- Саксенден, не хотите ли вы с Бентуортом сыграть в бридж?
      При этих словах тетя Уилмет и леди Хенриет автоматически поднялись с дивана, где вполголоса расходились во мнениях, и проследовали туда, где им предстояло заниматься тем же самым весь остаток вечера. Помещик и Саксенден двинулись за ними.
      Джин Тесбери скорчила гримаску:
      - Вы не находите, что любители бриджа как бы обрастают плесенью?
      - Еще один стол? - спросил сэр Лоренс. - Эдриен? Нет? Вы, профессор?
      - Пожалуй, нет, сэр Лоренс.
      - Флер, значит, вы со мной против Эм и Чарлза. Все решено. Идем.
      - На дяде Лоренсе плесени не видно, - тихо отпарировала Динни. - А, профессор! Вы знакомы с мисс Тесбери?
      Халлорсен поклонился.
      - Изумительный вечер! - воскликнул молодой Тесбери, подходя к Динни с другой стороны. - Не прогуляться ли нам?
      - Майкл, мы идем гулять, - объявила, поднимаясь, Динни.
      Вечер был в самом деле изумительный. Листва вязов и каменных дубов застыла в неподвижном темном воздухе. Звезды сверкали, как бриллианты, роса еще не выпала. Только нагнувшись к цветам, можно было их различить. Каждый звук - и уханье совы, доносившееся с реки, и мимолетное гуденье майского жука - казался отчетливым и одиноким. Освещенный дом смутно вырисовывался в теплом воздухе сквозь подстриженные кипарисы.
      Динни с моряком ушли вперед.
      - Только в такие вечера и постигаешь план творца, - заговорил Ален. Мой родитель - чудесный старик, но его проповеди способны убить веру в ком угодно. А у вас она еще осталась?
      - Вы имеете в виду веру в бога? - переспросила Динни. - Д-да. Но я его себе не представляю.
      - Не кажется ли вам, что о нем можно думать лишь тогда, когда ты одинок и вокруг тебя простор?
      - Когда-то я испытывала душевное волнение даже в церкви.
      - По-моему, одних эмоций человеку мало. Хочется еще охватить разумом тот беспредельный акт творения, который совершается в беспредельном молчании. Вечное движение и в то же время вечный покой! Этот американец, кажется, неплохой парень.
      - Вы беседовали с ним о родственной любви?
      - Я приберег эту тему для вас. У нас ведь еще при Анне был общий пра-пра-пра-прадед. В нашем доме висит его портрет в парике, правда ужасный. Так что родственные узы налицо. Дело за любовью, но она придет.
      - Придет ли? Родственные узы обычно ее исключают - и между людьми, и между народами. Они подчеркивают не столько сходство, сколько различие.
      - Вы намекаете на американцев?
      Динни утвердительно кивнула.
      - Что бы мне ни говорили, - возразил моряк, - одно для меня бесспорно: лучше иметь под боком американца, чем любого другого иноземца. Скажу больше - это мнение всего флота.
      - Не потому ли, что у нас с ними общий язык?
      - Нет. Но у нас общая закваска и общий взгляд на вещи.
      - Это распространяется только на англо-американцев?
      - В любом случае все зависит от того, каков сам американец, - даже когда дело идет о людях голландского или скандинавского происхождения, как этот Халлорсен. Мы ведь и сами из той же породы, что они.
      - А германо-американцев вы к ней не относите?
      - Отношу, но лишь в некоторой степени. Вспомните, какой, формы голова у немцев. По существу они центрально - или восточноевропейцы.
      - Вам бы лучше поговорить с моим дядей Эдриеном.
      - Это такой высокий с козлиной бородкой? У него симпатичное лицо.
      - Он чудесный, - подтвердила Динни. - Мы отбились от остальных, и роса уже падает.
      - Еще минутку. То, что я сказал за обедом, сказано совершенно серьезно. Вы - мой идеал, и, надеюсь, мне разрешат следовать за ним?
      Динни покраснела и сделала реверанс:
      - Юный сэр, вы мне льстите. Спешу напомнить вам, что ваше благородное ремесло...
