- Остальные?
      - Пока в норме. Но...
      - Что решили делать?
      О проклятье! Я же сказал...
      - Разгерметизируем камеру.
      - Ни в коем случае!
      - Да ты что... Что?!
      - Выводите Куницына через аварийный шлюз. Я выезжаю.
      Бросил трубку - короткие гудки.
      Аварийный шлюз? Где он, этот полиэтиленовый мешок? Да пробовали ли его хоть раз пристегивать к люку?
      - Александр Валерьевич, азот готов.
      Парни справились-таки с гайкой. Справились...
      - Отворачивайте баллоны с кислородом. К люку! Азот тоже.
      На лицах ребят недоумение. Да, я понимаю... Где же аварийный шлюз?
      Тая вцепилась в мой халат:
      - Ты с ума сошел!
      - Будем выводить через аварийный шлюз. Отпустила. Сообразила. Слава богу, вот он, шлюз, сложен в ящике.
      - Ребята!
      На помощь бросаются все трое - только Тая у самописцев.
      - Быстрей, быстрей!
      - Шлюз к гермокамере крепится липкой лентой. Дурацкая конструкция, не мог Боданцев придумать что-нибудь умнее... Конечно, если бы не спешка, ленту можно было бы клеить ровно...
      Техники подтащили баллоны с азотом, кислородом и углекислым газом. Смеситель встроен в шлюз, нужно только шланги привернуть и подключить капнограф и газоанализаторы по кислороду и азоту.
      В последний момент я вспомнил, что камера опечатана, засунул руку под пленку и фанерку с пластилиновой печатью сорвал.
      - Как дела, Тая?
      - Пульс падает.
      Пульс падает... А еще нужно приборы подстыковать.
      - Быстрей, парни, быстрей!
      Парни и так работали словно в лихорадке - дергались, как бы опять резьбу не сорвали. А я чувствую, всем существом чувствую, как течет, уходит проклятое время...
      - Азот готов!
      - Кислород тоже! - слышу я в следующую секунду. Подошел к пульту подбежал, вернее сказать. Выхватил из Тайных рук микрофон.
      - Ребята: Камера! Мы подключили шлюз. Откройте люк и подтащите, насколько возможно, к нему вентилятор - нужно выровнять газовый состав атмосферы.
      И сообразил: чтобы шлюз надулся, в камеру нужно дать избыточное давление. А баллоны...
      - Углекислый газ подключен!
      - Приборы на месте!
      Придется накачивать газ прямо в шлюз - другого выхода нет, А что уж туда накачаем...
      - Как самочувствие Куницына? - Это я в микрофон, в гермокамеру.
      - Без изменений.
      Оглянулся: парни у шлюза стоят наготове. Можно начинать.
      - Пускайте газ. Три процента углекислого.
      Смеситель, конечно, что-то сделает - приблизительно создаст в шлюзе нужную атмосферу. Газоанализаторы работают медленно, ждать их показаний времени нет.
      - Вскрывайте люк!
      Это я приказал испытателям.
      Звякнул люк. Открыли. Я отошел, сколько позволял шнур микрофона, вправо: шлюз раздулся, словно пузырь, но как только люк отошел - мгновенно сморщился и чуть не втянулся в гермокамеру. Разве уравнительный насос способен так точно давление!
      В пленке, разворачивая ее, барахтался один из испытателей. Кажется, Старцев.
      - Надо выносить, - требует Тая. - Я ему введу кофеин.
      - Как ты введешь?
      А! Через пленку...
      - Гена! Борис! Осторожно поднесите врача к люку.
      - А кабель телеметрии?
      Ах, кабель...
      - Сколько позволяет длина. Пока не отстыковывайте.
      А время идет, я чувствую сердцем, его ударами чувствую, считаю эти проклятые секунды, которые мы теряем из-за самонадеянности. Как же! Авария у нас исключена - стоит ли ломать голову над аварийным снаряжением? Эх, Толя, некому намылить твою борцовскую шею за эти тяп-ляп: одна газовая магистраль, телеметрии в шлюзе нет...
      - Шлюз развернулся!
      И тотчас захлюпал уравнительный насос - сейчас он начнет сбрасывать давление в гермокамере, и шлюз опять сложится.
