Но в ее жизни была какая-то пустота, и она не заполнилась даже тогда, когда один благодарный клиент подарил ей змею. «Ухожу на корабле, – сказал он, – и негде ее оставить». Она любила домашних животных и не боялась змей. Она соорудила для нее домик в витрине студии, и Джордж сделал прекрасный рисунок в четыре цвета: «Не тронь меня!»
<Девиз США в их первоначальном состоянииРисунок стал популярен.
Она приобрела еще нескольких змей и почувствовала себя спокойнее. Но ее отец был родом из Ольстера, а мать – из Корка
<Порт в Ирландии>. Вооруженное перемирие между родителями сделало ее атеисткой.
Она уже была ищущей, когда Фостер приехал проповедовать в Сан-Франциско. Ей удалось затащить Джорджа на несколько воскресных проповедей, но тогда он еще не увидел Света.
Фостер принес им Свет, они признались в этом одновременно. Когда Фостер спустя шесть месяцев вернулся, Пайвонски настолько посвятили себя религии, что Фостер обратил на них внимание.
– У меня не было ни малейших затруднений с тех пор, как Джордж увидел Свет, – рассказывала она Майку и Джил. – Он все еще пил… но только в церкви, и уже не так много. Когда наш святой руководитель вернулся, Джордж начал свой Великий Проект. Естественно, мы хотели показать его Фостеру… – Миссис Пайвонски заколебалась. – Я не должна была говорить это.
– Так не говори, – сказала Джил. – Патти, милая, мы не хотим, чтобы ты делала хоть что-то против воли. «Деление воды» означает добровольность.
– Гм… Я
скажу! Но помните, это касается Церкви, поэтому вы никому не должны рассказывать… точно так же, как я ничего никому не скажу о
вас.
Майк кивнул.
– Здесь, на Земле, мы называем это «делом водных братьев». На Марсе такой проблемы нет… но тут, я грокнул, иногда бывает. О «деле водных братьев» не говорят другим.
– Я… Я грокнула. Это чудное слово, но я поняла его. Олл райт, дорогие мои, это «дело водных братьев». Знаете ли вы, что каждый фостерит имеет татуировку? Я имею в виду,
настоящиечлены Церкви, те, что навеки спасены?.. Как я, например? Нет, я не имею в виду, что они покрыты татуировками с ног до головы, но видите, вот здесь? Прямо над сердцем? Это святой поцелуй Фостера. Джордж оформил его так, что он смотрится как часть картинки… так что никто не может ничего заподозрить. Но это его поцелуй… и Фостер поцеловал меня сюда сам! – Она произнесла это восторженно и гордо.
Майк и Джил поглядели туда, куда она указала.
– Да, это отпечаток губ, – удивленно сказала Джил. – Словно кто-то поцеловал тебя накрашенными губами. Я-то думала, что это часть восхода.
– Да, конечно, именно так Джордж все и задумал. Потому что нельзя показывать поцелуй Фостера тому, кто его не имеет, и я никогда не делала этого… до сегодняшнего дня. Но, – в голосе ее прозвучала уверенность, – вы удостоитесь его однажды, оба. И когда это свершится, я закреплю его татуировкой.
Джил возразила:
– Но я не понимаю, Патти. Как он может поцеловать
нас? Как-никак он… на небесах.
– Да, милые мои, именно там. Сейчас я объясню. Любой проповедник или проповедница могут дать вам поцелуй Фостера. Это означает, что Бог в сердце твоем… Бог есть часть тебя – навеки.
– Ты есть Бог, – неожиданно вмешался Майк.
– Что, Майкл? Ну… я никогда не слыхала, чтобы это так поворачивали. Но это все объясняет… Бог в тебе, и из тебя, и с тобой, и дьявол не смеет коснуться тебя.
– Да, – согласился Майк. – Ты грокнула Бога.
Он радостно подумал, что сказанное Пат – это лучшее приближение к его концепции за все время поисков слов… пока Джил не сможет выучить это понятие по-марсиански. Что, впрочем, неизбежно.
