- Ты - герой!
      Счастливые проходят дни, и, как тяжелый сон иногда по частям вспоминается, открываются тайны одна за одной. Над сушеной грушей много смеется Марья Моревна, легко ее добывает и бросает к лягушкам. Из-под гнилой половицы в беседке появляется на свет Андерсен. Теперь там картинки , больше уже не пугают. Зато у Андерсена есть другая картинка: на ней лицо с такой же улыбкой, как у Марьи Моревны, и, как у ней, брови раскинуты птичьими крыльями.
      - Знаю теперь, знаю, - говорит Курымушка.
      - Что ты знаешь?
      - Красавица, это значит - ты на картинке.
      - Ну, и я хочу что-то сказать... хорошее.
      - Я - гадкий.
      - Почему ты это знаешь?
      - Я видел себя в зеркале: я - Курымушка.
      - А не смотрись в зеркало. Хуже всего, когда мальчик смотрится в зеркало.
      Из Андерсена она читает ему, как гадкий утенок все смотрелся в воду и узнавал все плохое, а когда лебеди пролетали, то взяли с собой.
      - Ты лебедь?
      - А ты - лебеденок. Я унесу тебя далеко.
      - Где живут голубые бобры?
      - Там все голубое.
      ПЕЧЬ КАМЕР-ЮНКЕРА
      Бывает летом, - накроют стол на балконе, и так хорошо бы тут, в тени, под навесом, чаю попить, но выходит мать, осматривает: ей видно, как на своих полях крестьяне уже работают, а на дворе работники только что запрягают.
      - Что-то я заспалась сегодня, - говорит она, - мужики уж на работе. И все так: пока сам не проснешься, никто у нас не начнет.
      Она всегда про себя говорит сам.
      - Сам встал до свету, - ворчит она, - кажется, после обеда имеешь право на отдых, а они и пальцем не шевельнут, пока не выйдешь сам.
      Далеко видно с балкона в поля, из полей тоже виден далеко самовар на белой скатерти в тени, под навесом балкона.
      - Нельзя, - говорит мать, - там работают, а мы будем за чаем рассиживаться. Переносите все в комнату, живо.
      - Мама, - просит Курымушка, - зачем в комнату? Мы жене будем работать, все равно будем чай пить.
      Стыдливо бормочет мать:
      - Мало ли что!
      И пьет в комнате чай, в жаре и с мухами.
      "Она боится мужиков, - думает Курымушка, - так же, как мы боялись раньше гостей, мы от гостей в сад бегали, она от мужиков в дом. А чего их бояться?"
      Всегда смело ко всем мужикам подходит Курымушка; только один Иван недобрый, у него есть тайна, и, должно быть, большая и страшная. Нанялся Иван в конюхи уж осенью, и сразу от него на дворе все стало не так.
      - Вот конюх так конюх, - говорит мать, - и лошади чисты, и кормушки все починены, он и конюх, и плотник, и бредень починит рыбу поймать, и за собаками ходит, таких еще у меня не было!
      Только одно плохо, - на него кричать нельзя. Мать попробовала как-то свое начать:
      - Что тебе говорят, Иван! Раз я тебе сказала, ты должен исполнить немедленно: вчера я тебе приказала починить колодезь.
      А он как посмотрит на нее из-под своей черной бороды, сразу мать переменилась:
      - Иван, как бы круг на колодезе починить.
      С тех пор всегда говорит ему: как бы. А отойдет от него и жалуется:
      - Боюсь я этого Ивана, какой-то он страшный. Курымушка тоже раз пробовал подкатиться к Ивану с яблоками, а он сказал:
      - Ешь сам. Что, у меня рук, что ли, нету яблок нарвать?
      - Тебя поймают.
      - За что?
      - Яблоки не твои.
      - А твои, что ли, они?
      - Мои!
      Тут Иван посмотрел на него страшно, как на мать тогда, и сказал:
      - Ты - головастик.
      С тех пор Курымушка не мог уже просто, как прежде, к работникам бежать с пазухой яблок, - везде был Иванов страшный глаз. Так и было в этом глазу и в этих руках, за что он ни возьмется: за дугу - в глазу его "ну, разве у настоящих такая дуга?". Конь застоялый взовьется у него в руках, как огненный, а он хлестнет его, и так, будто это последняя кляча; и все так, и этот двор с постройками, и сад, и земля, не смотрел бы на все, да так уж, не за что ухватиться пока.
