый подход не решает проблемы по сути, поскольку в условиях плановой экономики в Москве не было рынка жилья, который позволил бы москвичам сократить время в пути, переехав ближе к месту работы. Единственный способ решения проблемы заключался в создании такого рынка. Ельцин вспылил и исключил Попова, который несколькими годами позже станет одним из его верных сторонников, из списка приглашенных на будущие совещания⁶². Когда на встрече с пропагандистами Ельцина спросили, не приведут ли ограничения миграции в Москву к недостатку рабочей силы, он парировал: «Надо не ввозить новых людей, а заставлять работать москвичей. Органам милиции будет спущен план по тунеядцам». Собственные приказы по закрытию ряда НИИ он считал «предупредительным звонком» для бездельников: «Думаю, первые десять-пятнадцать закрытых институтов с объявлением в средствах массовой информации сильно подействуют на активизацию других»⁶³.

Через два года после ухода из горкома Ельцин объяснял свои крутые меры воспитанием, потребностями момента и необходимостью:

20 лет спустя Виталий Третьяков, превратившийся к тому времени в критика Ельцина, осудил его работу в МГК, сравнив его с фанатичным, но недалеким советским ударником-стахановцем из сталинской мифологии⁶⁵. Пожалуй, в 1985–1987 годах в Ельцине действительно было что-то от перевыполняющего норму ударника, но определять его подобным образом значит недооценивать чуткость, с которой он открылся новым взглядам и объединился с новыми союзниками ради осуществления перемен. Даже в Свердловске он обогащал командные методы пониманием значимости для советской экономики остатков частного сектора. Абсолютно не приемля незаконной деятельности по продаже из-под полы дефицитных товаров по завышенным ценам, в Москве Ельцин с большей симпатией высказывался о том, что могут дать людям негосударственные производители и продавцы. На встрече с пропагандистами в 1986 году он согласился с недовольством по поводу заоблачных цен на колхозных рынках, но выводы из этого делал совсем другие:

Если на Урале Ельцин выступал за свободную торговлю, чтобы снизить цены на продукты, теперь же он говорил о том, что такой подход удовлетворит спрос более состоятельных потребителей, обеспечит наличие товаров и улучшит их качество.

Не меньшую готовность к исследованию нового выказывал Ельцин и в политической сфере. Большинство советских чиновников морщило носы и с трудом терпело либеральные меры, осуществляемые партией под лозунгом демократизации, провозглашенным на пленуме ЦК 27–28 января 1987 года; для Ельцина же это были дрожжи, на которых взойдут эффективные реформы. В сентябре 1987 года на заседании Моссовета поднялся молодой депутат, физик Аркадий Мурашов, и заявил, что собирается сделать то, чего за последние 60 лет в советских законодательных органах не делал никто. Он нарушил единство и проголосовал против резолюции, предложенной руководством. Ельцин поддержал право Мурашова на собственное мнение и отправил проект резолюции на доработку в комитет⁶⁷. Еще один пример связан с вниманием Ельцина к охране окружающей среды и сохранению городских памятников. Прислушавшись к голосам москвичей, Ельцин остановил строительство помпезного мемориала Великой Отечественной войны на Поклонной горе, вывел около тридцати вредных производств из города, вернул ряду улиц их исторические названия и спас от сноса несколько дореволюционных особняков. Деятельность, связанная с экологией, принесла ему контакты с неформалами – неправительственными организациями граждан, в большом количестве возникшими в тот период. Московских неформалов беспокоили самые разные проблемы – от свободы слова до контроля над вооружением и защиты прав животных, но далеко не все группы были прогрессивными или либеральными. 6 мая 1987 года Ельцин и председатель горисполкома Сайкин встретились с представителями ультранационалистической, антисемитской организации «Память», незаконно созданной в 1970-х годах. 500 активистов «Памяти» размахивали плакатами на Манежной площади, это была первая стихийная демонстрация в Москве с 1920-х годов. В августе представители пятидесяти советских неформальных организаций, главным образом либеральной ориентации, собрались в одном московском зале под эгидой МГК⁶⁸.

Москва оказалась для Ельцина гораздо более крепким орешком, чем Свердловск. Экономика столицы была менее военизированной, интеллектуальная элита и специалисты пользовались большим влиянием, и здесь были сосредоточены центральные органы управления. В период перемен город шатало из стороны в сторону: Москва одновременно была и рассадником реформаторства, и оплотом прежних методов. Основную проблему для Ельцина представлял именно этот оплот и то, что в неопубликованном выступлении на одном Пленуме ЦК он назвал «избалованностью верхушечных людей»⁶⁹. Проявляя редкое для себя сочувствие, Горбачев впоследствии, в середине 1990-х годов, признался, что понимал, «работать в Москве нелегко, что Ельцин, пожалуй, острее других ощущает сопротивление партийной и хозяйственной номенклатуры политике перестройки… Ельцину пришлось столкнуться с препятствиями, о существовании которых он в Свердловске и не подозревал»⁷⁰.

Чтобы осветить себе путь в московском лабиринте, новому маэстро не хватало ни знания местных условий, ни команды единомышленников вроде той, что сложилась у него на Урале. Свердловских помощников, на которых можно было бы положиться, у Ельцина было немного; многие москвичи, с которыми ему пришлось работать, считали его деревенщиной. Как и в Свердловске, по понедельникам Ельцин проводил неформальную планерку для группы, в которую на конец 1986 года входили Валерий Сайкин, Михаил Полторанин, второй секретарь горкома (свердловчанин Юрий Беляков), секретарь по идеологическим вопросам (Юрий Карабасов) и руководитель московского КГБ (Николай Челноков). Официальное бюро МГК собиралось по средам. Верный себе Ельцин и в Москве не прекращал критики и самокритики – с той только разницей, что теперь он рассказывал о недостатках своих коллег журналистам. Совместный отдых, который в Свердловске казался вполне естественным, в Москве был неуместен. В мае 1986 года, проводя отпуск в Грузии, Ельцин получил травму во время матча в волейбол, и у него начались проблемы с позвоночником и ногами, из-за чего он больше не мог играть⁷¹. Подмосковная дача Ельцина находилась в стороне от домиков сотрудников горкома. Охотничьих угодий поблизости не было, так что распределять квоты на отстрел дичи Ельцин тоже не мог.

Ельцина вдохновляло чувство ответственности перед властью и рвение в деле реформирования коммунизма. При этом он, как обычно, страстно жаждал личного успеха, не видя никакого противоречия между этим желанием и реформами. Кроме того, работа в Москве снова выявила то, что мы назвали присущим ему испытательным сценарием. После декабря 1985 года Ельцин больше, чем когда-либо прежде в своей политической карьере, чувствовал себя обязанным продемонстрировать свою силу и умения. В «Записках президента» он вспоминает, что «начал даже как-то легче дышать», заряжаясь энергией от требований, предъявляемых к нему новой работой⁷². В «Исповеди на заданную тему» он во всех подробностях описывает завершение своего рабочего дня. Приехав домой (редко раньше полуночи), он пять-десять минут сидел в машине: «Сил не было рукой пошевелить, так изматывался»⁷³. Как он сообщил в 1986 году пропагандистам, спал он по-прежнему четыре часа в день: поднимался на рассвете, делал гимнастику, читал, готовился к работе (Александр Коржаков подтверждает, что распорядок дня был именно таков)⁷⁴. Ельцин, по словам Коржакова, всегда старался запоминать имена, факты и цифры: «Ельцин ведь приехал с периферии и, видимо, испытывал потребность при случае подчеркнуть, что и там есть люди ничуть не хуже москвичей, а может, и получше»⁷⁵. Когда Ельцин действовал по сценарию испытания, для него было характерно раздувать объекты своего гнева, превращая их в нечто глобальное. Так, райкомовский секретарь, с чрезмерным шиком отремонтировавший свою квартиру, превратился в «князя»; других Ельцин называл «князьками» или «их величествами аппаратными работниками»⁷⁶.

