- Лучше сейчас. Если хочешь, могу я.
      - Нет, нет, родная. Это моя обязанность. Вероятно, она будет обедать у себя наверху. Завтра мы, наверно, уедем в Чичестер.
      - Как все это ужасно для тебя, Динни!
      - Мне это полезно.
      Девушка взяла телеграмму и вышла.
      Диана была с детьми, которые изо всех сил затягивали процесс отхода ко сну, так как не достигли еще тех лет, когда он становится желанным. Динни увела ее к себе в комнату и, по-прежнему ни слова не говоря, подала ей телеграмму. Хотя за последние дни она очень сблизилась с Дианой, между ними все-таки оставалось шестнадцать лет разницы. Поэтому девушка не сделала соболезнующего жеста, который могла бы позволить себе с ровесницей. Она никогда не знала, как Диана воспримет то или иное известие. То, которое принесла ей Динни, Диана встретила с каменным спокойствием, как будто оно вообще не было для нее новостью. Ее лицо, тонкое, но потускневшее, как изображение на монете, не выразило ничего. Глаза, устремленные на Динни, остались сухими и ясными. Она проронила только:
      - Я не спущусь вниз. Завтра в Чичестер?
      Динни подавила первое душевное движение, кивнула и вышла. За обедом, сидя вдвоем с матерью, она сказала:
      - Хотела бы я владеть собой так, как Диана.
      - Ее самообладание - результат того, что она пережила.
      - В ней есть что-то от леди Вир де Вир.
      - Это не так уж плохо, Динни.
      - Чем будет для всех нас это расследование?
      - Боюсь, что ее самообладание скоро ей пригодится.
      - Мама, а мне придется давать показания?
      - Насколько известно, ты была последней, с кем он разговаривал. Так ведь?
      - Да. Должна я рассказать о том, как он подходил к двери прошлой ночью?
      - По-моему, если тебя спросят, ты должна рассказать все, что знаешь.
      Румянец пятнами выступил на щеках Динни.
      - А по-моему, нет. Я этого не сказала даже Диане и не понимаю, в какой мере это может касаться посторонних.
      - Я тоже не понимаю, но в данном случае мы не имеем права на собственное мнение.
      - Ну, а у меня оно будет. Я не собираюсь потакать отвратительному любопытству бездельников и причинять боль Диане.
      - А вдруг кто-нибудь из горничных слышал?
      - Никто не докажет, что я слышала.
      Леди Черрел улыбнулась:
      - Жаль, твой отец уехал.
      - Мама, не говори ему, что я тебе сказала. Я не желаю обременять этим совесть мужчины - довольно одной моей. У нас, женщин, она растяжимей, но это уж от природы.
      - Хорошо.
      - Я не стану терзаться угрызениями, если сумею что-нибудь скрыть, не подвергаясь опасности, - объявила Динни, у которой были еще свежи воспоминания о лондонском полицейском суде. - Вообще, к чему затевать следствие, раз он умер? Это отвратительно.
      - Я не должна ни поощрять, ни подстрекать тебя, Динни.
      - Нет, должна, мама. Ты в душе согласна со мной.
      Леди Черрел промолчала. Она действительно была согласна.
      На другой день с первым утренним поездом прибыли генерал и Ален Тесбери, и через полчаса они все вместе выехали в открытой машине. Ален сидел за рулем, генерал рядом с ним; леди Черрел, Диана и Динни кое-как разместились сзади. Поездка была долгая и невеселая. Полулежа на сиденье, так что из мехового боа высовывался только нос, Динни размышляла. Понемногу ей становилось ясно, что на предстоящем расследовании она до некоторой степени окажется в центре внимания. Она выслушала исповедь Ферза; она увезла детей; она спускалась ночью вниз к телефону; она слышала то, о чем намеревалась не рассказывать; она - и это главное - вызвала Эдриена и Хилери. Только вмешательством ее, их племянницы, которая заставила Диану обратиться к ним за помощью, можно было замаскировать дружеские чувства Эдриена к миссис Ферз. Как все, Динни читала газеты и не без любопытства следила за горестями и неприятностями ближнего, которые там предавались гласности; как все, она возмущалась газетами, как только там печаталось нечто такое, что могло оказаться тягостным для ее родных и друзей. Если выплывет наружу, что ее дядя - старый и близкий друг Дианы, ему и ей начнут задавать самые разнообразные вопросы, которые возбудят самые разнообразные подозрения у падкой до всего сексуального публики. Возбужденное воображение девушки закусило удила. Если раскроется давняя и тесная дружба Эдриена с Дианой, как помешать публике заподозрить ее дядю в том, что он столкнул Ферза в меловой карьер? Ведь неизвестно, был с ним Хилери или нет: девушка и сама покамест не знала подробностей. Мысль ее опережала события. Сенсационному объяснению всегда верят охотнее, чем прозаическому и правдивому! И в Динни крепла почти злобная решимость обмануть публику, лишив ее тех острых ощущений, которых так жаждет толпа.