– Это мысль, Майк. Бог… грокает тебя… и ты венчаешься в Священной Любви и Вечном Счастье с Его Церковью. Жрец или жрица целуют тебя, и татуировка закрепляет этот поцелуй в знак того, что это навеки. Татуировка не обязательно должна быть такой большой: моя в точности соответствует форме и размерам благословенных губ Фостера, и она может размещаться где угодно, лишь бы была скрыта от греховных, глаз. В любом месте, где ее не видно. А когда ты приходишь на собрание Счастливых, ты показываешь ее.
– Я слыхала о собраниях Счастливых, – сказала Джил, – но не знаю в точности, что это такое.
– Что ж, – рассудительно сказала миссис Пайвонски, – бывают собрания Счастливых и собрания Счастливых. Собрания для обычных членов; кто спасен, но может отойти в сторону, это сплошное веселье. Грандиозные вечеринки с ограниченным количеством молений, которые проходят очень радостно, и с большим количеством всевозможных развлечений, без которых не обходится хорошая вечеринка. Может быть, немножко настоящей любви, но лучше очень тщательно взвесить: с кем и как, чтобы не взросло семя раздора среди братии. Церковь
оченьстрого следит за тем, чтобы держать каждую вещь на отведением ей месте.
Но собрания Счастливых для навеки спасенных… ну, тут не надо ни о чем заботиться, ибо здесь нет
никого, кто способен грешить… все в прошлом и забыто. Если хочешь выпить… о'кей, это воля Божья, иначе бы ты не захотел этого. Ты хочешь упасть на колени и молиться или возвысить голос и запеть… или разодрать на себе одежду и пуститься в пляс – это воля Божья. И вокруг не может быть никого, кто усмотрел бы в этом нечто дурное.
– Это похоже на вечеринку, – сказала Джил.
– О, так оно и есть… почти! И тебя наполняет небесное блаженство. Если ты утром просыпаешься, а рядом кто-то из навеки спасенных, то он здесь потому, что Бог захотел, чтобы вы были благословенно Счастливы. У всех есть поцелуй Фостера. Они все свои. – Она задумалась. – Это немного похоже на деление воды. Понимаете?
– Я грокнул, – согласился Майк.
«Майк???»
«Подожди, Джил. Подожди до полноты».
– Но не думайте, – честно сказала Патриция, – что человек запросто может прийти на собрание Счастливых Внутренней Церкви, раз есть татуировка. Приходящий брат или сестра… Взять, скажем, меня. Как только я узнаю, что где-то намечается карнавал, я пишу в местную церковь и посылаю отпечатки пальцев, чтобы они могли свериться с картотекой навеки спасенных в Храме архангела Фостера. Я даю им свой адрес в Биллборде. Когда я все это делаю – а я всегда хожу на воскресные собрания, даже если Тиму приходится снимать мой номер – моя личность может быть легко подтверждена. Обычно меня встречают с радостью: я добавляю притягательности такой вечеринке своими уникальными и непревзойденными святыми картинками. Часто я целый вечер лишь только то и делаю, что стою и позволяю людям разглядывать себя. Каждая такая минута – истинное блаженство. Иногда проповедник просит принести Лапушку, чтобы изобразить Еву и Змея… для этого, конечно, приходится гримировать тело. Кто-нибудь из братьев играет Адама, и нас изгоняют из райского сада, а проповедник объясняет, что означает
истинныйсмысл случившегося, а не поповскую ложь… и мы кончаем тем, что теряем нашу благословенную невинность, чтобы дать заряд всей вечеринке.
Она добавила:
– И все интересуются моим поцелуем Фостера… Потому что с тех пор, как двадцать лет тому назад он взошел на Небеса, немногие имеют поцелуй Фостера, сделанный
не посредником. У меня есть на это официальное церковное удостоверение. И я рассказываю, как я его получила. Я…
Миссис Пайвонски поколебалась, затем выложила все подробности, и Джил только диву далась, куда делась ее ограниченная способность краснеть. Но затем она грокнула, что Майк и Патти – два сапога пара: Божьи дети, не способные грешить, что бы они ни делали. И она от всей души желала – ради Патти, – чтобы Фостер действительно оказался святым пророком, спасшим ее для вечного блаженства.