      - Отключите!
      Слава богу, сами сообразили: отключили насос, а не баллоны.
      Шлюз по форме сделан в виде телефонной будки. Еще одна глупость: как в летаргическом сне, без сознания, заставить человека стоять три часа? Не могли сообразить, что нужна не будка, а...
      Тая сообразила: подтащила к шлюзу кресло дежурного врача. Молодец - все понимает без лишних слов, и шприц у нее уже наготове.
      - Отстыкуйте кабель и выносите! - приказываю я парням в гермокамере микрофон теперь не нужен. - Усадите его в кресло и закатайте по локоть оба рукава кофты. Оба!
      Стрелки самописцев второго канала упали "по нулям": телеметрию от Михаила отключили. Все. Больше видеоконтроль не нужен. Сейчас все внимание шлюзу. И газоанализаторам. Хоть бы работали быстрее!
      Подошел к шлюзу. Парни, шурша пленкой, усаживают Михаила в кресло. Пленка трещит, отклеивается, конечно... К счастью, Аллочка начеку: заклеивает лентой.
      Михаил выглядит странно: загорелое, сухощавое лицо спортсмена, но совершенно безжизненное. Словно маска.
      Тая, сминая пленку, пытается ухватить его обнаженную руку. Ребята ей помогли. Пульс? Нет...
      - Шприц!
      Я оглядываюсь: шприц лежит на полу - на крышке стерилизатора. Какая уж там стерилизация, сообразила хоть иглу ваткой закрыть. Спасти бы...
      - Все, парни. Назад, в гермокамеру. Закрыть люк, - приказываю я испытателям.
      Они все понимают, смущенно, натянуто улыбаются, кивают - то ли здороваясь, то ли прощаясь, и скрываются в гермокамере. Скрипит поджимаемая люком уплотнительная резина. Михаила можно начинать "спускать".
      Сколько же времени прошло с того мгновения, как я па пульте увидел красный сигнал? С того момента, как взревел тифон? Сейчас одиннадцать семнадцать. С полчаса, наверное, провозились. Если бы "спускали" в гермокамере... Ладно. Хоть так получилось, инъекции, по крайней мере, можно делать.
      Техники все операции выполняют теперь без дополнительных команд: отключают, выравнивают давление, газовый состав... По капнографу в шлюзе уже два с половиной процента углекислого газа. Хватит пока.
      - Стоп по шлюзу. "Площадка".
      Тая смотрит на меня с укором: быстрей, что делаешь?
      - Нельзя. Сама ведь понимаешь, какой номер может выкинуть ацидоз.
      Уже выкинул. К сожалению, выкинул.
      Еще через пятнадцать минут Михаила "спустили" до двух процентов. Это недопустимо быстро, совершенно очевидно, что углекислота из крови Михаила уходить не успевает. Но тут уж не знаешь, что хуже: пульс падает, несмотря на все новые и новые инъекции кофеина. Тая уже не встревожена, а перепугана - ничего не понимает. Да и я, откровенно говоря, не понимаю, что происходит: такой сильный ацидоз, просто острое отравление...
      - Пульс около пятидесяти, - доносится голос Таи. И тут я услышал голос Хлебникова. Приехал. Расспрашивает, как произошло. Стоит сзади нас с Таей. Разглядывает Михаила, а расспрашивает Аллочку. И вдруг:
      - Как ты себя чувствуешь, Стишов? Вопрос этот настолько неожидан, настолько нелеп... Мы оглядываемся оба - я и Тая. О чем он спрашивает?
      - Пульс - пятьдесят, температура, кажется, высокая, через пленку ощущается плохо, - говорит Тая о Михаиле. - Без сознания.
      Но Хлебников смотрит не на нее и не на Михаила, а на меня.
      - Ты меня спрашиваешь?
      - Да, тебя. Сможешь пойти в гермокамеру? Ты ведь дублер Куницына.
      Вот он о чем! Поразительный ты человек, Хлебников...
      - Если мы сейчас не введем в гермокамеру третье-го члена экипажа нарушим состояние симбиоза, - объясняет свой вопрос Хлебников. - Нарушим эксперимент.
