Они встретились весной 1915 г. в небольшом московском кафе, на шумной, хотя и не центральной улице. Успенский увидел "человека восточного типа, уже немолодого, с черными усами и пронзительными глазами; более всего он удивил меня тем, что производил впечатление переодетого человека, совершенно не соответствующего этому месту и его атмосфере... с лицом индийского раджи или арабского шейха..." {22}.
      Гурджиев, сразу же произведший на Успенского впечатление человека, "который знал и мог сделать все", излагал свои идеи обдуманно, размеренно и с чувством собственного достоинства. Он оказался не только знающим, но более того, он знал, что является важным, а что нет. Когда он рассказывал о чем-то, то все казалось взаимосвязанным; он говорил так, словно ощущал целостность мироздания; каждая реплика предполагала наличие единой последовательной системы, вырастающей из самой природы реальности. Безо всяких церемоний он охотно обсуждал самые глубокие проблемы с новым знакомым и высказывания его находили отклик у Успенского, одержимого поисками эзотерической школы. Гурджиев дал понять, что Успенский наконец-то нашел нужного человека: он действительно связан с истинной эзотерической традицией. Но хотя личность Гурджиева и привлекала Успенского, сомнения не оставляли его. Такое отношение станет обычным для последующих лет. Стремясь понять это противоречие и чувствуя, что его новый друг - актер, никогда не показывающий своего настоящего лица, Успенский был смущен не на шутку. Любая игра обычно попахивает фальсификацией и обманом; в случае с Гурджиевым она только усиливала его авторитет. Этот человек создавал впечатление такой силы и достоинства, которые подавили привередливого Успенского и его неприязнь к тому, что иначе он мог бы назвать шарлатанством, - чрезмерно "загадочная" манера поведения, намеки на оккультное знание, самоуверенность. Невозможно было отличить силу от слабости, и Успенский не мог определить, является ли эта театральность своего рода свидетельством подлинности, потому что самозванец давно бы уже запутался в собственных построениях. Позже он пришел к заключению, что к Гурджиеву нельзя применить обычные стандарты, что шутки и неопределенности входят в его план испытания посвящаемых и что источник силы Гурджиева лежит в его естественности и простоте. И все же, когда они оставили кафе, чтобы встретиться с последователями Гурджиева в большой пустой квартире, расположенной над школой городской управы, Успенского поразило странное несоответствие между грандиозной целью пути к чудесному и учениками Гурджиева, представлявшими собой небольшую группу молодых людей из небогатой московской интеллигенции. Когда Успенский спросил их о том, какую систему они изучают, они давали самые неопределенные ответы, говоря же о "работе над собой", не объясняли, в чем она заключается. Успенский даже ощущал в них нечто рассчитанное и искусственное, словно они играли заранее выученные роли. Гурджиев также сообщил, что в Москве у него две, не связанные между собой группы учеников, и он берет с них плату на том основании, что люди обычно не ценят то, что достается бесплатно. Эта непонятная встреча с учениками Гурджиева только усилила сомнения Успенского. Он понимал, что Гурджиев старается произвести на него впечатление как на преуспевающего литератора, редактора газеты и известного лектора по эзотерическим темам. Понятно, что публикации о школе никому не известного Гурджиева могли бы послужить неплохой рекламой. Было также совершенно очевидно, что у его учеников нет тех денег, которые необходимы Гурджиеву. Успенский сомневался: уж не используют ли его для привлечения более богатых учеников? Но несмотря на все подозрения, он признал Гурджиева Учителем. Потому что все разумные доводы меркли перед экстраординарным чувством: присутствие Гурджиева заставляло этого обычно уравновешенного интеллектуала смеяться, кричать и петь, "словно я сбежал из школы или из какого-нибудь исправительного учреждения" {24}. Вскоре он стал встречаться с Гурджиевым каждый день. На этих встречах выяснилось, что "работа над собой" подразумевает не только изучение системы Гурджиева - что было практически невозможно: каждый раз, когда казалось, что ты наконец все понял, появлялись новые повороты. Гурджиев делал это намеренно - было бы ошибкой делать процесс познания истины слишком легким. Он также требовал от учеников подчинения его