Конечно, парадным входом пользуется исчезающе малое число посетителей. Но разве это обычный дворец и разве здесь могут действовать стандартные правила? Кассария – логово некроманта, обитель тьмы, приют мертвецов, во всяком случае, так пишут в газетах.

И вместо того чтобы обходить это страшное место десятой дорогой, все рвутся сюда, будто тут медом намазано. Заходите, люди добрые, берите, что хотите. Можете вдобавок немного подпортить нам жизнь. Мы и так жутко процветаем.

И эти, охранники, называется – тоже регулярно хлопают ушами, вместо того чтобы учинять показательные расправы.

Тут Такангор окинул взглядом вновь прибывшего и немного снизил уровень претензий к страже замка. Учинить показательную расправу над тем, кто стоял сейчас у дверей, согласился бы редкий чудак вроде него самого, Думгара, Мадарьяги или судьи Бедерхема. Иных добровольцев пришлось бы вербовать под страхом смертной казни. Возможно – мучительной.

Незнакомец определенно являлся вельможей. Голубая кровь – штука несомненная. Благородное происхождение трудно скрыть и так же трудно изобразить. Самозванец рано или поздно дает петуха. Ему невозможно представить то, что аристократ считает само собой разумеющимся. Такангор смотрел на пришельца и понимал, что сердце Мунемеи растаяло бы при встрече с ним.

Статный, с царственной осанкой, прямой спиной и широкими плечами, развернутыми как крылья перед полетом; с гордо посаженной головой благородной лепки; тонкими чертами лица и сильными, холеными руками – этот человек был прекрасен.

Грива длинных белых волос свободно ниспадала на широкий отложной воротник (драгоценные гриомские кружева по полторы сотни рупез за локоть). Легкая улыбка блуждала на изумительно очерченных губах. Брови изгибались, как натянутый лук, а на белоснежном, мраморном лбу ни время, ни испытания не сумели прочертить ни единой морщины. Наряд его был великолепен, строг и изыскан – черное с серебром и лиловые шелковые шнуры на рукавах и штанах. Он небрежно опирался на массивную трость с золотым набалдашником. И только глаза его – вернее, черные провалы, где плескался мрак, – не соответствовали общему впечатлению.

Незнакомец располагал к себе; мертвые глазницы внушали ужас.

– Добрый вечер, друг мой, рад этой встрече, – сказал Мадарьяга, подходя к нему. – Господа, позвольте представить – его светлость князь Гуго ди Гампакорта, собственной персоной.

Зелг собрался было сказать что-нибудь вроде «Рад видеть вас, князь, в моем замке», но внезапно спохватился. Его, как и всех присутствующих, совершенно заворожили две маленькие темные бездны, в которых – или это только казалось? – вспыхивали временами огненные искры. Но молодой герцог представил себе, как больно может быть незрячему всякий раз слышать слово «видеть», и он прикусил себе язык.

– Милости прошу, – сказал он после долгой паузы, отыскав самую нейтральную фразу. – Вы появились весьма своевременно, князь. Признаться, я не знаю, что и думать. Может, вы прольете свет на запутанную историю о споре между лордом Таванелем и его собственной душой.

И опять мысленно обругал себя последними словами. Стоило ли напоминать о свете тому, кто обречен на блуждание в вечной тьме?

– Позволите присесть? – спросил князь, и Такангор, не отводивший от него заинтересованного взгляда, подивился звуку его голоса.

Так мог звучать легендарный боевой рог Каваны.

– Ох, простите, – всполошился Зелг. – Хозяин из меня никудышный. Конечно, проходите, располагайтесь. Я сейчас…

И он резво соскочил с места, чтобы отвести слепого князя к свободному креслу.

– Не беспокойтесь, сир, – успокоил его ди Гампакорта. – Я слеп, но прекрасно вижу. Не переживайте попусту.

– Но как же?…

– Свои глаза ди Гампакорта оставил на Ядоносных пустошах, – пояснил Зелгу молчавший до сих пор демон. – Но это не значит, что у него нет других. Вспомните хотя бы то милое нелепое существо. – И он небрежно кивнул в сторону троглодита. – Формально оно является глазами князя. Кроме того, у меня есть все основания утверждать, что наш гость не особенно нуждается в услугах несчастного троглодита, ибо вынес из Преисподней не только горькие воспоминания, но и нечто крайне полезное. Я прав, князь?

