Флер поставила локти на полированный стол, подперла подбородок руками и наклонилась вперед. В такой позе она выглядела совсем как та девочка, которая разглядывает китайские тени на картине Альфреда Стевенса, доставшейся Флер от отца.
      - Ну, в какой? - спросила она.
      - Он сказал, что пожалел своего палача.
      Ни жена Майкла, ни его отец не шелохнулись. У них только слегка приподнялись брови. Майкл с вызовом в голосе продолжал:
      - Разумеется, это звучит абсурдно, но он сказал, что араб умолял не принуждать его к выстрелу, - он дал обет обратить неверного.
      - Рассказывать об этом членам правления - все равно, что угощать их баснями, - с расстановкой произнес сэр Лоренс.
      - Он и не подумает рассказывать, - заверила свекра Флер. - Он скорей умрет, чем даст себя высмеять.
      - Вот именно! Я упомянул об этом лишь с одной целью - показать, что с Уилфридом все обстояло не так просто, как воображают настоящие саибы.
      - Давно я не слышал ничего более парадоксального, - задумчиво вымолвил сэр Лоренс. - Но от этого Динни не легче.
      - По-моему, я должен еще раз зайти к нему, - сказал Майкл.
      - Самый простой выход для него - немедленно отказаться от членства, заключила Флер.
      И на этом практичном выводе дискуссия оборвалась.
      XXIII
      Любящий обязан уметь одновременно и скрывать и выказывать сочувствие любимому человеку, когда тот попадает в беду. Динни это давалось нелегко. Она рысьими глазами следила, а возлюбленным, ловя случай смягчить его душевную горечь, но он не давал ей возможности к тому, хотя встречались они по-прежнему ежедневно. - Если не считать выражения, появлявшегося у него на лице, когда он предполагал, что его не видят, Уилфрид никак не реагировал на постигшую его трагедию. В течение двух недель, последовавших за дерби, Динни приходила к нему домой, они ездили гулять в сопровождении спаниеля Фоша, но Уилфрид ни разу не упомянул о том, о чем говорил весь официальный и литературный Лондон. Тем не менее через сэра Лоренса девушка узнала, что Уилфриду было предложено явиться на заседание правления Бэртон-клуба и что он ответил отказом от членства. А Майкл, который снова зашел к другу, рассказал ей, что Дезерту известно, какую роль сыграл в его исключении Джек Масхем. Поскольку Уилфрид так непреклонно отказывался поделиться с нею своими переживаниями, она старалась еще бесповоротное, чем он, забыть о чистилище, хотя это стоило ей дорого. Взгляд, брошенный на лицо любимого, нередко причинял ей боль, но она силилась не дать ему прочесть эту боль на ее лице. Между тем Динни терзалась мучительными сомнениями. Права ли она, воздерживаясь от попытки заглянуть ему в сердце? Жизнь давала ей долгий и жестокий урок, поучая ее, что даже настоящая любовь не способна ни проникнуть в глубину душевных ран, ни умастить их. Второй источник ее горестей - молчаливый нажим со стороны семьи, пребывавшей в тревоге и отчаянии, приводил Динни в раздражение, которого она сама стыдилась.
      И тут произошел случай, крайне прискорбный и чреватый последствиями, но все же принесший девушке облегчение хоть тем, что пробил стену молчания.
      Возвращаясь из галереи Тэйта, они поравнялись со ступенями Карлтонхаус-террас. Динни, увлеченная разговором о прерафаэлитах, "сначала ничего не заметила, и только изменившееся лицо Уилфрида заставило ее оглянуться. В двух шагах от них стояли Джек Масхем, приподнявший цилиндр с таким официально бесстрастным видом, как будто он здоровался с кем-то отсутствующим, и черномазый человечек, одновременно со спутником снявший серую фетровую шляпу. Когда Динни с Уилфридом прошли, Масхем отчетливо произнес:
      - Это переходит все границы, Рука Динни инстинктивно рванулась к руке Уилфрида, но было уже поздно. Он повернулся и нагнал их. Динни увидела, как он тронул Масхема за плечо, и оба застыли лицом к лицу в трех ярдах от нее; черномазый человечек остановился сбоку, глядя на них, как терьер смотрит на двух больших, готовых сцепиться псов. Она услышала сдавленный голос Уилфрида:
      - Вы трус и хам, вот вы кто! Затем последовало молчание, показавшееся ей нескончаемым. Ее глаза перебегали с судорожно искаженного лица Уилфрида то на каменное, угрожающее лицо Масхема, то на человечка-терьера, уставившегося на противника. Она услышала, как человечек сказал: "Пойдем, Джек!" - и увидела, как Масхем, вздрогнув всем телом, сжал кулаки и разжал губы:
      - Слышали, Юл? Человечек взял его под руку и потянул в сторону; высокий Масхем повернулся, и оба пошли дальше. Уилфрид присоединился к ней.
