14. Раздумья

— Тридцать секунд, — предупредил ассистент режиссёра, когда появился последний рекламный клип воскресной утренней передачи. Её темой были Россия и Европа, что вполне устраивало Райана.

— Есть вопрос, который я не могу задать тебе перед камерой, — улыбнулся Боб Хольцман, прежде чем возобновилась съёмка. — Скажи, как чувствует себя советник по национальной безопасности в стране, не испытывающей угрозы своей национальной безопасности?

— Спокойно, — ответил Райан, посмотрев в сторону трех телевизионных камер. Ни на одной не горели красные лампочки, говорящие о ведущейся съёмке. — Спокойно и уверенно.

— Тогда почему вы проводите столько времени на службе? — поинтересовалась Крис Хантер голосом, который был менее вызывающим, чем её взгляд.

— Если я не приду на службу, — уклонился от прямого ответа Райан, — окружающие поймут, что без меня вполне можно обойтись. — Дело плохо, подумал он. Они все ещё ничего не знают об Индии, но догадываются. Что происходит что-то необычное. Проклятье. Ему не хотелось привлекать внимание к происходящим событиям. В такой ситуации давление со стороны общественности не принесёт никакой пользы, скорее наоборот.

— Четыре! Три! Два! Один! — помощник режиссёра указал пальцем на ведущего телевизионного журналиста по имени Эдвард Джонсон.

— Доктор Райан, каково отношение администрации к изменениям в японском кабинете министров?

— Ну что ж, причиной этого стали трудности, возникшие в торговле между нашими странами, но это не относится к моей сфере деятельности. Если говорить кратко, то перед нами внутренняя политическая ситуация, которую японский народ сумеет легко решить сам, без советов с нашей стороны, — произнёс Джек уверенным голосом государственного деятеля, для приобретения чего понадобилось всего несколько уроков ораторского искусства. Впрочем, главное внимание ему приходилось обращать всего лишь на то, чтобы говорить помедленнее.

Крис Хантер наклонилась поближе.

— Однако главный кандидат на пост премьер-министра известен уже длительное время как враг Соединённых Штатов…

— Ну, это слишком сильно сказано, — прервал её Райан с добродушной улыбкой.

— Его выступления, статьи, книги никак нельзя назвать особенно дружелюбными.

— Пожалуй. — Райан небрежно отмахнулся рукой и равнодушно улыбнулся. — Разница в отношениях с дружески и недружески настроенными странами заключается, как ни странно, в том, что первые часто настроены более критически, чем вторые. — А ведь совсем неплохо сказано, Джек, подумал он.

— Значит, это ничуть вас не беспокоит?

— Нет, — покачал головой Райан. Короткие ответы во время таких передач, казалось ему, ставят репортёров в трудное положение.

— Спасибо, что вы согласились сегодня прийти к нам, доктор Райан.

— Как всегда, это доставило мне немалое удовольствие.

Райан продолжал улыбаться, пока на камерах не погасли красные огоньки. Затем он медленно сосчитал до десяти, подождал, пока остальные репортёры не сняли свои микрофоны, и, сняв свой, сошёл с рабочего участка сцены. И лишь после этого он счёл себя в безопасности и смог снова говорить. Боб Хольцман последовал за Джеком в гримерную. Визажисты ушли пить кофе. Райан взял пачку влажных бумажных салфеток и передал банку с ними Хольцману. Над зеркалом красовалась деревянная планка со словами:

«Все сказанное здесь — не для печати».

— Ты знаешь, в чём причина того, почему женщины так отчаянно боролись за равные права с мужчинами? — спросил Хольцман. — Вовсе не из-за равной оплаты, бюстгальтеров и прочих глупостей.

— Ты совершенно прав, — согласился Райан. — Потому что они вынуждены пользоваться макияжем. Мы сами в этом виноваты. Господи, до чего я ненавижу это дерьмо! — воскликнул он, стирая краску со лба. — Чувствую себя дешёвой проституткой.