Ельцин видел явную связь между собственными усилиями по проведению реформ и намерением противников затормозить их или даже устранить его лично. Выступая в Доме политического просвещения в 1986 году, он выбрал для импровизированных ответов те вопросы, которые акцентировали эту точку зрения⁷⁷, и использовал заранее подготовленные материалы из другой папки:

Ельцин здесь продемонстрировал комплекс, который Эрик Эриксон назвал личным и профессиональным «сверхподчинением». Сделанная Эриксоном зарисовка Мартина Лютера, проявлявшего этот комплекс, очень напоминает поведение Ельцина в тот период времени: «Некоторая тяга к созданию проблем, мятежное насмешничество в драматических ситуациях беспомощности и любопытная честность (и честное любопытство) в стремлении во что бы то ни стало добраться до сути, фатальной сути, подлинной сути»⁷⁹. Сверхподчинение, как доказал Лютер из Виттенберга, может стать предвестником бунта, если легко возбуждаемая склонность концентрироваться на средствах совпадет с неуверенностью в целях. Точно в такой ситуации и находился Ельцин в мегаполисе.

Глава 6

Бунтарь

На советском Олимпе Ельцину всегда было нелегко, жесткие требования протокола душили его. В отличие от Свердловска в Москве его коллеги жили в разных районах города, редко общались друг с другом и не занимались вместе спортом. «С кем-то просто повстречаться, контактировать было почти невозможно», – писал он в «Исповеди на заданную тему». Первого секретаря окружал плотный кокон, сплетенный службами безопасности. «Если едешь в кино, театр, музей, любое общественное место, туда сначала отправляется целый наряд, все проверяет, оцепляет, и только потом можешь появиться сам»¹.

Если верить его мемуарам, Ельцин не знал, как относиться ко всему тому, чем его обеспечили. Дом, в котором ему дали квартиру, по его словам, был посредственным и находился в шумном месте, а не в зеленом районе Кунцево на западе Москвы, что было воспринято им как дискриминация. Но «дом из желтого кирпича» (москвичам желтый кирпич сразу же говорил о том, что здесь живут номенклатурные работники) на 2-й Тверской-Ямской улице, где проживали Ельцины, был отнюдь не убогим жилищем, и по площади их московская квартира не уступала свердловской на набережной Рабочей Молодежи. Ельцин поначалу не понимал, что многие аппаратчики, жившие в Кунцеве, занимали более низкое положение, чем он, и не имели государственных дач – ему же госдачу выделили в апреле 1985 года. Дачу он делил с Анатолием Лукьяновым, тем самым завотделом, который готовил его перевод в Москву. Сначала жилищные условия показались Ельцину чересчур скромными, но очень скоро они стали поистине лукулловыми. После того как в июле его ввели в Секретариат ЦК, ему выделили госдачу «Москва-река-5» в Усове, которую на протяжении нескольких лет занимал Горбачев. Ельцин был «ошарашен» ее показным великолепием. Окруженный каменной стеной дом, отделанный мрамором и роскошно обставленный, был в несколько раз больше дачи № 1 на озере Балтым. Рядом находился сад и спортивные площадки. Ельцин также признается, что испытывал неловкость из-за того, что при даче имелся большой штат обслуги (три повара, три официантки, горничная, садовник), относившийся к Девятому управлению КГБ и оказавшийся в полном его распоряжении, как только его статус поднялся до кандидата в члены Политбюро².

Оказавшись во внутреннем кругу властной элиты, Борис Ельцин задумался о смысле существования режима и о его отношении к обществу более глобально. Наина Ельцина, рассказывая о том, насколько невероятен был бы любой бунт, если бы ее муж не перебрался с Урала в столицу и не получил возможность взглянуть на происходившее в стране из метрополии, использовала интересную кулинарную метафору: «Наверное, не побыв в Москве, может быть, он и не сделал бы такого поступка [выступление на пленуме ЦК в октябре 1987 года], потому что слоеный пирог жизни скорей познаешь в Москве, чем на периферии: там жизнь проще. Там нет этого слоеного пирога, когда по должности у тебя и уровень жизни. А там, несмотря на высокий пост, в общем-то я не думаю, что мы слишком отлично жили от всех других»³. Как многие выходцы из провинции, приспосабливающиеся к столичной жизни, поначалу Ельцин с горящими глазами наблюдал за теми, кто допустил его в свой эксклюзивный клуб. Некоторые из начинавших, как он, с годами подчинились принятым в этом обществе правилам и научились извлекать из них выгоду. У Ельцина же, как пишет Виталий Третьяков, наивность переросла в агрессивность: «Сначала это была позитивная, конструктивная агрессивность – желание лучше и быстрее других сделать то, чего, как ему казалось, ждал от него Горбачев… Но когда выяснилось, что рвение, ударничество Ельцина не было оценено генсеком, более того – стало его раздражать, Борис Николаевич возненавидел Горбачева «по всем азимутам» и перешел к агрессивности, разрушительной для власти лидера перестройки»⁴.

Таким образом, в изменении отношения Ельцина к системе важнейшую роль сыграло истончение связи между ним и Михаилом Горбачевым. В первые месяцы работы Ельцина в Московском горкоме они регулярно встречались и разговаривали. Но в течение 1986 года все изменилось. Определенным поводом для трений между ними послужило то место в политической жизни, которое занимала первая леди Советского Союза Раиса Горбачева. Ельцин считал, что она ведет себя высокомерно. Кроме того, он был убежден, что муж говорит ей о политических проблемах больше, чем следовало бы (особенно во время их долгих вечерних прогулок после возвращения Горбачева из Кремля), и что Раиса Максимовна оказывает на супруга слишком большое влияние. Летом 1987 года она пыталась продвинуть проект превращения гигантского магазина ГУМ на Красной площади в художественный музей. Ельцин и председатель Московского горисполкома Валерий Сайкин пришли в ужас и надавили на центральные инстанции с тем, чтобы похоронить эту идею⁵. В одном из интервью со мной Ельцин сказал, что не упоминал о Раисе ни в своем письме, ни в октябрьском выступлении перед ЦК (об этом мы поговорим ниже), но в личных беседах с Горбачевым он этот вопрос затрагивал⁶. Об этом мне говорили и другие, утверждая, что любые попытки обсуждать его жену приводили Генерального секретаря в бешенство⁷. Когда в 1989 году американский посол спросил у Ельцина, примет ли Наина Иосифовна участие в предстоящем визите в США, Ельцин ответил: «Нет. Категорически нет! Я не позволю ей вести себя, как Раиса Максимовна»⁸. В отношении Ельцина к госпоже Горбачевой присутствовала не только личная неприязнь, но и весьма характерный для многих русских сексизм.

