Особенно же Тингли и Фассела шокировали "Жизни Альционы", персонажи которой свободно меняли свои личности, пол и родственные связи, что предполагало если не вольное поведение, то слишком вольный образ мысли автора. В 1917 г. Фассел отослал свои памфлеты Генеральному прокурору Нового Южного Уэльса, и тот приказал провести расследование деятельности Ледбитера. Полиция не смогла поговорить с самим епископом Ледбитером, здоровье которого ухудшалось всякий раз, когда к нему обращались с каким-нибудь расследованием, но удалось опросить мистера и миссис Т. X. Мартин, состоятельных членов Общества из Сиднея, у которых Епископ находился в гостях, пока скарлатина не уложила его в постель. Миссис Мартин сказала, что Епископ ей не понравился с первой встречи, что неудивительно, принимая во внимание его требование, чтобы супруги спали в разных комнатах, пока он находится у них, чтобы не загрязнить его чистоту. Требование тем более неприятное и обидное, что она слышала о его репутации и могла бы поклясться, что видела, как он приводит мальчиков и укладывает их в свою постель в ее собственном доме. Мистер Мартин, успешно управлявший Сиднейской ложей не так охотно, как его супруга, верил слухам, грозящим дискредитировать Австралийское Общество, хотя один из мальчиков и сообщил, что происходило между ним и Ледбитером. Но, приехав в Америку в 1919 г., даже Мартин был вынужден признать неприятную правду. Он повстречался с Губертом ван Хуком, ставшим к тому времени молодым человеком. Раздраженный пренебрежительным отношением к нему Ледбитера, Губерт откровенно обвинил Епископа в мошенничестве и педерастии. Той же осенью в Лондоне Мартин получил еще более ужасающие сведения о друге Ледбитера Уэджвуде - и Анни подтвердила эти слухи. После скандала с четырьмя священниками Либеральной Католической Церкви Уэджвуд поспешно переехал в Голландию, чтобы избежать ареста в Англии. Анни сказала, что Уэджвуд не является инициируемым и что его нужно изгнать из Общества. Она поручила Мартину сообщить Джинараджадасе, бывшему заместителем главы Эзотерической Секции Австралии, приказ об исключении Уэджвуда из Общества. Однако Джинараджадаса обратился за советом к своему старому учителю, и Ледбитер поспешил Уэджвуду на помощь. В декабре 1919 г. смущенный Джинараджадаса телеграфировал Анни: "Мартин передал, что вы говорили будто У не инициирован. Ледбитер утверждает, что вы присутствовали при инициации" {14}. Как всегда, это происшествие обернулось старой уловкой: если Анни выступает против Уэджвуда, то тем самым она отрицает собственный оккультный опыт. Подтвердить этот опыт мог только Ледбитер, и поэтому оставался единственный выход из создавшегося положения. Через неделю она ответила Джинараджадасе: "Свидетельства Брдта достаточно. Отмените приказ" {15}. Трудно оценить психологическое состояние Анни в то время. Несмотря на сохранившиеся силы и способности, она все-таки была уже пожилой женщиной семидесяти пяти лет, приближавшейся к последней стадии своей богатой событиями жизни. Наверняка ее раздражали все эти бесконечные скандалы и слухи о неприличном поведении друзей и знакомых, представлявшие разительный контраст требованиям целомудрия и чистоты при инициации. Лаже если она не верила слухам, то ее должна была удивлять хотя бы неосмотрительность Ледбитера. Он не только позволил широкой публике связывать себя с Уэджвудом, но до сих пор продолжал окружать себя мальчиками и привлекательными молодыми людьми, хотя, как иронически писал Нитья в письме к своему итальянскому другу Русполи, "он теперь изменил привычки и разговаривает со всеми некрасивыми и старыми женщинами" {16}. Это было все, что касалось изменений в поведении Епископа. Он по-прежнему отказывался пожимать руку женщинам или оставаться с ними наедине (за исключением Анни) под тем предлогом, что они, якобы, "загрязнят" его. Однако Епископ был искренне привязан к Барбаре Летьенс, дочери Эмили (к недовольству ее отца); и хотя в общем он женщин не любил, но всегда готов был сделать исключение. Скандал продолжался весь 1920 г., и в 1921 г. Мартин, убежденный в виновности Ледбитера, написал Анни письмо, сообщая о своих подозрениях и перечисляя улики {17}. В этом письме он высказал все, что думали многие люди. Когда Уэджвуда обвинили в содомии, Ледбитер не только защищал его, но и сам явно имел на совести подобные грехи. Более того, Мартин обвинил его и в фальсификации сообщений, которые он получал от