Трубка, периодически, утопала изогнутым мундштуком, в его бороде, отправляя в очередной полёт, клубы густого табачного дыма. Облако медленно поднималось вверх и плавно расплывалось по воздуху. Подлетая к веткам деревьев, оно разрывалось на неровные части и тут же растворялось...
      Этот дым, напомнил Фридриху, утренний туман, когда Марфа провожала его в дорогу. Новая волна тоски, накатила на его отягощённое тяжёлыми раздумьями сердце. Чтобы избавиться от этих мыслей, он ускорил шаги по направлению к старику.
      Когда барон приблизился к Берендею, он произнёс:
      - Здравствуй Берендей.
      - И ты здравствуй? - ответил тот, не выходя из задумчивости и не поворачивая головы.
      - Про Марфу ты уже знаешь? - с огорчёнными нотками в голосе, всё так же, не глядя на Фридриха, спросил старец.
      - Что, про Марфу? - не понимал Фридрих.
      - Сегодня в деревню пришла машина из города. НКВД...
      - И что?... - спросил барон, чувствуя как по его спине, пробежал неприятный холодок.
      - А то,... Не убереглась она, доченька... Видно всё же, прознал кто-то из людей. И донесли про тебя куда следует. Эх, незадача,... Говорил ведь ей,... Да что теперь. Моя в том вина.
      Фридрих сжал кулаки от досады. И с надеждой спросил:
      - А может не к ней? Ведь никто и не видел меня. Если кто приходил, так она меня прятала. В доме видеть меня никто не мог.
      - В доме, может, и нет, но глаза-то, они ведь не только в доме.
      - Да, конечно,... А может её предупредить?
      - А она тебе разве не говорила? - первый раз за сегодня, взглянул Берендей на Фридриха. - Не могла ведь она не знать.
      - Говорила?... Да, нет. Ничего. Вот тебе передать велела, что, мол, знает она... - и тут, до Фридриха дошло, о чем она знала...
      Фридрих кулем осел на колени и обхватил голову руками. Его душила обида. Ведь она всё уже знала. Знала наперёд, что за ней приедут, что видятся они в последний раз. Всё-всё,... Но почему? Почему она не сказала? Ведь они могли уйти вдвоём. Могли уберечь её. Спрятать. А потом...
      - Надо что-то делать. Я смогу ей помочь. Её ещё можно спасти.
      - Стой, - строго сказал Берендей. - Слишком поздно. Они уже там. К твоему приходу, там уже никого не будет. Её увезут.
      - Ну, тогда,... Ну тогда я сдамся. Пусть меня заберут, а её отпустят. Ведь её в том вины никакой. Что она?... Выхаживала больного? Может она, и не знала вовсе, кто я такой?
      Берендей посмотрел на него сурово и сказал:
      - Не такое в России сегодня время, чтобы правосудие по справедливости вершить. А тебя объявили врагом народа - беглым пленным и диверсантом. Чем поможешь ты ей, если сдашься? Только, страдания её увеличишь. Потому как тогда её жертва бессмысленной будет.
      - Эх ты нерусь... - с досадой продолжал дед. - Не понять тебе душеньки русской,... Не понять на что, наши бабы способны ради суженного своего... Не бывает доли, их горше. Но в страданиях, всю жизнь пронесет, и согрета любовию будет. Пусть в несчастье, но всё же любима.
      - Горько мне. Горько дед Берендей.
      - Такова ваша доля, болезный. Видать, понял ты, да не принял. То, что тебе принадлежать должно было. А когда осознал. Так уж поздно...
      - Но ведь я не мог. Я...
      - Не судья тебе я. Но скажу, одно. Марфа - лесная порода. Видно знала она что-то такое, то о чём тебе пока не известно.
      У Фридриха защемило сердце. Нехорошее предчувствие въедалось в его сознание. Ноги ослаблено подогнулись в коленях. Чтобы хоть как-то собраться и взять себя в руки, он присел на крыльцо рядом с Берендеем и попросил закурить.
      Дед выбил пепел из трубки. Забил новую порцию табака из расшитого бисером кисета. Утрамбовал его веточкой. Раскурил и подал трубку немцу.
