- Я считаю, что абсолютный центр вселенной - здесь, - сказал сэр Лоренс у дверей "Кофейни". - Другие относят его на Северный полюс, в Рим, на Монмартр. Я же нахожу, что он - в "Кофейне", старейшем и, судя по состоянию умывальника, наихудшем клубе мира. Хотите умыться или отложите омовение до более приятного случая? Договорились. В таком случае присядем и подождем апостола патентованных ванн. Он кажется мне очень энергичным парнем. Жаль, что нельзя устроить матч между ним и маркизом. Я бы поставил на старика.
      - Вот он, - сказал Хьюберт.
      В низком холле старейшего клуба мира американец казался особенно высоким.
      - Сэр Лоренс Монт! - окликнул он. - Здравствуйте, капитан! Генерал сэр Конуэй Черрел? Счастлив познакомиться, генерал. Чем могу служить, джентльмены?
      Он выслушал рассказ сэра Лоренса со все возраставшей серьезностью.
      - Это чересчур! Нет, не могу посидеть с вами. Сейчас же еду к боливийскому послу. Кстати, капитан, у меня сохранился адрес вашего Мануэля. Я телеграфирую нашему консулу в Ла Пас, чтобы тот немедленно сиял с него показания, подтверждающие вашу правоту. Ну кто бы мог предположить, что получится такая чертовщина! Прошу прощения, джентльмены, но я не успокоюсь, пока не отправлю телеграмму.
      Сделав общий поклон, Халлорсен удалился. Трое англичан снова сели.
      - Старику Шропширу нельзя зевать: он того и гляди его обгонимсказал сэр Лоренс.
      - Так это и есть Халлорсен? Интересный мужчина! - заметил генерал.
      Хьюберт помолчал. Он был растроган.
      XVII
      Встревоженные и притихшие девушки вели машину к приходу святого Августина в Лугах.
      - Даже не знаю, кого мне больше всего жаль, - неожиданно заговорила Динни. - Я никогда раньше не думала о помешательстве. Его либо осмеивают, либо скрывают. А по-моему, это самое страшное на свете - особенно когда оно не полное, как у него.
      Джин изумленно поглядела на подругу, - ей еще не доводилось видеть Динни без маски юмора.
      - Куда теперь?
      - Вот сюда. Пересечем Юстен-род. Вряд ли тетя Мэй сможет приютить нас. У нее вечно торчат разные благотворители, посещающие трущобы. Если там нельзя остановиться, позвоним Флер. Жаль, что я не вспомнила о ней раньше.
      Предчувствия Динни оправдались: дом был набит гостями, и тетя Мэй куда-то ушла, дядя Хилери сидел у себя.
      - Раз уж мы заехали, давай спросим, может ли Хилери обвенчать вас, шепнула Динни.
      Улучив свободную минуту, в первый раз за трое суток, Хилери, без пиджака, делал модель норманской ладьи. Работа над моделями старинных кораблей стала теперь излюбленным отдыхом человека, у которого уже не оставалось ни досуга, ни сил для альпинизма. Изготовление корабликов отнимало больше времени, чем любое другое занятие, а времени у Хилери было меньше, чем у кого бы то ни было. Но с этим он пока еще не считался. Обменявшись с Джин рукопожатием, он извинился и попросил разрешения продолжать работу.
      Динни немедленно перешла к делу:
      - Дядя Хилери, Джин выходит за Хьюберта. Они хотят пожениться по особому разрешению. Так вот, мы приехали спросить, не обвенчаете ли вы их.
      Хилери отложил стамеску, прищурил глаза так, что они превратились в узкие щелочки, и спросил:
      - Боитесь передумать?
      - Ни капельки, - возразила Джин.
      Хилери пристально посмотрел на нее. Двумя словами и одним взглядом она ясно дала ему понять, что перед ним - женщина с характером.
      - Я встречался с вашим отцом, - сказал он. - Он не любит торопиться в таких делах.
      - У отца нет никаких возражений против брака.
      - Это правда, - подтвердила Динни. - Я с ним говорила.
