О ты, полярные края чьи

Белками спят под хвоей век,

Водою разума стоячей

Благословенный человек.

Тебе я ночи, а не маю.

И я не плачу, не смеюсь.

Миров я глыбы понимаю,

И как храпит я слышу Русь.

Но в это утро вся нагая,

Как луч, вселенная легка.

Сочится солнце, обжигая

Мне губы золотом соска.

И я смеюсь, дитя вселенной.

Смеюсь и плачу наяву.

Ее Марией и Еленой

В пещере ночи я зову.

Полно валандаться

Вам, облака.

Кистью голландца —

Нынче закат.

Звезды пульсируют

В каменном лбу.

Греют за сирую

Землю борьбу.

Шея разогнута,

Всё перебрал.

Сумрак до золота

Режет Рембрандт.

Сырые строки… Боком голым

Торчит немытый матерьял.

А тут мануфактурный голод,

И вечер лысый шапку снял.

С галерки «рыжего» кричали…

Жаровни глаз моих, – углей,

Не любит публика печали.

Зови на казни веселей.

Перо галопом бури мчится,

Ломает в строфы, поперек…

Из тряпок снежная страница,

Из снежных женщин тряпки строк.

Завянут кудри серебром,

Золой застынет каждый стебель,

Червонной кочергой на небе

И на земле последний гром.

В телесных зорях, в покрывалах

Был огненный души балет.

Зачем пера пернатый след, —

Ни черт не знает, ни Аллах…

У кленов золотая проседь,

Серебряная у людей.

Темницу вечности забросит

Цветами скуки скучный день.

Тишина железо точит.

Звезд застенок – небосвод.

В каждом ухе молоточек

Стремя знойное кует.

Завтра важно и сердито,

Меч креста омыв слюной,

Выйдет солнце-инквизитор

В камилавке золотой.

Сапогами огневыми

В огневые стремена,

Чтоб огнем Исуса вымыть,

Чтоб простором спеленать.

А потом под сводом вечным

С лунным колесом любви

Дыбой вытянется млечный,

И запляшет звездный Витт.

Миров неведомые части.

До скуки перегружен мир.

И путь прокладывает мастер

Между машин и меж людьми.

В зеленом сумраке усталый

Глядит в пылающую даль,

Там трупы скучные, как скалы,

Там мертвая, как мрамор, сталь.

Их пламень мертвый неподвижен,

И без морщин небесный холст.

И пламень – мед, и ночка лижет

Златыми язычками звезд.

И мастер, оттого устал он

И плавит медом бытие,

И сам он стал материалом,

И путь сквозь сердце он свое.

А там иной, неуловимый

За низкими плетнями строк…

Там сказки ада – херувимы,

Тот путь неведомо широк.

Эти сочные звезды созрели,

Медом зорь налились, янтарем…

Скоро золотом их ожерелий

Мы подвалы поэтов набьем.

Постучатся ресницами к славе

Все, кто жаждой затишья больны.

Ночь калошами облак раздавит

Надоевший окурок луны.

Позовет нас проснувшийся хаос,

Будет космоса рвать он печать.

Будет ветер глухой, задыхаясь,

На последнюю астру ворчать.

В эту ночь на тебе заиграю,

Всю тебя я сыграю огнем.

Улыбнувшись надзвездному краю,

В эту ночь мы на землю нырнем.

Нервный ветер у ворот

На кого-то рвет и мечет.

Замечтался юный вечер,

Ловит звезды лунный рот.

Звезды вьются из реки.

Звезды точат свод хваленный.

Звезды – нервные комки

Истерической вселенной.

Пара глаз – замочных скважин.

Два затвора хладных век.

Вот и всё. Как был отважен

Тот, кто звался человек!

Созвездья, падайте от смеха,

Копайтесь в животе ночном.

Я в этот мир на вас приехал

С довольно странным багажом.

Не знаю, где и с чем граничит

Мой каждый шаг, мой каждый стих,

На белом мраморе страничек

Я в ночь раскладываю их.

И всё, чем Русь дурачил Киев,

Чем в Азию Египет ныл…

Ах, эти праздники людские

Для нас давно отменены.

И не люблю я эти звоны,

Любима ты, свирель пера.

Страница в час святой, бессонный

Моя маца и просфора.

Всю ночь не молкнет звезд набат.

Луна, как воротник Медичи.

И где-то женщины визжат,

И муж бульварный ищет дичи.

