Понятие универсального эволюционизма в России часто связывают с именем Никиты Моисеева, который поднял его на щит, обсуждал в своих многочисленных работах и буквально «заразил» этим комплексом идей других исследователей. Эволюция мышления Н. Моисеева в направлении универсального эволюционизма началась с его участия в разработке теории глобальных проблем – научном движении 70-х – 90-х годов XX века, признанным лидером которого в России был философ Иван Фролов. В вычислительном центре Академии наук под руководством Н. Моисеева была разработана система компьютерных моделей для имитации динамических процессов эволюции биосферы. Это позволяло подвести конкретно-научную базу под философское осмысление глобального экологического кризиса и обосновать новый подход к изучению экологических процессов планетарного масштаба. Такой подход открывал возможности для научно достоверной прогностики эволюции биосферы во взаимодействии с ускоряющимся развитием антропосферы и для выдвижения рекомендаций по их целенаправленной эволюции. Это был своеобразный трамплин, отталкиваясь от которого можно было совершить высокий прыжок к исследованию глобального, а затем и универсального эволюционизма. Совершая этот «прыжок», Моисеев во многом оставался естествоиспытателем, опирался в философской сфере на методологию физико-математического и синергетического моделирования.

«На определенном этапе исследований и стабильности биосферы, которые с начала 70-х годов велись в Вычислительном центре АН СССР, – объясняет Моисеев свой приход к идее универсального эволюционизма, – я пришел к пониманию необходимости выработки достаточно общей исследовательской программы, содержащей, помимо методологических средств, определенную концептуальную картину мира. Именно с такой утилитарной целью я предпринял попытку построить схему мирового процесса самоорганизации… Позднее я стал называть эту схему «универсальным эволюционизмом», термином, который уже использовался в литературе» (Моисеев Н.Н. Универсальный эволюционизм (Позиция и следствия) – Вопросы философии, 1993, № 3, с. 3 – 28, с. 3).

Заимствовав термин их работы Кутырева, на что Моисеев неоднократно указывает в разных работах, он расширил эту схему, или конструкцию, отраженную в книге «Алгоритмы развития» и носившую первоначально вспомогательный характер, и она переросла в центральную концепцию нового исследования, лежащего «на границе естествознания и философии» (Там же).

Ограниченная, неполная, а значит, и недостаточная универсальность первоначальной схемы эволюционизма Моисеева, лежащей на границе естествознания и философии, проявляется сразу, как только он начинает развивать эту схему на философском уровне. Это все-таки больше естественнонаучный, чем философский эволюционизм. Сам Моисеев называет свою схему физикалистской, поскольку «в ее основе лежат взгляды, традиционные для физики и всего современного естествознания» (Там же, с. 5). Это обнаруживается в отношении Моисеева к креационистской доктрине и вере в сверхъестественное. Он пишет:

«Принципиально существующая неопределенность и роль чувственного начала в наших представлениях об окружающем мире является одновременно и источником веры в сверхъестественные силы, – точнее, множественности вер. Каждая из религий – явление историческое, но религиозное чувство, почва для взрастания веры в силы сверхъестественные, по-видимому, органически присуща человечеству. И будет ему сопутствовать, пока оно существует во Вселенной. Но конкретный человек может им обладать или не обладать – это уже другой вопрос… В силу понимания этих обстоятельство я не могу себя считать атеистом. Но в то же время я могу отнести себя к тем, кого естественно назвать «не-теистом». У меня нет достаточных эмпирических и логических оснований считать отсутствующим начало, недоступное моему разуму. Но нет и внутреннего ощущения в необходимости его существования» (Там же).

Эволюционизм, сомневающийся в универсальности эволюции и допускающий существование сверхъестественного за пределами эмпирических и логических оснований, не может считаться универсальным. Он ограничивается системой естественных наук, которые не находят в сфере своих исследований ничего сверхъестественного и сверхэволюционного. Физикалистский подход Н. Моисеева к существованию сил за пределами эволюции ограничивается, как он сам подчеркивает, бритвой Окама, предписывающей не умножать сущностей без надобности, а также тезисом Лапласа, который на вопрос Наполеона о том, почему он не нашел в его книге идею Бога, ответил, что такой гипотезы ему не потребовалось (Там же).