      - А как твой отец, дорогая?
      - Он согласится.
      - Если так, я готов, - сказал Хилери, вновь прижав стамеску к корме кораблика. - Раз вы твердо все решили, нет смысла тянуть.
      Он повернулся к Джин:
      - Из вас должна получиться хорошая альпинистка. Жаль, что сейчас не сезон, не то я посоветовал бы вам провести медовый месяц в горах. А почему бы вам не поплавать на рыбачьей шхуне по Северному морю?
      - Дядя Хилери отказался от места декана, - вставила Динни. - Он славится своим аскетизмом.
      - Смирение - паче гордости, Динни. Признаюсь откровенно: виноград оказался для меня зелен. До сих пор не могу себе простить, что отказался от легкой жизни. А времени сколько было бы! Вырезай себе модели хоть всех судов на свете, читай газеты и отращивай брюшко. Твоя тетка тоже не устает попрекать меня. Как вспомню, чего достигал дядя Катберт своим достойным видом и каким он был на смертном одре, так и вижу всю свою попусту растраченную жизнь и то место, куда я пойду, когда меня вынесут ногами вперед. А ваш отец постарел, мисс Тесбери?
      - Нет, он словно не замечает времени. Но мы ведь живем в деревне, ответила Джин.
      - Дело не только в этом. Знаете, как можно назвать того, кто думает, что время идет, а он сам стоит на месте? Человек, который отжил.
      - А вернее, человек, который не жил, - вставила Динни. - Да, я забыла, дядя. Сегодня капитан Ферз неожиданно вернулся к Диане.
      - Ферз? Это либо самое страшное, либо самое отрадное, что могло произойти. Эдриен знает?
      - Да, я привезла его. Он сейчас там с капитаном Ферзом. Дианы нет дома.
      - Ты видела Ферза?
      - Я вошла в дом и говорила с - ним, - вмешалась Джин. - Он совсем нормальный, если не считать того, что он запер меня.
      Хилери не ответил.
      - Нам пора, дядя. Мы идем к Майклу.
      - До свидания. Очень признательна вам, мистер Черрел.
      - Что ж, - с отсутствующим видом сказал Хилери, - будем надеяться на лучшее.
      Девушки сели в машину и покатили к Вестминстеру.
      - По-видимому, он ожидает самого худшего! - заметила Джин.
      - Еще бы! Ведь обе возможности так ужасны!
      - Благодарю!
      Динни смутилась.
      - Что ты! Я же не тебя имела в виду, - возразила она и про себя подумала: "Как прочно стоит Джин на избранном пути!"
      Около дома Майкла в Вестминстере они наткнулись на Эдриена. Тот позвонил Хилери и узнал об изменении их маршрута. Убедившись в том, что Флер может принять девушек, он попрощался, но Динни, потрясенная выражением его лица, бросилась вслед за ним. Он шел по направлению к реке, и девушка нагнала его на углу площади:
      - Вы не предпочитаете одиночество, дядя?
      - Я рад тебе, Динни. Идем.
      Они быстрым шагом вышли на набережную и двинулись вверх по реке. Динни взяла дядю под руку, но молчала, оставляя за ним возможность самому начать разговор.
      - Знаешь, раньше я бывал в этой лечебнице, - немедленно начал он. Выяснял, как обстоят дела Ферза и хорошо ли с ним обращаются. Поделом мне, я не заглядывал туда уже несколько месяцев. У меня всегда было предчувствие. Сейчас я звонил туда по телефону. Они хотели приехать за ним, но я не позволил. Какой смысл? Они Признают, что последние две недели они был совершенно нормален. В таких случаях они обычно выжидают месяц, прежде чем сообщить родным. Сам Ферз утверждает, что он уже три месяца как здоров.
      - Что это за лечебница?
      - Просторный загородный дом. Пациентов всего около десятка. У каждого своя комната и свой служитель. Полагаю, что лучшего места не найти. Но оно всегда внушало мне ужас: вокруг стена, утыканная остриями, вид у здания такой, словно в нем что-то прячут. Не знаю, Динни, я, наверно, слишком впечатлителен, но эти болезни кажутся мне особенно жуткими.
