В 1887 году здесь несколько месяцев жил Ленин, исключенный из местного университета за революционную деятельность. В 1932 году в Казани проживало 250 тысяч человек. Ельцины устроились плотниками на «Авиастрой». Эта организация занималась строительством авиационного завода в деревне Караваево, в 8 км к северу от Казанского кремля. Завод должен был производить военные самолеты по проекту выдающегося авиаконструктора Андрея Туполева⁵². У строителей же были только заступы и мотыги, тачки и ручные орудия. Николай скоро стал бригадиром, строил жилье, склад оборудования и мастерские в сборочном ангаре. Можно предполагать, что вечерами он учился в техникуме для строительных рабочих⁵³. Клавдия с малышом жили вместе с мужем в бараке № 8 в поселении на реке Сухой. Русский барак – это ветхая деревянная постройка, либо разделенная на отдельные спальни вдоль длинного коридора, либо нет; но Сухой барак относился к первому типу. Николай с женой и сыном получили отдельную семейную комнату, холостяцкая комната Андриана располагалась по соседству. Клавдия и Борис, «как кочевники», весной уезжали в Бутку, а когда выпадал снег, возвращались в Казань. Так они несколько лет и курсировали между деревней и городом, что было вполне обычно для России XIX – начала XX века⁵⁴.

27 апреля 1934 года (а не в 1937 году) мир молодой семьи перевернулся. Оперуполномоченные ОГПУ вместе с комендантом барака схватили Николая и Андриана Ельциных, бросили их в «черный воронок» и отправили в казанский тюремный изолятор. В протоколе задержания говорилось, что в их комнатах были найдены только предметы мебели, несколько писем и паспорта⁵⁵. Шесть рабочих «Авиастроя» из крестьянских семей с Урала и Поволжья находились под наблюдением с января 1934 года. Чекисты дали им общее кодовое название – «односельчане». Так называли людей из одной деревни, но эти приехали из разных мест. Кроме братьев Ельциных, под подозрение попали Прокофий Гаврилов и его сын Иван, оба – русские из другого уральского округа, а также удмурт Василий Вахрушев из Удмуртии и Иван Соколов, русский из Татарии. В деле был собран компромат из их родных деревень и от плотников, работающих в бригаде Николая. После трех недель следствия против всех выдвинули обвинение в «антисоветской агитации и пропаганде» – преступление, которое подпадало под десятый пункт одиозной 58-й статьи Уголовного кодекса РСФСР. 23 мая судебная тройка ОГПУ рассмотрела дело № 5644 и признала всех виновными. Пятерых из шести (братьев Ельциных, Гавриловых и Вахрушева) приговорили к трехлетнему сроку в исправительно-трудовых лагерях с учетом месяца, проведенного в заключении; Соколов был признан организатором и получил пять лет. Если бы они попали в лапы тайной полиции в 1930–1931 годах или после 1935 года, то наверняка были бы замучены и казнены⁵⁶.

Следствие и суд были откровенной пародией, в миниатюре отразившей свойственную той эпохе паранойю. Из расследования Алексея Литвина ясно, что обвиняемые не скрывали «недовольства существующими на стройке порядками»⁵⁷. Это дало ОГПУ основания для преследования. Кроме того, арест должен был послужить средством устрашения остальных рабочих. Как говорилось в формальном обвинении, эти шестеро исподтишка воспользовались имевшимися трудностями в питании и снабжении. Они жаловались на скудость продуктовых рационов, на то, что их кормили гнилым мясом, запрещали праздновать православную Пасху, вычитали из заработка деньги за государственные облигации и требовали жертвовать средства на помощь коммунистам, томившимся в тюрьмах Австрии. Однако следователи ОГПУ стремились придать обвинению политический характер и заставили рабочего из Басманова, Сергея Кудринского, дать показания о кулацком происхождении Ельциных и о том, что 22-летний Андриан говорил, что народу было бы лучше, если бы началась война и советское правительство было бы свергнуто. Николаю Ельцину подобных слов не приписывали, хотя именно в их с Клавдией комнате в несчастном бараке № 8 якобы велись все подрывные разговоры. Более всего заинтересовали следователей показания плотника-татарина Максима Отлетаева, сообщившего, что Николай не давал рабочим читать вслух советские газеты на стройплощадке «Авиастроя». В деле говорится, что следователь организовал Николаю и Отлетаеву очную ставку, во время которой допрашивал Ельцина по этому и другим обвинениям.