      - Вы бываете когда-нибудь серьезной?
      - Не часто - особенно когда падает роса.
      Ален сжал ей руку:
      - Ладно. В один прекрасный день станете... И причиной этому буду я.
      Динни слегка ответила на его пожатие, высвободила руку и пошла дальше.
      - Эта аллея - словно коридор. Вам по вкусу такое сравнение? Оно многим нравится.
      - Прелестная родственница, я буду думать о вас день и ночь. Не утруждайте себя ответом, - сказал молодой Тесбери и распахнул перед ней балконную дверь.
      Сесили Масхем сидела за роялем, рядом с ней стоял Майкл.
      Динни подошла к нему:
      - Я отправляюсь в гостиную Флер, Майкл. Не покажешь ли лорду Саксендену, где она находится. Буду ждать до двенадцати, потом пойду спать. А пока что подберу отрывки, которые надо ему прочесть.
      - Все будет сделано, Динни. Доведу его до самого порога. Желаю успеха!
      Достав дневник, Динни распахнула окно маленькой гостиной и уселась выбирать отрывки. Было уже половина одиннадцатого. Ни один звук не отвлекал девушку. Она выбрала шесть довольно длинных отрывков, которые, на ее взгляд, доказывали невыполнимость задачи, стоявшей перед ее братом. Затем закурила сигарету, высунулась из окна и стала ждать.
      Вечер был такой же изумительный, как и раньше, но сейчас Динни воспринимала его гораздо острее. Вечное движение в вечном покое? Если бог существует, он, видимо, избегает непосредственного вмешательства в дела смертных. Да и зачем ему вмешиваться? Внял ли он крику зайца, подстреленного Саксенденом, и содрогнулся ли? Увидел ли бог, как пальцы Алена сжали ее руку? Улыбнулся ли он? Послал ли он ангела с хинином к Хьюберту, когда тот, сраженный лихорадкой, лежал в боливийских джунглях, слушая, как вопят болотные птицы? Если бы миллиарды лет тому назад вон та звезда погасла и повисла в космосе холодной черной массой, записал ли бы это бог на своей манжете? Внизу - мириады мириадов листьев и былинок, сплетающих ткань непроглядной мглы; вверху - мириады мириадов звезд, излучающих свет, который помогает глазам Динни ощущать тьму. И все это порождено бесконечным движением в бесконечном покое, все это - частица бога. Сама она, Динни; и дымок ее сигареты; и жасмин, до которого рукой подать и цвет которого неразличим; и работа ее мозга, заключающего, что этот цвет - не желтый; и собака, лающая так далеко, что звук кажется ниточкой - потяни за нее и схватишь рукой тишину, - все, все имеет свое далекое, беспредельное, всеобъемлющее, непостижимое назначение, все исходит от бога.
      Динни вздрогнула и отошла от окна. Села в кресло, положила дневник на колени и оглядела комнату. Чувствуется вкус Флер. Здесь все преобразилось - тон ковра выбран удачно, свет мягко затенен и, не раздражая глаз, падает на платье цвета морской волны и покоящиеся на дневнике руки Динни. Долгий день утомил девушку. Она откинула голову и сонно уставилась на лепных купидонов, украшающих карниз, которым какая-то из предшествующих леди Монт распорядилась обвести комнату. Толстенькие забавные создания. Они скованы цепью из роз и обречены вечно разглядывать спину соседа, к которому так и не могут приблизиться. Пробегают розовые миги, пробегают... Веки Динни опустились, рот приоткрылся. Девушка спала. А свет, скользя по лицу, волосам и шее уснувшей, нескромно обнаруживал их небрежную прелесть, наводящую на мысль о тех подлинно английских итальянках, которых писал Боттичелли. Густая прядка подстриженных волос сбилась на лоб, на полуоткрытых губах мелькала улыбка; тень ресниц, чуть более темных, чем брови, трепетала на щеках, казавшихся прозрачными; в такт зыбким снам морщился и вздрагивал нос, словно посмеиваясь над тем, что он немножко вздернут. Казалось, довольно самого легкого прикосновения, чтобы сорвать запрокинутую головку с белого стебелька шеи...
