А где Саймон, кухонный мальчик, рыжеволосый неуклюжий Саймон, всегда готовый помочь, всегда озабоченный и желающий во всем разобраться, - у нее сердце защемило при мысли о нем. Он ушел на неизведанный север с маленьким троллем и, возможно, навсегда.
      Она распрямилась. Воспоминали о спутниках вернули ее к мыслям о долге. Она должна изображать послушника при монахе, к тому же больного. Ей следует быть внизу. Судно скоро пришвартуется.
      Мириамель горько усмехнулась. Столько перевоплощений! Теперь она свободна от придворной жизни, но все еще не стала самой собой. Печальный ребенок, она часто притворялась счастливой в Наббане и Меремунде. Проще было лгать, нежели отвечать на сочувственные вопросы, не имеющие ответов. Отец отдалялся от нее, и она притворялась, что ей все равно, хотя чувствовала, что печаль сжигает ее изнутри.
      Где был Господь, спрашивала Мириамель, где был Он, когда любовь постепенно каменела, превращаясь в безразличие, а забота в обязанность? Где Он был, когда ее отец Элиас молил Небеса об ответе, а дочь его слушала, затаив дыхание, притаившись в его комнате?
      Может быть, он верил моей лжи, горько думала она, спускаясь по скользким ступеням на нижнюю палубу. Он хотел верить ей, чтобы заниматься более важными делами.
      Город на холме был ярко освещен, а дождливая ночь полна гуляк в масках. В Анзис Пелиппе праздновали Середину лета, несмотря на неподходящую погоду. Узкие петляющие улицы бурно веселились.
      Мириамель отступила в сторону, чтобы пропустить процессию людей, одетых в костюмы обезьян, связанных цепочкой, которой они позвякивали, спотыкаясь. Увидев, что она стоит в дверях дома с закрытыми ставнями, один из подвыпивших ряженых повернулся к ней. Он остановился, как будто желая что-то ей сказать, но вместо этого рыгнул, виновато улыбнулся сквозь съехавшую маску и снова опустил печальный взгляд на неровный булыжник под ногами.
      Когда обезьяны проковыляли дальше, Кадрах снова возник рядом.
      - Где ты был? - возмущенно спросила она. - Ты пропадал целый час.
      - Ну не так долго, милая леди. - Кадрах покачал головой. - Я добывал кое-какие нужные сведения, очень нужные. - Он огляделся. - Ого, какая бурная ночка, а?
      Мириамель потащила его за собой по улице.
      - Глядя на все это, не скажешь, что на севере идет война и гибнут люди, заметила она неодобрительно. - Не скажешь, что Наббан может тоже скоро вступить в войну, а Наббан всего лишь на другой стороне залива.
      - Конечно нет, моя леди, - фыркнул Кадрах, примеряясь к ее шагам. - Жители Пирруина не желают ничего слышать о подобных вещах. Вот что позволяет им оставаться такими беззаботными, не втягиваясь в конфликты, умудряясь вооружать как возможного победителя, так и побежденного, и неплохо наживаться на этом. Он усмехнулся и вытер глаза. - Единственное, за что пирруинцы пошли бы воевать, это за свои денежки.
      - Удивительно, что еще никто не вторгся сюда. - Принцесса не понимала, почему ее так раздражает легкомыслие граждан Анзис Пелиппе, но она была крайне ими недовольна.
      - Вторгнуться? И засорить источник, из которого все пьют? - Кадрах удивился. - Дорогая моя Мириамель, он, простите, дорогой Малахиас, мне это следует помнить, так как скоро мы будем вращаться в кругах, где ваше подлинное имя известно, - вам еще предстоит многое узнать об этом мире. - Он на минутку замолчал, пока еще одна компания ряженых проплывала мимо, занятая громким пьяным спором о словах какой-то песенки. - Вот, - сказал монах, указывая на них. - Вот почему не может произойти то, о чем вы говорите. Вы слышали этот бессмысленный спор?
      Мириамель натянула капюшон пониже, спасаясь от косого дождя.
      - Часть, - сказала она. - Ну и что это значит?