      Эдриен встретил их в холле чичестерской гостиницы, и Динни, улучив минуту, отозвала его в сторону:
      - Дядя, можно мне поговорить с вами и дядей Хилери наедине?
      - Хилери пришлось уехать в Лондон, дорогая, но к вечеру он обязательно вернется. Тогда поговорим. Расследование назначено на завтра.
      Этим ей и пришлось удовольствоваться.
      Когда Эдриен закончил свой рассказ, Динни, решив, что вести Диану взглянуть на тело Ферза следует не ему, объявила:
      - Дядя, с Дианой отправлюсь я. Только объясните, как пройти.
      Эдриен кивнул. Он понял.
      Диана вошла в покойницкую одна. Динни ожидала ее в коридоре, пропахшем карболкой. Муха, удрученная приближением зимы, уныло ползала по окну, которое выходило на глухую боковую улочку. Динни смотрела через стекло на тусклое холодное небо и чувствовала себя глубоко несчастной. Жизнь казалась ей мрачной и безысходной, будущее - зловещим. Это расследование, угроза, нависшая над Хьюбертом... Нигде ни света, ни отрады! Даже мысль о нескрываемой привязанности к ней Алена не утешала девушку.
      Она обернулась, увидела стоящую рядом Диану и внезапно, забыв о собственном горе, обняла ее и поцеловала в холодную щеку. Они молча вернулись в гостиницу. Только Диана уронила:
      - Он выглядит умиротворенным.
      После обеда Динни сразу же ушла к себе в номер и в ожидании дядей взяла книгу. Было уже десять, когда подъехало такси Хилери. Несколько минут спустя он и Эдриен вошли к Динни. Она заметила, что вид у обоих измученный и мрачный, но в выражении лица есть что-то успокоительное: оба были из тех, кто держится до тех пор, пока стоит на ногах. Эдриен и Хилери с неожиданной теплотой расцеловали племянницу и уселись по обе стороны постели. Динни, стоя между ними в ногах кровати, обратилась к Хилери:
      - Речь пойдет о дяде Эдриене, дядя. Я много думала. Если мы не примем мер, следствие будет ужасным.
      - Да, Динни. Я ехал сюда с кучей журналистов, не подозревавших, что я имею касательство к этой истории. Они побывали в психиатрической лечебнице и страшно возбуждены. Уважаю газетчиков: они добросовестно делают свое дело.
      Динни повернулась к Эдриену:
      - Позволите говорить откровенно, дядя?
      Эдриен улыбнулся:
      - Позволяю, Динни. Ты - честная плутовка. Валяй!
      - В таком случае, - начала она, взявшись за спинку кровати" - мне кажется, что самое важное - не впутывать сюда дружбу дяди Эдриена с Дианой. По-моему, просьба разыскать Ферза, с которой я к вам обратилась, должна быть всецело отнесена на мой счет. Как известно, я была последней, с кем он разговаривал, когда перерезал телефонный шнур. Поэтому, когда меня вызовут, я могу вбить судье в голову, что это я предложила прибегнуть к вам, моим дядям, которые к тому же так ловко умеют решать всякие головоломки. В противном случае чем объяснить наше обращение к дяде Эдриену? Только тем, что он близкий друг Дианы. А тогда публика сразу начнет делать всевозможные предположения, особенно если услышит, что капитана Ферза не было дома целых четыре года.