Понятно, что подобная позиция означает лишь изящный уход от вопроса об универсальности, о всеобщности эволюции. За этим уходом стоит все же совершенно определенный ответ, только публично не афишируемый: мы не знаем, что существует за пределами чувственного начала наших представлений, и не можем этого знать. Такая позиция получила в истории философии название агностицизма, который в марксистской традиции характеризовался как стыдливый материализм. Мы не разделяем фанатического, агрессивного отношения марксизма к религии, приведшему к подавлению свободы совести и репрессивному насаждению атеизма. Не разделяет его и Моисеев.

«Относясь с глубоким уважением к любым искренним убеждениям, – замечает он, – я полагаю и воинствующий атеизм, и любого вида фундаментализм и фанатизм в равной степени несовместимыми с принципами цивилизованного общества» (Там же). В этом Моисеев совершенно прав, но он незаметно для себя подменяет вопрос об универсальности эволюции и возможности существования сверхъестественного с точки зрения универсального эволюционизма вопросам о цивилизованном отношении к свободе совести и свободе веры. В этом отношении Моисеев мыслит как стыдливый эволюционист.

Нам незачем стыдиться своего эволюционизма. Напротив, мы гордимся им и верим в его колоссальные возможности для интеллектуального обеспечения гуманистического развития инновационного общества. Стыдливый эволюционизм не может быть универсальным. Это эволюционизм локальный, ограниченный естественнонаучной методологией и эмпирией. Универсальный же эволюционизм возводит во всеобщность всю систему человеческих знаний о мире и практических отношений с этим миром. Он опирается не только на естествознание, но и на всю систему гуманитарных наук, включая теорию и историю религий, воспроизводящую эволюцию религиозно-мифологической картины мира, на эволюционное объяснение истории человеческих обществ, на эволюционную экономику, политологию, логику, этику, эстетику, лингвистику, педагогику, искусствоведение и так далее.

Мы не просто нигде не находим ничего сверхъестественного, кроме как в мифологизирующем мышлении, подстегиваемом соответствующей психологической установкой. Универсальный эволюционизм как целостное, системное, научно обоснованное мировоззрение вполне доказательно исключает самую возможность сверхъестественного как основы мифологического мировоззрения и утверждает происхождение абсолютно всего в мире посредством эволюции, и только эволюции. Универсально-эволюционное миропонимание зиждется на всем многообразии наших знаний, тогда как религиозное миропонимание – на многообразии мифологических представлений, также подверженных последовательной эволюции, но жестко ограниченных символом веры. Религиозно-мифологическое и научно-эволюционное миропонимание обладают совершенно разной гносеологической природой, их невозможно совместить на научной почве, их можно только разграничить, развести, что и осуществляется в процессе секуляризации и обращает их в предмет свободного выбора. Всякая попытка рассмотрения Бога как гипотезы кощунственна с религиозной точки зрения и несостоятельна с точки зрения научно-эволюционной. Научный креационизм также невозможен, как кентавр или химера, обретшие «виртуальную» реальность в древнегреческой мифологии.

Универсальный эволюционизм Н. Моисеева базируется прежде всего на признании системности, взаимной связанности всего со всем. «В основе той схемы, которую я называю универсальным эволюционизмом, – поясняет Моисеев, – лежит «гипотеза о суперсистеме». Вся наша Вселенная представляет собой некую единую систему – все ее составляющие между собой связаны» (Там же). Он рассматривает это положение как результат эмпирического обобщения, поскольку в нашем опыте ему ничто не противоречит. Таким образом, Моисеев рассматривает универсальный эволюционизм как основанный на гипотезе о суперсистеме, т. е. признании всеобщей взаимосвязи явлений. Преимущество гипотезы суперсистемы он видит в том, что «любые гипотезы о несистемном характере Вселенной непроверяемы в принципе, они не могут изменить следствий из гипотезы суперсистемы и поэтому на основании принципа Оккама должны быть отсечены» (Там же, с. 6).

Понимая, что к системности Вселенной и всеобщей взаимосвязи явлений невозможно свести обоснование универсального эволюционизма, Моисеев добавляет к этому принцип всеобщей изменчивости. Но этот принцип известен в философии со времен Гераклита, а принцип всеобщей взаимосвязи и системности бытия в классической форме был сформулирован Гегелем. Что же тогда нового вносит концепция универсального эволюционизма?

