– А что он сейчас делает? – уже заинтересованно спросил Суслов.
      – Работает в Москонцерте. Ездит с гастролями по нашим городам.
      – Надеюсь, за границу его не выпускают? Это опасный человек, за ним смотреть надо, – велел Суслов.
      Мне Семичастный о нем докладывает, Михал Андреич. Так что ты зря беспокоишься, – сказал Хрущев и остановился перед Семичастным: – Давай-ка ко мне этого фрукта послезаврта. Часикам к двенадцати.
 
Товарищ Сталин! Вы большой ученый,
В языкознании познали толк,
А я простой советский заключенный,
И мне товарищ – серый брянский волк…
 
      Витюша Подольский хорошо играл на гитаре и задушевно пел хрипловатым, простуженным голосом:
 
За что сижу, по совести, не знаю,
Но прокуроры, видимо, правы,
И вот сижу я Туруханском крае,
Где при царе сидели в ссылке вы…
 
      В гримуборной было тесно: артисты сидели на стульях, на диванчике, многие устроились прямо на полу, рядом с ними стояли стаканы и кружки и просто бутылки с пивом. Мессинг с Аидой Михайловной, Дормидонт Павлович, Артур Перешьян, Артем Виноградов и Раиса Андреевна и еще много других артистов Москонцерта…
 
Я вижу вас, как вы в партийной кепке
И кителе идете на парад,
Мы рубим лес по-сталински, а щепки…
А щепки, разумеется, летят! -
 
      продолжал петь Витюша Подольский.
      Рядом с ним, на низком пуфике, вытянув длинные красивые ноги в тренировочных рейтузах, сидела девица лет двадцати с небольшим, большеглазая, большеротая, с полными чувственным губами. Она курила сигарету и не отрываясь смотрела на Подольского. И в глазах у нее было столько открытого обожания и страсти, что всем вокруг даже неловко становилось. А Витюша делал вид, что не замечает этого обжигающего взгляда, смотрел то на одного, то на другого слушателя, подмигивал, улыбался и пел:
 
Вчера мы хоронили двух марксистов,
Тела накрыли красным кумачом,
Один из них был левым уклонистом,
Другой, как оказалось, ни при чем!
 
      Подольский встретился глазами с Мессингом, неожиданно нахмурился и быстро отвел глаза в сторону. И девушка в черных рейтузах тут же посмотрела на него. Вольф Григорьевич выдержал ее взгляд, и она отвернулась, снова сосредоточив внимание на своем кумире.
      Дверь в гримуборную отворилась, и на пороге возник администратор:
      – Вольф Григорьевич здесь? – Он пошарил глазами. – Вольф Григорьевич, дорогой, пойдемте ко мне в кабинет. Срочно! – И Осип Ефремович сделал страшные глаза, давая понять, что дело очень важное.
      Мессинг поднялся, стал пробираться между сидящими на полу артистами.
      – Что это у вас тут? – покачал головой Осип Ефремович. – Вы знаете, сколько времени? А завтра на репетициях будете, как сонные мухи.
      – У нас концерт самодеятельной песни, – улыбнулся Подольский.
      – Однажды вы уже огребли за свою самодеятельность, – презрительно процедил администратор и, когда Мессинг вышел, хлопнул дверью.
      – Урод сталинский, – процедил Подольский и вновь ущипнул струны гитары:
 
Живите тыщу лет, товарищ Сталин,
И пусть в тайге придется сдохнуть мне.
Я верю, хватит чугуна и стали
На душу населения в стране…
 
