Петля и камень на зелёной траве
ModernLib.Net / Вайнер Аркадий Александрович / Петля и камень на зелёной траве - Чтение
(стр. 33)
Автор:
|
Вайнер Аркадий Александрович |
Жанр:
|
|
-
Читать книгу полностью
(967 Кб)
- Скачать в формате fb2
(463 Кб)
- Скачать в формате doc
(434 Кб)
- Скачать в формате txt
(416 Кб)
- Скачать в формате html
(463 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33
|
|
Исход. Потом стих поток людей. Опустел стеклянный коридор. Одиноко прошагала проводница в синей шинели с красной повязкой на рукаве. Смыли изображение с пленки. Навсегда? Выморенность, пустота, тошнота, как перед обмороком. Мои конвойные с двух сторон вдруг взяли меня крепко за руки – я проглядел, как появился в первом кадре желтоглазый боец. Шел бойким шагом из клеточки в клеточку, на середине обернулся, махнул рукой, и я увидел Улу. Совсем близко – за двумя стеклами – вели ее мимо меня двое. Они держали ее под руки, и я видел, что она и шага без них не ступит. Я знал, что это Ула, и не верил. Это не ее лицо. Это посмертная маска – назойливо подробная копия черт, из которых ушла жизнь. Это не ее слепые глаза. Они убили ее душу. Легкая, гибкая, быстрая, Ула шла через остановившуюся ленту по-старушечьи осторожно перебирая ногами. Я видел совсем близко ее неподвижное лицо в стеклянном квадрате коридора, и это прекрасное, любимое, мертвое лицо проникало в мое сердце, оно заполняло меня целиком, швыряло в радостную дрожь, стремление бежать, кричать, что-то делать, стать больше самого себя, это лицо заслоняло собой все – аэропорт, сидевших рядом человекопсов, огромное желто-синее морозное небо, оно растворяло два разделявших нас стекла, и я, чувствуя, что от невыносимой боли кровь моя брызнет сейчас из каждой поры, закричал изо всех сил: – Ула!… У-л-аа-а!… И навалилась сразу же охрана, они запихивали мне в рот свои толстые тупые руки, пригибали вниз голову, и сверху еще наседал шофер, у которого брат удивлялся, что евреи уезжают из Москвы, и они почти придушили меня, заталкивая на пол машины. А потом отпустили, я выпрямился, рванулся, но кинолента была пуста и насквозь просвечена косыми лучами солнца. На прутьях забора висели гроздья провожающих, будто их взрывом разметало по ограде. Потом вернулся желтоглазый бандит, уселся удобно на переднем сиденьи, и от борта самолета откатили трап, надсадно заревел тягач-буксировщик, сдернул потихоньку самолет с места и покатил его на взлетную полосу… …Не помню, как ехали назад. Всю дорогу желтоглазый объяснял, предупреждал, грозил, предостерегал – ничего не слышал, не понял я и не запомнил. Помню только, как высадили они меня у подъезда моего дома, и желтоглазый сказал мне через открытое окошко машины – а я уже стоял на тротуаре: – …Одумайтесь – завтра будет поздно… Вошел в лифт, нажал кнопку, и было почему-то ощущение, что кабина ползет не вверх, а плавно проваливается в преисподнюю. Ах, да! Я и не заметил, как оборвалась последняя нитка изношенного троса. У дверей своей квартиры стал шарить ключ по карманам. В бездонных провалах брезентового балахона сыскал мелочь, носовой платок, писательский билет, ручку. Дуськин желтый зуб о четырех корнях. А ключа не было. Потерялся. Или оставили его себе присяжные ФЕМЕ, чтобы ходить ко мне запросто. Долго трезвонил я в дверной звонок, равнодушно размышляя, что и открыть-то мне некому – в нашей выморочной квартире никого, наверное, уже не осталось. Потом затопали чьи-то шаги в коридоре, и по кабаньему тяжелому поступу узнал я