Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Командовать парадом буду я!

ModernLib.Net / Современная проза / Барщевский Михаил / Командовать парадом буду я! - Чтение (стр. 12)
Автор: Барщевский Михаил
Жанр: Современная проза

 

 


– Так я же не член партии! Кто ж меня примет?!

– А ну-ка садись, поговорим. Лучший студент нашего курса и не член КПСС? Это неправильно. – Трудно сказать, Валера завуалированно напомнил Вадиму, откуда они знакомы, или просто проговорился. Но теперь Вадим сразу вспомнил – был у них на курсе такой милиционер, кажется, в отделе по охране метрополитена работал, хороший парень, семейный. Потому и учился слабовато. Не в его, Вадима, группе, а в другой, составленной из великовозрастных студентов. Потом Вадим вспомнил, что встречался он с Валерой несколько раз у декана, когда тот собирал старост групп. На поточной лекции, где сидело по 200 человек, они, конечно, друг друга не заприметили бы.

– А о чем говорить? Я для нашей партии не подхожу. Из служащих, наполовину еврей, наполовину немец. – В словах Вадима звучала улыбка, а не обида, хотя ему было что вспомнить и на что обижаться.

– Перестань! Это не имеет ни малейшего значения. Все, о чем ты говоришь, – глупости! – Приветливую интонацию сменила деловитость. – Видишь, Вадим, ты же сам говоришь «нашей партии». Значит, внутренне ты уже коммунист!

Вадим не мог понять – он дурак или прикидывается?

– Тебе сейчас сколько? – Валера достал ручку и блокнот.

– Двадцать восемь, – автоматически ответил Вадим.

– Комсомолец?

– Пока да!

Валера еще что-то спрашивал, записывал. Осипов механически отвечал, а сам при этом предался воспоминаниям.


Работая на пищекомбинате, курса с третьего, Вадим пытался вступить в партию. И хотя работал на производстве, а не в торговле или науке, ничего не получалось.

Райком партии ежегодно спускал квоты – сколько и какой категории трудящихся надо принять. И хотя директор пищекомбината сам несколько раз с курирующим инструктором райкома беседовал, на ИТР (инженерно-технические работники) и служащих квоту не спускали. Рабочие – пожалуйста, инженерно-технические работники, юрисконсульты, бухгалтеры – нет!


Бабушка Эльза при каждой общесемейной встрече не без ехидства спрашивала бабушку Аню, что ж это так, в партию-то Вадика не берут. «В вашу, Анна Яковлевна, партию! Может, не достоин? Или сын изменника родины?»

Бабушка Аня вскипала, говорила что-то про чистоту рядов, про принципиальность отбора. Потом понимала, что сморозила глупость, и замолкала. Но тут вступал Михаил Леонидович:

– Это в твои времена, мама, в партию вступали, искренне веря в светлое будущее и мировую революцию. Уже десятки лет, по крайней мере после войны точно, в КПСС идут только из карьерных соображений. И Вадька также. Это – правда. Но иначе его в коллегию не примут.

На этом месте наступал черед «арии Илоны», поскольку камнем-то метили больше в ее огород, чем в угодья Анны Яковлевны. Михаил Леонидович намекал на любимую и ближайшую подругу жены – Эмму Копцеву. Она вступила в партию из идейных, как утверждала, соображений. Мол, чем больше порядочных, то есть таких, как она, людей в партии, тем лучше сама партия.

Партия, разумеется, лучше не стала, а вот Эмма в своей библиотеке из редактора отдела библиографии стала заведующей отделом периодики. Ибо главой отдела мог быть только проверенный партийный товарищ. Идеологическая работа – театральная периодика. Понимать надо!

Илона сразу бросалась на защиту подруги:

– Да, это – так! Если в партии только приличные люди будут, то и в низовых парторганизациях не будут голосовать за всякую ересь!

– Ну, атеисты-то голосуют за ересь вполне искренне, – встрял Вадим. – Это как раз поднятие руки по убеждению, а не из трусости. Безбожник он и есть безбожник!