      Динни прижала к себе его руку:
      - Мне тоже. Как он выбрался оттуда?
      - Он вел себя нормально, и они ослабили надзор. Во время завтрака он сказал, что пойдет полежать, и удрал. Вероятно, заметил, что в это время обычно является кто-то из торговцев, и пока привратник втаскивал мешки, Ферз выскользнул за дверь, добрался до станции и сел в первый попавшийся поезд. Оттуда до города всего двадцать миль. Когда его хватились, он уже был в Лондоне. Завтра еду туда.
      - Бедный мой! - мягко сказала Динни.
      - Да, дорогая, такова жизнь. Никогда не думал, что придется метаться между двумя кошмарами.
      - У них в роду это не первый случай?
      Эдриен кивнул:
      - Его дед умер в припадке буйного помешательства, хотя, не будь войны, Ферз мог бы и не заболеть. Впрочем, об этом трудно судить. Подумай, Динни, какая жестокая вещь наследственное безумие! Не верю я в божественное милосердие. Во всяком случае, нам, людям, не дано ни постигнуть его, ни проявлять. Очевидно, бог - это просто всеобъемлющая созидательная сила, изначальная и бесконечная. Мы не вправе слепо полагаться на нее - вспомни о сумасшедшем доме! Нам, видите ли, страшно. А каково несчастным помешанным? Из сознательной боязни мы отдаем их во власть бессознательного ужаса. Помоги им, боже!
      - Судя по вашим словам, бог не очень-то им помогает.
      - Кто-то сказал, что бог - это помощь человека человеку. При любых обстоятельствах это единственная рабочая гипотеза, оправдывающая его существование.
      - А что же тогда дьявол?
      - Зло, которое человек причиняет человеку. Только я распространил бы это и на зверей.
      - Прямо по Шелли, дядя!
      - Хорошо еще, что по Шелли. Могло быть хуже. Но я вижу, что становлюсь нечестивцем, оскверняющим правоверную юность.
      - Нельзя осквернить то, чего нет, мой дорогой. Вот мы и на Оуклистрит. Хочешь, я зайду? Может быть, Диане что-нибудь нужно.
      - Хочу ли я? Еще бы. Я так благодарен тебе, Динни. Буду ждать тебя здесь на углу.
      Не глядя по сторонам, Динни быстро подошла к дому и позвонила. Открыла все та же горничная.
      - Я не буду заходить. Пожалуйста, узнайте потихоньку, как чувствует себя миссис Ферз и не надо ли ей чего-нибудь. Скажите, что я у миссис Майкл Монт и могу, если потребуется, в любой момент приехать и побыть с ней.
      Пока горничная ходила наверх, Динни напряженно вслушивалась, но ни один звук не донесся до ее ушей.
      - Миссис Ферз велела сердечно благодарить вас, мисс, и передать, что обязательно вызовет вас, если будет нужно. Сейчас она чувствует себя хорошо, мисс. Мы все надеемся на лучшее, но ужасно тревожимся. Она передает вам привет, мисс, и пусть мистер Черрел не беспокоится.
      - Благодарю, - ответила Динни. - Передавайте привет от нас и скажите, что мы наготове.
      Затем, так же быстро и не глядя по сторонам, девушка вернулась к Эдриену, рассказала все, как было, и они пошли дальше.
      - Чувствовать, как ты висишь в воздухе! - воскликнул Эдриен. - Что может быть страшнее? Боже милостивый, сколько же это продлится! Впрочем, она сказала, чтобы мы не беспокоились, - прибавил он с невеселым смешком.
      Стало смеркаться. В этот безотрадный час между светом и тьмою, когда расплываются все линии, улицы и мосты казались тусклыми и невзрачными. Потом стемнело, и при свете фонарей вещи вновь обрели форму, но контуры их смягчились.
      - Динни, милая, - сказал Эдриен. - Я ведь спутник не из приятных. Вернемся-ка лучше обратно.