Учителей, в предательстве Анни и нечестности. Он написал также, что Анни слишком доверчива, поставив тем самым под сомнение ее оккультные способности. Несколько месяцев спустя это письмо стало достоянием гласности - его опубликовал главный редактор журнала "ОЕ Library Critic" вместе с другими материалами, направленными против Уэджвуда и Ледбитера. Анни Безант также подвергла их критике. Еще через два месяца, перед открытием австралийского конгресса, Реджинальд Фаррер, священник Либеральной Католической Церкви и друг Ледбитера, некоторое время обучавший Кришнамурти, написал Анни заявление о сложении с себя полномочий главы Английского филиала Ордена масонов, признаваясь в содомии и обвиняя в том же самом Уэджвуда. Через четыре месяца после этого ошеломляющего заявления, копии которого он послал другим людям, Анни получила еще одно письмо от епископа Либеральной Католической Церкви Руперта Гонтлетта, выдвигавшего те же самые обвинения против Уэджвуда. Затем пришел циркуляр от президента Ноттингемской теософской ложи с требованием провести расследование случаев содомии в Обществе. К тому времени начал свою работу австралийский конгресс. Ледбитер вызвал к себе на подмогу Анни, Кришнамурти и Нитью. Они прибыли в Сидней, где полиция уже занималась расследованием по обвинению Уэджвуда и Ледбитера в аморальном поведении, хотя Епископ по-прежнему был слишком болен, чтобы встречаться с полицейскими. Непосредственные улики могли предоставить только супруги Мартин, видевшие его в постели с Оскаром Коллерштремом, сыном священника Либеральной Католической Церкви, но даже эта улика была слишком расплывчата и поэтому не последовало формального обвинения. Спать в одной кровати - это еще не преступление. С другой стороны, частный детектив, нанятый Обществом, обнаружил, что Уэджвуд менее чем за два часа посетил восемнадцать общественных уборных. Когда его спросили об этом, он объяснил полиции, что искал старого друга, о котором ему стало известно, что тот "ведет неправильный образ жизни", и Уэджвуд решил отыскать его, чтобы прийти ему на помощь. На съезде Ледбитера обвинили во многих грехах, начиная от чревовещания и заканчивая педерастией, которой он занимался не столько из желания получить удовольствие, сколько из стремления увеличить свои астральные силы. Как обычно, Епископ все отрицал, но общественное негодование постепенно накалялось. Когда Ледбитер, поддерживаемый Анни, отказался пойти на уступки, Австралийский филиал, естественно, раскололся и многие последователи теософии по всему миру вышли от Общества. В отместку Анни аннулировала официальное свидетельство Сиднейской Ложи и лишила прав тех, кто последовал за Мартином и основали независимое общество. Принимая во внимание размер финансового вклада Мартина, для родительской организации это был серьезный удар. Оставшиеся присоединились к только что сформированной ложе Блаватской. Ледбитер, свысока игнорируя эти события, занимался строительством огромного греческого амфитеатра в гавани Сиднея, включавшего в себя арену, библиотеку и чайную комнату. Открытие комплекса сопровождалось особой церемонией, в которой Епископ играл главную роль. Он освятил здание со следующими словами:
      "Во имя всех Будд, прошедших и будущих; Во имя Великого Учителя Мудрости; Во имя Отца и Сына и Святого Духа, Я благословляю эту землю" {18}.
      Большую часть времени Ледбитер проводил в мрачном, но весьма изысканном сиднейском доме "Мэнор", где учредили теософскую коммуну. Несмотря на все скандалы, эта коммуна процветала. В 1925 г. Эмили Летьенс взяла с собой нескольких своих детей - в том числе Мэри и Бетти - и отправилась на теософский конгресс, который опять проводился в Сиднее. Из Европы они плыли на теплоходе вместе с Розалиндой Уильяме, Кришнамурти и Нитьей, находившимся отдельно от остальных из-за своей постоянной болезни. После конгресса Эмили с детьми в целях духовного развития осталась в Мэноре. Никаких других целей, впрочем, и невозможно себе представить. Бетти Летьенс Епископ не понравился, и она противилась тоскливому распорядку дня, включавшему богослужения в соборе св. Албана Либеральной Католической Церкви, собрания масонов и тихие вегетарианские обеды, где Ледбитер бросал гневные взгляды на всякого, кто осмеливался нарушить тишину. На Мэри Летьенс старец произвел более благоприятное впечатление; он показался ей похожим на Бога, как обычно Его представляют себе дети; но и она находила