      - Сейчас мы никого туда не введем, - неожиданно резким тоном перебивает его Тая. - Пока не "спустим" Куницына.
      - Да, разумеется, - несколько стушевывается Хлебников. Стоит секунды две-три позади нее, а потом бесшумно отходит к пульту. Но еще через минуту я слышу его твердый, властный голос - разговаривает по телефону с Мардер:
      - Я все прекрасно понимаю, Руфина Карловна... Не возражайте: нет у нас двух суток. Максимум два часа. Да, только два часа. Все. Больше ни минуты. Вы должны немедленно выехать в институт... Откуда я знаю как? Вызовите такси... Как зачем? За эти два часа вы должны подготовить к запуску в гермокамеру дублера. Да, Стишова. Сделать все, что положено... Не знаю как. Это вы должны знать - за это вам платят ставку начальника лаборатории... Что? Куницын? Выводят. Как чувствует? Плохо, естественно, раз выводят... С чего вы взяли, что ацидоз? Это еще надо разобраться... Все, выезжайте немедленно.
      Тая считает пульс. Фонендоскопом. Увидела меня, вытащила трубки из ушей.
      - С сердцем лучше. - Вымученная улыбка. - Кажется, миновало.
      - Ты уверена? - Я присел на соседнюю кровать - напротив Михаила. Землисто-серое лицо... - Надо срочно сделать биохимический анализ. Можно у него взять кровь из вены?
      - Погоди немного. Пульс пока слабый. И кто будет делать анализы? - Тая смотрит на меня встревоженно. - Саша, он с ума сошел. Разве можно сейчас кого-нибудь отправлять в гермокамеру?
      "Он" - это Хлебников, А меня она опять называет Сашей...
      Я пожимаю плечами: это ли сейчас главное?
      - Попробую поговорить о ним - доставить лаборанток. Домашние адреса...
      Домашние адреса, вспоминаю, у меня на стенке шкафа.
      - Пусть он сам за ними съездит, - говорит она с ожесточением.
      "Сам" - опять Хлебников.
      На секунду до меня все же доходит смысл ее вопроса: "Разве можно сейчас кого-нибудь отправлять в гермокамеру?" Когонибудь... "Как ты себя чувствуешь, Стишов?" И прав ведь - вот в чем дело: если в гермокамеру не направить, причем в ближайшие час-два, третьего человека, нарушится не только симбиоз, но и вообще эксперимент придется прекращать немедленно: культиватор системы "А" с трехпроцентной углекислой атмосферой может работать только на трех человек. Если же оставить на двух, может возникнуть такой дисбаланс... Лучше не надо. Однажды у нас хлорелла уже "взбрыкнула" вышла из-под контроля...
      - Да, наверное... - с запозданием отвечаю я Тае. Но какая у него серость на лице... Не бледность, а именно... И температурит, а такое землисто-серое лицо. - Пусть сам объедет по адресам, А может, все-таки вызвать "скорую"?
      Тая неопределенно пожимает плечами. Понятно: что может сделать "скорая", если мы не знаем, что произошло с ним? Хотя почему не знаем: ацидоз.
      - Шестьдесят четыре. - Тая считает пульс - на этот раз пальцами. - Но температура... От чего у него температура? Неужели в гермокамеру занесли инфекцию?
      Я и сам не понимаю, от чего у него эта странная температура. При ацидозе, даже при коме, температура вроде не должна так подниматься.
      - Ты не должен идти в гермокамеру, - быстрым шепотом говорит Тая; о нашей ссоре-объяснении она словно уже забыла: сама пришла - сама ушла... - Пока не разберемся, что случилось с Куницыным. Если это вирус, то... Понимаешь?
      Да, я все это понимаю. Но я понимаю и другое: попробуй только заикнись я или она, что мне в гермокамеру нельзя... Хлебников все знает. Знает о наших с ней отношениях. Реакцию его на этот счет можно представить, даже не обладая богатой фантазией: "Трусишь, Стишов? В постели, конечно, без риска..." Да и не это сейчас главное: анализы...
      Хлебникова я нашел за пультом. Мрачный филин. Понять его, конечно, можно: столько сил, столько волнений, столько, наконец, денег... Все коту под хвост. Станешь тут филином!
