Сколько времени простоял я так, прислонившись к этой проклятой двери после ухода Ганса? Не знаю, но внезапно ощущаю на своем затылке дыхание Пюс и прихожу в чувство, словно очнувшись от обморока.
      - О, Луи, если б не ты! - шепчет Пюс. - Я еще чувствую, как его пальцы сжимают мне горло. - И, взглянув с опаской на дверь, спрашивает: - А вдруг он вернется, Луи?
      Я окончательно овладел собой и, отстранившись от Пюс, твердо заявляю, что этот человек наверняка не вернется.
      - Полиция разыскивает его по всему городу. Он попадется на первом же углу.
      - Откуда ты знаешь? - удивленно спрашивает Пюс.
      - Прочитал в газетах. Это сумасшедший, сбежавший из лечебницы. Он страдает амнезией, опасный убийца.
      Наступает молчание. Лицо Пюс принимает свое обычное выражение. К ней возвращается разум, способность рассуждать. Она обходит меня вокруг, наморщив лоб, силясь что-то понять.
      Вдруг она поднимает глаза, и я вижу, как сверкает ее взгляд.
      - Но, послушай, Луи, я не понимаю… Если ты был здесь… Ведь ты был здесь, не так ли, и присутствовал с самого начала, раз не вошел в дом с улицы?
      - Успокойся, - говорю я. - Опасность миновала.
      - Да, - сухо произносит она, - опасность миновала, я знаю. Но я хочу понять… Луи, если ты был здесь, выходит, ты знал, что в доме сумасшедший. Ты знал?
      О, я не стану уклоняться от ответа, любовь моя! Ты уже поняла. Не все, конечно, но смутно догадываешься о главном.
      - Да, я знал, что он в доме, - отвечаю спокойно.
      - Но тогда, значит, ты все видел, все слышал?
      - Абсолютно все. Могу даже сказать определенно, что от моего внимания ничто не ускользнуло.
      В ответ на это невозмутимое признание в ее глазах снова появляется ужас.
      - И ты стоял там, наверху… подглядывал… пока этот сумасшедший нам угрожал?
      Последние слова застревают у нее в горле. Вижу, как она постепенно, со страхом переводит взгляд на дверь, ведущую в комнату для гостей.
      - Луи, надо открыть эту дверь, - тихо произносит Пюс. - Надо узнать, что случилось…
      Она умолкает, а я глухим голосом договариваю:
      - …что случилось с Полем Дамьеном?
      Мы смотрим друг на друга, мы друг друга понимаем и пугаем. Но она права. Узнать надо. Подхожу к двери, резко распахиваю и заглядываю в комнату.
      Поль Дамьен лежит на ковре в передней. У него очень бледное, совершенно спокойное лицо. Будто он спит. Но я знаю, что он не спит. Не спал бы он так на протяжении целого получаса. Рукояткой револьвера Ганс проломил ему затылок. Для очистки совести, присев на корточки, щупаю пульс.
      - Он умер, не правда ли? - спрашивает за моей спиной ледяным голосом Пюс.
      - Да.
      Встаю, покидаю переднюю, закрываю дверь, Пюс медленно подходит к дивану, садится и застывает в странной неподвижности, с отсутствующим видом, устремив взгляд в пустоту.
      - Ну вот, - говорю я. - Кончено. Что-то сейчас закончилось. Словно книга, когда перевернешь последнюю страницу.
      Взгляд Пюс останавливается на мне. Такого взгляда я у нее прежде не видел. Твердый, как кремень.
      - Нет, не кончено, - решительно произносит она, - потому что теперь тебе придется объяснить мне… Все! Все, что пока еще ускользает от меня. И прежде всего, кто этот сумасшедший? Как он смог занять твое место, Луи? Так прекрасно сыграть твою роль?
      Я улыбаюсь. С сожалением. Мне бесконечно жаль ее в этот момент.
      - Ты в самом деле хочешь знать?
      - Я все еще словно в кошмаре. Так не может продолжаться. Ты должен мне помочь.
      Раз она хочет… Впрочем, мне понятно ее желание…
      - Ты помнишь тот роман, который я начал писать накануне твоего отъезда?