      - Идем. Вы пообедаете у Майкла, дядя? Ну, пожалуйста.
      Эдриен покачал головой:
      - Скелету не место на пиру. Не знаю, для чего еще тянуть, как выразилась бы твоя няня.
      - Она не сказала бы такого: она была шотландка. А Ферзы - шотландцы?
      - По фамилии - пожалуй. Но родом они из западного Сэссекса - где-то вблизи Меловых холмов. Старинная семья.
      - Вы находите, что у всех, кто из старинной семьи, бывают странности?
      - Не нахожу. Просто когда такое случается в старинной семье, это всем бросается в глаза, хотя прошло бы незамеченным, если бы случилось в любой другой. В старинных семьях родственники реже вступают в брак, чем в крестьянских.
      Инстинктивно почувствовав, что эта тема может отвлечь Эдриена, Динни продолжала:
      - Не кажется ли вам, дядя, что тут играет роль древность семьи?
      - Что такое древность? Все семьи в определенном смысле одинаково древние. Может быть, ты имеешь в виду качества, выработанные благодаря тому, что браки многих поколений заключаются в пределах замкнутой касты? Конечно, чистокровность существует - в том смысле, в каком это слово применяют к собакам или к лошадям. Но такого же результата можно добиться и при известных благоприятных физических предпосылках - в горных долинах, вблизи от моря, всюду, где хорошие условия для жизни. От здоровой крови - здоровая кровь, это аксиома. На крайнем севере Италии я видел деревни, где нет ни одного знатного человека и тем не менее все обитатели отличаются красотой и породистым видом. Но когда дело касается продолжения рода у людей гениальных или обладающих иными свойствами, которые выдвигают их на передний план, то, боюсь, мы сталкиваемся скорее с вырождением, чем с повторением первоначального типа. Лучше всего дело обстоит в семьях, по рождению и традициям связанных с флотом или армией: крепкое здоровье, не слишком много ума. Наука же, юриспруденция и капитал больше способствуют деградации. Нет, преимущество старинных семей не в чистокровности. Оно гораздо более конкретное: определенное-воспитание, которое получают дети, подрастая, определенные традиции, определенные жизненные цели. Кроме того, больше шансов на удачный брак и, как правило, больше возможностей жить в деревне, самому выбирать свою линию поведения и придерживаться ее. То, что в людях называется чистокровностью, это скорее свойство интеллекта, чем тела. Мышление и чувства человека зависят прежде всего от традиций, привычек и воспитания. Но я, наверно, надоел тебе, дорогая?
      - Нет, нет, дядя, мне страшно интересно. Значит, вы верите не столько в кровь, сколько в известное наследственное отношение к жизни?
      - Да, но оба фактора тесно взаимосвязаны.
      - И, по-вашему, старинным семьям приходит конец и с древностью рода скоро перестанут считаться?
      - Не знаю. Традиции - вещь удивительно стойкая, а в нашей стране достаточно механизмов, поддерживающих ее. Видишь ли, есть множество руководящих постов, которые надо кем-то занять. Наиболее подходящие для этого люди - как раз те, кто с детства приучен проводить собственную линию, не разглагольствовать о себе, а действовать, ибо так велит долг. Поэтому они и тащат на себе весь груз руководства различными областями нашей жизни. Надеюсь, и впредь будут тянуть. Но в наши дни такое привилегированное положение можно оправдать лишь одним - тащить, пока не упадешь.
      - Очень многие, - заметила Динни, - сначала падают, а потом уже начинают тянуть. Ну, вот мы и вернулись к Флер. Входите же, дядя! Если Диане что-нибудь понадобится, вы будете под рукой,
      - Слушаюсь, дорогая. А ведь ты поймала меня на вопросе, о котором я частенько размышляю. Змея!
      XVIII
      После настойчивых телефонных звонков Джин разыскала Хьюберта в "Кофейне" и узнала новости. Когда Динни и Эдриен подходили к дому, она попалась им навстречу.
      - Ты куда?
      - Скоро вернусь, - крикнула Джин и скрылась за углом.