      …В кабинете администратора при виде вошедшего Мессинга с дивана дружно поднялись двое мужчин средних лет в светлых габардиновых плащах. По их лицам и выправке Мессинг сразу определил, какого это поля ягоды.
      – Вольф Григорьевич, здравствуйте. Мы приехали за вами. С вами хочет поговорить Никита Сергеевич.
      – Ну здравствуйте, здравствуйте, товарищ Мессинг, здравствуйте… Давно хотел познакомиться, – Хрущев тряс руку Мессингу, улыбался и смотрел ему в глаза. – Такие про вас легенды ходят – прямо оракул… С Гитлером был знаком… со Сталиным был знаком… С кем еще-то довелось познакомиться? – Хрущев был в светлом костюме, под пиджаком виднелась украинская рубаха, вышитая красным узором.
      – С Пилсудским… – с заметным равнодушием ответил Мессинг.
      – Ого! Как в народе говорят, наш пострел везде поспел! – Никита Сергеевич мелко рассмеялся и отпустил руку Мессинга. Прошел к письменному столу, жестом короткой толстой руки пригласив Мессинга садиться.
      Вольф Григорьевич сел за стол, стоявший перпендикулярно к столу Хрущева, и оказался к нему боком. Чуть повернулся, глядя на толстое, по-лисьи хитрое, улыбающееся лицо первого секретаря.
      – Ну как вам живется? Рассказывайте. Мне про вас все интересно. Работаете в этом… как его?..
      – В Москонцерте… в отделе сатиры и юмора, – подсказал Мессинг.
      – Сатиры и юмора? – озадаченно переспросил Хрущев. – Почему сатиры и юмора?
      Другого, более подходящего отдела для меня нет. Нельзя же открыть отдел телепатии и ясновидения. Никита Сергеевич, я отправлял вам записку. Объяснил, как мог, необходимость создания специальной лаборатории по изучению гипноза и телепатии. Но мне сказали – нельзя.
      – Почему это нельзя? – вскинулся Хрущев и даже как будто обиделся. – Надо будет – создадим такой отдел. Конечно, марксизм-ленинизм все эти ясновидения и телепатии считает шарлатанством, вы уж не обижайтесь, товарищ Мессинг, это я вам, как коммунист, прямо говорю: если надо… мы сделаем такой отдел… Чтобы, так сказать, изучить проблему, внутрь проникнуть… может, чего и полезного можно будет из этого дела извлечь! – Никита Сергеевич сжал кулак и взмахивал им в такт своим словам. – Марксизм-ленинизм, товарищ Мессинг, самая научная наука, какая только может быть!
      – Да, да… – кивнул Мессинг, потому что не знал, как еще отреагировать.
      Хрущев помолчал, разглядывая его, и вдруг спросил в упор:
      – Значит, встречались со Сталиным?
      – Встречался…
      – Слышал… еще тогда слышал, только значения этому не придал… Ну и что? Как вам товарищ Сталин?
      – Не знаю даже, что ответить, Никита Сергеевич… Настоящий… большой, очень большой человек…
      – Большой, говоришь? – помрачнел Хрущев. – Ты мое выступление на двадцатом съезде читал?
      – Читал.
      – А статьи в газетах и журналах разных… наших ученых, историков и других… деятелей читаешь?
      – Иногда… не все…
      – Не все… – повторил Хрущев и еще больше помрачнел. – Но ты хоть понял, товарищ Мессинг, с кем встречался?
      – С кем встречался? – повторил вопрос Мессинг.
      – Со злодеем ты встречался. У которого руки по локоть в крови… Страшно сказать, сколько людей он загубил! Невинных людей, честных коммунистов! У народа душа страхом, как мхом заросла!
      – Я тогда об этом ничего не знал, Никита Сергеевич.
      – Теперь-то знаешь? Теперь, товарищ Мессинг, народ спасать надо – страх с его души соскребать надо! А это значит искоренить всякую память об этом диктаторе! Об этом злодее, понимаешь! Думаешь, это легко и просто? Ой как нелегко и как непросто! У злодея осталось много сторонников… которые не хотят согласиться с решениями двадцатого съезда партии! Которые перешли на такую хитрую позицию – дескать, у Сталина были отдельные ошибки, но вообще – это великий человек, вождь и учитель, и тому подобное… С Лениным его равняют!
      – Я понимаю, понимаю… – пробормотал Мессинг, стараясь не смотреть на разошедшегося Первого секретаря.
      А тот все более распалялся:
      – С великим Лениным равняют, сволочи! Выкинуть его из Мавзолея к чертовой матери – вот мое мнение! И я своего добьюсь! И народ меня поддержит!
      Дверь в кабинет открылась, и вошел пожилой человек в темном костюме, русоволосый, с сильной проседью. Его густой чуб был зачесан надо лбом. Он бесшумно прошел ближе к столу и сел в кресло у окна. Мессинг, увидев его, привстал было, чтобы поздороваться, но человек властным жестом остановил его – дескать, не стоит беспокоиться. Он сидел у окна и сквозь очки внимательно разглядывал Мессинга.