      "Не Балда ли это? - думал Курымушка. - Тот ведь тоже был хороший работник, а что из работы вышло: от одного его щелчка поп улетел".
      Он попросил даже Дунечку прочесть ему еще раз "Балду" - и когда прочел:
      - Нет, Иван не Балда.
      Про Ивана каждый день говорили: "Вылитый он".
      А он - был Бешеный барин, атеист.
      И это было как-то связано с тем, что постоянно бывало в кухне на печке, где спала горничная Настя, потом Дуняша, потом Катя. Одна горничная уходила, нанимали другую, а перед уходом всегда няня таинственно шептала матери:
      - Зажгла свечку, а на печке коленки, кра-асные. - Кто же?
      - Да все Кирюшка.
      - Опять свалялись?
      - Баламутный малый.
      Что-то очень гадкое бывает на печке, и лица у мамы и Дунечки, когда про это говорят, бывают такие странные.
      В этом ли была тайна Ивана?
      Старшие говорили: "Их много. Едешь иногда, встречается, ну, вы-ли-тый, только одет мужиком". Но это говорили уже не про атеиста, а про самого большого барина - ка-мер-юн-ке-ра. У него есть лакей тоже вылитый, и лакей ходит к дьячихе, и у дьячихи семь человек детей, и все вы-ли-тые. Многое множество вы-ли-тых было, и Курымушка иногда думал, какая же огромная печь должна быть у камер-юнкера.
      С тьмою зимних вечеров и ночей приходило это "на печке", когда сверчок неустанно поет, рыжие тараканы снуют на лежанке, неустанно щелкают счеты в комнате матери, и стук! стук! - оледенелые ветки и замороженное окно. Вздрогнет няня от стука, спустится с огнем посмотреть в кухню, вернется оттуда...
      Курымушка спит и не спит, видит, как осторожно няня шевелит ручкой двери маминой комнаты.
      Щелканье счетов обрывается.
      - Тебе что, няня?
      - Опять Баламутный на печке.
      - Вот те раз!
      И начинается долгое совещание.
      Из всего этого вышел Иван, вылитый Бешеный барин.
      ТАЙНА ИВАНА
      Такой был вечер зимой. В полднях пригревало. Куры-мушку выпускали на угреве сосульки сшибать, а вечер был еще долгий, зимний; где-то в гостях очень редко случалось - были мать и Дунечка; вышла такая минута, куда-то няня ушла - не проверять ли, что было на печке? Совершенно один был в старом доме Курымушка, и вдруг слышит голос: "Царя убили!" Какие голоса, кто это крикнул, только явственно слышал: "Убили царя". Курымушка, услыхав, подумал сразу о Дунечке: "Теперь Дунечке хорошо будет". Но за криком и плач начался, шум, топот: это няня с Настей бежали по лестнице. И Курымушке стало жутко отчего-то.
      - Да вот убили царя-батюшку, - всхлипывает няня.
      - Чего ты плачешь, няня? - спросил Курымушка. - Что будет от этого?
      - Как что! Теперь мужики пойдут на господ с топорами.
      "Топорами на печи сено косят раки", - подумал Курымушка в первую минуту, а потом стало вдруг от этого очень страшно, и как видение: мужики идут на господ с топорами, вроде светопреставления.
      - Ай-ай-ай! - вдруг залился Курымушка. Няня испугалась:
      - Что? что ты?
      - Как что? Мужики пойдут с топорами!
      - А может, и не пойдут.
      - Пойдут, непременно пойдут.
      - Ты-то почем знаешь?
      - Царя убили.
      - Царя-то убили.
      - И пойдут.
      - Очень просто, пойдут.
      Настя плачет, няня плачет, Курымушка плачет.
      - Что же делать-то, няня? Разве спрятаться?
      - Нужно позвать мужиков посидеть, пока наши подъедут, а то жутко одним. Настя, позови мужиков!
      - Как мужиков?
      - Наших ребят, наши смирные.