– Правильно, Вадик! – радовалась поддержке бабушка Аня.

– Нет, не правильно! – отстаивала подругу Илона. – Эмма, между прочим, не безбожница, а искренне верующая католичка.

– Католикам сегодня, пожалуй, у нас труднее всех, – меланхолично замечала бабушка Эльза, вспоминая, очевидно, свое детство и воскресные службы в костелах дореволюционной Риги.

– Ты хоть понимаешь, что сейчас сказала?! – набрасывался из раза в раз на жену Михаил Леонидович. – Искренне верующая католичка вступает в партию безбожников искренне! И случайно сразу получает карьерный рост!

Илона сникала, а бабушка Эльза, больше чтобы уесть Анну Яковлевну, чем всерьез, говорила: «Вот в старые времена в орден Тевтонских рыцарей принимали действительно проверенных и благородных людей…» Она говорила всерьез, но все остальные начинали смеяться, и тема затухала.

Надо сказать, что Анна Яковлевна однажды-таки отправилась в Горком партии похлопотать за внука. Но ей деликатно и вежливо объяснили: «Торопиться некуда. Вашему Вадиму сейчас 20, а комсомольский возраст до 28. Тогда и примем. Тогда и приходите».

Старая прокурорша ехидно заметила:

– Мне, сынок, сейчас 75 лет. Через восемь лет будет 83. А вдруг не доживу?

– Вы доживете! – молоденький инструктор сказал это таким тоном, что сомнений в его отношении к живучести ветеранов партии не оставалось.

– Если вы это обещаете от имени всей партии, то доживу! – с вызовом подчинилась партийной дисциплине бабушка Аня и гордо удалилась.

Вадима в партию так и не приняли, что действительно помешало ему попасть в коллегию адвокатов с первой попытки.

Прошло недели две после случайной встречи Вадима с новым инструктором райкома. Он уже и забыл про нее, как неожиданно его вызвал Марлен.

В кабинете, кроме заведующего, сидели «Эс-Эс» и Мотывиловкер. То есть все руководство консультации – партийно-административно-профсоюзное – было в сборе.

– Вадим Михайлович, – почти торжественно начал Марлен, – из райкома пришло письмо…

– А я уж испугался, что телеграмма. Что-нибудь типа «Грузите апельсины бочками» или «Графиня изменившимся лицом бежит пруду», – бойко перебил заведующего Вадим. Надеялся, что сработает испытанный способ избежать неприятного разговора с Марленом – заставить того улыбнуться. Мотывиловкер расхохотался, но, поймав взгляды Марлена и Соловьева, моментально проглотил смех и изобразил на лице глубокую серьезность в соответствии с торжественностью момента.

– Пришло письмо. Разнарядка на прием в кандидаты в члены КПСС. – Марлен словно не услышал шутку Вадима. – Сергей Сергеевич, доложите, пожалуйста!

– Да, так вот! – засуетился «эсэсовец». – Разнарядка. На мужчину в возрасте 27-28 лет, комсомольца.

– А я здесь при чем? – не сдавался Вадим, которому после приема в коллегию партийность была совершенно ни к чему. Только лишние расходы – партвзносы платить. Плюс раз в месяц на партсобраниях время терять.

– А у нас нет других мужчин-комсомольцев в возрасте 27-28 лет, Вадим Михайлович! – В голосе Марлена послышался звук заводящегося танкового двигателя.

– Вот и скажите им, что желающих не нашлось. – Вадим никак не мог уразуметь, в чем, собственно, проблема?

– Вадим Михаилович, вы не торопитесь. Здесь надо подумать, – подал голос Мотывиловкер.

– А что думать? – Танк завелся и поехал. – Может, вы нас хотите с райкомом партии поссорить? – Башня танка развернулась в сторону Вадима. Сейчас раздастся выстрел.

– Несерьезное заявление! Просто – провокационное, можно сказать! – «Эсэсовец» говорил так убежденно, будто всерьез не понимал, какую чушь несет.