      Хрущев тоже посмотрел на этого человека, на лице его промелькнула тень недовольства, но он тут же отвернулся и уставился на Мессинга:
      – Сталина из Мавзолея надо убрать! И ты. товарищ Мессинг, должен нам в этом деле помочь. Ты – человек известный… в народе про тебя такие сказки гуляют… будто ты по пустому листку бумаги в Сбербанке сто тыщ получил. Было такое?
      – Было… – кивнул Мессинг.
      – Во, фокусник, Михал Андреич, видал, а? – обернулся К Суслову Хрущев, и физиономия у него почему-то была очень довольная, он даже засмеялся. – Выпусти такого на Уолл-стрит, так он там все ихние банки обчистит! – И Никита Сергеевич залился радостным, почти детским смехом.
      На лице Суслова не дрогнул ни один мускул. Он молча смотрел на Мессинга.
      – Простите, Никита Сергеевич, не понимаю, каким образом я могу вам помочь, – сказал Мессинг.
      – Объяви, что тебе приснилось… или там привиделось, или как там еще по-научному – что тело Сталина требуют вынести из Мавзолея, – улыбаясь, вкрадчивым бархатным голосом проговорил Хрущев. – Сразу во всех газетах напечатают… Вся страна прочитает…
      – Кто требует? – переспросил Мессинг.
      – Как кто? Народ требует… или как там? Высшие силы… Бог требует… – Хрущев искал подходящее определение и не мог найти. – Ты в этом деле мастер – тебе и карты в руки… Кто тебе являлся, когда ты увидел, что война кончится в мае сорок пятого?
      – Никто не являлся…
      – Как это никто? А кто ж тебе сказал, когда война кончится? – допытывался Хрущев.
      – Никто не сказал. Я увидел… увидел в кипящем космосе цифры… я их почувствовал…
      – В космосе… почувствовал… – растерялся Хрущев и вновь посмотрел на Суслова. – Ты академика Королева знаешь?
      – Нет, не знаю…
      – Ну и не надо, незачем тебе про него знать… В космосе, говоришь? Не надо никакого космоса. Просто, по-человечески скажи, что тебе знамение было – вынести надо труп Сталина из Мавзолея, и дело с концом.
      – Нет, я этого сделать не смогу, – тихо, но твердо выговорил Мессинг.
      – Как не сможешь? – опешил Хрущев. – Тебя руководитель партии и государства просит…
      – Я никогда не врал и врать не смогу. Извините.
      – Это не ответ, товарищ Мессинг. Такие ответы у нас не принимаются. Не врал он никогда! Да еще как врал-то! Думаешь, я поверю, что человек столько лет прожил и никогда не врал! Так вообще быть не может! Не хочешь нам помочь – это я понимаю. Но тогда и с тобой, товарищ Мессинг, другой разговор будет. Не как с другом, а как… с человеком, который… живет тут, понимаешь, всеми благами советской власти пользуется, лабораторию научную создать просит… а вот помочь этой самой власти не хочет!
      Мессинг молчал, опустив голову. Хрущев тяжело смотрел на него.
      – Чудной ты человек, Мессинг, ей-богу! – хмыкнул он. – Сам на гастроли за границу просится и сам же нам помочь не хочет, а? Ну где логика, Мессинг? Или ты так Сталина любишь?
      – Я уважаю этого человека, – глухо ответил Мессинг.
      – Вот если бы Сталин тебя о таком деле попросил бы – что, тоже отказался бы? Сказал бы, врать не могу? И что с тобой было бы, знаешь? А я тут цацкаюсь с тобой, уговариваю… Ладно, не хочешь помочь, не надо. Ступай отсюда к чертовой матери… Только вот ты у меня за границу поедешь! – и Никита Сергеевич показал Мессингу кукиш из толстых пальцев.
      Мессинг встал, проговорил:
      – Прошу извинить меня, товарищ Хрущев… Он хотел уйти из кабинета, но Хрущев остановил его громким окриком:
      – Не извиняю! Видал засранца? – Первый секретарь партии посмотрел на Суслова и снова обернулся к Мессингу. – Интеллигенция паршивая! Как премию, звание, орден, квартиру – дай, дай, дай, а как о чем-нибудь попросишь – рыло воротят, совесть не позволяет, не врал никогда! Говнюки чертовы! Ни одному верить нельзя! Ну ты у меня еще попляшешь! – Хрущев гневно посмотрел на Мессинга и погрозил пальцем. – Так и будешь по провинциям гастролировать, гастролер хренов! И никаких крупных городов! В колхозных клубах будешь телепатию свою показывать! Вы свободны, товарищ Мессинг! Больше не задерживаю!
      Мессинг медленно вышел из кабинета, бесшумно закрыв за собой дверь.
 