      Внезапно голова выпрямилась. Посередине комнаты, строго глядя на девушку немигающими голубыми глазами, стоял тот, кого называли Бантамский петух.
      - Простите, - извинился он. - Вы славно вздремнули.
      - Мне снились сладкие пирожки, - сказала Динни. - Очень любезно, что вы пришли, хотя сейчас уже, наверное, поздно.
      - Семь склянок. Надеюсь, вы не долго? Не возражаете, если закурю трубку?
      Пэр уселся на диван напротив Динни и стал набивать трубку. У него был вид человека, который ждет, что ему все выложат, а он возьмет и оставит свое мнение при себе. В эту минуту Динни особенно отчетливо поняла, как вершатся государственные дела. "Все ясно, - думала она. - Он оказывает услугу, не надеясь на плату. Работа Джин!" Никто - ни сама Динни, ни любая другая женщина не смогла бы определить, что испытывала сейчас девушка - то ли признательность к Тигрице за то, что та отвлекла внимание пэра на себя, то ли известную ревность по отношению к ней. Как бы то ни было, сердце Динни усиленно забилось, и она начала читать быстро и сухо. Прочла три отрывка, потом взглянула на Саксендена. Лицо его, - если не считать посасывающих трубку губ, - было похоже на раскрашенное деревянное изваяние. Глаза по-прежнему смотрели на Динни с любопытством, к которому теперь примешивалась легкая неприязнь, словно он думал: "Эта девица хочет, чтобы я расчувствовался. Слишком поздно".
      Испытывая все возрастающую ненависть к взятой на себя задаче, Динни поспешила продолжить чтение. Четвертый отрывок был самым душераздирающим из всех, кроме последнего, - по крайней мере для самой Динни. Когда она кончила, голос ее слегка дрожал.
      - Это уж он хватил! - сказал лорд Саксенден. - У мулов, знаете ли, никаких чувств не бывает. Просто бессловесная скотина.
      Гнев Динни нарастал. Она больше не могла смотреть на Саксендена и стала читать дальше. Теперь, излагая этот мучительный рассказ, впервые произнесенный вслух, она дала себе волю. Она кончила, задыхаясь, вся дрожа, силясь, чтобы голос не изменил ей. Подбородок лорда Саксендена опирался на ладонь. Пэр спал.
      Динни стояла, глядя на него так, как незадолго до того он сам смотрел на нее. Был момент, когда она чуть не выбила у него руку из-под головы. Ее спасло чувство юмора. Взирая на Саксендена, словно Венера с картины Боттичелли на Марса, девушка вырвала листок из блокнота, лежавшего на бюро Флер, написала: "Страшно сожалею, что утомила вас", - и с предельной осторожностью положила записку на колени пэру. Свернула дневник, подкралась к двери, открыла ее и оглянулась. До нее донеслись слабые звуки, которым суждено было вскоре перейти в храп. "Взываешь к его чувствам, а он спит, - подумала она. - Вот так же и войну выиграл".
      Динни повернулась и увидела профессора Халлорсена.
      XI
      У Динни перехватило дыхание, когда она заметила, что глаза Халлорсена устремлены поверх ее головы на спящего пэра. Что он подумает о ней, видя, как она крадучись уходит в полночь из маленькой уединенной гостиной от влиятельного человека? Американец опять строго уставился на нее. И в ужасе от мысли, что сейчас он скажет: "Простите!" - и разбудит спящего, она прижала к себе дневник, поднесла палец к губам, шепнула: "Не будите бэби!" - и скользнула в темноту коридора.
      У себя в комнате Динни досыта нахохоталась, затем уселась и попыталась разобраться в своих впечатлениях. Известно, какой репутацией пользуются титулованные особы в демократических странах. Халлорсен, видимо, предположил самое худшее. Но девушка полностью воздавала ему должное: что бы он ни подумал, дальше него это не пойдет. При всех своих недостатках он - человек крупный. Однако она уже представляла себе, как утром за завтраком он сурово скажет ей: "Восхищаюсь вами, мисс Черрел, вы превосходно выглядите". Динни подосадовала на себя за то, что так плохо ведет дела Хьюберта, и легла. Спала плохо, проснулась усталая и бледная и завтракала у себя наверху.