      - Дело не в предмете спора, а в методе. Они все из Пирруина, если морская стихия не лишила меня способности различать акценты, а спорили они на вестерлинге.
      - Ну?
      - А-а-а. - Кадрах прищурился, как будто искал чего-то на запруженной людьми, ярко освещенной улице, но не прерывал беседы. - Мы с вами говорим на вестерлинге, но кроме жителей Эркинланда, да и то не всех, никто между собой на этом наречии не говорит. Риммеры говорят между собой на риммерпакке. Мы, жители Эрнистира, говорим по-своему. Только пирруинцы восприняли универсальный язык вашего дедушки короля Джона, и он стал для них почти родным.
      Мириамель остановилась посреди мокрой дороги, пропуская поток участников праздника справа и слева. Благодаря свету тысяч фонарей, казалось, что встает солнце.
      - Я устала и голодна, брат Кадрах, и не понимаю, к чему ты клонишь.
      - Вот к чему: пирруинцы таковы из желания угодить, или, проще говоря, они всегда знают, откуда дует ветер, и бегут так, чтобы ветер дул им в спину. Если бы мы, эрнистирийцы, были народом-завоевателем, купцы и моряки Пирруина упражнялись бы в эрнистирийском наречии. Если король хочет яблок, говорят наббанайцы, Пирруин сажает фруктовый сад. Любой народ, пытающийся напасть на таких уступчивых и услужливых союзников, был бы просто глуп.
      - Так ты хочешь сказать, что у них продажные души? - спросила Мириамель. Что они преданы сильнейшему?
      - От этого веет презрением, - Кадрах улыбнулся. - Но, моя леди, это достаточно точная характеристика.
      - Тогда они не лучше, - она осторожно осмотрелась, сдерживая гнев, - не лучше шлюх!
      Лицо монаха приняло холодное, отстраненное выражение, улыбка стала натянутой.
      - Не каждый может устоять и умереть героем, принцесса, - сказал он тихо. Некоторые предпочитают сдаться и утешаться тем, что выжили.
      Мириамель приняла очевидную истину сказанного Кадрахом, но пока они шагали по улице, не могла понять, отчего ей сделалось так невыносимо грустно.
      Мощеные дороги Анзис Пелиппе не только неустанно петляли, они переходили в ступени, выдолбленные прямо в скале, а потом снова спускались, сливаясь с другими, пересекались под немыслимыми углами, как змеи в корзине. Дома с каждой стороны стояли, тесно прижавшись друг к другу, у большинства из них окна казались закрытыми глазами спящих, из некоторых лился яркий свет и доносилась музыка. Фундаменты домов были приподняты спереди, и каждое строение как бы приникало к поверхности горы, а верхние этажи нависали над узкими улочками. От голода и усталости у Мириамели мутилось сознание, и порой ей казалось, что она снова под низкими сводами Альдхортского леса.
      Пирруин представлял собой группу гор, окружающих Ста Мироре, главную гору. Их горбатые вершины поднимались почти от самых скалистых берегов острова над заливом Эметтин. Очертания острова напоминали свинью, окруженную поросятами. Ровной поверхности почти не было, разве лишь седловины в местах соединения высоких холмов, так что селения и города Пирруина лепились к горам, как ласточкины гнезда. Даже Анзис Пелиппе, великий порт и резиденция графа Страве, был построен на крутом склоне, на мысе под названием Гаванский камень. В городе было множество мест, из которых можно было помахать соседу на нижней улице.
      - Я должна что-нибудь съесть, - сказала наконец Мириамель, тяжело дыша. Они стоял между зданиями на повороте одной из петляющих улиц, откуда можно было видеть огни туманной гавани внизу. Тусклая луна, как обломок кости, висела в облачном небе.
      - Я бы тоже передохнул, Малахиас, - выдохнул Кадрах.
      - Далеко до аббатства?
      - Нет никакого аббатства, во всяком случае, мы идем не туда.
      - Но ты же сказал капитану... ой, - Мириамель Тряхнула головой и ощутила тяжесть намокшего плаща и капюшона. - Да, конечно. Так куда же мы идем?