– Вы правы, барон, – приветливо откликнулся тот, непринужденно располагаясь в кресле напротив Адского Судьи. – Ваша проницательность всегда восхищала меня. Еще в те поры, когда вы преследовали меня по всей Преисподней, не давая ни минуты покоя. И я горжусь, что судьба столкнула меня именно с вами.

Оба церемонно раскланялись.

– А теперь перейдем к проблеме, ради которой мы все сегодня собрались в этом замке. Что вы можете сказать по существу дела, князь? – спросил Бедерхем. – Действительно ли лорд Таванель насильно удерживает собственную душу в собственном теле? Как такое возможно?

– А кто вам сказал, что она является его собственностью? – спросил князь. – Душа лорда Таванеля никогда ему не принадлежала.

После этого сенсационного заявления славный минотавр попросил объявить небольшой перерыв с целью обнаружения и изгнания несанкционированных журналистов. Ему показалось, что дело становится настолько запутанным и щекотливым, что следует соблюдать повышенные меры предосторожности. И все сразу с ним согласились.

Затем Такангор вызвал своих солдат и попросил их сделать примерно то, что его маменька в далеких Малых Пегасиках сформулировала как приказ: «Прочеши окрестности».

Бравые скелеты не надолго задержали отправление правосудия. Уже через десять минут они повытаскивали из самых темных углов помещения отчаянно сопротивляющихся журналистов, включая гневного Бургежу, и выдворили их из замка, не обращая внимания на протесты и угрозы завтра же написать в газете, что жестокосердный и кровожадный некромант всячески препятствует прессе в ее многотрудном деле. Только после этого в зале заседаний воцарился относительный покой и порядок.

– А теперь поясните мне, как такое может быть, – попросил Юлейн, когда порядок был восстановлен. – У меня ум за разум заходит с этими тайнами.

– Поскольку я вижу среди присутствующих уважаемого графа да Унара, чья Тайная Служба считается одной из лучших в Ниакрохе, – сказал ди Гампакорта, и Зелг снова подпрыгнул при слове «вижу», – то я уверен, что вам уже известна история с «раздвоением» лорда Таванеля.

– Да, – кивнул Зелг. – В общих чертах.

– Таким образом, – продолжал оборотень, – нынешний лорд формально имел все права на душу лорда-рыцаря, своего полного тезки. Видите ли, многие колдовские обряды, как, впрочем, и обычные юридические документы, изобилуют лазейками, которые человек, искушенный в своем мастерстве, обязательно использует. Либо для того, чтобы выиграть процесс, либо для того, чтобы успешно наложить заклятие.

Приложив максимум усилий к тому, чтобы помочь предшественнику графа, маркизу Хойте ин Энганце, уничтожить орден кельмотов, новоявленный лорд Таванель остался единственным владельцем души того, чье имя и поместье присвоил. Точнее, завладел на законном основании. Ведь не зря несчастный Уэрт поставил в своем завещании единственное условие: постоянно вспоминать его имя в молитвах и числить его здравствующим членом ордена. Не то чтобы он был уверен, скорее, догадывался…

– О чем? – жадно спросил да Унара.

– О своем происхождении и вытекающих оттуда способностях.

– А каково его происхождение?

Тут граф осекся и внимательно вгляделся в князя – огромного, могучего, похожего на грозного хищника, отдыхающего в благодатной тени после свирепой битвы. Сейчас он спокоен и расслаблен, но стоит его разозлить, как последует неминуемое и ужасное возмездие.

– Правдивы ли слухи о том, что мать лорда Таванеля, прелестная Сипусса, вела свой род от каноррских оборотней? – спросил он негромко.

– Совершеннейшая правда, – кивнул слепой князь. – На самом деле ее звали Лоредана ди Гампакорта, и она была моей сестрой. С таким именем и происхождением нечего и надеяться выйти замуж в Тиронге и создать счастливую семью с добрым и благородным, но таким слабым и недолговечным смертным-полукровкой.

Ради своей любви Лоредана поставила на карту все: власть, могущество, общество себе подобных, абсолютную свободу и неимоверное долголетие, приравненное к бессмертию. Она проиграла, но не сожалела об этом. И мне запретила. Это был предусмотрительный поступок, ибо, получив известие о ее смерти, я обезумел от горя. И мои… э-э… сожаления могли вылиться потоками крови, если бы не просьба сестры.

