Полсон носил пластиковые часы, и любой намек на то, что ему, возможно, придется потратиться, пресекался Венди, дочерью морского офицера, чья бережливость удерживала Полсона на земле. Однажды Полсон пришел домой с новым кашемировым пальто от Bergdorf Goodman, купленным на замену того, что было у него десять лет. «Зачем ты купил новое пальто?» – спросила Венди. На следующий день Полсон вернул покупку в магазин.

И, несмотря на баснословные суммы, собранные для президента Буша, он вряд ли подходил под образ бескомпромиссного республиканца. Убежденный защитник природы, чьим единственным автомобилем была «тойота приус», он был темой для недобрых разговоров и головной болью для некоторых раздраженных акционеров Goldman Sachs, когда в 2006 году пожертвовал Обществу охраны дикой природы (WCS) 680 тыс. акров принадлежащей Goldman земли южноамериканского архипелага Огненная Земля. В это время он был председателем WCS, а его сын – одним из советников. Хотя в то время ирония не могла быть оценена, фирма приобрела экологически чувствительные южноамериканские земли как часть портфеля ипотечных дефолтных бумаг.

Достижения Полсона уже давно превышали ожидания окружающих. Несмотря на относительно скромные физические данные – шесть футов один дюйм роста и 195 фунтов веса, – он входил в команду всех университетов Лиги плюща, где играл за Дартмут и где за жесткость в игре получил прозвища Молот и Забивающий Хэнк. Но, в отличие от товарищей по команде, любящих выпить на вечеринках, в холодильнике своего братства Sigma Alpha Epsilon он держал апельсиновый сок и имбирный эль, чтобы пить во время пивных вечеринок. (Он встретил будущую жену, когда та училась в Уэлсли; среди одноклассников Венди была Хиллари Родхэм, в некотором смысле ее соперница: Венди была президентом класса в 1969 году, Хиллари – президентом студенческого совета). Полсон закончил Phi Beta Kappa в Дартмуте в 1968 году по специальности «английская литература».

Впервые Полсон приехал в Вашингтон в 1970-м, после окончания Гарвардской школы бизнеса. В то время у него не было даже костюма. Вооруженный рекомендацией от одного из профессоров Дартмутского университета, Полсон получил работу в качестве помощника по персоналу ассистента министра обороны США. В скором времени он проявил некоторые навыки, которые впоследствии сделали его столь эффективным трейдером в Goldman Sachs. Всего через два года он перешел в Белый дом, где стал помощником директора Совета по внутренней политике, возглавлявшегося тогда Джоном Эрлихманом, который впоследствии будет осужден за заговор, воспрепятствование правосудию и дачу ложных показаний в Уотергейте. Полсон отвечал за связь с Федеральным казначейством и Министерством торговли. «Учитывая то, как [Хэнк] перешел с низшего руководящего поста[100] в Пентагоне в Белый дом, сложно не понять, насколько хорошо он чувствует, откуда дует ветер, – вспоминал друг и бывший руководитель Goldman Кеннет Броди. – Но во время Уотергейта о Хэнке не прозвучало ни слова».

Когда в 1973 году Венди забеременела их первенцем, Полсон, желая заработать, решил оставить Белый дом Никсона и начал искать должность в финансовом секторе, но не в Нью-Йорке. Он побывал на интервью в нескольких финансовых компаниях Чикаго, и из полученных предложений выбрал два от манхэттенских фирм с крупными отделениями в Чикаго: Salomon Brothers и Goldman Sachs. Он решил остановиться на Goldman, после того как Роберт Рубин, партнер Goldman, и будущий секретарь казначейства Гас Леви, легенда в фирме, а также Джон Уайтхед убедили его, что он может преуспеть у них, и при этом ему не придется жить в Готэм-сити. Его зарплата составляла 30 тыс. долларов.

В январе 1974 года Полсон переехал с семьей туда, где он вырос, – в Баррингтон Хиллс, город с населением менее 4 тыс. жителей к северо-западу от Чикаго. Полсон купил пять акров семейной фермы у отца, который был оптовым торговцем ювелирными изделиями. Там, недалеко от родительского дома, он построил непритязательный дом из дерева и стекла, расположенный среди высоких дубов в конце подъездной дороги длинной в полмили.