      Скоро входят и мужики, тот самый Иван и Павел. Няня говорит Ивану:
      - Теперь всех перечистят? Иван отвечает:
      - Всех под орех. Курымушка:
      - И нас?
      - Какие же вы господа? - усмехнулся Иван.
      - Слава богу, - обрадовался Курымушка и с легким духом смело спросил: - Почему не тронут купцов, Иван, открой мне всю тайну!
      - Купцы на капиталы живут, - сказал Иван. - Да ты этого еще не понимаешь, я тебе растолкую. Сотворил бог Адама на земле?
      - Ну, сотворил.
      - Адам согрешил, и бог его выгнал из рая. Знаешь?
      - Слышал.
      - А знаешь, что бог сказал человеку, когда выгнал из рая?
      - Не знаю.
      - Бог сказал: в поте лица своего обрабатывай землю.
      - Это знаю.
      - А вот Гусёк есть человек. Почему у него нету земли? Куда его земля делась?
      - Перешла к маме.
      - Твоя мама купила у господ. А как она к господам от Гуська перешла? Они ее не покупали. Кто ее дал господам?
      - Царь, должно быть?
      - Царица Катерина. Кто ей, бывало, полюбится, тому и дает.
      - Да вот, - сказал Павел, - у вас в саду есть большое дерево Лим, веку ему никто не запомнит, на этом Лиму дедушка мой хомут вешал: мужицкая земля была, потом перешла к господам, а от господ к купцам.
      - И теперь опять к вам перейдет?
      - Вот будут землю столбить, тогда разберут.
      - Как столбить?
      - Ну, барин, тебе всего не расскажешь. Иван усмехнулся по-прежнему:
      - Барин, барин без портков, а пляшет.
      - Как без портков? Я в штанах.
      Все так и покатились со смеху, и, отсмеявшись, Павел сказал:
      - Это, брат, тебе на ночь Иван задачу дал. Ложись в кровать и подумай, что это мужики говорят: барин, барин без портков, а пляшет.
      КАЩЕЙ
      С тех пор как Марья Моревна уехала, - обещалась ненадолго, а прошла почти вся зима, - собрались опять разные тайны; то показывалось раньше в саду, в лесу, полях, а теперь стало в людях, и спросить про это опять некого: на такие спросы в ответ только смеются или говорят: "сам догадайся", а есть такое, - спросишь и пропадешь. Поговорили на деревне про Адама, что бог создал его из земли и велел ему землю пахать, тот Адам успел землю получить, и так стали мужики, про которых мать говорила "энти мужики". И еще говорили на деревне про второго Адама, что ему бог тоже велел обрабатывать землю, но земли уж больше не было, от этого второго Адама начались, как мать называла, "те мужики", и вот те мужики задумали землю столбить.
      Приехал становой узнавать, кто хотел землю столбить.
      Все сказали на Ивана. И увезли куда-то Ивана.
      - Куда увезли Ивана?
      - Куда Макар телят не гонял.
      - Какой Макар?
      Все засмеялись, и это значило: "Сам догадайся!" Царя убили, и опять стал царь, сразу большой, с бородой.
      Мать раскладывает: "Николай умирает, Александр рождается". Не с бородой же рождается царь? Опять сам догадайся.
      - Отчего это, мама, - спросил он, - все догадываются сразу, а я после?
      - Оттого, что ты очень рассеян.
      Вышла новая загадка, - все люди как люди, а он какой-то рас-се-ян-ный. Вот если бы хоть на один день увидеть Марью Моревну, она бы все тайны и загадки сняла.
      Светлый день пришел: на земле снег лежал, на небе облака растаяли, солнце показалось. Сказали: "Как день-то прибавился!" Еще сказали: "Это весна!" А еще сказали: "Сегодня Маша приедет!"
      Мать говорила:
      - Не узнаю своих детей, что сделала с ними за одно лето эта милая Маша, как они ее слушаются, скажет: "Нарвите цветов", - и они собирают, но мало того: часами сидят, подбирают цветочек к цветку, - и букет выходит. Скажет: "Найдите хорошее яблоко", - и сколько они натрясут, насшибают, перекусают, пока не найдут янтарное, наливное.
      Скупая Софья Александровна против этого:
      - По-моему, и не очень хорошо.