      - Трус и хам! - повторял он. - Трус и хам! Слава богу, что я ему все выложил.
      Он поднял голову, перевел дух и бросил:
      - Так оно лучше. Извини, Динни.
      Смятение, овладевшее девушкой, помешало ей ответить. Эта по-первобытному грубая стычка вселила в Динни кошмарный страх, что дело не ограничится только словами. Интуиция также подсказывала ей, что она сама послужила поводом и тайной причиной выходки Масхема. Ей вспомнились слова сэра Лоренса: "Джек убежден, что ты - жертва". Ну и что, если даже так? Неужели этому длинному фланеру, который ненавидит женщин, есть до нее дело? Абсурд! Она услышала, как Уилфрид бормочет:
      - "Переходит границы"! Мог бы, кажется, понять, каково другому!
      - Но, родной мой, если бы мы понимали, каково другому, мы давно уже стали бы ангелами. А он всего лишь член Жокей-клуба.
      - Он сделал все возможное, чтобы выставить меня, и даже сейчас не пожелал воздержаться от хамства!
      - Сердиться должна я, а не ты. Это я заставляю тебя всюду ходить со мной. Что поделаешь? Мне так нравится. Я, дорогой, уже ничего не боюсь. Зачем мне твоя любовь, если ты не хочешь быть со мной откровенным.
      - К чему тревожить тебя тем, чего не изменишь?
      - Я существую для того, чтобы ты меня тревожил. Пожалуйста, очень прошу, тревожь меня!
      - Динни, ты - ангел!
      - Повторяю тебе - нет. У меня в жилах красная кровь.
      - Эта история - как боль в ухе: трясешь, трясешь головой, а оно все болит. Я надеялся покончить с этим, издав "Барса". Не помогло, Динни, скажи, трус я или не трус?
      - Я не любила бы тебя, если бы ты был трусом.
      - Ах, не знаю! Женщины всяких любят.
      - Мы прежде всего ценим в мужчинах смелость. Это же старо, как поговорка. Слушай, я буду откровенной до жестокости. Ответь мне: твои терзания вызваны тем, что ты сомневаешься в своей смелости? Или тем, что в ней сомневаются другие?
      Он горько рассмеялся.
      - Не знаю. Я знаю только одно - меня гложет сомнение.
      Динни взглянула на него:
      - Ох, родной, не страдай! Я так не хочу, чтобы ты страдал.
      Они на секунду остановились, глядя друг другу в глаза, и торговец спичками, которому безденежье не позволяло предаваться духовным терзаниям, предложил:
      - Не угодно ли коробочку, сэр? Хотя этот вечер как-то особенно сблизил Динни с Уилфридом, она вернулась на Маунт-стрит совершенно раздавленная страхом. Она не могла забыть ни выражения лица Масхема, ни его вопроса: "Слышали, Юл?"
      Как глупо бояться! В наши дни такие столкновения-вспышки кончаются всего-навсего удовлетворением в судебном порядке. Но среди ее знакомых именно Масхема труднее всего представить себе в роли истца, взывающего к закону. В холле девушка заметила чью-то шляпу, а проходя мимо кабинета дяди, услышала голоса. Не успела она снять свою шляпу, как он уже прислал за нею. Динни застала сэра Лоренса за беседой с человечком-терьером, который сидел верхом на стуле, словно был скаковой лошадью.
      - Знакомься, Динни. Мистер Телфорд Юл - моя племянница Динни Черрел.
