Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Последний барьер

ModernLib.Net / Отечественная проза / Дрипе Андрей / Последний барьер - Чтение (стр. 18)
Автор: Дрипе Андрей
Жанр: Отечественная проза

 

 


      Калме всех видит, всем успевает ответить.
      - Лексис, подумай над следующим предложением, пойдешь к доске после Мейкулиса, а Козловский еще не выучил последнее четверостишие. Чего ты не понимаешь? - склоняется она над Муцениеком и в тот же миг, даже не глядя на доску, говорит: - Мейкулис, сам работай, не смотри на класс! Лексис тебе подсказывает неправильно.
      Лексис действительно перегнулся через парту и, приложив ладонь ко рту, шепчет:
      - Куда ты запятую поставил, Кастрюлька, дурачок, хе-хе-хе!
      Мейкулис морщит лоб, поворачивается спиной к классу и, шевеля губами, перечитывает написанное, затем медленно и важно расставляет запятые. Откуда-то слышен скрип.
      - Ридегер, не царапай парту! - делает замечание учительница. - А ты, Анджан, не списывай у Вимбы, снижу отметку.
      Анджан выпрямляется, Откуда она знает, чем он занимается! Неужели у нее и на затылке глаза.
      - Это он у меня сдирает! Чего в мою тетрадь зекаешь, папа Вимба?
      Калме уже вновь у доски.
      - Ну, Мейкулис, читай! Правильно написал?
      Мейкулис читает, стыдливо опускает голову. Поднимаются руки. Учительница спрашивает одного, друтого.
      - Правильно, Мейкулис! А почему ты поставил тут запятую?
      - Надо так, - отвечает Мейкулис.
      - Почему - надо?
      - Правило такое.
      Но какое именно правило, Мейкулис сказать не может. На помощь приходят другие и общими усилиями вспоминают правило.
      - Лексис, к доске, а тебе, Мейкулис, я могу поставить только четыре.
      Мейкулис доволен, садится, а Лексис одним прыжком выскакивает к доске. Сразу неимоверно посерьезнев, он быстро пишет, мел крошится и летит во все стороны.
      - Козловский, доучил? Отвечай!
      Козловский встает и скороговоркой выпаливает первые три строфы из "Ненадежного мостка" Аспазии. Особенно "оригинально" звучит последняя:
      Мосток алмазный, Золотые козлы, Сводочный пастил Серебром блестит...
      Все хохочут от души, а Гаркалн спокойно констатирует:
      - Где Козловский, там козлы.
      В углу кто-то уже запевает:
      - Эй, цыган чернявый на коняге вороной...
      Козловский в сердцах хватает книгу.
      - Тут ведь так написано!
      - Нет, Козловский, совсем не так. Я же прошлый раз тебе говорила, что означает слово "козлы" и "сводчатый". Теперь ты, Марцинкевич, объясни!
      - Козлы - это когда дрова пилят или мостик делают, а сводчатый - это когда своды, - гордый своей миссией, поясняет Марцинкевич и тут же взвизгивает: - Ой! Меня Козловский пером в зад.
      Козловский с Магщинкевичем принимаются на родном языке выяснять отношения, но Калме их осаживает:
      - Козловский! Не выражаться!
      За эти годы она довольно сносно научилась говорить по-цыгански.
      У доски топчется Лексдс.
      - У меня готово!
      Все скопом исправляют ошибки Лексиса, а он морщится и гримасничает и исподтишка грозит кулаком тем, кто посмел усомниться в точности написанного.
      - Вы мне сколько поставите?
      - Тройку. У тебя было больше ошибок, чем у Мейкулиса.
      - Мне - тройку! Не ставьте, спросите еще! Я все знаю, я не хочу тройку. Говорю же, не хочу! Ах, ставите?! Все! Тогда Лексис ничего больше делать не будет. Охота была учиться. Ладно, на воле когда-нибудь еще встретимся в темном переулке.
      - Какой же ты злой, Лексис! А у меня было о тебе такое хорошее мнение. Пятый класс, пишите свое, не отвлекайтесь!