      Мессинг без стука вошел в кабинет Осипа Ефремовича, молча уселся в кресло у письменного стола и спросил глухо:
      – Прости, Осип Ефремович, у тебя выпить нету?
      Администратор молча раздвинул книжки в застекленном стеллаже, извлек бутылку армянского трехзвездного коньяка, два стаканчика и, откупорив бутылку, налил доверху, не жалея. Потом достал из ящика стола апельсин, очистил его, бросая толстую оранжевую кожуру на стеклянный журнальный столик – последний писк моды. Только потом спросил:
      – Ну что, был?
      – Был… – Мессинг равнодушно смотрел в пространство.
      – У самого?
      – У самого…
      – И что в результате? – Осип Ефремович разломил апельсин на две половины и одну положил перед Мессингом.
      – Ты знаешь, Осип, я, наверное, прекращу выступления… У Аиды со здоровьем стало хуже, да и вообще… устал я… – медленно проговорил Мессинг. – Интересно, пенсию мне какую-нибудь дадут? – Он со слабой улыбкой посмотрел на Осипа Ефремовича. – Или у меня трудового стажа не наберется?
      – Что за дурацкие разговоры, Вольф? – поморщился администратор. – На твоих выступлениях бюджет всего отдела держится. В других отделах о такой прибыли только мечтают… А если бы мне дали развернуться, я бы… э-эх! – Осип Ефремович махнул рукой и, выпив коньяк, запихнул в рот дольку апельсина и стал жевать, причмокивая. – Мы бы с тобой миллионерами стали, Вольф.
      – Я уже был миллионером, Осип… это скучно…
      – А я вот, представь себе, никогда не был! – хлопнул себя по бедрам Осип Ефремович. – И очень хотел бы попробовать!
      – Убейте в себе это желание, – вздохнул Мессинг. – Иначе это сделает ОБХСС – так, кажется, называют эту милую организацию?
      О да! – Администратор вновь наполнил рюмки. – И потому ваши разговоры о пенсии – полный бред! Что же… – Он помолчал и спросил осторожно: – У Хрущева разговора не получилось?
      – Получился разговор, получился… Он пообещал мне концерты только в колхозных клубах… никаких больших городов…
      – Что-о?! – взревел Осип Ефремович. – Он что, с ума… – Старший администратор вовремя осекся. – А что ты ему такого сказал, Вольф?
      – Успокойся… про тебя ничего не сказал, – усмехнулся Мессинг и выпил коньяк.
      – А что такого особенного про меня можно сказать? – обиделся Осип Ефремович.
      – Вот потому я ничего про тебя и не сказал, – повторил Мессинг и поднялся. – Спасибо за коньяк… А насчет пенсии, Осип, узнай, пожалуйста… хотя… если потребуется, буду выступать и в колхозных клубах, разница невелика… – И Мессинг вышел из кабинета.
      Товарища Сталина все-таки вынесли из Мавзолея. Только произошло это некоторое время спустя, осенью 1961-го. И вновь над входом краснели только большие буквы: «ЛЕНИН», и двое часовых замерли друг напротив друга.
      А Сталина захоронили совсем неподалеку, рядом с Мавзолеем, и поставили гранитный бюст на длинном постаменте… в ряду других вождей, калибром помельче, чем великий Ленин…