      Табак был едким, но по особенному приятным. Не рассчитав его крепости, Фридрих закашлялся от первой затяжки. Из глаз покатились горькие слёзы. Он поблагодарил в душе случай. Есть на что, списать накатившую, изливающуюся в слёзы, слабость. Они струями текли по щекам, а он, намеренно глубже затягивал в свои лёгкие горький и разъедающий дым. В груди разливалась колючая горечь.
      Но трубка, всё же его успокоила. Мысли перестали хаотично носиться в голове, дергая струны в самых уязвимых и болезненных закоулках. Стройным рядом, подобно вылетающим порциям дыма из трубки, они находили свои места.
      - Пойдёшь дальше. Назад тебе дороги нет. Да и незачем лишний раз ранить душу. Линка проведёт тебя до равнины. Дальше сам. Там разберёшься. Если заблудишься, кличь. Помогу.
      Фридрих ничего не сказал. Потупив взгляд, он сидел опустошённый. Ему уже было всё равно. В путь, значит в путь. Поскорее бы только. Дорога она, как и время, помогает залечивать раны на сердце.
      - Вот, возьмёшь с собой. - Берендей протянул ему котомку. - Там припасы. Собрал тебе на дорогу. Выходи завтра утром. Сегодня уже вечереет. Отдохнёшь. Тут никто тебя не увидит. Деревенские, это место обходят.
      - Спасибо дед, - выдавил из себя Фридрих. - И прости меня. Что из-за меня это всё.
      Он так и продолжал сидеть на крыльце, не поднимая головы, с зажатой, мёртвой хваткой в руке трубкой.
      - Не казнись. Видно так суждено было вам. - Берендей похлопал его по плечу и поднялся.
      Он поднял с земли, резной деревянный посох и сказал:
      - Прощай немец. Так мы с тобой и не поговорили. Но, кто знает... авось, когда и свидимся... Пусть удача помогает тебе. А она у тебя есть, не упусти только.
      Берендей повернулся к лесу. Расправил широкие плечи. И пошёл размеренным и твёрдым, совсем не свойственным, для его лет, шагом. Как только он скрылся в лесной чаще, Фридрих услышал треск ломаных веток и удаляющийся медвежий рёв.
      Барон посмотрел на свои руки, и словно проснувшись, увидел в зажатую в них трубку Берендея. Фридрих вскочил и крикнул тому вслед. Но в ответ донеслось только эхо его же собственного голоса. Он снова опустился на крыльцо и заметил, лежащий на переданной ему Берендеем котомке кисет.
      Спаситель
      Приходя в сознание, мальчик начинал стонать от просыпающейся во всём теле боли. Он ещё не осознавал, какие испытания его ждут впереди, но догадывался - Ад, ещё только начинается.
      - Ну, что очухался, сучёнок? - склонившись над ним, спросила Селёдка.
      - Ничего, шустряк... Побегать он захотел... Отрыгнуться ещё мышке, кошкины сопли, - решил съязвить Шрам. - Ты у меня ещё надолго запомнишь эту ночку. Халява закончилась. Теперь ты дома. Ха-ха-ха....
      Смех у Шрама получился очень зловещим. Оставалось только догадываться, какой извращённый смысл, он пытался вложить в этот не присущий нормальному человеку садистский хохот.
      Они свернули в неосвещённый переулок. Илья понимал, что если он сейчас ничего не предпримет, то это будет конец. Быть униженным рабом, у этого сборища негодяев будет хуже, чем смерть. Он предпринял попытку взбрыкнуться, но тут же получил удар ногой по почкам, и с тяжёлым выдохом сполз обратно на землю и скорчился от боли.
      - Оставьте мальчика, твари, - раздался зычный бас, непонятно откуда.
      Бомжи завертели головами в поисках источника обратившегося к ним голоса. Эта шайка подонков могла геройствовать безнаказанно, только по отношению к таким же отбросам, какими являлись сами и то, к более слабым. С теми же, кто их не боялся, и знал цену их "героизма", они вели себя сдержанно и осторожно, подобно злобной, но трусливой собаке, в присутствии рассерженного на неё хозяина.