      Она плохо знала Лондон и взяла первое попавшееся такси, которое привезло ее на Итон-сквер, к огромному мрачному особняку. Она отпустила машину и позвонила.
      - Лорд Саксенден в городе?
      - Да, миледи, но его нет дома.
      - Когда он вернется?
      - Его светлость будет к обеду, но...
      - Тогда я подожду.
      - Простите... миледи...
      - Не миледи, - поправила Джин, вручая слуге карточку. - Но он все равно меня примет.
      Слуга заколебался, Джин пристально посмотрела ему в глаза, и он выдавил:
      - Прошу вас, пройдите сюда, ми..." мисс.
      Джин вошла вслед за ним. Комната была небольшая и почти пустая: золоченые стулья в стиле ампир, канделябры, два мраморных столика - больше ничего.
      - Как только он придет, вручите ему, пожалуйста, мою карточку.
      Слуга собрался с духом:
      - Его светлость будет очень стеснен временем.
      - Не больше, чем я. Об этом не беспокойтесь.
      И Джин уселась на раззолоченный стул. Слуга удалился. Поглядывая то на темнеющую площадь, то на мраморные с позолотой часы, девушка сидела, стройная, энергичная, подтянутая, и сплетала длинные пальцы смуглых рук, с которых сняла перчатки. Слуга вошел снова и опустил шторы.
      - Может быть, мисс угодно что-нибудь передать или оставить записку? предложил он.
      - Благодарю вас, нет.
      Он постоял, словно раздумывая, есть ли при ней оружие.
      - Мисс Тесберг? - спросил он.
      - Мисс Тесбери, - поправила Джин и подняла глаза. - Лорд Саксенден меня знает.
      - Понятно, мисс, - поторопился ответить слуга и ушел.
      Когда девушка вновь услышала голоса в холле, стрелки часов уже доползли до семи. Дверь распахнулась, и вошел лорд Саксенден с карточкой Джин в руках и с таким выражением лица, словно всю жизнь ожидал ее визита.
      - Страшно рад! - воскликнул он. - Страшно рад!
      Джин подняла глаза, подумала: "Замурлыкал, сухарь!" - и подала руку.
      - Вы чрезвычайно любезны, что согласились принять меня.
      - Помилуйте!
      - Я решила сообщить вам о своей помолвке с Хьюбертом Черрелом. Помните его сестру? Она гостила у Монтов. Слышали вы о нелепом требовании выдать его как преступника? Это настолько глупо, что не заслуживает даже обсуждения. Он выстрелил ради самозащиты. У него остался ужасный шрам. Он может показать его вам в любую минуту.
      Лорд Саксенден пробурчал нечто невнятное. Глаза его словно подернулись льдом.
      - Словом, я хотела просить вас прекратить эту историю. Власть у вас для этого есть, я знаю.
      - Власть? Ни малейшей... Никакой.
      Джин улыбнулась:
      - Конечно, у вас есть власть. Это же каждый знает. Для меня это страшно важно.
      - Но тогда, в Липпингхолле, вы не были помолвлены?
      - Нет.
      - Все это так внезапно.
      - Может ли помолвка не быть внезапной?
      Джин, вероятно, не поняла, как подействовало ее сообщение на человека, которому за пятьдесят и который вошел в комнату с надеждой, пусть даже неясной, что произвел впечатление на молодую девушку. Но Джин поняла, что она не та, за кого он ее принимал, и что он не тот, за кого принимала его она. Лицо пэра приняло осторожное и учтивое выражение.
      "Он поупрямей, чем я думала", - решила Джин и, переменив тон, холодно сказала:
      - В конце концов, капитан Черрел - кавалер ордена "За боевые заслуги" и один из вас. Англичане не оставляют друг друга в беде, не так ли? Особенно когда они учились в одной школе.
      Это поразительно меткое замечание в момент, когда рушились все иллюзии, произвело должное впечатление на того, кого прозвали Бантамским петухом.
      - Вот как? - удивился он. - Он тоже из Хэрроу?