      - Григорий Васильевич, мне нужны лаборантки.
      Я перечислил, кто мне нужен, сказал, где адреса, он выслушал, посмотрел на меня... Никогда я не видел такого затравленного взгляда у Хлебникова! После смерти профессора Скорика, во всяком случае... Боится ответственности? Да нет, тут чтото другое. Не видит выхода - вот в чем дело.
      - Зачем тебе лаборантки?
      - Анализ крови Куницына. Надо выяснить, в какой стадии у него ацидоз. Быстро выяснить.
      Молчит. Это он все понял уже давно. Но не это, видимо, для него сейчас главное. Как спасти эксперимент? Да, так, видно.
      На помощь мне неожиданно пришла Мардер - только что приехала:
      - Мы должны иметь точное заболевание Куницына. Если в заболевании инфекция - тогда эксперимент кончать без условий. Я настаиваю.
      - Хорошо, - согласился Хлебников. - Лаборантки будут.
      Когда я вернулся в карантинный бокс, Тая с помощью Аллочки брала у Михаила кровь из вены. Подняла голову, посмотрела на меня неузнавающим взглядом...
      - Приходит в сознание - я ввела ему глюкозу и каразол.
      Аллочка уходит со шприцем, задрав иглу вверх, а Тая просит меня жестом сесть на освободившуюся табуретку. Рядом с ней.
      - Что с сердцем? Хуже?
      - Понимаешь, Саша... Симптоматика какая-то... Может, антибиотики ввести?
      В голосе Таи неуверенность. Врач-то она, скорее, конечно, теоретический с больными имела дело только на практике да на стажировке. Но симптоматика действительно странная: при такой глубокой коме и такая температура... Но и вводить сейчас ему антибиотики, когда мы не знаем точно, что же случилось...
      - Ему лучше? - Я заметил, что веки у Михаила стали подрагивать. - Выходит из комы?
      - Похоже. Если бы не температура, можно было бы применить согревающие компрессы, а так...
      - Давай с антибиотиками погодим, С полчаса. Иди подготовь все для анализов, на "п-аш". Хлебников сейчас привезет лаборанток.
      На меня вдруг наваливается смертельная усталость. Разрядка. Послешоковое состояние. Да так, в сущности, и было - все эти два часа, пока мы его вытаскивали из гермокамеры... Машинальный взгляд на часы: без двадцати час. И мысли как гудрон... Пока Хлебников разыщет лаборанток, пока те развернутся - тоже ведь сонные, из постелей... Какая-то очень важная мысль, словно увязнув в гудроне, продирается... ускользает... Наташа! "Он что-то задумал, Саша, страшное задумал..." Я словно просыпаюсь - от толчка под сердцем: Михаил смотрит на меня вполне осознанно, осмысленно, и... такая счастливая у него улыбка! Я тоже, видно, улыбаюсь во весь рот - пронесло, слава богу, ожил, а его взгляд зовет, притягивает к себе... Хочет что-то сказать? Я наклоняюсь почти к самому лицу... Что? Так шумит кровь в ушах - от усталости... Что, что? По движению губ:
      "Митоз[20] пошел..."
      Митоз? Какой ми...
      Меня словно подбрасывает с табуретки: "Два условия... На лабораторных животных феномен Бэрнета - Феннера уже проверен... Два условия..."
      Опомнился в зале с гермокамерой: "Митоз пошел..."
      - Тая!
      На пульте одни технари. Смотрят с удивлением... "Два условия..." Какая счастливая улыбка! На землисто-сером, бескровном лице и такая улыбка... Микрофон.
      - Связь в порядке?
      Это я технарям. Чего таращат на меня глаза? А, отбой давно... Все равно: придется будить. Да я вряд ли они спят...
      - Хотунков, Старцев! - один из техников, поняв, что мне нужно, производит переключение и протягивает телефонную трубку. - "Хотунков на связи", - слышу.
      - Быстро. Вспоминайте. Что делал Куницын начиная с момента, как фитотрон соединили с гермокамерой? Точно, по минутам. Когда он снял кофту? Время? Ну хотя бы приблизительно... Когда ему в первый раз стало плохо? Ну, не совсем плохо... Заметили? Потом что было? Оба вспоминайте - мне важно время. Когда и как...