      - Кто это там такой грозный? А ну-ка, покажись... - произнёс в темноту Шрам, доставая из-за пояса свой ржавый нож.
      Из сводов арки, кирпичного старого дома, под лунный свет вышел человек лет пятидесяти. Он был высокого, почти исполинского роста, и наголо выбрит. Отражающую лунный свет лысину, украшали замысловатые татуировки. Гладко выбритые щёки, контрастировали с аккуратными седыми усиками, перетекающими в испанскую бородку клинышком. Его лицо выражало прямолинейность и благородство характера. Не смотря на июльскую жару, на нём была потёртая кожаная куртка. Парусиновые брюки, со множественными накладными карманами, которые были тщательно заправлены в высокие армейские ботинки на толстой, рифлёной подошве.
      - Тебе чего дядя? Шёл бы ты своей дорогой... - увещевающим голосом просипел Вонючка.
      - Отпустите мальчика. И мы с ним уйдём. Да и вам спокойней будет, пробасил великан.
      - Мальчик это наш. И никто тебе ничего отдавать не собирается. Где это видано, чтобы родную кровиночку от сердца отрывали, да в чужие руки, выступил Шрам, заслоняя собой мальчика и делая знаки Бороде и Вонючке, чтобы те заходили сзади и сбоку мужчины, для неожиданного нападения.
      Селёдка, во избежание неприятностей, зажала Илье рот рукой, и приставила к его горлу, не весть, откуда, взявшуюся бритву.
      - Значит, не хотите по добру, окаянные? В последний раз спрашиваю, нахмурил брови великан.
      - А ты чё... отец? Угрожать нам вздумал?... - пытался потянуть время Шрам, поигрывая ножом.
      За спиной у встретившегося им незнакомца раздался звон битого стекла. Это, подкравшийся сзади бородач разбил об угол арки, найденную им там бутылку. В его руке, играя бликами света, ощерила свои острые лепестки бутылочная розочка. Справа, стоял наизготовку, с кусками кирпича в руке, Вонючка.
      - Ну что дядя,... Только не говори, что мы тебя не предупреждали, ощерился Шрам, и жестом дал команду к наступлению.
      Троица отморозков, подобно стае, выходящих на ночную охоту шакалов, медленно и осторожно, стала надвигаться на великана. Тот с осуждением покачал головой. Приподняв одну бровь, он ухмыльнулся. В его глазах читался боевой азарт и сочувствие к наступавшим злодеям. Он тихонько присвистнул. И из кустов к его ногам выпрыгнул здоровенный пёс.
      Это был огромный кобель, породы среднеазиатской овчарки, серебристо стального окраса. Он без лая, ощерил свои внушительные клыки и широким гребнем, вздыбил шерсть, от хвоста до загривка. Его гулкое утробное рычание, произвело на подонков, серьезное впечатление. Но отступать было уже поздно.
      Чтобы в конец не утратить боевой дух и не дать подельникам испугаться и дать дёру, Шрам с истошным воплем бросился на незнакомца. На бегу, он делал обманчивые движения левой рукой, чтобы зажатым в правой руке ножом, нанести расчётливый удар в горло.
      Дальше всё происходило стремительно и быстро. Старик бросил собаке отрывистую команду, на непонятном им языке. И та в миг испарилась, словно её тут и не было.
      Угадав манёвр противника, незнакомец, быстро выхватил из-под полы куртки, внушительных размеров боевой тесак.
      Это был нож, размерам и заточке которого, мог бы позавидовать, даже самый опытный мясник.
      Старик увернулся от коварного выпада Шрама, и совершая новое круговое движение, словно исполняя обрядовый танец, с рассекающим воздух свистом, рубящим движением, опустил тесак, на кисть негодяя, сжимавшую нож.
      Ночь разрезалась душераздирающим криком. На дороге валялась отрубленная кисть, с пульсирующими, содрогающимися пальцами.
      Шрам упал на колени. Злобно матерясь, он сжимал обрубок руки и не верил в только что с ним случившееся. Вены вздулись на его покрывшемся холодной испариной лбу. Он с недоумением таращился на руку, наблюдая как из раны дозированными порциями, выплескивалась, тёмно-бурая, густая кровь.
