- А Турция к нам очень враждебное государство? - снова слышится голос Зумента.
      Киршкалн пожимает плечами.
      - Особо враждовать с Советским Союзом вроде бы ей не из-за чего. Некоторым странам, в том числе и Турции, мешает с нами сблизиться участие в НАТО и экономический нажим Америки, но назвать их отношение враждебным было бы неверно. А почему тебя заинтересовала именно Турция?
      - Да так. Охота знать, на кого быть злее.
      - Видали? Ты лучше на себя обозлись! Пойдем-ка поговорим.
      - Да ну! Вам все равно ничего не докажешь.
      - А может, удастся?
      Зумент только глаза выпучивает и отходит в сторонку. Тогда Киршкалн уводит с собой Калейса.
      - Кто из наших хочет заниматься керамикой?
      - Шесть человек. - Калейс достает листок и читает. - Даже Зумент вызвался, но я не записал.
      - Почему?
      - Это он так. По-моему, руководительницу хочет взять на прицел. Откуда-то узнал, что вроде бы молоденькая и красивая.
      - Есть кто-нибудь, кто раньше занимался лепкой?
      - Никто, по все твердят, что в них есть скрытый талант.
      Киршкалн читает список и думает.
      - Мейкулиса и Межулиса не спрашивал?
      - Межулис сказал - подумает, а Мейкулиса и спрашивать нечего. Ему разве что глину мять.
      Киршкалн кладет список в записную книжку.
      - Ну не скажи. Пусть он зайдет ко мне.
      Трое из отмеченных - активные спортсмены, один хорошо играет на аккордеоне, один поет, а шестой работает при киномеханике. У них уже есть занятие, а вот у Межулиса, Мейкулиса и у Зумента нет ничего.
      На Межулиса кое-какая надежда есть. Может, и в самом деле разрешить Зументу и уговорить Мейкулиса?
      Правда, говорили, чтобы поначалу в кружок набрать ребят поспокойней, но за Зументом есть постоянное наблюдение. Ничего особо плохого он выкинуть не успеет. Можно бы попробовать.
      В дверь осторожно стучат, и входит Мейкулис.
      - Ты почему не хочешь заниматься в кружке керамики?
      - Не знаю...
      - А вдруг поправится? Ты знаешь, что такое керамика?
      - Не-а.
      - Ну видишь. А почему же не спросишь?
      - Я все равно ничего не смогу.
      - Сперва попробуй. Я как раз решил направить тебя туда.
      Если воспитатель решил, то возражать нечего. Мейкулис стоит и молча ждет, когда позволят уйти.
      - До драки не доходило? - Киршкалн пристально разглядывает лицо воспитанника, но синяков незаметно. - Денег больше не требуют?
      - Не, теперь мне совсем хорошо.
      - Тогда спокойной ночи!
      * * *
      На очередном совещании воспитателей Озолниек вынимает из ящика стопочку бумаги и раздает каждому по листку.
      - Напишите фамилии пятерых, на ваш взгляд, самых отрицательных воспитанников, - обращается он к подчиненным и встает за письменным столом.
      Воспитатели переглядываются. Снова начальник придумал какой-то номер! Конечно, ребят они знают, но кто из них - самые отрицательные? Оказывается, вопрос не так прост и к тому же вызывает странное волнение. Кто же все-таки эти пятеро худших?
      Слегка отвернувшись друг от друга, как ученики за контрольной, они сосредоточенно думают и шштут.
      Перед их мысленным взором проходят десятки лиц.
      Вот этот, а может быть, тот? Нет, пожалуй, этот похуже. А Озолниек стоит за столом и смотрит. Слишком долго раздумывать тоже нельзя, демонстрируя неповоротливость своих мозгов.
      Наконец все листки сданы начальнику. Он раскладывает их рядом, достает записную книжку, раскрывает и кладет на стол.
      - Здесь записаны мои кандидатуры.
      Фамилии двух воспитанников фигурируют во всех списках, в том числе и в записной книжке: Цукер, по прозвищу Мартышка, и Струга, он же Чингисхан. У семерых числится Зумент, у четырех - Бамбан.