      - Как нехорошо? Что вы! Пусть перекусают все яблоки, только бы на людей были похожи, а то ведь было совсем одичали, чуть кто к нам - и бежать. Теперь сами гостей встречают и радуются. Удивительно! Какие у нее способности! Вот бы каких нужно для воспитания детей, а не старых дев и уродов.
      - Очень горда. Она и детей этим заражает, возбуждает их к чему-то необыкновенному, а жизнь требует в смирении и терпении учиться класть кирпичик к кирпичику.
      - Этому сама жизнь научит, а Маша... тургеневская женщина.
      - Экс-пан-сив-на-я! Ее бросает в разные стороны: то она цветами осыпает певцов, то вдруг окажется на ма-те-ма-ти-чес-ком, то в Италии, то доит корову у Толстого в Ясной Поляне. Все это от гордости: красавица, порода, а самого главного для жизни нет. У вас они не занимали?
      - Пустяки, я бы очень рада была поблагодарить: дети мои неузнаваемы, в гимназии начали хвалить.
      - Ей бы устроиться гувернанткой в аристократическую семью. Но разве она пойдет? Я, право, не знаю, что ждет ее в будущем.
      - Пустяки! Такая красавица и не найдет партии себе?
      - Искать, конечно, найдет, да позволит ли она себе искать, и сами знаете, какие у нас женихи.
      - Женихи, правда, у нас никуда.
      - Я хочу ей посоветовать к старцу съездить. Вы не знаете, сколько там теперь бедных девушек из отличных дворянских семей собирается, каждая находит себе утешение. Там и на нее пахнет этим духом смирения, а то, право, уж она чересчур горда.
      А Курымушка в кресле сидит и все наматывает себе на клубочек; он это понимает, что Софья Александровна хочет отдать Машу старцу, и теперь старец ему кажется Кащеем Бессмертным. Но он, Курымушка, этого не допустит. Вот Маша сегодня приедет, и он все ей перешепчет. Марью Моревну он не отдаст Кащею Бессмертному.
      СУД
      Мать всегда такая: одна радоваться не может; по случаю приезда Маши созывает гостей, просит Софью Александровну с мужем, - она и не подумает, рада ли будет сама Марья Моревна Бешеному барину.
      "А главное, - опасается Курымушка, - при гостях как я ей перескажу про заговор с Кащеем Бессмертным?"
      Так он думал. Крикнули: "Едут!" Он бросился.
      - Оденься, оденься!
      Но было уже поздно. Курымушка, раздетый, без шапки, вылетел вон на снег и там машет, и пляшет, и поет, встречая Марью Моревну. Вон она выходит из саней, целует его, вот сейчас бы тут ей на лестнице все и пересказать, но за Куры-мушкой погоня. Дунечка выходит, мать. Потом дома начинаются совсем ненужные разговоры, приготовления к вечеру, и в ожидании гостей все сидят за столом. Опять мать раскладывает и рассказывает:
      - Какие удивительные перевороты бывают, я это знаю: он был настоящий атеист.
      - Какой там атеист, - отвечает Дунечка, - просто и верно говорят мужики: Бешеный барин.
      - Но все-таки Александр Михалыч в бога не веровал, везде этим выставлялся, и вдруг...
      - Как же это вышло? - спросила Маша.
      - А так вышло. Очень странная история: после убийства царя он стал сам не свой и даже заболел, - на желудочной почве начались экс-цес-сы.
      - Тетенька, - засмеялась Дунечка, - вы ужасно смешно рассказываете.
      - Я не смеюсь: это мне все она так передала, а знаете, какая она хитрая, - воспользовалась этим его состоянием и уговорила спросить у старца совета. Ответ был, как всегда, лак-о-ни-чес-кий: "Пусть ест гречневую кашу и соленые огурцы". И что же вы думаете! Все у него прошло, настроение прекрасное, и говорит: "Православные посты - великое дело".
      - И уверовал?
      - Не сразу. К старцу съездил и тогда вдруг святошей стал: свечи продает в церкви, с тарелочкой ходит. Софья Александровна в восторге, у нее теперь с ним печки и лавочки. Вот увидите: сегодня они вместе придут. Очень интересно.