      Когда в поместье бывают гости, дни удивительно похожи один на другой. Мужчины надевают все те же гольфы и пестрые галстуки, едят все те же завтраки, постукивают все по тому же барометру, курят все те же трубки и стреляют все тех же птиц. Собаки виляют все теми же хвостами, делают все ту же стойку в тех же неожиданных местах, заливаются тем же сдавленным лаем и гоняют тех же голубей на тех же лужайках. Дамы все так же завтракают в постели или за общим столом, сыплют те же соли в те же ванны, бродят по тому же парку, болтают о тех же знакомых с той же привычной недоброжелательностью, хотя каждая, разумеется, страшно их любит, сосредоточенно склоняются над теми же грядками с тем же неизменным пристрастием к портулаку, играют в тот же крокет или теннис с тем же писком, пишут те же письма, чтобы опровергнуть те же слухи или заказать ту же старинную мебель, расходятся в тех же мнениях и соглашаются с теми же расхождениями. Слуги все так же остаются невидимыми за исключением все тех же определенных моментов жизни. В доме стоит все тот же смешанный запах цветов, табака, книг и диванных подушек.
      Динни написала брату письмо, где, ни словом не упомянув о Халлорсене, Саксендене и Тесбери, весело болтала о тете Эм, Босуэле-и-Джонсоне, дяде Эдриене, леди Хенриет и просила Хьюберта приехать за ней на машине. В полдень явилась трать в теннис Тесбери; поэтому до конца охоты Динни не видела ни лорда Саксендена, ни американца. Однако за чаем, восседая на углу стола, тот, кого прозвали Бантамским петухом, окинул ее таким долгим и странным взглядом, что девушка поняла: он ей не простил. Она постаралась сделать вид, что ничего не заметила, но сердце у нее упало. Пока что, видимо, она принесла Хьюберту только вред. "Напущу-ка на него Джин", - подумала она и пошла разыскивать Тигрицу. По дороге наткнулась на Халлорсена, немедленно решила вернуть утраченные позиции и заговорила:
      - Появись вы вчера чуточку раньше, профессор Халлорсен, вы бы услышали, как я читала отрывки из дневника моего брага лорду Саксендену. Вам это было бы полезней, чем ему.
      Лицо Халлорсена прояснилось.
      - Вот оно что! - воскликнул он. - А я-то удивлялся, какое снотворное вы подсунули бедному лорду!
      - Я подготавливала его к вашей книге. Пошлете ему экземпляр?
      - По-моему, не стоит, мисс Черрел. Я ведь не так уж сильно заинтересован в его здоровье. По мне, пусть совсем не спит. Меня не устраивает человек, который способен заснуть, слушая вас. Чем вообще занимается этот ваш лорд?
      - Чем он занимается? Он из тех, кого у вас как будто называют "важными шишками". Не знаю, в какой именно области, но мой отец утверждает, что с Саксенденом считаются. Надеюсь, вы сегодня снова утерли ему нос?
      Чем основательнее вы это проделаете, тем больше у брата шансов вернуть себе положение, которое он утратил из-за вашей экспедиции.
      - В самом деле? Разве личные отношения влияют у вас на такие дела?
      - А у вас разве нет?
      - Увы, да. Но я предполагал, что в старых странах для этого слишком прочные традиции.
      - Ну, мы-то, конечно, никогда не сознаемся, что личные отношения могут влиять на дела.
      Халлорсен улыбнулся:
      - Удивительно, почему весь мир устроен на один манер. Америка понравилась бы вам, мисс Черрел. Я был бы счастлив показать ее вам.
      Он говорил так, словно Америка была антикварной вещью, лежащей у него в чемодане, и Динни заколебалась, как истолковать его последнюю реплику - то ли придать ей невероятно огромное значение, то ли никакого. Затем, взглянув Халлорсену в лицо, поняла, что он имел в виду первое, и, выпустив коготки, отпарировала:
      - Благодарю, однако вы все еще мой враг.