      Человечек склонился к ее руке.
      - Юл рассказал мне о стычке. У него неспокойно на душе, - объяснил сэр Лоренс.
      - У меня тоже, - отозвалась Динни.
      - Я уверен, мисс Черрел, Джек не хотел, чтобы его слова услышали.
      - Не согласна. По-моему, хотел.
      Юл пожал плечами. Он был явно расстроен, и Динни даже нравилась его до смешного уродливая мордочка.
      - Во всяком случае он не хотел, чтобы их услышали вы.
      - Напрасно. Мне полезно было их услышать. Мистер Дезерт предпочитает не появляться со мной в общественных местах. Я сама заставляю его.
      - Я пришел предупредить вашего дядю. Когда Джек избегает о чемнибудь говорить, - значит, дело принимает серьезный оборот. Я ведь давно его знаю.
      Динни молчала. От румянца на ее щеках осталось только два красных пятнышка. А мужчины смотрели на нее и, наверно, думали, что такие испытания не под силу этой хрупкой девушке с васильковыми глазами и копной каштановых волос. Наконец она спросила:
      - Что я могу предпринять, дядя Лоренс?
      - Я не знаю, кто вообще может что-нибудь предпринять при таком положении, дорогая. Мистер Юл говорит, что простился с Джеком, когда тот собирался обратно в Ройстон. Не съездить ли нам, с тобой к нему завтра, чтобы объясниться? Он - странная личность; не будь он человеком прошлого столетия, я не тревожился бы. Такие столкновения, как правило, остаются без последствий.
      Динни подавила внезапную дрожь.
      - Что вы имеете в виду, называя его человеком прошлого столетия? Сэр Лоренс посмотрел на Юла и ответил:
      - Мы не хотим выглядеть смешными. Насколько мне известно, в Англии уже лет семьдесят - восемьдесят как прекратились дуэли. Но Джек - пережиток. Мы не знаем, что и думать. Грубости - не в его стиле; суды тоже. Но все-таки нельзя предполагать, что он оставит оскорбление без ответа.
      - Может быть, он поразмыслит и поймет, что виноват больше, чем Уилфрид? - спросила Динни, собравшись с духом.
      - Нет, не поймет, - ответил Юл. - Поверьте, мисс Черрел, я глубоко сожалею о случившемся.
      Динни поклонилась:
      - Вы очень любезны, что пришли; Благодарю вас.
      - Я думал, ты вряд ли сможешь заставить Дезерта послать Джеку свои извинения, - с сомнением в голосе промолвил сэр Лоренс.
      "Вот зачем я им понадобилась!" - мелькнуло в голове у Динни.
      - Нет, дядя, не смогу. Больше того - даже не заикнусь об этом. Я заранее уверена, что он не согласится.
      - Понимаю, - мрачно бросил сэр Лоренс.
      Динни поклонилась Юлу и направилась к двери. В холле ей показалось, что она видит сквозь стену, как они снова пожимают плечами, как мрачнеют их расстроенные лица, и она поднялась к себе. Извинения? Сама мысль о них оскорбляла девушку, - перед нею стояло затравленное, измученное лицо Уилфрида. Он задет за живое тем, что его мужество поставлено под сомнение, и ни за что не станет извиняться. Динни долго и печально бродила по комнате, затем вытащила его фотографию. Любимое лицо глянуло на нее со скептическим безразличием посмертной маски. Своенравный, переменчивый, надменный, эгоистичный, глубоко двойственный - какой угодно, но только не жестокий, не трусливый.
      "Любимый!" - подумала Динни и спрятала карточку.
      Она подошла к окну и высунулась. Прекрасный вечер! Сегодня пятница Эскотской недели - первой из двух, когда в Англии почти всегда хорошая погода. В среду был форменный потоп, а сейчас уже лето в полном разгаре. К дому подъехало такси, - ее дядя и тетка приглашены куда-то на обед. Они выходят в сопровождении Блора; тот усаживает их и стоит, глядя им вслед. Теперь слуги включат радио. Так и есть. Grand opera. [7] "Риголетто". Щебет давно знакомых мелодий донесся к девушке во всем великолепии века, который лучше, чем нынешний, умел выражать порывы своенравных сердец.