это место невероятно скучным. Появление Розалинды Уильяме не облегчило пребывание Мэри в Мэноре, и на то были свои причины. Вскоре после приезда в Сидней доктора порекомендовали Нитье провести некоторое время на холмах, под опекой Розалинды. И на борту корабля Мэри едва удавалось увидеть своего любимца, теперь же он оставался на холмах, и только его сиделка приехала в Мэнор. Обожавшая Нитью Мэри чувствовала жгучую ревность к Розалинде - могла ли она, школьница, соперничать с этой очаровательной девушкой? Голубые глаза, розовые щеки и светлые волнистые волосы - идеал северной красоты так прекрасно дополнял южную красоту смуглых братьев {19}. Что касается Розалинды, то она со свойственной ей естественностью вошла в доверие Мэри, рассказывая ей о Нитье, и вскоре Мэри полюбила и ее. Молодые люди, находясь в мрачном доме, оживляли его романтическими мечтаниями. Мэри заметила, что, несмотря на свою серьезность, большинство учеников обладали приятной наружностью, причем почти все носили волосы на прямой пробор. Встречая леди Эмили с детьми, Ледбитер явился в гавань в пурпурных епископских одеяниях, с аметистовым кольцом на пальце, "ступая, словно лев" {20}, и опираясь на плечо весьма миловидного пятнадцатилетнего подростка Теодора Джона. В Мэноре молодые люди были заняты тем, что бродили по округе в ожидании беседы с Ледбитером или "посланий астрального телеграфа" {21}. Эти послания, которые Бетти позже назвала "снотворным", печатала одна из девушек-фавориток. Машинопись была единственным видом деятельности, которому большинство из них обучалось во время пребывания в Мэноре. Иногда Ледбитер выходил из своей комнаты и приглашал кого-нибудь на прогулку. Это считалось большой удачей, и многие соревновались за право сопровождать его - отчасти из-за того, что (как говорила Бетти) Ледбитер рассказывал занимательные истории, развевавшие царившую повсюду скуку; отчасти из-за того, что это понималось как особая почесть; а возможно, и из-за того, что ничего другого не предлагалось. Как обычно, воображение Епископа было устремлено в заоблачные дали. Однажды, как вспоминает Мэри Летьенс, он показал ей скалу, которая влюбилась в сидевшего на ней молодого человека {22}. Эдвин Летьенс считал, что режим Ледбитера оказывает дурное влияние на его дочерей - "никаких забав; церковное настроение весь день и королевская напыщенная торжественность" {23}, но, возможно, он был недоволен еще и тем, что леди Эмили общалась с Ледбитером после того, что натворил его коллега Уэджвуд. Исключенный из рядов Общества и находившийся в розыске Уэджвуд вовремя успел покинуть Англию, на короткое время он задержался у Гурджиева в Фонтенбло, чтобы в конце концов поселиться в Париже и пуститься со своими дружками в откровенный разгул. Потратив деньги, он обратился за помощью к Анни Безант, и та направила его к голландским теософам. Но вскоре их терпению (или средствам) предстояло иссякнуть, а епископу Уэджвуду пришлось опуститься до оплаты долгов посредством незаконного провоза кокаина.
      Глава 12
      ШКОЛА И ЖИЗНЬ
      Одним из последствий послевоенного периода стал интерес к проблемам образования, основанный на вере в то, что правильное воспитание подрастающего поколения может предотвратить очередную войну. Поэтому экспериментальная педагогика приобрела необычайную популярность; теоретики и практики дискутировали на тему о том, как воплотить в жизнь древнюю мечту о сообществе всесторонне развитых людей, о мире индивидуумов, творческие способности которых вкупе с открытостью позволят им победить эгоизм, вне всякого сомнения являвшийся причиной последней войны. Теории множились, и всевозможные гуру решили принять участие в полемике. Теософия и антропософия всегда особое внимание уделяли идеалу всесторонне развитой личности, физические и умственные способности которой не мешают проявлениям духовной сферы. Они также основали организации для практического воплощения этого идеала. Эти организации представляли собой широкий спектр учреждений - от добровольных собраний лож, летних школ и конференций до детских садов и начальных школ, открытых Безант, Тингли и Штейнером; появились также университеты со своими собственными исследовательскими отделениями. Теософское и Антропософское Общества ратовали за соединение современных методов преподавания с древними духовными истинами. Однако не все Учителя разделяли этот оптимизм. Например, Гурджиев рассматривал высокоинтеллектуальные