      Когда и как... Даже с пятидесятипроцентной ошибкой первый приступ у него начался около восьми. Второй - без пятнадцати девять. Запомнили потому, что приближалось время связи, Хотунков пошел за Куницыным в фитотрон, а тот уже сидел... На полу сидел. Без майки. И мокрый от пота. Значит, период митоза сорок пять минут. Но затем Куницыну стало плохо в девять двадцать - сразу после сеанса связи. Значит, циклы сокращаются... Сколько же он перенес таких циклов? Пять? Да пока вытаскивали - смазанный, из-за кофеина... "Два условия. Первое: по отношению к данной клеточной культуре в организме не должно быть никаких специфических антител..." Шесть приступов?!
      - Какого вы дьявола молчали? - не выдержал, обругал я ребят. Но ведь надо же: у врача четыре приступа, а они... - Запретил сообщать? Связь была отключена? - Да, связь включается только с нашего пульта... Еще одна накладка. Но ведь у них же есть включатель тифона! Да они его и включили... Но когда! Ладно. Все, - отбой. Ложитесь спать.
      Я тяжело опустился на стул. Взмок. Вытащил из кармана носовой платок... Шесть приступов! Взгляд на часы: без пяти час. Меня снова словно подбросило - не мысль даже, а... "Два условия. Первое... Второе... клеточная культура должна быть введена в организм в достаточно большом количестве..."
      - Тая!
      Одни технари.
      - Сонина в боксе.
      В боксе...
      Тая сидела рядом с Михаилом. Улыбается. Оба улыбаются. Такие счастливые у обоих улыбки... Но ее-то улыбка мне понятна, а вот он... Без двух минут час.
      - Михаил! Как могло случиться, что...
      - Я запрещаю разговаривать - он слишком еще слаб.
      - Хорошо, хорошо... Тая, быстро: визуальный анализ
      Не понимает.
      - Отставить биохимию. Визуальный анализ крови в сетках Гаряева. Быстро! Сама проведи.
      Ничего не понимает.
      - Да быстрее же!
      Я ее буквально вытолкнул - быстрей! Час две минуты... Какой сейчас цикл? Сколько в нашем распоряжении времени?
      Нагнулся к Михаилу. Такое несмываемое счастье!
      - Послушай, Миша, ты работал на "скорой". Ты знаешь, как можно быстро получить три-четыре литра крови. У нас осталось, видимо, не больше двадцати - двадцати пяти минут. Может, и меньше. К кому нужно обратиться? Кому звонить? У тебя первая группа?
      Я понимал, каким-то подсознанием понимал: не надо с ним об этом говорить, не надо. Но у меня не было другого выхода: двадцать минут до следующего цикла, который он может и не выдержать...
      На его лице радость сменилась серой маской.
      - Миша, ты меня понимаешь? У тебя точно первая группа крови?
      Да, группа "А" - отчетливо вспомнил я строку из его "Истории болезни".
      Я выскочил из бокса. Где Тая? А, в лаборатории...
      Быстрым шагом, почти бегом, прошел в зал с гермокамерой, подбежал к городскому телефону; 0-3.
      - "Скорая"? Из Экологического института. Начальник лаборатории Стишов. Вы не можете нам доставить четыре литра первой группы крови? Завтра? Немедленно, сейчас!.. Как?.. У нас умирает человек. У нас... Послушайте, в нашем распоряжении всего пятнадцать минут. Пятнадцать!.. Хорошо, жду.
      Меня попросили трубку не класть: должны созвониться со станцией переливания крови. А время...
      Вдруг передо мной появилась встревоженная Тая. Не встревоженная, а... Ужас в глазах. Все, видно, поняла с первого взгляда в окуляр микроскопа.
      - Много?
      - Саша...
      - Я тебя спрашиваю: много у него в крови этой зеленой дряни?
      Губы трясутся... Перепугана, конечно. Да, увидеть такое под микроскопом...
      - Ладно. Потом обсудим. У нас есть прибор для переливания крови?
      - Откуда? - Шепотом. Никак не справится с голосом.