Н. Моисеев пытается объяснить это, опираясь на близкую ему естественнонаучную почву. Прежде всего, он переносит на неживую материю механизм действия дарвиновской триады: изменчивость, наследственность, отбор. Моисеев даже не уточняет, что наследственность можно рассматривать вне жизни только как преемственность, поскольку наследуемость как таковая в неживой природе отсутствует. Дарвиновские механизмы он считает наиболее простыми, поскольку он, видит в них проявления однозначной детерминации. К классу дарвиновских механизмов он относит механические взаимодействия.

«Поскольку в окружающей нас реальности, – рассуждает Моисеев, – все и всегда подвержено действию случайностей и неопределенностей, то даже в случае процессов дарвиновского типа нельзя говорить о полной детерминированности. Можно лишь видеть тенденции, если угодно, «каналы эволюции». Примерами подобных процессов являются процессы селекции животных или движение космического аппарата. Этими свойствами обладает множество процессов, с которыми мы имеет дело в повседневной жизни и которые позволяют нам как-то предвидеть результаты наших активных действий и делать их целенаправленный выбор. Таким образом, механизмы дарвиновского типа являются основой сознательной деятельности человека» (Там же, с. 7).

Насколько правомерно такое смешение дарвиновской теории с механистическим детерминизмом, проблемой «канализации» эволюционных процессов и детерминацией человеческой деятельности, пусть судит читатель. Определенное рациональное зерно в их сближении есть, ибо все они суть проявления движения на макроскопическом уровне материи. Но они представляют принципиально различные формы движения, а соответственно, и совершенно различные по своему действию механизмы. Отбор действует и в неживой природе, но совершенно по-другому, чем в борьбе за существование активно стремящихся к выживанию организмов. То же можно сказать и об изменчивости и наследственности. Дарвиновские механизмы не проще, а сложнее физико-механических.

Другим типом механизмов эволюции, выделяемых Моисеевым, являются процессы, которые он называет бифуркационными. Действие таких процессов, как подчеркивает Моисеев, принципиально непредсказуемо. При описании таких механизмов Моисеев ссылается на Леонарда Эйлера и Анри Пуанкаре, предложивших математическое описания бифуркаций, но совершенно не принимает во внимание многочисленные и получившие широкую известность работы создателя синергетики Германа Хакена. По-видимому, Моисеев был в этот период с ними незнаком или знаком понаслышке, поскольку свою концепцию универсального эволюционизма он связывает с теорией самоорганизации. Не был он знаком, по-видимому, и с теорией неравновесной термодинамики Ильи Пригожина, поскольку, упоминая далее второй закон термодинамики, он совершенно не касается интерпретации этого закона в термодинамике открытых систем, хотя и приходит к выводам, сходным с выводами Пригожина.

Бифуркационные механизмы, согласно Моисееву, в отличие от дарвиновских, присущи эволюции сложных систем. Чем сложнее система, тем больше возникает в ней бифуркационных переходов, т. е. явлений быстрой и коренной перестройки характера развития системы. Бифуркационные механизмы являются выражением стохастичности мира. Они определяют непредсказуемость и необратимость эволюции (Там же, с. 8). Действительно, чем сложнее система, тем менее прямолинейно она реагирует на внешние воздействия. Но утверждение о связи сложности системы с ее предрасположенностью к бифуркационным переходам довольно спорное.

Системы с высокоразвитыми регулирующими механизмами, как правило, способны избегать бифуркаций и катастроф, при которых порядок, поддерживаемый в данной системе, идет вразнос. Например, демократические социальные системы, в которых приобретают перманентный характер реформы и разнообразные институциональные регуляторы типа сдержек и противовесов, оказываются несравнимо более устойчивыми, нежели тоталитарные и жестко авторитарные режимы, изменения в которых запускают бифуркационные механизмы и часто приводят к социальным катастрофам. К тому же дарвиновские механизмы в их дарвинистском, а не в специфическом моисеевском понимании, действуют на уровне живой природы, тогда как бифуркационные изменения характерны прежде всего для явлений динамического хаоса в неживой природе, где порядок образуется непосредственно из хаоса и носит крайне примитивный, неустойчивый характер. Разумеется, бифуркации и катастрофы происходят и в живой природе, и в социальных системах, но здесь возникновение бифуркационных состояний сдерживается регулятивными механизмами поддержания порядка и его последовательного преобразования. Моисеев же настаивает на существовании «еще одной важной тенденции – уменьшении стабильности систем по мере роста их сложности» (Там же, с. 10). О существовании противоположной тенденции он совершенно не задумывается. Это также свидетельствует об узости, неуниверсальности его эволюционного мышления.