разговоры о мире во всем мире и о братстве людей как некое помешательство. Он, как и Ницше, весьма пессимистически относился к подобным идеям, считая, что именно они способствовали развязыванию войны. Все более увеличивающееся несоответствие между идеалом и действительностью порождало невыносимое напряжение в душах отдельных людей, как и во всем обществе, и приводило к характерному для девятнадцатого века лицемерию, загоняя вглубь потаенные конфликты. Но и Гурджиева не обошел стороной интерес к реформе образования, хотя и весьма необычным образом. Для основания новой школы необязательно требовались кирпичи и раствор - хотя многие духовные учителя придумывали новое применение старым зданиям и добывали необходимые средства для их содержания; можно было обойтись и без них. Кришнамурти временами учил просто под открытым небом, его школой был летний лагерь; Анни Безант и Анна Кингсфорд читали лекции в салонах и гостиных; но Штейнер побудил своих последователей построить специальное здание. Более важным было не помещение, а методика обучения. У Успенского была собственная теория "школы", согласно которой приобрести эзотерические знания невозможно без приобщения к истинной педагогической традиции {1}. Ядро духовного обучения - это не слепое следование догме, но передача живой древней мудрости, причем необязательно в словесной форме - отсюда и интерес к движениям и специальным упражнениям. Трудность состояла в том, что мудрость нельзя приобрести посредством самообразования, то есть самостоятельным изучением или анализом, ибо невозможно обобщить универсальную истину в нескольких фразах, которые можно заучить наизусть. Здесь необходим Учитель, который сам, в свою очередь, был обучен другим Учителем. Таким образом, непременное условие обучения - это Учитель, а также его место в цепи преемственности. Но где найти Учителя? И, что самое главное, как определить, что поиски увенчались успехом? О каком "успехе" в данном случае может идти речь? Эзотерическое знание по определению является знанием "тайным", и поэтому можно не догадаться, что цель перед вами, даже если вы ее достигли. Здесь неизбежно приходишь к вопросу о доверии некоему непроверенному авторитету - как случилось с самим Успенским непроверенному потому, что какой успешной ни казалась бы его деятельность, изменчивая и непостоянная природа духовного развития подразумевает, что любая видимость может оказаться лишь обманом чувств. Более того, согласно западной либеральной традиции, которая оказала влияние в большей или меньшей степени на всех Учителей, о которых идет речь в этой книге, каждый человек является уникальной личностью. Это значит, что если даже X владеет многими эзотерическими тайнами и является самым подходящим Учителем для ученика Y, он не может быть автоматически самым подходящим Учителем для ученика Z. И, наконец, встает вопрос, что есть "истина" в духовной сфере. Мастерство учителя музыки можно оценить по тому, насколько ловко пользуется его ученик музыкальным инструментом, мастерство врача оценивается по здоровью его пациентов. Но чем измерить "успех" ученика в школе духовности - ведь сам термин "успех" в данном контексте не совсем подходит для описания достижений в этой области. Блаватская и Ледбитер ссылались на непосредственное общение с Учителями и полагались целиком на свою силу убеждения. Гурджиев действовал приблизительно тем же образом. Более щепетильные Успенский и Штейнер, чувствительные к проявлению шарлатанства, старались выявить и обосновать подлинную эзотерическую и педагогическую традицию. Кришнамурти пришел к абсолютно противоположным выводам. Вместо того чтобы искать эзотерическую традицию, каждый человек должен сам найти способ своего развития. И в самом деле, традиция и доктрины могут стать барьерами на пути личного прогресса, потому что для каждого индивидуума существует собственная дорога, недоступная остальным. Теософия именно потому пришла в упадок, что каждый день в ней появлялся новый проповедник, заставлявший других принять на веру его положения. Но эти же идеи и ставили Кришнамурти в двусмысленное положение, ибо, отрицая какое-либо духовное лидерство, он тем не менее понимал, что его последователи считают его своим Учителем. А если он не Учитель, то почему учит? Иногда он пытался разрешить это противоречие, отрицая, что он Учитель, или настаивая на желании не иметь учеников и не основывать свою традицию, а, наоборот, обращаться