      - Да. И вы знаете, как ему досталось в экспедиции. Динни читала вам его дневник.
      Красное лицо лорда побагровело, и он сказал с неожиданным раздражением:
      - Вы, молодые девушки, видимо, полагаете, что у меня, только одна забота - вмешиваться в дела, к которым я не имею касательства. Выдачей преступников занимается юстиция.
      Джин взглянула на него из-под ресниц, и несчастный пэр заерзал на стуле с таким видом, словно вознамерился втянуть голову в плечи.
      - Что я могу? - проворчал он. - Меня не послушают.
      - А вы попробуйте, - отрезала Джин. - Есть люди, которых всегда слушают.
      Глаза лорда Саксендена чуть-чуть выкатились.
      - Вы говорите, у него шрам? Где?
      Джин закатала левый рукав:
      - Вот отсюда и до сих пор. Он выстрелил, когда этот человек бросился на него вторично.
      - Гм-м...
      Не сводя глаз с руки девушки, он повторил это глубокомысленное замечание. Оба умолкли. Наконец Джин в упор спросила:
      - Вы хотели бы, чтобы вас выдали, лорд Саксенден?
      Он сделал нетерпеливый жест:
      - Это дело официальное, юная леди.
      Джин опять посмотрела на него:
      - Значит, правда, что ни в каком случае ни на кого нельзя повлиять?
      Пэр рассмеялся.
      - Приходите позавтракать со мной в ресторан "Пьемонт" послезавтра, нет, через два дня, и я сообщу вам, удалось ли мне что-нибудь сделать.
      Джин умела останавливаться вовремя: на приходских собраниях она никогда не говорила дольше, чем нужно. Она протянула лорду руку:
      - Я вам так признательна. В час тридцать?
      Лорд Саксенден растерянно кивнул. В этой девушке была прямота, которая импонировала тому, чье существование протекало среди государственных деятелей, блистающих ее отсутствием.
      - До свидания! - сказала Джин.
      - До свидания, мисс Тесбери. Желаю счастья.
      - Благодарю. Это будет зависеть от вас. Не так ли?
      И, прежде чем Пэр успел ответить, она уже была за дверью. Джин шла обратно, не испытывая ни малейшего смятения, мысль ее работала четко и ясно: она не привыкла полагаться на других, когда нужно устраивать собственные дела. Сегодня же вечером она должна повидать Хьюберта. Вернувшись домой, девушка прошла к телефону и вызвала "Кофейню".
      - Ты, Хьюберт? Говорит Джин.
      - Слушаю, дорогая.
      - Приходи сюда после обеда. Нужно повидаться.
      - К девяти?
      - Да. Привет. Все.
      И Джин повесила трубку.
      Пора было идти переодеваться, но девушка немного помедлила, словно подтверждая свое сходство с тигрицей. Она и в самом деле казалась воплощением юности, крадущейся навстречу своему будущему. Гибкая, упорная, цепкая, она чувствовала себя как дома в изысканно стильной гостиной Флер и оставалась не менее чуждой ее атмосфере, чем настоящая тигрица.
      Всякий обед, на котором одни сотрапезники чем-то серьезно встревожены, а другие об этом знают, вызывает у присутствующих желание свести разговор к самым общим темам. О Ферзе никто не вспомнил, и Эдриен ушел сразу же после кофе. Динни проводила его до дверей:
      - Спокойной ночи, дядя, милый. Я буду спать буквально на чемодане. Такси здесь можно достать немедленно. Обещайте мне, что не будете беспокоиться.
      Эдриен улыбнулся, но вид у него был измученный. Джин перехватила Динни на пороге и выложила ей новости о Хьюберте. Первое, что почувствовала его сестра, было полное отчаяние; затем оно сразу же сменилось пылким негодованием.
      - Какое беспредельное хамство!
      - Да! - подтвердила Джин. - Хьюберт будет с минуты на минуту. Нам надо поговорить наедине.
      - Тогда ступайте в кабинет. Я предупрежу Майкла. Ему следовало бы сделать запрос в палате. Только там сейчас каникулы, и вообще она заседает тогда, когда не надо.