      - Неплохо. Наши мнения совпадают, - Озолниек быстро выписывает пятерых, набравших наибольшее число "голосов", и зачитывает. - Эту пятерку надо взять на особый прицел, но не спускать глаз и с мелкоты - их адъютантов и подручных. С последними этапами наши отрицательные получили пополнение и стали активней. Возрождаются кое-какие изжитые явления - побои, холуйство. Главарям заправляют койки, стирают им носки, отбирают продукты, вымогают деньги. Одним словом, "подполье" организуется и действует, потому что почувствовало- себя крепче. Насколько можно заметить, стимулом послужил Зумент.
      Мы должны дать соответствующий отпор, чтобы мальчишки не подумали, будто и здесь, в колонии, они останутся заправилами. Надо активизировать ребят, у которых мозги уже встали на место, чтобы они не занимали позицию сторонних наблюдателей, а помогали.
      Затем дальше, - Озолниек окидывает взглядом воспитателей. - Есть у меня еще кое-какие мыслишки. Что вы скажете насчет того, чтобы служащие организовали свою футбольную команду? Мы ведь с вами не какие-нибудь доходяги, а мужчины в расцвете сил. Кроме того, офицеры обязаны заниматься спортом. Пригласили бы учителей, из производственного отдела, из хозчасти. Короче - сборную работников колонии. Да кто из нас в детстве не любил погонять мяч?
      Все молчат. Как всегда, "мыслишки" Озолниека несколько огорошивают.
      - Я и сам приму участие, - добавляет он.
      - И с кем же мы будем соревноваться? - раздается чей-то недоумевающий голос.
      - С ребятами, разумеется.
      - Они вам всыпят, - это уже говорят многие.
      - Возможно, - усмехается Озолниек, - но я надеюсь, это не слишком нас обескуражит. Хотя, кто его знает - ведь некоторые из нас окончили физкультурный институт.
      - Так это же давно. Теперь ноги как деревянные, не гнутся.
      - Вот и надо их поразмять.
      Народ в смущении. Мало ли затей и хлопот сыплется на их головы, а теперь изволь еще в футбол играть. Видно, нет угомону на этого Озолниека. И как еще это отразится на авторитете работников, если они станут бегать в трусиках по спортплощадке? Если б хоть умели играть по-настоящему, тогда куда ни шло, но что-то сомнительно...
      Словно угадав мысли своих подчиненных, Озолниек продолжает:
      - Боитесь показаться смешными? Чепуха. Нечего важничать. Ну, конечно, первую тренировку можно провести отдельно, на городском стадионе. Если у кого-то совсем не будет получаться, зачислим в запас, но в целом все это будет иметь колоссальное воспитательное значение, и если мы объявим, что с командой - победительницей турнира будет играть сборная работников колонии, вы не представляете, какой это вызовет у них энтузиазм! Ребята будут лезть из кожи вон, лишь бы доказать нам свое превосходство. Готов дать руку на отсечение, что это станет главной темой их прмыслов и разговоров. А о чем лучшем можем мы с вами мечтать? Кроме того, это нас сблизит с ребятами. Ну, так куо "за"?
      - Можно попробовать, но все это выглядит как-то несерьезно.
      - А чем плохо, если даже и несерьезно? - задиристо спрашивает Киршкалн. - Несерьезное тоже необходимо, без него жизнь потускнеет. Представьте себе мою кривоногую фигуру на футбольном поле. Мне уже сейчас смешно, а посмеяться от души это как раз, может быть, то самое, чего нам тут зачастую не хватает.
      Пишите меня, - поворачивается он к Озолниеку. - Только в защитники! В форвардах мне не выдержать.
      - Стало быть, договорились! - подводит итог Озолниек, хотя было и несколько возражений. Некоторым кажется, что затея обречена на провал. Вторая мыслишка такова. - Он поднимает руку. - Не кажется ли вам, что коридоры общежитий слишком пусты и упылы? За километр чувствуется, что это место заключения. Я не юворю о лозунгах на стене и о стендах. Не хватает чего-то другого.
      - Чего же еще надо?