Большое значение имели различия в стилях и политических позициях двух лидеров. После их политического медового месяца 1985–1986 годов Ельцин стал воспринимать Горбачева как вечно колеблющегося, многословного и тщеславного человека. «Ни о какой там демократии внутри Политбюро речи не было, – сказал он мне. – Вставал каждый после вступительного слова генсека и по бумажке прочитывал «Ура, я согласен, и все»⁹. У Ельцина было мало опыта рядовой работы в коллегиальных органах, принимающих ответственные решения. В Свердловске он, прежде чем стать первым секретарем, пробыл членом бюро обкома всего полтора года, а в МГК с самого начала занимал руководящее место. Горбачеву же казалось, что Ельцин разыгрывает из себя примадонну, и в середине 1986 года он приказал главному редактору «Правды» Виктору Афанасьеву сократить освещение деятельности Ельцина в газете¹⁰. Со своей стороны, Горбачев считал Ельцина слишком нервным и взвинченным. По его мнению, Ельцин перепугался, когда использованная им тактика сильного напора не принесла результатов в Москве. Ожидалось, что, став московским наместником, Ельцин, как и Виктор Гришин с 1971 по 1986 год, будет включен в состав членов Политбюро с правом голоса. Рассчитывал на это и сам Ельцин¹¹. Когда же Горбачев отказался ввести Ельцина в Политбюро, тот обиделся. В мемуарах Горбачев признает, что у Ельцина был повод для обид, поскольку в бюро все еще заседали «мастодонты и динозавры» брежневской эпохи¹². Были и те, кто его обошел. Из троих принятых в Политбюро в июне 1987 года один был кандидатом столько же, сколько и Ельцин, второй – значительно меньше, а третий вообще миновал стадию кандидата. Егор Лигачев, которого Ельцин все больше считал настоящим мастодонтом, вспоминал, что однажды в 1987 году Ельцин поделился с членами Политбюро своей досадой на то, что ему не предоставили место в таком же порядке, как Гришину. Когда Ельцин вышел из зала, Лигачев сказал, что выступает категорически против такого повышения в звании и подаст в отставку, если Горбачев примет подобное решение. Горбачев решения не принял¹³.

Расходились взгляды Ельцина и Горбачева и на повседневные реалии внутрисистемных реформ и их перспективы. Вспоминая тот период, Борис Николаевич рисует разрыв между ними как четко оформившееся несогласие по конкретным вопросам. Ельцин не одобрял план Горбачева по реформированию страны и политической системы, а Горбачев продолжал придерживаться старой, испытанной тактики: «Несмотря на, казалось бы, явные перемены к лучшему, на эмоциональный всплеск, подхлестнувший всю страну, я чувствовал, что мы начали упираться в стенку. Что просто новыми красивыми словами про перестройку и обновление на этот раз отговориться не удастся. Нужны конкретные дела, и нужны новые шаги вперед. А Горбачев эти шаги делать не хочет»¹⁴. На самом деле в то время разрыв еще только зарождался и ощущался не столь явно, как можно предположить из этой цитаты; ситуация приводила в замешательство всех окружающих. В октябре 1987 года на заседании Политбюро Ельцин сообщил присутствовавшим, что начал испытывать смущение еще летом 1986 года. Однако до конца года публичных или полупубличных проявлений этого практически не было. Судя по всему, потребовался почти весь 1987 год, чтобы точка зрения Ельцина оформилась окончательно.

Вражда между Ельциным и Горбачевым ощущалась осенью 1986 года на еженедельных заседаниях Политбюро. Ее можно было безошибочно почувствовать 19 января 1987 года, когда обсуждался доклад Горбачева на Пленуме Центрального комитета по политическим реформам (вне Политбюро оно по-прежнему не было заметно)¹⁵. Ельцин выслушал замечания генсека по проекту доклада, а затем разразился перечнем из двадцати предлагаемых им изменений и уточнений. Некоторые из них были сформулированы воинственно. Ельцин дал понять, что в докладе преувеличиваются достижения на поле реформ и что ввиду бюрократических проволочек «поддаваться оптимизму» было бы неразумно. Сравнения перестройки с революцией 1917 года, неоднократно сделанные Горбачевым, «ничего не стоили», потому что советская социальная структура не подлежит реформе. Даже в качестве умеренной реформы, продолжал Ельцин, перестройка поныне остается скорее модным словом, чем реальностью. «Некоторые не готовы к революционным переменам. Лучше нынешний период оценить как период новых форм работы, ведущих к перестройке». Отталкиваясь от своего списка предложений, он жестоко раскритиковал ту часть доклада Горбачева, в которой говорилось, что основы режима гарантируют успех: «Гарантии, которые перечисляются, – это социалистический строй, советский народ, партия. Но они были и все эти 70 лет! Поэтому никакие это не гарантии невозможности возврата к прошлому». Единственной надежной политикой стала бы «демократизация всех сфер жизни», а этот процесс едва сдвинулся с мертвой точки, особенно в сферах, предполагающих непосредственное взаимодействие с народом, таких как местное управление. В конце выступления Ельцин потребовал назвать поименно ответственных за ошибочные решения в советском правительстве в прошлом и настоящем, установить ограничения на срок пребывания у власти и обсудить межэтнические отношения в СССР. Горбачев сказал, что время для выступления Ельцина закончилось, и бросился прочь из зала¹⁶.

Вернувшись через полчаса, Горбачев напустился на столичного руководителя. «Борис Николаевич, – заявил он, – расходится с нашей общей оценкой», бросая всем «громкие и пустые» упреки. Личностные оценки, конечно, должны быть даны, но Ельцин часто не видит общей картины и в Москве занимается только бесконечными кадровыми перестановками и реорганизацией. «Через колено партию и общество ломать нельзя. И надо с уважением говорить о партийцах, которые тянули и тянут воз, несут потери. Есть у них и слабости, но есть и сильные стороны»¹⁷. Горбачев и Ельцин обменялись замечаниями по поводу чрезмерно эмоционального стиля последнего. Ельцин принял справедливость упреков и был вынужден выслушать их от Горбачева во второй раз.

Горбачев: Словом, не будем драматизировать, но такой разговор нужен и для практической работы Бориса Николаевича. Он тоже не может быть вне критики, к чему нас призывает…

Ельцин: Я молодой в Политбюро. Для меня это урок. Думаю, он не запоздал.

Горбачев: Мы с тобой уже говорили на этот счет. Пусть тебе это действительно будет уроком. Такой разговор нужен был. Но ты человек эмоциональный. Не думаю, что твое выступление меняет наше отношение к тебе. Мы высоко оцениваем твою работу. Но и помни, что надо работать вместе, а не противопоставлять себя, не красоваться перед товарищами.

«Честно говоря, я не ожидал этого», – вспоминает Ельцин «почти истеричную реакцию» Горбачева на замечания, сделанные с самыми лучшими намерениями¹⁸. Горбачев в телефонном разговоре с главой правительства РСФСР Виталием Воротниковым, которому он позвонил 20 января, чтобы поздравить его с днем рождения, признался, что перепалка на заседании Политбюро оставила у него «неприятный осадок». Ельцин слишком высокого мнения о себе, он во всех промахах винит своих предшественников и начальство и «заигрывает с массами»¹⁹. Потом Воротникову позвонил Ельцин и спросил, не слишком ли круто он выступил на вчерашнем заседании. Воротников ответил, что он имеет полное право выступать, но следует делать это более уравновешенно и меньше красоваться: «Ты всегда обвинитель, обличитель. Говоришь резко, безапелляционно. Так нельзя»²⁰.