— Подобное ощущение не такое уж необычное для политического деятеля, — заметила Кристина Хантер, вытирая лицо такими же бумажными салфетками.

Джек засмеялся.

— Это верно, но говорить об этом не слишком вежливо, мэм. — Неужели теперь я уже политический деятель? — спросил себя Райан. Пожалуй. Но как это случилось, черт побери?

— Почему ты так старался уклониться от прямого ответа на мой последний вопрос, Джек? — спросил Хольцман.

— Боб, если ты догадываешься, что я действительно пытался уклониться от прямого ответа, то не можешь не знать истинной причины. — Райан указал на надпись над зеркалом, затем решил постучать по ней пальцем, чтобы избежать путаницы и дать понять присутствующим, что он имеет в виду.

— Мне известно, что предыдущее правительство пало, потому что мы опубликовали информацию о коррупции и подкупах, — произнёс Хольцман.

Джек посмотрел на него, но промолчал. В такой ситуации даже замечание «никаких комментариев» может иметь немалое значение.

— Тогда это помешало Гото стать премьер-министром. Как ты помнишь, он был первым кандидатом, верно?

— Ну что ж, теперь у него появился ещё один шанс. Его терпение вознаграждено, — заметил Райан. — Если, конечно, ему удастся создать коалиционное правительство.

— Не пытайтесь сбить меня с толку. — Хантер наклонилась к зеркалу и стёрла краску с носа. — Вы читаете все, что он говорит газетам, так же как и я. Гото сумеет сформировать кабинет министров, и вы отлично знаете, какими аргументами он будет пользоваться.

— Слова немногого стоят, особенно в таком деле, — отозвался Джек. Он всё ещё не сумел сделать скачок воображения, чтобы включить себя в круг тех, кто занимается «таким делом». — Скорее всего просто болтовня, ещё один политический деятель, лишнего заложивший за воротничок, у которого был тяжёлый день в офисе или на ипподроме…

— Или в чайном домике с гейшами, — предположила Крис. Она уже сняла с лица весь макияж, села на край стойки и закурила. Кристина Хантер, выпускница факультета журналистики Колумбийского университета, была опытным репортёром. Хотя ей было ещё далеко до пятидесяти, она только что получила назначение на должность ведущего международного комментатора «Чикаго трибюн». Её голос был сух, как песок в пустыне. — Два года назад этот ублюдок пытался затащить меня в постель, — продолжила она. — Выражения, которыми он пользовался, потрясли бы даже морского пехотинца, а предложения были… ну, скажем, весьма эксцентричными. Полагаю, у вас есть информация о его личных склонностях, доктор Райан?

— Крис, я никогда, повторяю, никогда не буду обсуждать личные склонности иностранных политических деятелей, даже если мы знаем о них. — Райан сделал паузу. — Одну минуту. Но разве он говорит по-английски? — Райан закрыл глаза, пытаясь вспомнить, что написано об этом в доставленных ему документах.

— Значит, вам это неизвестно? Гото говорит по-английски, когда ему хочется, и не говорит, если не испытывает желания. В тот день у него не было желания говорить по-английски. А его переводчица, женщина лет двадцати семи, находилась рядом. Она даже не покраснела. — Хантер мрачно усмехнулась. — А вот я не могла не покраснеть. Как вы относитесь к этому, доктор Райан?

Райан не испытывал сомнения относительно достоверности информации, поступающей по каналу «Сандаловое дерево», и всё-таки было полезно получить подтверждение из совершенно независимого источника.

— Думаю, ему просто нравятся блондинки, — пошутил Джек.

— Ходят такие слухи. Говорят также, что у него сейчас появилась новая блондинка.

— Мы начинаем затрагивать серьёзные темы, — заметил Хольцман. — Но ведь многие мужчины любят позабавиться на стороне, Крис.