      Гонг! Хорошо бы не спускаться, - есть совсем не хочется, но придется, иначе она расстроит Блора и Огюстину. Динни торопливо умылась, кое-как переоделась и сошла вниз.
      За обедом девушкой овладело еще большее беспокойство, словно сидение за столом, где приходится медлительно заниматься одним делом, до предела обострило ее тревогу. Дуэль? В наши дни - немыслимо! И все же дядя Лоренс - человек проницательный, а Уилфрид в таком состоянии, что пойдет на все, лишь бы доказать свое бесстрашие. Запрещены ли дуэли во Франции? Слава богу, что она не истратила деньги. Нет, это абсурдно! Вот уже целое столетие, как люди безнаказанно поносят друг друга. Волноваться нет смысла. Завтра они с дядей Лоренсом поедут к этому человеку. Как ни странно, все произошло из-за нее. Как поступил бы один из членов ее собственной семьи - отец, брат, дядя Эдриен, если бы его обозвали трусом и хамом? Что они могли предпринять? Хлыст, кулаки, суд? Безнадежно грубо и уродливо. И впервые Динни почувствовала, что Уилфрид поступил дурно, употребив такие слова. Как! Разве он не имел права ответить ударом на удар? Конечно, имел! Девушка снова увидела его откинутую назад голову, услышала слова: "Так оно лучше!"
      Проглотив кофе, Динни встала и перешла в гостиную. На диване валялось вышивание ее тетки; девушка без особого интереса стала рассматривать его. Сложный старинный французский рисунок, - на такой нужна шерсть многих цветов. Серые зайцы поглядывают через плечо на странных длинных рыжих собак, которые сидят на еще более рыжих задних лапах, поблескивая красными глазами и высунув языки; деревья, листва, кое-где на ветвях птички; фон из темно-коричневой шерсти; десятки тысяч стежков. Потом работа будет кончена, ляжет под стекло на маленький столик и останется там долго-долго, пока все не умрут и никто уже не вспомнит, кем она сделана. Tout lasse, tout passe. [8] Снизу все еще доносятся звуки "Риголетто". Наверное, Огюстина пережила в молодости какую-то драму, раз она способна прослушать целую оперу разом.
      "La donna е mobile!" [9]
      Динни взялась за "Мемуары Хэрриет Уилсон", книгу, в которой любимым изменяют все, кроме самой писательницы. Да и та соблюдала верность лишь в своем понимании этого слова, - у этой распущенной, блестящей, остроумной, тщеславной и добросердечной кокотки был действительно всего один большой роман, но зато целая куча легких интрижек.
      "La donna е mobile!" Мелодия насмешливо взлетает по лестнице, словно тенор уже достиг Мекки своих желаний. "Mobile! ". Нет. Это скорее относится к мужчине, чем к женщине. Женщина не меняется. Она любит - и теряет. Динни сидела, закрыв глаза, пока не замерли последние звуки последнего акта; затем легла спать. Ночь она провела тревожную, видела дурные сны и была разбужена стуком в дверь.
      - Мисс Динни, вас к телефону.
      - Меня? А который час?
      - Половина восьмого, мисс.
      Она села на постели:
      - Иду. Кто просит?
      - Он не сказал, мисс, но говорит, что вы нужны ему по важному делу.
      "Уилфрид!" - подумала она, вскочила, накинула халатик и домашние туфли и побежала вниз.
      - У телефона. Кто говорит?
      - Это Стэк, мисс. Простите, что беспокою так рано, но ничего другого не оставалось. Мистер Дезерт, мисс, лег вчера в обычное время, но утром собака начала скулить у него в комнате. Я вошел и увидел, что постель не смята. Он, видимо, ушел очень рано, потому что сам я встал примерно в половине седьмого. Я не стал бы вас тревожить, мисс, но только вид его мне вчера не понравился... Вам слышно, мисс?
      - Да. Он взял с собой одежду или другие вещи?
      - Нет, мисс.
      - Был у него кто-нибудь вечером?
      - Нет, мисс. Но примерно в половине десятого пришло письмо. Я как раз подавал ему виски и заметил, что он не в себе. Возможно, ничего и не случилось, но ведь он такой стремительный, и я... Вам слышно, мисс?