      - Где можно достать такой прибор?
      - Там же, на "скорой". - Голос немного окреп - Саша...
      - Потом, не мешай.
      Отозвалась "скорая".
      - Вы слушаете?
      - Да, да.
      - У нас нет столько крови. Станция переливания...
      - Когда?
      - Обещали расконсервировать минут через пятнадцать.
      Да еще минимум пятнадцать-двадцать минут будут везти к нам. Полчаса как минимум. Кому она нужна будет, их расконсервированная кровь? А может, он выдержит и этот приступ?
      - Повторите вашу фамилию и должность.
      - Стишов, начальник лаборатории медико-биологических исследований.
      - Фамилия пострадавшего?
      - Куницын. Врач Куницын.
      Секундная пауза.
      - Я не ослышалась? Михаил Иванович Куницын?
      - Да, да, ваш Куницын! Ваш, понимаете?
      Опять короткая пауза.
      - Выезжаем. Кровь привезем следующей машиной.
      Я опустил телефонную трубку на место.
      - Тая, у Михаила не ацидоз. Он заразил себя зооксантеллой.
      - Как? Что ты сказал?
      А о Хлебникове я и не подумал. Но он тоже должен знать всю правду. Обязан.
      - Это не ацидоз, Гриша. Куницын экспериментировал... - Язык не поворачивается сказать, с чем и как - он экспериментировал. "На лабораторных животных... уже проверен и доказан..." Доказан! - Надо немедленно заменить у него кровь. Всю заменить.
      В ту минуту, разговаривая со "скорой", а потом, объясняя Хлебникову, что произошло в фитотроне - в общих чертах пока, без деталей, да и что я знал о деталях? - я словно отключился; забыл, что сам Куницын сейчас в тяжелом состоянии, что надо... нельзя от него отходить ни на минуту. Я только помнил, что должен любой ценой найти для него свежую кровь. Это главное. Все остальное, включая и самого Куницына, на эти минуты ушло куда-то на второй план. А может, и сам Хлебников помог мне Михаила "отодвинуть" в глубь сознания - как клещ впился, узнав, что в несчастье не виновата ни гермокамера, ни методика эксперимента. Но Тая-то помнила о больном. О Куницыне. И, услышав от меня, что все решают считанные пятнадцать-двадцать минут, она побежала в бокс.
      Ума не могу приложить, как же я забыл о нем!.. Нет, не забыл, а "отодвинул" куда-то в глубь сознания...
      - Где он? - прибежала Тая. - Его в боксе нет!
      - Как нет?!
      Но вот следом за Таей из бокса прибежала и Мардер:
      - Куницын там был? Но тогда где он есть? Эти двадцать метров до бокса мне показались двадцатью километрами. Пустая, примятая кровать. Но он только что был здесь! Он же отлично знает, что ему из бокса выходить запрещено категорически. Он не мог никуда отсюда уйти - не было у него для этого сил. Не было.
      - Саша...
      Я сообразил: он поднялся наверх, в лабораторию, - заканчивать спор со мной. Какой спор, о чем... Неоконченный, за чашкой кофе? Абсурдная, если разобраться, мысль. Но в ту минуту...
      - Ты не была наверху?
      Тая в недоумении посмотрела на меня.
      - Погоди, - отодвинул я ее в сторону. - Я сейчас. Конечно, он решил, что я пошел к себе в комнату. и решил убедить меня там. В чем убедить, зачем... Сам себя в этой нелепости убедил. Я бежал, слыша за собой шаги. Наверное, Тая. А может, и Мардер. Я никак не мог понять: откуда у него взялись силы? Лежал бездыханный... В комнате горел свет. Никого. Зазвонил телефон. Он? Я схватил трубку. Хлебников.
      - Стишов? Я тебе забыл сказать: лаборанток я привез. Можно приступать к анализам.
      - К каким анализам?
      - Что? - Хлебников раздражен. - Ты готов?
      - К чему готов?
      - Послушай, Стишов, мы с тобой знаем друг друга уже пятнадцать лет. Ты можешь понять, что у меня нет другого выхода?
      Я швырнул трубку на место: провались ты со своим симбиозом!