      Дунечка тяжело вздохнула, она теперь стала совсем невеселая: убили царя, и царь опять сразу явился, а Дунечке еще стало хуже, и работает она по-прежнему на ле-галь-ном положении и по-прежнему стоит, маленькая, у печки, читает:
      Жандарм с усищами в аршин,
      И рядом с ним какой-то бледный,
      Полуиссохший господин.
      Мать не может выносить, когда кто-нибудь недоволен, страдает и отдельно живет, - украдкой на нее посматривает через очки и робко спрашивает:
      - Милая Дунечка, все-таки я этого вашего никогда не пойму. Бывают все-таки и жандармы хорошие?
      - Тетенька!
      - Вот для примера становой Крупкин у нас уничтожил все конокрадство в уезде, - какое он сделал для крестьян колоссальное дело!
      - Тетенька, это совсем другое.
      - Но почему же другое, и как это у вас разделяется? Жандарм, положим, исполняет честно свои обязанности, чем он хуже других людей, а вы всякого жандарма презираете! Царь был тоже человек, освободитель крестьян, и его убили. Ну, как это понять? Объясни, пожалуйста, ведь я на медные деньги училась.
      - Вы правы, - сказала Маша, - убийство - это несчастье, убийство задумывать нельзя, и если оно выходит, то это несчастье.
      - Маша, Маша, - воскликнула Дунечка, - как ты этого не понимаешь! Это не убийство.
      - А что же это такое?
      - Это? Это - суд!
      Маша хотела что-то ответить, но на дворе сразу все собаки загамели, и обычный ужасный крик раздался, будто кого-то собачка за ногу схватила:
      - Гости идут!
      - Тетенька, милая, отпустите меня, я спрячусь, не могу я видеть его, слушать и молчать.
      - Нет, Дунечка, останься, мы же тебя не дадим в обиду, что ты будешь одна сидеть, и знаешь, у нас сегодня твой любимый постный пирог с грибами, жареные пескари. Накрывайте же на стол, няня, няня!
      ОТКРЫТИЕ
      Случилось это первый раз за все время: Софья Александровна вошла вместе со своим мужем Александром Михалычем, и под руку. Но зато как неловко было всем сидеть за столом - разговор обрывался, мать нетерпеливо говорит в дверь: "Ну, скоро ли у вас будет готово? Подавайте же!" И опять занимает гостей:
      - У вас, Александр Михалыч, червяк сильно точил озими?
      - Пустяки! У нас каждую осень бывает червяк.
      - Осенью все-таки зеленя очень зажухли, весной, вы думаете, отрыгнут?
      - Какая будет весна.
      - Я спрашивала и старца про это, - сказала Софья Александровна, - он тоже ответил: "Осень - выклочу, а весна - как захочу".
      - Разве старец и в этом понимает? - спросила Маша.
      - Ну, как же, он все понимает, ему это дано. Вы послушали бы, что у него бабы спрашивают, - в каком платье венчаться: в голубом или розовом, какого поросенка оставлять: белого или пестрого...
      - А это уж глупо!
      - Как вам сказать... Он так говорит о себе: монах - сухой кол, а вокруг него вьется зеленый хмель, и для того существует монах, чтобы поддерживать хмель.
      - Как это прекрасно! Какой он мудрый человек! Я только про баб думаю. Можно ли такими глупостями его затруднять? А что он отвечает на это?
      - Он отвечает всегда: "Ты сама как хочешь?" - и благословляет то, что они сами хотят.
      У Марьи Моревны вдруг загорелись глаза и брови раскинулись птичьими крыльями.
      - Значит, - сказала она, - они идут к нему с сомнением, а по пути сами догадываются?
      - Конечно, так просто.
      - И это он благословляет их собственную догадку в пути к нему?
      - Их догадку.
      - Так они и старца рождают в своем сердце? Как это прекрасно! Я непременно хочу увидеть его поскорей.
      - Поезжайте завтра, у меня будут лошади, только приходите пораньше.
      "Конец, конец, - думает Курымушка, - теперь все пропало, он не успеет ничего ей рассказать, она рано уедет, и Ка-щей Бессмертный никогда не выпустит от себя Марьи Моревны; но во что бы то ни стало нужно добиться разговора с ней и предупредить". Полный тревожных дум, рассеянно он стал катать шарик из хлеба, заложив палец за палец, и выходило очень странно: шарик был один, а казалось - два.