Евстигнеева. Отворил дверь и смотрел на меня опухший, красный, дикий – не узнавая. От него разило перегаром, потом, чем-то нечистым. – Эй, ты, геноссе! Пропусти в дом, – отодвинул я его с дороги. И он вспомнил меня, пошел понуро следом. – Слышь, Алексей Захарыч, забрали вчерась мальцов Нинкиных в детдом… – Да? Почему? – Она, параститутка, по пьяному делу под машину попала… Теперя долго в больнице пролежит… Ну, мальцов и взяли на казенный кошт… – Ну, что ж, поздравляю тебя – одни мы с тобой тут остались. – Заимно! – серьезно кивнул мне кудлатой ватной головой Евстигнеев. – Слышь, Алексей Захарыч, я чуть не запамятовал – тебе сегодня утром почтальонша пакет принесла… Шаркая, цокая, топоча, нырнул он к себе в берлогу, а я вошел в свою комнату и, не снимая плаща, завалился на диван, закрыл глаза, выключился. Прошли часы или несколько минут – не знаю, около меня стоял Евстигнеев, протягивал пухлый разодранный пакет – так выглядят возвращаемые из издательства рукописи. – Ну, что там? Ты же, наверняка, посмотрел… Евстигнеев сочувственно покачал головой, почмокал губами: – Пишут, что не подошла издательству ваша книга. Пока, мол, не подошла, и нет, мол, у них сейчас возможности ее опубликовать. А вы, мол, дальше пишите, желают творческих успехов… И осторожно положил рукопись на стол. Ушел в коридор, и оттуда доносился ко мне его разговор с самим собой – громкий, горестный, возмущенный: – …Сам никогда стакан не поставит, а ему нальешь, – как кашалот раззявит пасть… В комнате было сумеречно. Я встал с дивана, взял рукопись и присел на подоконник. Исчирканные, замусоленные, мятые листы. Галочки на полях, знаки вопросительные, восклицательные, карандашные пометки – «что автор хочет сказать?» Автор больше ничего не хочет сказать. На последней странице нетвердой рукой, видимо, выпившего рецензента написано: «Все вопиющее из рукописи выбросить, остальное сжечь!» Я отворил фрамугу, порыв холодного бензинового угара хлестнул в лицо. Неистовый поток бесцельно мчащихся по Садовой машин. Они истолкли уже утреннюю заморозь на асфальте в липкую черную грязь. Взял первую страничку рукописи, высунул на улицу и разжал пальцы. Листок на короткое мгновенье замер, будто раздумывая, что делать ему на свободе, и тотчас же взмыл, подхваченный порывом ветра. Потом бросил второй, третий, четвертый… Они вылетали из рук радостно, стремительно, они догоняли друг друга, сталкивались, разлетались в разные стороны, поднимались выше, плавно кружились и постепенно оседали вниз, как огромные снежинки. Большой был роман – как много белых страничек гонял сейчас осатанелый ветер по улице. Они прилипали к лобовым стеклам машин, застревали в кузовах грузовиков, таранили мостовую, и тут их сразу же колеса размешивали с тягучей глинистой жижей. Снова влез в комнату Евстигнеев, постоял у двери молча, глядя, как я выкидываю последние странички, потом тихо сказал: – Боюсь я, Алексей Захарыч… Жить мне очень страшно стало… Подождал чего-то, подумал, предложил: – Давай выпьем, Алексей Захарыч… Есть у меня бутылка самогонки… потом лягим по койкам, задремлем, отекем во сне… Нестрашно станет… Я покачал головой: – Нет, я на улицу пойду. Нагреб в карманах балахона семьдесят четыре копейки, выкатил из-за дивана четыре пустых бутылки. Пойду в гастроном на угол. На стакан водки я насобирал. И на соевый батончик. С кем-нибудь сейчас бутылку сообразим. Пойду на угол. Пойду к людям. Они ведь тоже люди?
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33
|