Ни жен голодных не щадят,

Ни детской юбочки короткой.

А фонарей на площадях

Просвечивают подбородки

И мелом там луна в затишьи,

Благословляя с высоты,

На стенах и на спинах пишет

Свои бездушные кресты.

День, ты теперь не рабоч,

Прячь под зарю свое рыло.

Ночь беспощадная, ночь

Пасть золотую раскрыла.

Окна полны, как бокалы,

Желтою кровью полны.

Лезьте из пальцев усталых,

Цепкие черти луны.

Буквы – хвосты да рога,

Образов черные кости.

Ну, и чтоб мир поругал,

Правду в зрачки его бросьте.

Зари настойкой сумрак лечит

От боли, песни и тоски.

На ветках золотых предплечий

Созрели тяжко кулаки.

Свинцом упасть как можно ниже

И вылиться, как динамит…

В гареме каменном, в Париже

Богиня снежная горит.

Бокалы налитые бедер.

Метелью тела ввысь бокал…

Эй, губы срама, что ж не пьете?

Вулканы-груди – молока!

На тротуар!.. В дыму окраин

Эрекции фабричных труб.

Была б она – ее бы Каин

Собой облил, – не кровью труп.

Рай один у Магомета,

Рай другой у Моисея,

У Христа, у Будды рай…

Сколько раев!.. И всё это

Для тебя, моя Психея, —

Где же слаще – выбирай.

Раев тьма под мышкой бога.

На челе его широком

Столько нет еще морщин.

С каждым создал он пророком

Рай особый… Раев много.

Только ад – у всех один.

У ночи смысл неизъяснимый,

Улыбка вечности у ней.

У облак – солнц цветные гримы,

И есть во мраке звон лучей.

И весть иная, золотая

У слова черненького есть.

И в нем, как жителей Китая,

Мечей таинственных не счесть.

Тогда, как свиток, как папирус

Любая скручена строка.

И слышу я, как пламень вырос

На клумбе радужной зрачка.

И мрак не мрак, а пламень слабый,

В нем солнц зародыши кишат.

И у стиха она должна быть,

Но только скрытая душа.

В какой-то песне, в чьей-то басне,

В часовне звездоглавой чад.

Тысячелетия не гаснет

Луны пудовая свеча.

Знать, был не в малом деле грешен

Ее поставивший купец.

Не ты ль, господь, в снегу черешен

Пришел раскаянье пропеть?

Ступай, ступай, в грехах великий,

Пред человеком ниц пади.

За кровь младенцев и за крики

Стучи по старческой груди.

Узнай, как смертью святость пахнет

Узнай, что грех лишь только жизнь.

Узнай, что веры в черепах нет,

Узнай себя и отвяжись.

Скребут, ладонью важно гладят

Уставших муз на влажном лбу.

В ночах крупитчатых тетрадей

Мешочки плоские скребут.

А вы кладете их на плечи

Ремнями свищущих машин,

Чтоб скреб мышей увековечить

Иль чтоб собрать за них гроши.

И не легко дают гроши вам,

Хоть пробой золота горят

На меди книг, и то фальшиво,

Эпиграфы чужих цитат.

Но не ругайтесь, ради беса,

Уйдут в прошедшее года,

Угаснет бешеная месса,

Умолкнут книги навсегда.

Что печален, что рассеян,

В блеске дня твоя Психея,

Или вяжешь ты стихи,

Иль во власти ты стихий?

И ни то, и ни другое.

Нынче в странном я покое.

Как пустыня, я молчу.

Тишины я тку парчу.

Так пред бурей нива дремлет

Так рассеянно грустна.

Снятся ей иные земли,

Спится сон иного сна.

Снова я машу крылами.

Знаю, те крылья – сума.

Звезд световые рекламы

Сводят поэта с ума.

Ветер опять, как товарищ,

Хлопнул ладонью в окно.

Эх, моя радость, не сваришь

Нынче с тобой и зерно.

С ветром уйду я бродяжить,

К осени в гости уйду.

Струны из глоток лебяжьих

Тянет там месяц в пруду.

Всё до последней монеты

Тополь-старик отвалил.

Было б лишь снежно раздето

Пухлое тело земли.

Века трещит, века поет

Ночей и дней кинематограф.

Галерка звезд в ладоши бьет

От нескончаемых восторгов.

Полоски аленькие зорь

Между квадратиками фильмы.

У боженьки сегодня корь,

И стекла кумачом обвили мы.