Так продолжалось до октября 1987 года. Как становится ясно из архивных материалов, на некоторых заседаниях руководства Ельцин и Горбачев открыто конфликтовали, в других случаях Ельцин просто молчал или ограничивался короткими репликами. Он чувствовал себя «чудаком, а скорее чужаком» в этом коллективе²¹. В Политбюро 24 марта он подверг жесткой критике «спецшколы» с углубленным изучением иностранных языков для детей московской элиты, что вызвало ответный огонь Горбачева и Лигачева. 23 апреля Горбачев осудил газетные статьи о служебных машинах, поликлиниках и других номенклатурных привилегиях (такие статьи активно печатала «Московская правда»); Ельцин ответил, что средствам массовой информации и народу нужно дать разумные объяснения подобных привилегий, если те продиктованы высшей необходимостью. На заседаниях Политбюро в апреле и мае Ельцин красноречиво отстаивал углубление экономических реформ. Он поддержал и сохранение центрального планирования и целесообразность формирования плана «снизу» – так, чтобы эффективные предприятия, выполнив государственный план, могли бы использовать сверхплановую продукцию для собственных нужд или для продажи по свободным ценам. Подобное предложение выросло из модели «комплексных бригад», которой Ельцин оказывал предпочтение в Свердловске. 28 сентября Ельцин заявил в Политбюро, что партия прячет голову в песок, не замечая движения неформалов – то есть неправительственных объединений граждан, а комсомол окостенел и не способен предложить советской молодежи привлекательных альтернатив. «Комсомол сам ничего не творит и другим мешает». Предложенное привлечение в комсомол партийных пропагандистов, работающих по старинке, «не принесет результатов». А трещащая по швам экономика только оттолкнет население от идей перестройки: «Мы сказали, что за два года произойдет улучшение. Но особых изменений не произошло. И возникают вопросы… Был один период, когда стало получше, потом опять…»²²

К октябрю их противостояние стало еще более напряженным. На марафонном заседании Политбюро 15-го числа Горбачев бескомпромиссно отверг комментарий Ельцина к 120-страничному проекту его выступления в честь 70-й годовщины большевистской революции 7 ноября. В книге «Жизнь и реформы» Горбачев пишет, что замечания Ельцина были «проникнуты духом большой осторожности и консерватизма», тогда как его собственные взгляды отличались чистейшим вольнодумством²³. Судя по архивным материалам, ситуация была не столь однозначной.

Ни Горбачев, ни Ельцин не знали, насколько далеко следует заходить в пересмотре советского наследства. На заседании 15 октября Горбачев по многим вопросам отступил от коммунистического катехизиса²⁴. Однако он также высказался в защиту борьбы Сталина с троцкизмом и другими внутрипартийными оппозиционными группами, положительно говорил о его деятельности в годы войны, а также поддержал «ликвидацию кулачества как класса» во время коллективизации, напомнив и об организаторской работе своего деда в родном Привольном. Ельцин, выходец из семьи раскулаченных, не стал говорить о коллективизации, борьбе с оппозицией и руководстве во время войны, хотя высказался о других исторических проблемах. Лейтмотивом его выступления стала идея о необходимости признания вклада в историю страны рядовых граждан и коммунистов. В 1917 году партия узнала, «как привлечь большинство населения и советов» на свою сторону; в 1945 году одержать победу над Германией не удалось бы без самоотверженности простых рабочих и солдат. Ельцин предложил иначе взглянуть на роль Ленина – отголосок березниковской юности – и включить в юбилейный доклад оценки ряда его соратников-революционеров. В то же время ему не удалось скрыть раздражения оттого, сколько усилий тратится на прошлое, тогда как большую часть народа сильнее волнует достойная жизнь в наши дни. Он предложил Горбачеву в своем докладе оценить результаты советского эксперимента и выразить позицию о предстоящем пути.

Рассекреченная стенограмма показывает, что Горбачев воспринял вопрос о темпах осуществления реформ близко к сердцу, хотя и не совсем так, как Ельцин. По другим же вопросам он упрекнул Ельцина за слишком прямолинейную оценку Ленина и, говоря эзоповым языком, за его эгоцентризм.

Ельцин: И я считал бы, что, кроме Ленина, необходимо назвать и его ближайших соратников.

Горбачев: Кого ты имеешь в виду?

Ельцин: Имею в виду Свердлова, Дзержинского, Калинина, Фрунзе.

Горбачев: Это не так просто. Вот у меня в портфеле лежит список членов Политбюро при Ленине. Разве это не ближайшие его соратники? Да, это так. А ты хочешь называть имена с позиции сегодняшнего дня – что тебе нравится, а что нет. Это было бы неправильно… [Горбачев говорит здесь о нескольких личностях из 20-х и 30-х годов, об их политических позициях.] А это ведь был решающий этап: решался вопрос – куда пойдет страна… Но к этой борьбе прибавились личные мотивы… Когда речь идет о личных моментах на уровне большой политики и когда это касается больших политиков, то часто эти личные амбиции, претензии, неумение трудиться в коллективе и так далее и так далее способны трансформироваться и в политическую позицию человека. Так что тут, вы понимаете, очень все непросто, диалектика тончайшая…

Ельцин: Очень важная тема развивающейся в стране перестройки, очень важны вопросы о сроках, времени, на которое рассчитана начатая перестройка. Здесь люди ждут очень четких формулировок. Вообще выписывается у нас с вами все-таки, что перестройка – это где-то 15–20 лет, то есть долговременная политика. А ближайшие неотложные задачи мы должны решить буквально за 2–3–5 лет. Об этом надо сказать.

Горбачев: Я думал сказать, что перестройка на 15–20 лет, но в докладе есть такая строка о поколении, которое сделает перестройку своей целью и смыслом жизни. А поколение – это больше чем 15–20 лет. Спасибо. Хорошо, что ты обратил на это внимание. Вопрос о сроках заслуживает того, чтобы его обдумать, потому что это – очень важная вещь. Ты прав, люди следят за этим…

Ельцин: И последнее. Все-таки есть опыт. С чем мы пришли к 70-летию? Напрашивается какой-то блок итоговый, что ли.

Горбачев: Мы шли по правильному пути, вот – вывод.

В их схватке отчетливо прозвучала приверженность Горбачева выбранному пути и теориям социализма. Ельцин же упирал на то, как данная система работает: если она неэффективна, то общество вправе искать лучшую систему.

Усиливалось противостояние и с Егором Лигачевым, вторым человеком в команде Горбачева. Они и раньше расходились во мнениях по незначительным кадровым и организационным вопросам. Например, в конце 1986 года Ельцин ушел с заседания Политбюро, когда Лигачев представлял подобранную им кандидатуру на пост президента Уральского отделения Академии наук, расположенного в Свердловске. Мнения Ельцина никто не спросил. Предложена была кандидатура Геннадия Месяца, физика родом из Томска, где Лигачев долгое время служил первым секретарем, и именно Месяц и был назначен на этот пост – несмотря на то, что у Ельцина была кандидатура свердловчанина²⁵. Что касается партийной работы в Москве, то Лигачев был преисполнен решимости не позволить Ельцину уклониться от кремлевских проверок и контроля, как это, по его ощущению, делал Виктор Гришин в брежневские времена. Лигачев и его сотрудники пристально следили за работой Московского горкома, чему способствовало удобное расположение – ЦК и МГК располагались на Старой площади, по соседству²⁶. Поскольку Лигачев отвечал за организационную работу, ему крайне не нравилось то, что он считал клеветой в адрес партаппарата со стороны Ельцина, проводившего кампанию против привилегий, коррупции и догматизма. Ельцин же, в свою очередь, находил, что Лигачев тормозит прогресс и использует свой штат работников, чтобы всячески ему противодействовать.

Особенно уязвляло Ельцина то, что в Москве он обладал меньшей автономией, чем в Свердловске, и даже меньшей, чем на посту завотделом ЦК в 1985 году. На Пленуме ЦК в июне 1987 года он выговаривал Лигачеву: «Мы, Егор Кузьмич, знаем, Секретариат работает напряженно, и все же [мы видим] обилие мелких вопросов, не снижающееся количество бумаг, чрезмерная опека, администрирование, излишняя регламентация работы местных партийных органов, постоянные многочисленные комиссии – в основном для выявления негативных примеров». «Практически ничего» не изменилось в этой области с 1985 года, и ничего не изменится, пока партийное руководство не позволит местным руководителям проявить то самое типично уральское качество – самостоятельность²⁷. В личной беседе Ельцин рассказал премьер-министру Николаю Рыжкову, что Лигачев звонил ему, чтобы отругать за плохо подстриженный газон в Лужниках перед главным футбольным стадионом Москвы²⁸. Михаилу Полторанину Ельцин жаловался, что Лигачев заставляет его «отчитываться за каждый карандаш, бумагу, которую получает горком», и держит его за «маленького мальчика»²⁹.