Третья группа эволюционных механизмов, выделяемых Моисеевым, называется им механизмами сборки. «Природе свойственна кооперативность, – полагает он, объединение элементов в системы. В результате у образующейся системы могут возникать новые свойства» (Там же, с. 8). Получается, что системы образуются главным образом за счет сборки элементов, поскольку природе присуща устремленность к кооперации, а не путем выработки элементов внутри развивающихся систем.

В качестве наиболее яркого примера такой сборки Моисеев приводит действие второго начала термодинамики. Но самосборка диссипативных структур, исследованная И. Пригожиным, вытекает не непосредственно из второго начала термодинамики, а из термодинамики открытых систем, способных сбрасывать энтропию, т. е. беспорядочное движение во внешнюю среду. Непосредственно же из второго начала термодинамики вытекает не структурное упорядочение, а накопление беспорядка и эволюция вспять, к распадению всякой упорядоченности и тепловой смерти Вселенной. В чем же тогда состоит эволюционное значение эффекта сборки?

Моисеев объясняет это так. Будучи одним из наиболее фундаментальных законов физики, второй закон термодинамики не имеет значения для отдельных частиц, отдельных молекул. «Он проявляется только на уровне их совокупностей: лишь при достаточном количестве взаимодействующих частиц возникают принципиально новые системные свойства. Возникает возможность ввести новую характеристику системы – энтропию, а также обнаружить, что она возрастает со временем. Это типичный результат «сборки», возникновения новых системных свойств окружающего мира» (Там же, с. 9).

Пример крайне неудачный. Это пример скорее «разборки» существующих систем, чем сборки возникающих в процессе эволюции. Нарастание энтропии разрушает порядок, обеспечивающий «кооперативное» взаимодействие элементов внутри систем. В конечном счете каждая молекула движется беспорядочно. Моисеев прибегает к этому примеру без обращения к термодинамике открытых систем, в которой процесс принимает противоположное направление, не случайно. Его универсальный эволюционизм зиждется на идеях спонтанной самоорганизации и системности, он исчерпывается этими идеями. «В веке двадцатом, – пишет Моисеев, – во все большей степени в нас проникают идеи системности и самоорганизации (синергетики), которым мы придаем все более и более широкий смысл. Мы начинаем видеть новые взаимосвязи, и Вселенная в свете новых знаний и нового опыта предстает перед нами в качестве единой системы, которая эволюционирует как единое целое» (Там же, с. 18).

Поэтому к процессу самоорганизации Моисеев относит и деструкцию всякой организации. Конечно, универсальный эволюционный процесс включает как самоорганизацию, так и дезорганизацию, которая является предпосылкой новой самоорганизации. Но самоорганизация, как и в синергетике Хакена, понимается узко, как процесс структурообразования из динамического хаоса и столь же спонтанной деструктуризации после прекращения направленного притока энергии. При этом совершенно не принимается во внимание процесс генерирования порядка самоорганизующимися структурами, их роль в качестве источников и стимуляторов дальнейшей организации. Если бы эволюция исчерпывалась спонтанной, хаотической самоорганизацией и столь же спонтанной, хаотической дезорганизацией и деструктуризацией, никакой прогресс не был бы возможен.

Эволюционизм, базирующийся на синергетических процессах и ограничивающийся ими, не может быть универсальным. Хаотическая самоорганизация, исследуемая синергетикой, является лишь предпосылкой структурно обусловленной организации и реорганизации. Сведение эволюции к спонтанному образованию связности и стохастическому образованию структурности представляет коренной недостаток эволюционизма XX века. И этот недостаток в полной мере присущ эволюционизму Н. Моисеева.