Следователь: Говорили Вы Отлетаеву «не читай газету, все равно ничего там не поймешь» и потом изорвали ее?

Ельцин: Говорить, что в газете ничего нет… Я этого не говорил. Что касается газеты, вырванной из рук Отлетаева, делал я это не с намерением.

Следователь: Говорили Вы о том, что сидящим в тюрьмах капиталистических стран рабочим помогать не нужно?

Ельцин: Точно не помню. Но, видимо, я это сказал с простого ума.

Следователь: А в смысле общественного питания, когда был плохой обед?

Ельцин: Это мы обсуждали в своей бригаде, когда обед был неважный⁵⁸.

Подобные ответы и категорическое отрицание какого бы то ни было нарушения закона, подкрепленные его подписью на обвинении, были лучшей тактикой в змеиной яме ОГПУ. То, что в 1934 году Николай Ельцин испытывал разочарование в советской власти, было несомненно. Он пережил разрушительные последствия коллективизации, был вынужден покинуть родные края и отправиться на заработки в город, его семья и родня со стороны жены были раскулачены. Но в разряд врагов он попал из-за выражения недовольства на «Авиастрое». Николай считал, что чтение газет снижает производительность труда, а это было противно его натуре⁵⁹. Они с братом, в отличие многих других в сталинские времена, отказались сотрудничать с тайной полицией. Когда представители ОГПУ пришли к ним с предложением, оба решили прикидываться обычными сельскими дурачками, что Николай и продемонстрировал во время допроса. В протоколах ОГПУ, отосланных в лагерь, говорилось, что оба «непригодны к вербовке», не могут использоваться в качестве стукачей и что за ними следует устроить «агентурное обслуживание»⁶⁰.

В ночь, когда арестовали его отца, Борис плакал, пока не заснул. В своей книге «Записки президента» он пишет: «Я маленький, еще не понимаю, в чем дело. Я вижу, как плачет мама и как ей страшно. Ее страх и ее плач передаются мне»⁶¹. Мать с сыном подвергались большому риску: после того как Николаю был вынесен приговор, комендант собрался вышвырнуть их из барака «Авиастроя». Их пожалел добрый самаритянин, 60-летний фельдшер, ветеран Первой мировой войны, Василий Петров, который был сокамерником Николая в ожидании суда. Он попросил свою жену Елизавету и дочь Нину помочь Клавдии. И они помогли. Они пришли за Клавдией и ее сыном, когда те сидели в коридоре, выброшенные из своей комнаты, и забрали их к себе, в свой дом на Шестой Союзной улице. Клавдия Васильевна с трудом зарабатывала на жизнь, устроившись швеей на казанскую швейную фабрику, где в вечерней школе она научилась читать и писать; кроме того, она подрабатывала помощником пекаря на хлебозаводе № 2. В 1990-х годах Нина вспоминала, что мальчик был «худенький, тихий, послушный». «Скажет ему мама: я пошла на работу, сиди тихо, он и не пикнет… Игрушек не было никаких – одна кукла, и ту трогать не разрешалось, только смотреть. Но дети есть дети – Боря из дров строил пирамиды, такие вот игрушки… Зимой мы с ним на салазках кататься любили»⁶². В 1936–1937 годах Борис посещал казанский детский сад, по всей вероятности принадлежавший хлебозаводу⁶³.

Николай Игнатьевич был этапирован в Дмитлаг (Дмитровский ИТЛ) на канале Москва – Волга – пожалуй, самом грандиозном, «фараонском» проекте сталинского ГУЛАГа. Этот канал, по размерам сходный с Суэцким, должен был обеспечить столице доступ к волжской воде и сделать ее центром судоходства. Николай работал чернорабочим и плотником. Условия труда были тяжелыми и чрезвычайно опасными. На стройке трудились почти 200 тысяч заключенных. В одном только 1933 году от холода, болезней и несчастных случаев погиб каждый шестой, так что за три года срока у Николая были равные шансы выжить или умереть⁶⁴. Но он выжил и был освобожден за семь месяцев до окончания срока. Алексей Литвин убежден, что освобождение стало результатом сделки: Николай согласился после Дмитлага работать на «ударной стройке» в Березниках, и в бланке о его уходе пишется, что он отбывает в Березники⁶⁵. Почему же Николай не поехал прямо туда?