      Наступило молчание. Потом Хилери сказал:
      - Она умница, старина. Четырехлетняя дружба с красивой женщиной в отсутствие мужа означает для публики многое, а для присяжных - только одно.
      Эдриен кивнул:
      - Согласен. Но я не понимаю, как можно скрыть мое длительное знакомство с обоими.
      - Все зависит от первого впечатления, - вмешалась Динни. - Я скажу, что Диана предложила обратиться к ее врачу и Майклу, а я переубедила ее, помня, как хорошо, в силу вашей профессии, вы умеете анализировать ход событий и как вам легко позвать на помощь дядю Хилери, большого знатока людей. Если мы с самого начала направим следствие на нужный путь, я уверена, что вашему знакомству с Ферзами не придадут никакого значения. По-моему, страшно важно, чтобы меня вызвали одной из первых.
      - Это значит многое возложить на тебя, дорогая.
      - О нет! Если меня не вызовут раньше, чем вас и дядю Хилери, вы оба скажете, что я пришла к вам и попросила о помощи, а я потом вдолблю присяжным то же самое.
      - После доктора и полиции первым свидетелем будет Диана.
      - Пусть. Я сговорюсь с ней, так что мы все будем твердить в один голос.
      Хилери улыбнулся:
      - Думаю, что нам так и следует поступить: это вполне невинная ложь. Я сам вверну, что знаком с Ферзами так же давно, как и ты, Эдриен. Мы встретились с Дианой впервые, когда она была еще подростком, на пикнике в Лендз Энд, который устроил Лоренс, а с Ферзом - на ее свадьбе. Словом, дружили домами. Так?
      - Посещение мною психиатрической лечебницы неминуемо выплывет наружу, - заметил Эдриен. - Главный врач вызван свидетелем.
      - Что в этом особенного? - возразила Динни. - Вы ездили туда как друг Ферза и человек, интересующийся психическими расстройствами. В конце концов, дядя, предполагается, что вы - ученый.
      Братья улыбнулись, Хилери сказал:
      - Ладно, Динни. Мы потолкуем с судебным приставом - он очень приличный парень - и попросим вызвать тебя пораньше, если можно.
      С этими словами он вышел.
      - Спокойной ночи, маленькая змея, - попрощался Эдриен.
      - Спокойной ночи, милый дядя. У вас ужасно усталый вид. Вы запаслись грелкой?
      Эдриен покачал головой:
      - У меня нет ничего, кроме зубной щетки, - сегодня купил.
      Динни вытащила из постели свою грелку и заставила дядю взять ее.
      - Значит, мне поговорить с Дианой обо всем, что мы решили?
      - Если можешь, поговори, Динни.
      - Послезавтра солнце взойдет для вас.
      - Взойдет ли? - усомнился Эдриен.
      Когда дверь закрылась, Динни вздохнула. Взойдет ли? Диана, видимо, мертва для чувства. А впереди еще дело Хьюберта!
      XXX
      Когда на другой день Эдриен с племянницей входили в здание следственного суда, они рассуждали примерно так.