      Оказывается, Озолниек имеет в виду комнатные растения, какую-нибудь иальму или хотя бы фикус.
      Быть может, у воспитателей или у их родни найдется лишнее деревце или кустик, понапрасну пылящиеся в углу? И не в одних коридорах - в комнатах воспита-.
      телей тоже нужна зелень, которая ласкала бы глаз, в особенности зимой.
      Воспитатели думают, обмениваются соображениями.
      Многие считают, что коридоры темны и у цветов там будет слишком короткий век; мальчишки пообрывают у них листья, поразбивают горшки.
      - Попробуем! - настаивает Озолниек. - А тогда увидим.
      И воспитатели обещают поговорить с домашними, поискать. -Может, что и найдется.
      - Как с курением?
      - Сегодня записан седьмой нарушитель.
      - Значит, нужно еще восемнадцать, чтобы наш замысел удался, - говорит Озолниек. - Ничего, времени еще много.
      - Но ребята - молодцы. Усмехаются, однако, все идут в туалет, даже сигареты не достают, пока дверь не закроют. В любом случае это большое достижение, даже если они выиграют, - говорит Киршкалн.
      В отведенную для занятий керамического кружка комнату воспитанники пришли намного раньше назначенного часа. Пришел и Киршкалн. На первом занятии он решил побыть сам, поскольку здесь Зумент.
      На Калме, конечно, можно положиться, но от двойного контроля тоже худа не будет.
      - А чего нас заставят лепить?
      - Не знаю, посмотрим.
      - А может, она и не приедет?
      - Приедет, приедет, раз обещала.
      Мальчишки нервничают. Кто в коридор выйдет, кто через окно посмотрит на дверь проходной. Какая же она,. эта руководительница? Что она заставит их делать?
      - А если у нас ничего не получится?
      - Сперва, может, и не получится, потом - получится, - - заверяет ребят Киршкалн.
      Каждый новый человек в колонии - событие. И в особенности если это женщина. Киршкалн прекрасно понимает взвинченность ребят. Все привели себя в порядок и время от времени незаметно поворачиваются к окну - взглянуть на свое отражение в открытой створке. Один Мейкулис сидит нахохлясь и тупо смотрит на пустой стол. Зато Зумент! Положил локоть на спинку стула и пальцем легонько водит под носом, где пробиваются темные усики; он весьма доволен собой, и его полные губы нет-нет да растянутся в самодовольной улыбке. По всему видать, что он приготовился пустить в ход все свое обаяние, чтобы очаровать руководительницу. Жаль только, что рядом эти мейкулисы и киршкалны, которые своим присутствием помешают руководительнице сосредоточить все внимание на нем одном.
      Наконец долгожданный миг наступает. Из проходной выходит Калме с молоденькой стройной темноволосой женщиной в пестром летнем платьице. Они вдвоем несут большую сумку, и руководительница еще Держит перед собой в другой руке что-то завернутое в бумагу.
      - Пойдите навстречу и помогите! - подсказывает Киршкалн, и сразу несколько человек выбегают из комнаты, предварительно потолкавшись в дверях.
      Когда женщины входят, все вскакивают, даже Зумент немного приподнимается со стула. Киршкалн здоровается с девушкой за руку, негромко называя свою фамилию, и отходит в сторону. Нет, она отнюдь не выглядит испуганной и держится свободно.
      - Сумку положите туда! И сверток тоже, только осторожно! - Голос звучит уверенно и даже строговато.
      В коротком напутственном слове Калме говорит о том, как долго все ожидали этого дня и что наконец кружок керамики может начать работу. Она желает всем успеха и выражает уверенность в том, что все будут прилежны, внимательны и послушны. После отого руководительница встала во главе длинного стола и, придвинув к себе бумажный сверток, вдруг улыбнулась открыто и просто.
      - Я работаю мастером на керамической фабрике.