– Ну, тогда скажите, что есть! – Инстинкт самосохранения выдал команду языку Вадима быстрее, чем мозг.

Марлен не стал развивать тему. Коротко распорядился:

– Рекомендации Вадиму Михайловичу дадите вы и вы, – при этом указующий перст первым ткнул в Мотывиловкера, а затем сместился в сторону Соловьева.

«Ну точно танковое орудие, – хмыкнул про себя Вадим. – Солидные люди, а так трепещут перед райкомом!»


Спустя месяц после приема Осипова в кандидаты в члены КПСС к нему подошел Соловьев.

– Поздравляю, Вадим Михайлович. От всей души поздравляю!

– Спасибо, спасибо!

– Получается, моя рекомендация вас не подвела. Так что с вас причитается.

– А то! – Вадим подумал, что у «эсэсовца» неожиданно обнаружилось чувство юмора. – Чем предпочитаете? Борзыми щенками?

– Да я коньяк больше люблю, – то ли Соловьев не знал классики, то ли не понял намека. Но партийная прямота и изысканность алкогольного вкуса «партайгеноссе Эс» вызвали у Вадима прилив раскатистого смеха.

Через два дня Вадим торжественно вручил Соловьеву бутылку пятизвездочного армянского конька. «Эсэсовец» буркнул «Спасибо!» и быстро спрятал ее в ящик письменного стола.

Вадим вошел в ряды лучших людей советского общества. Или его туда втащили за уши.

Дома Михаил Леонидович схохмил: «Бывают коммунисты по убеждению, а бывают по принуждению!»

Глава 11

ВОПРОСИК

В субботу Вадим весь день просидел за письменным столом. Лена стирала, гладила, делала с Машкой уроки. В будние дни не успевала, но по субботам – святое.

Садились девочки часа на два и повторяли задним числом все, что проходили в школе за неделю. Особой необходимости в этом не было – Машка училась вполне прилично, но Лена считала, что психологическая связь с ребенком – это важно. А как было ее поддерживать, если утром, когда Машка собиралась в школу, Лена либо еще спала, либо, едва проснувшись, как сомнамбула, варила себе кофе и только успевала на автопилоте чмокнуть дочку и сказать пару дежурных фраз, типа – «учись хорошо».

Вадим с Леной старались по субботам, пока Машка не вернется из школы, разобраться со всеми «хвостами» за неделю. Вадим отписывался, готовя бумаги, что все равно рано или поздно надо было сделать. Лена, закончив с домашними делами, готовилась к лекциям на неделю вперед.

Когда возвращалась Машка – общий обед, после которого под смех девочек Вадим отправлялся спать. «Растущий организм», – шутила дочка. «Чего только не придумает, чтобы не делать с дочерью уроки и не обнаруживать свою необразованность», – поддевала мужа Лена, заговорщически посматривая на Машку. Обе они хохотали, а насупившийся Вадим, теряя чувство юмора, пытался объяснить, что очень устал за неделю, что хоть разок можно и днем прикорнуть. Сцена повторялась постоянно, но участникам она нравилась и разыгрывалась вновь и вновь.

Вечером, как правило, ехали в гости. Если у друзей Вадима и Лены были дети, близкие по возрасту Машке, ее брали с собой, нет – забрасывали к родителям Вадима, чему те радовались несказанно.

Утро воскресенья было отведено прогулке на Ленинских горах. Там тоже все происходило практически по одному и тому же сценарию. Через пять минут Машка знакомилась с кем-нибудь из своих сверстников, как и она приехавших с родителями на прогулку, а Лена с Вадимом наконец могли спокойно поговорить. В другие дни, даже если один из них и оказывался свободен от дел, что само по себе было редкостью невероятной, то второй уж точно в это время был чем-то загружен. А вот в воскресенье – святое! Особенно они любили поездки на природу осенью, в конце сентября – первой половине октября.