      Но он позвонил снова:
      - Стишов, всему есть предел ...
      - Куницын!.. Он же на грани смерти! - Молчит. Размышляет. Ищет решение.
      - Сонина с ним?
      - Ты же знаешь, что он исчез.
      - Не говори ерунды. Он вышел в туалет.
      - Куда? - Как это мне не пришло в голову? Вот ведь...
      Я опять бросил трубку. И, убегая, услышал, что он звонит снова.
      Едва не столкнулся в дверях с Таей.
      - Хлебников говорит, что он в туалете. Поняла ли что-нибудь Тая? Такой у нее вид... Туалет в конце коридора. На первом этаже. Как с лестницы спустишься - сразу направо. Пусто. Руфина оказалась самой трезвой.
      - Саша, я позвонила вахтеру. Он утверждает: выходил мужчина.
      Но я еще не верил, я не мог поверить, что Михаил ушел из корпуса. Куда? Зачем? Откуда у него силы? Пальто... Я так и не посмотрел - на месте ли его пальто.
      И снова бегом на второй этаж. Сердце колотится уже где-то у горла. Сколько прошло минут? Пять? Десять?
      В шкафу висело только одно пальто. Мое.
      В ту же секунду я услышал нарастающий рев сирены "скорой".
      Хлебников недаром гордился своим умением водить машину. В этот ночной час на улицах было пусто, и Хлебников, не обращая внимания на светофоры, выжимал из своей "Волги" все, что можно. За нами с истошным воем, предупреждая катастрофу, неслась "скорая".
      - Куда ты так гонишь? Он на трамвае будет добираться минут двадцать.
      - Какие сейчас трамваи? Взял такси.
      Рядом с трамвайной остановкой у института - стоянка такси. Круглосуточная. А если он взял такси, то уже дома. И тогда дорога каждая минута.
      Но что же произошло? Конечно, он привил себе эту проклятую зооксантеллу или что-то в этом роде когда-то раньше - это ясно, у него же кровь брали мы, и не раз, и в городской поликлинике - при обследовании перед экспериментом. Где он ее привил и когда - не столь уж важно, может, в том же Институте эмбриогенеза. Клеточную культуру он ввел себе, разумеется, в огромном количестве - таково одно из двух условий "феномена Бэрнета - Феннера". Но на что он надеялся? Слепая удача, один шанс из миллиона... "Я знаю одного тирана - тихий голос совести..."
      Симбиоз, разумеется, не состоялся, зеленые клетки из кровотока вымылись или были уничтожены лейкоцитами. Но, видимо, не все. Часть зеленых клеток все же застряла, удержалась, видимо, в соединительной ткани. А может, и в лоханках печени - не в этом суть. Но вот знал ли он сам об этом? И как ему все это удалось скрыть от Наташи? Но если он точно знал, что зеленые клетки в крови не сохранились... Значит, появились против них антитела? Да, так, третьего не дано; третьего решения иммунология не допускает. А если так... Как он сформулировал первое условие "феномена Бэрнета-Феннера"? "По отношению к данной клеточной культуре в организме не должно быть никаких специфических антител..." Вводить вторично зеленые клетки он, конечно, не решился - это уж явное самоубийство: анафилаксия[21], мгновенный шок... Значит, надеялся, что зеленые клетки в организме все же закрепились? Вот почему он загорал под кварцем - откуда у него такой вид спортсмена с юга: надеялся вызвать спонтанный митоз зеленых клеток... Но это же... та же самая анафилаксия! Какая разница: ввести зеленые клетки вторично или заставить их размножаться спонтанно? Исход один... Но нет, что-то тут не то. Очевидно, он видел еще какое-то решение - именно то самое третье решение, которое классическая иммунология не предусмотрела. Вопрос в одном: существует ли это третье решение в природе? А если не существует... Митоз или анафилаксия. И вот в этой-то дилемме третьего действительно не дано...