к тем, кто находится на распутье, чтобы они сами выбрали свою дорогу. В таком случае он был бы уже не Учителем, а примером. Большинство же его аудитории не воспринимало различия между этими словами. Та страсть, с которой он говорил и обращался к каждому конкретному слушателю, со всеми его ошибками и заблуждениями, сама по себе уже предполагала духовное наставничество; отрицание позитивной доктрины само по себе становилось конструктивным методом. Находились циники, утверждавшие, что он едва ли решится оставить такую выгодную карьеру. Для Кришнамурти его духовный авторитет мог стать прибыльным бизнесом. В течение 1920-х годов, особенно после того как он начал разъезжать по Америке, издавна славящейся пристрастием к религиозным экспериментам, он постепенно становился своего рода "звездвй", в которой гармонически сочетались прекрасная внешность, экзотическое происхождение и дар убеждения. За это десятилетие Раджа превратился в его последователя и импресарио; под его руководством собрания привлекали к себе внимание многочисленных толп. Слава Кришнамурти приносила ему немалый доход, но тем труднее становилось убеждать аудиторию в том, что у него нет никакой положительной доктрины. Проблема истинного обучения, а не превращения учеников в подобие учителя постоянно интересовала тех, кто своей целью ставил духовную эволюцию, а не личное преуспеяние. К этому неизбежно приводила западная культура, с ее упором на личность - порождая еще один парадокс для тех, кто считал себя приверженцем восточных религий, культивирующих необходимость избавления от всего личного как первый шаг по пути просветления. То же самое подразумевалось и в первых стадиях Теософского Пути, хотя Кришнамурти был, возможно, единственным теософом, который попытался реализовав их на практике. Граф Герман Кейзерлинг пытался разрешить эти парадоксы, представляя свою деятельность не как поучение, а как диалог; самого себя он называл "церемониймейстером" (распорядителем), а не педагогом {2}. Целью этой Школы Мудрости, располагавшейся в небольшом немецком городке Дармштадте, было способствовать достижению понимания и просветления посредством дискуссий. Кейзерлинг родился в 1880 г. и происходил из знатной балтийской семьи; много путешествуя по Востоку, он жил в своем балтийском поместье, пока революция не вынудила его в 1918 г. переехать в Берлин. Б следующем году он женился на внучке Бисмарка. Кейзерлинг получал образование в университетах Дерпта и Гейдельберга, в традициях кантианского идеализма. Как и Штейнер, в своем духовном и философском развитии он испытал влияние Гете. Большое воздействие на него оказали также "Основания девятнадцатого столетия" Хьюстона Стюарта Чемберлена и работы австрийского философа и мистика Рудольфа Касснера. Почти все, что осталось от него, - это понятие о Фидософии Смысла туманное немецкое название для образа мысли, который его изобретатель не смог более или менее сносно определить во всех его невероятных по объему трудах, хотя, как кажется, эта концепция чем-то была похожа на теософию. Суть состояла в том, что за всеми феноменами кроется глубинная и вечная ценность - тот смысл, который можно понять только интуитивно и невозможно выразить словами. Этот смысл, или значение, представляет собой фундаментальную реальность, общую для всех культур. Кейзерлинг с интересом относился к Теософскому Обществу, особенно после посещения Адьяра в 1913 г. Его привлекала восточная философия более всего буддизм - которая представляла разительный контраст с материалистической философией Запада. В то же время он, как и Штейнер, предупреждал против слепого подражания восточному образу мысли и настаивал на том, что его современники должны следовать своим собственным духовным и философским традициям. Тем не менее он верил, что Восток сможет научить двум великим истинам - истинам, которые, как ни странно, походили на доктрины немецкой идеалистической философии, которую Кейзерлинг усвоил в университете. Во-первых, понимание, то есть восприятие смысла, существует вне слов: как и реакция слушателя на музыку, оно не может быть выражено посредством языка. Какое-то представление о нем может дать высокая поэзия, но именно в силу вышеуказанных причин такая поэзия непереводима. Жители Запада, привыкшие к внешнему выражению, а не к внутреннему пониманию, отрицают этот факт - они думают, будто то, что невозможно выразить словами, невозможно и понять. Во-вторых, истина, как