      - Убери руки со стола! - сказала мать. - Что ты там делаешь пальцами?
      - Шарик катаю, - ответил Курымушка. - Удивительно: шарик один, а кажется - два.
      - Как это? - спросил Александр Михалыч.
      - Вот так.
      - Аи правда!
      Все очень обрадовались, что не нужно стало заниматься разговорами, и все стали катать шарики!
      - Ну, молодец! Вот так открытие!
      Как сказали открытие, высоко взлетел Курымушка, и так сладко стало ему там, наверху. "И почему бы, - думал он, - теперь не спросить их всех сразу обо всем, они все хорошие, и сам Бешеный барин катает шарики, как маленький".
      "Спрошу! - решил Курымушка. - Может быть, и это будет открытие".
      Уже хотел спросить про царя, почему он, не как все люди, рождается сразу большой, с бородой, про тайну Ивана, почему он вы-ли-тый Александр Михалыч, и про все, ни раньше его мать свое начала:
      - Я думаю завести четвертый клин с клевером и тимофеевкой, хочу посоветоваться с Данкевичем.
      - Что же, посоветуйтесь, - сказал Александр Михаг лыч, - у него хозяйство образцовое. Он только что вернулся из Петербурга.
      - .Представлялся царю?
      - Я его вчера видел, он в восторге от царя: "Лицо русское, борода широкая".
      Все опять замолчали. Дунечка упорно смотрела в тарелку, мать стеснялась Дунечки. Маше тоже отчего-то было неловко. А Курымушка решил окончательно: "Спрошу! И, может, опять это будет открытие". Какой-то крючок соскочил, и звонко спросил он при общем молчании:
      - Царя убили, и он сразу родился с бородой, - как это может быть?
      Вышло второе большое открытие: все, даже Дунечка, долго смеялись, и Александр Михалыч наконец объяснил:
      - Царь рождается, как и все, маленьким и растет наследником, а потом, когда царь умирает, наследник прямо же становится на его место и делается царем.
      - А если так, - спросил Курымушка, - если царь всегда, непременно рождается, то зачем же его убивают?
      Тогда вдруг что-то злое стало в лице Александра Михалыча, он посмотрел на Дунечку и сказал:
      - Ты, мальчик, лучше спроси об этом свою тетю, она в этом больше меня понимает.
      Дунечка вся вспыхнула. Все глухо замолкли. Открытие было какое-то ужасное. Но Курымушка уже был высоко, он хотел делать все новые и новые открытия и спросил про тайну вы-ли-тых.
      - Бог сотворил Адама на земле?
      - Ну, хорошо, сотворил.
      - И велел землю пахать?
      - Велел.
      - Почему же он земли не дал?
      - Вот ты какой! - удивился Александр Михалыч. - Неужели это ты сам догадался?
      - Я не умею догадываться, - ответил Курымушка, - мне это Иван сказал.
      - Тебе это Иван ска-зал?
      - Иван, а про Ивана почему-то все говорят: вылитый Александр Михалыч.
      Тогда случилось, как бывает часто во сне: по стеклянному полу в -большом зале идет Курымушка, по сторонам много людей, смотрят на него, как он пройдет, а пол стеклянный вдруг наклоняется, и - "ай-ай-ай!" - он катится торчмя головой и куда-то "бух!" - просыпается.
      Пол наклонился, Курымушка полетел и видит, как моргает ему мать черными глазами, как махала ему белой салфеткой, слышал, как сказал Александр Михалыч: "Рано тебе за столом разговаривать, ты еще дурак!" Все встали, благодарили мать за ужин, и ему строго велели: "Ступай спать".
      ТИХИЙ ГОСТЬ
      Велика эта ночь вышла Курымушке, уснуть не мог и все думал, будто это он что-то неловко тронул, сорвался с цепи Кащей и теперь всех закует своей цепью, и с Марьей Морев-ной теперь простись навсегда. В приоткрытой двери маминой комнаты светится лампада, и долго слышится оттуда, как Дунечка плачет и шепчется с матерью.