***

      Вольф Григорьевич прошел по коридору мимо многочисленных дверей с табличками, спустился на первый этаж и, миновав просторный холл, оказался в пустом буфете. Только у окна за столиком сидела девушка в черном облегающем свитере и короткой юбчонке. Она курила, глядя в темное окно, на вечернюю улицу, и перед ней стояли бокал с красным вином и пепельница. Мессинг прошел мимо нее, остановился у прилавка, негромко поздоровался. Буфетчица, полногрудая, сорокалетняя, с травленными хной длинными волосами, собранными на затылке в некое подобие лошадиного хвоста, приветливо спросила:
      – Вам кофе, Вольф Григорьевич?
      Мессинг кивнул.
      – Сейчас сделаю. А что Аиды Михайловны давно не видно?
      – Болеет…
      – Ах, боже мой, привет ей передавайте, пусть выздоравливает, – затараторила буфетчица, насыпая в чашку растворимый кофе и сахар и наливая кипятку.
      – Она постарается… – Мессинг отвечал почти машинально, думая о чем-то своем.
      – Привет ей передавайте. – Буфетчица протянула чашку Мессингу.
      – Непременно. – Мессинг забрал кофе, повернулся и посмотрел, за какой столик сесть, и почему-то подошел к тому, за которым сидела девушка.
      – Простите, к вам можно присесть?
      – Конечно, Вольф Григорьевич, садитесь… – Девушка шмыгнула носом, поспешно отерла глаза.
      – Вы вот меня знаете, а я вас не очень что-то… уж простите великодушно. Как вас зовут?
      – Вас все знают – вы человек знаменитый, – слабо улыбнулась девушка. – А зовут меня Викой.
      – Виктория, значит. Прекрасное имя. Победительница…. – Мессинг отпил глоток кофе и спросил: – У вас неприятности? Я даже догадываюсь, какие…
      – Мне уже говорили, что с вами опасно разговаривать, – усмехнулась Виктория. – Вы сразу все знаете, и от вас ничего не скроешь.
      – Ерунда… Я про себя-то ничего не знаю, а уж про других… – И он махнул рукой. – Ну посудите сами. Позднее время, пустой буфет, сидит в одиночестве красивая девушка и пьет вино – наверное, не от большой радости, не так ли? Значит, неприятности. Как видите, все просто, и никаких чудес.
      – Я бы вам поверила, если бы не побывала на ваших психологических опытах.
      – Неужели бывали?
      – Несколько раз. – Девушка отпила глоток вина, затянулась сигаретой и, заметив, как недоверчиво посмотрел на нее Мессинг, прижала руку к сердцу. – Нет, правда, Вольф Григорьевич, и мне было страшно интересно. Скажите, ну а честно: как вы понимаете, о чем человек в эту минуту думает?
      Мессинг долго смотрел ей в глаза, отхлебывая кофе, потом медленно сказал:
      – Понимаете, Виктория… Витюша Подольский – человек прекрасный, но…
      – А почему вы о нем заговорили? – выпрямилась и нахмурилась Виктория.
      – Потому что вы все время о нем думаете и отчаиваетесь. Разве не так?
      Она закурила новую сигарету, допила вино, оставила бокал и наконец сказала:
      – Ну, пусть так… Ну и что?
      – Да ничего… – пожал плечами Мессинг. – Сказал, что увидел.
      – Скажите, Вольф Григорьевич… а он… любит меня? – с тревогой спросила Виктория.
      – К сожалению, Виктория, он больше всего любит свои страдания… это понять можно. Когда его посадили?
      – В тридцать девятом, кажется…