      Калме покачивает головой и вызывает Гаркална.
      - Если ответишь - в нос дам, - грозит ему Лексис, но Гаркалн в шестом классе; что ему Лексис!
      Он отвечает уверенно и правильно, а Лексис, до ушей красный, хватает учебник и лихорадочно листает страницы.
      - А теперь прочитаем следующие три четверостишия, - обращается Калме к "маленьким". - Упит, не ковыряй в носу!
      В первый момент складывается впечатление, будто в классе полное отсутствие дисциплины; сыплются вопросы, реплики, по, если поглядеть внимательно, сразу видно, что все заняты делом и никто не спит.
      Непостижимым каким-то образом Калме умудряется видеть одновременно всех, знает успехи каждого, знает, кто чем занят в данный момент и что собирается делать дальше. Что же до шума, то это нормальный рабочий шумок. Ребята увлечены делом и забыли о присутствии Киршкална и Крума.
      Но вот звенит звонок, урок окончен, и они вместе с Калме покидают класс. В коридоре их догоняет Лексис, размахивая учебником.
      - Вот, проверьте, теперь я знаю! Теперь у меня будет пятерка.
      - Ну видишь, как хорошо. В следующий раз вызову тебя опять.
      "Семнадцать-восемнадцать лет, а умишко и впрямь на уровне первоклассника, - с неприязнью подумалось Круму. - Говорят, Козловского дома ждет жена с ребенком, а он сам еще как малое дитя. И этот Лексис с его настырностью идиота; и воображающий себя профессором Гаркалн, который может выделиться лишь на фоне таких Лексисов и Мейкулисов".
      Круму вспоминается разговор с Калме перед весенними экзаменами. Да, Калме права: он не способен понять образ мыслей этих ребят. .Нечто подобное высказывал ему и Киршкалн: "Утопающего за шиворот не схватишь, если сам стоишь на мосту". По-видимому, тут нужны люди, которые принимают все это всерьез и одержимы искренним желанием помочь, тогда возникает и доверие. "Коллектив берет на поруки", "Поручить коллективу перевоспитать" - звучит красиво, но на практике от этого воспитания коллективом проку мало. Если ответственность лежит на коллективе в целом, то отдельно взятого члена коллектива это не заботит. "Мне, что ли, больше всех надо?" А должно быть наоборот: "В ответе буду я, и никто другой". И ответственность эту человек должен принимать на себя с охотой.
      Киршкалн с Калме говорят о Мейкулисе, о том, что парнишка теперь не такой робкий, как вначале, и помаленьку начинает учиться лучше, уже и cawf иногда задает вопросы.
      Бывшие ученики Калме пишут ей, а вот Крум за долгие годы не получил ни одного письма. До сих пор Крум лишь иронически улыбался, когда она взволнованно читала эти послания вслух в учительской. Экое счастье! Малый от скуки, ненадолго протрезвев, чего-то там нацарапает, а она все это воспринимает на полном серьезе. Но разве сам он никогда не ждал письма?
      Бывало, кто-нибудь посулит написать, но на том все и Кончится.
      Ей пишут не только мальчишки, пишут ей и родители бывших и нынешних воспитанников, и Калме лучше других знает, чем живут семьи ее учеников, какие заботы их угнетают. Даже следователь колонии нередко приходит к ней за советом, потому что Калме много знает о том, у кого с кем какие личные счеты, знает о всевозможных "подпольных" факторах, влияющих на ребят.
      И Калме не только учительница, она, кроме того, еще женщина. Иногда это имеет свои преимущества, хотя есть, конечно, и минусы. Например, как быть, если в нее влюбляется некий самоуверенный и убежденный в своей неотразимости юноша? В колонии это не такое уж редкое событие. Иной раз бывает, ни строгостью, ни тактом не охладить горячие головы, и тогда отверженные поклонники превращаются во врагов.
      Приходится выслушивать грубости и всякие циничные Замечания. И хранить спокойствие и выдержку, Ни Традиционные женские слезы, ни краска стыда, ни бегство тут не спасут. Мальчишки только того и ждут.