      - В письме так и сказано: "работать неопределенное время на легальном положении". Это значит - всю жизнь в этой тьме в глуши.
      - Милая, поезжай в город.
      - В городе таких, как я, много.
      - Ну, не плачь, не плачь, привыкнешь, обойдется. Что же делать? Вот я работаю на банк, и, видишь, совершенно одна.
      - Вы все-таки любили.
      - Что ты! Как я любила? Помню, вывели меня к нему, посадили на зеленый диван, и увидела я черную бороду - вот и все.
      - А потом?
      - Я не скоро к этому привыкла, и тебе не это нужно - не это любовь.
      - Не говорите так, у вас есть дети, мне и того не достанется.
      - Полюбишь чужих детей, как своих.
      - Полюблю, я знаю, но все это "не то".
      "Бедная, бедная, - шепчет Курымушка, - всех вас опутал Кащей своей цепью, но как быть? Ведь это я виноват, это я выпустил Кащея. Как быть? Надо покаяться, - решил он, - во всем покаяться Марье Моревне, все ей сказать, и тогда будет опять хорошо, а главное, нужно открыть заговор на нее. Как бы ей это открыть? Разве пробраться к ней в спальню, "в маленькую комнату", разбудить? Она все поймет. Но как пробраться туда через мамину комнату, по коридору, и как дождаться, пока все уснут?"
      "Надо, надо!" - решил он, и с этой минуты началось ему это "надо" на всю долгую ночь.
      Долго шепчутся мать с Дунечкой. Курымушка нарочно не закрывает глаз и видит голубой снег, по снегу идет он к дереву и там у дерева долго стоит. Дед-Мороз спрашивает: "Тепло ли тебе, Курымушка?" - "Очень тепло!" отвечает он Морозу, а со стороны голос: "Надо, надо!"
      - Слышите? - спрашивает Дунечка. - Слышите?
      - Кажется, плачет. Надо посмотреть. Вот всегда так дети при гостях нервничают, - что он сегодня разделывал!
      - Ужас! Всегда один, вот нехорошо: в одиночку у детей складывается все особенно.
      - Спишь? - тихонько спрашивает мать. Курымушка нарочно сопит.
      - Спит!
      И обычное: рука на голове.
      - Кажется, есть жарок, но это нервное, в другой раз непременно буду раньше укладывать. Давай-ка и сами ложиться, очень уж поздно.
      Пока они раздевались и укладывались, Курымушка все боролся со сном; ему представилось, будто он машет ладонями по воздуху, как крыльями, и поднимается, пробуя еще раз - выше поднимается, к самому потолку в зале, всю залу у самого потолка облетает, как муха. Он заявляет об этом открытии всем, и множество народу собирается на двор посмотреть, как полетит Курымушка. Вот он выходит, машет ладонями, разбегается, опять машет, но земля, как магнитом, держит его ноги, и все хохочут, ругаются: "Вот собрались, дурака-то мальчишку послушались!" Но когда все разошлись, он попробовал и опять поднимается, и все выше и выше. Так ужасно его мучит, что нельзя им показать свое открытие. Было бы так хорошо всем летать.
      - Опять плачет, слышишь? - говорит Дунечка.
      - Не дать ли ему брому? - спрашивает мать.
      - Нет, подождите, - кажется, опять спит. Курымушка нарочно сильно сопит, но глаз больше не закрывает и опять видит белую поляну, спящая красавица Марья Моревна лежит под сосной, Иван-царевич подходит к ней, и надо ему разбудить Марью Моревну, а не знает, как тронуть ее, и чтобы не испугалась, так и стоит и стоит Иван-царевич возле спящей красавицы, вот-вот и сам заснет. Вдруг как из пушки ударило: "Надо, надо!"
      Курымушка проснулся, и так ему стало невозможно и трудно сделать задуманное, ему кажется верным делом спать, и задуманное, как страшный сон, прошло и не надо.
      "Нет, надо!" - опять вспомнил он и прислушался: все спят, слышно даже, как Настя в коридоре храпит, и там крыса пол грызет, у няни сверчок, темно, у мамы лампада. Нет, надо идти, надо, надо! Холодно в одной рубашке, но где тут искать штаны в темноте! Открывает дверь, громко скрипнула под ногой половица, он сел и ползет между кроватями. Мать спит, и Дунечка спит. Вот медная ручка, которой няня с той стороны шевелит осторожно, когда хочет мать разбудить. Эту самую ручку и он теперь шевельнул.