– Отчего она умерла? – осторожно спросил Зелг.

– Не знаю. Обстоятельства ее смерти темны и загадочны. С одной стороны, оборотень, особенно каноррский, отказавшись от своей сути, долго не проживет – тоже правда. Все равно что запретить вампиру пить кровь. С другой – слишком много странных и необъяснимых событий произошло после, чтобы я полагал, что ее кончина вызвана естественными причинами.

Но в любом случае, остался ее сын – единственное дорогое для меня существо. И осталось завещание – беречь ее сына от злых людей и прочих тварей. Беречь последнего представителя нашего рода. Того, в чьих жилах текла черная кровь ди Гампакорта.

Я выполнял ее волю, как мог. Следил за ним, насколько это было возможно. Я любил этого отважного мальчика – он не уронил чести нашего имени. Возможно, он был гораздо лучше нас: и меня, и Лореданы, и даже своего отца, ради которого моя сестра решилась на этот безумный шаг.

Князь замолчал. Он смотрел в окно, туда, где чудесная теплая ночь постепенно входила в свои права, и, казалось, видел то, что недоступно другим.

Молчал он так долго, что Зелг уже решился просить его продолжить рассказ, который пока что ни на йоту не приблизил слушателей к пониманию происходящего. Конечно, многое он домыслил, но кто сказал, что его домыслы верны? Молодой некромант желал услышать подтверждение своих рассуждений. Но ему не дали и рта открыть.

В зал заседаний ворвались три стремительных яростных существа.

Зелг и прежде видел много необычного. Он уже наблюдал, как староста Виззла, добродушный и веселый Иоффа, и его симпатичные сыновья превращаются в грозных оборотней, готовых уничтожить любых врагов. Как вырастает шерсть на загривке; как улыбка превращается в хищный оскал; как кожа покрывается острой жесткой чешуей, которую не пробить и мечом. Но он еще не видел их в таком гневе. Кажется, даже Галеас Генсен и его мертвое королевство не вызывали у кассарийских оборотней такого отвращения.

– Сир, – взвыл самый огромный, седой, со сверкающими глазами, – вам грозит опасность. В замке враг. В замке опасный враг-ххррг.

Голос Иоффы все время срывался в рык, и от этого рыка мурашки бежали по коже.

– Что происходит? – недоуменно спросил Зелг.

– Что случилось? Что такое? Что? – всполошился кузен Юлейн.

– Демон меня забери! – сказал господин главный бурмасингер. – Вот это харя.

И, взвесив все обстоятельства, вежливо прибавил:

– Прошу прощения, князь. Случайно вырвалось, исключительно от немого восхищения этим кошмаром – в смысле…

– Нездешней красотой, – пришел ему на помощь маркиз Гизонга.

Зелг подумал, что правы оба. И кошмар, и красота – нездешняя.

Вместо слепого князя, покорившего всех своим обаянием и манерами, в серебристом лунном свете возник монстр. И дело было вовсе не в его исполинских размерах, не в алой пасти, не в когтях и клыках – действительно больших и очень острых; не в могучих крыльях и бронированном хвосте, который сам по себе являлся смертоносным оружием. Не в уродливом и устрашающем облике. И даже не в черных провалах вместо глаз.

Суть заключалась в вещах необъяснимых и как бы не существующих. В том, что можно только почувствовать, как приближение смерти или неумолимый бег времени.

Сам ужас припал сейчас к мраморному полу зала заседаний; воплощенный гнев скалил клыки на Иоффу и его сыновей. Только теперь Зелг понял, отчего обычные оборотни ненавидят оборотней Канорры.

Какая-то часть Бэхитехвальда навсегда осталась в этих злосчастных существах. Не кровь, а черная тягучая жидкость медленно струилась по их жилам.

Неприлично выругался граф да Унара; всплеснул руками король Юлейн; квакнул Узандаф Ламальва, и лихо хлопнул стакан эфира доктор Дотт, предвидевший широкое поле для деятельности в самом ближайшем будущем. Встопорщились крылья за спиной судьи Бедерхема.

Завывая и рыча, оборотни бросились друг на друга.

Знаменитый библиотечный эльф, исполняющий в Кассарии обязанности главного летописца, неоднократно указывал нам на то, что слово «смертоубийство» – явное просторечие и по мере возможности употреблять его не стоит. Однако другое слово нам теперь на ум не приходит.