Но
Фостер! Раны Господни, вот уж карикатура на святого!
Вдруг, вспомнив все чрезвычайно отчетливо, Джил снова оказалась в комнате со стеклянной стеной, глядящей в мертвые глаза Фостера. Но он казался живым… и она ощутила внутренний трепет и подумала, что
онастала бы делать, предложи ей Фостер свой святой поцелуй… и свое святое я? Она быстренько выкинула эту мысль из головы, но Майк уже успел уловить ее. Она почувствовала, как он улыбаются с невинным знанием.
Она поднялась.
– Патти, милая, когда тебе надо быть дома?
– Ох, золотко, мне надо бежать сию благословенную минуту!
– Почему? Переезд будет не раньше, чем в девять тридцать.
– Ну… меня ждет Лапушка. Она очень ревнует, если я задерживаюсь.
– А ты не можешь ей сказать, что была на собрании Счастливых?
– Гм… – Патти просияла и заключила Джил в объятья. – Именно так оно и есть! Именно так!
– Хорошо. Я ложусь. – Джил все-таки покраснела. – Во сколько тебе надо вставать?
– Ну… Если я вернусь в восемь, я успею проследить, чтобы Сэм разобрал мое жилье, и у меня останется время посмотреть, чтобы моих деток разместили как следует.
– А завтрак?
– Я позавтракаю в поезде. А когда встану, выпью кофе. Этого обычно бывает достаточно.
– Я сделаю. Вы оба оставайтесь здесь, сколько хотите. Я не позволю тебе проспать… если ты заснешь. Майк – тот и вовсе не спит.
– Совсем?
– Совсем. Он сворачивается калачиком и думает. Но не спит.
Миссис Пайвонски торжественно кивнула.
– Новый знак. Я знаю. И ты, Майкл, однажды узнаешь. Тебе будет голос.
– Может быть, – согласилась Джил. – Майк, у меня глаза слипаются. Положи меня в постель.
Невидимые руки подняли ее в воздух, перенесли в спальню, само собой откинулось одеяло… в следующий момент она уже спала.
Джил проснулась в семь, выскользнула из кровати и сунула голову в соседнюю комнату. Свет был выключен и тени отчетливы – там не спали. Джил услышала, как Майк произнес тихо, но убежденно:
– Ты есть Бог.
– Ты есть Бог, – прошептала Патриция низким, словно после наркотика, голосом.
– Да. Джил есть Бог.
– Джил… есть Бог. Да, Майкл.
– И ты есть Бог.
–
Ты… есть Бог! Ну же, Майкл!
Джил потихоньку вышла и пошла чистить зубы. Потом дала знать Майку, что не спит, и обнаружила, что ему это известно. Когда она вошла в переднюю, в окна потоком струился свет.
– Доброе утро!
Она поцеловала их обоих.
– Ты есть Бог, – сказала Патти.
– Да, Патти. И ты есть Бог. Бог в каждом из нас. – Она взглянула на Пат. В редком утреннем свете было заметно, что та нисколько не устала. Что ж, ей был известен этот эффект. Если Майк хотел, она оставалась бодрой всю ночь. Она подумала, что ее сонливость этим вечером – дело Майка, не иначе. И услышала его мысленное подтверждение.
– А теперь кофе. И к тому же под рукой у меня оказалась банка апельсинового сока.
Они закончили свой легкий завтрак. Счастье переполняло всех троих. Джил заметила, что Патти о чем-то задумалась.
– В чем дело, дорогая?
– Ну, мне неудобно спрашивать… Но на что вы, дети, живете? У тетушки Патти отложена про запас некоторая сумма, и я подумала…
Джил расхохоталась.
– Ох, Патти, прости… Но Человек с Марса
богат. Разве ты не знаешь?..