Точка возврата для Ельцина была пройдена, когда процесс преобразований споткнулся о, казалось бы, «мелкий вопрос» на пути к необходимой политической реформе. В конце лета 1987 года Горбачев отдыхал на юге, и на заседании Политбюро 10 сентября председательствовал Лигачев. После митингов националистической организации «Память» и выступлений крымских татар, выселенных Сталиным в Среднюю Азию, Ельцин в начале августа пообещал Горбачеву разобраться с вопросом регулирования уличных демонстраций. В служебной записке он предложил не отказывать гражданам, желавшим провести собрание или марш, но ограничить место проведения подобных акций Измайловским парком на востоке Москвы, который стал бы для Москвы чем-то вроде Гайд-парка. Некоторые положения были приняты местными властями и обнародованы в городской прессе³⁰. 10 сентября Лигачев и другие консерваторы раскритиковали Ельцина за то, что тот не посоветовался с Кремлем, и заявили, что документ с установками не нужен и что он подорвет государственный контроль. Ельцин ответил, что он приложил все усилия, чтобы согласовать это решение, и что подобные вопросы следует урегулировать на уровне Москвы и других городских советов. Ретроград Лигачев от него отмахнулся. Существующая централизованная система, в рамках которой были позволены только официальные митинги, предотвращала «нанесение ущерба обществу, государству и другим гражданам». «Нет необходимости принимать другие «правила», – пояснил Лигачев, – и документ, принятый в Москве, следует отменить»³¹. После этого комиссия Политбюро внесла незначительные изменения в существующие всесоюзные нормы. Сдвиги в более либеральном направлении произошли лишь в 1988–1989 годах.

Тяготы московской партийной жизни, постоянные коллизии с Горбачевым и Лигачевым подорвали здоровье Ельцина. В конце 1986 года он попал в больницу с приступом гипертонии и симптомами тревожности. Кремлевские врачи решили, что он перенапрягся на работе и что его основная проблема со здоровьем состоит в том, что вследствие нервного напряжения он «стал злоупотреблять успокаивающими и снотворными средствами, увлекаться алкоголем». Пациент принял выводы врачей в штыки, говоря им, что не собирается менять образ жизни «и в нравоучениях не нуждается»³². Надо заметить, что люди, которые в те годы работали с Ельциным, а впоследствии беседовали со мной, практически не отмечали влияния психологических перегрузок, седативных средств и алкоголя на его поведение. Например, Валерий Сайкин, занимавший с 1986 по 1990 год должность председателя Московского горисполкома и не слишком расположенный к Ельцину, говорил, что первый секретарь отличался неиссякающей энергией. На утренней планерке в понедельник он мог пожаловаться на головную роль и в шутку приписать это слишком усердной работе над еженедельным отчетом. Кроме этого, Сайкин ничего необычного не замечал³³.

10 сентября, после скандала в Политбюро, связанного с уличными демонстрациями, Ельцин решил написать письмо Горбачеву. Он приехал на усовскую дачу довольно поздно и сразу же заперся с Наиной Иосифовной в своем кабинете. Жене он сказал, что намерен написать Генеральному секретарю и отказаться от работы в партийном руководстве: «Работать дальше с этой бандой я не буду. Они разваливают страну» (на то время еще Советский Союз). Настроение мужа не удивило Наину, она уже давно это чувствовала, но его решение ее ошеломило. Она спросила, где же он будет работать. Ельцин ответил, что, возможно, Горбачев позволит ему руководить МГК, не входя в Политбюро, хотя формально он собирался отказаться от обеих должностей. Если же нет, то можно будет вернуться в строительство, например, стать директором строительного треста. Жена ответила, что партия ему этого никогда не позволит. Тогда он может работать прорабом, как в 1950-х годах, или уехать на дальний север и начать там новую жизнь. Наина подумала, что проще уйти на пенсию, пусть их кормят выросшие дочери. Наступила пауза.

«Он потом посидел, посидел и говорит: «Нет!» Я [Наина] почему-то думала, что продолжением будет «я писать не буду». Но он говорит: «Нет, заявление я напишу, а с работой посмотрим». И всё, больше ничего не сказал»³⁴. Той же ночью Ельцин написал черновик письма и – очевидно, после тщательного обдумывания – в субботу 12 сентября отослал его Горбачеву фельдъегерской службой.

Половину письма занимала критика позиции Лигачева, которого Ельцин изображал как неотесанного грубияна, любой ценой старающегося прославить Томск. Лигачев и его соратники подрезают крылья партийным комитетам, в том числе и московскому, в результате чего комитеты «теряют самостоятельность», хотя заводы и колхозы уже начали ее получать³⁵. Ельцин также подчеркнул «разрыв между словом революционным и [нереволюционным] делом в партии», о чем говорил весь год, и сообщил Горбачеву, что люди чувствуют этот разрыв, но боятся сказать об этом.

Новизна сентябрьского послания заключалась не столько в списке обвинений, сколько в том, что он ставил советского лидера в неудобное положение. Недипломатичная просьба Ельцина освободить его от официальных должностей, безусловно, должна была повергнуть Горбачева в ужас. Письмо еще больше усиливало это чувство, поскольку в нем сообщалось о неких неназванных руководителях, которые на словах поддерживают горбачевские реформы, а на деле блокируют их. Горбачев, как утверждал в своем письме Ельцин, привык к псевдореформаторской игре и был в ней соучастником: «Они удобны, и прошу извинить, Михаил Сергеевич, но мне кажется, они [эти люди] становятся удобны и Вам». Автор не собирался гладить адресата по шерстке: «Я неудобен и понимаю это. Понимаю, что непросто и решить со мной вопрос». Если его оставят на прежнем месте, но ничего не изменится, он станет помехой, а «число вопросов, связанных со мной, будет возрастать и мешать Вам в работе». Удивительнее всего для члена коллективного руководства было то, что Ельцин оставил за собой право на односторонние действия. Лучше всего было бы, если бы Горбачев тем или иным способом преодолел лигачевскую косность: «Расшифровать» все это – для партии будет нанесен вред (если высказать публично). Изменить что-то можете только Вы лично для интересов партии». Если читать между строк, то становится ясно, что Ельцин просил Горбачева уволить его второго секретаря, а вовсе не себя самого, и ускорить реформы. Завершающая фраза письма – это ультиматум, содержащий в себе угрозу расширения арены междоусобного конфликта: «Думаю, у меня не будет необходимости обращаться непосредственно к Пленуму ЦК КПСС».

Документ настолько встревожил Горбачева, что он позвонил Ельцину со своей госдачи в Пицунде. Он согласился обсудить письмо в Москве, но хотел отложить встречу до середины ноября, после праздников. Горбачевская неспешность выглядит странно. В такой ситуации можно было бы ожидать, что он поторопится уладить проблему, – не каждый день кандидаты в члены Политбюро просили об отставке. Горбачев настаивает на том, что Ельцин принял его условия. Ельцин пишет, что они договорились встретиться «позже», но он предполагал, что вопрос решится за неделю-другую³⁶. Когда Горбачев с ним не связался, Ельцин заволновался. Он боялся, что Горбачев поднимет этот вопрос на запланированном октябрьском Пленуме ЦК, третьем в этом году, и против него единым фронтом выступят все члены Политбюро³⁷. От главного редактора «Московской правды» Полторанина и других Ельцин получил сведения о том, что Лигачев накапливает информацию и замышляет против него превентивный удар. По указанию Лигачева завотделом пропаганды ЦК Юрий Скляров велел Полторанину подготовить меморандум, в котором «говорилось бы, что Ельцин занимается популизмом, что Ельцин мешает работе и все прочее». Полторанин отказался и обо всем рассказал Ельцину³⁸.