В октябре 1936 года Николай Ельцин приехал в Казань, где у Петровых воссоединился с женой и сыном. В домовой книге было записано, что он «временно безработный», то есть не имел официальной работы на государственном предприятии в 1936–1937 годах. Должно быть, он зарабатывал на хлеб в частном секторе. Возможно, он снова поступил в строительный техникум, где учился до ареста⁶⁶. Еще одна причина оставаться в Казани – вторая беременность Клавдии. Михаил Ельцин родился в июле 1937 года. Шестилетний Борис стал его крестным отцом. А сразу после крещения, 31 июля, все четверо отправились в Березники, уложив все свое имущество в один фанерный чемодан. Василия Петрова освободили из заключения, он скончался в ноябре 1937 года; его вдова дожила до 1966 года, а дочь Нина до 2002 года. Петровы переписывались с Клавдией Ельциной, но в годы войны потеряли связь друг с другом. В знак благодарности жена Бориса Ельцина, Наина, в 1999 году разыскала Нину, уже старуху, и купила ей двухкомнатную квартиру в Казани на средства, полученные от издания книг Ельцина. В 2006 году, приехав в Казань, она возложила цветы на могилу Нины⁶⁷.

Город-фабрика Березники, куда Ельцины переехали в 1937 году, расположен на западной, европейской стороне Уральского хребта в верховьях Камы – в 640 км к северо-востоку от Казани, которая стоит на том месте, где текущая на юг Кама впадает в Волгу, и на 160 км севернее большого города Пермь. Город славится соляными шахтами. Богатые новгородские купцы Строгановы еще в ХVI веке начали добывать неочищенную поваренную соль сначала в устье маленькой реки Зырянки на левом берегу, а потом на правом берегу, в районе города Усолье. Добытую соль очищали путем сушки и вываривания. В XVIII веке соляная промышленность пришла в упадок, поскольку из бассейна Волги начали поставлять более дешевую продукцию. В XIX веке в получаемом здесь рассоле были обнаружены примеси хлорида кальция и магния; эти вещества выделяли с помощью аммония и использовали при производстве удобрений, промышленных химикатов и в фармацевтике. В 1883 году бельгийская компания «Сольвай» и русский кораблестроитель Иван Любимов построили в деревне Чуртан завод по производству соды. После 1917 года коммунисты оценили возможности этого округа. В 1920-х годах здесь был открыт первый российский радиевый завод. В первую пятилетку Березники и окрестности стали центром советской химической промышленности – «республикой химии», как говорили в то время. Город Березники официально образовался в марте 1932 года, объединяя Чуртан с еще четырьмя деревнями на соляных отмелях на левом берегу Камы и Усольем, которое в 1940 году выделилось в самостоятельный город.

Вполне в духе времени, в городе имелась собственная колония, входившая в лагерный комплекс на слиянии Камы и Вишеры, – аванпост ГУЛАГа на Урале. Заключенные лагеря на Адамовой горе в мае 1929 года были направлены на строительство Березниковского калийного комбината, корпуса которого опирались на деревянные сваи, забитые в болото. В начале 1930-х годов здесь работало 10 тысяч человек. Заключенные были нужны, потому что свободные рабочие не хотели ехать в Березники, где не хватало жилья и пищи, а в 1930 году разразилась эпидемия тифа. По мере того как ОГПУ, в 1934 году переименованное в НКВД, отправляло узников на новые стройки, их место занимали другие рабочие – бывшие заключенные или ссыльные, находившиеся под надзором. «Основной массой строителей города были ссыльные и переселенцы – раскулаченные крестьяне из Центральной России, Татарстана, Украины, политически ненадежные элементы, контрреволюционеры, интеллигенты и т. д. Позднее [во время Великой Отечественной войны] к ним присоединились [сосланные] волжские немцы, крымские татары и т. д.»⁶⁸. Те, кто управлял Советским государством, считали Березники подходящим местом для «отбросов» общества.