      - Да. Я оденусь и сейчас же еду. Стэк, вы достанете мне такси или лучше машину на целый день к тому моменту, когда я буду у вас?
      - Я достану машину, мисс.
      - А он не мог уехать на континент?
      - До девяти утра нет никакого транспорта.
      - Постараюсь быть у вас как можно скорее.
      - Понятно, мисс. Не волнуйтесь, мисс. Может быть, он просто вышел погулять...
      Динни повесила трубку и взлетела наверх.
      XXIV
      Такси Уилфрида, который распорядился полностью заправить бак, медленно перевалило через Хейверсток-хилл в направлении Спаньярдз-род. Дезерт взглянул на часы. До Ройстона сорок миль. Он поспеет туда к девяти даже на этой колымаге. Уилфрид вытащил письмо и перечитал его.
      "Ливерпул-стрит-стейшн.
      Пятница.
      Сэр,
      Вы, надеюсь, согласитесь, что сегодняшний случай не может остаться без последствий. Поскольку закон отказывает мне в подобающем удовлетворении, я заблаговременно уведомляю Вас, что публично отстегаю Вас хлыстом при первой же встрече в любом месте, где Вас не будет охранять присутствие дамы.
      С совершенным почтением
      Дж. Масхем. Брайери, Ройстон".
      "При первой же встрече в любом месте, где вас не будет охранять присутствие дамы"! Свинья! Встреча произойдет скорее, чем он предполагает! Какая жалость, что этот тип намного старше его!
      Такси достигло вершины и, выехав на пустынную Спаньярдз-род, набирало скорость. Местность, залитая лучами раннего солнца, заслуживала внимания поэта, но Уилфрид, поглощенный своими мыслями, полулежал на сиденье, не глядя по сторонам. Он должен ответить на удар! Любой ценой помешать этому типу и дальше глумиться над ним! У Дезерта не было никакого определенного плана. Прочитав слова: "где Вас не будет защищать присутствие дамы", - он просто искал любой возможности столкнуться с Масхемом на людях. Этот тип считает, что он прячется за женскую юбку? Жаль, что невозможна настоящая дуэль! Ему вспомнились дуэли, воспетые литературой. Милый друг, Базаров, доктор Слеммер, сэр Льющее О'Триггер, д'Артаньян, сэр Тоби, Уинкл, все эти вымышленные герои, вселившие в читателя почтение к дуэли. Но обе жемчужины мелодрамы - дуэли и налеты на банки ушли в прошлое. Что ж, он, во всяком случае, побрился - не согрев воды - и оделся с такой тщательностью, словно его ждет не вульгарная уличная драка. Денди Джек Масхем и грубое рукоприкладство! До чего забавно! Такси спустилось с холма и, гудя, прокладывало себе дорогу среди еще редких тележек огородников и молочников. Уилфрид подремывал после почти бессонной ночи. Машина проскочила Бернет и Хэтфилд, объехала Уэлвин-гарден-сити, миновала Небуорт и вытянутые вдоль дороги деревни Стивенедж, Грейвли и Болдок. Дома и деревья, окутанные прозрачной утренней дымкой, казались какими-то нереальными. Этот фантастический пейзаж был населен лишь почтальонами, служанками, мелькавшими в дверях домов, мальчишками верхом на фермерских лошадях и попадавшимися там и сям велосипедистами. А Уилфрид с кривой улыбкой полулежал на подушках, упираясь ногами в переднее сиденье и почти закрыв глаза. Ему не надо ни обдумывать сцену заранее, ни затевать ссору. Он должен лишь попасться Масхему на глаза, - так ведь сказано в письме... Что ж, за ним дело не станет.
      Такси замедлило ход.
      - Подъезжаем к Ройстону, хозяин; теперь куда?
      - Остановитесь у гостиницы.
      Шофер дал газ. Утренний свет стал ярче. Вплоть до возвышавшихся по сторонам буковых рощиц все стало отчетливым. Справа от дороги, на травянистом склоне, Уилфрид увидел вереницу покрытых попонами скаковых лошадей, медленно возвращавшихся с выездки. Машина промчалась по длинной деревенского вида улице и остановилась в конце ее, у гостиницы. Уилфрид вылез:
      - Поставьте машину в гараж. Отвезете меня обратно.