— Гото любит демонстрировать всем, какой он крутой парень. О его привычках ходят слухи, говорят, он прямо-таки отвратительное животное. — Крис Хантер замолчала и затем добавила: — И я верю им.

— Неужели? — невинно спросил Райан. — Это что, женская интуиция?

— Не болтайте чепухи, — бросила Хантер слишком серьёзным тоном для общего настроения. Голос Райана тоже изменился.

— И не думаю. Моя жена намного лучше разбирается в людях, чем я. Наверно, это потому, что она врач. Согласны?

— Доктор Райан, вы отлично знаете, что мне всё известно. Я знаю, что ФБР расследует, стараясь не привлекать внимания, кое-какие обстоятельства в районе Сиэтла.

— Вот как?

Крис Хантер не поддалась на хитрость.

— Такое нельзя сохранить в секрете, особенно если есть друзья в бюро, а одна из исчезнувших девушек — дочь капитана полиции, живущего по соседству со специальным агентом ФБР, возглавляющим отделение бюро в Сиэтле. Хотите, чтобы я продолжила?

— Тогда почему вы храните все это в секрете и не предаёте гласности?

Зелёные глаза Крис Хантер сверкнули, когда она посмотрела на советника по национальной безопасности.

— Я объясню вам причину, доктор Райан. В мою бытность студенткой колледжа меня изнасиловали. Мне казалось, что этот ублюдок убьёт меня. Я смотрела в глаза смерти. Этого нельзя забыть. Если станет известно об исчезновении этой девушки, её жизнь и жизнь многих других окажется в опасности. После изнасилования можно вернуться к жизни — мне это удалось. А вот после смерти — нет.

— Спасибо, — негромко произнёс Райан. Выражение лица и кивок выразили его чувства ещё более красноречиво. Понимаю ваши чувства, подумал он, и вы знаете об этом.

— А теперь он станет главой правительства своей страны. — Взгляд Крис Хантер посуровел ещё больше. — Он ненавидит нас, доктор Райан. Я брала у него интервью. Он хотел меня не потому, что считал такой уж привлекательной. Он стремился унизить меня, смешать с грязью моё человеческое достоинство. Гото — насильник. Ему доставляет удовольствие унижать людей и причинять им боль. Невозможно забыть его взгляд. Он ненавидит нас. Передайте это президенту.

— Передам, — сказал Райан, вставая и направляясь к выходу.

На улице стоял его служебный автомобиль. По пути к Белому дому будет о чём подумать.

— Все хорошо, — заметил агент Секретной службы. — Пока,

— Вы давно занимаетесь этим. Пол?

— Четырнадцать увлекательных лет, — ответил Пол Роббертон, внимательно глядя вперёд со своего сиденья рядом с водителем. Тот был всего лишь служащим хозяйственного управления государственной администрации, но Райан занимал теперь достаточно высокое положение, чтобы его охранял и агент Секретной службы.

— Занимались оперативной работой?

— Только фальшивомонетчиками. Ни разу не приходилось прибегать к оружию, — добавил Роббертон. — Принимал участие в расследовании нескольких довольно крупных дел.

— Разбираетесь в людях?

Роббертон засмеялся.

— Приходится — на моей-то работе, доктор Райан.

— Расскажите мне о Крис Хантер.

— Умная и жёсткая женщина. Она говорит правду: в колледже подверглась изнасилованию. Это был сексуальный маньяк. Хантер выступала на суде как свидетельница. В то время адвокаты ещё могли обращаться с жертвами изнасилования несколько… свободно, что ли. Спрашивали, не поощряла ли она его и тому подобное. Картина в суде была отвратительной, но она все выдержала, и присяжные признали подонка виновным. Он не сумел долго выжить в тюрьме, очевидно, поссорился с другим заключённым, осуждённым за вооружённое ограбление. Жаль, — сухо закончил Роббертон.

— Вы считаете, мне следует прислушаться к её мнению?