      Халлорсен протянул ей руку, но Динни отступила.
      - Мисс Черрел, я сделаю все возможное, чтобы опровергнуть то отрицательное мнение, которое сложилось у вас обо мне. Я ваш самый покорный слуга и надеюсь, что мне еще посчастливится стать для вас чем-то большим.
      Он выглядел страшно высоким, красивым, здоровым, и это возмущало
      Динни.
      - Профессор, не следует ничего воспринимать слишком серьезно: это приводит к разочарованиям. А теперь простите, - я должна разыскать мисс Тесбери.
      С этими словами она ускользнула. Смешно! Трогательно! Лестно! Отвратительно! Это какое-то безумие! Что бы человек ни задумал, все идет вкривь и вкось, безнадежно запутывается. В конце концов, разумнее всего положиться на случай.
      Джин Тесбери, только что закончив партию с Сесили Масхем, снимала с волос сетку.
      - Идем пить чай, - объявила Динни. - Лорд Саксенден тоскует по вас.
      Однако в дверях комнаты, где был сервирован чай, ее задержал сэр Лоренс, который сказал, что за эти дни еще ни разу не поговорил с ней, и позвал к себе в кабинет взглянуть на миниатюры.
      - Моя коллекция национальных типов. Все женщины мира, как видишь: француженка, немка, итальянка, голландка, американка, испанка, русская. Не хватает только тебя. Не согласишься ли попозировать одному молодому человеку?
      - Я?
      - Ты.
      - Почему я?
      - Потому что, - ответил сэр Лоренс, рассматривая племянницу через монокль, - твой тип - ключ к разгадке английской леди, а я коллекционирую такие, которые выявляют различие между национальными культурами.
      - Это звучит страшно интригующе.
      - Взгляни-ка на эту. Вот французская культура в чистом виде: быстрота восприятия, остроумие, трудолюбие, эстетизм, но не эмоциональный, а интеллектуальный, отсутствие юмора, условная, чисто внешняя сентиментальность, склонность к стяжательству, - обрати внимание на глаза, чувство формы, неоригинальность, четкое, но узкое мировоззрение, никакой мечтательности, темперамент пылкий, но легко подавляемый. Весь облик гармоничный, с отчетливыми гранями. А вот редкий тип американки, первоклассный образец национальной культуры. Заметь, какой взгляд - словно у нее во рту лакомый кусочек и она об этом знает. В глазах запрятана целая батарея. Она ее пускает в ход, но непременно с соблюдением приличий. Прекрасно сохранится до глубокой старости. Хороший вкус, знаний порядочно, системы мало. Теперь взгляни на эту немку. Эмоционально менее сдержанна, чем предыдущие, чувства формы тоже меньше, но совестлива, старательна, обладает острым чувством долга. Вкуса мало. Не лишена довольно неуклюжего юмора. Если не примет мер - растолстеет. Полна сентиментальности и в то же время здравого смысла. Во всех отношениях восприимчивее двух первых. Может быть, это и не самый типичный образец. Другого достать не удалось. А вот итальянка, моя любимая. Интересная, не правда ли? Великолепная отделка снаружи, а внутри что-то дикое, вернее сказать - естественное. Словом, с изяществом носит красивую маску, которая легко с нее спадает. Знает, чего хочет, - пожалуй, слишком ясно знает. Если может, добивается этого сама; если не может, добивается того, чего хочет кто-то другой. Поэтична лишь там, где задеты ее переживания. Чувствует остро - ив семейных делах, и во всех прочих. Не закрывает глаза на опасность, смела до безрассудства, но легко теряет равновесие. Вкус имеет тонкий, но способна на крупные промахи. Любовью к природе не отличается. В интеллектуальном плане решительна, но не предприимчива и не любознательна. А здесь, - сказал сэр Лоренс, неожиданно оборачиваясь к Динни, я повешу милый моему сердцу образец англичанки. Хочешь послушать - какой?
      - Караул!