Дорожки парков засыпала опавшая листва, и неспешный разговор супругов сопровождался шуршанием нарочно поддеваемых ногами листьев, еще не скукожившихся окончательно, не ставших одноцветно коричневыми, окрашенных в самые разные цвета – от зеленого до пожухло-бежевого, включая золотой, бордовый, красный и какие-то еще, названия которых ни Лена, ни Вадим толком и не знали.

– У тебя на этой неделе интересные дела будут? – спросила Лена, давая Вадиму возможность рассказать ей о том, что его увлекало больше всего – о работе.

Вадим, еще молодой адвокат, не случайно любил рассказывать Лене о предстоящих процессах. Он давно уже заметил, что, стараясь связно изложить жене, в чем суть дела, какие аргументы есть у него, какие можно ожидать от оппонентов, он, прокручивая дело не в уме, когда одна мысль сталкивалась с другой и никогда не доводилась до конца, а вслух, вынужден был соблюдать логику изложения. Тем самым, между прочим, выстраивая и логику своего поведения в процессе.

Лена же, задавая вопросы – «а почему», «а если», «а вдруг те скажут, что», сама того не осознавая, просто от искреннего интереса к делам мужа, увлекала азартом борьбы за выигрыш процесса и фактически исполняла роль спарринг-партнера.

– Да, есть одно. Не знаю, заслушаем ли на этой неделе. Уже шесть раз откладывали. Дело по отцовству.

– А почему ты раньше о нем не говорил?

– А это дело Коган. Она мне его передала перед отпуском.

– Да, я же забыла – бархатный сезон. Она опять в Юрмалу поехала?

– В Палангу.

– Ой, ну да – в Палангу. Они для меня – одно и то же.

– Давай на следующий год съездим туда, тогда будем знать разницу.

– Ага! С тобой съездишь! Ты же всегда говоришь, что осень – самая жаркая пора. Основные дела после отпусков.

– Что есть правда. Но не стоит мною прикрываться. Это у тебя в институте занятия начинаются.

– «Ля-ля» – не надо! Мои студенты – на картошке. До 10 октября как минимум.

– Свидетель, вы путаетесь в показаниях! Тогда к каким занятиям вы вчера готовились? – Вадим рассмеялся.

– Товарищ адвокат, ваш вопрос снимается как дурацкий! Свидетель писала методичку. Вот!

– Простите, ваша честь! Кстати, помнишь, как я из Сухуми приезжал на работу из отпуска?

– Конечно помню! Меня небось так же дурачишь? – Теперь уже смеялась Лена.

– А как же! – в тон жене согласился Вадим.

Некоторое время шли молча, вспоминая, каждый на свой лад, историю четырехлетней давности.


В тот год зимой Машка постоянно болела – то ангина, то простуда, то грипп. Короче говоря, врач сказала, что надо вывозить ее на море, причем надолго, месяца на два, а лучше на три. Родители Вадима подписались на весь сентябрь. Лену с работы отпускали сразу по окончании вступительных экзаменов, то есть с середины июля.

Дело встало за Вадимом.

Несмотря на то, что молодым, как правило, заведующий консультацией отпуска давал с ноября по апрель, приговаривая: «Водку теплую не любишь? Пойдешь в отпуск зимой», Вадиму он благоволил, видел, что парень вкалывает не за страх, а за совесть, и очередной отпуск летом разрешил. Но нужны были еще недели две. Вадим пошел было к Марлену, но в дверях его кабинета столкнулся с выходившим оттуда таким же молодым коллегой, жутко расстроенным тем, что начальник ему отдохнуть летом не дал.

Понимая всю бесперспективность просить помимо отпуска еще и две недели за свой счет, Вадим решил, что проще будет поставить Марлена перед фактом. Позвонить уже из Сухуми и сказать, например, что обратных билетов нет.

Пятнадцатого июля Вадим с Леной и Машкой улетели на море. Двенадцатого августа Вадим позвонил из Сухуми Марлену и сообщил, что билетов нет. Правда, и дел, назначенных к рассмотрению в суде, тоже, так что он, если Марлен Исаакович не возражает, задержится дней на десять. Может, чуть меньше или чуть больше – как получится.