воле, и чем охотней они подчинялись, тем требования его становились агрессивней и капризней. Успенский узнал об этом на собственном опыте, когда зимой 1915 г. он приехал в Петербург, чтобы сформировать группу для воплощения принципов Гурджиева на практике. Через каждые две недели его учитель приезжал из Москвы, чтобы произнести речь, а организацию места встречи и собрание публики оставлял на усмотрение Успенского или бросал его в последнюю минуту, отправляясь в ресторан или решив заняться продажей ковров. Привыкшему к порядку Успенскому это, вероятно, было настоящей пыткой. Тем не менее ему удалось собрать группу из 30-40 человек. Некоторые вскоре стали преданными учениками Гурджиева, другие покинули группу. Чем же занимались эти ученики? Большую часть времени они слушали Гурджиева, объяснявшего им космологию и психологию, как это описано в книге Успенского "В поисках чудесного". Система Гурджиева поразила Успенского тем, что она соответствовала тому, что он искал: детальная, размеренная, связная и всеобъемлющая. Казалось, что Гурджиев в буквальном смысле слова обладает ответами на все вопросы и может показать, как одно явление связано с другим. Но более важна была практическая часть обучения. Объясняя, почему Успенский не мог найти подобной практики, Гурджиев говорил, что с древних времен индусы обладали монополией на духовную философию, египтяне - на духовную теорию, а персы или жители Месопотамии на духовную практику. Регион "Туркестан", из которого был родом сам Гурджиев, был, таким образом, причастен к духовной практике, и, значит, Гурджиев наследовал древнюю традицию. Чтобы доказать это, он давал ученикам задания. Эти задания, входившие в понятие "работа над собой", о которой говорили Успенскому в первый раз, включали в себя пение и дыхательные упражнения, описанные Дьюксом, а также различные движения, призванные скоординировать умственные, духовные и физические способности. Эти упражнения составляли важную часть обучения и указывали на значительный разрыв с теософией. Ядро доктрины Гурджиева составляет представление об интеграции всех жизненных сил в целях обеспечения их гармонии друг с другом и со всем космическим порядком, так, чтобы каждый ищущий научился по-настоящему быть. Эта идея привлекала Успенского, который некогда принимал теософский идеал эзотерического знания как пути к духовному просветлению. Но реальное знание, согласно Гурджиеву, есть функция бытия. То, что человек знает непосредственно, зависит от того, что он собой представляет. Делая различие между истинным бытием и поверхностным существованием личности, Гурджиев рассматривает свои упражнения как способ ослабить влияние приобретенных в процессе социализации черт характера и восстановить фундаментальный смысл бытия, адекватно воспринять которое нам мешают ложная личность и формирующие ее привычки. А тем временем все более беспокойной делалась жизнь в условиях предреволюционной России. Бытовые трудности, несогласованность, некомпетентность гражданских и военных властей, ужасные жестокости войны все это провоцировало бунты и социальные волнения. Доверие населения к правительству, и без того неустойчивое, пропало окончательно. В самом деле, не кажется ли странным, что находились люди, интересовавшиеся эзотерикой, когда стало проблемой простое выживание и обеспечение своего будущего? Или же именно это неспокойствие и провоцировало интерес к учению Гурджиева? Может быть, люди искали человека, способного объяснить хаос, придать ему видимость закономерности или даже - что более важно - помочь поставить себя выше всех повседневных забот. Гурджиев, как и Штейнер, видел причину войны в действии оккультных сил, точнее во враждебном планетарном влиянии {26}, но заявлял к тому же, что люди, будучи такими, каковы они есть, не могут влиять на ход событий, независимо от того, крестьяне они или министры. События происходят сами собой {27}. Большинство людей ведут себя как марионетки или лунатики, бессмысленно направляясь к пропасти. Поэтому в этих условиях единственно правильным было игнорировать внешний хаос и стараться сохранить порядок внутри себя. Только освободив себя от необходимости так или иначе оценивать внешнее, можно надеяться на обретение чего-то подлинного посредством переживания бытия. Влияние этой утешительной и фаталистической доктрины у учеников подкреплялось верой в Учителя. Его поведение могло временами им