— Да, сэр. Из неё вышел бы хороший полицейский. И я знаю, что она превосходная журналистка.

— Крис сумела собрать много информации, — задумчиво пробормотал Райан. Правда, не вся эта информация достаточно надёжна, подумал он, сведения не скоординированы, да и к тому же она смотрит на них через призму собственных переживаний, зато у неё отличные источники, чёрт возьми. Джек смотрел в окно автомобиля и пытался разгадать головоломку, в которой чего-то не хватало.

— Куда ехать? — спросил водитель.

— В дом, — машинально произнёс Райан и заметил удивлённый взгляд Роббертона. «Дом» не означал «домой». — Нет, одну минуту. — Райан поднял трубку телефона. К счастью, номер он помнил наизусть.

— Алло?

— Это ты, Эд? Джек Райан. Вы сейчас заняты?

— Обычно нам разрешают отдохнуть в воскресенье, Джек. После обеда «Кэпитолз» играют с «Брюинами».

— Уделите мне десять минут.

— Хорошо, Джек. — Эд Фоули повесил трубку на рычаг настенного телефонного аппарата. — Сейчас приедет Райан, — сказал он жене. Испорченный выходной, черт побери.

Воскресенье было единственным днём недели, когда им можно было не спешить в Лэнгли и понежиться в постели. Мэри-Пэт была все ещё в домашнем халате и выглядела как-то неопрятно. Без единого слова она положила утреннюю газету и пошла в ванную. Через пятнадцать минут послышался стук в дверь.

— У тебя сверхурочная работа? — спросил Эд, открывая дверь. Следом за Райаном вошёл Роббертон.

— Пришлось ехать в студию для участия в утренней программе. — Джек посмотрел на часы. — Через двадцать минут нужно быть в ещё одной.

— Привет, Джек. В чём дело? — В комнату вошла Мэри-Пэт, она выглядела, как и подобает американской домохозяйке воскресным утром.

— Деловой разговор, милая, — ответил Эд, и все трое направились в комнату отдыха, расположенную в подвальном помещении.

— Операция «Сандаловое дерево», — произнёс Джек. Здесь можно было говорить свободно — дом проверяли каждую неделю, но до сих пор подслушивающие устройства не были обнаружены. — Кларку и Чавезу уже передали приказ вывезти девушку?

— Не было такого указания, — напомнил ему Эд Фоули. — Все почти готово, но…

— Передайте им, чтобы немедленно занялись этим.

— Ты не мог бы рассказать нам поподробнее? — спросила Мэри-Пэт.

— Все происходящее не нравилось мне с самого начала. Думаю, нам стоит дать этим знак её покровителю, причём пораньше, чтобы у него было время подумать,

— Пожалуй, — согласился мистер Фоули. — Я тоже прочитал об этом в утренней газете. Он относится к нам не слишком дружелюбно, но ведь мы оказываем на него сильное давление, правда?

— Садись, Джек, — пригласила Мэри-Пэт. — Принести тебе кофе?

— Нет, МП, спасибо. — Опустившись на потёртую кушетку, он поднял голову и посмотрел на Эда. — Меня только что осенило. Наш приятель Гото кажется немного странным.

— Да, у него есть некоторые отклонения, — согласился Эд. — Он не слишком умён, если отбросить свойственную им всем местную риторику, останется куча напыщенных фраз и совсем немного разумных идей. Признаться, меня удивило, что ему представилась возможность стать премьер-министром.

— Почему? — спросил Джек. Материалы о Гото, составленные Госдепартаментом, как всегда, уважительно говорили об этом иностранном государственное деятеле.