Марлен взъерепенился: «А кто будет 49-е вести? «Старики»? Хитрее всех хотите быть, Вадим Михайлович?!» Вадим попробовал было что-то сказать в свое оправдание, но Марлен просто взревел раненым львом и, проорав, что никакому больничному он не поверит, бросил трубку.

Лена стала говорить, что Марлен – не человек, не хочет войти в их положение, но Вадим неожиданно взял его под защиту. Адвокатский инстинкт сработал, что ли? Подтвердил, что Марлену и вправду трудно. Летом поток сорок девятых меньше не становится, а сотрудники в отпусках, и в суд посылать некого. Лена заявила, что это нелогично, если все отдыхают, то и дел меньше, так как судьи – тоже люди и тоже в отпуска уходят.

Вадим стал терпеливо объяснять, что летом ситуация усложняется из-за «чердака». Так на жаргоне называли дела, по которым сажали в тюрьму людей за проживание в Москве без прописки. Ночевали бомжи тогда на чердаках, весной и летом их отлавливали в больших количествах, а к августу-сентябрю дела этих несчастных лавиной сваливались в суды из кабинетов следователей, успешно раскрывавших сии криминальные действа сограждан всю первую половину лета. Приговоры штамповались, как гайки на конвейере, те гайки, которые советская власть так любила периодически немного подзакрутить. Но для правильного производственного процесса в деле должен был быть адвокат. «Вот Марлен и мучится!» – заключил защитительную речь Вадим.

Получилось складненько – Марлен не виноват, советская власть виновата. Объяснение в те времена для интеллигенции абсолютно удовлетворительное. Но вот заявление Вадима, что придется возвращаться в Москву раньше, по крайней мере ему, а жена останется на две недели с Машкой, пока ее не сменят родители, Лену никак не удовлетворило! Взрыв был мощный, сокрушительный и направленный. На Вадима.

И тут вдруг Лена произнесла магическую фразу, которую столько раз слышал в напряженных, рискованных ситуациях от отца: «Включи голову!» Ну, он и включил.

В консультации Вадим должен был появиться пятнадцатого августа, в среду. Дежурство начиналось в три часа дня. Первый рейс из Сухуми в Москву прилетал в девять утра, так что Вадим легко успевал добраться из аэропорта до консультации, даже с учетом времени, необходимого, чтобы заехать домой переодеться. Но не только для этого. По дороге в консультацию Вадим заскочил к школьному другу, с которым они за год до этих событий опять стали тесно общаться, Автандилу.

Тот работал детским урологом в больнице недалеко от дома Вадима и Лены. Автандил сделал ему укол чего-то, накапал в глаза что-то, и Вадим появился в консультации красный как рак, со слезящимися глазами и распухшим носом.

Когда к шести вечера в конторе появился Марлен (как Вадим ждал его прихода, описать невозможно), секретарша с ходу ему доложила, что Осипов на работе, но совсем больной. Марлен вызвал Вадима, с трудом скрывая удивление, что тот здесь, поскольку уж от него такого безропотного послушания ждать не мог никак. Более того, за неподчинение воле начальника, а что так оно и будет, Марлен не сомневался, Вадиму уже было приготовлено наказание – сорок девятая месяца на три-четыре в Мосгорсуд. Мера крайне жестокая, но справедливая, как полагал Марлен.

И вот Вадим здесь, мало того, больной и «сморкатый». Убедившись, что секретарша не врет, выглядит Вадим действительно ужасно, Марлен отчитал его за выход больным на работу – «Нечего заражать коллег» – и предложил немедленно отправиться домой. Разумеется, Вадим не лишил себя удовольствия напомнить: «Но вы же сами запретили мне брать больничный!» Уязвленный Марлен процедил сквозь зубы: «Теперь разрешаю!» Он уже думал, кого же и за какую провинность «наградить» той самой сорок девятой в Мосгорсуд, от которой, сам того не ведая, столь ловко увернулся Осипов.