В физикалистски ориентированных представлениях о самоорганизации отсутствует саморегуляция, структурная самореорганизация и самомобилизация, которые составляют существенное условие всякой эволюции. И когда пытаются представления о самоорганизации, почерпнутые из физики, распространить на биологическую и социально-историческую эволюцию, получается не общая теория эволюции, которая выступает важнейшим достижением универсально-эволюционного миропонимания, а лишь еще одна форма редукционизма, т. е. объяснения более высокоразвитого, исходя из менее развитого.

Биффуркационный путь эволюционных преобразований явно абсолютизируется Моисеевым. Он рассматривает бифуркационные механизмы как переход от однозначной канализации развития к возникновению множества «каналов», причем выбор системой одного из каналов для последующего развития происходит в результате чисто случайного и совершенно незначительного события. Однако в реальности выбор «канала» подобным образом осуществляется только в крайне примитивных системах типа турбулентного движения газов и жидкостей, где сложность определяется крайней неустойчивостью системы и оборачивается образованием хаотически организованных вихрей.

В высокоразвитых сложных системах как правило, т. е. в огромном большинстве случаев даже в крайне неустойчивом, переходном состоянии системы движение по одному из каналов оказывается настолько более подготовленным преемственностью развития, а силы, которые концентрируются в структурах, обеспечивающих образование этого «канала», настолько превосходят возможности других «каналов», что никакие случайности не могут поколебать движения по этому каналу. Необходимость не просто пробивает себе путь через огромную массу случайностей и не только повышает вероятность событий, способствующих своему осуществлению. Необходимые, эволюционно назревшие изменения приводят к таким формам структурообразования, которые в конечном счете (но не прямо и непосредственно) организуют основную массу случайностей и делают иной путь развития вообще невероятным. Такой путь проявляет себя лишь в альтернативных тенденциях, в «сослагательных наклонениях» исторических процессов.

Значение случайностей в эволюции не так велико, как это казалось создателям естественнонаучных теорий XX века, погруженных в исследование стохастических процессов. Из того, что эти процессы допускают только вероятностные описания, следует лишь то, что они находятся в состоянии динамического хаоса. Значение случайностей не так велико, потому что в процессе эволюции неизбежно складываются структуры, организация которых при данных обстоятельствах конкурентоспособнее, чем у их конкурентов. Признание этого обстоятельства не означает возврат к механистическому детерминизму. Оно связано с переходом к эволюционистскому детерминизму, учитывающему роль случайностей и стохастических процессов в качестве меры хаотичности, которая всегда присутствует в любом порядке, в любой структурной организации и сопровождает, и разнообразит, и видоизменяет путь реализации любой эволюционно обусловленной необходимости. При этом необходимое осуществляется как результирующая бесчисленного множества случайностей, что и создает видимость, будто она возникает из случайностей, состоит из них.

В признании малых случайных флуктуаций, возникающих в биффуркационных состояниях, основой выбора пути развития сложны систем, их самоорганизации и эволюции, проявляется основной методологический недостаток не только физикализма Моисеева, но и теории самоорганизации, принятой в синергетике.

Биффуркационные состояния и случайные отклонения возникают в эволюции постоянно. В этом Моисеев и сторонники связанных с синергетикой подходов совершенно правы. Но в огромном большинстве случаев ход развития сложных систем направляется не малыми случайными флуктуациями, а большими конкурентными преимуществами последовательно эволюционирующих мобилизационных структур.

В книге «Восхождение к разуму» (Моисеев Н.Н. Восхождение к разуму. Лекции по универсальному эволюционизму и его приложениям – М.: Изд. АТ, 1993 – 192 с.) Моисеев вновь определяет универсальный эволюционизм как схему, представляющую собой рафинированный физикализм и пытается объяснить, исходя из этой схемы, все многообразие эволюции. «Универсальный эволюционизм, синергетика, теория самоорганизации, – полагает он, – все эти термины почти синонимы. Они отражают наше представление о всех тех процессах, которые идут «сами по себе», без целенаправленности «указующего перста» (Там же, с. 26).