      Джин встретила Хьюберта в холле. Когда он поднялся вместе с ней в кабинет, вдоль стен которого в тисненых переплетах размещалась мудрость трех последних поколений, она усадила жениха в самое покойное кресло Майкла, прыгнула к нему на колени и провела несколько минут, обвив его шею руками и почти не отрываясь от его губ.
      - Хватит, - сказала она, поднимаясь и раскуривая две сигареты - ему и себе. - Из этой затеи с твоей выдачей, Хьюберт, ничего не выйдет.
      - Но предположим, что выйдет...
      - Не выйдет. А если выйдет, тем больше у нас оснований немедленно пожениться.
      - Девочка моя милая, я не могу это сделать.
      - Должен. Или ты думаешь, что тебя выдадут, - это, разумеется, абсурд, - а я останусь? Нет, я поеду с тобой тем же пароходом - как жена или не жена, неважно.
      Хьюберт поднял на нее глаза:
      - Ты - чудо! Но...
      - Знаю, знаю: твой отец, твое рыцарство, твое желание сделать меня несчастной ради моей же пользы и так далее! Я видела твоего дядю Хилери. Он готов нас обвенчать. А ведь он священник и человек с опытом. Теперь слушай. Я расскажу ему о новом повороте дела, и если он все-таки согласится, мы венчаемся. Завтра утром идем к нему.
      - Но...
      - Опять "но"? Ему-то уж ты можешь доверять. Он, по-моему, настоящий человек.
      - Да, - подтвердил Хьюберт. - Второго такого нет.
      - Вот и прекрасно. Значит, договорились. Теперь опять можно целоваться.
      Джин снова уселась к жениху на колени, и, если бы не ее острый слух, их и застали бы в таком положении. Однако, когда Динни открыла дверь. Джин уже разглядывала висевшую на стене "Белую обезьяну", а Хьюберт вытаскивал портсигар.
      - Замечательная обезьяна! - воскликнула Джин. - Динни, мы венчаемся, несмотря на эту новую ерунду, если только ваш дядя Хилери не раздумает. Пойдешь к нему утром с нами?
      Динни посмотрела на Хьюберта. Тот встал.
      - Она безнадежна, - объявил он. - Я ничего не могу с ней поделать.
      - И без нее - тоже. Ты только вообрази, Динни! Он думал, что я не поеду с ним, если случится самое худшее и его выдадут. Честное слово, мужчины ужасно похожи на детей.
      - Я очень рада.
      - Все зависит от дяди Хилери, - сказал Хьюберт. - Ты понимаешь это, Джин?
      - Да. Он опытней нас в жизни. Как скажет, так и сделаем. Динни, отвернись. Я поцелую Хьюберта на прощанье, - ему пора.
      Динни отвернулась.
      - Ну, все, - сказала Джин.
      Они спустились вниз, и вскоре после этого девушки отправились спать. Их комнаты располагались рядом и были обставлены с присущим Флер вкусом. Подруги немного поговорили, расцеловались и разошлись. Динни неторопливо стала раздеваться.
      В домах, окружающих тихую площадь, светились лишь немногие окна: здесь жили преимущественно члены парламента, которые сейчас разъехались на каникулы. Ветер не колыхал темные ветви деревьев; сквозь открытое окно воздух вливался в комнату Динни, не принося с собой ночного покоя, и шум большого города не давал утихнуть звенящим впечатлениям этого долгого дня.
      "Я бы не могла жить вместе с Джин", - подумала Динни, но тут же, справедливости ради, прибавила: "А Хьюберт может. Ему именно это и нужно". Девушка скорбно усмехнулась. Что еще остается делать, раз тебя выжили? Она лежала в постели, размышляя о тревоге и отчаянии Эдриена, о Диане и об этом несчастном - ее муже, жаждущем ее и отрезанном от нее, отрезанном от всех. В темноте Динни чудились его пляшущие зрачки, горящий и напряженный взгляд - глаза человека, который истосковался по семье, по покою и не находит ни того, ни другого. Девушка с головой укрылась одеялом и, чтобы успокоиться, принялась повторять про себя детскую песенку:
      Упрямица Мери, глазам я не верю:
      Уже расцветает твой сад.