      Кадрах посмотрел на луну и тихо засмеялся:
      - Куда хотим, друг мой. Мне кажется, в конце этой улицы есть приличная таверна. Должен признаться, именно в этом направлении мы и шли. Конечно, не потому, что мне нравится лазать по этим треклятым горам.
      - Таверна? А почему не гостиница, чтобы была постель после ужина?
      - Потому что я, с вашего позволения, думаю не о еде. Я слишком долго проболтался на этом мерзком суденышке и могу подумать об отдыхе, лишь утолив жажду. - Кадрах утер рот тыльной стороной ладони и усмехнулся.
      Мириамели не очень понравился его взгляд.
      - Но там внизу на каждом шагу было по таверне... - начала она.
      - Вот именно. Таверны, полные болтунов и любопытных любителей совать нос в чужие дела. Разве там получишь заслуженный отдых? - Он повернулся спиной к луне и стал взбираться выше. - Пойдем, Малахиас. Осталось совсем немного, я уверен.
      Казалось, в эту праздничную ночь не найти такого места, где не было бы толкучки, но по крайней мере в "Красном дельфине" посетители сидели не щека к щеке, как в прибрежных тавернах, а только локоть к локтю. Мириамель благодарно опустилась на скамью, прислоненную к дальней стене, и окунулась в тихий гул голосов, смеха и песен. Кадрах, поставив палку и положив мешок, ушел в поисках награды путника, но тут же вернулся.
      - Мой добрый Малахиас, я совершенно забыл, что почти разорен оплатой нашего путешествия. Не найдется ли у тебя пары монет, которые помогли бы мне утолить жажду?
      Мириамель порылась в кошельке и достала пригоршню золотых.
      - Принеси мне хлеба и сыру, - сказала она, высыпав деньги на его раскрытую ладонь.
      Она сидела и думала о том, как бы ей снять свой мокрый плащ и насладиться тем, что она попала, наконец, под крышу, когда еще одна группа ряженых ворвалась в дверь, стряхивая дождь со своих нарядов и требуя пива. На одном из самых горластых была маска охотничьей собаки с высунутым языком. Пока он стучал по стойке, его правый глаз на мгновение задержался на Мириамели. Она почувствовала приступ страха, вдруг вспомнив другую собачью маску и горящие стрелы, пронзающие ночные тени. Но пес быстро повернулся к своим приятелям, обронив какую-то шутку и, смеясь, запрокинул голову с забавными тряпочными ушами.
      Мириамель прижала руку к груди, пытаясь унять бешеный стук сердца.
      Нельзя снимать капюшон, сказала она себе. В эту карнавальную ночь никто не обратит на это внимания. Лучше уж сидеть так, чем быть узнанной кем-нибудь, хоть это и маловероятно.
      Кадраха не было удивительно долго. Мириамель уже начала беспокоиться и хотела пойти его искать, когда он вернулся с двумя жбанами эля, полбуханкой хлеба и горбушкой сыра, зажатыми между жбанами.
      - Тут сегодня можно помереть от жажды, пока дождешься пива, - сказал монах.
      Мириамель начала с жадностью есть, потом отхлебнула пива, горького и непривычного на вкус. Остальное она оставила Кадраху, который не возражал.
      Когда она слизала последние крошки с пальцев и раздумывала, не съесть ли еще пирожок с голубиным мясом, на скамью, где сидели они с Кадрахом, упала тень.
      Из-под черного монашеского капюшона на них смотрело лицо Смерти - голый череп.
      Мириамель слабо вскрикнула, а Кадрах пролил эль на серую сутану, но незнакомец с маской в виде черепа не шевельнулся.
      - Очень забавная шутка, приятель, - сказал Кадрах сердито. - С летним праздничком тебя. - Он вытер свое одеянии.
      Рот не двигался. Ровный невыразительный голос прозвучал из-за обнаженных зубов.
      - Идите со мной.
      Мириамель почувствовала мурашки на коже и противную тяжесть в желудке.
      Кадрах прищурился. Его шея и пальцы, она заметила, напряглись.