      Зачастую на хамство приходится отвечать тоже подамски. Умение заткнуть им рты таким: способом необходимо в не меньшей мбре, чем иная педагогическая пропись из учебника.
      Крум помнит, что случилось прошлой зимой. Один ч"шутник" перед уроком нарисовал мелом на стуле учительницы ту часть мужского тела, которую 6 наивной стыдливостью не изображают даже на картинках учебйика анатомии для восьмого класса. Он понадеялся, что учительница не заметит и отпечаток останется на ее платье, когда она встанет со стула.
      Калме заметила. Она, конечно, могла не привлекать к этому внимания класса и просто велеть дежурному протереть стул, но тогда подобные выходки стали бы повторяться. Автор заслуживал оценки своего труда.
      Калме подняла стул и сказала:
      - Посмотрите, как это неприглядно! Мне поистине жаль беднягу, который тут силился изобразить некий свой орган. Ручаюсь, ни одна девушка его не полюбит.
      Класс покатывался со смеху, и все смотрели на парня, который готов был в эту минуту провалиться сквозь землю. Калме больше никогда не приходилось сталкиваться с этим "жанром искусства".
      Глядя на Калме, нельзя не изумиться ее выдержке и огромной любви к своему делу, которую ежеднев"
      но вкладывает в него эта миниатюрная женщина. Откуда это в ней, как она может?
      * * *
      В школьном зале закончилось заседание народного суда - слушалось дело Зумента и его дружков. Вся колония увидела недавних "героев", услышала их путаные и невразумительные показания; воспитанники стоя слушали приговор суда. Днем раньше Зументу исполнилось восемнадцать лет. Теперь он совершеннолетний и будет отправлен в колонию строгого режима для взрослых.
      Понуро опустив голову и покусывая пухлые губы, бывший атаман идет между рядами скамеек к выходу.
      В зале гнетущая тишина. В эту минуту каждый думает о себе и радуется, что он не на месте Зумента. Вслед за Зументом идут его недавние приспешники, но держатся поодаль, тем самым как бы подчеркивая, что он им не товарищ. Они это старались доказать и на суде.
      Зачинщик всех дел - Зумент, они же послушно шли у него на поводу, запуганные его угрозами, и по своей глупости и недомыслию не ведали, что творили. В устах Струги подобные заверения звучали довольно смехотворно, но когда это утверждали Цукер и Бамбан, возможно, они не слишком лгали. То, что главной пружиной и организатором побега был Зумент, не подлежало сомнению; лишь за попытку ограбления магазина вина в большей мере ложилась на Стругу.
      Замыкающим идет, все еще прихрамывая, Бамбан.
      Нога уже здорова, это он по привычке укорачивает шаг, щадя растянутое сухожилие.
      В конце зала Зумент останавливается подле Киршкална и, не поднимая головы, тихо и твердо спрашивает:
      - Можно мне будет вам писать?
      - Пиши.
      - Я напишу.
      Из-за Зумента вынуждены задержаться и остальные. Бамбану вышло остановиться напротив Калме.
      Он не желает смотреть ни на учительницу, ни на кого, но кругом перед ним люди - это и воспитанники, и работники колонии. Остается пол под ногами. А учительница рядом. Взгляд непроизвольно уходит в сторону, взбирается на ее туфли, ноги, подол платья и вновь сползает на доски пола.
      - Вот мы и расстаемся, Бамбан. Я с тобой поработала бы еще, хотя ты этого и не желал, - слышится голос учительницы.
      Парень поднимает голову. В течение какого-то очень короткого времени он видит задумчивое лицо учительницы. Наверно, ей вспомнились все те случаи, когда он мешал ей в классе работать, болтал, а то даже и ругался. Откуда тут быть желанию поработать еще?
      Хорошо, что хоть один такой Бамбан уберется с глаз долой.
      - Так я вам и поверил! - вырывается у него непроизвольно.
      Только что закончился суд, все видели, сколько он и остальные натворили всякой мерзости, как по-дурацки все это закончилось.
      - А почему думаешь, что это не так?
      - Я же распоследний человек.