      - Да. Однажды вечером с парохода сошел на берег в Дьеппе какой-то человек.
      - Он бродил в тумане по городу, а я все думал, что он станет делать дальше.
      - Помню, это был лицейский учитель.
      - Ну так вот, то был не учитель, а сумасшедший. Еще был обманутый муж в поисках хитроумной мести, муж, который хотел убить, не совершая преступления сам. То был я!
      Она хмурит брови. Выдумка и реальность - все смешалось в ее голове. Придется объяснить попроще.
      - Ну, скажем, этот роман, сюжет которого я безуспешно замышлял, стал, если хочешь, для меня явью. Бродивший в тумане безумец нашел пристанище здесь в тот самый вечер, накануне твоего отъезда. Ты спала. В какой-то момент я узнал пришельца - я видел его фотографию в газете. И вдруг меня озарило! Вот она, моя месть! Невероятная месть интеллигента, который хочет убить, не пачкая рук!
      - Не понимаю, - говорит Пюс.
      Конечно, она все еще не понимает. Подхожу к письменному столу, достаю папку, в которую вложил тридцать пять страниц, содержащих план моего романа, и читаю вслух некоторые строчки.
      - "…Теперь дом погрузился в тишину. Он думал об этом безумце, который спал рядом, в соседней комнате, и вдруг грандиозная и чудовищная мысль осенила его: он совершит небывалое преступление, с подставным преступником! Достаточно утратившему память бедняге вдохнуть собственную страсть, внушить ему свою смертельную ревность. Для этого понадобится лишь чемодан и несколько предметов."
      Я прерываю чтение и протягиваю папку Пюс.
      - Возьми! Если у тебя хватит терпения прочесть эти страницы, ты узнаешь все в подробностях.
      Она бросает на меня испепеляющий взгляд, выхватывает из моих рук папку и принимается за чтение. Вижу, как меняется ее лицо, становясь землистого цвета.
      Она доходит до слова "конец" и слегка приподнимает голову, блуждая взглядом по комнате.
      - Тебе не нравится мой роман? - осторожно спрашиваю я.
      - Это чудовищно. То, что ты сделал, чудовищно, - вяло произносит Пюс.
      - На этот счет нет никаких сомнений. Единственное, что надо установить, есть ли у меня смягчающие вину обстоятельства.
      Она смотрит на меня с отвращением.
      - В доме находится убитый тобой человек, ибо его убил ты, тебе-то это известно, не так ли?
      - Разумеется!
      - А ты уже раздумываешь о смягчающих вину обстоятельствах!
      - Да я думаю вовсе не о судебном процессе, а о том представлении, которое складывается у тебя обо мне. И говорю себе, что все-таки загадка разрешена не до конца. Так ли уж мы уверены, что знаем истинного убийцу Поля Дамьена?
      - Но ты только что сам признался!
      - Да, конечно, в определенной мере, вложив оружие в руку безумца, я убил Поля Дамьена. Но если подумать хорошенько, не ты ли, Франсуаза, его настоящая убийца.
      - Как ты можешь говорить такое?!
      - Та, из-за которой все началось… Измена, Франсуаза, измена - источник всех преступлений!
      Она вздрагивает, как от удара, потом встает, принимается ходить по комнате, словно в поисках выхода и, сама того не замечая, ломать пальцы.
      - Ты говоришь ерунду! - тихо произносит она.
      - Вовсе нет. То, что я говорю, вполне разумно. Конечно, я воспламенил рассудок этого несчастного безумца, но не ты ли сама, обманывая меня, разожгла пожар? Я отбросил от себя обжигающий меня факел, я кинул его этому заледеневшему человеку, искавшему во мраке костер.
      До меня доносится ее громкий смех. Он звучит как издевка:
      - Ты все пишешь свой роман, Луи! Ты словно диктуешь текст, вовсю разливаешься, произносишь круглые фразы! Литература - как это просто, как удобно! В доме - мертвец, и ты его уже бальзамируешь! Или, вернее, поливаешь духами себя, чтобы не чувствовать запаха преступления!
      Ее снова, как только что перед этим, пронизывает дрожь, и она разражается рыданиями.