      - Да кто ты такой, жалкий актеришка? Будь ты и вправду смертью, я полагаю, ты был бы одет пошикарнее, - монах ткнул пальцем в потрепанную рясу.
      - Вставайте и следуйте за мной, - сказала фигура. - У меня нож: закричите - будет хуже.
      Брат Кадрах взглянул на Мириамель и сделал гримасу. Они встали. У принцессы дрожали колени. Смерть жестом велела им следовать перед собой через толпу посетителей.
      В голове Мириамели роились бессвязные мысли о рывке на свободу, когда еще две фигуры осторожно отделились от толпы у дверей: одна в синей маске и костюме моряка, вторая в костюме крестьянина и необычайно широкополой шляпе. Серьезные глаза не вязались с их яркими нарядами.
      Сопровождаемые Моряком и Крестьянином, Мириамель и Кадрах шли по улице за черным плащом Смерти. Не сделав и тридцати шагов, маленькая процессия повернула в проулок и спустилась по лестнице на нижний уровень. Мириамель поскользнулась на мокрой ступеньке, и, когда рука человека в страшной маске-черепе подхватила ее, она содрогнулась от ужаса. Прикосновение было мгновенным, и она не смогла отдернуть руку, иначе упала бы, поэтому пришлось промолчать. Они спустились, попали в новый проулок, прошли вверх и завернули за угол.
      Несмотря на слабый лунный свет, на крики гуляк, доносившиеся из таверны наверху и с пристани, Мириамель быстро потеряла ориентацию. Они пробирались по узеньким задним улочкам, как крадущиеся кошки, ныряя в какие-то серые дворы, укрытые виноградными лозами проходы. Время от времени до них доносились неясные голоса, а однажды женский плач.
      Наконец они подошли к арке в высокой каменной стене. Смерть вынула из кармана ключ и отперла ворота. Они прошли в заросший двор, над которым склонились ивы, с ветвей на растрескавшиеся камни падали капли дождя. Предводитель повернулся к остальным, махнул ключом, потом жестом направил Мириамель и Кадраха перед собой к темному дверному проему.
      - Мы с тобой уже далеко забрались, брат, - сказал монах шепотом, как будто он тоже был участником заговора. - Но какой нам смысл лезть в западню? Может, мы здесь и сразимся? Лучше умереть под открытым небом, если уж так суждено.
      Вместо ответа фигура наклонилась. Кадрах подался назад, но человек в маске-черепе только постучал в дверь рукой в черной перчатке, затем толкнул ее. Она беззвучно открылась на смазанных петлях.
      Неясный свет теплился внутри. Мириамель вошла первой, за ней, что-то бормоча под нос, последовал Кадрах. Череп вошел последним, закрыв за собой дверь.
      Перед ними была меленькая гостиная, освещенная лишь пламенем камина и свечой, горевшей в плошке на столе рядом с графином вина. На стенах висели бархатные гобелены, рисунки на них в тусклом свете казались неясными мазками краски. За столом на стуле с высокой спинкой сидела фигура не менее странная, чем их провожатые, - высокий человек в ржаво-коричневом плаще и в остромордой лисьей маске.
      Лис наклонился вперед, указав изящным жестом руки, одетой в бархатную перчатку, на два стула.
      - Садитесь, - голос был жидковат, но мелодичен. - Садитесь, принцесса Мириамель. Я бы поднялся, но больные ноги не позволяют.
      - Это какое-то безумие, - бурно запротестовал Кадрах, не упуская, однако из виду призрак в маске черепа. - Вы ошиблись, сир. Тот, к кому вы обратились, - юноша, мой прислужник...
      - Прошу вас, - Лис миролюбиво попросил тишины. - Пора сбросить маски, ведь именно так кончается праздник Середины лета.
      Он поднял лисью маску, обнажив седые волосы и лицо, изборожденное старческими морщинами. Глаза его блестели при свете огня, легкая улыбка расправила морщинистые губы.
      - Теперь, когда вам известно, кто я... - начал он, но Кадрах перебил его:
      - Мы не знаем, кто вы, и вы нас не за тех принимаете!