казаться своевольным, но только потому, что логика его поступков была им недоступна. Лишенные других средств поддержки, они не видели никаких оснований для того, чтобы не верить Гурджиеву. Несмотря на активное увлечение, Успенский оставался скептиком. Проходили месяцы, а методы Гурджиева не приносили ему ожидаемых результатов. Тем более что они были крайне странными. По мере роста группы в 1916 г. Гурджиев сменил практику бесед интенсивной групповой терапией. Ученикам, приходящим за эзотерическими знаниями, говорилось, что все их мысли об оккультизме и мистицизме были сущей ерундой, что они не обладают никакими профессиональными достижениями и личными талантами, а потому единственное, что им остается, это отказаться от всяких претензий и надеяться познать свою настоящую сущность. Этого знания не получить с помощью медитации или обучения, а только посредством прилежной работы в группе и выполнения указаний Учителя. Им также показывали движения, с которыми Гурджиев якобы познакомился в отдаленных монастырях во время своего путешествия по Центральной Азии, а также более изнурительные умственные и физические упражнения. По мере ухудшения общего положения в стране практика Гурджиева становилась тоже все более строгой. Более того, он заставлял учеников признаваться в своих недостатках - иногда наедине с ним, но чаще всего публично, требуя исповеди в своих ошибках и особенно оскорбляя тех, кто пытался ему угодить. Он даже поощрял их ссоры, как средство отхода от обычных представлений, являющихся частью сковывающей человека индивидуальности. Целью этих методов было включение самонаблюдения и "самосознания", пробуждение от сна и понимания своей истинной сущности. Только осознав свою сущность, человек мог перестать быть человеческим механизмом. Различие, проводимое Гурджиевым между сущностью и личностью (ложной индивидуальностью, формируемой внешними условиями и окружением), имеет под собой то основание, что большинство людей воспринимает себя ложно, будучи восприимчиво к внешним влияниям. До тех пор, пока человек не догадывается о своей ложной личности, он не может узнать своей истинной "сущности". Это отнюдь не легкий и совсем не приятный процесс. В его осуществлении человеку способны помочь только стресс, боль, напряжение и конфликты. Таким образом, можно сказать, что режим Гурджиева был чем-то вроде шоковой терапии. Его ученики приходили в замешательство. Эти методы радикальным образом отличались от увлекательного изучения оккультизма или теософии, с которыми многие были знакомы, и потому большинство скоро покидало Гурджиева. Другие соглашались с тем, что ученики должны во всем подчиняться Учителю, сколь внешне нелепыми ни казались бы его требования, лишь бы это способствовало духовному прогрессу. Такая слепая вера, по мнению Гурджиева, сама по себе была очередным барьером, который следовало преодолеть, но и знаком готовности к "работе". Успенский оказался в числе тех, кто согласился с требованиями, хотя и не мог до конца отделаться от интеллигентских сомнений по поводу абсолютного подчинения. Летом 1916 г. ядро группы переехало в финский загородный дом, принадлежавший одному из членов для интенсивного обучения. К этому времени среди учеников Гурджиева были математик А. А. Захаров, специалист по психическим болезням доктор Стьорнваль, который стал (по словам его жены) новым преданным рабом Учителя; один из пациентов доктора Стьорнваля; подруга Успенского Софья Григорьевна и г-жа Островская из Польши, ставшая впоследствии женой Гурджиева. Атмосфера в Финляндии была напряженной. Небольшая компания стала объектом нездорового любопытства и вызвала нелепые слухи, которые сопровождают такие группы даже в лучшие времена, тем более что во главе ее находился человек, который вел себя крайне неосторожно. К тому же шла война, в России не хватало продовольствия, и такие поездки стали тяжелым предприятием. Но именно эти условия как нельзя более подходили для школы Гурджиева - к тому же некоторые, включая Успенского, к тому времени проводили кратковременные опыты с постом, выполняя и другие предписания Учителя. В результате они стали в высшей степени подвержены постороннему влиянию, и Успенский обнаружил, что находится в непосредственном психическом контакте с Учителем, слышит его голос внутри себя и отвечает на задаваемые им вопросы, которые не слышали другие ученики. Как можно понять, читая Успенского, на