      - Не бойся. Личностей касаться не буду. Здесь налицо застенчивость, развитая и подавленная до такой степени, что превратилась в беззастенчивость. Для этой леди собственная личность - самый назойливый и непрошеный гость. Мы наблюдаем в ней чувство не лишенного остроты юмора, которое ориентирует и несколько стерилизует все остальные. Нас поражает облик, свидетельствующий о призвании не к семейной жизни, а, я бы сказал, к общественной, социальной деятельности, - особенность, не свойственная вышерассмотренным типам. Мы обнаруживаем в нем некоторую прозрачность, словно воздух и туман попали в организм. Мы приходим к выводу, что данному типу недостает целенаправленности - целенаправленности в образовании, деятельности, мышлении, суждениях, хотя решимость наличествует в полной мере. Чувства развиты не слишком сильно; на эстетические эмоции гораздо энергичнее воздействуют естественные, чем искусственные возбудители. Отсутствуют - восприимчивость немки, определенность француженки, индивидуальное своеобразие и двойственность итальянки, дисциплинированное обаяние американки. Зато есть нечто особое, - слово, моя дорогая, подбери сама, - за что я страшно хочу включить тебя в мою коллекцию образцов национальных культур.
      - Но я же нисколько не культурна, дядя Лоренс!
      - Я употребляю это дьявольское слово лишь за неимением лучшего. Под культурой я подразумеваю не образованность, но тот отпечаток, который налагают на нас происхождение плюс воспитание, если оба эти фактора рассматривать совокупно. Получи эта француженка твое воспитание, Динни, она все-таки не была бы похожа на тебя, равно как и ты, получив ее воспитание, не была бы похожа на нее. Теперь погляди на эту русскую довоенных лет. Тип более расплывчатый и неопределенный, чем у всех остальных. Я отыскал ее на Каледонском рынке. Эта женщина, по всей видимости, стремилась глубоко входить во все и никогда ничему не отдавалась надолго. Держу пари, что она не шла, а бежала по жизни, да и теперь еще бежит, если уцелела, причем это отнимает у нее гораздо меньше сил, чем отняло бы у тебя. Судя по ее лицу, она изведала больше эмоций и была ими опустошена меньше, чем остальные. А вот моя испанка, может быть, самый интересный экземпляр коллекции. Это женщина, воспитанная вдали от мужчин. Подозреваю, что такой тип встречается все реже. В ней есть свежесть отпечаток монастыря, мало любопытства и энергии, масса гордости, почти никакого тщеславия; она сокрушительна в своих страстях, - ты не находишь? - и столковаться с ней трудно. Ну, Динни, будешь позировать моему молодому человеку?
      - Разумеется, если вам этого в самом деле хочется.
      - В самом деле. Коллекция - моя слабость. Я все устрою. Он может приехать к вам в Кондафорд. А теперь мне пора обратно. Нужно проводить Бантама. Ты уже сделала ему предложение?
      - Вчера я вогнала его в сон, читая ему дневник Хьюберта. Он меня просто ненавидит. Не смею ни о чем его просить. Дядя Лоренс, он действительно важная шишка?
      Сэр Лоренс с таинственным видом кивнул и сказал:
      - Бантам - идеальный общественный деятель. Практически не способен ни к каким чувствам: все, что он чувствует, неизменно связано с Бантамом. Такого нельзя раздавить: он всегда выскользнет и окажется наверху. Не человек, а резина. Притом он нужен государству. Кто же воссядет в сонме сильных, если мы все окажемся тонкокожими? Эти же люди - непробиваемые, Динни. У них не только лбы - все медное. Значит, ты даром потратила время?
      - Думаю, что теперь у меня есть в запасе другой выход.
      - Вот и прекрасно. Халлорсен тоже уезжает. Этот парень мне нравится. Типичный американец, но крепок как дуб.
      Сэр Лоренс расстался с племянницей, и Динни, не испытывая желания встречаться ни с "резиной", ни с "дубом", ушла в свою комнату.
      На следующий день в десять часов утра Липпингхолл опустел с той быстротой, с какою всегда происходит разъезд гостей из загородного дома. Флер и Майкл увезли в своей машине в Лондон Эдриена и Диану. Масхемы уехали поездом. Помещик и леди Хенриет отбыли на автомобиле в свою Нортгемптонскую резиденцию. Остались лишь Динии и тетя Уилмет, но Тесбери обещали прийти к завтраку и привести с собой отца.