В петлю червонную луны

Иудой синим лезет вечер…

Ах, эти губы неземные,

Заката губы, человечьи…

Затерялась в тончайших ущельях,

В бездну черных веков сорвалась.

Дуги-брови сжимаю и челюсть

Кулаками взбесившихся глаз.

Мозг как конь заблудился… Не чует

На турецком седле седока.

Как попону, закат он целует,

До палатки пустой доскакал.

Нет, не вспомнить… Синей и бездомней

Коченеет холодная мгла.

День расплавил свой колокол в домне

Там за домом, где ты умерла.

Старый тополь в снегу там гогочет.

То к метели, начнется война,

Иль качнется в бушующей ночи

Золотой колыбелью луна.

И ты снова малюткой янтарной

Зарыдаешь о дивном былом,

О грядущем своем лучезарном,

Что быльем голубым заросло.

Строй же песню в пустыне потери.

Для творца ведь ничто – матерьял.

О, другие бы о стену череп!

Я ж, как будто нашел, – потерял.

Рубил я поэму большую,

Куски золотые летели.

Возлюбил я, как звезды бушуют

Собирал их для строк, ожерелий…

И ушел я с горячей добычей

В тишину неоконченных песен.

Там на пухлые шейки страничек

Я строф ожерелья повесил.

День играл ожерельями теми.

Я забросил скелет ее хрупкий.

Оттого, что смола не в поэме,

А в щепках, летящих при рубке.

Как в мол гранитный океан,

Ты бьешь в меня, о, вечность, гневом.

За то, что недра дальних стран

Взрываю бешеным напевом.

Китами скуки о гранит

Ты трешься, океан бездонный.

В ушах бой вечностей звенит…

Что для стихий – стихов кордоны?

Как паутину, разорвут

И смоют в бездну эти строки.

Но их, как горькую траву, —

На берег океан глубокий.

Эх, кутить у ночей б научиться!

В рюмках звезд огонь бурлит.

Зари золотою горчицей

Вымазан у неба лик.

За смехом пойдем к арлекину,

Подставим глаза, как чаны.

Облак слепой опрокинул

Фарфоровый столик луны.

В ночах, в синем звезд настое

Мы выльем, забудем, сгорим…

Что самое в мире святое? —

Глумиться над самым святым.

Я вижу клятвенный обряд.

Созвездья тайные горят,

Лучисто скрещивают сталь,

Щекочут мертвенную даль.

Неслышно шепчутся они.

Оружье с ног до головы.

Миры, за чьи глаза турнир,

Красою чьей клянетесь вы?

О, берегитесь вы певца!

В ночах подслушивает вас.

Он знает всё, чей луч бряцал

И в сердце чьем тот луч угас.

Колеса тишины… Их бег

Всю ночь на фабрике вселенной.

Вот счастье. Телом вдохновенно

Играет зверя человек.

Кто ты, звезда, чья нить клубится,

Как червь, в лиловом мясе дня?

Воркующая голубица

Иль золотая шестерня?

Слетают зори, как ремни,

С планет, визжащих от соитий…

Откуда вы, куда летите,

Куда вы мчитесь, ночи, дни?..

Как дождик, стукнуло семнадцать

По вазам бедер под фатой.

Хочу фарфору их признаться,

Как ночи вечер золотой.

В лиловый час, когда планеты

Нагими бродят надо мной,

Хочу, прижалась чтоб ко мне ты

Смолисто-смуглою женой.

Чтоб эти лилии монашек

В объятьи крикнули моем,

Чтобы в лесу блаженства нашем

Кусались сумерки огнем.

На Волге, на Днепре, на Двинах

Зеленый бог восстал.

Зубами молний гвозди вынул

Из мокрого креста.

И там во мне, в мудреных жилах

Воскрес какой-то бог.

Всю ночь перо ему служило,

О белый пол листа

Стучалось черным лбом…

Но вас, в чьих пальцах колья свечек

С кусками трупными Христа

В таком затишьи голубом, —

Я не пущу в тишайший вечер,

В тишайший храм, где бог – мечта.

Земля опять зовет на ложе,

Губами осени зовет.

Зароюсь в астры, вылью тоже,

Как солнце вечера, свой мед.

Ах, тяжела, как плод, и хмура,

Хоть растянулась ты, вода.

Не плещет струй мускулатура

В плечах атласного пруда.

Листва, листва лишь золотая,

Поэтов капитал кругом…

Так балерина, увядая,

Руками пляшет и лицом.