Действительно, синергетика как теория самоорганизации раскрывает один из аспектов спонтанного самопреобразования и возникновения первоначальной упорядоченности из динамического хаоса. Но для универсального эволюционизма этого недостаточно. Структурные преобразования сложных систем различного уровня организации не сводятся к хаотичной самоорганизации. Они включают сложные структурные реорганизации, при которых в зависимости от исходных структур совершается переупорядочение прежнего порядка. Такое переупорядочение не охватывается синергетикой и физикалистской схемой самоорганизации вообще.

Как же может физикалистски ориентированный «универсальный» эволюционизм подниматься от физико-химических к биологическим и социальным процессам, имеет ли он право на распространение своей схемы для постижения эволюции в живой природе и в обществе? Н. Моисеев отвечает на этот вопрос следующим образом:

«Универсальный эволюционизм позволяет рассматривать развитие мирового эволюционного процесса во всех его измерениях… Ничто живое не способно нарушить законы физики или химии и в то же время принципы отбора, определяющие развитие живого вещества, т. е. законы развития живого мира, не сводятся только к законам развития физики или химии (более точно – мы не можем, а может, и не умеем их сводить к тем фундаментальным законам, которые изучают эти дисциплины)» (Там же, с. 37). К тому же, как определяет Моисеев, «плавное, почти предсказуемое» развитие эволюционного процесса, которое мы условимся называть дарвиновской эволюцией» (Там же, с. 28) составляет, по его мнению, более низкий уровень эволюции, чем бифуркационные и кооперативные механизмы, подчиняющиеся фундаментальным законам физики и химии.

Конечно, с такой именно физикалистской и наивно-редукционистской трактовкой универсального эволюционизма мы никак не можем согласиться. Когда тела движутся под действием гравитации, например, падают с высоты на землю с ускорением 9,8 м/сек², они полностью находятся под действием закона физики вне зависимости от того, живые они или неживые. Но их эволюция включает эти законы лишь в эволюционно преобразованном, подчиненном виде. Поэтому ни о каком сведении биологической эволюции к фундаментальным законам движения в неживой природе не может быть и речи. Дарвиновская эволюция в понимании самого дарвинизма, а не в «физикалистском» понимании, неизмеримо сложнее физико-химического уровня эволюции.

Предпринятая Н. Моисеевым попытка построения философии истории с позиций эволюционизма зиждется на тех же основаниях. Он понимает историю как синергетический процесс, в котором необходимо отделить универсальное от индивидуального. Универсальное изменяется относительно медленно и включает характеристики процессов самоорганизации, которые физики называют адиабатическими инвариантами динамических процессов. «Такой подход, – сознается автор, – это тоже своеобразная форма рационализма, рожденного современной неклассической наукой, поскольку автор неспособен принять что-либо иное, кроме физикализма» (Там же, с. 70). Но неспособность, как и незнание – плохой аргумент.

Конечно, некоторые полезные аналогии можно таким образом использовать. Но объяснение истории с помощью физики вряд ли можно назвать эволюционным. Моисеев видит различие только в активной деятельности людей, участвующих в исторических процессах. В действительности же это различие является именно универсальным.

Н. Моисеев был талантливым ученым и оригинальным мыслителем, которому мы обязаны широким распространением понятия универсального эволюционизма. С его подачи это понятие приобрело широкую популярность в российском научном сообществе, вошло практически во все учебники по философским вопросам естествознания. Но предложенная им физикалистская схема не может считаться по-настоящему универсальным эволюционизмом. Она остается физикализмом, распространенным на сферы, где любые физические и химические процессы лишь обслуживают специфические формы эволюции.

Что же касается учебников, изданных в России по философским проблемам естествознания, воспринявшим у Н. Моисеева идею универсального эволюционизма и существенно развившим, переработавшим ее, мы придаем им исключительное значение. Они выполняют, как правило, не только обучающую, но и просветительскую роль, распространяя научно-эволюционное, гуманистическое мировоззрение, наставляя студенческую молодежь в духе самостоятельного мировоззренческого поиска, насыщая знаниями как основой для избавления от предрассудков. Из трех десятков изученных нами учебников по данной проблематике только один содержит притянутое за волосы теологическое, креационистское толкование научных фактов. Но и она испаряется, как только автор учебника переходит к изложению фактов.

Конечно, одних учебников недостаточно. Необходимо широкое просветительское движение, мобилизуемое научной верой.