      Зовут меня Марута Сайва, и я очень люблю свое делоОбычно все мы злимся на глину, когда она прилипает к нашим подметкам, но мне хочется, чтобы вы научились глину чувствовать и любить так, как чувствую и люблю ее я. Вы об этом не пожалеете. Вот! - Она разворачивает бумагу и расставляет перед собой на столе сосуды и фигурки. Кружки, мисочки с орнаментом по краям, ежики, кошки с горбатыми спинами, поросята, курительные трубки, ложки, подсвечники. Все это блестит и искрится цветной глазурью. - Возьмите, рассмотрите! - Марута пододвигает керамику к ребятам.
      - Такие штуки могут сделать только художники... - уныло говорит кто-то.
      - Верно! Вот вы и станете художниками.
      - Мы так не сумеем. Где нам!
      Теперь в голосах ребят искреннее неверие в свои способности. И ничего удивительного: образцы, которые переходят из рук в руки, в самом деле кажутся настолько совершенными, что Киршкалн тоже думает про себя: "Нет, так лепить колонисты, конечно, не научатся".
      - Нравится? - спрашивает Марута.
      - Ясно, нравится. Ну и что с того?
      Ребята смущены и растеряны. Над ними, наверно, шутят. Когда-то, проходя мимо сувенирных магазинов, они замечали в витринах подобные вещицы. Рядом с иным кубком или подсвечником стояла цена, выраженная двузначной цифрой. А теперь эта девушка хочет им доказать, что и они могут сотворить нечто похожее сами. Факт, чепуху городит! Ребята осторожно и неловко вертят в руках хрупкие глиняные изделия, и лица их все больше вытягиваются. Кое-кто уже косится на дверь. Марута берет сумку, ставит ее на стол и достает сырой, обернутый в прозрачную полиэтиленовую пленку, ком глины. Отдельно упакованы мягкие глиняные кружечки на кусочках фанеры.
      - А теперь посмотрите сюда! - говорит она. - Вот это наш материал. Посуду делают на гончарном круге, у вас пока его нет, поэтому эти кружки я принесла с фабрики, чтобы вам показать. - Она берет сверкающий коричневатой глазурью готовый образец и ставит рядом с неказистой сырой глиняной кружечкой. - Видите, размером они не отличаются, только эта без ручек и по бокам нет улыбающихся чертиков.
      Вот сейчас вы и долепите то, чего не хватает, и все будет в порядке.
      Мальчишки глядят на бурую кружечку и сравнивают ее с ярким готовым кубком, на боках у которого, раздувая круглые щеки и прищурясь, в широкой улыбке, на них глядит добродушная рожица лешего.
      Сравнивают и отворачиваются. Руководительница сказала, что они сделают что-то вроде этого. Шутить, конечно, можно, но надо меру знать.
      - Все еще сомневаетесь? Посмотрите! - Марута Сайва придвигает поближе пластмассовое ведерочко с водой, кладет на стол кусок фанеры и от большого кома отщипывает немного глины. - Сперва делаем ручку! - говорит она. а у самой пальцы быстро и ловко раскатывают по фанере глиняную колбаску, приподнимают ее и выпускают. Колбаска падает, один конец сплющивается, на другом образуется изящный изгиб.
      И вот ручка уже прилеплена к банке, пальцы слегка обжимают и приглаживают места присоединения.
      - А теперь - леший! Делаем щеки! - И два шарика глины прижаты сбоку к кружке...
      - Брови! - Два тоненьких валика изгибаются над щеками...
      - Глаза! - Из-под бровей уже глядят два выпученных глаза, палочкой она делает в них по углублению, растягивает пальцами - получается прищур.
      А один глаз, кажется, даже подмигивает...
      - Рот! - К нижней части кружки прилеплена колбаска в форме полумесяца...
      - Нос! - Палочка выдавливает ямку между глаз, пальцы вминают туда объемистый нос картошкой.
      Ребята смотрят, незаметно для себя тянутся все ближе, кто-то уже встал со стула и оказался рядом с Сайвой. Ее пальцы творят чудеса. Движутся легко, словно играючи. Кружка, ком глины, палочка, кружка, ком... Временами рука делает движение к ведерку с водой. И из глины вырастает улыбающийся чертик, совсем как живой.