      Селёдка, даже не успела заметить, как с подрубленными под коленями, сухожилиями, направляемый точным движением незнакомца, Борода, грузным кулем, свалился на землю. Её удивила, незаметная перемена в его лице, когда тот, вставая на четвереньки, откинул в сторону, мешающую ему шляпу. Ледяной ужас пронзил бомжиху, когда она своим взглядом, встретилась с бородачом. Вместо правого глаза бомжа, на неё смотрело, холодным оком, круглое горлышко бутылки, из которого, как из крана, на дорогу вытекала струйка багровой крови.
      А мужчина продолжал исполнять свой причудливый и замысловатый танец. В три кульбита он оказался возле Вонючки. Причём делал он это с такой грацией и лёгкостью, словно это был не бой, а балетное представление. Брошенные, в его сторону и пролетающие мимо цели кирпичи, подчёркивали контрастно, всю убогость и несовершенство бросающего их "Ворошиловского стрелка".
      Незнакомец описал молниеносное, и едва заметное хороводное движение, вокруг Вонючки. И его тесак, сделал навсегда угрюмое лицо подонка, вечно улыбающимся, дьявольской улыбкой. От уха до уха...
      Всё это произошло за считанные секунды. Растерявшаяся Селёдка, не успела опомниться, как её рука, держащая бритву, онемела в могучих тисках, собачей пасти.
      Удар клыков был настолько ощутимым и сильным, что казалось, будто кисть бомжихи оказалась между наковальней и кузнечным молотом.
      Кости хрустнули, как раздавленная галета. Пёс, ещё пол минуты, урча и мотая головой в разные стороны, швырял Селёдку, словно тряпичную куклу, пока не услышал команду, подошедшего к ним хозяина:
      - Хватит, Баян. Молодец.
      Пёс предупредительно посмотрел, в расширенные испуганные зрачки Селёдки. Ещё раз, беззвучно ощерив свои саблевидные клыки, прочитал в её взгляде панический ужас и покорность, после чего, удовлетворённо повиливая обрубком хвоста, засеменил к своему хозяину.
      Тот, подошёл к Илье и присев перед ним на корточки спросил:
      - Сам идти можешь?
      После утвердительного кивка мальчика, добавил:
      - Эко они тебя,... Вот жежь сволочи. Ну, ничего, мы с Баяном тебя быстро поправим. Ты нас не боись. Мы тебя в обиду не дадим.
      Мальчик начал осторожно подниматься с земли. Всё тело ныло тупой не унимающейся болью.
      - Спасибо дяденька, - вытирая слёзы, поблагодарил он спасителей.
      - Ты не меня, ты его благодари, - кивнул мужчина на пса - Это он, тебя заметил, и меня следом позвал.
      На Илью уставились умные, с интересом разглядывающие его, глаза Баяна.
      Пёс учащенно дышал, высунув свой влажный и горячий язык. А потом, как показалось Илье, подмигнул ему и, нырнув, зарылся мордой под широкую ладонь своего хозяина.
      - Как звать-то тебя, сынок?
      - Ильёй. А вас?
      - Зови меня просто Дедом... - улыбнулся в ответ человек.
      Он ещё раз оглянулся по сторонам. Сообщники злосчастной шайки, как тараканы расползались по сторонам, сопровождая своё ползание жалкими стонами и площадной матерщиной.
      - Ну, что пойдём Илья. Не гоже честному человеку, находиться посреди этой падали.
      - Идем, Дед, - ответил Илья.
      Мужчина придерживал избитого и плохо стоящего на ногах мальчика, под локоть, а с другой стороны мерным шагом выхаживал Баян, то и дело поглядывая в их сторону.
      Всё-таки Илья оказался прав. С этого дня, у него действительно началась новая жизнь.
      Непрошеные гости
      Ворота дрожали от грохочущего стука. Марфа спокойно, не торопясь, вышла из дома. Спустилась с крыльца и направилась к воротам. Отодвинула огромный дубовый засов и ворота, со скрипом несмазанных петель широко распахнулись в стороны.