      Не могу представить: отлично зная... пятьдесят на пятьдесят? Все девяносто девять и девять, наверное, за анафилаксию, - а он раз за разом облучается под кварцем... Раз за разом! "Я знаю одного тирана..." И тут я подвернулся со своей гермокамерой и углекислой атмосферой. Да, теперь мне его логика понятна: раз у нас в углекислой атмосфере симбиоз состоялся по внешним метаболическим связям - по всем этим трубопроводам и фильтрам, то почему он не должен состояться в организме? Внутри организма... Да, теперь мне ясно, что произошло, когда мы подключили фитотрон: углекислая атмосфера плюс интенсивный свет... Даже если в организме сохранился всего десяток зеленых клеток... Каждый следующий цикл деления - даже не геометрическая прогрессия, а лавина! Ведь каждая клетка при митозе делится на четыре, а то и на восемь частей... Все понятно: вот на что он надеялся. Одно непонятно: почему в таком случае не произошло анафилаксии? А раз не было анафилактического шока... Адаптация? И не кома, выходит, и даже не отравление, а... адаптация? Так вот почему он сбежал из бокса, когда услышал, что я хочу сделать ему переливание крови: надеялся на адаптацию, любой ценой, но довести опыт до конца чистым. Вот откуда у него взялись силы на бегство из бокса...
      Мы проскочили переулок - столько лет здесь не был, забыл. Хлебников, почти не снижая скорости, развернулся на перекрестке, следом за нами такой же пируэт сделала "скорая", и мы подлетели к большому старому дому.
      - Подожди меня здесь, - остановил я Хлебникова. - Врачей тоже задержи. Если он здесь, я вернусь.
      Длинный звонок перебудил, разумеется, всех жильцов квартиры, долго не открывали. Потом кто-то, судя по голосу - женщина, спросил: "Вам кого?"
      - Куницыных.
      Загремел засов, щелкнул замок, дверь приоткрылась - на цепочке. Меня разглядывали. А время идет, идет...
      Я решил выяснить сразу:
      - Михаил Иванович дома?
      - Нет, - ответила женщина. - Давно не видели. Но пройдите. Наташа-то точно дома.
      Меня пропустили в прихожую - слава богу. Дверь в комнату Куницыных справа, со стеклянным витражом. Темно. Спят. Я постучал.
      - Наташа!
      - Кто?
      Наташа. В голосе испуг. Неужели... Но куда он мог уехать?
      Я не знал, как себя вести. Спросить о Михаиле прямо, "в лоб"? Невозможно. Эта новость ее убьет. Но как тогда выяснить?
      Открылась дверь. Наташа - заспанная, с растрепанными волосами, в халате... Вот, оказывается, ты какой можешь быть...
      - Ты? Так поздно?
      - Прости, Наташа.
      - Михаил? - Она обеими руками вцепилась в мое пальто. Халат раскрылся...
      - Да нет, что ты! Просто вот увидел тебя, и все как-то перевернулось вдруг... Я ведь помнил о тебе все эти четырнадцать лет. Помнил, а зайти не решался. А вот сегодня увидел... Ты очень расстроена моим дурацким визитом?
      Я медленно отступал к двери. Я ей говорил, говорил что-то... Пока она, уже у самой двери, не отпустила мое пальто. Вряд ли она что-нибудь поняла из моего бессвязного бормотания. Решила, наверное, что пьян.
      Хлебников стоял у "скорой". Я подбежал, перевел дыхание:
      - Нет его. Не появлялся.
      Хлебников посмотрел на часы. Я тоже. Два часа тридцать минут. Если я с периодами митоза не ошибся... Опоздали. Одна надежда, что деление зеленых клеток без света затормозится. Но если он вздумал где-нибудь загорать... Куда он мог сбежать?
      Издалека, от Советской площади, послышался вой еще одной сирены "скорой". Везут донорскую кровь. А вдруг он все же поехал на трамвае?
      - Гриша, я однажды из института в это время ехал на трамвае. У них там какой-то дежурный вагон - всю ночь ходит.
      - Ясно, - сказал Хлебников. И - в приспущенное стекло "скорой": - От вас можно связаться со станцией? С вашим диспетчером?
      Ему протянули трубку - от рации.
      - Диспетчер? К вам не поступало сообщений о Куницыне? По нашим предположениям, он должен ехать от Экологического института до Советской площади на дежурном трамвае... Нет? А вы можете оповестить? Оповестили? Все бригады? Они знают, что надо делать? Это хорошо.