Вадим выскочил из консультации, схватил такси и рванул в аэропорт, где его со сменной одеждой, лакомствами для Машки и парой батонов сервелата ждал отец. Назавтра Осипов-старший получил у знакомого врача больничный для Вадима, а Лена проснулась в пять утра оттого, что Вадим забирался под ее одеяло.

Лишь много лет спустя Марлен узнал о проделке Вадима, но до конца не поверил, что его, старого прожженного волка, адвокатищу, обвели вокруг пальца так, что у него и капли сомнения не возникло.

Первой из воспоминаний вышла Лена.

– Надо сегодня заехать к твоим, Эльза Георгиевна обещала постирать пакеты, – нарушила тишину, сопровождаемую звуком шуршащих листьев, Лена.

– Что? – не понял Вадим.

– Эльза Георгиевна обещала постирать для нас пакеты. Полиэтиленовые пакеты.

– А! Хорошо! – отозвался Вадим и подумал, что человеческая мысль идет по своей, не подконтрольной сознанию логической цепочке. Видимо, Лена, вспоминая поездку в Сухуми, что для нее как для хозяйки вылилось в сплошной кошмар, переключилась мысленно на домашние дела и оттуда перескочила на пакеты, которые бабушка обещала постирать.

Ни у кого другого в семье не хватало терпения отстирывать тонкие, рвущиеся от любого неловкого движения полиэтиленовые пакеты, в которые кое-где в магазинах клали продукты. Отдельно пакеты не продавались, но в хозяйстве были очень удобны. Для холодильника особенно. Вот бабушка и стирала их на две семьи.

Вадим вспомнил, как кто-то из адвокатов рассказывал ему, что в Генпрокуратуре идет следствие по делу «цеховиков», наладивших выпуск этих пакетов из неучтенного материала. Где-то на химзаводе покупали гранулы нужного вещества, в подпольном цехе установили списанное оборудование, отладили, наняли рабочих и стали гнать дефицитную продукцию. Поскольку из килограмма гранул получалось несколько тысяч пакетов, то доходы были сумасшедшими. ОБХСС накрыл «цеховиков», и дело завели по хищению социалистической собственности в особо крупных размерах. Посадили человек пятьдесят, и по крайней мере половине из них грозила «вышка».

Вадим никак не мог понять: ну кому было плохо от того, что люди работали? Государство-то не смогло наладить производство пакетов! Из мусора делали нужную вещь, а их к стенке?!

Сколько бы ни убеждал себя Вадим, что в политику лучше не вникать, но в последнее время все чаще и чаще стал задумываться по поводу окружавших его глупостей. И не он один. Многие коллеги, клиенты, о друзьях и говорить нечего, удивленно пожимали плечами, пересказывали друг другу, ехидно улыбаясь, злые анекдоты про «дорогого Леонида Ильича Брежнева» или ожившего Ленина, недоумевающего, «чего это я натворил».

Да вот та же поездка на Черное море! За хлебом, который привозили в Каштак, местечко под Сухуми, где Лена с Вадимом и Машкой снимали за немалые деньги домик, больше похожий на просторную собачью конуру без удобств, очередь надо было занимать с шести утра. И не каждый день, а по вторникам, четвергам и субботам. В другие дни хлеба не завозили вовсе.

Сметану, которую так любили и Вадим, и Машка, «выбрасывали» только по понедельникам. И в очередь опять-таки надо вставать с шести утра. Мяса в магазинах не было никогда, так что приходилось покупать на рынке. Но и там его продавали только по средам и по выходным. Так что «отдохнул» Вадим на славу – не отоспался, умотался в поисках пропитания, настоялся в очередях. И это при том, что именно там, в сорокоградусную жару, он дописывал первую главу диссертации.

В Москве его семье жилось легче, по крайней мере в силу двух причин – и снабжалась столица все-таки получше, и через клиентов, коллег, друзей механизм добывания дефицита по блату был отработан полностью.

– Так что у тебя за дело от Коган? – опять вернула Вадима к реальности Лена.

– Я же сказал, об установлении отцовства.