      – Почти восемнадцать лет лагерей – это… честно говоря, я даже не могу себе представить, что это такое…
      – Говорят, он был очень талантливый… Ему было всего двадцать три, а слава уже гремела на весь Союз… – с жаром заговорила Виктория. – Его все обожали, поклонницы на гастролях у гостиниц ночевали… Я фотографии тех лет видела – он такой красивый, такой… одухотворенный…
      – Ну, вот видите? Ушел юным красавцем… одухотворенным, а вернулся…
      – А он сейчас еще красивее! – вспыльчиво возразила Виктория. – А то, что он злой на всех, – так разве это непонятно? Вы бы посидели с его… да ни за что… Представляете? Семнадцать лет просидеть ни за что… – голос Виктории дрогнул, в глазах заблестели слезы.
      – Нет… не представляю… не могу представить, – серьезно ответил Мессинг и покачал головой. – Хочу и не могу., страшно становится… честное слово, Виктория… страшно…
      – Ну вот, а вы говорите, он такой озлобленный. Но это правда, что он стал много пить, и пьяный всегда старается обидеть меня побольнее… – с упреком проговорила Виктория. – Да я все от него вынесу, любые обиды, лишь бы он… любил меня…
      И тут в буфете появился Витюша Подольский. Он был сильно навеселе, в углу рта закушена папироса. Его мутный осоловевший взгляд с трудом сфокусировался на сидящих вдалеке Виктории и Мессинге. Подольский остановился и долго пялился на них, потом нетвердой походкой направился к буфетчице.
      Мессинг и Виктория сидели к буфету спиной и не видели Подольского. Они смотрели друг на друга, и Виктория тихо спрашивала, волнуясь и едва сдерживая слезы:
      – Я много раз хотела спросить вас, но боялась… Всегда считала себя сильной и уверенной, считала.
      что добьюсь всего, чего хочу. Но, кажется, силы мои кончились…
      – Вы так молоды, Виктория, и говорить об этом просто глупо… Вы просто измучились и устали… – сказал Мессинг.
      – Наверное… – Виктория пальцем смахнула слезу с уголка глаза. – Я знаю, вы всегда говорите правду, потому и боялась… Скажите, он любит меня? Он не бросит меня?..
      Она смотрела на него страдающими глазами и ждала. Мессинг на несколько секунд прикрыл глаза, потом попросил:
      – Дайте вашу руку..
      Он взял ее за руку, легонько сжал и долго молчал.
      – Вы будете вместе, Виктория… он любит вас… но жизнь эта принесет вам много страданий…
      – Кончай врать, Мессинг – раздался над ними голос Витюши Подольского.
      Мессинг и Виктория вздрогнули. Разом обернулись. За спиной Мессинга со стаканом водки в руке стоял Подольский и пьяно и зло улыбался. Он повторил:
      – Кончай врать доверчивым и несчастным душам… Могу поспорить, что ни одно твое предсказание относительно этой прекрасной девушки не сбудется. Во-первых, мы не будем вместе, во-вторых, я ее не люблю, и, в-третьих, страдать от меня она, естественно, не будет.
      – Я буду счастлив, если так случится, – ответил Мессинг.
      – Значит, будь счастлив, Мессинг. – И Подольский выпил стакан до дна, фыркнул, утер мокрые губы рукавом пиджака и добавил: – И проваливай, тебя дома жена больная ждет.
      Мессинг поднялся, взглянул на Подольского:
      – До свидания… – и повернулся к девушке: – До свидания, Виктория. Все будет хорошо…
      – Ха-ха-ха! – рассмеялся Подольский и вдруг стал декламировать:
 