— Я ведь уже упомянул, что он вряд ли получит Нобелевскую премию по физике, понимаешь? Гото — типичный аппаратчик. Сделал политическую карьеру с самых низов. Можно не сомневаться, что на этом пути ему пришлось лизать немало задниц…

— А теперь, чтобы компенсировать себя за унижения, он отыгрывается на женщинах, — добавила МП. — Там любят такое. Наш парень Номури прислал подробную информацию о том, что ему довелось узнать. — Все это по причине молодости и недостаточного опыта, подумала заместитель директора ЦРУ. Очень многие оперативники докладывают обо всём увиденном и услышанном, словно пишут книгу. Главным образом это объясняется скукой.

— У нас бы его не выбрали отлавливать бродячих собак в самом маленьком городе, — усмехнулся Эд.

Ты так считаешь? — подумал Райан, вспоминая про Эдварда Келти. С другой стороны, при удачном стечении обстоятельств Америке, возможно, удастся обернуть это в свою пользу. Может быть, при первой встрече, если ситуация не улучшится, президент Дарлинг мельком упомянет бывшую подругу премьер-министра и напомнит о влиянии некоторых странных его привычек на развитие японо-американских отношений…

— Как идут дела по «Чертополоху»?

Мэри-Пэт улыбнулась и нажала на кнопку. На экране телевизора появились фрагменты игр «Сега».

— Двое из членов агентурной сети оставили активную деятельность — один ушёл на пенсию, другой служит где-то за океаном, по-моему, в Малайзии. Со всеми остальными установлен контакт. Если нам когда-нибудь захочется…

— Давайте подумаем, чем они могут нам помочь.

— Зачем? — удивилась Мэри-Пэт. — У меня нет возражений, но зачем?

— Мы оказываем на японцев слишком сильное давление. Я говорил об этом с президентом, но у него есть на то основания политического порядка, и он не собирается менять тактику. Принятые нами меры наносят серьёзный ущерб японской экономике, а теперь оказывается, что их новый премьер-министр испытывает к нам крайнюю антипатию. Если им захочется предпринять какие-то ответные шаги, я хочу знать об этом заранее.

— А какие шаги они могут предпринять? — Эд Фоули опустился в кресло, в котором сын любил играть в «Нинтендо».

— Этого я не знаю, но хочу выяснить. Мне понадобится несколько дней, чтобы разобраться с возникшими проблемами и выбрать наиболее важные. Черт побери, да ведь у меня нет этих нескольких дней, — вспомнил Райан. — Надо готовиться к поездке в Москву.

— Все равно нужно время, чтобы провести соответствующую подготовку. Мы можем доставить нашим парням аппаратуру для связи и всё остальное.

— Тогда беритесь за дело, — распорядился Джек. — Передайте им, что теперь они занимаются настоящей разведкой.

— Для этого нам понадобится разрешение президента, — предупредил его Эд. Развернуть агентурную сеть на территории союзника — дело серьёзное.

— Положитесь на меня, я получу такое разрешение, — заверил его Райан. Он не сомневался, что Дарлинг не станет возражать. — Но первым делом вывезите оттуда девушку.

— Где мы подвергнем её допросу? — спросила Мэри-Пэт. — Кстати, что, если она откажется уехать? Ты ведь не приказываешь нам похитить её?

Проклятье, подумал Райан.

— Нет, не стоит идти на такие крайние меры. Наши ребята умеют действовать осторожно, верно?

— Кларк умеет. — Из того, что много лет назад Кларк преподал ей и её мужу при подготовке на «Ферме», Мэри-Пэт особенно врезались слова: «Где бы вы ни находились, считайте, что действуете на территории противника». Для оперативников это было аксиомой, но она всё время пыталась понять, откуда появилась эта мысль у Кларка.