В Goldman у Полсона было неожиданно много обязанностей для младшего инвестиционного банкира. «Вы знаете, Хэнк, мы обычно не нанимаем на эту должность парней вашего возраста, но вы выглядите старше», – сказал ему Джим Гелдер, старший партнер, имея в виду его ранние залысины. Быстро проявив себя с важными клиентами Среднего Запада Sears и Caterpillar, Полсон вскоре был назван восходящей звездой в штаб-квартире на Манхэттене. В 1982 году он стал партнером, войдя в элитную группу, имевшую право на большую часть премиального фонда. Когда он стал соруководителем инвестиционного подразделения банка и членом правления фирмы из Чикаго, он был вынужден тратить много времени на телефон и делал это мастерски, в любое время оставляя бесконечные сообщения.

Но спустя всего четыре года, в сентябре 1994-го, Goldman Sachs был в смятении[101]. Неожиданный рост процентных ставок по всему миру сильно ударил по фирме, чья прибыль упала более чем на 60 % в течение первой половины года. Исполнительный директор Стивен Фридман вдруг объявил, что уходит в отставку, 36 других партнеров Goldman вскоре последовали за ним, причем вместе с капиталами и связями.

Чтобы «остановить кровотечение», совет директоров компании обратился к Джону Корзину, тихому руководителю департамента бумаг с фиксированной доходностью Goldman. Директора воспринимали Полсона вторым номером, который был способен не только дополнить Корзина, но и послать сигнал, что инвестиционный бизнес – специальность Полсона – будет, как и прежде, оставаться для Goldman ключевым направлением. Они рассчитывали, что Корзин и Полсон смогут создать партнерство, такое же мощное, как партнерство Фридмана и Роберта Рубина, а до них – Джона Уайтхеда и Джона Вейнберга.

У этого плана был лишь один изъян: участники «спасения» не были в восторге друг от друга.

На совещании в квартире Фридмана на Бикман-Плейс Полсон выразил нежелание работать под Корзином и переезжать в Нью-Йорк, чего он упорно избегал все эти годы. Корзин, который, как все знали, был особенно убедителен на встречах тет-а-тет, предложил Полсону прогуляться.

– Хэнк, ничто не может доставить мне такого удовольствия[102], чем более тесное сотрудничество с вами, – сказал Корзин. – Мы будем работать в тесном взаимодействии. Мы действительно станем партнерами, – и в течение часа они договорились.

По прибытии в Нью-Йорк Полсон действовал быстро. Они с женой посмотрели десятки квартир[103] в течение нескольких дней. После того как в списке остались две, Полсон пробежался по комнатам каждой, держа сотовый телефон у уха, и дал жене знать о своем выборе. А потом бросился в аэропорт.

Осенью 1994 года Корзин и Полсон как президент и главный операционный директор соответственно неустанно работали над решением проблем Goldman, путешествуя по всему миру, чтобы встретиться с клиентами и сотрудниками. Полсон получил незавидную задачу урезать расходы[104] на 25 %. Но усилия были вознаграждены: в 1995 году Goldman Sachs перестал терять деньги, а в 1996-м и 1997-м принес хорошую прибыль. Однако кризис убедил Корзина и некоторых других в Goldman, что фирма должна иметь возможность воспользоваться публичными рынками капитала, чтобы противостоять будущим потрясениям. Решением, по общему мнению, был выход на IPO.

Но Корзин не был достаточно убедителен, когда в 1996 году впервые рассказал партнерам, почему Goldman должен стать публичной компанией. Сопротивление идее IPO было ощутимым, потому что банкиры опасались, что это разрушит культуру и партнерские отношения фирмы.

Лишь с помощью Полсона, который стал исполнительным содиректором в июне 1998 года[105], Корзин в конечном счете победил: первичное размещение акций Goldman было назначено на сентябрь того же года. Однако тем летом Россию потряс кризис рубля, и Long-Term Capital Management оказался на грани краха. Goldman потерял сотни миллионов долларов и был вынужден внести 300 млн долларов в фонд, организованный Федеральным резервным банком Нью-Йорка для спасения Long-Term Capital компаниями Уолл-стрит[106]. Потрепанный Goldman отозвал оферту о первоначальном размещении в последнюю минуту.