Господа, если к правде святой
Мир дорогу найти не сумеет,
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!
 
 
      Ха-ха-ха! – снова громко захохотал Подольский. Буфетчица встревоженно поглядывала в их сторону. Виктория резко встала, схватила Подольского за руку:
      – Виктор, прекрати немедленно, умоляю тебя…
      – Все будет хорошо, – повторил Мессинг и не спеша пошел из буфета.
      – Это ты Сталину говорил, когда перед ним оракула разыгрывал?! – вслед закричал Подольский.
      Мессинг не остановился и не оглянулся.
 
      Врач только что сделал Аиде Михайловне укол и теперь протирал ваткой место укола, потом положил шприц в подставленную медсестрой металлическую ванночку. Аида Михайловна лежала на спине, на подушках, неподвижным взглядом смотрела в потолок. Потом глубоко, с облегчением вздохнула и закрыла глаза.
      Врач был пожилой, с седой аккуратной бородкой и усами, в очках в тяжелой роговой оправе. Белый халат накинут на плечи поверх костюма. Рядом, около кровати молодая медсестра держала в руках медицинский саквояж, сосредоточенно перекладывая в нем лекарства и инструменты.
      Мессинг стоял чуть в стороне. Врач подошел к нему, сказал вполголоса:
      – Это хорошее обезболивающее, Вольф Григорьевич. Она поспит, и ей будет много лучше… Поздновато вы к нам обратились, голубчик.
      – Какое обезболивающее?
      – Панталон. Успокойся, это наркотик, который применяют в подобных случаях. Дай Бог, чтобы помогло…
      – Дай Бог, чтобы помогло, – как эхо повторил Мессинг.
      – Вольф Григорьевич, сам-то не хочешь обследоваться? Я тебя распотрошу по всей форме. Все анализы сделаем, на рентгене просветим. Мне не нравится, как ты выглядишь.
      – Со мной все нормально.
      – А мне было бы интересно обследовать такого человека, как ты, – усмехнулся врач. – Оч-чень интересно. Ты Антона Евграфовича помнишь? Ну, я вас на моем дне рождения знакомил…
      – Нейрохирург, что ли?
      – Он самый. Так он мне всю плешь проел – пригласи Мессинга к нам да пригласи… Мы его по-обследуем… поговорим…
      – Раньше я мечтал об этом, – равнодушно ответил Мессинг. – Сталину писал, чтобы создали лабораторию… Хрущеву писал… А теперь как-то перегорело… старый я, Сергей Михалыч, о другом думаю…
      – Перестань, Вольф Григорьевич, – нахмурился врач. – Понимаю, время сейчас не то…
      – Сергей Михайлович, – подала голос медсестра. – Может, я на ночь тут останусь? Вдруг хуже станет?
      – Не стоит, – резко отказался Мессинг. – Я тут для чего? Уколы делать я умею… А вы поезжайте. Если что, я позвоню…
      – Я сам позвоню, Вольф Григорьевич. – Врач пожал руку Мессингу, снял халат и отдал его медсестре. – Слышь, Вольф Григорьич, а что ты стал так сильно хромать?
      – Ноги болят… Что-то с суставами… припухают, болят…
      – Так приезжай – обследуем, лечение назначим.
      – Благодарю тебя, Сергей Михайлович, непременно подъеду..
      В прихожей Мессинг еще раз раскланялся с ними и закрыл дверь. И сразу навалилась тишина. Он постоял неподвижно, медленно прошел на кухню, подошел к окну. Вечерние сумерки расплылись по городу, светили многочисленные окна в домах, внизу мелькали белые и красные огни автомобилей, горели фонари. Мессинг прислонился лбом к холодному стеклу и закрыл глаза…
      …И вдруг подлая память вернула его в далекое прошлое… Вот маленький мальчик Вольф с ужасом смотрит из-под лавки, как старый контролер рассматривает клочок газеты, как он прокалывает его компостером и возвращает Вольфу, и что-то говорит ему, улыбаясь… А потом, как вспышка молнии – тамбур и открытая дверь вагона и старый контролер в проеме двери держится за поручень, и за его спиной мелькают деревья и телеграфные столбы. Контролер оборачивается, и теперь ужас на его лице такой же, как минуту назад был на лице мальчика. Губы контролера судорожно шепчут: «Не надо… не надо…», и глаза умоляют о пощаде…
      Но мальчик Вольф стоит в дверях тамбура и смотрит черными огромными глазами на контролера. И тот медленно разжимает руку, отпуская поручень, и прыгает в темноту с душераздирающим протяжным криком…
      …Мессинг вздрогнул, приходя в себя, ладонями провел по лицу, словно стирая видения прошлого, и медленно пошел в спальню.