этом этапе Гурджиев показывал, что лучшие его ученики либо сами могут уйти и уступить дорогу другим, либо их заставят убраться. Провоцировать или даже прогонять учеников стало любимым развлечением Гурджиева и одним из самых мрачных аспектов его подхода. Многие, неспособные обойтись без поддержки Учителя, умоляли позволить им вернуться, и некоторым на какое-то время это позволялось, но потом он снова распускал группу или заставлял уйти, делая дальнейшее пребывание невозможным. Успенский вернулся в Петербург, где на протяжении нескольких недель продолжалось его телепатическое общение с Гурджиевым, или, по крайней мере, ему так казалось. Каковы бы ни были природа и характер этого явления, оно, конечно, свидетельствует об окончательном подчинении Успенского своему Учителю. Начало истинного эзотерического обучения Успенского совпало с последним периодом его жизни в России. В октябре 1916 г. его ненадолго призвали в армию в саперные войска. Приблизительно тогда же он начал совместную жизнь с Софьей Григорьевной, имевшей дочь, хотя они так никогда и не поженились. В группу продолжали приходить новые ученики, но оставаться в российской столице стало невозможно. Страна начала окончательно разваливаться, и политический кризис достиг крайней степени. В среврале Гурджиев переехал в Москву. Неделю спустя царь отрекся от престола и сформировалось Временное Правительство. 16 апреля на Финский вокзал Петербурга прибыл Ленин, и началась подготовка к Октябрьской революции.
      Глава 10
      ПУТЕШЕСТВИЯ
      Неблагоприятные условия шли на пользу Гурджиеву, и экстремальные события 1917 года только способствовали реализации его личности. Покинув Москву весной этого года, чтобы посетить свою семью в Александрополе, он через некоторое время вызвал на юг своих учеников {1}. Многие последовали за ним. Успенский приехал в июне, потрясенный зрелищем массовой казни, которой был свидетелем на вокзале в Тбилиси. К июлю оба собирались вернуться в Петербург, но Гурджиев передумал и в последнюю минуту остался в Ессентуках, находящихся на развилке железной дороги к Черному морю, отправив Успенского в столицу одного. Тот должен был собрать учеников и ехать с ними на юг. Вскоре Успенский вернулся. С ним были Захаров и супруги Гартманны, присоединившиеся к группе незадолго до этого. Композитор и блестящий пианист Томас Гартманн, как и Блаватская, происходил из обрусевших немцев, эта пара стала ценным приобретением Гурджиева. Ольга готовилась к карьере оперной певицы, а ее муж был известен как автор балета "Розовый цветок", который шел в Императорской Опере с участием Нижинского и Карсавиной. Богатые, очаровательные и независимые, Гартманны легкомысленно прибыли на юг с двумя экипажами чемоданов и в сопровождении горничной. Социальный статус учеников Гурджиева заметно повышался. Сначала группа обосновалась в Ессентуках, где руководитель снял дачу и установил распорядок жизни. В обстановке внешнего хаоса Гурджиев создал аристократическую коммуну, члены которой совмещали работу по дому с выполнением упражнений, дискуссиями и танцами - под бдительным наблюдением Учителя. Ранее, во время кратких посещений своих загородных имений, физическая работа была всего лишь частью развлечений этих представителей высшего сословия, поскольку для этого имелась прислуга. Рубка дров, приготовление пищи, занятия садоводством и уборка дома были знакомы им только по толстовской проповеди физического труда как способа морального усовершенствования. Теперь им пришлось трудиться по-настоящему. Духовный рост и самоограничение оказались синонимами. Сам Гурджиев спал очень мало и того же требовал от учеников. В лучшем случае им удавалось поспать пять часов в сутки. Когда члены группы не работали в саду, не были заняты по дому или не ходили за покупками на рынок, они совершали длительные пешие прогулки, выполняли физические упражнения и дыхательную гимнастику. Суровый аскетизм быта изредка прерывался неожиданными приступами щедрости, когда Учитель давал своим преданным последователям поблажки - отдых от трудов или восхитительный обед, - что-нибудь ставшее редким в условиях анархии и недостатка самого необходимого. В лучшие времена эти обеды, пожалуй, могли бы занять центральное место в распорядке дня. Учитель восседал бы за столом, ломившимся от экзотических блюд и огромного количества коньяка, похожий сразу и на вождя племени, и на главу почтенного