– Но ты же не ведешь дел о детях? Что-то изменилось? – ласково посмотрев на мужа, спросила Лена.

– Нет! Это только подстраховка. На случай, если вдруг Дело пойдет. Но готовиться надо, поскольку я его срывать не стану. Подозреваю даже, что они, та сторона, увидев, что в процессе не Ирина Львовна, а я, «мальчик», полезут вперед.

– Я им не завидую!

– Спасибо за доверие, товарищ генерал. – Вадим посмотрел на жену тем взглядом, о каком мечтает любая женщина, стоя рядом с любимым мужчиной.

– Всегда пожалуйста. Ну а суть дела-то в чем?

– Ситуация крайне необычная. Только, пока буду рассказывать, за Машкой смотри. А то я увлекусь и забуду.

– Про родную дочь?

– А откуда я знаю, что она родная? Она же на меня совсем не похожа! – Вадим любил подразнить жену, прекрасно зная, что уж Машка-то точно его дочь. Без вопросов. А Лена начинала глупо краснеть, и Вадиму это очень нравилось.

– Ну, Вадик, прошу, перестань.

– Ладно, ладно. Шучу!

– Глупо шутишь!

– Все, проехали. Извини! – Вадим вдохнул побольше воздуха и начал рассказ. Улыбка исчезла, брови сдвинулись. О делах Вадим мог говорить только всерьез. – Служили два товарища. Один русский, мой клиент, другой грузин. Так получилось, что их несколько раз разбрасывала судьба по разным гарнизонам, но через некоторое время опять сводила вместе. Дочь грузина родила ребенка. Без отца.

– А это технически возможно? – рассмеялась Лена.

– Я имею в виду, – абсолютно серьезно продолжил Вадим, недовольный тем, что его перебили, – родила вне брака. Приходит грузин к моему клиенту где-то год спустя и говорит, что дочь домой в Тбилиси собирается, а на Кавказе женщина, родившая без законного мужа, – позор всего рода. Словом, он просит его по дружбе установить отцовство в отношении своего внука.

– Погоди, не поняла. Чтобы твой клиент, ровесник отца этой грузинки, пошел и записал себя отцом? Так он же ребенку в деды годится!

– Это на детородную функцию не влияет.

– На что? – не поняла Лена.

На способность быть отцом, – пояснил Вадим, – хотя в данном деле это обстоятельство будет иметь серьезное значение. Погоди, не забегай вперед. Тот, ну мой Николай Петрович, посоветовался с женой. Она говорит: «Давай, что нам, жалко?» Спросила только, не придется ли алименты платить. Николай Петрович отвечает, что нет, Гиви Владимирович – отец грузинки, слово офицера дал, а сама дочка напишет расписку, что от алиментов отказывается. Ну, жена успокоилась и опять говорит – вперед! Мол, для того друзья и существуют. Расписку с отказом от алиментов Николай Петрович взял, заявление в ЗАГС написал. Проходит три года, Гиви, умирает, и еще через полгода Манана подает иск в суд о взыскании алиментов.

– А расписка? – ахнула Лена.

– А расписка юридического значения не имеет. Это отказ от права, к тому же права не своего, а ребенка. Словом, юридически это филькина грамота.

– А как она объясняет, что дала такую расписку?

– Пока не знаю, еще ни одного заседания не было. Но могу тебя успокоить, я бы десяток хороших объяснений придумал. А Смирнова, поверь, как минимум, не глупее меня.

– Какая Смирнова?

– Алла Константиновна Смирнова.

– Ого! Это – серьезно. Я помню, ты о ней несколько раз упоминал. Она, кажется, вечный оппонент Коган?