      Аида Михайловна не спала, она посмотрела на Мессинга большими лучистыми глазами и чуть улыбнулась:
      – Ты знаешь, Вольфушка, мне стало много лучше…
      Мессинг присел на край кровати, взял руку жены в свои, медленно наклонился и ткнулся в ладонь лицом, прижался губами.
      – Ты ужинал? – тихо спросила Аида.
      – Ужинал… – не отрывая лица от ее ладони, глухо ответил Мессинг.
      – А что ты ужинал?
      – Кашу ел… гречневую… с молоком…
      – Какую кашу? Я не варила тебе каши.
      – Я вчерашнюю съел. – Мессинг поднял голову и посмотрел на Аиду Михайловну.
      – Зачем ты врешь, Вольф? Не было вчерашней каши. Я даже кастрюли все вымыла.
      – Я правда сыт, Аида, я не хочу есть… ну что ты в самом деле? Нашла время говорить об ужине…
      – Господи, какой же ты все-таки несносный человек, – Аида Михайловна вдруг отстранила его руки и медленно поднялась, спустила ноги с кровати. – Подай мне халат, пожалуйста.
      – Аида, два часа ночи!
      – Я не смогу заснуть, зная, что ты голодный.
      – Я совсем не голоден, Аида, честное слово! – доставая из шкафа халат и подавая его жене, поклялся Мессинг. – Зачем ты сама себе придумываешь дела?
      – Кто же еще будет их мне придумывать? – Аида Михайловна надела халат, сунула ноги в домашние тапочки и пошла из спальни. – Не беспокойся, я чувствую себя нормально.
      Прошло совсем немного времени, и на кухонном столе уже стояли тарелка с омлетом и салат – нарезанные помидоры, огурцы, редиска и зеленая редька, сдобренные подсолнечным маслом – и чашка дымящегося крепкого чая. Мессинг с аппетитом поедал омлет и салат, запивая их чаем. Аида Михайловна сидела напротив, подперев кулаком щеку, и смотрела на него с едва заметной улыбкой.
      – Вольф, – тихо позвала Аида Михайловна.
      – Что? – не сразу оторвавшись от еды, спросил Мессинг.
      – С концертами завязали, да?
      – Почему? Завтра Ёся обещал сказать маршрут гастролей.
      – В райцентрах и совхозах? – улыбнулась Аида Михайловна.
      – А чем совхозы и райцентры хуже областных центров? Такие же залы, такие же люди… даже лучше… Ну хочешь, откажусь?
      – Решай сам, Вольф… только что ты будешь делать дома?
      – Как что? Мы будем вместе… Между прочим, мне пенсия полагается… И тебе тоже…
      – Это радует, – опять улыбнулась Аида Михайловна. – Пустячок, а приятно…
      – А что, действительно приятно… Будем в Сокольниках гулять… зимой на лыжах кататься, будем читать по вечерам… чаи гонять, в шахматы играть…
      – Завораживающая перспектива… – тихая улыбка не сходила с лица Аиды Михайловны. – Знаешь, Вольф, мне придется пожить подольше, а то ты без меня… долго не протянешь… ты ведь совсем не умеешь жить, Вольф…
      Мессинг снова перестал есть, долго смотрел на жену, пожал плечами и пробормотал растерянно:
      – Наверное, ты права… действительно не умею… и теперь уж не научусь…
      – Ты ешь, Вольфушка, ешь, дорогой…
      – Я ем, ты же видишь… – И Мессинг вновь склонился над тарелкой, доедая омлет, вдруг спросил. – А как ты поняла, что я голодный?
      – Сама удивляюсь, как же я догадалась?
 
Господь немилостив к жнецам и садоводам,
Звеня, косые падают дожди,
И прежде небо отражавшим водам
Пестрят широкие плащи.
 
 
В подводном царстве и луга, и нивы,
А струи вольные поют, поют,
На взбухших ветках лопаются сливы,
И травы легшие гниют…
 
      Мессинг читал стихи глуховатым ровным голосом, потом посмотрел на Аиду Михайловну. Она лежала с закрытыми глазами.
      – Ты спишь, Аида?
      – Нет… Помнишь, в сорок втором на Новый год нам подарили маленькую баночку черной икры?
      – Помню, конечно… а что такое? Тебе захотелось икры?
      – Нет, нет, Вольф, я просто вспомнила… читай дальше… замечательные стихи. А как твои ноги, болят?
      – Немного…
      – Ты шерстяные носки надеваешь?
      – Конечно. Вот, посмотри, если не веришь. – Он поднял ногу в тапочке, задрал брючину.
      Аида Михайловна приподняла голову, удостоверилась и сказала:
      – Тебе обязательно надо показаться Николаю Федоровичу. С ногами шутить нельзя, Вольф, – она вытерла испарину со лба и вновь закрыла глаза.