      Перед ней стояли двое энкавдэшников в синих гимнастёрках и пьяный, злорадно щурящийся фельдшер. Позади, стоял воронёный ЗИМ, за рулём, которого, сидел молоденький водитель, судя по новенькой форме, тоже энкавэдешник.
      Один из офицеров сжимал в руке пистолет и подозрительным взглядом, осматривал, открывшийся его пытливому взору двор.
      - Где эта сволочь? - сверля ненавистным взглядом Марфу, выцедил он сквозь зубы.
      - Вы это про кого товарищ? - спокойно переспросила она.
      На слове товарищ, она сделала особый акцент. В который вложила весь многозначительный смысл, своего отношения к новой власти.
      - Издеваешься сука? - злобно спросил капитан, угрожая пистолетом перед лицом Марфы.
      - Берданкин... - крикнул он водителю. - Глаз с неё не спускать.
      - А ты во двор, - скомандовал он лейтенанту. - Пока мы с фельдшером дом осмотрим.
      - Вот тебе бабушка и Юрьев день - осклабился Марфе в лицо, алкоголик фельдшер.
      Все принялись выполнять свои задачи. Энкавэдешники вели себя как хозяева. Они бесцеремонно разбрасывали вещи, переворачивали утварь и влезали в каждый уголок её хозяйства. Она услышала, как со звоном разбилась отлетевшая бутыль, с целебным настоем из трав, сбор которых проводился на протяжении нескольких лет, как требовало того, наставление покойной бабки травницы.
      Молоденький паренёк, по всей видимости, не давно пришедший в органы, и ещё не утративший всего человеческого, что в нём было заложено, стоял, сконфуженно пряча глаза от Марфы. Женщина не обращала на это внимания, так как знала, что пройдёт, не так много времени и этот ещё не опытный щенок, начнёт показывать зубы, а потом превратится в такого же пса, как и его наставники.
      Когда её приказали доставить в дом, ничего в нём уже не напоминало того порядка, что с таким усердием и любовью, поддерживала рука хозяйки. Травы были разбросаны и растоптаны, слипшись в комьях мазей и лужах настоев. Вещи бесцеремонно валялись на полу. Груда черепков от глиняной посуды, горкой выглядывала из распахнутой двери в горницу. Полочка в Красном углу болталась на одном гвозде, а под ней лежала, треснутая с разбитым окладом икона.
      За столом сидели экавэдешники и хрустели солёными огурцами, принесёнными фельдшером из Марфиного погреба. Сам же фельдшер, расположился, на дубовом табурете не далеко от них. Он с тщательным видом протирал, свои очки блюдца, подолом грязной рубахи. Водрузив их на переносицу. Заправил дужки за уши. Ехидно сощурившись, он сказал:
      - Ну что Марфа, и на старуху бывает проруха.
      - Молчать, - гавкнул ему капитан, всем своим видом давая понять, кто здесь хозяин.
      Врач втянул шею в плечи и, поднося трясущуюся ладонь к губам, с умоляюще заискивающим видом, взглянул на энкэведешников. И замолк.
      - Гражданка Боровицкая. Вы обвиняетесь в укрывательстве и пособничестве, беглому военнопленному, руководителю диверсионно-разведывательной группы Фридриху фон Айнхольцу, - сказал капитан, привстав из-за стола, и широко уперся руками в столешницу. - Хочу вас предупредить, что чистосердечное признание и содействие в поимке особо опасного преступника, повлечёт смягчение, вынесенного вам приговора.
      Марфа стояла, прямо глядя в глаза капитану. Ни один нерв не дрогнул на её лице. Для себя она всё уже решила заранее. Припираться и оправдываться, не было смысла. Унижаться перед этими выродками она не станет. Каким бы ни был исход их визита, результат будет один. Её арестуют и увезут.
      По рассказам людей, Марфа не могла припомнить ни одного случая, чтобы приехавший, за кем-то воронок, уезжал без жертвы. Она будет молчать, чтобы ни случилось. На душе было легко и спокойно, оттого, что Фридрих всё-таки успел. Не попал в лапы к этим заплечных дел мастерам.