      - Вот сказанул! - негромко смеется Калме. - Какой уж ты последний человек... Просто до сих пор ты мыкался в потемках с завязанными глазами. Но теперь дело, кажется, пойдет на лад. Глупый ты мальчишка!..
      Глупый мальчишка! На миг в Бамбане воскресает привитая Зументом заносчивость. Как это глупый мальчишка?! Он - бандит, опасный преступник. Но тут в памяти оживает ночь в лесу, кролик, зарытый в мох, женщина с цедилкой в открытой двери. Нет, чтото тут одно с другим не вяжется.
      Передние двинулись дальше, но Бамбан замечает это не сразу. Он вдруг морщит узкое лицо, исподлобья зыркает на учительницу и выпаливает:
      - Это я тогда в нашем классе все перевернул и то слово написал.
      Что она скажет теперь? Но похоже, его откровенность учительницу ни капельки не потрясла. Она лишь кивнула, как бы принимая сказанное к сведению.
      - Я так и думала. Только в новой колонии не делай больше таких хлупостей. Ты ведь неплохой парень.
      Бамбан, вдруг заметив, что стоит один, бежит вдогонку за остальными, затем оборачивается на ходу:
      - До свиданья вам!
      - Прощай! Всего тебе наилучшего!
      Калме оборачивается. Вот он пошел, чуть волоча ногу, низкорослый, голова втянута в плечи, - самый недисциплинированный ученик прошлого года.
      Низенький, слабосильный, но опасный из-за своей улупости. Теперь дури поубавилось, и Калме жаль, поистине жаль, что не ей предстоит самая интересная часть работы с ним. И учительница испытывает ревность к неведомому коллеге, который будет продоллкать творить из Бурундука человека.
      После того как осужденные покидают зал, к воспитанникам обращается с речью Озолниек:
      - Вот вам еще один пример того, что получается, когда хотят устроить свою жизнь за чужой счет. Я ведь знаю: кое-кто из вас думает, что Зументу просто не повезло, что надо было действовать умнее и все удалось бы на славу. Если этим дурачкам себя не жаль, пусть сами испытают. Бывают люди, которые ничего не могут извлечь из чужих промахов, им обязательно надо треснуться башкой самолично. Однако за такие уроки приходится платить слишком дорогой ценой. Опять, глядишь, свобода на годик отодвинулась. Дорога отсюда есть только одна: та, которую вам ежедневно указывают воспитатели, учителя, мастера. И не надо тогда будет тайком ползти на брюхе, карабкаться через ограду и дрогнуть в лесу. Напротив - проводим вас под оркестр и сами распахнем ворота. Подумайте - который из способов лучше? Чтобы жить по-человечески, надо в первую очередь стать человеком. Иной возможности нет. Быть может, кто-то со мной не согласен?
      Кто же в открытую не согласится с начальником?
      Ребята сидят молчат. Почти всем им теперь кажется, что правда вроде бы на стороне начальника. Каждый вспоминает про себя суд, на котором судили его самого.
      И Валдис тоже.
      Нет, то, что происходило в зале школы до выступления начальника, не было чем-то несправедливым или непонятным. Это был правильный суд. А тот, что осудил его?
      Озолниек уже открыл рот, чтобы дать команду встать и покинуть зал, как вдруг где-то в середине рядов поднимается воспитанник Межулис и громко спрашивает:
      - А суд никогда не ошибается?
      Сидящие впереди оборачиваются, по залу волной пробегает шепот, но Валдис стоит и смотрит на начальника. Кто-то сзади дергает его за куртку, хочет посадить, но Валдис отталкивает чужую руку и ждет ответа.
      - Видали, Межулис уже Баса начинает допрашивать, а то все молчал как крест на кладбище, - слышится где-то сбоку шепоток Трудыня. - Ты что, дурья башка, не знаешь, что советский суд никогда не ошибается? Спросил бы меня, я бы тебе сразу сказал.
      - Бывает, что и ошибается. Но если ты считаешь, что тебя осудили по ошибке, то ты неправ.
      Валдис морщит лоб и медленно садится на место.