Только узкому кругу самых близких друзей Полсона было известно, что он на самом деле подумывает уйти из фирмы, устав от Корзина, Нью-Йорка и внутренней политики. Однако в декабре 1998 года динамика в Goldman существенно изменилась: Рой Цукерберг, сильный сторонник Корзина, ушел из обладающего большой властью исполнительного комитета Goldman[107], оставив там только пять членов: Корзина, Полсона, Джона Тейна, Джона Торнтона и Роберта Херста. В то же время совет директоров Goldman все больше разочаровывался в Корзине, который за их спинами участвовал в переговорах о слиянии с банком Mellon.

Последовала серия тайных встреч, и результатом стал переворот, достойный Римской империи или Кремля. Полсон и три других члена комитета, которых уговорили остаться и руководить компанией, согласились заставить Корзина уйти в отставку. Корзин почти плакал[108], когда узнал об этом решении.

Полсон стал единственным исполнительным директором с Тейном и Торнтоном в качестве сопрезидентов, глав по операционной деятельности и предполагаемых наследников. А в мае 1999 года состоялся торговый дебют акций Goldman, оцененных в 3660 млн долларов.[109]

К весне 2006 года Полсон уже оставался в должности генерального директора дольше, чем ожидал, и в результате стал одним из самых квалифицированных людей в своей области. Он был награжден премией в 18,7 млн долларов наличными за первое полугодие, а в 2005 году стал самым высокооплачиваемым генеральным директором на Уолл-стрит, заработав в общей сложности 38,3 млн долларов. В Goldman у него не было соперников, и его тщательно подобранный преемник Ллойд Бланкфейн терпеливо ждал своего часа. Сам банк стал лидером в качестве консультанта по крупнейшим слияниям и поглощениям и ведущим трейдером на товарных рынках и рынке облигаций. Он получал щедрые вознаграждения от хедж-фондов, пользующихся его услугами, и стал восприниматься как независимая сила на рынках частного акционерного капитала.

Goldman стал создающей деньги машиной, успех которой хотела бы повторить каждая фирма Уолл-стрит.

После тридцати двух лет в Goldman Полсону было нелегко приспособиться к жизни в правительстве. Например, он был вынужден делать намного больше телефонных звонков, потому что уже не мог, по своему обыкновению, оставлять длинные сообщения сотрудникам, как делал в Goldman. Голосовая почта казначейства, как ему неоднократно сообщали, еще не обладала такой емкостью. Ему рекомендовали электронную почту, но он никак не мог освоиться с этим инструментом; он остановился на варианте, когда один из его помощников распечатывал его почту. И еще он не знал, что делать с сотрудниками спецслужб, сопровождавшими его повсюду. Он знал руководителей, которых постоянно сопровождали охранники, и всегда считал такие меры высшей демонстрацией высокомерия.

Большая часть сотрудников Казначейства не знала, что думать о Полсоне и особенностях его характера. Сотрудники обращались за советом, как лучше вести себя с их новым боссом, к Роберту Стилу, заместителю секретаря Полсона и бывшему сотруднику Goldman. Стил всегда говорил им одно и то же: «Во-первых, Хэнк на самом деле умен. По-настоящему умен. У него фотографическая память. Во-вторых, он невероятный трудоголик, невероятный. Самый большой трудоголик, которого вы когда-либо встретите. И он ждет от вас того же. В-третьих, у Хэнка нет социального EQ (эмоционального фактора), никакого, ноль. Не принимайте это близко к сердцу. Он и не заметит, что пошел в туалет и не закрыл за собой дверь».

На заре пребывания на посту секретаря казначейства Полсон пригласил некоторых сотрудников в свой дом за 4,3 млн долларов[110], расположенный в северо-западной части Вашингтона (раньше этот дом, по странному совпадению, принадлежал Джону Корзину). Гости собрались в гостиной, большие окна которой выходили на лес, и казалось, что они сидят в домике на дереве. Их окружали фотографии птиц, большинство – авторства Венди.

Полсон объяснял некоторые из своих идей. Венди, полагая странным, что ее муж забыл предложить гостям что-нибудь выпить в такой жаркий летний день, прервала заседание, чтобы сделать это самой.

– Нет, они не хотят выпить, – рассеянно сказал Полсон и продолжил заседание.

Через некоторое время Венди вышла с кувшином холодной воды и стаканами, но никто не посмел притронуться к воде в присутствии босса.