      Старик сухо засмеялся.
      - Оставьте. Мы с вами, возможно, и не встречались раньше, добрый мой приятель, но с принцессой мы старинные друзья. Она, между прочим, была однажды моей гостьей, давным-давно.
      - Так вы... граф Страве? - выдохнула Мириамель.
      - Именно так. - кивнул граф. Его тень казалась огромной позади его стула. Он наклонился, взяв ее мокрую руку в свою бархатную когтистую лапу. - Хозяин Пирруина и с того момента, как вы ступили на скалы, которыми я владею, ваш хозяин тоже.
      3 КЛЯТВОПРЕСТУПНИК
      В день знакомства с Пастырем и Охотницей, когда солнце стояло высоко в небе, Саймон ощутил в себе силы выйти и посидеть на каменном крыльце пещеры. Одним углом одеяла он прикрыл плечи, а остальное подвернул под себя, чтобы не прислоняться к холодной поверхности скалы. Если не считать королевского ложа в Чидсик Уб-Лингите, во всем Йикануке не было даже подобия стула.
      Пастухи давно уже вывели своих овец из защищенных долин, где они проводили ночи, и вели их по горам в поисках корма. Джирики сказал, что нежные ростки, которыми овцы обычно питаются весной, были почти начисто уничтожены затянувшейся зимой. Саймон следил за одним из стад, бредущим по склону далеко внизу, и овцы казались ему муравьями. До него доносились глухие удары, когда бараны стукались рогами в борьбе за обладанием стадом.
      Женщины-тролли с черноволосыми детишками в подобии гамаков из расшитой кожи за их спинами вооружились легкими копьями и отправились на охоту за сурком и прочей живностью, чтобы восполнить нехватку баранины. Бинабик часто говорил, что овцы являются единственным богатством кануков и что в пищу идут только ни к чему другому не пригодные особи: старые и бесплодные.
      Сурки, кролики и другие им подобные мелкие животные были единственным объектом охоты местных женщин. Однако Саймон помнил, что среди шкур, в которые так величаво куталась Нунуйка, была шкура снежного барса с блестящими, острыми как кинжалы когтями. Вспоминая свирепое выражение ее глаз, Саймон почти не сомневался, что она сама добыла этот трофей.
      Опасности подвергались не только женщины, пастухам тоже приходилось не сладко: они должны были охранять драгоценные стада от многочисленных хищников. Бинабик однажды говорил ему, что волки и леопарды не так опасны, как гигантские снежные медведи, самые крупные из которых весом превосходят две дюжины троллей.
      Саймон подавил невольную болезненную судорогу, пробежавшую по телу при этой мысли. Как удалось ему выстоять в битве с драконом Игьяриком, равного которому нет среди обычных зверей?
      Он сидел так до вчера, наблюдая жизнь на горе Минтахок, жизнь, которая казалась беспорядочной и одновременно организованной, как жизнь улья. Тролли постарше, для которых время охоты и пастушества уже прошло, болтали, расположившись на крылечке или грелись на солнце, вырезая из кости и рога, кроили и сшивали выделанную кожу, превращая ее во всевозможные изделия. Дети, которых матери уже не могли носить с собой на охоту, играли под доброжелательным присмотром стариков. Они лазали по лестницам, раскачивались и перелетали с места на место, хватаясь за перила ременных мостов на головокружительной высоте, над леденящими душу пропастями. Саймону было страшновато наблюдать за этими развлечениями, хотя за весь день не пострадал ни один маленький тролль. Многие мелочи здесь казались ему абсолютно чуждыми, но он чувствовал во всем определенный порядок. Размеренный ритм жизни казался таким же прочным и устойчивым, как сама гора.
      Этой ночью Саймону снова снилось огромное колесо.
      На этот раз, как в дурной пародии на страдания Узириса, беспомощный, с руками и ногами, привязанными к колесу, он вращался не только по кругу, как Господь Узирис на древе, но вместе с колесом несся в черном небе за пределами земного пространства. Неясный свет звезд из-за этого бешеного вращения был похож на хвосты комет. И нечто - какая-то ледяная тень, чей смех напоминал жужжанье мух, - плясало, не попадая в поле зрения, и издевалось над ним.