Я нес чепуху, я пророчил,

Но в зное пустынном не чах.

Я пас табуны своих строчек

Меж лилий на знойных плечах.

Мой кнут поцелуев трепал их,

Я гнал к колодцу твоему…

Уж вечер тянулся на шпалах

Теплушками зари в дыму.

А город к лазури неистовой

Багряные пестики труб…

Странички тела перелистывая,

Как землепашец стал я груб.

Меж лилий пас, меж роз я сею,

Скульптурой трупа день замлел…

А Каин вспахивал Рассею,

Храбрейший мастер на земле.

Товарищи звезды и ветры,

Бросьте тишины станки.

На площадь толпой беззаветной,

Русло улиц увлеки.

Тучи, курки опустите.

Гром-барабан, барабань.

В колонны цилиндров по Сити

Выбегайте, молнии, из бань.

Солнце, палач рыжеватый,

Месть за Икара нам кликнула…

Будешь вертеть жернова ты,

Без перчатки земли кулак.

На площадь толпой беззаветной,

Русло улиц увлеки.

Товарищи звезды и ветры,

Бросьте тишины станки.

Еще проклятье не прошло.

В цепях созвездий зреют песни.

Небес старинное стекло

Ветвистой молниею треснет.

Крылами черными гроза

Оденет очи, плечи, груди…

Чтоб миру громом рассказать

О том, что было, есть и будет.

И палачи, любовь и все,

В закатных фартукам лазури,

На край земли тихонько сев,

Навеки головы понурят.

И перельются звезды в кровь,

По жилам млечным понесутся…

И захохочет Хаос вновь

Великим хохотом безумца.

Тобой зажжен я, древний Хаос,

Я помню твой гарем стихий.

Не зря, как факел, колыхаюсь,

И дымом по снегам стихи.

Тебя я слушал, где-то видел,

К твоей косматой льнул груди…

Я в Атлантиде, в Пасифиде,

В Гондване золотой бродил.

Ты Разина, ты Пугачева,

Ты Ленина любил, как ветр…

И кровь – печатью сургучовой

Ты на судеб пустой конверт.

Быть суше морем, морю – сушей…

Материков же пятерня,

На горле Хаоса блеснувшая,

Сорвется вновь в теченье дня.

Зайдите в лавочку-подвал,

Живет там славный антикварий.

Он любит мир, что миновал.

Такие есть на свете твари.

И гражданин нечистоплотный

С прядями русыми до плеч,

Вспевая бронзу и полотна,

Заставит вас от скуки слечь.

И вы домой скорей пойдете…

Как нищий, к вам пристанет тень…

А вечер, Людовик в капоте,

Веков копает дребедень.

Звездами ночь опять замямлит

Былую речь былых Изид.

И луч меча безумный Гамлет

В безумие веков вонзит.

Я слышу бешеный твой рост,

Твой рев средь розовых извилин.

Тобой распух, тобой оброс,

Тобой безумен и всесилен.

Мышами красными под кожей

От змей сосудов ты бежишь.

И в мире то на труд похоже.

И, как смычки, твои ножи.

До мяса звезд лазурь разрыл,

В заре для солнца яму вырыл.

Палач есть в мире – Азраил,

Но смерти нет в покоях мира…

У змеи-дороги всякой

Звездная головка есть.

Света яд цветет во мраке,

Но путей-дорог не счесть.

И никто их не прикинет

На корявых пальцах строк.

Сколько звезд в эфире синем,

Столько змей, миров, дорог…

Вошла на цыпочках струна

В каморку сердца голубого.

Спилила грусть, лишила сна,

Шепнула молниею слово.

Засуетился лед в спине.

Из глотки хмель – в очей бокалы.

И радость свесилась ко мне

Плечами лилий небывалых.

Узнал я то, что я не знал.

Ушами полных глаз услышал…

Вошла на цыпочках струна

И вновь ушла, как можно тише.

Возьми последнюю рубаху,

Зажги стыдом и наготой.

Я к ветру, бешеному Баху,

Орган заката золотой.

Садись и молотами лап

По желтым слиткам старых клавиш.

Уж день от улицы ослаб,

Его былинкой обезглавишь.

И ночь луной распилит труп,

Закровоточат звезд сосуды.

В последней страсти поутру

Его, не вспомнив, позабудут.

Везут миры златую пряжу

На синих осликах тоски.

Певцы серебряные вяжут

Для муз ажурные чулки.