      - Слушаю, хозяин.
      Уилфрид вошел и заказал завтрак. Ровно девять! За едой он спросил официанта, где находится Брайери.
      - Прямо задами и направо, сэр. Такое длинное низкое здание. Но если вам нужен мистер Масхем, вы просто выйдите на улицу и подождите у ворот. Он появится на своем пони в пять минут одиннадцатого. Когда нет скачек и он едет на завод, по нему часы ставить можно.
      - Благодарю. Это избавит меня от лишних хлопот.
      Без пяти десять Уилфрид с сигаретой в зубах занял позицию у ворот гостиницы. Подтянутый, неподвижный, он стоял и улыбался, вновь и вновь припоминая сцену между Томом Сойером и слишком нарядным мальчиком, когда они примериваются друг к другу и выкладывают весь запас ритуальных оскорблений, перед тем как вихрем закружиться в схватке. Сегодня ритуал не будет соблюден! "Если смогу сбить его с ног, собью!" - решил Уилфрид. Руки его, заложенные в карманы, сжались, но в остальном Дезерт был так же неподвижен, как воротный столб, к которому он прислонился; прозрачный дымок сигареты полускрывал его лицо. Он с удовлетворением отметил, что его шофер вышел за ворота и разговаривает с другим шофером, что на другой стороне улицы какой-то мужчина моет окна и стоит тележка мясника. Масхем не сошлется на отсутствие свидетелей! Если он, как и сам Уилфрид, не дрался со школьных лет, сцена превратится в самую низкопробную потасовку. Что ж, тем больше шансов испытать и причинить боль! Вдали, над вершинами деревьев, встало солнце; свет упал на лицо Уилфрида. Он сделал несколько шагов в сторону и подставил голову лучам. Солнце! Все, что есть в жизни хорошего, - от солнца. И внезапно он подумал о Динни. Для нее солнце не было тем же, чем было для него. Не приснилась ли она ему? Или, вернее, не была ли она и вся эта история с Англией неожиданным и кратковременным пробуждением от сна? Бог его знает! Уилфрид переступил с ноги на ногу и взглянул на часы. Три минуты одиннадцатого. Вот он! Как и предсказывал официант, в конце улицы показался всадник, невозмутимо, равнодушно и уверенно восседавший на маленькой породистой лошадке. Он ничего не подозревает. Ближе, ближе! Всадник посмотрел по сторонам, подбородок его дернулся. Он поднес руку к шляпе, осадил пони, повернул и поскакал обратно.
      "Ага, отправился за хлыстом!" - подумал Уилфрид и раскурил вторую сигарету от первой. Позади него раздался голос:
      - Что я вам говорил, сэр? Это мистер Масхем.
      - Он, видимо, что-то забыл.
      - Ну? - удивился официант. - Обычно он точен. На заводе говорят, что он сущий турок там, где дело касается порядка. Смотрите, уже возвращается. Не очень-то он любит копаться, верно?
      Масхем приближался легким галопом. Ярдах в тридцати от ворот он остановился и слез. Уилфрид слышал, как он скомандовал пони: "Стоять, Бетти!" Сердце Уилфрида забилось, руки в карманах сжались еще крепче, но он по-прежнему стоял, прислонясь к воротам. Официант отошел, но уголком глаза Уилфрид видел, что тот задержался на пороге гостиницы, словно желая взглянуть, как пройдет встреча, которой он способствовал. Шофер все еще был занят одним из тех нескончаемых разговоров, каким так любят предаваться водители; лавочник все еще мыл свои окна; мясник вернулся к тележке. Масхем неторопливо приближался, держа в руке плетеный хлыст.
      "Вот оно!" - подумал Уилфрид.