      - Волосы и бороду делаем гребешком. Вот так. - Сайва берет обычную расческу и проводит ею бороздки между рогами и на подбородке, затем ставит кружку на ладонь и высоко поднимает. - Готово!
      - Шесть минут! - объявляет Киршкалн, глядя на часы. - Преклоняюсь перед вашим талантом,
      - Во сила! - У кого-то восхищение переливается через край. - Все равно как в цирке!
      Сайва слегка рдеет от таких похвал.
      - Скоро и сами сможете. За работу! Разберите подставки! Раздай! - Она придвигает стопку фанерок ближайшему к ней воспитаннику. - А теперь каждому по баночке и по комку глины.
      Ребята не успевают ни запротестовать, ни пуститься в рассуждения, как перед каждым на столе уже лежат необходимые материалы. И сразу воцаряется напряженная атмосфера дела.
      - Значит, сперва - колбаску.
      - Нельзя ли и мне попробовать? - подходит к девушке искренне заинтересовавшийся Киршкалн.
      - Пожалуйста.
      Пристроившись в конце стола, воспитатель, так же как его ребята, неуверенными движениями принимается раскатывать вязкую, приятно холодящую руки глину. А Сайва тем временем прохаживается вдоль стола и глядит, что выходит у ребят.
      - Не так! Локти растопырь и действуй кончиками пальцев. И не жми так сильно.
      Калме наклоняется к воспитателю и шепчет на ухо:
      - Мне кажется, дело пойдет. Я опасалась, как бы ребята не начали дурачиться, но им просто некогда.
      Марута, как я вижу, умеет обращаться не только с глиной, но и с людьми.
      - Золотая девушка, - так же шепотом отвечает Киршкалн. - Придется украсть ее с этой керамической фабрики.
      Зумент нехотя тоже раскатывает на своей фанерке комок глины. До сих пор руководительница уделила его персоне внимания не больше, чем остальным. Это неприятно и оскорбительно. Если сейчас не дать почувствовать, что он личность незаурядная, то потом будет поздно. Когда Сайва подходит ближе, он улыбается ей и приятным голосом спрашивает:
      - Вы, может, прилепите мне эту сосиеку?
      - Ее надо прилепить не к вам, а к кружке. И самому. Возьмите.
      Зумент берет банку, а Сайва, взглянув на скатанный им валик, сухо говорит:
      - Слишком толстый и неровный. Посмотрите, как у других хорошо!
      И она идет дальше.
      Зумент скис. Неужели у чувихи на уме одна глина? Он глядит вслед руководительнице. Ножки хороши, и фигурка что надо. Еще немножко покатав глину, Зумент снова пристает с вопросом:
      - А теперь как - в самый раз?
      - Посмотрите на образец и сравните! - отзывается Марута, даже не поднимая головы. Она наклонилась к Мейкулису. Ну и нашла же! - Ты слишком тонко раскатал.
      Мейкулис глядит на свою работу.
      - Сложи вдвое и раскатай снова!
      Мейкулис послушно делает, что ему говорят, а снова раскатывает. Он знает, что ничего не получится, но раз воспитатель сказал, значит, надо сидеть и левить. Еще хорошо, что Зумент в другом конце стола, а то уже схлопотал бы тычка в бок за плохую работу.
      Мейкулис боязливо озирается и снова опускает голову.
      - А теперь можно прилеплять? - Зумент делает очередную попытку привлечь к себе внимание.
      - Прилепляйте!
      - Нет у меня таланта!
      - Тут и не надо никакого таланта.
      - Может, вы все-таки показали бы, как надо.
      Сайва подходит к Зументу и прикрепляет ручку, потом отрывает ее.
      - Теперь попробуйте сами!
      Теперь Зумент зол. Он кое-как пришлепывает ручку и кричит Мейкулису:
      - Принеси мне глины!
      Мейкулис поспешно встает, но его останавливает Киршкалн:
      - Пусть Зумент сходит сам. У него тоже есть поги.
      Зумепт медленно поднимается и, посматривая, как работают другие, идет за глиной. И на кой черт сидит здесь этот Киршкалн! Без него было бы куда удобней.