      Слушать дело в следственном суде - это все равно что есть в воскресенье йоркширский пудинг, ростбиф или иную будничную пищу. Раз уж люди стали тратить дни отдыха на спорт и такие забавы, как присутствие при разборе несчастных дел о насильственной смерти или о самоубийстве, жертв которого давно уже не хоронят на перекрестках дорог, вне кладбищенской ограды, значит все обычаи утратили свой первоначальный мудрый смысл. В старину правосудие и его слуги почитались врагами рода человеческого, и поэтому было естественно рассматривать такие дела в суде присяжных этом гражданском средостении между законом и смертью. Но не противоестественно ли предполагать в век, именующий полицию "оплотом порядка", что она неспособна к здравому суждению в тот момент, когда ей нужно безотлагательно действовать? Итак, ее некомпетентность не может явиться основанием для сохранения устарелого обычая. Этим основанием является другое - боязнь публики остаться в неведении. Каждый читатель и каждая читательница газет убеждены, что чем больше они услышат сомнительного, сенсационного, грязного, тем будет лучше для души. Между тем известно, что там, где нет разбирательства в следственном суде, подробности чьей-то нашумевшей смерти могут не получить огласки и доследование вряд ли состоится. Когда же вместо этого молчания производится судебное следствие, а иногда и доследование, публике гораздо приятнее! Каждому индивидууму в отдельности свойственна неприязнь к людям, всюду сующим нос; но как только индивидуумы соединяются в толпу, оно исчезает. Ясно, что таким людям в толпе особенно привольно. Поэтому чем чаще им достаются места в следственном суде, тем горячее они благодарят господа. Псалом "Хвала всевышнему творцу, подателю всех благ" нигде не звучит так громко, как в сердцах тех, кто имел счастье получить доступ туда, где расследуются обстоятельства чьей-то смерти. Последнее всегда означает пытку для живых, а значит, как раз и рассчитано на то, чтобы доставлять публике наивысшее наслаждение.
      Тот факт, что зал суда был полон, подтверждал эти выводы. Дядя с племянницей прошли в тесную комнату для свидетелей. Эдриен на ходу бросил:
      - Ты пойдешь пятой, Динни, - после меня и Хилери. Не входи в зал, пока тебя не вызовут - иначе скажут, что мы сговорились и повторяем друг друга.
      Они сидели в тесной пустой комнате и молчали. Полицейских, врача, Диану и Хилери должны были допрашивать раньше.
      - Мы словно двенадцать негритят из песенки, - пробормотала Динни. Глаза ее были устремлены на противоположную стену. Там висел календарь. Девушка не могла разобрать букв, но ей почему-то казалось страшно необходимым это сделать.
      Эдриен вытащил из внутреннего кармана пиджака бутылочку и предложил:
      - Дорогая моя, отпей пару глотков - не больше. Это пятидесятипроцентный раствор летучих солей - он тебя подкрепит. Только осторожно!
      Динни глотнула. Жидкость обожгла ей горло, но не сильно.
      - Выпейте и вы, дядя.
      Эдриен тоже сделал осторожный глоток.
      - Ничто так не взбадривает, когда попадаешь в передрягу, - прибавил он.
      Они снова замолчали, выжидая, пока организм усвоит снадобье. Наконец Эдриен заговорил:
      - Если душа бессмертна, во что я не верю, каково сейчас бедному Ферзу смотреть на этот фарс? Мы все еще варвары. У Мопассана есть рассказ о клубе самоубийц, который обеспечивал легкую смерть тем, кто испытывал в ней потребность. - Я не верю, что нормальный человек может покончить с собой - кроме разве редчайших случаев. Мы обязаны держаться, Динни, но я хотел бы, чтобы у нас устроили такой клуб для тех, кто страдает умственным расстройством, или тех, кому оно угрожает. Ну как, подбодрила тебя эта штука?
      Динни кивнула.
      - Порции тебе хватит примерно на час.
      Эдриен встал:
      - Кажется, подходит моя очередь. До свидания, дорогая, желаю удачи. Не забывай иногда вворачивать "сэр", обращаясь к судье.
      Увидев, как выпрямился дядя, входя в двери зала, Динни почувствовала душевный подъем. Она восхищалась Эдриеном больше, чем любым из тех, кто ей был знаком. Девушка помолилась за него - коротко и нелогично. Снадобье, несомненно, подкрепило ее: прежняя подавленность и неуверенность исчезли. Она вынула зеркальце и пуховку. По крайней мере, нос не будет блестеть, когда она встанет у барьера.
      Однако прошло еще четверть часа, прежде чем ее вызвали. Она провела их, по-прежнему устремив взгляд на календарь, думая о Кондафорде и воскрешая в памяти лучшие дни, проведенные там, далекую невозвратную пору детства - уборку сена, пикники в лесу, сбор лаванды, катание верхом на охотничьей собаке, пони, подаренного ей после отъезда Хьюберта в школу, веселое новоселье в перестроенном доме: девушка хоть и родилась в Кондафорде, но до четырех лет кочевала - то Олдершот, то Гибралтар. С особенной нежностью она вспоминала, как сматывала золотистый шелк с коконов своих шелковичных червей, которые пахли так странно и почемуто наводили ее на мысль о беззвучно крадущихся слонах.