      - Ты что, няня? - спрашивает мать.
      - Живот болит, не знаю, что делать, - отвечает Куры-мушка. Кажется, сказал вслух, а ничего не сказал, и мать это спросила во сне. Вот теперь коридор этот, темный и длинный, где Настя храпит и крыса скребет. Вот "маленькая комната", и у нее ручка точь-в-точь такая же, точно медный пестик, но тут хорошо, пусть Марья Моревна услышит и спросит. Нет, она не слышит - спит. Открывает дверь и вдруг, как сон: на белом лежит спящая красавица, и темные ее волосы разметались и даже свесились с подушки, и он, как Иван-царевич, стоит, хочет, и страшно будить: она вскрикнет на весь дом - и все откроется, и что тогда скажешь при всех? Иван-царевич долго стоит и дрожит от холода в одной рубашонке. "Не убежать ли?" - спрашивает себя. "Надо, надо!" - кто-то велит.
      Тихо шепнул он:
      - Марья Моревна! Открыла глазок и закрыла.
      - Марья Моревна! Опять открыла глазок.
      - Марья Моревна! Другой.
      - Ах, как я долго спала! Кто это? Ах ты, Куры-мушка?
      Странно смотрит, и страшно от этого. И уже хочет сказать Иван-царевич в ужасе: "У меня живот болит, не знаю, что делать".
      "Надо, надо!" - требует ночной голос.
      И падает маленький гость, как в "Отче наш", на колени:
      - Прости меня, прости меня, милая Марья Моревна!
      - Ну, что ты, родной, что, милый мальчик? - шепчет Марья Моревна. Иди сюда на кровать, ложись. Вот так. Ну что? Рассказывай все!
      Про Кащея Бессмертного рассказывает Курымушка, - как он спустил его сегодня с цепи и что там уже есть заговор на нее, - отправить завтра к старцу, а старец и есть Кашей, и что он велел себе не упустить Марью Моревну, - все рассказал, все тайны открыл и даже, как он во сне куда-то летал, и при людях это не удалось, и его засмеяли.
      - Не уезжай, не уезжай к старцу!
      С улыбкой счастья глядя куда-то, кажется, на эту картину прекрасной дамы с младенцем на руках, Марья Моревна сказала:
      - Милый сыночка, ты разбудил меня, и я тебе обещаю: никто никогда меня не возьмет.
      - Не поедешь завтра к старцу?
      - Зачем теперь мне к старцу ехать, я без него знаю, что мне нужно делать.
      - Неужели ты пойдешь в гувернантки?
      - Ив гувернантки не пойду. Я всегда буду с такими, как ты; кто меня будет любить и звать, к тому я и буду ходить.
      - Я всегда тебя буду любить и звать.
      - И я всегда буду с тобой.
      Тогда показалось Курымушке, будто кто-то третий тихим гостем явился сюда и стоит.
      - Кто это?
      - Кого ты видишь?
      - Вон, Голубой!
      - Ах, это уже рассветает. Спи, сыночка!
      - Но отчего же там голубое?
      - Это всегда так, весной на рассвете так голубеют снега.
      - Мне показалось, будто кто-то вошел.
      - Сыночка, спи, дорогой, ничего не бойся и не летай во сне без меня; может быть, когда-нибудь я научу тебя летать по-настоящему, и никто над этим не будет смеяться.
      - И все полетят?
      - Все, все полетят!
      - Куда же? в рай?
      - Какой тебе рай, это близко, - далеко за рай, - в страны зарайские!
      - Где живут бобры голубые? ь
      - Там все голубое.
      Сладко спит победитель всех страхов на белой постели Марьи Моревны. Тихий гость вошел с голубых полей. Несет по облакам светлого мальчика Сикстинская прекрасная дама. Гость пришел не один, с ним вместе с голубых полей смотрят все отцы от Адама с новой и вечной надеждой: "Не он ли тот мальчик, победитель всех страхов, снимет когда-нибудь с них Кащееву цепь?!"