      Больше вопросов нет, и воспитанники оставляют зал.
      Киршкалн пристально следит за происходящим.
      Нет, в вопросе Валдиса он не расслышал ничего вызывающего, ни малейшего желания поддеть. Задать этот вопрос Валдиса заставил долгий спор с самим собой.
      И вот он услышал от начальника то же самое, что ему уже довольно долго пытается втолковать Киршкалн. Быть может, именно сейчас необходимо продолжить этот разговор? Воспитатель зовет Межулиса к себе.
      Теперь в их взаимоотношениях уже нет той натянутости, что была вначале. Валдис пишет надписи, оформляет альбомы и стенды, и ему довольно часто приходится бывать вдвоем с воспитателем в комнате.
      У них не раз заходил разговор об искусстве, о путешествиях. Валдис по-прежнему сдержан, больше отвечает, чем спрашивает, по-прежнему они на расстоянии, но дистанция между ними стала значительно короче.
      - Ты согласен с ответом начальника? - спрашивает Киршкалн.
      Валдис молчит, думает. Минуло много дней и ночей, остались позади бессчетные столкновения с незримым молчальником, что являлся ему в полумраке спальной комнаты отделения. Поначалу он чувствовал себя заживо погребенным, рудокопом в забое, которого отрезал от всего мира обвал. Безмолврге, темнота и холодный, бесчувственный камень вокруг. Никому нет до него дела, он покинут, забыт. Потом где-то далеко раздался едва слышный стук. Он считает это галлюцинацией и даже не пробует отозваться, но постепенно в нем просыпается надежда выбраться на поверхность земли. О нем не забыли. Несмело постукивать в ответ начинает и Валдис. Шум нарастает, команда спасателей уже где-то недалеко, и он принимается энергичней действовать кайлом. Рушатся камни, вот и первые проблески света в щелях. От жизни, от людей его отделяет теперь совсем тоненький слой породы.
      - Расма ничего насчет этого не писала?
      - Писала.
      - И что она думает по этому поводу?
      Валдис опять молчит. Рушатся камни. Неужто и в самом деле другие правы, неужто он отнюдь не жертва злонамеренной несправедливости и вынесенный ему приговор хоть и жесток, но честен? Стало быть, Рубулинь победил. Но Рубулинь побеждать уже не в состоянии. Рубулиня больше нет. В таком случае победу Одержали Расма, Киршкалн и начальник колонии. Но на что она им, эта победа? Выходит, победил он, и больше никто. Валдис выпрямляется и глядит на воспитателя. Последние груды завала разобраны, борьба окончена, и не так просто признать, что воображав-"
      мыв враги, оказывается, не враги, а друзья.
      - Но неужели я должен был тогда стоять стол-"
      бом и смотреть? - словно стон вырывается из груди Валдиса.
      - Этого никто никогда не говорил, - спокойно говорит Киршкалн. - Я там не присутствовал и потому рейчас не могу сказать, как именно надо было тогда Поступить, но действие, на которое решился ты, было чрезмерно жестоким. Ни тебя, ни Расму никто не намеревался убивать, а ты - убил. С тех пор прошло больше года. Разве тебе самому - если посмотреть на прошлое сегодняшними глазами - все не представляется совсем в ином свете?
      - Пожалуй, вы правы, - - после продолжительной Паузы медленно говорит Валдис.
      Они опять сидят некоторое время молча, затем Киршкалн спрашивает:
      - А что бы ты сказал, если бы в родительский день приехали мама с Расмой? Тебе ведь хотелось бы их повидать?
      - Да, но не здесь. Не хочу, чтобы они видели меня Эа оградой. Не могу я так...
      Валдис молчит.
      Киршкалн слегка кивает"
      - Пусть будет по-твоему. Может, и в самом деле так лучше.