Миссис Пайвонски смутилась.
– Ну, вообще-то, я слыхала. Но нельзя же доверять всему, что слышишь в новостях.
– Патти, ты просто прелесть. Поверь мне, теперь, когда мы стали водными братьями, мы не стали бы колебаться. «Деление гнезда» – это не просто образ. Кстати, встречное предложение: если тебе
когда-нибудьпонадобятся деньги, только скажи. Любое количество. В любое время. Напиши нам… или лучше позвони мне. У Майка нет ни малейшего понятия насчет денег. Кстати, Патти, на мое имя сейчас лежит сотни две тысяч. Может быть, тебе надо?
Миссис Пайвонски была просто поражена.
– Благословение Господне! У меня есть деньги.
Джил пожала плечами.
– Если когда-нибудь понадобятся, только дай знать. Если хочешь яхту – Майк будет счастлив подарить ее тебе.
– Это верно, Пат. Я никогда не видел яхты.
Миссис Пайвонски покачала головой.
– Слишком много свалилось на меня сегодня. Боюсь, сердце мое разорвется от счастья… Все, что мне от вас нужно, это ваша любовь…
– Прими ее, – произнесла Джил.
– Я не грокаю любовь, – сказал Майк, – но Джил всегда говорит правильно. Если она у нас есть, она твоя.
– …и уверенность в том, что вы спасены. Но об этом я больше не беспокоюсь. Майк сказал мне про ожидание, и про то, зачем ожидание нужно. Ты понимаешь, Джил?
– Я грокаю. Я больше ничего не тороплю.
– Но я кое-что припасла для вас. – Татуированная женщина взяла сумочку и достала книгу. – Дорогие мои… эта точная копия Нового Откровения, которую благословенный Фостер дал мне… в ночь, когда подарил мне свой поцелуй. Я хочу, чтобы вы ее взяли. Глаза Джил наполнилась слезами.
– Но, тетушка Патти… Патти, брат наш! Мы
не можемвзять ее! Мы купим другую.
– Нет. Это… это «вода», которую я делю с вами, чтобы стать ближе.
– О… – Джил вскочила на ноги. – Мы делим ее. Теперь она наша… Наша общая. – Она поцеловала Пат.
Майк похлопал ее по плечу.
– Ненасытный маленький брат. Теперь мой черед.
– В этом отношении я всегда ненасытна.
Человек с Марса поцеловал своего нового брата сначала в губы, потом в то место, где оставил свой поцелуй Фостер. Он помедлил (недолго, по земному времени), выбирая соответствующее место с другой стороны, где подходил бы рисунок Джорджа, и поцеловал ее. Мысли его шли уже в растянутом времени. Было необходимо грокнуть капилляры. Для женщин он просто легко коснулся губами кожи. Но Джил уловила цель его действий.
– Патти!
Смотри!
Миссис Пайвонски опустила взгляд. На коже отпечатались двумя кроваво-красными стигматами его губы. Она начала терять сознание… но ее искренняя вера не дала ей упасть в обморок.
– Да. Да! Михаил…
Вскоре татуированную женщину заменила достойная домохозяйка в платье с глухим воротничком и длинными рукавами.
– Я не буду плакать, – сказала она торжественно, – и вечность не знает прощаний. Я буду ждать.
Она поцеловала Майкла, потом Джил и вышла, не оглянувшись.
Глава 28
–
Богохульство!
Фостер поднял взгляд.
– Кто-то укусил вас, юноша? Это крыло строили в спешке, и внутрь залетело много всякой дряни: целые рои почти невидимых чертенят… Они безвредны, однако их укусы вызывают неприятный зуд.
– Ну… это надо видеть, чтобы поверить… Сейчас я перемотаю всеведушку немного назад.
– Вы бы удивились, юноша, узнав, во что я способен поверить. – Тем не менее супервизор Дигби отвлек часть его внимания. Трое временных, людей, как он увидел, мужчина и две женщины, размышляли о вечном. Ничего такого. – И?