Старший брат Николая Ельцина, Иван, уже жил в Березниках. Его послали сюда на принудительные работы в 1935 году за «подрыв» плана хлебозаготовки в Бутке (он не смог выполнить норму сдачи, несмотря на то что продал все, что имел, чтобы покрыть недостачу). Иван состоял на учете в НКВД; в тюрьму его сажать не стали. Еще в 1936 году к Ивану в Березники переехала их овдовевшая мать, Анна, похоронившая мужа в Надеждинске. Вскоре из Бутки и Дмитлага приехали Дмитрий и Андриан Ельцины. В 1937 году Николай получил работу на «Севуралтяжстрое» (Северо-Уральском строительном тресте тяжелой промышленности) и был назначен на калийный комбинат. Как бывший заключенный, вплоть до середины 1950-х годов он не мог жить в Перми, Свердловске и других крупных городах СССР, а также вступать в коммунистическую партию. С учетом этих ограничений, в остальном он и его семья вели вполне среднестатистическую советскую жизнь, их не трогали. Николай Ельцин был реабилитирован по обвинениям 1934 года лишь 15 июля 1989 года, комиссией, созданной при Горбачеве; к тому времени его уже двенадцать лет не было в живых⁶⁹.

Для развития личности Бориса Ельцина важны не столько сами события, сколько его реакция на это нагромождение несчастий. До объявления гласности в 1980-х годах цензура и политический конформизм не позволяли открыто говорить о трагедиях советского прошлого. Но снятие запретов извне не сняло запретов внутренних. Клавдия Ельцина беседовала с Андреем Горюном как раз тогда, когда советскую историю обсуждали предельно откровенно, и все же она не стала рассказывать об аресте мужа и своих злоключениях в Казани. Еще более удивительно, что она не упомянула о судьбе родителей и о длительном времени, проведенном ими в Надеждинске/Серове. Возможно, пожилая женщина о многом забыла, но трудно поверить, что она не помнила о судьбе собственных матери и отца, с которыми оказалась разделенной на долгие одиннадцать лет. Спустя полвека после этих событий Бориса Ельцина нельзя упрекать в том, что он не смог вспомнить, сколько лет ему было, когда арестовали отца, но человек не может так легко забыть, что полученный отцом срок измерялся не месяцами, а годами. В «Исповеди на заданную тему» Ельцин ничего не написал о Казани, хотя в автобиографических записях 1960–1970-х годов, хранящихся в архивах КПСС, он перечисляет Казань среди мест своего проживания⁷⁰. Позже, во втором томе мемуаров «Записки президента» и во время поездок в Казань в период своего президентства и после, на пенсии, он уже говорил о том, что жил здесь⁷¹. У него остались лишь обрывочные воспоминания об Игнатии Екимовиче, хотя он не мог не запомнить Анну Дмитриевну – бабушка умерла в Березниках, когда Борису было десять лет. Даже если Борис плохо помнил родственников по отцовской линии, он знал, что родители его матери происходили из Басманова и Бутки и что до 1945 года, когда они приехали в Березники и поселились в доме его родителей, они томились в одном из уголков архипелага ГУЛАГ. Ельцин не написал об этом в «Исповеди», несмотря на то что книга вышла в свет в тот момент, когда он боролся за место в российском парламенте и подобная история семьи могла бы быть ему весьма полезна. Да и в «Записках президента», вышедших в постсоветском 1994 году (третий том «Президентского марафона» рассказывает исключительно о событиях 1990-х годов), он избегал писать о судьбе дедов и бабушек. Дело здесь не только в том, что его воспоминания о давних событиях со временем стали смутными, – Ельцин, как и его мать, вспоминал лишь избирательно.