      Он закричал, как это часто бывало в подобных снах, но звука не было. Он сопротивлялся, но не было сил. Где же Бог, который, по утверждению священников, все видит? Почему он допускает, чтобы Саймон пребывал в такой безысходной мгле?
      Что-то вдруг стало медленно возникать из бледных, немощных звезд, и сердце его преисполнилось тоскливого ожидания. Но из вращающейся пустоты возникло не то, чего он ждал, - не страшное красноглазое чудовище, но маленькое серьезное личико темноволосой девочки, которую он уже видел в других снах. Сумасшедшее вращение неба замедлилось.
      Она произнесла его имя.
      Звук прилетел, как из конца длинного коридора. Он понял, что уже где-то видел ее. Ему знакомо это лицо, но кто... где...?
      - Саймон, - сказала она на этот раз четче. Голос был полон тревоги. Но что-то иное тоже тянулось к нему - что-то рядом. Что-то совсем близко.
      Он проснулся.
      Кто-то его ищет. Саймон сел на нарах. Он затаил дыхание, настороженно ждал звука. Но кроме бесконечных вздохов горных ветров и легкого храпа Хейстена, завернувшегося в плащ у догоревшего вечернего костра, в пещере ничего не было слышно.
      Джирики не было. Может быть, это ситхи звал его откуда-то? Или это был просто отголосок сна? Саймон содрогнулся и уже решил снова накрыться с головой меховой накидкой. Его дыхание казалось облаком дыма на фоне мерцающих углей.
      Нет, кто-то ждет его снаружи. Он не знал, откуда у него эта уверенность. Он казался себе дрожащей струной арфы, настроенной на определенный лад. Ночь превратилась в туго натянутую тетиву.
      А что, если его и вправду кто-то ждет? А может быть, это кто-то или что-то, от чего лучше затаиться?
      Эти мысли были бесполезны. Все равно он уже вбил себе в голову, что нужно идти. И это решение тянуло его наружу, он не в силах был сопротивляться.
      - У меня страшно болит щека, уверял он себя, и я все равно долго не смогу уснуть.
      Он вытащил свои штаны из-под плаща, где их сберегал от ледяных йиканукских ночей, с трудом натянул их, стараясь не шуметь, сунул в сапоги озябшие ноги. Он вспомнил о кольчуге, но мысль о холоде металла, а не соображения безопасности, взяла верх в его решении. Набросив на плечи плащ, он проскользнул мимо спящего Хейстена и, отвернув меховой полог, выбрался наружу.
      Звезды над высокой горой были беспощадно яркими. Взглянув вверх, Саймон с изумлением почувствовал, как они далеки, как необъятны небесные выси. Еще неполная луна повисла над горными пиками. Снег на вершинах отражал ее холодный свет, все остальное было погружено во тьму.
      Как только он опустил глаза и сделал несколько шагов вправо от входа в пещеру, его остановило тихое рычание. Странный силуэт появился перед ним на дороге, окруженный лунным сиянием. Снова раздался глухой рык. Вспыхнули зеленые таза в лунном свете.
      У Саймона на миг перехватило дыхание. И тут он вспомнил:
      - Кантака! -сказал он тихо.
      Рычание сменилось странным подвыванием. Волчица наклонила голову набок.
      - Кантака! Это ты? - Он попытался вспомнить что-нибудь из наречия троллей, которым пользовался Бинабик, но ничего не смог вспомнить. - Ты ранена? - Он беззвучно клял себя: ни разу не подумать о волчице с того момента, как его принесли с Драконьей горы! Ведь она была их спутницей и больше - другом. Эгоист! - ругал он себя.
      Бинабик в тюрьме, и никто не знает, что с Кантакой. У нее отобрали хозяина и друга так же, как у Саймона отобрали доктора Моргенса. Ночь показалсь еще более холодной и пустой, наполненной лишь легкомысленной жестокостью, царящей в мире.