семейства, то снисходя до своих приверженцев, то поддразнивая их, а то и вовсе игнорируя. Долгое ритуальное сидение за столом, прерываемое пышными тостами, убеждало учеников, что в их Учителе и впрямь есть нечто божественное, что он воплощает в себе высшее знание, мудрость и правосудие, защищая их от зла и извлекая щедрые дары прямо из воздуха. В августе 1917 г. Гурджиев с большинством учеников переехали из Ессентуков в Туапсе, курортный город на берегу Черного моря. Успенский тем временем вернулся в столицу, чтобы спасти хоть что-то из имущества и собрать оставшихся учеников. Политическая ситуация все время менялась, и Гурджиев, возможно, намеренно держался ближе к побережью, чтобы не застрять внутри страны. Прибыв в Туапсе, он заявил Гартманнам, что собирается идти пешком в Персию - что подразумевало длительное и опасное путешествие через зону военного конфликта. Он сказал, что можно зарабатывать себе на жизнь хоть дробя камни на дорогах. Кто пойдет с ним? Захаров и Гартманны, будто загипнотизированные и уже не способные позаботиться о себе самостоятельно, решили идти с ним. Другие предпочли остаться. Под предводительством Гурджиева небольшая группа шла пешком несколько дней по горным тропам, стирая ноги и разрывая одежду, но оказалась в другом причерноморском селении неподалеку от Туапсе - они, как оказалось, шли по кругу. Наконец они вышли к берегу, и тут Томас Гартманн заболел брюшным тифом. Гурджиев поспешно вызвал Успенского и Стьорнвалей. К тому времени, когда Гартманн выздоровел и смог ходить, Кавказ затронула Гражданская война; и, чтобы убежать от нее, группа постоянно передвигалась в течение нескольких месяцев. Наконец они осели в Ессентуках, изможденные путешествием и к тому же лишенные всей собственности, конфискованной большевистским правительством. В феврале 1918 г. Гурджиев написал обращение ко всем ученикам, призывая их присоединиться к нему в Ессентуках, где должна была собраться его семья. В коммуне возобновился прежний режим: танцы, упражнения, тяжелый труд и периоды молчания; к этому добавилась музыка Туркестана и фокусы, которым Учитель обучился во время путешествий. Группа теперь насчитывала свыше сотни членов из настолько различных слоев общества, что дело доходило до абсурда: изящные дамы беспокоились об оставшихся драгоценностях, армянские крестьяне толковали о яйцах и муке, а интеллигенты пребывали в поисках духовной истины, но абсолютно все обсуждали смысл жизни. Гурджиев давал духовные наставления и грыз семечки, обдумывая план действий, который помог бы ему организовать всех этих людей. Состав группы постоянно менялся - одни приезжали в Ессентуки, другие уезжали. В июле 1918 г. в расположенные поблизости Минеральные Воды прибыли сестра Гурджиева с мужем и совершенно исхудалыми детьми. От Александрополя только по прямой было свыше четырехсот миль, и им постоянно угрожали как солдаты регулярных армий, так и вооруженные бандиты. Они принесли известие о том, что турецкая армия захватила Александрополь, и турки вырезали большинство армянского населения; в числе жертв был и отец Гурджиева, отказавшийся покинуть родной дом. Оставшиеся в живых бежали. Группе недоставало Успенского: когда в августе 1918 г. Гурджиев на некоторое время оставил Ессентуки и потом вернулся на Черноморское побережье, Успенский не последовал за ним. Трудно определить, что двигало им, время, казалось бы, было совсем не подходящим для разрыва. Сам Успенский утверждал позже, что больше не верит Гурджиеву - хотя все его поведение доказывает обратное. В течение целого года они жили и работали вместе; но если Успенский все больше верил в то, что он называл Системой, то Учитель вызывал у него все более сильные подозрения. Эти два человека все-таки были несовместимы, и те черты, что некогда привлекли Успенского к Гурджиеву, теперь отталкивали его. Кроме того, оба обладали весьма деспотичными характерами и не терпели, когда ими командовали. Несмотря на эмоциональную уязвимость, Успенский был высомерным интеллектуалом и находил в поведении Гурджиева множество противоречий. В конце концов он пришел к выводу, что разумней всего отделить Учение от конкретной личности и предположить, что все ценное в доктрине принадлежит традициям древней школы, в которых был воспитан Учитель, и не зависит от самого Учителя. Таким образом, Успенский надеялся развивать Систему Гурджиева, освободив ее от злотворного