и мудрость, субъективна. Но жители Запада воспринимают истину как факт объективный и желают выражать ее в форме научного знания. Высшая форма западного знания - это научное знание и техника, и чем более доминирующими становятся эти формы, тем дальше современный человек уходит от других представлений об истине. Согласно Кейзерлингу, эти две идеи - то, что понимание существует вне слов и что истина субъективна - можно найти в индийских философских системах, в виде представления о том, что мысль не средство оформления реальности, но она сама и есть реальность. Для европейцев мысль всего лишь средство достижения материалистической цели и такая установка отвлекает их от понимания духовного мира и даже препятствует признанию его существования. Кейзерлинг был согласен с Йитсом, утверждавшим, что теософия допустила ошибку, пытаясь сблизить религию и западную науку, истину субъективной мудрости и истину объективного факта. Эта попытка неизбежно привела к стремлению достигнуть внутренней реальности снаружи, достигнуть духовного посредством материального. Целью ее является знание, а не бытие. В этом Кейзерлинг сближается со своим современником, философом Мартином Хайдеггером, занимавшимся подобными вопросами с точки зрения академической философии. Оба разделяли мнение, что наука может привести только к знанию, а не к пониманию или истине. По мнению Кейзерлинга, это понимают два типа людей, которые достигают адекватного выражения смысла различными путями: художники: то есть деятели искусства, и те, кого Платон называл философами-правителями, мудрость которых дает им право управлять другими. Художники открывают или даже создают значение (Кейзерлинг не уточняет различие между открытием и творением), и искусство таким образом воплощает в себе вечный "смысл", познавая его инстинктивно. Но выше художников - философы-правители, которые наделяют смыслом жизнь. Таковы были Платон и Будда (без сомнения, Кейзерлинг подозревал, что тоже принадлежит этому типу людей). В том брожении идей, которое охватило Германию после Первой мировой войны, учение Кейзерлинга вскоре стало популярным. Ему, как и Штейнеру, удалось переключить интерес публики с Востока на западную культурную традицию. В 1919 г. герцог Гессе, интересовавшийся, как и его потомки, духовными материями, пригласил его в Дармштадт. Герцог предоставил ему виллу, где философ основал то, что он назвал "Свободной Школой Философии" - свободной в том смысле, что любые темы можно было обсуждать свободно и не существовало определенной программы. К 1920 г. это учреждение было переименовано в "Школу Мудрости"; после непродолжительного функционирования в виде колледжа, школа превратилась в ежегодный коллоквиум, проводимый в различных точках Европы - однажды таким местом оказался пляж в Форменторе. Одной из отличительных черт школы, напоминавших о ее "домашнем" происхождении, было стремление ее основателя дать каждому голосу право быть выслушанным. Кейзерлинг не хотел навязывать свою точку зрения. Вместо этого он ратовал за творческую полифонию, которую школа помогла бы гармонизировать во время коллоквиумов. Целью школы было не воспитание философов, то есть мыслителей, выстраивающих связные системы, но появление философствующих людей: индивидуумов, способных формулировать вопросы и рассматривать проблему со многих точек зрения. По мнению Кейзерлинга, именно таково должно быть основание духовного и социального прогресса. Дискуссии публиковались в журнале "Leuchter", и тот же самый подход отличает последущие сочинения Кейзерлинга, ставящего фрагмент выше трактата и афоризм выше параграфа. Несмотря на его восхищение Гете, литературным идеалом Кейзерлинга, как и Хайдеггера, был Гельдерлин. Совершенства можно достигнуть только посредством смерти. И в самом деле, совершенное - то есть "завершенное" - и является смертью. Жизнь же неоднородна, субъективна и фрагментарна. Нельзя представить себе ничего, более отличного от этой школы, чем школа Штейнера. Эта школа мудрости находилась не так далеко от Длрмштадта - в Дорнахе возле швейцарского Базеля. К тому времени Штейнер уже основал свою антропософскую группу, отколовшуюся от теософии, и в 1911 г. он приобрел для нее здание в Штуттгарте, где у него нашлось немало последователей. Вскоре после разрыва с теософией он начал собирать средства для постройки штаб-квартиры в Швейцарии. Первый камень в основание нового здания был заложен на церемонии, состоявшейся