      - Он милый, Динни, - сказала леди Монт. - Старая школа. Очень изысканный. Вы'оваривает слова так протяжно: "Нико'да-a, все'да-a". Жаль, что они бедны. Джин - изумительна. Ты не находишь?
      - Джин чуточку пугает меня, тетя Эм, - она чересчур хорошо знает, чего хочет.
      - Очень забавно ко'o-нибудь сватать, - отозвалась тетка. - Я так давно нико'о не сватала. Интересно, что мне скажут Кон и твоя мать. Теперь буду плохо спать по ночам.
      - Сперва уговорите Хьюберта, тетя;
      - Я все'да любила Хьюберта, - лицом он настоящий Черрел. А ты нет, Динни. Не понимаю, откуда у тебя такая кожа. И потом, он такой интересный, ко'да сидит на лошади. У ко'о он заказывает себе бриджи?
      - По-моему, он донашивает последнюю военную пару, тетя.
      - И у не'о все'да такие приятные длинные жилеты. Теперь носят короткие полосатые. Они превращают мужчину в како'о-то коротышку. Я пошлю е'о вместе с Джин осматривать грядки. Портулак - самый удобный предлог, ко'да нужно свести людей. А-а! Вон Босуэл-и-Джонсон. Он мне нужен.
      Хьюберт приехал в первом часу и чуть ли не сразу же объявил:
      - Я раздумал публиковать дневник, Динни. Выставлять свои раны напоказ - это слишком мерзко.
      Радуясь, что не успела предпринять никаких шагов, Динни мягко ответила:
      - Вот и хорошо, мой дорогой.
      - Я все взвесил. Если не получу назначения здесь, переведусь в один из суданских полков или в индийскую полицию, - там, я слышал, нужны люди. Буду лишь рад снова уехать из Англии. Кто здесь сейчас?
      - Только дядя Лоренс, тетя Эм и тетя Уилмет. К завтраку придет местный пастор с детьми. Это Тесбери, наши дальние родственники.
      - Вот как? - угрюмо буркнул Хьюберт.
      Динни ожидала прихода Тесбери чуть ли не с раздражением. Однако сразу же выяснилось, что Хьюберт и молодой Тесбери служили по соседству - один в Месопотамии, другой на Персидском заливе. Они обменивались воспоминаниями, когда Хьюберт увидел Джин. Динни заметила, как он бросил на девушку взгляд пристальный и вопросительный - взгляд человека, который подстерег птицу незнакомой породы; затем он отвел глаза, заговорил, засмеялся и опять посмотрел на Джин.
      Тетя Эм подала голос:
      - Хьюберт похудел.
      Пастор вытянул руки, словно желая привлечь всеобщее внимание к своим ныне столь изысканно округлым формам:
      - Сударыня, в его годы мне была свойственна еще большая худоба-а.
      - Мне тоже, - вздохнула леди Монт. - Я была такая же тоненькая, как ты, Динни.
      - Никто из нас не избегнет этого... э-э... незаслуженного приращения объема-а. Взгляните на Джин. Без преувеличения - она гибкая как змея. А через сорок лет... Впрочем, может быть, нынешняя молодежь никогда-а не потолстеет. Они ведь принимают... э-э... меры.
      Во время завтрака за уже сдвинутым столом обе пожилые дамы сидели справа и слева от пастора. Напротив него - сэр Лоренс, напротив Хьюберта - Ален, напротив Джин - Динни.
      - От всего сердца возблагодарим господа, в милости своей ниспославшего нам все эти благословенные дары.
      - Странная милость! - шепнул молодой Тесбери на ухо Динни. - Выходит, убийство тоже благословенно?
      - Сейчас подадут зайца, - сказала девушка. - Я видела, как его подшибли. Он кричал.
      - Лучше уж собачина, чем заяц!
      Динни бросила ему признательный взгляд:
      - Не хотите ли вы с сестрой навестить нас в Кондафорде?
      - Почту за счастье!