      - Кантака? Ты голодна? - Он шагнул к ней, но волчица попятилась. Она снова зарычала, но скорее от возбуждения, чем от злобы.
      Она сделала несколько прыжков, ее серая шкура стала почти невидимой, снова зарычала, прежде чем отбежать.
      Саймон пошел за ней.
      Когда он осторожно ступал по мокрой каменной дороге, ему пришло в голову, что он делает глупость. Петляющие тропы горы Минтахок совершенно не годились для полуночных прогулок, особенно без факела. Даже тролли знали это: за пологами пещер ни света, ни звука, тропинки безлюдны. Как будто он очнулся от одного сна, чтобы оказаться в другом: путешествие впотьмах при отдаленном сиянии бездушной луны.
      Кантака, казалось, знала, куда идти. Когда Саймон сильно отставал, она возвращалась, останавливалась на расстоянии вытянутой руки, а затем снова бежала вперед. Ее горячее дыхание колыхало ночной воздух. Она казалась существом из иного мира и уводила его от людских очагов.
      Только когда они обогнули гору, удалившись от пещеры, Кантака примчалась к Саймону и не остановилась поодаль. Ее мощное тело ударилось об него, и хотя удар был несильным, он сел на землю. Она постояла над ним минутку, уткнувшись мокрым носом в шею возле уха. Саймон почесал ее за ушами и даже сквозь толстый мех почувствовал, что она дрожит. Через мгновение, как будто утолив потребность в ласке, она отскочила и тихо завыла. Он встал, потирая спину, и пошел за ней.
      У Саймона создалось впечатление, что они обошли полгоры. Волчица стояла теперь на краю большого черного провала, поскуливая от волнения. Саймон осторожно продвигался вперед, ощупывая грубую каменную поверхность горы правой рукой. Кантака нетерпеливо перебирала лапами.
      Волчица стояла на краю ямы. Луна, проплывавшая по небу низко, как груженный галеон, могла лишь посеребрить камень, отвесно уходящий вниз. Кантака снова взвизгнула с едва сдерживаемым энтузиазмом.
      Саймон был потрясен, услышав голос, отозвавшийся снизу:
      - Убирайся, волк! Даже спать не дают, проклятье Эйдона!
      Саймон бросился на холодные камни и пополз вперед на четвереньках. Наконец он остановился и свесил голову в зияющую пустоту.
      - Кто там? - крикнул он. Его слова отдались в яме так, как будто пролетели значительное расстояние. - Слудиг?
      Короткое молчание.
      - Саймон, это ты?
      - Да! Да, я. Кантака привела меня. Бинабик с тобой? Бинабик! Это я, Саймон.
      Снова молчание, потом снова заговорил Слудиг, и Саймон уловил напряжение в голосе риммера:
      - Тролль не разговаривает. Он здесь, но он отказывается говорить со мной, с Джирики, когда тот приходил, вообще со всеми.
      - Он болен? Бинабик, это Саймон. Почему ты не отвечаешь?
      - Он болен сердцем, думаю, - сказал Слудиг. - Он выглядит так же, как всегда, может отощал, но я тоже отощал. Но ведет себя, как мертвый. - Снизу послышался царапающий звук, когда Слудиг или кто-то другой пошевелился там, в глубине. - Джирики говорит, они нас убьют, - сказал риммер минутой позже. В голосе его была обреченность. - Ситхи за нас просил, может без особого жара или особой злости, но во всяком случае просил. Он сказал, что тролли не согласны с его доводами и Хотят осуществить свое правосудие. - Он горько засмеялся. - Ничего себе правосудие: убить человека, который не сделал им никакого зла, да еще убить одного из своих. Причем оба пострадали за общее благо, в том числе и за троллей. Айнскалдир был прав: кроме этого молчальника рядом, все они связаны с адом.
      Саймон сидел, обхватив голову руками. Ветер беззаботно носился вверху. Его охватило отчаяние беспомощности.
      - Бинабик! - воскликнул он, перевесившись через край. - Кантака ждет тебя! Слудиг страдает возле тебя! Почему ты мне не отвечаешь?