Полсон унаследовал казначейство, находящееся в беспорядке. Его предшественник, Джон Сноу, бывший глава железнодорожной компании CSX, не контактировал с сотрудниками. Штат был деморализован и чувствовал себя заброшенным и недооцененным. Полсон был уверен, что сможет исправить это. Но его удивило, насколько мало было сотрудников. Он полагал, что неэффективность правительства гарантирует, что ему придется иметь дело с тысячами людей, не задействованных в полной мере. Но теперь он руководил ведомством с персоналом в 112 тыс. человек[111], которое не располагало большими средствами, и Полсон понимал, что придется привлекать опытных ветеранов Уолл-стрит, которые знали, что такое усердно работать.

Связи с Goldman были одним из тех факторов, о которых Полсон обязан был помнить, хоть и считал это непрактичным. Он знал, что теории заговора по поводу предполагаемого захвата власти Goldman в Вашингтоне расцветали всякий раз, когда кто-то из топ-менеджеров Goldman поступал на государственную службу, будь то связано с назначением Роберта Рубина министром финансов при Клинтоне или выбором Джона Корзина сенатором от штата Нью-Джерси, несмотря на то что тот уже избирался после отставки. (Еще до того, как Полсон согласился стать секретарем казначейства, Рубин, который в настоящее время работал в Citigroup, также напомнил ему, что надо быть осторожным в отношениях с Goldman.)

В первые несколько недель работы, пока над экономикой сгущались тучи, но еще никто не предсказывал бурю, Полсон сосредоточился на укреплении боевого духа казначейства. Он посетил отделы, в которых член кабинета министров не бывал многие годы, и приказал реконструировать тренажерный зал в подвале здания[112]. Полсон серьезно относился к физической подготовке и часто катался на велосипеде по столице, когда Венди удавалось оторвать его от телефона.

Уже в начале своей деятельности Полсон был озабочен рынками. На первом брифинге с президентом Бушем и его экономической командой в Кэмп-Дэвиде 17 августа 2006 года он предупредил, что экономика давно созрела для кризиса. «Когда есть много сухой травы, никогда не угадаешь, отчего она загорится, – сказал он. – Такие периоды случаются у нас каждые шесть, восемь, десять лет[113], и есть еще множество примеров».[114]

Полсон дал понять, что администрации придется иметь дело по крайней мере с одной серьезной проблемой: хаосом с субстандартными ипотечными кредитами, последствия которого уже начали сказываться. Bear Stearns и другие были глубоко вовлечены в этот бизнес, и нужно было найти способ получить власть и прекратить операции этих брокеров-дилеров. У традиционных банков имелась Федеральная корпорация страхования депозитов, FDIC, к тому же Федрезерв эффективно защищал их от банкротства; у этих учреждений был предусмотрен переходный план, позволявший спокойно взять проблемные банки на баланс, а затем продать их с аукционов. Но FDIC не имеет никакой власти над инвестиционными банками, такими как Goldman Sachs, Morgan Stanley, Merrill Lynch, Bear Stearns и Lehman Brothers, и, если Полсон не получит сопоставимой власти над этими учреждениями, заявил он в ходе заседания, на рынках может разразиться хаос.

27 марта 2008 года в 8:30 утра, через три дня после «новой» сделки с Bear, Полсон собрал сотрудников на совещание. Он только что закончил свою обычную тренировку в Sports Club/LA в отеле Ritz-Carlton в нескольких кварталах от казначейства. Его мозговой центр – Боб Стил, Джим Уилкинсон, Дэвид Насон, Мишель Дэвис, Филипп Свагель, Нил Кашкари и другие – занял кабинет на третьем этаже казначейства, окнами на розарий Белого дома и монумент Вашингтона на юге.

Полсон сел на стул в углу помещения с высокими потолками, стены которого уже были украшены десятками фотографий птиц и рептилий, сделанных Венди. Некоторые сотрудники расположились на синем бархатном диване, другие стояли, опираясь на стол красного дерева с четырьмя мерцавшими экранами Bloomberg.

Полсон проводил эти встречи со своим ближайшим окружением ежедневно в 8:30 утра, за исключением каждой второй пятницы, когда завтракал с Беном Бернанке, председателем Федеральной резервной системы. Полсон предпочел бы проводить заседания еще раньше, но его сотрудники были государственными служащими, а он и так требовал от них слишком многого. Большинство в его команде получало около 149 тыс. в год, хотя потенциально каждый мог получать гораздо больше в частном секторе.