      - Этот запах внушает мне ужас, это зловоние отравляет весь дом! Наш дом!
      Этого она могла бы не говорить. Я вскакиваю с места.
      - "Наш дом"! - повторяю я в бешенстве. - Что-то слишком поздно ты о нем вспомнила!
      И тут я ускоряю развязку. Делаю то, что намеревался сделать, когда все задумал. Подхожу к телефону, снимаю трубку, набираю номер.
      - Что ты делаешь? - спрашивает обеспокоенно Пюс.
      Я молчу. Жду, чтобы на том конце провода, сквозь потрескивание, раздался голос.
      - Алло. Центральный комиссариат?… Говорит Луи Жоффруа. Адрес - набережная Либерасьон, дом 40. Только что в моем доме совершено убийство… Повторяю: Луи Жоффруа, набережная Либерасьон, 40.
      - Ни к чему не прикасайтесь. Мы немедленно выезжаем.
      - Жду вас.
      Вешаю трубку. Я спокоен сейчас как никогда. Пюс медленно подходит и встает рядом со мной.
      - Силен, что и говорить, - произносит она ледяным тоном. - Они приедут, а ты скажешь им, что сумасшедший, которого они разыскивают, убил Поля Дамьена.
      - Что будет чистой правдой, разве нет?
      - Беднягу тут же арестуют, если это уже не сделали. Он может сколько угодно протестовать, рассказывать про какой-то там чемодан… От этого он лишь покажется еще более ненормальным.
      - В самом деле! - криво усмехаюсь я.
      - А тебя, истинного виновника, не потревожат ни на секунду!
      - Точно! Скажу больше: я знал, что меня не станут тревожить по той простой причине, что задумал все именно так, чтобы не быть потревоженным. Совершенство моей мести составляет и эта безнаказанность.
      Ее глаза сверкают. Никогда раньше в них не было такого блеска. Никогда они не смотрели на меня с таким напряженным вниманием.
      - Может, мне следовало бы восхищаться тобой, - шепчет она.
      - Действительно, - говорю, - ты могла бы мной восхищаться. Ибо преступление совершено мною безупречно, а в таком преступлении всегда есть что-то, заслуживающее восхищения.
      Она отходит от меня, словно отказавшись от борьбы. Борьба ей не по силам. Пюс внезапно понимает это, и я вижу, как усталость камнем обрушивается на ее плечи. Она возвращается к дивану, маленькая, жалкая, побежденная злом, которое выходит за пределы ее понимания.
      - Я думаю об этом невиновном, которого осудят вместо тебя, - произносит она без всякого выражения.
      - Невиновный, который тем не менее проломил затылок Дамьена рукояткой револьвера. Невиновный, который уже успел троих задушить своими нежными руками…
      - О, ты знал, кого выбрать!
      - Да, дорогая, я знал, что, когда его арестуют, меня не будут мучать угрызения совести. Откуда им взяться, если он уже однажды признан невменяемым и не понесет наказания за убийство Дамьена. Следовательно, все, что я совершил - сверхбезупречно: невиновный, которого я подставил, не понесет, однако, наказания.
      - Луи, мне кажется, ты сам дьявол!
      - Ну-ну, ты мне льстишь!
      Лицо Пюс выражает отчаяние. Она закрывает глаза. Должно быть, размышляет о том, что обвенчана с самим сатаной и осквернена навеки.
      - А если я все расскажу? Если я расскажу им правду? - неожиданно произносит она глухим голосом, не открывая глаза.
      - Я предвидел и это. Ты не обратила внимания, что именно я сказал по телефону? Я сказал: "Только что в моем доме совершено убийство". Я не сказал, кто его совершил.
      Она открывает глаза и, судя по тому, как сверкнули ее зрачки, мне кажется, она догадалась, что я имею в виду.
      - Ну, а когда они приедут? - у нее перехватило дыхание. - Когда они будут тебя расспрашивать, как ты им объяснишь?
      И я безжалостно - заметим, однако, не жалея и самого себя, - наношу последний удар, который вынужден нанести.
      - Я ничего объяснять не стану. Говорить будешь ты.