      Не доходя трех ярдов, Масхем остановился:
      - Готовы? Уилфрид вытащил руки из карманов, выплюнул сигарету и кивнул. Высокая фигура взмахнула хлыстом и прыгнула. Масхем успел нанести удар, но Уилфрид сразу же обхватил врага. Бой завязался на такой короткой дистанции, что хлыст только мешал, и Масхем отбросил его. Противники качнулись, прижались к воротам, потом, словно осененные одной и той же мыслью, разжали руки и встали в позицию. С первых же секунд стало ясно, что ни тот ни другой не искушены в боксе. Они бросались друг на друга неумело, но зато исступленно. На стороне одного были рост и вес, на стороне другого - молодость и ловкость. Несмотря на град ударов и неистовое ожесточение схватки, Уилфрид успел заметить, что вокруг них собирается толпа. Они стали потехой для уличных зевак! Бой был таким всепоглощающе яростным, что безмолвие противников передалось зрителям - в толпе лишь тихо перешептывались. Вскоре у обоих на разбитых губах выступила кровь, оба начали задыхаться и словно отупели. В полном изнеможении они опять обхватили друг друга и топтались на месте, качаясь и силясь поймать врага за горло.
      Кто-то крикнул:
      - Так его, мистер Масхем! Этот голос словно подстегнул Уилфрида. Он оторвал от себя руки противника и прыгнул вперед; Масхем встретил его ударом кулака в грудь, но вытянутые руки Уилфрида уже сомкнулись на шее врага. Они зашатались и с шумом рухнули на землю. Затем, словно их опять осенила одна и та же мысль, отпустили друг друга и вскочили на ноги. Несколько секунд они переводили дух, свирепо поглядывая друг на друга и выжидая удобного случая, чтобы начать снова. Затем оба торопливо осмотрелись по сторонам, и Уилфрид увидел, что окровавленное лицо Масхема изменилось и застыло, он опустил руки, сунул их в карманы, круто повернулся и пошел прочь. И внезапно Уилфрид понял - почему. На другой стороне улицы в открытой машине стояла Динни, одной рукой зажимая себе рот и закрыв другой глаза.
      Уилфрид повернулся не менее круто и вошел в гостиницу.
      XXV
      Одеваясь, а затем мчась по пустынным улицам, Динни торопливо обдумывала положение. Письмо, доставленное Уилфриду поздно вечером, неоспоримо доказывает, что причина его раннего ухода - Масхем. Поскольку Уилфрид потерялся, как иголка в стогу сена, единственный выход для нее - начать действовать с другого конца. Зачем ждать, пока ее дядя переговорит с Джеком Масхемом? Она и сама сумеет поговорить с ним. Так будет не хуже, а, может быть, даже лучше. В восемь девушка добралась до Коркстрит и сразу же осведомилась:
      - Стэк, у мистера Дезерта есть револьвер?
      - Да, мисс.
      - Он взял его?
      - Нет.
      - Я спрашиваю потому, что вчера у него вышла ссора.
      Стэк погладил рукой небритый подбородок:
      - Я, конечно, не знаю, куда вы собираетесь, мисс, но не поехать ли и мне с вами?
      - Лучше справьтесь, не сел ли он в поезд, согласованный с пароходным расписанием.
      - Хорошо, мисс. Я прихвачу с собой собаку и схожу узнаю.
      - Машина внизу у подъезда - для меня?
      - Да, мисс. Верх опустить?
      - Пожалуйста. Чем больше воздуха, тем лучше.
      Вестовой кивнул; его глаза и нос показались Динни особенно большими и понятливыми.
      - Как мне связаться с вами, если я первым найду мистера Дезерта?
      - Я справлюсь на почте в Ройстоне, нет ли телеграммы до востребования. Я еду туда к мистеру Масхему. Ссора вышла с ним.
      - Вы что-нибудь ели, мисс? Не приготовить ли вам чашку чая?
      - Благодарю, я уже пила.
      Это была ложь, но она экономила девушке время.