Обходя комнату и разбирая причины гибели Bear, Полсон остановился перед Насоном. Насон, 38-летний помощник секретаря по финансовым учреждениям, начал работать в казначействе в 2005 году и был его внутренним политическим мозгом. Республиканец и приверженец свободного рынка, Насон уже несколько месяцев предупреждал о возможности возникновения ситуаций, подобных Bear Stearns, в еще одном или нескольких банках. Он и другие официальные лица казначейства пришли к заключению, что царящая на Уолл-стрит модель, при которой участники постоянно имели доступ краткосрочному финансированию другими инвесторами, по определению была пороховой бочкой. Пример Bear доказал, насколько быстро может рухнуть банк; в отрасли, кровью которой является простое доверие других инвесторов, это доверие способно рухнуть при малейшем намеке на проблемы. Но, какой бы опасной ни была общая ситуация, Насон оставался категорически против выкупов – концепции, которую он терпеть не мог.

Насон заявил, что вместо этого казначейство должно сосредоточить усилия на двух направлениях: подвергать инвестиционные банки процедуре организованного банкротства, что не будет нервировать рынки, и, в более близкой перспективе, побудить банки увеличивать капиталы. В предыдущие полгода американским и европейским банкам, включая Citigroup, Merrill Lynch и Morgan Stanley, удалось привлечь около 80 млрд долларов в качестве нового капитала, часто за счет продажи своих активов государственным инвестиционным фондам Китая, Сингапура и стран Персидского залива, известным как «суверенные фонды благосостояния». Но этого было явно недостаточно, и банкам пришлось брать в долг у инвесторов с глубокими карманами.

Оставив, казалось, проблему Bear Sterns позади, сегодня утром Полсон сосредоточился на том, что, как он полагал, станет следующей проблемой: Lehman Brothers. Инвесторы, возможно, были загипнотизированы представлением Эрин Каллан во время конференции на тему доходов, но Полсона это не обмануло. «Они тоже могут быть неплатежеспособными», – спокойно заметил он. Полсон беспокоился не столько об оценке Lehman своих активов, которая показалась ему чересчур оптимистичной, сколько об их неспособности увеличить капитал. Полсон подозревал, что Фулд неразумно сопротивлялся, боясь размыть доли акционеров фирмы, в том числе более 2 млн акций, принадлежавших ему лично.

На полсоновский анализ дел Lehman влияло бытовавшее во время его работы в Goldman Sachs мнение о компании: у нее не было такого же уровня или таланта. Хотя Полсон, еще будучи в Goldman, по крайней мере однажды назвал Lehman «кучей бандитов», он тем не менее уважал их корпоративную культуру, любуясь, с какой настойчивостью банкиры Lehman отстаивают свои интересы. Лояльные даже на грани поражения, они были сплоченной группой, которая напомнила Полсону о партнерстве Goldman. Тем не менее было что-то в Фулде, что заставляло его нервничать. Он любил риск, по мнению Полсона, неоправданный. «Он как кошка, у него девять жизней», – сказал он на одном из совещаний. Полсон считал, что его старый коллега по Goldman Боб Рубин невольно выручил Фулда в начале 1995 года, когда в качестве секретаря казначейства предоставил помощь Мексике во время кризиса песо. Lehman неправильно поставил состояние на мексиканское песо без хеджирования. Полсон хорошо помнил тот момент и рассказал о нем своим сотрудникам из-за ходивших тогда обвинений, будто Рубин на самом деле организовал международное спасение мексиканского песо в попытке спасти Goldman Sachs.

Справедливо или нет, Полсон ставил Фулда в один ряд с теми, кого считал арьергардом Уолл-стрит, – финансистами вроде Кена Лангона и Дэвида Комански, типажами, привычно обедавшими с властями в ресторане San Pietro на Манхэттене, и друзьями Ричарда Грассо, символа излишеств. Полсон был членом Комитета штата и компенсаций Нью-Йоркской фондовой биржи, который утвердил зарплату Грассо, председателя NYSE, в 190 млн долларов. Фулд тоже был членом этого комитета, а Лангон там председательствовал. После шумихи из-за размера компенсационного пакета Грассо Полсон выступал за его отставку. По его мнению, Грассо был не просто жадным, он был еще и лживым. Элиот Спитцер, прокурор Нью-Йорка, тогда находящийся на вершине карьеры, вскоре стал участвовать в решении этого вопроса, подав в суд как на Грассо, так и на Лангона. Именно в ходе разразившейся битвы Полсон стал недолюбливать дружков Грассо, которые, казалось, были готовы толкнуть Полсона под автобус, если бы это отвечало их целям.