      Валдис уходит, и воспитатель остается наедине со своими мыслями. Сегодня замкнулся еще один виток некоей спирали. Что-то завершилось, ради того, чтобы уступить место новому в этом бесконечно сложном движении, именуемом человеческой жизнью. Валдис и 3умент сделали шаг, поднявший их на одну ступеньку вверх. Два воспитанника, ставшие какой-то частицей также и самого Киршкална. Сколько их прошло и сколько будет еще? Бегут годы, все больше ребячьих судеб пересекает жизненный путь воспитателя. И всегда, когда задумываешься на эту тему, в сознании всплывает один и тот же вопрос - каким образом в человеке зарождается преступник? У каждого из нас мысли иной раз петляют по очень темным закоулкам, но они есть и остаются мыслями, не более. Между мыслью и поступком пролегает четкий и острый, как лезвие клинка, рубеж. Преступник - человек, способный переступить через этот рубеж. По всей видимости, в каждом случае на то есть свои причины, чье-то влияние, но, быть может, все-таки существует и какаято общая для всех закономерность, некий сигнал, побуждающий либо остановиться, либо ринуться вперед?
      Над многим доводилось поразмыслить, призадуматься, сопоставить факты, но до выводов, обобщений дело пока не дошло. Так мало времени, день всегда так короток. И Киршкалн поступает так, как ему подсказывают опыт и способности, медлительная школа практики.
      В дверь стучат. Входит Иевинь. Рана от ножа зажила, но командирский пост после драки потерян.
      Иевинь теперь опять заместитель председателя. К воспитателю он пришел по клубным делам. До отбоя надо прорепетировать пару скетчей, которые намечено сыграть на концерте в родительский день.
      - Вы подскажите, что надо подправить. У нас по театральной части слабовато.
      Киршкалн встает и идет в отделение. "Можно подумать, я сам много в этом смыслю", - думает он, но вслух произнести не имеет права. Он обязан все понимать, обязан все знать и уметь, к нему обращаются за советом по любому вопросу, и среди них театр - отнюдь не самый сложный.
      XXI
      Родительский день, пожалуй, самое значительное событие в жизни колонии. Заблаговременно, недели за две до знаменательного срока, все чистят и надраивают: общежитие, школу, мастерские. Старательно готовят номера к концерту самодеятельности для родителей.
      Предпраздничная суета не оставляет в стороне даже тех, у кого нет близких, они только ждут не дождутся дня, который внесет разнообразие в монотонность будней.
      На плечи работников ложится множество всяких дополнительных забот. Надо спланировать и продумать все мероприятия, распределить помещения, назначить подходящих дежурных и ораторов. Кроме того, необходимо иметь в виду, что среди посетителей будут и такие, кто по образованию и сознательности стоит ниже своего сына, и потому надо заранее подумать о том, как предотвратить возможные недоразумения.
      В колонии теперь дни отсчитывают, как секунды перед стартом ракеты, пять, четыре, три, два, один, и вот оно - утро родительского дня.
      Пропускать родителей в зону будут в десять утра, но задолго до срока к остановке подъезжают переполненные автобусы, останавливаются легковые машины.
      День пасмурный, но теплый, и прибывшие, поставив на обочине чемоданы и сумки, стоят кучками, беседуют и посматривают на ограду, где видны прилипшие к окнам школы их чада.
      - Вон та - моя мама, - взволнованно показывает Мейкулис Киршкалну на группу стоящих за оградой людей. - Я думал, не приедет, вот - приехала.
      Воспитатель встречался с матерью Мейкулиса, но сейчас ему не удается ее распознать среди остальных.
      - Вон, махонькая, в белом платке, толстая такая, - показывает Мейкулис. - Ладно, я побежал к учительнице за поросенком!
      Он убегает, находит Калме и, понизив голос до шепота, радостно сообщает:
      - Моя мама приехала.
      - Что ж, это хорошо, Висварис.
      - Ну, вот, я и хотел того поросенка...
      - А может, попоздней, когда родители соберутся в зале? Еще время есть.
      - Лучше сейчас. Вы еще уйдете куда-нибудь.
      Отговаривать бесполезно. Калме отпирает комнату
      кружковых занятий, открывает шкаф с работами воспитанников, и Мейкулис заполучает своего поросенка и сделанную недавно глиняную ложку.
      - Смотри осторожно, не урони!