      Ответил Слудиг:
      - Говорю тебе, это бесполезно. У него закрыты глаза. Он тебя не слышит и совсем не разговаривает.
      Саймон шлепнул рукой по камню и выругался, почувствовав, что на глаза навернулись слезы.
      - Я помогу тебе, Слудиг. Не знаю как, но помогу. - Он сел. Кантака ткнулась в него носом и заскулила. - Что-нибудь тебе принести? Еды? Питья?
      Слудиг глухо засмеялся:
      - Нет, нас кормят, хотя и не на убой. Я бы попросил вина, но не знаю, коща за мной придут, а мне не хотелось бы уходить с головой, отуманенной зельем. Помолись за меня, пожалуйста, и за тролля тоже.
      - Я сделаю больше, Слудиг. Клянусь! - Он поднялся на ноги.
      - Ты был отважен там, на горе, Саймон, - тихо отозвался Слудиг. - Я рад, что встретился с тобой.
      Звезды тихо мерцали над ямой, когда Саймон уходил, пытаясь держаться и больше не плакать.
      Так он брел под луной, погруженный в вихрь своих несвязных мыслей, пока не понял, что снова следует за Кантакой. Волчица, которая нервно металась у края ямы, пока он разговаривал со Слудигом, теперь целенаправленно трусила перед ним по дороге. Она по-прежнему не подпускала его к себе, и он с трудом поспевал за ней.
      Лунного света едва хватало, чтобы видеть, куда они идут, а ширина тропы едва позволяла исправить любой неверный шаг. Он все еще ощущал слабость. Не раз ему приходило в голову, что лучше просто сесть и подождать рассвета, коща кто-нибудь наткнется на него и благополучно доставит его в пещеру, но Кантака бежала вперед со свойственной волкам решимостью. Ощущая перед ней некоторую вину, он старался не отставать.
      Вскоре он не без тревоги отметил, что путь их становится все круче, а тропинка все уже. По мере того, как волчица поднималась выше, они пересекли не одну горизонтальную тропу, воздух становился разреженнее. Саймон сознавал, что они не могли забраться настолько высоко и что это ощущение порождено его собственным затрудненным дыханием, но он все равно чувствовал, что они выходят из зоны безопасности в более высокие области. Звезды стали значительно ближе.
      На мгновение он подумал, что эти холодные звезды могут быть просто лишенными воздуха пиками других, невероятно далеких гор, которые теряются в темноте, и только их покрытые снегом вершины отражают лунный свет. Но нет, это нелепо. Где бы могли они располагаться, чтобы быть невидимыми днем под яркими лучами солнца?
      Может быть, воздуха не стало меньше, но холод усилился несомненно. Не спасал даже теплый плащ. Дрожа, он решил, что ему пора повернуть назад на основную дорогу и оставить ночные забавы, увлекавшие Кантаку. К собственному удивлению, спустя мгновение он сошел с тропы на узкий карниз.
      Каменистый выступ, усеянный пятнами слабо мерцающего снега, предварял большую черную расщелину. Кантака подбежала к ней и остановилась, принюхиваясь. Она оглянулась на Саймона, склонив мохнатую голову набок, затем вопросительно тявкнула и скользнула в черноту. Саймон решил, что там, наверное, пещера. Он раздумывал, стоит ли идти за ней: в конце концов, одно дело - позволить волчице вести себя в легкомысленный поход по горам, и совсем другое - дать ей втащить себя в темный кратер посреди ночи. Вдруг три маленьких темных силуэта отделились от черной скалы, настолько испугав Саймона, что он чуть не шагнул с каменного уступа в пропасть.
      Землекопы! - пришла в голову жуткая мысль, и он стал судорожно шарить по голой земле в поисках какого-нибудь оружия. Одна из фигур шагнула вперед, направив в его сторону тонкое копье как бы в знак предупреждения. Конечно, это был тролль - они гораздо больше подземных буккенов, когда спокойно на них посмотришь. Но он все равно бьш испуган. Эти кануки, хоть и малы, но превосходно вооружены, а Саймон чужак, бродящий ночью, да еще, возможно, в заповедных местах.