Но как секретарь казначейства он был обязан быть дипломатом и в этом качестве поддерживать хорошие отношения со всеми руководителями на Уолл-стрит. Они будут ценными активами, его глазами и ушами на рынках. Если ему был нужен поток сделок, он предпочитал получать его непосредственно от них, а не от каких-то не связанных с рынками пожизненных чиновников казначейства, чья работа состояла в том, чтобы выявлять такие вещи.

Примерно через месяц после начала работы в правительстве, летом 2006 года, Полсон позвонил Фулду, которого застал за игрой в гольф с другом в Сан-Вэлли, где у того был дом. Фулд только начал седьмую лунку, пар 5 с изгибом налево, когда услышал звонок сотового. Хотя мобильные телефоны на поле были запрещены, он все равно ответил, и никто не сказал ни слова против.

– Знаю, вас удивит этот звонок, – начал Полсон. – Мы с вами пытались переспорить друг друга в течение многих лет.

Фулд засмеялся, польщенный тем, что Полсон признал в нем достойного противника.

– Я хотел бы иметь возможность звонить вам время от времени, – продолжал Полсон, – чтобы поговорить о рынках, сделках, конкуренции и узнать, что вас заботит.

Фулд был доволен таким жестом и рассказал ему все.

После этого разговора они регулярно беседовали. В самом деле, Полсон в значительной степени полагался на Фулда в вопросах разведки рынка и в свою очередь делился собственными взглядами, которые Фулд рассматривал как официальное мнение. Удивительно, но, учитывая, сколько он поносил этого человека, будучи генеральным директором Goldman, Полсон обнаружил, что Фулд интересен и впечатляюще практичен. Хотя он все еще не совсем доверял Фулду, он знал, что они сработаются.

Но в условиях текущего рынка последние несколько звонков были особенно сложны, а следующий – еще сложнее.

Утреннее заседание у Полсона подходило к концу, и он раздал задания сотрудникам. Так, Нил Кашкари и Фил Свагель должны были поторопиться и закончить проект апокалипсического доклада о том, что правительство должно сделать для спасения финансовой системы, если та начнет рушиться.

Когда все стали выходить, секретарь казначейства отвел в сторону Боба Стила, чтобы обсудить специальное поручение, которое дал самому себе. «Я буду опираться на Дика», – объявил он.

Через час его помощник Кристал Вест дозвонилась Дику Фулду по первой линии.

– Дик, – весело сказал Полсон, – как дела?

Фулд, который был в своем офисе, ожидая звонка, ответил: «Держусь».

Они разговаривали несколько раз за неделю, прошедшую со сделки Bear, но не обсуждали ничего существенного. Звонок этим утром был другим. Они говорили о колебаниях рынка и акциях Lehman. Все банки пострадали, но цена акций Lehman упала ниже всех, более чем на 40 % за год. Больше всего беспокоило, что шортисты[115] почуяли кровь, то есть короткая позиция – ставка на то, что акции Lehman упадут гораздо ниже, – была огромной, на нее приходилось более 9 % стоимости всех акций Lehman. Фулд попытался убедить Полсона попросить Кристофера Кокса, председателя SEC, заставить «медведей» прекратить разрушать его фирму.

Полсон сочувствовал позиции Фулда, но хотел получить новые данные о планах Lehman по привлечению капитала. С Фулдом уже связались некоторые из его главных инвесторов, говоривших, что это было бы мудрым поступком, особенно пока в прессе для компании была сравнительно хорошая ситуация.

– Это было бы реальной демонстрацией силы, – сказал Полсон, надеясь убедить его.

К удивлению Полсона, Фулд ответил, что согласен и уже думал об этом. Некоторые из держателей его облигаций давили на него, чтобы он собрал деньги на фоне положительного отчета фирмы о прибылях.