Как будет впоследствии вспоминать Ельцин в беседе со мной, 12 сентября, передав письмо курьеру, он видел для себя два варианта: «Если выведут, тогда я начну уже самостоятельную политическую деятельность… Не выведут – тогда я обращусь через Пленум ЦК»³⁹. Понять его оптимизм сложно. Крестьяне из Басманова или Бутки или свердловские строители могли жить и работать сами по себе – самостоятельно. Но о какой политической независимости можно было говорить в стране, где одна централизованная партия по-прежнему держала в своих руках правительство, репрессивный аппарат, СМИ и экономику? Что касается возможности использовать ЦК в качестве апелляционного суда, Ельцин не мог быть уверен даже в том, что ему дадут слово. Если бы ему удалось выступить, он мог бы получить определенную поддержку, однако для него, как он скажет на пленуме, подстрекать членов ЦК было «кощунственно», и скрыть это было бы невозможно⁴⁰. Ельцин обдумал и третью возможность, о которой упомянул Наине, – написать личное письмо членам Политбюро. Но от этого варианта он отказался: его письмо не повлияло бы ни на кого, кроме разве что Александра Яковлева, секретаря ЦК КПСС, наиболее прогрессивно настроенного приверженца Горбачева⁴¹.

ЦК КПСС собирался два или три раза в год в Свердловском зале Кремля, в построенном в XVIII веке здании № 1, с видом на Красную площадь. Зал представляет собой величественную ротонду высотой 27 м, окруженную легкими коринфскими колоннами с пилястрами и узкой галереей наверху. Пленум, проходивший в среду, 21 октября, был задуман как спокойное мероприятие. Вначале членам ЦК предлагалось прослушать одобренный Политбюро доклад Горбачева, посвященный Октябрьской революции и запланированный на 2 ноября. Партийный ритуал предписывал раннее завершение пленума без всякого обсуждения, после чего должен был состояться приятный совместный банкет. Ельцин сидел в первом ряду. В президиуме, расположенном на возвышении, находились только члены Политбюро, а в зале – члены и кандидаты в члены ЦК и гости. До самой последней минуты Ельцин не был уверен в том, следует ли ему пытаться выступать. Около 11 утра, когда Горбачев подходил к концу своего доклада, Ельцин нацарапал несколько «тезисов» на одной из красных карточек, которые на советских пленумах и съездах использовались для голосования. Он неуверенно поднял здоровую правую руку, но при мысли о выходе на сцену его охватил страх, и он опустил ее. Горбачев указал на Ельцина Лигачеву, который председательствовал на пленуме. Лигачев спросил, хотят ли члены ЦК начинать обсуждение доклада; когда несколько человек отказались, Лигачев безмолвно показал Ельцину, что тот не сможет выступить. Ельцин поднялся второй раз, но Лигачев упорно не желал дать ему слово. И снова вмешался Горбачев: «У товарища Ельцина есть какое-то заявление». Только после этого Лигачев позволил Ельцину выступить.

Почему Горбачев заставил Лигачева отступить? Он должен был знать, что Ельцин не скажет ничего хорошего. Обстоятельства позволяют предположить, что генсек считал, что, разрешив московскому начальнику выступить, он сможет разом убить двух зайцев. С одной стороны, можно будет усилить нажим на партию с целью принятия программы реформ, используя в качестве аргумента то, что постепенные перемены лучше шоковых мер, предлагаемых Ельциным. С другой стороны, Горбачев и его единомышленники в ЦК смогли бы выступить и разоблачить горячность Ельцина, которая могла бы привести к дальнейшим санкциям⁴². Так или иначе, решение Горбачева позволить Ельцину его выступление было шагом не менее авантюрным, чем решение Ельцина выступить.

Для участников пленума крик души Ельцина прозвучал как гром среди ясного неба. Вспоминает Виталий Воротников: «Ельцин не торопясь вышел на трибуну. Явно волнуясь, немного помолчал, потом начал говорить. Сначала несколько сбивчиво, а потом уже увереннее, но без обычного нажима, а как-то полуоправдываясь, полуобвиняя, стараясь сдержать эмоции»⁴³. Горбачев тоже заметил «странную смесь» чувств на лице Ельцина. В очередной раз пытаясь уколоть своего противника, Горбачев написал в мемуарах, что все это было свидетельством «неуравновешенной натуры»⁴⁴.

«Секретный доклад» Ельцина состоял из 900 слов и продолжался всего шесть или семь минут⁴⁵. По форме и впечатлению, произведенному на слушателей, он не напоминал ни речь Перикла над могилами павших, ни Геттисбергскую речь, ни даже исходный секретный доклад Никиты Хрущева на ХХ съезде КПСС, когда тот четыре часа говорил об арестах, пытках и казнях в сталинские времена. Ельцин довольно бессвязно пересказал содержание своего письма от 12 сентября и нескольких выступлений на открытых и закрытых встречах⁴⁶. Обвинения в адрес Лигачева в его речи звучали вперемешку с критикой косной советской бюрократии. Единственным конкретным примером торможения реформ, использованным в выступлении, стало заявление о том, что ему так и не удалось сократить в Москве количество НИИ, что он обещал сделать в 1986 году⁴⁷.

Недостаточную беглость своего выступления и нехватку конкретных подтверждений своих слов Ельцин компенсировал дерзостью и жаром. Он хотел «сказать все то, что есть на душе, то, что есть и в сердце, и как у коммуниста». В выступлении Ельцина были три бомбы. Во-первых, он сразу же заострил вопрос об отношении общества к процессу реформ. «Стала вера как-то падать у людей». Пока результаты не будут соответствовать обещаниям, «мы… перед людьми можем оказаться… с пониженным авторитетом партии в целом». Свою точку зрения Ельцин провозгласил довольно неуклюже, одновременно призывая и исполнять свои обещания, и отказаться от двух-трехлетнего срока, о котором он говорил на Политбюро 15 октября. Вторым моментом стал призыв к внедрению «демократических форм» в советскую политику, особенно внутри КПСС, и осуждение все усиливающегося низкопоклонства перед Горбачевым, которое, по мнению Ельцина, начало напоминать вождизм и культ личности Сталина или Брежнева. Подобные политические деформации, утверждал Ельцин, и привели к поражениям, случавшимся на протяжении тех 70 лет, о которых говорилось в горбачевском докладе.

Выпалив из двух первых орудий, Ельцин перешел к третьему пункту своего секретного доклада, касавшемуся его лично, – повторил просьбу вывести его из состава Политбюро, содержащуюся в письме Горбачеву от 12 сентября, но на этот раз он добавил фразу, произнесенную им в разговоре с женой 10 сентября, но отсутствовавшую в письме, – что будущее его как московского первого секретаря должно решаться МГК, а не только ЦК, что оставило бы ему надежду, уйдя из Политбюро, сохранить положение московского партийного босса. В зале тут же поднялся свист и крики. Ельцин вспоминал, что, когда он сел на свое место, сердце его «гремело, готово было вырваться из груди»⁴⁹.