– Правильно. – Вадиму было приятно, что Лена действительно интересуется его делами и помнит, что он ей когда-то рассказывал. Так получалось, что, если одна из сторон обращалась к Коган, московской знаменитости, то другая старалась найти себе защитника того же «калибра». А Смирнова, как и Коган, входила в ту самую «золотую пятерку» цивилистов – адвокатов, ведущих гражданские дела, имена которых были хорошо всем известны. И соответственно, наоборот, если кто-то обращался к Смирновой, то вторая сторона сразу бежала либо к Вайману, либо к Любимовой, либо к Рохлину, либо к Коган. Вот и судились Смирнова с Коган годами, представляя при этом весьма колоритный дуэт: если Коган являла тип классической русской интеллигентки, то Смирнова – тип скандальной одесской еврейки, что выглядело особенно забавно с учетом их национальностей.

Большинство солидных адвокатов любило повторять: «Клиенты приходят и уходят, а мы остаемся». Они вели себя с коллегами, пусть даже оппонентами в процессе, соответственно. Смирнова этого правила не придерживалась. Что для клиентов оказывалось порою как раз хорошо, потому что дралась она за них, как тигрица, защищающая своих детенышей.

Короче, удовольствия от встречи с нею в процессе Вадим никак не ждал.

– Но ведь «штаны»-то не она придумала, а ты, – решила поддержать мужа Лена.

– Не обольщайся. Она могла бы придумать и покруче. Ладно, пошли дальше. Мой Николай Петрович подал встречный иск о признании акта установления отцовства недействительным. Но проблема в том, что запись об отцовстве можно оспорить только в течение одного года. А прошло уже без малого четыре. Получается, сам записался отцом, в семье бывал часто, знаком с Мананой миллион лет – поди объясни, что все это в силу дружбы с отцом. А когда о деньгах зашла речь – в отказ, мол, я не отец, ничего не знаю! Мало того, Николай Петрович помнит, что у Мананы есть фотография, где он рядом с ней и с ребенком на руках стоит на ступенях роддома. Ну как он объяснит, что ездил с Гиви забирать ее из роддома не в качестве отца ребенка, а в качестве друга дедушки?!

– Ой, извини, – неожиданно перебила Лена, – посмотри на Машку! Как она кокетничает с этими двумя мальчишками! Ну откуда это в ней?

– Да, действительно, откуда?! – Вадим с иронией взглянул на жену. – Для тебя-то это совсем не характерно!

Оба рассмеялись, умиленно наблюдая за дочерью. Лена взяла Вадима под руку и прижалась к нему.

– Поцелуй меня! – Лена потянулась к Вадиму.

– Всегда в вашем распоряжении, – улыбнулся Вадим и поцеловал жену.

– Ну ладно, слушай дальше. – Вадим немного отстранился.

– Да ну тебя! – Лена надула губки. – Тебя и вправду ничего, кроме твоей работы, не интересует!

– Да ты же сама просила рассказать! – Вадим искренне удивился Лениной обиде.

– Ладно, сухарь, продолжай, – смирилась с приоритетами мужа Лена.

– Так вот! Минусы я тебе перечислил. – Вадим был явно рад, что его больше не отвлекают от стройного изложения. Впервые проговаривая дело вслух, он почуял – что-то нащупывается. Но что именно, пока не понимал. – Перейдем к плюсам. Первый и основной: у Николая Петровича своих детей нет.

– Ничего себе плюс! – отпрянула от Вадима Лена.

В данном случае – да! Мало того, их и быть не могло с середины пятидесятых годов, поскольку служил Николай Петрович в Семипалатинске, а там что-то с ядерным оружием экспериментировали. Что – он не говорит, но факт тот, что У него болезнь, точно название не помню, кажется «негроспермия», это когда все сперматозоиды мертвые…

– Ты у Автандила название уточни!

– Ну, разумеется. Не перебивай, прошу!

– Так я же для тебя. – Лена удивилась раздражению мужа.

– Это детали. Мне важно все выстроить в цепочку. Не отвлекай!

– Погоди, ты мне рассказываешь или себе?

– Ты моя вторая и при этом лучшая половина, так что получается по-любому – себе! Ладно! Слушай дальше. Самое интересное, что с точки зрения закона это не абсолютное спасение. Так как факт признания отцовства зачастую перевешивает факт невозможности быть отцом!

– Но это же бред! Чистая формалистика!

– И да, и нет!


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45