– Нам хотелось бы установить контакт с Уорреном Баффетом, – добавил Фулд. Это было тщательно рассчитанное замечание: Фулд знал, что Полсон дружил с легендарным инвестором из Омахи. Хотя Баффет и славился презрением к инвестиционным банкирам в целом, в течение многих лет он использовал чикагский офис Goldman для некоторых своих дел, и Полсон с Баффетом подружились.

Инвестиция Баффета была эквивалентом Good Housekeeping Seal of Approval[116] в финансовом мире[117]. Рынкам это понравилось бы. «Вы должны заинтересовать его», – сказал Полсон, вздохнув с облегчением. Наконец-то Фулд принимает меры в этом направлении.

– Да, – согласился Фулд. – Но не могли бы вы замолвить словечко? Полсон колебался: вероятно, выступать посредником для сделок на Уолл-стрит – не слишком хорошая идея, если ты секретарь казначейства. Тот факт, что Баффет был клиентом Goldman, мог только усугубить ситуацию.

– Дайте мне подумать, Дик. Я перезвоню, – сказал он.

28 марта легендарный инвестор Уоррен Баффет сидел, ожидая звонка Дика Фулда, в штаб-квартире Berkshire Hathaway в Омахе в своем кабинете за простым деревянным столом, которым когда-то пользовался его отец. Днем раньше их связал Хью «Скип» МакГи, банкир Lehman, который обратился к Дэвиду Л. Соколу, председателю MidAmerican Energy Holdings, принадлежащих Berkshire Hathaway. (Баффету звонили с предложениями инвестиций почти ежедневно, и он считал такие звонки рутиной.)

Он почти не знал Фулда, встречал его всего несколько раз; последний раз, когда они были вместе, он сидел между Фулдом и Полом Волкером, бывшим председателем Федрезерва, на ужине казначейства в Вашингтоне в 2007 году. Одетый в один из своих фирменных костюмов – стандартных, без выкрутасов, в очках в черепаховой оправе, – Баффет обходил гостей и умудрился пролить бокал красного вина на Фулда непосредственно перед тем, как подали десерт. Человек со вторым (после Билла Гейтса) состоянием в мире покраснел, в то время как гости, включая Джеффри Иммельта из General Electric, Джейми Даймона из JP Morgan Chase и бывшего секретаря казначейства Роберта Рубина, вежливо наблюдали, как облитый вином Фулд пытался все свести к шутке. С тех пор они не виделись.

Когда Дебби Возняк, давняя помощница Баффета, доложила, что Дик Фулд на линии, Баффет отодвинул банку диетической Cherry Coke и снял трубку.

– Уоррен, это Дик. Как поживаете? Со мной здесь Эрин Каллан, мой финансовый директор.

– Привет, – как обычно приветливо сказал Баффет.

– Думаю, вы знаете, что мы ищем, где бы собрать немного денег. Наши акции падают. Это великолепная возможность. Рынок не понимает, что с нами происходит, – заговорил Фулд, прежде чем начать продавать себя. Он пояснил, что Lehman ищет инвестиции в размере от 3 до 5 млрд долларов. Через некоторое время Баффет дал понять, что может быть заинтересован в инвестировании в привилегированные акции с дивидендами от 9 % и опционах на покупку акций Lehman по 40 долларов. В пятницу акции Lehman закрылись по 37,87.

Это было агрессивное предложение оракула из Омахи. 9 % дивидендов – очень дорогое удовольствие. Например, если Баффет вложит 4 млрд долларов, он будет получать 360 млн в год, но такова была цена «аренды» его имени. Тем не менее Баффет сказал, что ему нужно кое-что проверить перед тем, как согласиться даже на эти условия. «Позвольте мне кое-что посчитать, и я перезвоню вам», – сказал он Фулду.

В Омахе Баффет начал сомневаться, сможет ли он заставить себя снова вложить деньги в инвестиционный банк. В 1991 году он спас Salomon Brothers, когда Нью-Йоркский инвестиционный дом был на грани разорения, но тогда он быстро понял, что не выносит культуру Уолл-стрит. Если бы он сейчас пришел на помощь Lehman, мир самым тщательным образом изучал бы его деятельность, так что он отлично понимал, что под ударом оказывались не только его деньги, но и его репутация.