Кадр за кадром просматривая «негабаритную» жизнь Ельцина, можно сказать, что его монолог был моментом истины. 15 лет спустя, в интервью со мной он, размышляя о своем состоянии во время и после выступления, описывает чувство одиночества и страха: «Это было выражение протеста… Я был настроен довольно решительно, но мне не хватало именно поддержки… Оказывается, что я один против всей этой армады, всей махины коммунистической, их кагэбэшной системы»⁵⁰. Конечно, в этих словах есть доля преувеличения, но невозможно отрицать, что Ельцин искушал судьбу. Хотя после его выступления в зале раздались крики о том, что он одержим тщеславием, этот взрыв был вызван не одной только жаждой власти. Поскольку разрядить обстановку в такой ситуации было невозможно, было заранее понятно, что ослушника ожидает кара. Как в начале ноября Анатолий Черняев сухо сказал Горбачеву, Ельцин «вряд ли метил на самые первые места (ума хватает, наверное, на это не рассчитывать)»⁵¹.

Учитывая сложившуюся советскую практику, опасно было даже давить на Горбачева с тем, чтобы он изменил политику. Вдобавок, у бесшабашного Ельцина не было ни конкретной программы, ни четко определенных идей. Его ощущение, что Горбачев действует слишком робко, а он должен изменить его позицию, основывалось на каком-то почти кошачьем инстинкте, а не на идеологии. Горбачев же по-прежнему твердо стоял на идеях марксизма-ленинизма. В тот момент и на протяжении последующих четырех лет если он и реагировал на сигналы, посылаемые ему инстинктами, то инстинкты эти были, продолжая метафору, собачьими – поддающимися дрессировке, тянущимися к знакомому, к тем стереотипам, что ранее приносили вознаграждение⁵².

Когда Ельцин начинал действовать по наитию, он вел себя так, как уже не раз бывало в прошлом, когда он выходил за пределы сценариев выживания, долга, успеха и испытания и в нем пробуждался дремлющий сценарий бунта. В «Исповеди на заданную тему» он проводит параллель с одним актом неповиновения, имевшим место в его юности, когда он якобы выступил на собрании в березниковской семилетней школе. В актовом зале он попросил слова, «почти как на октябрьском Пленуме ЦК»⁵³, и заявил перепуганным родителям и учителям, что его классная руководительница не справляется со своими обязанностями. Но Свердловский зал Московского Кремля был куда более подходящей сценой для мятежа, чем актовый зал железнодорожной школы № 95 в неприметном городке Березники. И хотя в 1987 году Ельцин сосредоточился на своем непосредственном начальнике Лигачеве (как в 1946 году – на учительнице), он в этот раз метил и в «директора школы». В 1956 году Хрущев в своем секретном докладе говорил о сталинском прошлом и пытался снять с нового руководства ответственность за эти преступления. Доклад Ельцина был посвящен горбачевскому настоящему, в нем делалась попытка возложить ответственность за провал реформ на конкретного человека и его приближенных.

Когда Ельцин вернулся на свое место, микрофон взял Горбачев. По словам заведующего общим отделом ЦК Валерия Болдина, он был «вне себя от ярости» и пытался скрыть досаду из-за выходки Ельцина и его слов о низкопоклонстве приближенных перед Генеральным секретарем⁵⁴. Но у Горбачева еще оставалась некоторая свобода маневра. Он мог проявить чуткость и попросить Ельцина разъяснить свою позицию. Он мог оспорить некоторые тезисы его речи. Ельцин обвинил Горбачева в том, что тот предпочитает слово делу, – то же самое можно было сказать и о выступлении Ельцина. Наконец, мог он и просто обмануть своего противника, предложив обсудить все при личной встрече или вынести этот вопрос на Политбюро. Но он так не поступил, и это доказывает, что к моменту завершения ельцинской речи Горбачев склонился к тому, чтобы отплатить своему нахальному подчиненному его же монетой.

Горбачев с возмущением отверг предложение Ельцина о том, чтобы его судьбу решала Московская партийная организация: «Может, речь идет об отделении Московской парторганизации?.. Получается вроде желание побороться с ЦК». В условиях «демократического централизма», основы которого были заложены Лениным и Сталиным, местные и региональные руководители работали на благо всей партии и полностью подчинялись воле верхов. Московский комитет просто не мог выбирать себе руководителя без одобрения Политбюро и аппарата ЦК⁵⁵. Затем Горбачев предложил высказаться присутствовавшим, дав сигнал о том, что критика своенравного Ельцина будет только приветствоваться⁵⁶.

Против Ельцина выступили девять членов Политбюро, среди которых были Лигачев, премьер Рыжков, Виталий Воротников, Эдуард Шеварднадзе (горбачевский министр иностранных дел) и Виктор Чебриков (председатель КГБ). Все с готовностью и даже с радостью обвиняли Ельцина во всех грехах, хотя позднее Рыжков и другие выражали недовольство Горбачевым в связи с тем, что тот не рассказал им о сентябрьском письме Ельцина⁵⁷. Затем против Ельцина выступила череда из 15 чиновников и двоих рабочих. Показательная порка продолжалась четыре часа – с перерывом, во время которого Ельцин остался в полном одиночестве, а несколько членов комитета подошли к Горбачеву с требованием исключить Ельцина из состава ЦК. Горбачев отказался⁵⁸. Некоторые из тех, кто работал с Ельциным давно (в частности, его преемник по Свердловскому обкому Юрий Петров и Аркадий Вольский, пытавшийся перетащить Ельцина в Москву еще при Андропове), не стали выступать против него, несмотря на предложение генсека. Другие же (московский «мэр» Сайкин, член Политбюро Александр Яковлев, свердловчанин, а ныне первый партийный секретарь Казахстана Геннадий Колбин и академик Георгий Арбатов) даже проявили к нему определенное сочувствие, несмотря на связанный с этим риск. Смелее всех выступил Сайкин. Он дистанцировался от выступления Ельцина и подчеркнул, что не был в курсе его планов (он только что прилетел из Пекина), но при этом отметил, что за период с 1985 года в Москве были достигнуты значительные успехи и что все это время Ельцин «трудился день и ночь»⁵⁹. Все остальные выступления были либо укоризненными, либо откровенно обвинительными. Все это было для Пленума ЦК опытом не менее новым, чем сам ельцинский экспромт. Со сталинских времен все те, кто выступал на пленуме, сообщали о своих планах за несколько недель до заседания и предварительно представляли тексты своих речей для утверждения в Секретариат.

Лигачев взял на себя инициативу в обсуждении и поинтересовался, почему Ельцина не было слышно на многих заседаниях Политбюро; по-видимому, он намекал, что все это время Ельцин подло собирал материалы для своего выступления на пленуме⁶⁰. Если ядовитую реакцию Лигачева предвидеть было нетрудно, то некоторые удары поразили Ельцина гораздо сильнее. Позже он говорил, что на пленуме столкнулся с «предательством»⁶¹. Он не ожидал, что против него выступят несколько региональных руководителей, Яков Рябов и члены Политбюро Рыжков и Яковлев. Борис Коноплев, первый секретарь из Пермской области, где прошло детство Ельцина, назвал выступление Ельцина «или незнанием жизни, или попыткой просто увести нас в сторону, исказить положение». Земляк Рябов, который в 1960–1970-х годах был шефом и покровителем Ельцина в Свердловске, а ныне занимал пост Посла СССР во Франции, сказал, что не должен был рекомендовать его для работы в партийном аппарате и что следовало вовремя разглядеть свойственную ему «манию величия»⁶². Рыжков повторил как попугай обвинения Лигачева и дополнил их замечанием о ельцинском «политическом нигилизме» и желании расколоть Политбюро. Яковлев отметил, что Ельцин продемонстрировал панические, «мелкобуржуазные настроения» и «упоение псевдореволюционной фразой». Михаил Соломенцев, поддержавший Ельцина в 1985 году, теперь упрекнул его в склонности к злопамятности, сравнив при этом со снежным комом, который цепляет на себя мелкий мусор, лежащий под снегом. Воротников, который также прежде был сторонником Ельцина, выразился по-другому: «На заседаниях Политбюро, Борис Николаевич, ты в большей части действительно отмалчивался. Вот какая-то маска на лице все время у тебя… Ведь он же не был таким, когда работал в Свердловске… А здесь вот надел на себя маску. Всем недоволен, все какое-то чувство неудовлетворенности всем и вся». Председатель КГБ Чебриков обвинил бунтаря в том, что он «не полюбил москвичей» и болтал с иностранными журналистами⁶³.