      Пюс резко выпрямилась, поднеся руку к горлу, будто защищается от удара.
      - Я? - хрипло переспрашивает она.
      - Да, ты! Скажешь им все, что угодно. Скажешь, что я принял Поля Дамьена, который приехал брать у меня интервью. Можешь показать им письмо, где я ему предлагаю это интервью, письмо, копию которого я позаботился сохранить, чтобы объяснить присутствие Дамьена. После чего ты расскажешь им, что Ганс Вамберг проник в дом и просто так, без причины убил Поля Дамьена. Разве нуждается в объяснении преступление, совершенное сумасшедшим? Или же…
      Я нарочно делаю паузу, заглядывая ей прямо в глаза.
      - Или же, - повторяет она, тяжело дыша.
      - Или же ты скажешь им правду. Выбирай сама…
      Снова беру со стола папку с тридцатью пятью страницами, в которых заключена вся задуманная мной интрига, и показываю Пюс.
      - Здесь моим почерком написана вся правда от начала до конца, Если хочешь - мои признания. Эта папка - твоя, я отдаю ее тебе, оставляю на столе. Ты можешь взять ее, когда они придут, и показать им. Ты можешь сделать с ней все, что захочешь. Уничтожить или передать в полицию. Моя судьба целиком и полностью в твоих руках.
      На этот раз она поняла все до конца, и постепенно ее лицо искажает страдание.
      - Ты хочешь, чтобы я была тебе судьей, не так ли? - Подступившие рыданья мешают ей говорить. - Это последняя пытка, которую ты изобрел? Твоя последняя месть?
      - Это не месть, Пюс, - мягко говорю я. - Это возмездие. Мне кажется справедливым, что ты первая призвана судить о степени моей вины и вынести приговор.
      - Потому что надеешься, что я тебя оправдаю?
      - Нет, ошибаешься. На этот раз никаких хитростей. Ты должна понять, Пюс: я потерял тебя, потерял навсегда. А человек, который тебя похитил, мертв. Все остальное для меня неважно.
      - Но все-таки… - вижу, она теряет самообладание - Как, по-твоему, я поступлю?
      - Не знаю. Понятия не имею, если честно. Ты, в самом деле, единственный судья. Ты знаешь, что я совершил преступление чужими руками, но ты также знаешь, что пошел я на это из любви. Потому что любил тебя до безумия в буквальном смысле этого слова, то есть как сумасшедший, способный на убийство. Если ты расскажешь им правду, я наверняка предстану перед судом, и это будет, надо признать, вполне заслуженно.
      - И ты пропал! - вырывается у нее как крик. Мне знакома эта моя улыбка. Улыбка восточных мандаринов, владеющих древней мудростью, которая, если разобраться, ничто иное, как высшая форма хитрости.
      - Пропал? Ну, не совсем. Мой адвокат будет ссылаться на смягчающие вину обстоятельства, говорить о преступлении на почве ревности, и мне наверняка дадут минимальный срок. Присяжные всегда снисходительны к обманутым мужьям. Уж они в этом разбираются!
      В ту же секунду раздается звонок в дверь.
      - Иди, - говорю я Пюс. - Иди, открой им.
      Она стоит посреди комнаты, прямая, неподвижная, словно взошла на костер и ждет, когда к ней прикоснется пламя, а в глубине ее синих глаз дрожит отчаяние.
      Наконец, она, будто ожив, приближается к двери и распахивает ее настежь.
      И вот в золотистом дрожащем свете угасающего дня появляются две фигуры - одетые в свои плащи полицейские инспекторы. Они с непокрытой головой. Как ангелы смерти. Молчаливые ангелы, неподвижные ангелы, носители тайны, что еще удерживает чашу весов в равновесии между правдой и ложью.
      Пюс поворачивается ко мне спиной. Я не вижу ее лица. Она тоже смотрит на этих наказующих ангелов, но я теперь не знаю, что выражает лицо моей возлюбленной.
      - Входите, господа, - говорит она, и голос ее не выражает никаких чувств.
      За моей спиной шевелятся занавески. Холодный ветер, гуляя по набережной, добрался до них. И я слышу, как где-то в море кричит пароход.
 

Глава 1