– Вы слыхали, что она сказала? «Архангел Михаил»? Ну и ну!
– Ну и что же?
– "Что же"? О Господи!
– Это вполне возможно.
Нимб Дигби задрожал.
– Фостер, вы, возможно, не очень внимательно посмотрели! Она имела в виду этого переростка в коротких штанишках, этого уголовника, что отправил меня сюда. Посмотрите-ка еще раз!
Фостер увеличил изображение и отметил, что ангел-стажер прав… Увидел он кое-что еще, увидел и улыбнулся своей ангельской улыбкой.
– Откуда вам известно, юноша, что это не так?
– Что???
– Последнее время я не видел Майка в Клубе, но его имя значилось в списке участников Миллионолетнего Турнира Солипсистов
<Солипсизм – философское учение, признающее несомненным лишь существование данного субъекта. Все остальное существует лишь в его сознании>. Это знак, что он, скорее всего, в командировке. Майк один из искуснейших игроков в солипсизм в этом секторе.
– Но это замечание непристойно!
– Вы удивитесь, узнав, сколько прекраснейших идей Босса, бывало, именовались непристойными. Хотя, пожалуй, вы не удивитесь: ведь вы прикладник. Но слово «непристойность» ничего не значит. Оно не имеет теологического значения. «Для чистого все вещи чисты».
– Но…
– Я просто свидетельствую, юноша. Впридачу к факту, что наш брат Михаил, похоже, отсутствует в данный микромомент – я не знаю, где он; у нас вахты не совпадают, – эта татуированная женщина, которая сделала вещее предсказание, вряд ли ошибается; она сама, в определенной мере, святая.
– Кто это сказал?
– Я говорю. Я знаю. – Фостер снова улыбнулся светлой ангельской улыбкой. Милая маленькая Патриция! Уже, не молода, но все еще по-земному желанна… И сияет внутренним светом, словно витраж на солнце. Он заметил с гордостью, свойственной скорее смертным, что Джордж закончил свое величайшее посвящение.
Когда он последний раз видел Патрицию, работа была еще в разгаре. Этот рисунок о том, как он был призван на небеса, вовсе неплох даже в Высшем смысле. Надо не забыть отыскать Джорджа, похвалить его и сказать, что видел Патрицию. Хм… А где сейчас Джордж? Художник-созидатель в отделе конструирования Вселенной, работающий под непосредственным началом Зиждителя, насколько помнится… Неважно, по главной картотеке его можно будет найти за долю миллионолетия.
Каким лакомым кусочком была Патриция, и как свято неистова! Чуть побольше апломба, чуть поменьше покорности, и он сделал бы ее жрицей. Но такова уж была потребность Патриции: принимать Бога соответственно собственной натуре. Пожалуй, ей самое место было среди лингаятов
<Лингаяты – приверженцы шиваитской секты в Индии, выступавшие за упрощение культа, уравнение каст и т.д.>… но там она была без надобности. Фостер подумал, не стоит ли снова отмотать всеведушку назад, посмотреть, как она там, и с ангельской сдержанностью решил не делать этого: работы было по горло.
– Оставьте всеведушку, юноша. Я хочу сказать вам кое-что.
Дигби подчинился. Фостер почесал нимб: скверная, конечно привычка, но он делал так всякий раз, когда размышлял.
– Юноша, вы никак не войдете в ангельскую форму.
– Мне очень жаль…
– Сожаление – это не для вечности. Истина в том, что вас слишком занимает этот молодой человек, который может (или не может) быть нашим братом Михаилом. Послушайте… Во-первых, не вам судить о механизме, посредством которого вас отозвали от паствы. Во-вторых, вас раздражает вовсе не он (его вы не слишком-то знали); если по-правде, все ваши заботы – о той черненькой секретарше. Она заслужила мой Поцелуй как раз к тому времени, когда вы были отозваны. Заслужила?
– Я еще испытывал ее.