      - Элизабет Черруэл.
      Как скучно носить имя, которое все произносят неправильно! Девушка встала, чуть слышно бормоча:
      Один из негритят пошел купаться в море,
      Попался там судье и был утоплен вскоре.
      Она вошла. Кто-то взял ее под свое покровительство и, проводив через зал, поместил в ложу, отдаленно напоминавшую клетку. К счастью, Динни незадолго до того побывала в таком же месте. Присяжные, сидевшие прямо перед нею, выглядели так, словно их извлекли из архива; вид у судьи был забавно торжественный. Слева от ложи, у ног Динни сидели остальные негритята; за ними, до голой задней стены - десятки и сотни лиц, словно головы сардин, напиханных хвостами вниз в огромную консервную банку. Затем девушка поняла, что к ней обращаются, и сосредоточила внимание на лице судьи.
      - Ваше имя Элизабет Черрел? Вы дочь генерал-лейтенанта сэра Конуэя Черрела, кавалера орденов Бани, Святого Михаила и Святого Георгия, и его супруги леди Черрел?
      Динни поклонилась и подумала: "По-моему, он ко мне за это благоволит".
      - И проживаете с ними в поместье Кондафорд, в Оксфордшире?
      - Да.
      - Мисс Черрел, вы гостили у капитана и миссис Ферз до того дня, когда капитан Ферз покинул свой дом?
      - Да, гостила.
      - Вы их близкий друг?
      - Я друг миссис Ферз. Капитана Ферза до его возвращения я видела, если не ошибаюсь, всего один раз.
      - Кстати, о его возвращении. Вы уже находились у миссис Ферз, когда он вернулся?
      - Я приехала к ней как раз в этот день.
      - То есть в день его возвращения из психиатрической лечебницы?
      - Да. Фактически же я поселилась у нее на другой день.
      - И оставались там до тех пор, пока капитан не ушел из дома?
      - Да.
      - Как он вел себя в течение этого времени?
      При этом вопросе Динни впервые осознала, как невыгодно не иметь представления о том, что говорилось до вас. Кажется, ей придется выложить все, что она знает и чувствует на самом деле.
      - Он производил на меня впечатление абсолютно нормального человека, если не считать одного - он не желал выходить и видеться с людьми. Он выглядел совершенно здоровым, только глаза были какие-то особенные: увидишь их и сразу чувствуешь себя несчастным.
      - Точнее, пожалуйста. Что вы имеете в виду?
      - Они... они были как пламя за решеткой - то вспыхивали, то гасли.
      Динни заметила, что при этих словах вид у присяжных стал менее архивный.
      - Вы говорите, он не желал выходить? И так было все время, пока вы там находились?
      - Нет, один раз он вышел - накануне ухода из дома. По-моему, его не было целый день.
      - По-вашему? Разве вы отсутствовали?
      - Да. В этот день я отвезла обоих детей к моей матери в Кондафорд и возвратилась вечером, перед самым обедом. Капитана Ферза еще не было.
      - Что побудило вас увезти детей?
      - Меня попросила миссис Ферз. Она заметила в капитане Ферзе перемену и решила, что детей лучше удалить.
      - Можете вы утверждать, что и сами заметили эту перемену?
      - Да. Мне показалось, что он стал беспокойнее и, вероятно, подозрительнее. Он больше пил за обедом.
      - Кроме этого - ничего особенного?
      - Нет. Я...
      - Да, мисс Черрел?
      - Я хотела рассказать о том, чего не видела лично.
      - То есть о том, что вам рассказала миссис Ферз?
      - Да.
      - Вы можете этого не рассказывать.
      - Благодарю вас, сэр.
      - Вернемся к тому, что вы обнаружили, после того как отвезли детей и вернулись. Вы говорите, капитана Ферза не было дома. А миссис Ферз?