      - У тебя не колбаса, а сосиска, - презрительно бросает он кому-то. - А у тебя ручка как у ночного горшка! - получает оценку другой. Это произносится достаточно громко, чтобы молоденькая руководительница тоже слышала, как остер на слово Зумент.
      - Ступай на свое место и работай! - прекращает Киршкалн его разглагольствования.
      Зумент разочарован. Вовсе не так представлял он себе это занятие. Все колупаются со своей глиной, ничего интересного. Зумент откидывается на спинку стула и со скучающим видом присобачивает к кружке глиняные шарики. Черт у него будет четырехглазый и с двумя носами.
      - Как вам тут нравится? - полушепотом спрашивает он у Сайвы.
      - Если вы будете работать, то понравится.
      Опять про работу!
      -, У меня ничего не выходит, вы не помогаете.
      Руководительница подходит к Зументу, наклоняется над столом.
      - Ну что вы тут намастерили? - Она берет кружечку, снимает с нее ненужные глиняные катыши и лепит где надо, но Зумент даже не глядит.
      Пока Дайва занимается с его кружкой, Зумент опускает руку с зеркальцем ниже подола платья девушки. Киршкалн руки не видит, но обращает внимание на насмешливый, направленный вниз взгляд воспитанника. Калме тоже заметила происходящее.
      Воспитатель неторопливо встает, успевая, однако, заметить, как Зумент прячет в карман зеркало, направляется к нему и, когда Сайва отходит подальше, негромко говорит:
      - Выйдем-ка отсюда.
      - Зачем? - разыгрывает недоумение Зумент.
      - Узнаешь, - Киршкалн строго смотрит в бесстыжие глаза парня. - Дай зеркало! - приказывает он в коридоре.
      - Какое зеркало?
      - То, что у тебя в кармане.
      - А что, мне зеркало нельзя иметь? - артачится Зумент, но все же отдает воспитателю то, что у него требуют.
      - А что особенного я сделал? - нагло смотрит он в глаза Киршкалну.
      "Людей надо воспринимать такими, какие они есть" - эта истина уже давно легла в основу педагогических взглядов Киршкална, и поэтому он отнюдь не намерен накричать на Зумента пли выразить удивление по поводу хамского вопроса воспитанника. Зуцент ведь и в самом деле не чувствует мерзости своего поступка.
      - Нам очень повезло, что удалось найти человека, который научит ребят красоте, приобщит к искусству, и мы не хотим, чтобы она ушла от нас. Поэтому ты должен понять: если не сможешь вести себя прилично, на занятия не являйся.
      - Не больно и надо, - откровенно говорит Зумент. - Подумаешь - цаца с глиной!
      - А что такое ты? Она своим трудом украшает нам жизнь, ты же своими проступками ее портишь.
      Неужели ты всерьез думаешь, что, оскорбляя девушку, сможешь ей понравиться? Она ведь не то, что твоя Пума; той, скорее всего, было наплевать, что с ней проделывают.
      - Да ладно, хватит, - отмахивается Зумент. - Ушел, и конец. Все они одинаковые.
      - Нет, на этот раз ты вернешься и будешь работать. Только смотри, чтобы мне больше не надо было тебе выговаривать.
      Теперь Зумент сидит, засунув руки в карманы, и не делает ничего. Остальные ребята мучаются и лепят, ноют, что ничего не выходит, но работу не бросают.
      С медлительным, туповатым упорством трудится в поте лица Мейкулис. Он долго пучит глаза на образец, потом - на свою работу. Что-то все-таки получается. Спустя час кое у кого кружки почти готовы, а у двоих или троих они вообще выглядят ненамного хуже той, что завершила при них руководительница.
      - А когда мы их сделаем такими блестящими, как те, что вы принесли? спрашивает черноглазый паренек с родимым пятном в полщеки.
      - Сперва пусть высохнут. Потом отнесу на фабрику глазировать.
      - И будут такие, как в магазинах?
      - А как же!
      - Вот здорово!
      Ребята с новым усердием лепят дальше. Киршкалн тоже почти закончил свою кружку. Сайва права - дело вовсе не хитрое. Теперь уже многие это поняли. Глазам просто не верится, что сотворили руки!