Вы никогда не видели, как дерутся кошки?

Когда они дерутся, кажется, что в этой драке принимает участие вся обстановка. Все, что может разбиться, – разбивается; все, что может сломаться, – ломается. Остальное приобретает неузнаваемый вид.

Приблизительно то же самое происходило сейчас и в кассарийском замке.

Лишенный предрассудков Юлейн сразу нырнул под стол и уже оттуда с интересом наблюдал за ходом сражения. Компанию ему составил Узандаф, наскоро сообщивший, что мумии состоят из вещества хрупкого и легко разрушимого, а только этого ему на старости лет и не хватало.

Разумный судья Бедерхем, тихо хлопая крыльями, поднялся в воздух. Только под потолком он почувствовал себя в относительной безопасности и завис там, устремив вниз огненный взгляд.

Остальным пришлось хуже и, возможно, вообще стало бы туго, ибо на шум явились Бумсик с Хрюмсиком, обрадовались оживлению и внесли в него свою скромную лепту.

Ситуация требовала героя.

И такой герой появился. Встав посреди зала, широко расставив могучие ноги и вонзив копыта в каменные плиты с такой силой, что крошился и мрамор, и серебряные подковы, Такангор дождался, когда воющий клубок подкатится к нему, схватил его обеими руками и дернул в разные стороны.

Тишина наступила мгновенно. И в этой тишине, нарушаемой только хрипом оборотней и азартным похрюкиванием Бумсика и Хрюмсика, стало слышно, как минотавр бормочет:

– Разошлись, посмотри, куда там вавилобстерам в период брачных игрищ! Маменьки на вас нет в воспитательных целях. А я, увы, полон сострадания. Редко внушаю ужас действием. Сидеть, я кому сказал!

Последнее относилось уже к хрякам, которые застыли на месте, со страхом и благоговением глядя на своего повелителя. Однако и оборотни поутихли и перестали рычать. Не зря историки утверждают, что голос генерала Топотана всегда производил на слушателей магическое действие.

– Прошу прекратить раздраконие и перейти к цивилизованным формам взаимных оскорблений, – попросил минотавр. – На счет три отпускаю. В случае рецидива национальной розни в этом зале прибегну к ответному террору и насилию с добрыми намерениями.

– Вероятно, я должен оскорбиться, – медленно произнес ди Гампакорта, принимая человеческий облик. – Я бы и оскорбился, если бы не был так восхищен. Честное слово, милорд, когда я читал в газете о ваших подвигах на паялпе и во время сражения с Генсеном, то полагал, что половина, если не больше, – измышления газетчиков. Но нет! Вы действительно безумец. И действительно так сильны, как говорят. А может, и больше. Позвольте пожать вашу руку.

– Да чего там, – засмущался Такангор. – Что я? Вот если бы вы видели мою маменьку… Вот это настоящее ого-го!

– Не всякий демон способен справиться с ди Гампакортой, и особенно в его зверином обличье. Просто не минотавр, а настоящее сокровище. Мне все больше хочется встретиться со знаменитой маменькой этого отчаянного молодца, – сказал Бедерхем, опускаясь в кресло рядом с Узандафом. – И я все больше боюсь. Во мне пробиваются нежные ростки мамофобии.

– Боитесь увидеть то, что предполагаете заранее? Боитесь вспомнить пророчество? Или опасаетесь, что предсказание Каваны, на заре времен объявленное полной чушью, начинает сбываться вопреки всему?

– Всего понемножку, – признался демон.

– А что, барон, – спросил Узандаф, вытаскивая из кармана загадочную коробочку, в которой что-то скрипело и шуршало, – как вы относитесь к тому, чтобы сыграть на бегах? Все равно беседа затянется до глубокой ночи, а ничего нового они нам не расскажут.

– Пожалуй, – согласился судья. – Наверное, неплохо бы отвлечься. А где у вас ипподром?

– Прошу в подвал, – широким жестом пригласил его герцог. – Я там все устроил по последнему слову.

– И меня возьмите! – завопил Дотт. – Я тоже хочу растрясти мошну. Давай, покажи скакунов.

Демон изумленно уставился в коробочку. В последний раз, когда он играл на бегах, скакунами считались кони. И он с горечью подумал о том, как быстро летит время и как сильно изменился мир.