      - Она была дома и одета к обеду. Я тоже быстро переоделась, и мы пообедали вдвоем. Мы очень беспокоились.
      - Дальше.
      - После обеда мы поднялись в гостиную и я, чтобы отвлечь миссис Ферз, попросила ее спеть. Она очень нервничала и волновалась. Спустя некоторое время мы услышали, как хлопнула входная дверь. Потом капитан Ферз вошел и сел.
      - Он что-нибудь сказал?
      - Ничего.
      - Как он выглядел?
      - Мне показалось, что ужасно. Он весь был такой странный и напряженный, словно у него в голове засела какая-то страшная мысль.
      - Продолжайте.
      - Миссис Ферз спросила, обедал ли он и не пора ли ему лечь. Но он не отвечал и сидел с закрытыми глазами, как будто спал. Наконец я шепотом спросила: "Он в самом деле заснул?" Тогда он внезапно закричал: "Где уж там заснуть! Опять начинается, и я этого не вынесу, видит бог, не вынесу!"
      Когда Динни повторила эти слова Ферза, она впервые по-настоящему поняла, что означает фраза: "Оживление в зале суда". По какому-то таинственному наитию девушка восполнила нечто, чего не хватало в показаниях предыдущих свидетелей. Динни никак не могла решить, разумно поступила она или нет, и взгляд ее отыскал лицо Эдриена. Тот кивнул ей - еле заметно, но одобрительно.
      - Продолжайте, мисс Черрел.
      - Миссис Ферз подошла к нему, и он закричал: "Оставьте меня в покое! Убирайтесь отсюда!" Потом она, кажется, сказала: "Роналд, не вызвать ли врача? Он даст тебе снотворное и сразу уйдет". Но капитан вскочил и неистово закричал: "Никого мне не надо! Убирайтесь!"
      - Так, мисс Черрел. И что же дальше?
      - Нам стало страшно. Мы поднялись ко мне в комнату и стали советоваться, что предпринять, и я сказала, что нужно позвонить по телефону.
      - Кому?
      - Врачу миссис Ферз. Она хотела пойти сама, но я опередила ее и побежала вниз. Телефон находился в маленьком кабинете на первом этаже. Я уже назвала номер, как вдруг почувствовала, что меня схватили за руку. Капитан Ферз стоял позади меня. Он перерезал шнур ножом. Он все еще не отпускал мою руку, и я сказала ему: "Глупо, капитан Ферз! Вы знаете, что мы не причиним вам вреда". Он выпустил меня, спрятал нож и велел мне надеть туфли, потому что я держала их в другой руке.
      - Вы хотите сказать, что сняли их?
      - Да, чтобы сойти вниз без шума. Я их надела. Он сказал: "Я не позволю мне мешать. Я сделаю с собою что захочу". А я сказала: "Вы же знаете, мы желаем вам только добра". Тогда он сказал: "Знаю я это добро! Хватит с меня". Потом посмотрел в окно и сказал: "Льет как из ведра, - повернулся ко мне и закричал: - Убирайтесь из комнаты, живо! Убирайтесь!" И я снова побежала наверх.
      Динни остановилась и перевела дух. Она вторично пережила сейчас эти минуты, и сердце ее отчаянно колотилось. Она закрыла глаза.
      - Дальше, мисс Черрел.
      Она открыла глаза. Перед нею снова были судьи и присяжные, рты которых, казалось, слегка приоткрылись.
      - Я все рассказала миссис Ферз. Мы не знали, что делать и чего ждать. Я предложила загородить дверь кроватью и попытаться уснуть.
      - И вы это сделали?
      - Да, но мы долго не спали. Миссис Ферз была так измучена, что, наконец, заснула. Я тоже, кажется, задремала под утро. Во всяком случае, разбудила меня горничная, когда постучалась.
      - Вы больше не говорили ночью с капитаном Ферзом?
      Старая школьная поговорка: "Если уж врать, то всерьез", - мелькнула в голове Динни, и она решительно отрезала:
      - Нет.
      - Когда постучалась горничная?