      Ложку Мейкулис прячет за пазуху, а фигурку держит в руках и возвращается к окну в коридоре.
      Воспитатель ушел.
      Ребята, увидев Мейкулисово сокровище, сразу просят показать, но Мейкулис не выпускает поросенка из рук: если хотят, пусть смотрят так.
      - Еще разобьете,
      - Да ладно жмотничать!
      Мейкулис все-таки дает поросенка для обозрения, но сам стоит рядом и не отводит от фигурки испуганных глаз. Однако ребятам мало дела до тревоги Мейкулиса, и вот поросенок уже пошел гулять по рукам.
      Смеются, разглядывают, отпускают нелестные шуточки.
      Лишь теперь до Мейкулиса доходит, как он опростоволосился. Еще хорошо, что ребята не видят спрятанной за пазухой ложки...
      - Дай сюда! Дай сюда! - бубнит он и тянет руку.
      Надо было послушаться учительницу и оставить подарок до поры до времени в шкафу.
      И тут подходит один из тех, чье слово имеет большой вес, - старый колонист Буллитис из третьего отделения. Через месяц у него кончается срок. Растолкав и оттащив за шиворот передних, он громко спрашивает!
      - А это что за хреновина?
      Без долгих разговоров вырвав поросенка у кого-то из рук, Буллитис поднимает его поближе к свету.
      - Хо, хо! Ото кто же такого состряпал?
      - Это мой. Для матери, - говорит Мейкулис и тянется за своей собственностью.
      - И сам, и мать твоя, и боровок этот - все на одно рыло. Семейная чушка. Хрю, хрю, хрю! - Буллитис тычет поросячьим пятачком ребятам в лицо.
      - Отдай! - хватает его за рукав Мейкулис. - Равобьешь!
      - Ну и что? Подумаешь, барахло. Ее и надо разбить. Во!
      И Буллитис кидает поросенка вверх, подпрыгивает и ловко ловит. Подкидывает и ловит, подкидывает и Ловит. Фигурка кувыркается, свет взблескивает у нее на боках. Мейкулис побледнел, глаза дергаются вверх И вниз за глиняной игрушкой, рот его то открыт, то закрыт. Страшно приблизиться к Буллитису, ведь как знать - отвлечешь внимание своего обидчика, и поросенок в самом деле брякнется об пол. И одно ухо у поросенка еле держится, того гляди отлетит.
      - Отдай! - вопит Мейкулис не своим голосом.
      Буллитис ловит фигурку, усмешка сходит с его лица. Этот "сушарик", этот хиляк посмел на него заОрать! Эта жалкая гнида вздумала командовать! Ребята испуганно поглядывают на Мейкулиса. Что это о ним, совсем спятил? Неужели это Мейкулис?
      А Мейкулис ничего не видит, кроме своего поросенка в кулаке у Буллитиса.
      - Ты чего-то сказал? - цедит сквозь зубы Буллитис и делает шаг к Мейкулису. - Если захочу, я не только свинью твою расшибу, но и из тебя слеплю такое, что родная мать не узнает! Жижа!
      Мейкулис смотрит на руку Буллитиса. Она поднимается к груди, придерживая поросенка только двумя пальцами, и словно издалека доносится голос:
      - Гляди - сейчас упадет, разлетится вдребезги.
      Поросенок не успевает упасть. С пронзительным воплем Мейкулис бросается вперед. Буллитис на голову выше и в плечах изрядно шире Мейкулиса. Он скорее от изумления, чем от силы удара летит вверх тормашками на паркет, а Мейкулис, кинувшись на грудь врага, завладевает своим сокровищем и вскакивает на ноги.
      Когда красный от злости Буллитис встает, готовый расправиться с Мейкулисом, позади раздается веселый возглас:
      - Аи да Висварис, молодчина!
      В тот же момент Буллитису на плечо ложится рука Киршкална:
      - Ну чего разошелся? Остынь, уймись! И чтобы крепче запомнить, что не все на свете делается так, как тебе того хочется, ты вечерком вымоешь в общеЖигии туалет. Понял?