      - Когда вам обратно на корабль?
      - У меня еще месяц.
      - Мне кажется, вы любите вашу профессию?
      - Да, - просто ответил он. - Это в крови. У нас а семье все моряки.
      - А у нас все военные.
      - Ваш брат чертовски умен. Страшно рад, что познакомился с ним.
      - Благодарю вас, Блор, не надо, - бросила Динни дворецкому. - Дайте лучше холодную куропатку. Мистер Тесбери тоже съест что-нибудь холодное.
      - Говядины, сэр? Телятины? Куропатку?
      - Куропатку. Благодарю вас.
      - Я однажды видела, как заяц мыл уши, - вставила девушка.
      - Когда у вас такой вид, - сказал молодой Тесбери, - я просто...
      - Какой такой?
      - Ну, словно вас нет.
      - Весьма признательна.
      - Динни, - спросил сэр Лоренс, - кто это сказал, что мир похож на устрицу? А по-моему - на улитку. Как ты считаешь?
      - Я не очень разбираюсь в моллюсках, дядя Лоренс.
      - Твое счастье. Эта брюхокогая пародия на чувство собственного достоинства - единственное осязаемое воплощение американского идеализма. Американцы так стараются ей подражать, что готовы даже употреблять ее в пищу. Стоит американцам от этого отказаться, как они станут реалистами и вступят в Лигу наций. Тогда нам конец.
      Но Динни не слушала, - она наблюдала за лицом Хьюберта. Взгляд его больше не светился тоской, глаза были прикованы к глубоким манящим глазам Джин. Динни вздохнула.
      - Совершенно верно, - подхватил сэр Лоренс. - Мы, к сожалению, не доживем до того дня, когда американцы перестанут подражать улитке и вступят в Лигу наций. В конце концов, - продолжал он, прищурив левый глаз, она создана американцем и представляет собой единственное разумное начинание нашей эпохи. Тем не менее она вызывает непреодолимое отвращение у почитателей другого американца по имени Монро, который умер в тысяча восемьсот тридцать первом году и о котором люди типа СаксенДена никогда не вспоминают без насмешки.
      Выпад, глумленье и грубый пинок.
      Редкие фразы, но как они злобны!..
      Читала ты эту вещь Элроя Флеккера?
      - Да, - ответила пораженная Динни. - Хьюберт цитирует его в дневнике. Я прочла это место лорду Саксендену. Как раз на нем он заснул.
      - Похоже на него. Но не забывай, Динни: Бантам дьявольски хитер и великолепно знает мир, в котором живет. Допускаю, что ты предпочтешь умереть, чем жить в таком мире, но ведь в нем и без того недавно умерло десять миллионов более или менее молодых людей. Не помню, - задумчиво заключил сэр Лоренс, - когда еще за собственным столом меня кормили лучше, чем в последние дни. На твою тетку что-то нашло.
      После завтрака, затеяв партию в крокет - она сама с Аденом Тесбери против его отца и тети Уилмет, Динни стала свидетельницей того, как Джин с Хьюбертом отправились осматривать грядки портулака. Последние тянулись от заброшенного огорода до старого фруктового сада, за которым простирались луга и начинался подъем.
      "Они не ограничатся портулаком", - решила она.
      В самом деле, закончилась уже вторая партия, когда Динни снова увидела их. Они возвращались другой дорогой и были поглощены разговором. "Вот самая быстрая победа, которая когда-либо одержана на свете!" - подумала она, изо всех сил ударив по шару священника.
      - Боже милостивый! - простонал совершенно уничтоженный церковнослужитель.
      Тетя Уилмет, прямая, как гренадер, громогласно изрекла:
      - Черт побери, Динни, ты просто невозможна!..
      Вечером Динни ехала рядом с братом в их открытой машине и молчала, приучая себя к мысли о втором месте, на которое ей, видимо, придется теперь отступить. Она добилась того, на что надеялась, и, несмотря на это, была удручена. До сих пор она занимала в жизни Хьюберта первое место. Девушке потребовалось все ее философское спокойствие, чтобы примириться с улыбкой, то и дело мелькавшей на губах брата.