влияния самого Гурджиева - так, по крайней мере, ему казалось. Гражданская война приближалась, и Гурджиев строил планы окончательного ухода из этого региона вместе с небольшим отрядом учеников. Его семья и другие ученики решили остаться. Необходимо было представить большевистским властям основания путешествия в столь неспокойное время, и Гурджиеву удалось убедить их в том, что он является руководителем археологической экспедиции. Как бы между прочим он намекнул на возможность найти золото. Ему поверили. Этот факт подтверждает его способность убеждать (или давать взятки - кто теперь скажет наверняка!). Ему не только выдали необходимое разрешение, но даже снабдили снаряжением - палатками, лопатами и топорами. По совету Успенского Гурджиев попросил и спирт, якобы для технических нужд. Ему дали и спирт, несмотря на всеобщую нехватку продовольствия. Во вторник 6 августа 1918 г. экспедиция, состоявшая из пятнадцати человек и осла, покинула Туапсе в железнодорожном вагоне и двинулась со скоростью четыре мили в час. Через какое-то время они добрались до Майкопа, располагающегося в ста милях к северо-востоку от побережья, но тут оказалось, что анархисты взорвали железную дорогу и Белая армия сражается с красными за город. Машинист предусмотрительно покинул поезд, предоставив пассажирам самим заботиться о себе. Наши герои нашли заброшенное крестьянское хозяйство и возобновили прежний распорядок жизни. Осел пасся, люди трудились, но отдаленная канонада напоминала о продолжении войны. Вся местность была заполнена беженцами самых разных сортов, размышлявших, куда бы податься. Гартманн встретил знакомого офицера гвардии, ставшего бродягой, а доктор Стьорнваль финна, ставшего буддистским монахом и направлявшегося в Индию. Через три недели сельской жизни стало ясно, что необходимо двигаться дальше. Белогвардейцы взяли Майкоп и повесили всех подозреваемых в связи с большевиками. Вскоре город отбили красные и расстреляли всех царских приспешников. Стало ясно, какую бы сторону ни принять, опасности не миновать. Гурджиев придумал было написать плакаты, на двух сторонах которых были размещены прямо противоположные лозунги, приветствующие обе враждующие стороны, чтобы переворачивать их время от времени, но все эти фокусы вряд ли могли обеспечить безопасность. Необходимо было покинуть Россию. Значит, предстояло вновь пересекать причерноморские холмы. Железная дорога теперь для этого не годилась. Пришлось переложить все вещи на телеги и идти пешком. Несколько раз группа пересекала линии фронтов. Днем они собирали дрова, грибы и ягоды, а ночью спали в палатках, предоставленных им большевистскими властями в Ессентуках. По пути они обнаружили несколько "дольменов" - неизвестно, знал ли Гурджиев о них заранее, - в качестве подтверждения статуса археологической экспедиции, если бы возник такой вопрос. Наконец в октябре 191Г г. они дошли до Сочи, спустясь с холмов "на собственных задницах" по предложению Гурджиева. Они снова совершили круг. Сняв комнаты в лучшей гостинице, Гурджиев попросил Ольгу Гартманн спеть арию из "Лакме", как если бы все опять было в полном порядке. Не такая уж и трудная задача после всего того, что ей пришлось делать. Через несколько дней группа стала распадаться - по предложению Гурджиева или по личным соображениям, - неизвестно. С Гурджиевым остались только Юлия Островская, Стьорнвали и Гартманны. Но в Сочи было так же неспокойно, как и везде. Большевики не угрожали городу, зато опасность представляли добившиеся независимости грузины и белогвардейцы. В январе 1919 г. маленькая группа вновь пустилась в странствия - перебралась на пароходе в Поти и достигла Тбилиси, где (согласно "Встречам с замечательными людьми") тридцать лет назад Гурджиев работал железнодорожником. Очень скоро он снова стал торговать коврами, и в его деятельности ему помогал тесть его брата, весьма кстати оказавшийся местным архиепископом. Доктор Стьорнваль начал заниматься медицинской практикой, а Гартманны занялись музыкой - Томас в консерватории, а Ольга в опере, где ей дали партию Микаэлы в "Кармен". У нее появились признаки туберкулеза, но Гурджиев вылечил ее, посоветовав есть ветчину и спать на холодной веранде. Неустанный организатор сразу же начал переговоры с грузинским правительством по поводу учреждения своего "института". Время импровизированных групп закончилось, Гурджиев теперь хотел основать настоящую