И у страницы белой тоже

Берцовый бешеный изгиб…

Ах, этот мускул, жир и кожа, —

Из-за тебя и я погиб.

О, труп остывшего огня,

Земля!.. На теплую перину,

Как нож, ты вынула меня

И спрячешь вновь, как годы минут.

Шагают ножницы, иду.

Пространство, как бумагу, режут.

Кусаю сочную звезду

Под музыку зубов, под скрежет…

А тут бумажный абажурчик

Луна надвинула, коптя.

Сверлит окно звезда, журчит:

Что лыко строф, – не свяжешь лаптя!..

Как мастер, буду прям и прост.

Ногтем луна – часы-вселенную.

Затикали колеса звезд,

За тайным маятником следуют.

Пером не стану в них копаться,

Я слов не выплесну из них.

Чтоб вылез образ сам из пальца,

Чтоб угол рифмы сам возник.

Я всё, что днем берег так скупо,

В ночах ногами размету.

Как дуру, тайну перещупал

И полюбил я наготу.

Да звона строф я сердце вытяну…

О, в нем века… За миг отдам.

Найду и в пламя брошу истину.

Как мастер, буду прост и прям.

Скажу тебе я вещь простую,

Которую ты знаешь сам.

Как звезды с месяцем флиртуют,

Как от дыханья их роса…

Куда всю накипь духа вылью,

За самою большой куда?

В горах заката наши крылья,

Там бунта медная руда.

Бурав веков нам был потребен,

Чтоб лава руки подняла.

Комета – маятник на небе,

А на земле зовут: метла.

На север кипарис и тую,

На юг – сосновые леса…

Сказал тебе я вещь простую,

Которую ты знаешь сам.

Кокон я звезды размотал,

Был рад революции гимну.

Как люди за желтый металл

Бульвары осенние гибнут.

Еще в молоке материнском,

Еще в паутине миры.

С барахтаньем звездным и писком

Мрак ясли вселенной раскрыл.

Куда, и откуда, и где?

Часы, и поэмы, и порох

Давно уж известны везде…

Еще что в грядущих просторах?

Из желтых глыб зажженных окон

Дворцы заводов сложены.

Циклопы жили там глубоко

На дне безмолвной старины.

Не признавали бледный цемент,

Любили искристый гранит

И надругалися над теми,

Кто известь лунную хранит.

И были цепи лишь гирлянды

На бедрах каменных колонн.

И солнцем, сыном ненаглядным,

Отец незримый был пленен.

И оттого встают дворцами

И мачты труб своих не гнут.

И ни в одном на свете храме

Не свят огонь, как черный труд.

Они пред гордостью печали

Насмешкой извивались всласть.

И месяц медленный отчалил,

Беззубую раскрывши пасть.

От золотых песков заката

Янтарный удалился челн.

Они смеялись, я ж им свято

Печаль вечернюю прочел.

И ни один, храбрейший из них,

На холмик сердца не взошел,

Чтоб подышать в вершинах жизни,

Чтоб синих звезд пощупать шелк.

Так под каменьями седыми

Живые дремлют червяки.

Их кровь льдяная не подымет,

Гранита не сорвет замки.

Из Блока, Тютчева, Верхарна…

Зажглись цветы из их тоски.

Слезою дедов лучезарной

Страниц умыты лепестки.

От Гоголя родился Чехов,

И Достоевский, и Толстой…

Вчера я к Пушкину заехал, —

Навстречу мне Байрон хромой.

У Данта был отец Виргилий,

У Шекспира – историй том.

Гомера по селам водили,

Как по столетиям потом.

Миры, кометы – друг от друга…

О, воин-критик, – что ж, бряцай!

Тобой не в первый раз поруган,

Кто все-таки имел отца.

Роковая, вековая,

Твой набат, и свят, и мил…

Тишина переживает,

Пережевывает мир.

Лун изглоданные ребра,

Звезд пустые черепа…

Мрак зеленый, мрак недобрый

Тушей всей на землю пал.

Мрак в часы дробят колеса,

Мелют час в песок секунд.

Труп ответа, крюк вопроса,

Их зарницы рассекут.

Кровь по-новому обрызнет

Синий жертвенник небес.

Там жрецом на новой тризне

Сядет солнца рыжий бес.

И грянет час, увянут лица,

Душа устанет тело жрать,

И смуглой бурей разрешится

В корсете тропиков жара.

Громовый трактор тучи вспашет

Ножом платиновым косым.