Большинству собравшихся следовало бы сейчас быть на работе, подумал Кларк, но ведь им с Чавезом тоже следовало заниматься делом, правда? В этом и заключалась проблема. Ему приходилось видеть немало демонстраций, причём большинство выражало недовольство политикой его страны. Демонстрации, проводившиеся в Иране, были особенно угрожающими, поскольку в руках людей, считающих лозунг «Смерть американцам!» совершенно справедливым выражением недовольства внешней политикой Соединённых Штатов, находились заложники из числа американских дипломатов и их семей. Тогда Кларк принимал участие в неудачной операции по их спасению, что стало, как он считал, худшим моментом в его многолетней карьере оперативника. У Кларка остались самые плохие воспоминания о пребывании в Иране, когда он стал свидетелем краха спасательной операции и ему самому пришлось спасаться бегством. И вот теперь представшая перед ним картина воскресила их.

Американские дипломаты относились к происходящему не слишком серьёзно. В здании посольства, расположенном напротив отеля «Окура» и напоминавшем по архитектуре странное сочетание творений Фрэнка Ллойда и укреплений линии Зигфрида, всё шло как обычно. Никаких оснований для беспокойства, в конце концов, разве Япония не цивилизованная страна? Полиция выставила надёжную охрану у внешней ограды, и какой бы шумной ни была демонстрация, её участники, по-видимому, не собирались нападать на суровых полицейских, окруживших здание тесным кольцом. Однако демонстрантами на этот раз была не молодёжь, не студенты, решившие отвлечься от занятий, — поразительно, что средства массовой информации не обращали внимания на то, что студенческие демонстрации так часто совпадают по времени с окончанием семестров, — явление, распространившееся по всему миру. Здесь находились люди лет за тридцать и за сорок, и потому их выкрики создавали какое-то странное впечатление — они были не такими яростными, словно собравшихся смущало происходящее и они испытывали скорее обиду, чем гнев. Кларк наблюдал за толпой, пока Чавез делал снимок за снимком. Однако демонстрантов собралось очень много, и боль, испытываемая ими, была очевидной. Они стремились отыскать виновных, как это обычно бывает, найти кого-то, кто отвечал бы за возникшие трудности. Так поступают всегда, это ведь не чисто японский феномен, правда?

Как и все в Японии, демонстрация была хорошо организована. Её участники были разбиты на группы с руководителем во главе каждой, они приехали главным образом на переполненных пригородных поездах, разместились в автобусах, которые ожидали их на станциях, и высадились всего в нескольких кварталах отсюда. Интересно, кто заказал автобусы? — подумал Кларк. Кто напечатал плакаты? Лишь теперь он с удивлением заметил, что лозунги написаны грамотно — очень странно. Несмотря на хорошее обучение английскому языку в школе, японцы сплошь и рядом допускали ошибки в написании слов, особенно на плакатах. Сегодня утром Кларк видел на улице юношу в майке с удивительной надписью: «Вдохновимся в раю», по-видимому, прямой перевод с японского и ещё одно доказательство того, что невозможно буквально переводить с одного языка на другой. А вот на плакатах всё было написано правильно. И орфография и грамматика безупречны, даже лучше, подумал Кларк, чем на подобных демонстрациях в Америке. Разве это не любопытно?

Ну и чёрт с ними, подумал он. Я ведь журналист, правда?

— Извините меня, — произнёс Джон, коснувшись плеча мужчины средних лет.

— Да? — На лице мужчины отразилось удивление. Он был хорошо одет, в тёмном костюме и белой рубашке, с аккуратно завязанным галстуком. Ни гнева, ни других эмоций, вызванных волнением момента, на лице. — Кто вы?

— Я московский журналист из агентства новостей «Интерфакс», — произнёс Кларк, показывая своё удостоверение на русском языке.

— А-а, понятно. — Мужчина улыбнулся и вежливо поклонился. Кларк ответил таким же поклоном. Воспитанное поведение мнимого русского журналиста вызвало у его собеседника одобрительный взгляд.

— Вы позволите задать вам несколько вопросов?

— Конечно. — Мужчина испытывал, казалось, облегчение, что теперь можно больше не выкрикивать лозунги. Кларк быстро выяснил, что японцу тридцать семь лет, он женат, имеет одного ребёнка, служит в автомобилестроительной корпорации, но сейчас временно уволен из-за экономических трудностей и в данный момент крайне недоволен действиями Америки, а вот к России испытывает только расположение.