– Тогда, вне всяких сомнений, вы будете ангельски довольны, узнав, что Верховный епископ Шорт, лично проведя полное испытание (о, в высшей степени полное; я говорил вам, что он не знает никакой меры), удостоил ее моего Поцелуя, и теперь она наслаждается полным Счастьем, которое вполне заслужила. Ммм… Пастырь должен находить радость в работе, но когда он избран, он имеет право радоваться и этому тоже. Случилось так, что сейчас имеется вакансия в недавно открытом секторе для Хранителя-стажера… Работа несколько ниже вашего номинального ранга, зато вы приобретете прекрасный ангельский опыт. Эта планета (можете думать об этом месте, как о планете, там сами увидите) заселена триполыми, а не двуполыми существами, и я докладывал Высшим Властям, что сам Дон Жуан неспособен добиться хоть какого-то успеха ни у одного из трех тамошних полов… Это не предположение. Я запускал его туда на пробу. Он стенал и молил вернуть его обратно в уединенный ад, который он выдумал для себя.
– Значит, вы хотите сослать меня в провинцию? Чтобы не мешался!
– Це-це-це! Вы
не можетемешать. Это единственная Невозможность, которая допускает возможность всего остального. Я устал повторять вам это с тех пор, как вы прибыли. Но пусть это вас не мучает. Вам дозволено вечно питаться. Ваши ордера включают временную петлю, так что вы сможете вернуться сюда-сейчас без потери во времени. А теперь летите и принимайтесь за дело. У меня довольно своей работы.
Фостер вернулся к тому месту, на котором его прервали. Бедная душа, временно обозначенная как «Алиса Дуглас». Быть побудителем – тяжелое предназначение, но она приняла его, не дрогнув. Работа ее была закончена, а сама она теперь нуждалась в отдыхе и восстановлении здоровья вследствие неизбежной усталости после битвы. Она билась, кричала и испускала эктоплазму
<Эктоплазма – выделения, составляющие астральное тело>из всех отверстий.
Да, она, конечно, не нуждалась в очищении после такой грубой работы. Но другой работы просто не бывает. «Алиса Дуглас» была абсолютно надежным оперативным работником. Она могла принять любое сомнительное назначение, если только оно подразумевало девственность. Предстояло ли ей гореть на костре или всю жизнь прожить в монастыре – она соглашалась на все.
Не то, чтобы он обращал особое внимание на девственниц. Тут был лишь профессиональный интерес к хорошо сделанной работе. Фостер последний раз глянул: на миссис Пайвонски. Вот
такуюработу он ценил. Милая маленькая Патриция! Благословенная крепенькая самочка…
Глава 29
Когда за Патрицией закрылась дверь, Джил спросила:
– Что дальше, Майк?
– Мы уезжаем. Джил, ты знакома с психоанализом?
– Да. Но не так хорошо, как ты.
– Ты знаешь символику татуировки? И змей?
– Конечно. Все, что касается Патти, я поняла еще при первой встрече. Я надеялась, что ты найдешь способ.
– Я не мог, пока мы не стали водными братьями. Секс – это хорошо и полезно… но только если он взаимен и ведет к возрастанию близости. Я грокнул, что если я сделаю это без увеличения близости… я не был уверен.
– Я грокнула, что ты не мог, Майк. Это одна причина… одна из многих причин, почему я люблю тебя.
– Я так и не грокнул «любовь», Джил, и не грокнул «народ». Но мне не хочется, чтобы Пат уходила.
– Останови ее. Пусть она останется с нами.
«Ожидание, Джил».
«Я знаю».
– Сомневаюсь, – добавил он, – чтобы мы дали ей все, что она хочет. Она хочет отдавать себя всегда и каждому. Собрания Счастливых, змеи и выступления – этого недостаточно для Пат. Она хочет положить себя на алтарь для каждого в этом мире… и всегда… и сделать всех счастливыми. Это Новое Откровение… Я грокаю, что это значит разное для разных людей. Но для Пат оно значит именно это.
– Да, Майк. Милый Майк.