      - Молчишь... тварь. Ничего, сейчас мы тебя разговорим... Берданкин!... - крикнул капитан.
      По крыльцу застучала дробь каблуков и в дверном проёме, выросла фигура молоденького водителя.
      - Сейчас принесёшь ведро воды. И захвати в машине бумаги для протокола.
      - Есть. Товарищ капитан, - выпалил паренёк и умчался выполнять распоряжение.
      - А ты, - капитан обратился в сторону к фельдшеру - пока на дворе подожди. Надо будет, позовём.
      Фельдшер, испуганно оглядываясь, вышел из горницы. Он начинал трезветь. С трезвостью приходило осознание серой реальности жизни. Обстановка и поведение Марфы не предвещало для него ничего хорошего.
      Два дня назад он сидел обозлённый за то, что с этой партией медикаментов из области, ему урезали рацион медицинского спирта. Жизнь была собачья. А на водку, для употребления в тех количествах, к которым он привык, денег не хватало. Подношения от населения, были значительно меньшими, чем на предыдущем месте. Оттуда его выперли за систематическое и беспробудное пьянство. И направили в эту дыру. Местное население не доверяло традиционной научной медицине. И народ обращался всё чаще к Марфе, которую все здесь любили и уважали. Старика это страшно бесило. Но поделать с этим он ничего не мог.
      А позавчера, когда он, матерясь, разбирал по накладной привезённые медикаменты, к нему забежал пацанёнок. Несмышлёный деревенский подпасок, часто бывал у него. Фельдшер баловал мальчонку глюкозой, за то, что тот был, пожалуй, единственным представителем местного населения, кто серьёзно к нему относился. Да и то, пожалуй, по малолетству и из-за отсутствия житейского опыта. Вот тогда-то, парнишка и ляпнул, что мол, видел в лесу знахарку Марфу с каким-то ненашенским мужиком. Ну, а за фельдшером дело не стало. Приученный за свой век, к гражданской бдительности, тот отправил мальчишку, а сам, набрал номер телефона областного НКВД.
      С улицы он услышал:
      - Ты ж что думаешь, мы тут миндальничать с тобой будем? Говори! Или собственной кровью умоешься...
      Марфа стояла как изваяние. Капитан подошёл к ней в плотную и наотмашь ударил её по лицу. Удар оказался хлёстким и сильным, так что женщина отлетела к стене и ударилась больно о тёсаные брёвна.
      - Ну, теперь поняла, что не шутки шутить приехали? - наступал на неё капитан.
      Она отодвинулась от стены, но продолжала молчать. Щека на лице горела, а висок наливался пунцовым цветом, от удара о бревенчатую стену.
      - Вот дура баба, - вставил лейтенант - с ней по-хорошему, а она молчит.
      - Ты пойми мразь, мы ведь его всё равно поймаем, а с ёго показаний накрутят тебе полную катушку и отправят лес в Сибири валить. Будешь гнить там до самой старости. И вернёшься потом без зубов с отмороженной жопой,кровью харкать на каждом шагу.
      Сохраняя абсолютное спокойствие, Марфа гордо подняла подбородок и отвернула лицо. Взгляд её упал на фельдшера, которого она увидела в распахнутом окне. Тот, увидев ненавистный взгляд знахарки, юркнул в сторону с видом побитой собаки.
      - Слушай, а может она немая? - с кривой усмешкой обратился лейтенант к капитану.
      - А вот это мы сейчас и проверим, - зло бросил тот - Берданкин!... Где тебя черти носят?!
      - Прибыл. Товарищ капитан, - из проёма двери появился вытянутый в струну водитель, с полным ведром воды и папкой под мышкой.
      Он с недоумением смотрел на Марфу. Красные пятна на её лице, настораживали его и пугали.
      - Так и будешь молчать. Врагов советского народа выгораживать? капитан вцепился своей пятернёй в лицо женщины.
      Не получив ответа, он скомандовал, кивая водителю:
      - Тащи её к двери. Сейчас мы её разговаривать будем...
      Берданкин взял Марфу осторожно за локоть и потянул к дверям.