школу и получить официальное признание. Проведя всю жизнь в делах и устроительствах, он с удовольствием включился в процесс переговоров. Опыт с шатким грузинским правительством пригодился ему в дальнейшем, когда ему пришлось обращаться с более грандиозными проектами к правительствам Франции, Германии, Британии и Америки. Пока же грузины, очевидно польщенные мыслью, что благодаря усилиям Гурджиева их столица превратится в центр мировой культуры, предоставили ему здание в Тбилиси, которое он пышно назвал Институтом Гармоничного Развития Человека. Институт этот вскоре закрылся из-за отсутствия интереса у публики, несмотря на шумные заявления о том, что он уже имеет отделы во многих великих городах мира - включая Бомбей, Кабул, Александрию, Нью-Йорк, Чикаго, Москву, Христианию, Стокгольм и Ессентуки. В объявлениях и проспектах, помимо лживой саморекламы, присутствовала и своеобразная программа обучения, основанная на теории Гурджиева о личности, согласно которой человек обладает тремя центрами - физическим, эмоциональным и интеллектуальным. Целью работы института было - в этом Гурджиев, пожалуй, оказывался ближе к терапевту, чем к оккультисту привести эти центры в гармонию друг с другом и достичь самопознания. Согласно Гурджиеву, признававшему равные права этих центров, существует три традиционных пути пробуждения "человеческой машины" от сна и, следовательно, роста сознания: путь факира, который концентрируется на физическом развитии; путь монаха, концентрирующийся на эмоциональном развитии; и путь йога, концентрирующийся на интеллектуальном развитии. Но в отрыве друг от друга эти пути односторонни и недостаточны. Во время своих легендарных странствий по Центральной Азии Гурджиев якобы изучал Четвертый Путь, гармонично сочетающий в себе все три подхода {3}. Если гармония казалась несерьезной целью для тех, кто привык к сражениям и борьбе, то Гурджиев доказывал, что обыденное представление о гармонии скорее соответствует сну, тогда как настоящая гармония не есть отсутствие противоречий и разногласий, но объединение различных сил в активной деятельности. Хотя Гурджиеву и не удалось основать институт, он продолжал заниматься священными танцами. Декорациями и световыми эффектами постановки "Кармен", в которой участвовала Ольга Гартманн, руководил Александр Зальцман, чья жена, Жанна, быстро стала одной из самых восторженных последовательниц Гурджиева. Зальцман родился в 1874 г.; он интересовался многим, в том числе джиу-джитсу, целительством и оккультизмом. Друг Кандинского, в разные времена он побывал лесником, изобретателем и даже монахом Бенедектинского Ордена. Жена, намного моложе его (родилась в 1889 г.), была танцовщицей и обучалась в школе Эвритмики под руководством Эмиля Жак-Далькроза в Хиллерау возле Дрездена {4}. Когда Гурджиев появился в Тбилиси, она давала уроки танцев по системе Жак-Далькроза. Заинтересовавшись идеями нового друга мужа, она стала готовить свой класс к постановке "Священных Танцев, которые практиковались издревле, но никогда не представлялись публично". Представление состоялось 22 июня 1919 г. в оперном театре Тбилиси. Тем временем Ольга Гартманн совершила поездку в Ессентуки. Этой весной брат Гурджиева, Дмитрий, приехал в Тбилиси из Ессентуков. Оказалось, что его мать и сестра пережили эпидемию, голод и чистки. Большинство вещей членов группы было похищено либо продано, однако несколько ковров и миниатюр Ольги сохранились, и Ольга, бывшая одним из самых преданных последователей Учителя, отправилась их спасать через зону боевых действий. Впоследствии она оценивала эту поездку, как и все, что было связано с Гурджиевым, в качестве своеобразного практического урока. Точно так же понимали кавказские походы и все другие верные ученики Гурджиева. Менее доверчивому Успенскому также пришлось проверить свои способности к выживанию. Через несколько дней после ухода Гурджиева Ессентуки оказались в поле действия Гражданской войны, за город сражались белые и красные, а неожиданные рейды казаков дополнительно терроризировали местное население. Успенский решил действовать в манере Гурджиева - он выпросил комнату в местной школе, собрал в ней все книги, какие только мог найти, и объявил это место Библиотекой совета Ессентуков, прибив соответствующую табличку. Это придало ему некоторый официальный статус и, возможно, спасло жизнь. Он голодал, но всеми силами старался не опуститься.