Чем же объясняется такая амнезия? Скорее всего, определенную роль здесь сыграл ложный стыд из-за конфликта с власть имущими, укорененный в сознании Ельциных советским воспитанием и пропагандой⁷². Кроме того, нельзя забывать и о чувстве меры – душевном барометре скорби. Хотя Клавдия Васильевна посвятила журналиста Горюна в обстоятельства горестной смерти своего свекра, для нее было немыслимо говорить в том же тоне о своих родителях, которые вышли из чистилища живыми. Еще одно явление, симптоматичное для того времени, – это заговор молчания внутри родительской семьи Ельцина. Племянник Николая и Клавдии, приехавший из Бутки и проживший с ними два года в конце 1950-х годов, ни разу не слышал, чтобы кто-то говорил об аресте Николая, и в беседе со мной в 2005 году в Бутке он клялся, что вся эта история – сплошной вымысел⁷³. О заключении отца Ельцин пишет в «Записках»: «Отец никогда об этом не говорил со мной. Он вычеркнул из своей памяти этот кусок жизни, как будто его не было. Разговор на эту тему у нас в семье был запрещен». Когда я спросил его об этом, он повторил все почти дословно⁷⁴. В автобиографии, написанной Николаем в Березниках, не упоминается об ОГПУ и Дмитлаге⁷⁵. Клавдия Ельцина была более разговорчивой и эмоциональной. Побеседовав с ней, Горюн пришел к выводу о том, что она «чувствовала себя пострадавшей безвинно» и она «не могла не рассказать детям… о трагических событиях тридцатых годов»⁷⁶. В 2002 году я спросил у Ельцина, не относилась ли его мать к воспоминаниям о бедах семьи более непримиримо, чем отец. Тот кивнул, но в детали вдаваться не захотел. Тем не менее он дал понять, что ему было известно о несчастьях Ельциных и Старыгиных: «Я раскулачивания не одобрял про себя, не поддержал. Мне было обидно за деда [Старыгина], которого я любил, за отца, за маму»⁷⁷. Но переживать и говорить об источнике боли – это совершенно разные вещи.

Мы можем поверить Ельцину на слово, когда он говорит, что до того момента, когда в 1990-х годах ему в руки попали следственные материалы ОГПУ на Николая Ельцина, многие подробности преследования его семьи были ему неведомы. В «Записках» он пишет, что если бы знал все это раньше, то понял бы «банальный ужас» сталинизма и его жизнь могла бы «повернуться по-другому»⁷⁸. Это звучит несколько сомнительно, поскольку Ельцин знал о том, что творилось в полицейском государстве, и в общих чертах был осведомлен о том, что случилось с его родными. Иной политический поворот в Советском Союзе в 1930–1940-х годах был невозможен. На Урале, как и во всей России и СССР в целом, распространялись рассказы о преступлениях вредителей и шпионов. В 1937 году вся уральская партийная верхушка во главе с Иваном Кабаковым была репрессирована за принадлежность к «контрреволюционному центру правых и троцкистов». Чиновников, интеллигентов, инженеров и директоров заводов арестовывали тысячами. Агитпроп подталкивал граждан к анонимным доносам на родственников и знакомых. «Привлекали к ответственности и тех людей, которые допускали неосторожные высказывания о советской действительности, поддерживали отношения с друзьями или родными, осужденными как «враги народа»⁷⁹. В 1937 году и в первые девять месяцев 1938 года, когда Пермский регион еще входил в Свердловскую область, большинство приговоренных к казни политзаключенных для исполнения приговора привезли в областной центр. На расстрельном поле западнее Свердловска за 21 месяц было расстреляно около 7 тысяч мужчин и женщин, проживавших в этих местах (Пермь, Березники и др.), то есть в среднем по 11 человек в день. В 1990-х годах на этом поле был установлен мемориальный крест⁸⁰.

Для тех, кто вырос в тени такого варварства (а Ельцин относится именно к этому поколению), внутренний запрет на воспоминания о терроре стал психологическим защитным механизмом и гарантией от негативных последствий болтовни на эти опасные темы. Проблема заключалась в том, что за годы и десятилетия этот механизм подавления питал сам себя. Чем позже были признаны страдания старшего поколения, тем сложнее было объяснить атмосферу безмолвия и тем дороже стало освобождение от лжи и продвижение вперед.