      Поездка по незнакомой дороге показалась' Динни бесконечной, тем более что у нее в ушах раздавались слова дяди: "Не будь он человеком прошлого столетия, я не тревожился бы... Джек - пережиток". А вдруг сейчас в каком-нибудь укромном уголке - Ричмонд-парке, Кен Вуде, да где угодно, они воздают эту старомодную дань чести? Динни рисовала себе сцену: Джек Масхем, высокий, уравновешенный; Уилфрид, перетянутый поясом, дерзкий; вокруг деревья, воркуют лесные голуби; противники медленно поднимают руки, прицеливаются!.. Да, но кто подаст команду? Где им взять пистолеты? В наши дни люди не таскают в карманах дуэльные пистолеты. Будь ее предположение правильным, Уилфрид уж, конечно, захватил бы с собой револьвер! Что сказать, если она застанет Масхема дома? "Пожалуйста, не обращайте внимания на то, что вас обозвали хамом и трусом, считайте эти слова выражением дружеских чувств"? Уилфрид не должен узнать о том, что она пыталась вмешаться. Это еще больше ранило бы его гордость. Раненая гордость! Существует ли более древняя, глубокая, неискоренимая и в то же время более естественная и простительная причина бед, постигающих людей? Как тяжело тому, кто сознает, что изменил себе? Побежденная силой, не признающей ни законов, ни разума, Динни любила Уилфрида целиком, и то, что он изменил себе, не умаляло ее любви, но она не закрывала глаза на его вину. С тех пор как фраза отца о "любом англичанине, которого припугнут пистолетом", задела какую-то сокровенную струну ее души, Динни чувствовала, что раздваивается между своей любовью и своим бессознательным представлением об англичанине и его долге.
      Шофер остановил такси, чтобы осмотреть заднюю шину. С холма потянуло ветерком, к Динни донесся запах цветущей бузины. Девушка закрыла глаза. Скромные белые пахучие цветы! Шофер сел на место, машина рванулась вперед. Неужели жизнь всегда будет вот так же отрывать ее от любви? Неужели любовь никогда не убаюкает ее, опьяненную и счастливую, в своих объятиях?
      "Ужасно! - подумала она. - Лучше бы уж я избрала члена Жокейклуба!"
      Начался Ройстон, девушка попросила шофера:
      - Остановите, пожалуйста, у почты.
      - Слушаю, мисс.
      Телеграммы для Динни не было; тогда она осведомилась, как найти мистера Масхема. Служащая взглянула на часы:
      - Это почти напротив, мисс, но если вам нужен лично мистер Масхем, так он только что проехал мимо, я сама видела. Он направлялся к себе на завод. Прямо через весь город, потом направо.
      Динни села в такси, и машина медленно двинулась дальше.
      Впоследствии девушка так и не могла вспомнить, кто из них - она или шофер - остановил машину, повинуясь инстинкту. Когда он обернулся и предупредил: "Похоже, что здесь драка, мисс", - Динни уже вскочила на ноги, пытаясь заглянуть через головы зрителей, стоявших кольцом на мостовой. Она увидела окровавленные лица мужчин, градом сыплющиеся удары, отчаянную и молчаливую схватку. Она открыла дверцу, но подумала: "Он никогда мне не простит!" - снова захлопнула ее и прикрыла рукой глаза, зажав другою рот и чувствуя, что шофер тоже стоит.
      - Вроде как всерьез сцепились! - услышала она его восхищенный возглас.
      Каким страшным, диким выглядит Уилфрид! Но голыми руками они друг друга не убьют. К ужасу девушки примешивалось ликование: он приехал сюда для того, чтобы драться! И все же ей казалось, что каждый удар падает на ее тело, что она сама повторяет каждое усилие и движение борющихся.
      - Как назло ни одного полисмена! Так ему! Ставлю на молодого! - горячился увлеченный зрелищем шофер.
      Динни увидела, как противники расцепились, как Уилфрид, вытянув руки, ринулся вперед; услышала, как кулак Масхема ударился о его грудь; затем они снова обхватили друг друга, зашатались, рухнули, опять вскочили, задыхаясь и обмениваясь свирепыми взглядами. Потом она увидела, что ее заметили - сначала Масхем, за ним Уилфрид. Противники отвернулись, и все кончилось. Шофер пробормотал: "Эх, жаль!" Динни опустилась на сиденье и тихо попросила:
      - Поезжайте, пожалуйста.
      Прочь, прочь отсюда! Достаточно того, что они видели ее, - может быть, более чем достаточно!
      - Проезжайте еще немного вперед, затем разворачивайтесь и обратно в город.
      Снова они не начнут.
      - Драться-то как следует ни один не умеет, но ребята смелые.