– Время уходить. Надевай платье и бери свою сумочку. Я избавлюсь от хлама.
Джил подумала, что она бы не прочь взять с собой пару вещиц. Майк всегда отправлялся в путь с лишь одеждой, что на себе… И похоже, грокал, что ей это нравилось.
– Я надену вот это голубое. Оно мне нравится.
Платье взмыло в воздух, повисло над Джил, и, как только он подняла руки вверх, опустилось на нее. Сама собой застегнулась молния. Туфли прошествовали к ее ногам, и она ступила в них.
– Я готова.
Майк уловил направление ее мысли, но не суть. Она была слишком чуждой марсианским понятиям.
– Джил! Ты хочешь, чтобы мы остались и поженились?
Она обдумала этот вопрос.
– Сегодня воскресенье, нам не выдадут свидетельство.
– Тогда завтра. Я грокнул, что тебе это понравится.
– Нет, Майк.
– Почему нет, Джил?
– Мы не сможем стать еще ближе, мы уже разделили воду. Это истинно и на английском, и на марсианском.
– Да.
– И чисто английская причина: я не хочу, чтобы Доркас, Энн Мириам… и Патти… думали, будто я оттираю их.
– Джил, никто из них так не подумает.
– Я не хочу давать даже повода, потому что мне это не нужно. Потому что ты женился на мне в больничной палате века и века тому назад. – Она поколебалась. – Но есть нечто, что ты можешь сделать для меня.
– Что?
– Ты можешь называть меня ласковыми именами, как я называю тебя.
– Хорошо, Джил. Какими именами?
–
О! – Она быстро поцеловала его. – Майк, ты самый лучший, самый любимый человек изо всех, что я знала. И самое противное порождение двух планет! Не забивай голову. Просто зови меня время от времени «маленький брат»… У меня от этого все внутри дрожит.
– Да, Маленький Брат.
– О Господи! Идем быстрей отсюда, пока я не затащила тебя в постель. Жди меня внизу. Я оплачу счет. – Она быстро вышла.
* * *
Они сели на первый попавшийся «грейхаунд». Направление их не интересовало. Неделю спустя они появились дома и несколько дней делили воду, а потом уехали, не попрощавшись: прощание было человеческим обычаем, и Майк его отвергал. Прощался он только с незнакомцами.
Вскоре они были в Лас-Вегасе, остановились в отеле. Майк играл, а Джил убивала время, работая в варьете. Она не умела ни петь, ни танцевать. Маршировать с улыбкой в невероятно высокой шляпе и лоскутке блестящей материи – вот та работа, которая нашлась для нее в Вавилоне Запада. Она предпочитала работать, если Майк бывал занят, и он всегда каким-то образом устраивал ее на работу, которая ей нравилась. Поскольку казино никогда не закрывались, Майк практически всегда был занят.
Майк старался не выигрывать слишком много, придерживаясь установленных Джил пределов. После того, как он обчищал казино на несколько тысяч, он проигрывал эти деньги, чтобы не показаться человеком, играющим по-крупному. Потом он поработал крупье, пуская маленький шарик лететь, как ему хочется, изучая людей, стараясь грокнуть, зачем они играют. Он грокнул побудительный мотив, который оказался крайне сексуальным… но грокнул, что вроде бы тут была и какая-то неправильность.
Джил пришла к выводу, что посетители величественного театра-ресторана, где она работала, не отличаются от ротозеев из ярмарочного балагана. Следовательно, на них не стоило обращать внимания. Но, к удивлению своему, она наслаждалась, показывая им себя. С растущей марсианской откровенностью она исследовала это чувство. Ей всегда доставляло удовольствие, когда на нее с восхищением смотрели мужчины, достаточно привлекательные для того, чтобы захотеть коснуться их. И ее раздражало, что вид ее тела ничего не значил для Майка, хотя он настолько подходил для нее, насколько женщина может только мечтать…
…Если только не бывал занят. Но он был нежен даже и тогда. Он позволял ей вызывать себя из транса, без жалоб переключался на нее, улыбался, был настойчив и ласков.