      И мак, и ромашка, и белая кашка
      На клумбах, качаясь, стоят.
      XIX
      Если бы, проникнув в душу Хилери Черрела, викария прихода святого Августина в Лугах, вы исследовали ее тайники, скрытые под внешним обликом, словами и жестами, то оказалось бы, что он по существу не верит в полезность своей самоотверженной деятельности. Но у него в крови была потребность чему-то служить - служить так, как служат все, кто рожден руководить и возглавлять. Подобно сеттеру, который без всякой предварительной тренировки берет след, как только его выведут на прогулку, или догу, который сразу же пускается за лошадью, как только хозяин выезжает верхом, Хилери, отпрыск рода, на протяжении многих поколений руководившего различными областями социальной жизни, инстинктивно стремился изматывать себя, вечно кем-то распоряжаясь, что-то возглавляя, трудясь для ближних и не надеясь на то, что в своей общественной и пастырской деятельности ему удастся сделать больше, чем требует от него долг. В век, когда все поставлено под сомнение и каждого из нас непреодолимо тянет посмеяться над кастой и традициями, Хилери олицетворял старый порядок вещей, поколение, приученное влачить свою ношу не потому, что это полезно для других или выгодно для себя, а потому что отказ от этого равносилен дезертирству. Хилери никогда не приходила в голову мысль оправдывать или объяснять то служение или, вернее, рабство, на которые были обречены и он сам, и его отец дипломат, и его дядя епископ, и его братья - солдат, хранитель музея и судья (Лайонел только что получил назначение). Он полагал, что все они просто обязаны тянуть лямку. Кроме того, профессия каждого из них давала им известные преимущества, о которых он не забывал, хотя в глубине души и догадывался, что последние существуют скорее на словах, чем на деле.
      На следующий день после возвращения Ферза Хилери просматривал свою обширную почту, когда около половины десятого утра Эдриен вошел в его довольно убогий кабинет. У Эдриена было немало друзей-мужчин, но лишь один Хилери до конца понимал его положение и считался с его переживаниями. Разница между братьями составляла всего два года, в детстве они крепко дружили; оба были альпинистами и еще в довоенные времена привыкли делить вдвоем трудности опасных восхождений и еще более опасных спусков; оба побывали на войне - Хилери во Франции как полковой капеллан, Эдриен, владевший арабским языком, - на Востоке как офицер связи; оба обладали совершенно разными темпераментами, что всегда способствует прочности дружеских чувств; оба не отличались склонностью к долгим душевным излияниям и поэтому немедленно перешли к делу.
      - Что нового? - спросил Хилери.
      - Звонила Диана. Говорит, что все тихо. Но рано или поздно напряжение, которое он испытывает, находясь под одной крышей с Дианой, сломит его. Сейчас с него еще довольно сознания, что он свободен и вернулся домой, но больше чем на неделю этого не хватит. Я поеду, поговорю в лечебнице, но там скажут только то, что мы и сами знаем.
      - Прости, старина, но полезней всего ему была бы нормальная жизнь с нею.
      Лицо Эдриена дрогнуло.
      - Хилери, это выше человеческих сил. В таких отношениях есть что-то невыразимо жестокое. Нельзя требовать их от женщины...
      - Если только бедняга не выздоровел окончательно.
      - Решать не ему, не тебе, не мне, а ей. Но такого никто не вынесет. Не забывай, через какие муки она прошла, пока он не попал в лечебницу. Его нужно как-нибудь удалить, Хилери.
      - Проще ей самой поискать себе пристанище.
      - Никто, кроме меня, ей его не предоставит, а это самый верный способ опять свести его с ума.
      - Если ее не пугают наши условия, мы можем взять ее к себе, - сказал Хилери.
      - А детей?
      - Распихаем куда-нибудь. Но он вряд ли выдержит, оставшись один, без всякого дела. Работать он в состоянии?