Тон выступлений был патерналистским и поучающим. Когда в конце заседания Ельцин пристыженно попытался оправдаться, Горбачев прервал его на полуслове: «Борис Николаевич, ты что, настолько политически безграмотен, что мы ликбез этот должны тебе организовывать здесь?» – «Нет, сейчас уже не надо», – с запинкой ответил Ельцин. Затем Горбачев с важным видом указал Ельцину на его «гипертрофированное самолюбие» и ребяческую потребность в том, чтобы вся страна «вращалась вокруг твоей персоны», как это было в Москве после 1985 года. Несколько выступивших обвинителей посоветовали Ельцину хорошенько обдумать все, что произошло на пленуме, и извлечь из этого урок, осознав собственную «политическую незрелость». Шеварднадзе, который после Яковлева был самым либеральным членом Политбюро, уличил Ельцина в «безответственности» и «примитивности» его позиции. Председатель советских профсоюзов Степан Шалаев заявил, что Ельцину следует с вниманием отнестись к Лигачеву, аппарат которого был «огромной школой для каждого коммуниста, который принимает участие в их работе»; эта мысль была подхвачена и Рыжковым. Сергей Манякин сказал, что Ельцин тянул время со вступлением в партию в 1960-х годах и никогда не был надлежащим образом закаленным коммунистом и гражданином; Лигачев совершил ошибку, слишком мягко относясь к Ельцину и не «ударив кулаком по столу» при его выходках⁶⁴.

В заключительном слове Ельцин назвал пленум «суровой школой… для меня за всю жизнь». Он попытался на ходу переформулировать несколько своих предложений в примирительной форме, сказав, например, что, говоря о восхвалении Горбачева, имел в виду всего «двух-трех товарищей». Ельцин признал, что в итоге согласен с оценкой своего выступления: «То, что я подвел Центральный Комитет и Московскую городскую организацию, выступив сегодня, – это ошибка». Затем Горбачев спросил, способен ли Ельцин продолжать свою работу, тем самым показав, что готов к примирению, если Ельцин возьмет свои слова обратно. Ельцин на это не согласился и снова повторил, что просит освободить его от обязанностей кандидата в члены Политбюро и первого секретаря МГК. В ответном слове Горбачев назвал выступление Ельцина «политически ошибочным» и призвал Политбюро и МГК собраться, чтобы рассмотреть его заявление об отставке⁶⁵. Ельцин, как и все остальные, проголосовал за эту резолюцию.

Все же еще оставалось время на то, чтобы как-то замять скандал. Через несколько дней собралось бюро горкома. На заседании Ельцина осудили за то, что он выступил, не посоветовавшись с товарищами, но в резолюции говорилось, что ему следует разрешить остаться на посту первого секретаря. Сообщить об этой резолюции Горбачеву члены бюро поручили Сайкину, пользовавшемуся самой хорошей репутацией. Тем не менее генсек решил, что дело закрыто, и не захотел с ним встретиться. Ельцин присутствовал на заседании Политбюро 31 октября, где снова просил прощения за свое выступление десятью днями раньше. В своих мемуарах он об этом не упоминает. В Политбюро он сообщил собравшимся, что согласен с предложением бюро МГК и готов остаться московским руководителем:

Горбачев выслушал его абсолютно бесстрастно⁶⁶.

3 ноября Ельцин послал Генеральному секретарю письмо, в котором повторил свою просьбу. Горбачев посоветовался с несколькими членами Политбюро и позвонил ему, чтобы отказать без долгих рассуждений. Он был сыт по горло выходками Ельцина. Возникла и новая проблема: Ельцин не дезавуировал фальшивые выдержки из своего выступления 21 октября, которые просочились в московскую и иностранную прессу. «Он [Ельцин] явно начинает уже ощущать себя «народным героем», – сказал Горбачев своим помощникам⁶⁷. За его словами скрывалось беспокойство по поводу того, что мнение Ельцина разделял и народ.

Ошеломляет то, насколько близки к компромиссу были эти два гладиатора! 21 октября, даже после того, как Ельцин отказался отозвать свое прошение об отставке, Горбачев заявил пленуму, что должность руководителя Московской партийной организации вполне Ельцину по силам, если он «сможет сделать выводы» и хорошо работать⁶⁸. Ельцин смиренно признал свою неправоту и 31 октября, и 3 ноября. 10 ноября Анатолий Черняев в письме рекомендовал Горбачеву сохранить Ельцина в рядах своих союзников, проявив великодушие и приверженность реформам, и не превращать его в отверженного⁶⁹. Ельцина можно было оставить главой Московской партийной организации, мягко его отшлепав, а не отлупив изо всех сил. Его вполне можно было заставить подписать пакт о ненападении, выведя из состава Политбюро (к чему он и стремился уже с сентября) и оставив возможность для возвращения. Если бы это было сделано, как признался мне Ельцин в интервью в 2002 году, «тогда история могла бы повернуться в другую сторону»⁷⁰.

7 ноября, в годовщину Октябрьской революции, Ельцин стоял на трибуне Мавзолея рядом с другими советскими лидерами, принимая военный парад и демонстрацию трудящихся. Приехавший в Москву Фидель Кастро, которого восхитило мужество Ельцина (впоследствии он будет с презрением относиться к проводимой им политике), от всей души его обнял. На кремлевском приеме для дипломатического корпуса, как писал посол США Дж. Мэтлок, Ельцин стоял в стороне от своих коллег по Политбюро. «На его лице играла глуповатая улыбка, он периодически переминался с ноги на ногу, как школьник, наказанный учителем»⁷¹.

Во время выходных по случаю праздника Ельцин, теперь руководствуясь своим базовым сценарием выживания, собрал у себя всю семью, чтобы обсудить свое бедственное положение. Отправят ли его работать в промышленность, сошлют ли в Свердловск или случится что-нибудь похуже? Переживаемое им напряжение вылилось наружу в нездоровой форме 9 ноября. Окровавленного Ельцина нашли в комнате отдыха горкома на Старой площади. «Скорая помощь» доставила его в ЦКБ (Центральную клиническую больницу – главную больницу кремлевской сети) на Мичуринском проспекте. Ельцин распорол себе левую сторону груди и живота канцелярскими ножницами. Выбор орудия и поверхностный характер раны, которую не пришлось даже зашивать, показывают, что это, скорее, было проявление гнева, гнетущего чувства бессилия и, возможно, ненависти к себе, чем попытка самоубийства. В больнице Ельцин сказал врачам, что у него был «срыв», что его мучили головные боли, боли в груди и учащенное сердцебиение: «Видимо, организм не выдержал нервного напряжения»⁷². Наина Ельцина была настолько озабочена психическим состоянием мужа, что приказала его главному телохранителю, Юрию Кожухову, еще до выписки Ельцина из ЦКБ убрать из дома и с дачи охотничьи ножи, оружие и стеклянные предметы. Подруге она призналась, что приняла меры и против возможной попытки покончить с собой с помощью сильнодействующих лекарств⁷³.