      Буллитис сердито пыхтит,
      - И если только тронешь Мейкулиса, знай: снова будешь мыть. Теперь ступай и успокойся, чтобы мама не увидела тебя таким хмурым.
      Киршкалн поворачивает парня за плечи к дверям коридора и легонько подталкивает вперед.
      А Мейкулис тем временем озабоченно щупает рукой у себя под рубахой.
      - И ложка цела, - широко улыбаясь, говорит он Киршкалну.
      * * *
      Ровно в десять толпа родителей врывается в проходную. И тут в их сумки положено заглянуть контролерам. В результате досмотра на столике выстраиваются первые "гостинцы": "Кристалл", "Московская особая", бутылка грузинского коньяка, затем несколько лимонадных бутылок, их невинные этикетки с яблоками и грушами призваны маскировать сорокаградусное содержимое. Сигареты громоздятся уже целыми штабелями. Конфисковано далеко не все. Зелье, которое дальновидные мамаши в плоских бутылочках запрятали под пояса или в лифчики, контролеры отнять не могут по той лишь причине, что закон запрещает мужчинам обыскивать женщин. Этими "подарками"
      надо будет попытаться овладеть позже, внимательно присматривая как за детьми, так и за родителями.
      Поток гостей не иссякает. Из дверей тесной проходной он растекается пестрым веером. Вдоль дороги стоят дежурные воспитанники с красными нарукавными повязками. Они показывают, куда идти. Первый объект ознакомления - школа.
      В школе сейчас урок. Классы стали непривычно тесными, потому что вдоль стен и на свободных партах расположились взрослые, немолодые уже люди; они молча наблюдают, как их дети рассказывают, как пишут, как выполняют задания, понятные, быть может, только половине присутствующих родителей.
      На это время Киршкалном завладевает мать Трудыня. Хенрик среднюю школу окончил, и ей нечего делать в классе
      - Мне хотелось бы узнать, как себя ведет мой сын, - спрашивает женщина, и по лицу видать, что она ожидает услышать самую что ни на есть похвальную оценку.
      - Серьезных проступков за вашим сыном почти нет, а о мелких грешках говорить не стоит. И на производстве свои обязанности он выполняет, но... - Киршкалн смолкает, набирает воздуху и многозначительно смотрит на расфуфыренную и накрашенную даму с явно выраженной склонностью к полноте. - Видите ли, мы оцениваем воспитанников не только по формальным показателям.
      - Чего же ему еще не хватает?
      - Правильного взхляда на жизнь, товарищ... простите, у вас теперь какая фамилия?
      - Зицмане, - нараспев и немного надменно произносит свою фамилию дама.
      - Так вот, товарищ Зицмане, на все происходящее вокруг, а проще говоря - на жизнь ваш сын смотрит весьма односторонне, не ставит перед собой никакой серьезной цели, у него нет ни малейшего желания делать что-либо полезное. Похоже, он из числа тех молодых людей, которые полагают, что родители и общество будут их- содержать лет до шестидесяти.
      - За такие мысли тоже привлекают к уголовной ответственности?
      - К сожалению, нет. Но кто будет нести за него моральную ответственность, если сам он не в состоянии? Ведь когда человек не чувствует своего морального долга, он этим сокращает дистанцию между собой и Уголовным кодексом до весьма опасной близости.
      - Значит, он тут у вас ничему хорошему не научился, - усмехается женщина.
      - Научился кое-чему, но за такое короткое время весь старый сор из Хенриковой головы мы, конечно, .вычистить не смогли. Однако работаем и не теряем надежды.
      - А это старое так-таки никуда уж и не годится?
      Выходит, я его учила одному плохому?
      - Не знаю, товарищ Зицмане, не знаю. Я при этом не присутствовал. Быть может, плохому научил кто другой. Впрочем, - спохватывается, о чем-то подумав, Киршкалн, - Хенрик опрятен и чистоплотен - это нас радует.
      - А я надеялась, что Хенрика уже скоро досрочно освободят. Он мне так ппсал. Ото что, невозможно?
      - Очевидно, придется повременить. Его самооценка, как видите, отличается от моей оценки его персоны.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19