      - В восемь утра. Я разбудила миссис Ферз, и мы сейчас же спустились вниз. Комната капитана Ферза была в беспорядке, - он, видимо, лежал на кровати не раздеваясь, но в доме его не оказалось, его пальто и шляпа исчезли со стула, на который он их бросил в холле.
      - Что вы предприняли тогда?
      - Мы посовещались. Миссис Ферз хотела обратиться к своему врачу и еще к нашему общему родственнику мистеру Майклу Монту, члену парламента. Но я подумала, что, если застану дома двух моих дядей, они скорее помогут нам разыскать капитана Ферза. Я убедила ее отправиться со мной к моему дяде Эдриену, попросить его съездить к моему дяде
      Хилери и выяснить, не могут ли они вдвоем разыскать капитана Ферза. Я знала, что оба они очень умные и тактичные люди...
      Динни заметила, что судья сделал легкий поклон в сторону ее дядей, и заторопилась:
      - ...и старые друзья семьи Ферзов. Я подумала, что если уж они не сумеют разыскать его без лишнего шума, то другие и подавно. Мы отправились к моему дяде Эдриену" тот согласился позвать на помощь дядю Хилери, и тогда я отвезла миссис Ферз в Кондафорд к детям. Это все, что мне известно, сэр.
      Следственный судья поклонился ей и сказал:
      - Благодарю вас, мисс Черрел. Вы дали чрезвычайно ценные показания.
      Присяжные неуклюже задвигались, словно намереваясь тоже отдать поклон; Динни сделала над собой усилие, вышла из клетки и заняла место рядом с Хилери, который положил на ее руку свою. Девушка сидела не шевелясь. Она чувствовала, как слеза, словно последняя капля летучей смеси, медленно скатывается у нее по щеке. Апатично слушая дальнейшее - допрос главного врача психиатрической лечебницы и обращение судьи к присяжным, Динни страдала от мысли, что, желая быть честной по отношению к живым, казалась нечестной по отношению к мертвому. Как это ужасно! Она дала показания о ненормальности человека, который не мог ни оправдаться, ни объясниться. Со страхом и любопытством увидела она, что присяжные вновь занимают места, а их старшина встает, готовясь огласить вердикт.
      - Мы полагаем, что покойный скончался вследствие падения в меловой карьер.
      - Это означает смерть от несчастного случая, - пояснил судья.
      - Мы выражаем наше соболезнование вдове.
      Динни чуть не захлопала в ладоши. Итак, эти извлеченные из архива люди оправдали его за недостатком улик. Она подняла голову и с неожиданной, почти задушевной теплотой улыбнулась им.
      XXXI
      Динни наконец опомнилась, подавила улыбку и заметила, что Хилери лукаво смотрит на нее.
      - Нам можно идти, дядя Хилери?
      - Пожалуй, даже нужно, пока ты окончательно не соблазнила старшину присяжных.
      Выйдя на улицу и глотнув сырого октябрьского воздуха - был типичный английский осенний день, девушка предложила:
      - Пройдемся немного, дядя. Передохнем и дадим выветриться запаху суда.
      Они повернули и быстро пошли вниз, к видневшемуся вдали морю.
      - Дядя, мне страшно интересно, что говорилось до меня. Я ни с кем не впала в противоречие?
      - Нет. Из показаний Дианы сразу стало ясно, что Ферз вернулся из психиатрической лечебницы, и судья обошелся с ней очень деликатно. Меня, к счастью, вызвали раньше Эдриена, так что его показания лишь повторили мои, и он не привлек к себе особого внимания. Жаль мне журналистов: присяжные не любят констатировать самоубийство и смерть в припадке безумия. В конце концов, никто не знает, что произошло с Ферзом. Там было глухо, темно - он легко мог оступиться.
      - Вы действительно так считаете, дядя?
      Хилери покачал головой:
      - Нет, Динни, он задумал это с самого начала и выбрал место поближе к своему прежнему дому. И, хоть не следовало бы, скажу: слава богу, что он это сделал и обрел покой.
      - О да! А что теперь будет с Дианой и дядей Эдриеном?