И все-таки это была одна из его странностей, как и неспособность смеяться. После выступлений в варьете Джил решила, что восхищение, написанное на лицах смотрящих на нее незнакомых мужчин, доставляет ей удовольствие потому, что это было единственным, чего Майк не способен был ей дать.
Ее честность, однако, вскоре заставила ее отказаться от такого объяснения. Мужчины в зале были, в основном, слишком стары, слишком толсты, слишком лысы, чтобы Джил сочла их привлекательными. И Джил всегда с презрением относилась к «похотливым старцам», хотя хорошо воспринимала стариков, тут же напомнила она себе. Джубал мог глазеть на нее, и, хотя он и употреблял крепкие словечки, у нее никогда не возникало ощущения, что он стремится остаться с нею наедине, чтобы затем обратать.
Но теперь она обнаружила, что «похотливые старцы» вовсе не действуют ей на нервы. Когда она чувствовала их восхищенные взгляды и даже неприкрытую похоть (а она ее чувствовала и даже могла определить источник), она не отвергала этого, внутри разливалось тепло, и она ощущала какое-то самодовольство.
«Эксгибиционизм»
<Эксгибиционизм – склонность к демонстрации своего тела>был для нее лишь техническим термином и слабостью, которую она презирала. Теперь, покопавшись в себе, она решила, что либо некая форма нарциссизма есть норма, либо ненормальна она сама. Но она не чувствовала себя ненормальной, она чувствовала себя как никогда здоровой. У нее всегда было отменное здоровье (такое и должно быть у медсестры), но у нее не было ни насморка, ни расстройства желудка вот уже… даже и не вспомнить, с какого времени. Даже колик.
О'кей, если здоровая женщина любит, когда на нее смотрят, то из этого следует, как ночь следует за днем, что здоровые мужчины любят глядеть на женщин, иначе не было бы никакого смысла! В этот момент она поняла (умом) Дюка и его фотографии.
Она обсудила это с Майком, но Майк не смог понять, почему Джил вообще трогает, если на нее смотрят. Он еще мог понять нелюбовь к прикосновениям; Майк избегал рукопожатий, он разрешал прикасаться к себе только водным братьям. (Джил не была уверена, насколько далеко это простирается. Она рассказала ему о гомосексуализме после того, как Майк прочел о нем и не смог грокнуть. Она рассказала ему о правилах, которые надо помнить, чтобы избежать приставаний. Она знала, что Майк с его внешностью обязательно привлечет к себе внимание «голубых». Он последовал ее советам и сделал свое лицо более взрослым взамен присущей ему ранее андрогинности
<Андрогинность – сочетание признаков обоих полов>. Но Джил не была уверена, что Майк сможет избежать приставаний, скажем, Дюка. К счастью, водные братья-мужчины были настоящими мужчинами, а остальные водные братья – настоящими женщинами. Джил надеялась, что Майк все-таки грокнул неправильность однополых отношений и никогда не разделит воды с такими людьми.)
Не мог понять Майк и того, почему Джил бывало приятно, когда на нее глазели. Их с Джил точки зрения были примерно одинаковы только тогда, когда они покинули последний карнавал, где Джил сделалась равнодушной к посторонним взглядам. Теперь она видела, что ее тогдашнее знание себя было лишь зародышем истинного знания. На самом деле взгляды посторонних мужчин не оставляли ее равнодушной. Под давлением процесса привыкания к Человеку с Марса она отбросила часть культурных условностей, ту долю стыдливости которая удерживается у медсестры вопреки специфике ее работы.
Но Джил не думала, что ей вообще свойственна хоть какая-то стыдливость, пока не пришлось с ней расстаться. В конце концов она обнаружила в себе способность признаться, что где-то внутри у нее существует нечто такое же счастливо-бесстыдное, как кошка в период течки.
Она попробовала объяснить все это Майку, выдвинув теорию о взаимодополняющих функциях эксгибиционизма и эротомании.