      - Ты что, б...дь, на прогулку собрался? - зашипел на него капитан - Я сказал
      , тащи, а не любезничай. Не хрен с врагами народа церемониться.
      И, что было сил, пнул женщину сапогом. Берданкин испугался, что начальство сейчас начнёт срывать свой гнев и на нём, и резко дёрнул знахарку за рукав.
      - Держи крепко, чтобы не вырвалась... - приказал капитан Берданкину, засовывая Марфины пальцы в проём между дверью и косяком.
      Дверь была добротная, дубовая с массивной медной ручкой в форме кольца. Водитель стоял с расширенными от ужаса глазами, а капитан медленно и со знанием дела начал закрывать дверь. Вскоре дверь остановилась, чувствуя мешающую преграду.
      - Ну что, будешь говорить сука, или дальше будем осваивать "разговорник"? - злобно спросил капитан.
      Марфа крепко зажмурила глаза, в ожидании последующей пытки, но говорить она не собиралась.
      - Ну, молчи, молчи... Я тебя предупреждал, - сказал капитан и навалился плечом на дверь.
      Послышался гулкий хруст и громкое с всхлипами судорожное дыхание женщины. Марфа сползла на пол. Дикая, ужасная боль разбегалась от сломанных пальцев, по её рукам. Тело бросило в дрожь, а лёгкие словно парализовало. Она держалась, как могла, но муки были настолько невыносимы, что она не смогла подавить вырывающиеся стоны. Слёзы обильно бежали по дорожкам, появившихся на щеках морщин, от крепко зажмуренных глаз.
      - Ну, вот видишь... уже лучше. Теперь можно и поговорить, - капитан с довольным видом подмигнул Берданкину. - Учись салага, перенимай опыт.
      По всему виду молоденького энкавэдешника можно было понять, что такого развития событий он не ожидал. Вспоминая как гордо надел в первый раз эту новую форму, разве думал он о том, что вместе с тем, становится палачом. У него затряслись губы, и густая краска залила гладко выбритые щёки. Ему было стыдно и до глубины души обидно за истязаемую молодую и красивую женщину.
      - Вы напрасно упрямитесь, - пытался играть роль "добренького", лейтенант - он ведь всё равно вас заставит сказать. Что мы, по-вашему, зря сюда столько километров наматывали? Сами подумайте, вы молодая, привлекательная... Вам ещё мужикам нравиться, замуж выходить, да деток рожать. А тут сейчас вам всю красоту и попортят. Да ладно бы было ещё ради кого,... а то, ради гниды какой-то фашистской. Знаете, что они с нашими, там, в оккупации вытворяли?... То-то... Вы лучше сразу скажите. По хорошему.
      Не открывая глаз, Марфа сидела на полу, спрятав поломанные пальцы под мышки. Она монотонно раскачивалась взад и вперёд, чтобы хоть как-то погасить клокочущую в ней боль.
      - Ну, никак не хочет понять, вздорная баба, - поднялся с корточек и, отходя от Марфы, сказал лейтенант.
      От досады он развёл руки в стороны и хлопнул себя по бёдрам.
      - Ничего, не хочет - захочет, - рявкнул капитан и замахнулся на женщину сапогом.
      Это было последней каплей. Дальше она уже ничего не помнила. Сноп искр, взорвался в её глазах, ослепляя своим сиянием. В уши ударил оглушительный звон, словно тысячи колоколов ударили разом. Не многоголосьем, а в унисон...
      И она потеряла сознание.
      Катакомбы
      Они вышли на Верхне-Волжскую набережную. Несмотря на позднее время, здесь ещё можно было встретить сидящие на лавках и нежно воркующие парочки. Тишина прерывалась негромким хохотом и дробным постукиванием каблучков, возвращающихся по домам влюблённых - любителей романтических ночных прогулок.
      - Да ты брат, уже совсем, еле ели держишься на ногах, - по-отечески сказал Дед, поддерживая Илью за локоть.
      - Ничего,... а долго ещё? - спросил мальчик, растирая слипающиеся веки.
      - Уже близко.