      На Зумента никто не обращает внимания, и его попытка выделиться показным ничегонеделанием терпит крах. Ребятам не до него. Два часа уже подходят к концу, а тут, глядишь, у черта еще ухо не прилеплено, а надо еще волосы и бороду!
      - Расчесочку не дадите? - смущенно обращается черноглазый к Киршкалну.
      IX
      События разворачиваются стремительно.
      - Мой малый требует денег, - взволнованная мать воспитанника рассказывает Озолниеку. - Не ему, говорит, другим. Только не говорит кому. Если не дам, его, говорит, изобьют. И предупредил, чтобы я никому ни слова; а как мне промолчать, если такие дела творятся? Вы же сами говорили, надо сообщать.
      Под конец мать даже заплакала, напугавшись, что навлекла беду на сына.
      - Я дала бы, да при себе не было. Только и взяла что на обратную дорогу... Но вы глядите не проговоритесь, чего я вам тут наболтала.
      Последнее она повторила несколько раз.
      Озолпиек пытается успокоить встревоженную мать, уверяет, что она поступила очень правильно, рассказав про вымогательство; давать деньги воспитанникам запрещено, и он обещает принять меры, чтобы с ее сыном ничего не случилось.
      Вскоре после этого разговора при тщательном обыске другого воспитанника, который возвращался из комнаты свиданий, контролер и у него находит деньги.
      Начинается расследование, и хотя оба парня поначалу запираются и хотят убедить, будто бы деньги понадобились им для собственных нужд, мало-помалу удается узнать, кто же настоящие вымогатели. Это ьамбан и Цукер, по прозвищу "Мартышка". Свою кличку Цукер заслужил благодаря поразительно живой мимике и жестикуляции. Он никогда не постоит тихо, вечно спешит о размахивает длинными руками; он мастерски шевелит ушами - не только обоими сразу, но и порознь; умеет закатывать глаза под веки так, что видны лишь голубоватые белки, и его громадный рот способен мгновенно разинуться до ушей либо вытянуться трубочкой. Родители Цукера - хронические алкоголики лишены родительских прав давно, когда сын был совсем еще ребенком. Он вырос в детдоме.
      За мелкую кражу попал в воспитательную колонию и потом за разбой оказался здесь. Цукер до предела начинен разными штучками-дрючками, дающими ему возможность выделиться и завоевать положение среди сверстников.
      Обоих "зверушек", Мартышку и Бурундука, быстро и без шума упрятывают в "клетку" - дисциплинарный изолятор - и в тот же час приступают к обыску одновременно во всех отделениях.
      Воспитанники в мастерских, в рабочей зоне, но весть об обыске каким-то образом до них доходит.
      - Шмон! Шмон! [Обыск] Переданное из уст в уста торопливым шепотом, это известие, мгновенно облетев всех, наводит Зумента на тревожные мысли. То, что оба его "подданных"
      вызваны, он уже знает и догадывается, что обыск прямо связан с их неожиданным уводом. Сбережения в опасности, если Бурундук и Мартышка сболтнут лишнее, несдобровать и ему самому.
      Напильник дрожит в руках Зумента; лишь ценой неимоверных усилий воли ему удается взять себя в руки и даже улыбнуться мастеру, который проходит мимо, проверяя, как работают.
      Всякий раз, как открывается дверь, по спине у Зумента пробегают мурашки - как знать, может, за ним?
      Нервничает и Струга - Чингисхан, и Ерум, по прозвищу "Нос", они остатки сколоченного Зументом ядра. Струга не подчиненный - у него у самого вес не меньший, чем у Зумента. На воле они "работали" каждый в своем районе, нередко дело доходило и до стычек, но здесь договорились действовать заодно, и после долгих сомнений Струга согласился с планом Зумента, тем самым отчасти признав его ведущую роль.
      Пока что Зумент и его единомышленники могут не тревожиться - Бамбан с Цукером держатся что надо, корчат из себя оскорбленную невинность и от всех обвинений отнекиваются. А называть имена и устраивать очную ставку с выдавшими их ребятами Пока нельзя.