Он смущён происходящим, подумал Джон, поблагодарив мужчину за ответы.

— В чём дело? — негромко спросил Чавез, подняв к лицу фотоаппарат.

— Говори по-русски, — резко бросил «Клерк».

— Хорошо, товарищ.

— Следуй за мной, — произнёс тут же «Иван Сергеевич», нырнув в глубь толпы. Здесь происходит что-то странное, подумал он, что-то не совсем понятное. Когда Кларк смешался с толпой, ему всё стало ясно. Люди, что стояли по периметру толпы, играли роль надзирателей. Основная масса демонстрантов состояла из рабочих, «синих воротничков», одетых не так аккуратно и не боявшихся утратить чувство собственного достоинства. Здесь царило уже иное настроение. На Кларка и Чавеза бросали взгляды, полные ярости, и несмотря на поспешные объяснения, что они не американцы, подозрение не исчезало, но ответы на задаваемые ими вопросы были менее осторожными, чем раньше.

В какой-то момент толпа под руководством своих лидеров и в окружении полицейских направилась вперёд. Там все оказалось подготовленным для митинга — был установлен помост с трибуной. И тут всё изменилось.

Хироши Гото не спешил выйти к демонстрантам, заставив их ждать слишком долго — даже для страны, где терпение ценится как высшая добродетель. Наконец он с чувством собственного достоинства поднялся на трибуну, оглянулся по сторонам и убедился в том, что его ближайшее окружение разместилось позади. Телевизионные камеры были уже установлены, и оставалось только подождать, когда толпа подтянется поближе. Но он все так же продолжал молча стоять на трибуне, глядя на демонстрантов, заставляя их своим молчанием собираться теснее, отчего напряжение только нарастало.

Кларк чувствовал теперь, что происходит. Возможно, необычность случившегося была неизбежной. Здесь собрались цивилизованные люди, члены настолько хорошо организованного общества, что оно казалось чуждым всякому постороннему, люди, чья вежливость и традиционное гостеприимство резко контрастировали с их недоверием. к иностранцам. Страх начал появляться у Кларка как нечто едва осязаемое, как предупреждение о том, что вот-вот наступят перемены, несмотря на то что со своей обострённой годами наблюдательностью он не замечал ничего, кроме обычных пустых речей, произносимых политическими деятелями во всём мире. Человек, не раз смотревший в лицо смертельной опасности во Вьетнаме и других странах мира, Кларк снова почувствовал себя чужим в чужой стране, однако на этот раз опыт, накопленный им за многие годы, не только не помогал ему, но и шёл во вред. В конце концов, даже те демонстранты, которые неистовствовали сейчас посреди толпы, не были такими уж непримиримыми, да и что ещё можно ожидать от людей, оставшихся без работы? Вполне естественно, что они казались недовольными. Следует ли придавать всему этому такое уж большое значение?

Однако ропот в толпе усиливался. Гото поднёс ко рту стакан и отпил глоток воды, все ещё заставляя собравшихся ждать, затем сделал руками жест, предлагая им подойти ещё ближе, хотя эта часть парка была уже до предела запружена людьми. Сколько их? — подумал Джон. Десять тысяч? Пятнадцать? Вдруг толпа стихла и воцарилось почти полное молчание. Кларк оглянулся по сторонам и сразу все понял. У тех, кто стояли по периметру толпы, на рукавах пиджаков были повязки — чёрт возьми, выругался он про себя, сегодня это знак власти. Рядовые рабочие автоматически повинуются тем, кто одеты и ведут себя подобно начальникам. Может быть, был подан и другой сигнал, но тогда Кларк не заметил его.

Гото заговорил негромким голосом, и толпа замолкла совсем. Головы слушателей склонились вперёд в инстинктивной попытке разобрать слова.