      Баян, с виду огромный и неуклюжий, перемахнул через чугунное ограждение с перилами и помчался в ночь по крутому Волжскому откосу.
      - Куда это он? - с удивлением спросил Илья.
      - Домой, - ответил Дед - на разведку. Сейчас доложит.
      И действительно, через минуту, они наблюдали, как Баян сиганул обратно и, оббежав возле них круг, застыл около ограды и замотал обрубком хвоста.
      - Значит всё спокойно, - растягивая каждое слово, Дед внимательно оглядывался по сторонам.
      Убедившись, что по близости никого нет, он перелез через ограждение и протянул свои сильные руки к Илье. Тот подошёл. И с лёгкостью пушинки, Дед приподнял и перенёс мальчика, на ту сторону.
      За ограждением, они оказались на самом верху откоса. Он был достаточно высоким и круто уходил вниз.
      Далеко впереди откос преобразовывался в бетонированную набережную Волги, где даже ночью, можно было наблюдать, одинокие силуэты рыбаков. Слева от них, к реке спускалась освещённая огнями, монументальная Волжская лестница. Она изгибалась причудливой восьмёркой, а на самой её верхней площадке, возвышался памятник, горячо любимого в народе Сталинского Сокола - Валерия Чкалова. Справа, одиноко скучая, в это время года, возвышался лыжный трамплин.
      На откосе под ними, Илья не увидел ни одного жилого дома или хоть чего-нибудь, отдаленно напоминающее жильё.
      - И где же твой дом? Мы что, будем спать на набережной? - удивился мальчик.
      - Почему же на набережной? Сейчас увидишь. - Ответил Дед.
      Они аккуратно спускались вниз, чтоб не споткнуться о ветки и корни растущих здесь деревьев.
      На середине откоса Баян остановился. Сел. И стал дожидаться хозяина.
      Дед, придерживая Илью, потрепал Баяна за холку. Ещё раз осмотрелся по сторонам. Подождал пока идущая на верху парочка, скроется из видимости, наклонился к земле и, нащупав массивное, не заметное в дёрне травы, кольцо, потянул на себя массивную крышку.
      Это был лаз. Его закрывала тяжёлая броневая дверь. Только человек не дюжей силы, такой как Дед, смог бы справиться с ней в одиночку. Дверь была так искусно замаскирована с наружи, что не знающий о ней человек, вряд ли смог её распознать, даже если бы находился прямо над ней. А, учитывая, что прогулки по крутому откосу, не входят в число, излюбленных развлечений горожан, вероятность обнаружения лаза посторонними и вовсе сводилось к нулю.
      Пёс довольно запрыгнул в открывшееся пространство и помчался по длинному каменному коридору.
      - Ну, быстрей, заходи, - прошептал Дед мальчику.
      И Илья, с мальчишеским восхищением, принял адресованное ему приглашение и поспешно вошёл вовнутрь.
      - Вот это да... - поразился Илья, кода Дед закрыл дверь изнутри и включил мощный, стоящий у входа фонарь.
      - И это всё настоящее?
      - Настоящее, - улыбаясь по-отцовски, ответил Дед.
      - И ты тут живёшь? - не переставая удивляться, спрашивал мальчик.
      - Не совсем тут. Там дальше. Пойдём, и увидишь.
      Они шли под полукруглыми каменными сводами коридора. Вековая пыль, осевшая на стенах, говорила о том, что этим коридорам насчитывается не одна сотня лет.
      Пройдя несколько десятков метров, они повернули в боковую нишу, из которой Илья увидел такой же длинный тоннель. Свет фонаря простирался достаточно далеко, освещая ещё несколько ниш, по разные стороны коридора и утопал во мраке.
      - Ух, ты,... Тут так много ходов, в этих подземельях. А зачем их столько? - спросил Илья.
      - Это древние катакомбы. Их прорыли ещё в шестнадцатом веке, - отвечал Дед - Создавали их из оборонных соображений. Чтобы можно было поддерживать сообщения с внешним миром, когда город осаждали враги. Этими катакомбами, испещрена почти вся верхняя часть города. Отсюда можно попасть во многие места.
      - А давно ты здесь?