      В отделениях наитщательнейшим образом проверяются все закоулки. Работникам колонии не представляет труда обнаружить обычные тайники, но на Сей раз в них не находят то, что ищут. Двойные донца прикроватных тумбочек, не прибитые фанерные боковины и потайные отделения за выдвижными ящичками хранят в себе кое-какие мелочи, которые воспитанники прячут скорее друг от друга, нежели от администрации. Тут есть запасы сигарет, фотографии и письма знакомых девушек, мундштуки, носки, мыло.
      Кое у кого в тумбочках, как обычно, находят то банку варенья, то кусок колбасы. В спальне хранить пищу запрещено, но ребята норовят пронести ее из склада передач, чтобы полакомиться вечером.
      Шаг за шагом Киршкалн с контролером продвигаются вперед. Попадаются трофеи и посерьезней варенья, например, пузырек туши, которую применяют для татуировки, колода самодельных карт, небольшой нож, в наборной пластмассовой рукояти которого Киршкалн узнает кусочки от ручки письменного стола в воспитательской. Ручка таинственно исчезла с месяц тому назад. Тумбочку Валдиса Межулиса он проверяет самолично, заранее зная, что в ней обнаружит.
      Под картоном, которым заложено дно ящика, лежат Расмипы письма. Что же все-таки пишет эта девушка? Киршкалн держит конверт в руках и борется с желанием прочитать письмо. От этих писем зависит многое, и ведь никто никогда не узнает, что он воспользовался этой случайной возможностью. И все-таки воспитатель, так и не поддавшись искушению, кладет письма обратно под картонку.
      В углу полки с книгами Валдиса лежит осколок стекла с острыми краями. К чему он здесь? Киршкалн пожимает плечами и бросает стеклышко в мусорный ящик.
      Во многих тумбочках на внутренней стороне дверец наклеены или прикноплены вырезанные из журналов изображения женщин: рортреты кинозвезд, спортсменок, цирковых артисток. Чем скуднее одеяние героини, тем картинка ценнее. Библиотекарь здесь отыскал бы почти все вырванные страницы. Коллекцпонировать "сеансы" (этим словом ребята обозначают все, что имеет отношение к эротике, к женщинам) запрещено, но борьба с этой страстью практически безрезультатна. Вместо реквизированных появляются другие картинки, и Киршкалн давно встал на компромиссный путь в решении проблемы: если лицо женщины симпатичное, поза пристойная и одежда соответствует нормам, принятым на наших улицах, стадионах и пляжах, он смотрит на нарушение порядка сквозь пальцы. Уничтожаются лишь картинки с привкусом пошлости и похабщины. Откровенную порнографию прячут, она редкость, и никто не прилепит ее к тумбочке.
      Таким образом Киршкалн помогает библиотекарю сохранять в целости журналы, поскольку на одной дверце десять портретов не наклеешь, и в то же самое время в какой-то, пусть самой малой мере, вырабатывает у ребят вкус, чувство красивого. Так, глядишь, девушка - передовик труда, или секретарь комсомольской организации, или молоденькая актриса, чье имя чаще всего даже неизвестно ребятам, из журнала перекочевывает в спальню колонии для несовершеннолетних и здесь проводит в некотором роде воспитательную работу.
      Киршкалн знает, как болезненно ребята переживают утрату "своей" девушки. Они бывают поистине влюблены в эти изображения и по вечерам нередко так и засыпают, глядя на раскрытую дверцу тумбочки.
      Помимо плюсов есть и большие минусы, Киршкалн отлично это понимает.
      Сладкие грезы, навеваемые "сеансами", воображаемые услады с бумажной возлюбленной приводят к онанизму и меланхолии, но, к сожалению, этого не предотвратить изъятием картинок. Бороться с этим явлением в колонии чрезвычайно трудно. Труд, спорт, учеба, здоровое утомление, при котором глаза сами слипаются, - хорошее лекарство от тоски, но тем не менее мечта о красивой и недоступной девушке подобно призраку витает над зоной.