      Хилери набил трубку и остановился, чтобы прикурить.
      - Видишь ли, моя дорогая, я дал Эдриену один совет. Не знаю, воспользуется ли он им, но ты поддержи меня при случае. Все эти годы он ждал. Пусть подождет еще один.
      - Дядя, я с вами целиком согласна.
      - Неужели? - удивился Хилери.
      - Диана просто не способна ни о ком думать - даже о нем. Ей нужно пожить одной с детьми.
      - Интересно, - протянул Хилери, - не готовится ли сейчас какая-нибудь экспедиция за костями? Его надо бы на год удалить из Англии.
      - Халлорсен! - воскликнула Динни, всплеснув руками. - Он же опять едет. Дядя Эдриен ему нравится.
      - Чудно! А он его возьмет?
      - Возьмет, если я попрошу, - просто ответила Динни.
      Хилери опять бросил на нее лукавый взгляд:
      - Какая опасная девица! Не сомневаюсь, что кураторы предоставят Эдриену отпуск. Я напущу на них старика Шропшира и Лоренса. А теперь мне пора обратно, Динни: тороплюсь на поезд. Это огорчительно - воздух здесь хороший. Но Луга чахнут без меня.
      Динни взяла его руку:
      - Восхищаюсь вами, дядя Хилери.
      Хилери воззрился на девушку:
      - Я что-то не улавливаю ход твоих мыслей, дорогая.
      - Вы знаете, что я имею в виду. Вы сохранили старые традиции - служение долгу и все такое, - и в то же время вы ужасно современный, терпимый и свободомыслящий.
      - Гм-м! - промычал Хилери, выпуская клуб дыма.
      - Я даже уверена, что вы одобряете противозачаточные меры.
      - Видишь ли, по этой части мы, священники, - в смешном положении. Было время, когда мысль ограничить рождаемость считалась непатриотичной. Но боюсь, что теперь, когда самолеты и газы ликвидировали нужду в пушечном мясе, а число безработных неудержимо растет, непатриотичным становится скорее отказ от противозачаточных мер. Что же касается христианской догмы, то во время войны мы, как патриоты, уже не соблюдали одну заповедь: "Не убий". Сейчас, оставаясь патриотами, мы логически не можем соблюдать другую: "Плодитесь и размножайтесь". Противозачаточные меры большое дело, по крайней мере для трущоб.
      - И вы не верите в ад?
      - Нет, верю: он как раз там и находится.
      - Вы стоите за спорт в воскресные дни, верно?
      Хилери кивнул.
      - И за солнечные ванны в голом виде?
      - Стоял бы, будь у нас солнце.
      - И за пижамы, и за курящих женщин?
      - Нет, с сигаретами я не примирюсь - не люблю дешевки и вони.
      - По-моему, это недемократично.
      - Ничего не могу с собой поделать. На, понюхай!
      Динни вдохнула дым трубки.
      - Пахнет хорошо - сразу чувствуется латакия. Но женщинам нельзя курить трубку. Впрочем, у каждого свой конек, о котором человек не умеет судить здраво. Ваш - отвращение к сигаретам. За этим исключением вы поразительно современны, дядя. В суде я разглядывала присутствующих, и мне показалось, что единственное современное лицо - у вас.
      - Не забывай, дорогая: Чичестер держится древним своим собором.
      - По-моему, мы преувеличиваем степень современности в людях.
      - Ты живешь не в Лондоне, Динни. Впрочем, в известной мере ты права. Мы стали откровеннее в некоторых вещах, но это еще не означает серьезной перемены. Вся разница между годами моей юности и сегодняшним днем - в степени сдержанности. Сомнения, любопытство, желания были и у нас, но мы их не показывали. А теперь показывают. Я сталкиваюсь с кучей молодых универсантов: они приезжают работать в Лугах. Так вот, их с колыбели приучили выкладывать все, что им взбредет в голову. Они и выкладывают. Мы этого не делали, но в голову нам взбредало то же самое. Вся разница в этом. В этом и в автомобилях.
      - Значит, я старомодна, - совершенно не умею выкладывать разные вещи.