в сентябре 1913 г. под завывание сильного вет-ра и во внезапно наступивших сумерках, но Штейнер не счел это дурным предзнаменованием и к концу года закончил модели основных сооружений. Вскоре начались работы, и здание, призванное воплотить в жизнь идеи Гете об искусстве и духовности, получило название "Гетеанум" {4}. Быстрый ход строительства, продуманные детали - от резных украшений до витражей - словно свидетельствовали о здоровой практической стороне антропософии: художники и интеллектуалы, ремесленники и любители, рядовые члены и руководители работали вместе над постройкой деревянного дворца объемом более шестидесяти пяти тысяч кубических метров, покоящегося на каменном основании и увенчанного шиферной крышей в норвежском стиле. Штейнер не только проектировал здание, он руководил буквально всеми работами, включая замысловатые декорации. Он также лично работал на строительстве здания в промежутках между поездками по Германии и Центральной Европе. Ничего подобного ранее не видели, и за небольшой срок своего существования (здание сгорело в декабре 1922 г.) дворец стал объектом паломничества не только антропософов, но и просто любителей искусства, интересовавшихся зримым воплощением эстетических взглядов Штейнера. Следуя за Гете, который разделял представления каббалистов о том, что Господь создавал все сущее посредством дыхания, Штейнер рассматривает Землю как живой организм; смена времен года для него символизирует процесс дыхания {5}. Летом Земля выдыхает, зимой она вдыхает. Человечество включено в процесс жизни как органическая часть; жизнь человечества и человека вплетена в сезонные, исторические, глобальные и космические жизненные циклы. Во время равноденствий человек меняется физически и духовно. Таким образом, человечество является частью эволюционирующего макрокосмического духовно-физического организма, повторяющего все стадии развития на микрокосмическом уровне. Духовная история человечества - также часть этого процесса. Штейнер считал, что современное человечество утратило духовную, эстетическую и познавательную целостность, за что теперь и расплачивается. Всякая деятельность и всякая вещь, производимая человеком, должна способствовать обретению этого утраченного единства всеми возможными способами. Поэтому архитектура и пространство Гетеанума должны были выражать органическую вовлеченность Человека в Природу и фокусировать духовную энергию. Все в этом здании должно было быть функциональным и значимым. Много писали об уникальности стиля Штейнера, хотя в декоративной отделке дома, особенно в таких деталях, как совершенно отличавшиеся друг от друга колонны или оконные рамы, довольно явно просматривался стиль модерн. Штейнер был убежден, что художественная форма возникает из внутренней духовной необходимости, если произведение по-настоящему величественно и значимо, каким и должно быть подлинное германское искусство. Поэтому все в доме должно было словно "проистекать" друг от друга, следуя теории метаморфоз Гете, согласно которой все органическое непрерывно меняется и эволюционирует, и собственному восприятию Штейнера аур или силовых линии, которые, в его понимании, окружают каждое живое существо. В планировке и дизайне помещений бросается в глаза отсутствие прямых линий, которых, по возможности, старались избегать. Декорации были продуманы вплоть до мельчайших деталей. Даже цвета стекол окон, стен и потолков соответствовали цветовой теории Гете и Штейнера; разные оттенки символизировали разные состояния души и были предназначены производить различные психологические и духовные эффекты. Строительные материалы выбирались тоже очень тщательно; использовались краски только растительного происхождения. Округлые и плавно изгибающиеся линии порождали конструктивные проблемы, особенно когда потребовалось возвести два пересекающихся деревянных купола разных размеров, венчающих основное здание (один из них был больше купола Собора св. Петра). Поскольку они входили один в другой, их невозможно было укрепить стандартным способом - скрытыми архивольтами и потому было разработано особое крепление, так чтобы они поддерживали друг друга. Но инженерные проблемы отступали перед более общими соображениями о многофункциональности здания. Пространство под куполами, где могло разместиться более тысячи людей, представляло собой одновременно и лекционный зал, и аудиторию для антропософских собраний по образу теологических конгрессов.